Конь под ним носился, как птица, а меч его еще быстрее рассекал воздух. Он бросал копье с такой легкостью, так далеко и так метко, точно это была стрела, пущенная с тетивы лука. Он победил самых смелых из противоположной партии и, в конце игр, был так единодушно провозглашен победителем, что один из братьев калифа и сын великого визиря, сражавшиеся на одной с ним стороне, попросили его сразиться и с ними. Али, брат калифа, был побежден им, но сын великого визиря сражался, не уступая ему в храбрости, и после долгой борьбы они сочли за лучшее отложить окончание боя до следующего раза.
      На другой день после игр во всем Багдаде только и говорили, что о богатом и смелом прекрасном чужестранце; все, кто его видел, даже побежденные им, были в восхищении от его благородного обращения, и даже в лавке Калум-Бека он своими собственными ушами слыхал, как о нем говорили и сожалели, что никто не знает, где он живет. В следующий раз он нашел в доме феи наряд еще прекраснее и оружие, еще великолепнее украшенное. На этот раз собралась половина Багдада, и даже сам калиф с балкона любовался этим зрелищем; он тоже удивился чужестранцу Альмансору и, чтобы выразить ему свое восхищение, повесил ему на шею по окончании состязания большую золотую медаль на золотой цепи. Эта вторая, еще более блестящая, победа не могла не возбудить зависти в багдадских юношах. "Какой-то чужестранец, - говорили они между собой, - приезжает к нам в Багдад и похищает у нас славу, почести и победу. А потом в других местах будет хвастаться, что среди цвета багдадской молодежи не нашлось ни одного, кто бы хоть отдаленно мог сравниться с ним".
      Так они говорили и порешили на следующем состязании как бы случайно напасть на него впятером или вшестером.
      От острого взгляда Саида не ускользнули эти признаки недовольства; он видел, как они по углам шушукались между собой и со злыми лицами указывали в его сторону; он догадывался, что кроме брата калифа и сына великого визиря никто к нему особенно не расположен, и даже они своими расспросами - где его можно встретить, чем он занимается, что ему в Багдаде понравилось и прочее становились ему в тягость.
      По странной случайности из всех молодых людей, особенно злобно глядевших на Саида-Альмансора и враждебнее всех к нему относившихся, был как раз тот человек, которого Саид незадолго перед тем повалил в лавке Калум-Бека на пол, когда тот собирался вырвать бороду у злосчастного купца. Этот человек глядел на него всегда очень пристально и с завистью; хотя Саид несколько раз победил его, все же это не было достаточной причиной для такой вражды, и Саид начинал побаиваться, что тот признал в нем, по росту или по голосу, базарного слугу Калум-Бека, - а такое открытие подвергло бы его насмешкам и мести этих людей. Покушение, затеянное несколькими завистниками, не удалось как благодаря его осмотрительности и смелости, так и благодаря дружбе, которую питали к нему брат калифа и сын великого визиря. Когда эти двое увидели, что он окружен, по крайней мере, шестью молодыми людьми, старавшимися сбить его с лошади и обезоружить, они прискакали, разогнали их и пригрозили прогнать за вероломство с ристалища. Более четырех месяцев удивлял Саид своей храбростью весь Багдад, когда однажды вечером, возвращаясь домой, услыхал он голоса, показавшиеся ему знакомыми. Перед ним медленно шли четверо мужчин, казалось, совещавшихся о чем-то. Когда Саид осторожно приблизился к ним, он услыхал, что они говорят на языке племени Селима из пустыни, и он догадался, что эти четверо собираются учинить разбой. Его первым побуждением было поскорей уйти от этих четверых; но потом он подумал, что, быть может, ему удастся предотвратить замышляемое злодейство, и он подкрался к ним вплотную, чтобы подслушать их разговор.
      - Стоявший у дверей сказал совершенно определенно: первая улица направо от базара, - говорил один из них, - там сегодня ночью он непременно будет проходить вместе с великим визирем.
      - Прекрасно, - отвечал другой, - великого визиря я не боюсь: он стар и не бог весть какой герой, но калиф, как говорят, отлично владеет мечом, и я не доверяю ему; конечно, за ним крадутся десять или двенадцать телохранителей.
      - Ни души, - возразил ему третий, - когда кто-нибудь встречал и узнавал его ночью, он всегда бывал или один с визирем, или же с главным евнухом. Сегодня ночью мы захватим его, - но только мы не причиним ему ни малейшего вреда.
      - Я думаю, лучше всего будет, - сказал первый, - если мы накинем ему аркан на шею; убивать мы его не станем, так как за его труп нам дадут ничтожный выкуп, а то и совсем ничего не дадут.
      - Итак, за час до полуночи! - условились они и разошлись в разные стороны.
      Это предстоящее покушение сильно встревожило Саида. Он решил тотчас поспешить во дворец калифа и предупредить его об угрожающей ему опасности. Но, пробежав уже несколько улиц, он вдруг вспомнил слова феи, сказавшей ему, какого плохого мнения о нем калиф; он подумал, что над его донесением будут, может быть, смеяться или сочтут за попытку подольститься к повелителю Багдада, и поэтому он замедлил шаги и счел за лучшее довериться своему мечу и собственными руками спасти калифа от разбойников.
      Поэтому он не пошел обратно в дом Калум-Бека, а уселся на ступенях мечети и стал дожидаться наступления ночи. Когда стемнело, он, минуя базар, отправился в ту улицу, какую назвали разбойники, и спрятался там за выступом дома. Он простоял около часа, когда услыхал шаги двух мужчин, медленно спускавшихся по улице; сначала он подумал, что это калиф с великим визирем; но вот один из мужчин хлопнул в ладоши, и тотчас двое других быстро и тихо приблизились к ним со стороны базара. Они пошептались и затем разделились; трое спрятались неподалеку от него, а один стал ходить взад и вперед вдоль улицы. Ночь была очень темная, но тихая, и Саиду пришлось целиком положиться на свой тонкий слух.
      Прошло еще около получаса, когда к базару стали приближаться чьи-то шаги. Разбойник, вероятно, тоже услыхал их; он прокрался мимо Саида по направлению к базару. Шаги все приближались, и Саид различал уже несколько темных фигур, когда разбойник хлопнул в ладоши, и в то же мгновение трое остальных выскочили из засады. Впрочем, подвергшиеся нападению были, вероятно, вооружены, так как послышался звон ударяемых друг о друга мечей. Саид тотчас обнажил свой дамасский клинок и с криком: "Долой врагов великого Гаруна!" бросился на разбойников. Первым ударом он повалил одного и бросился на двух других, в это мгновение отнимавших оружие у человека, на шею которого они набросили веревку. Он вслепую ударил по веревке, желая разрубить ее, и при этом с такой силой хватил одного из разбойников по руке, что начисто отрубил ее; разбойник со страшным криком упал на колени. Теперь четвертый, до тех нор боровшийся с другим человеком, обратился против Саида, который все еще был занят третьим, но мужчина, которому на шею была наброшена петля, почувствовав себя свободным, вытащил кинжал и вонзил его сбоку в грудь, нападавшему; как только разбойник, еще остававшийся в живых, увидел это, он отшвырнул саблю и бросился бежать. Саид недолго оставался в неведении, кого он спас; мужчина, который был повыше, подошел к нему и сказал:
      - Все это кажется удивительно странным: это покушение на мою жизнь или на мою свободу и затем эта непонятная помощь и спасение. Как вы узнали, кто я? Знали ли вы о покушении этих людей?
      - Повелитель правоверных, - отвечал Саид, - ибо я не сомневаюсь, что это ты, я шел сегодня вечером по улице Эль-Малек позади нескольких человек, чье темное и таинственное наречие я некогда изучил. Они говорили о том, что возьмут тебя в плен, а этого почтенного человека, твоего визиря, убьют. Так как было уже поздно предупреждать тебя, я порешил отправиться на то место, где собирались тебя подкараулить, чтобы помочь тебе.
      - Благодарю тебя, - отвечал Гарун. - Однако нам нечего здесь задерживаться; возьми это кольцо и приходи с ним завтра во дворец; мы тогда поподробнее потолкуем о тебе и об оказанной тобою помощи, и я посмотрю, как мне лучше всего наградить тебя. Пойдем, визирь, нам не следует здесь дольше оставаться, - они могут вернуться.
      Так он сказал и собирался увлечь за собой визиря, надев на палец юноши кольцо; но визирь попросил его подождать еще немного, обернулся и протянул удивленному юноше тяжелый мешок.
      - Молодой человек, - сказал он, - господин мой, калиф, может из тебя сделать все, что захочет, даже моим заместителем может он назначить тебя. Я же мало что могу, и что могу, предпочитаю делать сегодня, чем завтра; поэтому возьми этот мешок. Как только у тебя явится какое-нибудь желание, смело приходи ко мне.
      Опьянев от счастья, Саид поспешил домой. Но здесь его ждал дурной прием; Калум-Бек сначала рассердился на его долгое отсутствие, потом забеспокоился, так как боялся потерять красивую вывеску своей лавки. Он встретил Саида бранью, злился и бесновался, как сумасшедший. Но Саид, успевший заглянуть в мешок и убедиться, что он был полон золотых, подумал, что может уехать на родину и без милости калифа, которая, конечно, будет не меньше, чем дар визиря, поэтому он не остался у старика в долгу, а коротко и ясно объяснил ему, что больше не останется у него ни одного часа. Сначала Калум-Бек очень этого испугался, но потом насмешливо улыбнулся и сказал:
      - Ах ты, нищий, бродяга! Жалкая тварь! Куда же ты обратишься, если я лишу тебя своего покровительства? Кто накормит тебя, кто приютит тебя на ночь?
      - Пусть это вас не тревожит, господин Калум-Бек, - упрямо возразил Саид, будьте здоровы, вы меня больше не увидите.
      Сказав это, он бросился бежать, а Калум-Бек, онемев от удивления, уставился ему вслед. На другое утро, хорошенько поразмыслив обо всем случившемся, он разослал своих посыльных и велел им во что бы то ни стало выследить беглеца. Долго они напрасно искали его, но, наконец, один из них вернулся и сказал, что видел, как Саид, базарный слуга, вышел из мечети и отправился в караван-сарай. Но он совершенно неузнаваем, одет в красивое платье, у него сабля и кинжал за поясом и великолепный тюрбан на голове.
      Услыхав об этом, Калум-Бек разразился проклятиями и воскликнул: "Он обокрал меня и на эти деньги нарядился, он одурачил меня!" Потом он побежал к начальнику полиции, а так как было известно, что он родственник Мессура, главного евнуха, то ему легко удалось заполучить от него нескольких полицейских, чтобы вместе с ними арестовать Саида. Саид сидел перед караван-сараем и преспокойно договаривался с одним купцом, встреченным им там, о путешествии в Бальсору, в родной свой город, как вдруг на него напали несколько человек, и, несмотря на его сопротивление, связали ему за спиной руки. Он спросил их, что дает им право на такое насилие, и те отвечали, что это совершается от имени полиции и его правомочного повелителя Калум-Бека. Одновременно подошел и злой старикашка, стал издеваться и насмехаться над Саидом, запустил руку к нему в карман и с криком торжества вытащил, к великому изумлению окружающих, большой мешок с золотом.
      - Смотрите! Все это он постепенно наворовал у меня, негодяй! - воскликнул он, и люди с отвращением глядели на пойманного и восклицали: "Такой молодой, красивый, а уже испорченный! В суд его, в суд, пусть отведает палочных ударов!" Полицейские потащили его, и огромная процессия людей всех сословий примкнула к ним. Они кричали: "Смотрите, вот красавец-слуга с базара; он обокрал своего хозяина и сбежал от него; он украл двести золотых!"
      Начальник полиции встретил пойманного с мрачным лицом; Саид попробовал защищаться, но чиновник приказал ему молчать и выслушал только маленького купца. Он показал ему мешок с деньгами и спросил, не у него ли украдено это золото; Калум-Бек клялся, что это так, и хотя эта ложная клятва и помогла ему присвоить себе золото, но красавца-слугу, которого он ценил в тысячу золотых, ему не удалось вернуть, так как судья сказал:
      - По закону, который несколько дней тому назад по воле моего державного господина, калифа, стал еще суровее, каждая кража, превосходящая сто золотых и совершенная в пределах базара, карается вечной ссылкой на пустынный остров. Этот вор попался очень кстати; он пополнит собой число таких молодцов до двадцати; завтра мы погрузим их на барку и отправим в море.
      Саид пришел в отчаяние, он умолял чиновника выслушать его, позволить ему сказать калифу только одно слово, но тот оставался неумолим Калум-Бек, сожалевший теперь о своей клятве, также просил за него, но судья остановил его:
      - Ты получил свое золото и можешь успокоиться; ступай домой и веди себя смирно, не то я за каждое противоречивое слово оштрафую тебя на десять золотых. - Озадаченный Калум замолчал, судья сделал знак, и несчастного Саида увели.
      Его бросили в мрачную и сырую темницу; девятнадцать горемык уже лежали там на соломе и встретили своего товарища по несчастью грубым хохотом и проклятиями по адресу судьи и калифа. Как ни ужасно представлялось ему будущее, как hf угнетала мысль быть сосланным на необитаемый остров, его все же утешало сознание, что на другой же день он покинет эту тюрьму. Но он жестоко ошибался, предполагая, что его положение на корабле будет лучше. На самое дно трюма, где нельзя было выпрямиться, столкнули всех двадцать преступников, и там они толкались и дрались из-за лучших мест.
      Подняли якорь, и Саид заплакал горькими слезами, когда корабль тронулся и повез его вдаль от родины. Только раз в день давали им немного хлеба, фруктов и глоток пресной воды, а в корабельном трюме было так темно, что каждый раз, когда пленников кормили, приходилось приносить огонь. Почти каждые два-три дня кто-нибудь среди них умирал, - так зловреден был воздух в этой плавучей тюрьме, и Саид уцелел только благодаря своей юности и железному здоровью.
      Уже две недели пробыли они в море, когда в один прекрасный день волны заходили сильнее и на корабле поднялась необычайная суматоха и возня.
      Саид догадался, что поднимается буря; это было ему даже приятно, так как тогда он надеялся умереть.
      Корабль все сильнее бросало из стороны в сторону, и вдруг с ужасным треском он сел на мель. С палубы доносились крики и вой, смешавшиеся с ревом бури. Наконец все опять затихло, но в то же время один из каторжников обнаружил открывшуюся в трюме течь. Они стали стучать в люк над ними, но никто им не ответил. Когда же вода хлынула еще сильнее, они соединенными усилиями надавили на люк и взломали его.
      Они поднялись по лестнице, но наверху не нашли ни одного человека. Весь экипаж спасся на лодках. Большинство каторжников пришло в отчаяние, так как буря свирепствовала все сильнее; корабль трещал и погружался в воду. Еще час провели они на палубе и в последний раз поели припасов, найденных ими на корабле, затем буря опять возобновилась, корабль сорвало со скалы, на которую он наскочил, и разбило в щепки.
      Саид уцепился за мачту, и когда корабль рухнул, он все еще держался за нее. Волны швыряли его из стороны в сторону, но, двигая ногами, он все еще находился на поверхности. Так проплавал он, все время подвергаясь смертельной опасности, около получаса, тут дудочка на цепочке выпала из его платья, и он еще раз решил попробовать, не зазвучит ли она. Одной рукой он крепко держался за мачту, а другой поднес дудочку ко рту, подул в нее, раздался звонкий и чистый звук, и мгновенно буря улеглась, волны сгладились, словно на воду вылили масло. Ему стало легче дышать, и он стал было оглядываться, нет ли поблизости земли, как вдруг мачта под ним странным образом разъехалась и зашевелилась и, к немалому своему испугу, он заметил, что сидит верхом не на бревне, а на огромном дельфине; через несколько мгновений, однако, самообладание вернулось к нему; и когда он увидел, что дельфин, хотя и быстро, но спокойно и уверенно плывет своим путем, он приписал свое чудесное спасение серебряной дудочке и добрейшей фее и вознес к небу самую пламенную благодарность. Как стрела, мчал его чудесный конь по волнам, и еще до вечера увидал он берег и различил широкую реку, в которую дельфин тотчас и свернул. Вверх по течению они поплыли медленнее, и, чтобы не умереть от голода и жажды, Саид, вспомнив, как в таких случаях поступают в старинных волшебных сказках, вынул дудочку, подул в нее сильно и от всего сердца и пожелал себе затем хорошего обеда. Тотчас рыба остановилась, а из воды вынырнул стол, до того сухой, что можно было подумать, будто он неделю простоял на солнце, и притом богато уставленный самыми изысканными кушаньями. Саид с жадностью набросился на них, так как пища его в плену была скудна и плоха, а когда достаточно насытился, произнес слова благодарности; стол нырнул в воду, он же ударил по боку дельфина, и тот сейчас же поплыл дальше вверх по реке.
      Солнце начинало уже садиться, когда Саид увидел в туманной дали большой город, минареты которого показались ему похожими на минареты Багдада. Мысль о Багдаде была ему не очень приятна, но его доверие к добрейшей фее было так велико, что он не сомневался, что больше не попадет в лапы презренного Калум-Бека. Приблизительно в миле от города и совсем близко от берега он увидел великолепный загородный дворец, и, к его немалому удивлению, рыба повернула именно к этому дому.
      На крыше дома стояло несколько нарядно одетых мужчин, а на берегу Саид увидал множество слуг, и все они глядели на него и от удивления всплескивали руками. У мраморной лестницы, ведшей от самой воды к увеселительному замку, дельфин остановился, и не успел Саид поставить ногу на ступени лестницы, как рыба бесследно исчезла. В то же время несколько слуг сбежали с лестницы, от имени своего господина попросили его подняться наверх и предложили ему переодеться в сухое платье. Он быстро переоделся и последовал за слугами на крышу, где нашел трех мужчин, и самый высокий и красивый из них, приветливо и благосклонно улыбаясь, пошел ему навстречу.
      - Кто ты, таинственный чужестранец? - сказал он. - Ты, обуздавший морскую рыбу и управляющий ею так же искусно, как хороший наездник управляет своим боевым конем? Волшебник ты или такой же человек, как мы?
      - Господин, - отвечал Саид, - последнее время мне приходилось плохо, и если это вас интересует, я расскажу вам все. - И он заговорил и рассказал трем мужчинам свою историю, начиная с того мгновения, как он покинул дом отца, и до самого своего чудесного спасения. Часто они прерывали его, выражая свое удивление и недоумение; когда же он кончил, хозяин дома, который его так приветливо встретил, сказал:
      - Я верю твоим словам, Саид! Но ты рассказывал нам, что в состязании выиграл цепь, и что калиф подарил тебе кольцо. Не можешь ли ты показать нам их?
      - Здесь, на сердце своем хранил я обе эти вещи, - сказал юноша, - и лишь вместе с жизнью согласился бы я расстаться со столь дорогими для меня дарами, ибо я считаю, что совершил славный и прекрасный поступок, спасши великого калифа от рук убийц. - С этими словами он вытащил цепочку и кольцо и передал и то и другое мужчинам.
      - Клянусь бородою пророка, это оно, это мое кольцо! - воскликнул высокий красивый человек. - Великий визирь, обнимем его, ведь это наш избавитель. Саиду показалось, что он видит сон, когда эти двое обняли его, но он тут же упал на колени и сказал:
      - Прости меня, повелитель правоверных, что я так говорил в твоем присутствии, - ведь ты не кто иной, как Гарун аль-Рашид, великий калиф багдадский!
      - Да, это я, твой друг! - отвечал Гарун. - И отныне твоя печальная судьба изменится. Следуй за мной в Багдад, оставайся среди моих ближайших друзей и будь одним из моих верных советчиков, ибо ты действительно доказал в ту ночь, что Гарун тебе не безразличен, и не каждого из своих вернейших друзей решился бы я подвергнуть такому испытанию!
      Саид поблагодарил калифа; он обещал ему навсегда остаться у него и только просил позволения съездить сначала к отцу, который, верно, в большой тревоге за него; и калиф нашел это вполне естественным и справедливым. Они быстро сели на коней и еще до захода солнца прибыли в Багдад. Калиф велел отвести Саиду в своем дворце длинный ряд великолепно убранных комнат и обещал ему кроме этого выстроить для него особый дом.
      Как только разнеслась весть об этом событии, его прежние собратья по оружию, брат калифа и сын великого визиря, поспешили к нему; они обняли его как спасителя дорогого им человека и просили его стать их другом, но они остолбенели от удивления, когда он сказал им:
      - Я давно уже ваш друг, - вынул цепь, полученную им на состязаниях, и напомнил им о разных случаях, бывших с ними. Они видели его прежде только темнокоричневым и с длинной бородой; и когда он рассказал, как и зачем он изменялся, когда он в подтверждение своих слов велел принести тупое оружие и, фехтуя с ними, доказал, что он Альмансор Храбрый, тогда они с ликованием еще раз обняли его и объявили, что счастливы иметь такого друга.
      На следующий день, когда Саид с великим визирем сидели у Гаруна, вошел Мессур, главный евнух, и сказал:
      - Повелитель правоверных, я хотел бы просить тебя об одной милости.
      - Я хочу сперва выслушать тебя, - ответил Гарун.
      - Снаружи дожидается дорогой мой кровный двоюродный брат Калум-Бек, знаменитый купец с базара, - сказал он, - у него странная тяжба с человеком из Бальсоры, сын которого служил у Калум-Бека, затем украл что-то и сбежал, никто не знает куда. Теперь отец требует у Калума сына, а у того его нет; поэтому ему хотелось бы, и он просит тебя об этой милости, не согласишься ли ты в силу своей великой просвещенности и мудрости рассудить с ним этого человека из Бальсоры.
      - Хорошо, я рассужу их, - отвечал калиф, - пусть через полчаса твой двоюродный брат и его противник явятся в зал суда.
      Когда Мессур, рассыпаясь в благодарностях, вышел, Гарун сказал:
      - Это не кто иной, как твой отец, Саид, и так как я, к счастью, узнал все, как это было на самом деле, я буду судить, как Соломон. Ты, Саид, спрячешься за занавесом моего трона и останешься там, пока я не позову тебя, а ты, великий визирь, вели тотчас привести ко мне дурного и опрометчивого полицейского судью; мне надо его допросить.
      Как он приказал, так они и сделали. Сердце Саида забилось сильнее, когда шатающейся походкой в зал суда вошел его побледневший и изнуренный тоскою отец и он увидал, с какой язвительной и самоуверенной усмешкой Калум-Бек нашептывал что-то своему двоюродному брату евнуху. Эта усмешка так его взбесила, что он чуть было не выскочил из-за занавеса и не набросился на него, так как самыми тяжкими своими страданиями и огорчениями он был обязан этому дурному человеку.
      В зале было много народа, - все хотели слышать, как будет судить калиф. Великий визирь после того, как повелитель Багдада занял место на троне, приказал всем замолчать и спросил затем, кто ищет правосудия у его господина.
      С наглой миной выступил Калум-Бек и начал так:
      - Несколько дней тому назад я стоял перед дверью своего магазина на базаре, когда глашатай с мешком в руке и с этим вот человеком рядом с собой проследовал между рядами лавок и возгласил: "Мешок золота тому, кто может сообщить что-нибудь о Саиде из Бальсоры". Этот Саид был у меня слугою, и поэтому я крикнул: "Сюда, друг! Я заслужу твой мешок!" Этот человек, сейчас так враждебно ко мне настроенный, приветливо обратился ко мне и спросил меня, что я знаю. Я отвечал: "Вы, вероятно, Бенезар, его отец?" И когда он радостно подтвердил это, я рассказал ему, как я нашел молодого человека в пустыне, как спас его, выходил и привез в Багдад. На радостях он подарил мне мешок. Но послушайте, что говорил этот безумный человек. Когда я дальше стал ему рассказывать, что сын его служил у меня и совершил дурной поступок, то есть обокрал меня и убежал, он не захотел этому поверить; пристает вот уже несколько дней ко мне, требует обратно сына и деньги, но я ни того, ни другого не могу ему отдать, как деньги принадлежат мне за весть, которую ему сообщил, а его неудачника-мальчишку я никак не могу разыскать.
      Потом заговорил Бенезар; он описал своего сына, рассказал, как он благороден и добродетелен, и утверждал, что никогда он не мог дойти до того, чтобы совершить кражу. И он просил калифа произвести строгое расследование.
      - Я надеюсь, - сказал Гарун, - что ты исполнил свою обязанность и сообщил о краже, Калум-Бек?
      - Ну, конечно, - воскликнул тот, улыбаясь, - я отвел его к полицейскому судье. - Привести ко мне полицейского судью! - приказал калиф.
      Ко всеобщему удивлению, тот словно по мановению волшебного жезла, немедленно явился. Калиф спросил его, помнит ли он это дело, и тот подтвердил, что такой случай был.
      - Ты допросил молодого человека, он признал свою вину? - спросил Гарун.
      - Нет, он был до того упорен, что ни с кем иным, кроме вас, не хотел говорить, - отвечал судья.
      - Но я не помню, чтобы я его видел, - сказал калиф.
      - Да и зачем вам было видеть его? Тогда бы мне каждый день приходилось толпами приводить к вам этот сброд, желающий говорить с вами.
      - Ты же знаешь, мое ухо открыто для всех, - отвечал Гарун, - но, вероятно, улики против него были так очевидны, что не понадобилось приводить молодого человека ко мне. У тебя, конечно, были свидетели, что деньги, украденные у тебя, были действительно твои, Калум?
      - Свидетели? - переспросил тот, бледнея. - Нет, свидетелей у меня не было, и вы же знаете, повелитель правоверных, что все золотые похожи один на другой. Откуда же я мог добыть свидетелей того, что эта сотня взята из моей кассы?
      - Как же ты узнал, что эта сумма принадлежит именно тебе? - спросил калиф.
      - По мешку, в котором они находились, - отвечал купец.
      - Мешок этот у тебя с собой? - продолжал допытываться калиф.
      - Вот он! - сказал купец, вынул мешок и подал его великому визирю для передачи калифу.
      Тогда визирь воскликнул с притворным удивлением:
      - Клянусь бородою пророка, мне принадлежит этот мешок! А ты говоришь, он твой, собака? Я дал его, с сотней золотых, которые в нем были, одному храброму молодому человеку, который избавил меня от большой опасности.
      - Подтвердишь ли это клятвой? - спросил калиф.
      - Это так же верно, как то, что я попаду в рай, - отвечал визирь, - и моя дочь, сама сшила его.
      - Ай-ай-ай! - воскликнул Гарун. - Так тебе, значит, дали ложное показание, судья? Почему же ты поверил, что мешок принадлежит этому купцу?
      - Он клялся, - со страхом отвечал судья.
      - Так ты дал ложную клятву? - напустился калиф на купца, который теперь бледный и дрожащий стоял перед ним.
      - Аллах, Аллах! - закричал тот. - Я, конечно, ничего не хочу сказать против господина великого визиря, - он достоин всякого доверия, но ведь мешок все-таки мой, и негодный Саид украл его. Я дал бы тысячу туманов, только бы он был здесь в данную минуту!
      - Куда же ты девал этого Саида? - спросил калиф. - Скажи, куда послать за ним, чтобы он дал мне свои показания?
      - Я сослал его на пустынный остров, - отвечал судья.
      - О Саид! Мой сын, мой сын! - воскликнул несчастный отец и заплакал.
      - Так, значит, он сознался в преступлении? - спросил Гарун.
      Судья побледнел; от смущения он не знал, куда глядеть и, наконец, проговорил:
      - Если я не ошибаюсь, кажется сознался.
      - Но наверное ты этого не знаешь? - продолжал калиф страшным голосом. Так мы спросим об этом его самого! Выходи, Саид, и ты пойди сюда, Калум-Бек, и прежде всего ты заплатишь тысячу золотых за то, что он тут.
      Калуму и судье показалось, что они видят привидение; они упали на колени и закричали:
      - Смилуйся, смилуйся!
      Бенезар, от радости наполовину лишившийся чувств, бросился в объятия своего пропавшего сына. Но калиф продолжал с неумолимой строгостью:
      - Судья, вот Саид, он признавался в преступлении?
      - Нет, нет! - заревел судья. - Я выслушал показания одного Калума, потому что он уважаемый всеми человек.
      - Так я для того поставил тебя судьей надо всеми, чтобы ты выслушивал только знатных? - воскликнул Гарун аль-Рашид в порыве благородного гнева. - На десять лет ссылаю я тебя на пустынный остров посреди моря, там подумай о справедливости; а ты, негодный человек, который приводишь в себя умирающих не для того, чтобы их спасти, а чтобы делать из них своих рабов, ты заплатишь, как уже сказано, тысячу туманов, которые ты обещал дать, если появится Саид свидетельствовать в твою пользу.
      Калум обрадовался, что так дешево отделался, и уже хотел было благодарить добрейшего калифа, но тот добавил:
      - За ложную клятву из-за ста золотых, ты получишь сотню ударов по подошвам. А там пусть Саид сам выбирает, возьмет ли он себе твою лавочку и тебя самого в качестве носильщика, или же удовольствуется десятью золотыми за каждый день, который он прослужил у тебя.
      - Отпустите негодяя, калиф, - воскликнул юноша, - мне ничего не надо из того, что принадлежало ему!
      - Нет, - отвечал Гарун, - я хочу, чтобы ты был вознагражден. Я выбираю за тебя десять золотых за день, а ты подсчитай, сколько дней ты провел в его когтях. А теперь пусть он убирается.
      Их увели, а калиф проводил Бенезара и Саида в другой зал; там он сам рассказал о своем чудесном спасении Саидом, и только изредка его прерывал рев Калум-Бека, которому в это время во дворе отсчитывали по подошвам его полновесные золотые.
      Калиф пригласил Бенезара жить с Саидом у него в Багдаде. Тот согласился и съездил только не надолго домой за своим имуществом. Саид же, как принц, зажил во дворце, который построил ему благодарный калиф. Брат калифа и сын великого визиря были его ближайшими друзьями, и в Багдаде сложилась поговорка: "Хотел бы я быть таким же добрым и счастливым, как Саид, сын Бенезара".
      - Под такие рассказы никакой сон не одолеет, хотя бы и пришлось не спать две-три ночи подряд, то и больше, - сказал оружейный мастер, когда егерь окончил свой рассказ. - И не в первый раз приходится мне убеждаться в этом. Как-то в давнишние времена работал я подмастерьем у одного колокольного литейщика. Хозяин был человек богатый и не скупой; поэтому мы и удивились, когда раз получили крупный заказ, а он, против своего обыкновения, вдруг оказался ужасным скаредом. Для новой церкви отливали колокол, и мы, молодежь и подмастерья, должны были всю ночь сидеть у горна и поддерживать огонь. Мы, конечно, думали, что мастер выкатит свой заветный бочонок и угостит нас хорошим старым вином.