Глава 11

Ида подняла воротник платья, кутая шею, но теплее ей почти не стало. Возможно, дрожала она не только от холода пасмурного октябрьского утра. В течение двух недель Вильгельм и Гарольд безуспешно обменивались посланиями, но полководцам так и не удалось ни о чем договориться, и теперь обе стороны готовились к решающей битве.

Армия саксов подошла к месту сражения поздним вечером. По тому, что слышала Ида, она могла судить, насколько решительно настроены воины Гарольда: с их стороны постоянно доносились боевые кличи и удары мечей о щиты — этим саксы пытались устрашить врага. Ида бросила взгляд на Дрого. Он и его люди простояли на страже почти всю ночь, ожидая внезапного нападения; теперь, как и остальные норманны, они преклоняли колена, чтобы перед началом боя исповедаться своему священнику. Ида почувствовала такую острую жалость к этим людям, что на глаза ее навернулись слезы; она поспешно опустила голову, чтобы никто этого не заметил. Если бы ее слезы могли помочь…

Ида знала, что именно это сражение решит дальнейшую судьбу Англии, и молила Бога, чтобы будущее ее страны определилось ценой наименьшей крови. В эти утренние часы ее обуревали самые противоречивые чувства. Горько было сознавать, что сегодня на поле брани падут сотни самых лучших саксонских воинов. Тяжело было смириться и с тем, что в этом сражении могут погибнуть и люди из отряда Дрого. И уж совсем невыносимой была мысль о смерти самого Дрого, от нее Иду охватывал холодный ужас. Человек, которого она полюбила… Над ним нависнет боевой топор или меч саксонского воина — воина, принадлежащего ее родному народу! Сердце Иды разрывалось от горя и волнения, слезы снова чуть не брызнули из ее глаз… Увидев, что Дрого направляется к ней, Ида, преодолев себя, тряхнула головой и даже попыталась улыбнуться, но лицо его осталось серьезным и каким-то отрешенным.

— Думаю, тебе надо уйти в палатку и там ждать, пока все закончится, — строгим голосом произнес де Тулон и, приподняв голову Иды за подбородок, поцеловал ее в дрожащие губы.

— Ты не думай… Я найду в себе силы все это перенести, — чуть слышно ответила она сдавленным от волнения голосом.

— Даже не знаю, как тебя успокоить, — заметив, что Ида вся дрожит, сказал Дрого. — Не могу же я пообещать не поднимать оружия на саксов! Я все равно вынужден буду это сделать, даже если бы не хотел.

— Война есть война, и ты должен сражаться, — ответила она и провела рукой по его щеке. — Береги себя, И помни, что ты пошел на этот бой лишь ради славы и денег. Саксы будут биться отчаянной яростью, потому что защищают свою родину, свой дом и близких людей и прекрасно понимают, что могут потерять независимость, а с ней родной язык и обычаи.

— Ты думаешь, все они это осознают?

— Разве может быть иначе? Вильгельм — норманн. И он хочет установить здесь норманнские обычаи. Для того чтобы это понять, вовсе не нужно быть провидцем.

Дрого молча прижал ее к себе и крепко поцеловал, затем, решительно отстранившись, повернулся и быстро зашагал прочь. Ида, стоя неподвижно, глядела ему вслед. Легко вскочив на коня, Дрого повел свой отряд вниз по холму. Ида с трудом удержалась, чтобы не крикнуть какое-нибудь напутствие человеку, которого она, возможно, видела в последний раз.

К ней подошла Мэй с Алвином на руках и сочувственно сжала ее ладонь. Несмотря на то что совсем рядом тысячи воинов готовились к битве, над лагерем повисла удивительная тишина. Норманны и саксы застыли на своих исходных позициях, ожидая команды военачальников. Девушка с горечью вспомнила пророчество Эдит и подумала, что исход предстоящего сражения известен лишь ей одной, Иде из Пивинси…

— С Дрого ничего не случится, госпожа, — робко промолвила Мэй.

— Я была бы готова поверить твоим словам, если бы не твой испуганный вид, — слабо улыбнувшись, ответила Ида.

— Это ни о чем не говорит. На самом деле я не очень боюсь, — храбро проговорила Мэй. — Во-первых, Иво в этом сражении не участвует, а во-вторых… вы ведь сказали мне, чем кончится битва.

— Ты напрасно стараешься казаться спокойной. Я знаю, что ты все равно волнуешься, и это естествен но. Нынешний день войдет в историю, о нем будут писать и говорить через многие столетия, когда мы все уже превратимся в прах. Он на долгие годы определит, кто будет править этой страной. Просто у тебя, должно быть, нет никого из родных, жизнь и будущее которых зависели бы от исхода сражения, ведь так?

— У меня вообще нет никого на свете. Я попала в рабство еще ребенком, за долги родителей. Только один мой дальний родственник, как я знаю, сейчас служит в армии саксов, но я с ним не знакома; полагаю, что он даже не подозревает о моем существовании. А ваша семья… — Мэй запнулась и вопросительно взглянула на Иду.

— Старая Эдит говорила, что моя мать, брат и сестра останутся в живых, — поспешно ответила та, убеждая и успокаивая этой слабой надеждой скорее себя, чем Мэй.

— Тогда вам не стоит так тревожиться, госпожа. Мы не в силах остановить войну. Единственное, что мы сейчас можем и должны сделать, — это позаботиться о собственной жизни. И по возможности сохранить жизни других. Вы уже спасли маленького Алвина. Вы вразумили юного Годвина и тем самым избавили его от гибели. Вы уже совершили так много…

Мэй не успела договорить, а Ида ответить на ее слова — к ним внезапно подбежал запыхавшийся Годвин. Схватив Иду за руку, он потащил ее за собой, крича на бегу:

— Вы должны пойти со мной, госпожа!

— Не думаю, что мне следует показываться в лагере Ги, — упиралась Ида.

— Его там нет. Он оставил нас одних. — Годвин горько усмехнулся. — Куда мы денемся, если нас со всех сторон окружают норманны? Прошу вас: не отказывайте мне! Мне очень нужна ваша помощь! — умоляюще воскликнул подросток, продолжая тянуть Иду в сторону лагеря Ги де Во.

Ида уступила и, ускорив шаг, направилась вслед за Годвином.

— Зачем тебе нужна моя помощь? — спросила она его.

— Когда Ги покинул лагерь, я… я вошел в его палатку и там… там… Только не пугайтесь!.. Там лежала несчастная Хилда… и…

— Что с ней случилось? — тревожно спросила Мэй, которая тоже пошла за Годвином.

Он молча приподнял полог палатки и, приглашая обеих женщин пройти внутрь. Ида и Мэй содрогнулись от ужаса, увидев распростертое на земляном полу безжизненное тело Хилды; глаза ее были открыты и невидящим взглядом смотрели на крышу палатки, на лице застыла гримаса боли и невыразимого страдания. Она лежала в луже крови, на запястьях и внутри сгибов локтей виднелись глубокие порезы. Хилда была совершенно обнаженной, и багровые синяки и ссадины, покрывавшие ее тело, ясно свидетельствовали о том, как мучительны были ее последние дни. Ида не знала, что потрясло ее больше — вид женщины, совершившей самоубийство, или же невероятная жестокость, которая и заставила Хилду пойти на страшный грех, — бедняжка предпочла обречь свою бессмертную душу на муки ада, лишь бы избавиться от издевательств хозяина.

— Кто-нибудь еще видел это? — спросила Ида Годвина, подходя к телу.

— Нет. Илга еще не вернулась от норманна, который пообещал ей горсть монет, а детей я увел. — Годвин обескураженно покачал головой. — Просто не знаю, что мне делать. Привести священника? Сегодня их здесь полно. Но самоубийство — тяжкий грех и…

— Не приводи никого, пока мы не обмоем тело и не подготовим его к погребению.

— Но… но я не думаю, что священник согласится читать молитвы над могилой женщины, которая лишила себя жизни.

— Мы не станем говорить ему, что Хилда покончила с собой, — твердо ответила Ида, вытягивая одеяло из кучи в дальнем конце палатки.

— Но она не может быть погребена в освященной земле!

— Сегодня погибнет столько норманнов и саксов, что лишь немногих похоронят в освященной земле. Большинство просто зароют, если вообще это сделают. Полагаю, священник не будет задавать много вопросов по поводу смерти какой-то пленной саксонки.

Годвин помог Иде поднять Хилду с залитой кровью земли, и они положили ее лицом вниз на чистое одеяло.

— Но священник не может отпевать ее, — продолжал сомневаться Годвин. — Она…

— Это было убийство, а не самоубийство, — перебила его Ида.

— Но ведь не Ги перерезал ей вены!

— Он вполне способен на такое. — Ида подняла глаза и строго взглянула на Годвина. — Но даже если это не его рук дело, он все равно убийца: Хилда пошла на такой грех только потому, что не вынесла его измывательств и побоев. Если мы скажем священнику неправду, наши души попадут в ад, — тихо сказала Мэй.

— Я вовсе не прошу тебя лгать, — ответила Ида. — Мы просто обмоем ее и завернем в это одеяло, а потом объясним, что она умерла от горя. Разве это не правда? Я имею право не рассказывать о подробностях ее смерти, тем более что ничего не знаю о них. Нам надо вести себя очень осторожно; подумай о двух ее малышах! Они не должны нести бремя ее греха, который она совершила в порыве отчаяния. Ради этих детей я буду хранить этот секрет до самой могилы.

— И я тоже, — произнесла Мэй. — Сейчас я принесу воды, чтобы обмыть тело. Алвина я оставлю с Иво. Кстати… Может быть, попросить Иво вырыть могилу?

— Разумеется. Если он не захочет, мы сделаем это сами. — Мэй вышла из палатки. Ида повернулась к Годвину и сосредоточенно нахмурила брови. — Нужно очистить земляной пол от пятен крови, — озабоченно проговорила она. — Любой, кто их увидит, сразу поймет, что здесь произошло.

— Ида… — нерешительно начал Годвин и, помолчав, продолжил: — Кто-нибудь из нас непременно позаботится о ее детях, иначе и быть не может. Но они вырастут и спросят о своей матери, о том, как она умерла. Что мы им скажем?

— Я не могу ответить тебе на этот вопрос. Когда придет время, тогда и придется решать, готовы ли дети к тому, чтобы узнать правду. Они ведь могут и не спросить — такое тоже вполне вероятно. Не забегай вперед — думай о настоящем. Сейчас мы должны молчать: дети слишком настрадались, чтобы сообщать им столь печальную истину о смерти их матери.

— Согласен. Но стоит ли вообще приглашать священника? Бедная Хилда Бог знает что натворила.

— Вот именно. Он знает; так что давай сделаем все, чтобы ее душа поскорее предстала пред Его милосердным ликом.

— У меня последний вопрос. Ги наверняка решит, что ему нет нужды кормить этих детей, если их мать мертва.

— Ты прав. Он не беспокоился о них, даже когда Хилда была жива. Так что позаботиться о них придется тебе. Будь к этому готов.

— Я-то готов, но Ги может оставить себе меня, а их просто-напросто вышвырнуть вон.

— Если этот мерзавец выгонит детей, ты приведешь их в наш лагерь. Мы с Мэй охотно примем малышей, Иво тоже очень хорошо относится к детям, так что можешь не беспокоиться.

— А Дрого не станет возражать? Ида неопределенно повела плечом:

— Не думаю, что он будет особо счастлив, поскольку небогат, но в любом случае мы их не оставим. Ну а теперь приступай к работе — того и гляди здесь появится кто-нибудь посторонний, и тогда наш план не удастся.

Очистить пол от крови оказалось довольно трудным делом — Годвину пришлось вынести и спрятать в лесу несколько ведер земли; там же он накопал свежей земли, которую они насыпали в палатке, а затем тщательно утрамбовали. Когда Мэй вернулась с водой, она обмыла Хилду и аккуратно обернула тело одеялом. Годвин разыскал священника, одного из многих, которые в этот утренний час исповедовали норманнских воинов и отпускали им грехи.

Священник был очень молод, но уже не в меру чванлив. Брезгливо взглянув на тело усопшей, этот самодовольный юнец ясно дал понять, что снисходит до молитвы о душе саксонки только потому, что отпевание покойников входит в его обязанности. Его пренебрежение вызвало у Иды такой гнев, что на мгновение она даже забыла о переполнявшей ее скорби. Ей хотелось только одного — чтобы погребение произошло как можно скорее, и только поэтому она сдержалась и не напомнила священнику о грехе гордыни.

Когда священник, наскоро совершив обряд, уже собирался удалиться, в палатке неожиданно появился Иво. Ида удовлетворенно улыбнулась, заметив, как спесь на лице церковника мгновенно сменило выражение неподдельного страха и, осторожно обогнув Иво, он поспешно ретировался. Иво легко поднял на плечо хрупкое тело Хилды и вынес его из палатки. Взяв за руки детей, из глаз которых катились слезы, Ида последовала за ним.

Хилду похоронили на дальнем краю лагеря под склонившимися ветками ив: здесь уже было несколько могил. После погребения Ида помогла Иво навалить на холмик земли валуны. Перекатывая один из камней, девушка внезапно уловила, что звуки, которые она слышит, изменились: до нее явственно донесся звон мечей — началась битва. Ида инстинктивно рванулась в ту сторону, но сильная рука Иво удержала ее на месте.

— Ты должна оставаться со мной, — хмуро буркнул Иво.

— Знаю. — Вздохнув, она потерла рукой лоб. — Я просто забылась.

— Если вы подойдете слишком близко, вас могут убить, — сказал Годвин, беря за руку маленького Уэлкома; другой он прижимал к груди Эрика.

— Это я тоже знаю, — улыбнулась Ида, наблюдая, как Эрик хватает ручонками воротник рубахи Годвина. — Думаю, дети не понимают, какая трагедия произошла.

— Нет, но потом я постараюсь им это объяснить. Они уже привязались ко мне. Последнее время Хилда совсем не имела возможности уделять им внимание.

Иво на мгновение положил свою огромную ладонь на светловолосую голову Эрика.

— Если Ги потребует, чтобы они ушли, мы с Мэй примем их. Мы любим детей, — пробасил он, стараясь скрыть смущение.

Ида перевела его слова, и Годвин, слабо улыбнувшись в ответ, благодарно кивнул. Затем, бросив взгляд в направлении поля битвы, попросил:

— Можем мы какое-то время побыть с вами? Этот день был таким ужасным! Мне не хотелось бы сейчас оставаться одному.

Ида взяла его за руку:

— Конечно, можете. И мне будет немного легче. Может, ты не позволишь мне совершить какую-нибудь глупость, — невесело пошутила она.

— Твой Дрого обязательно вернется, — произнес Годвин, когда все они направились обратно.

— Молю Бога, чтобы ты оказался прав.

Сняв шлем, Дрого вытер покрытое потом лицо рукавом плаща, надетого поверх кольчуги. В безжалостном сражении, которое они вели, наступила передышка. Ида была права: оно оказалось тяжелым и кровопролитным — такого числа убитых Дрого не видел еще никогда. Саксы и впрямь бились с отчаянной, бешеной яростью. Отряду Дрого повезло — их повели в бой не сразу, но и они получили раны и едва держались на ногах от усталости.

Больше всего Дрого удручало то, что шеренга саксов, занявших для обороны холм, раз за разом отбрасывала норманнских рыцарей назад. Саксы стояли неколебимой стеной, о которую отряды норманнов разбивались, словно морские волны, и все их атаки захлебывались. Норманнские стрелы нанесли большой урон этой шеренге, но саксы не дрогнули. Скоро сгустятся сумерки, а исход сражения все еще был не ясен. Если в ближайшее же время в ходе боя не наступит перелом, это будет равносильно их поражению: для нового генерального сражения Гарольд сможет собрать свежие силы достаточно быстро, Вильгельму же брать их неоткуда. И тогда вес жертвы, которые понесли сегодня норманны на поле брани, окажутся напрасными…

Невеселые раздумья де Тулона прервал раздавшийся у него за спиной голос Танкреда:

— Как ты думаешь, мы проиграем сражение? Дрого обернулся и, заметив, что Танкред белый как полотно, неопределенно пожал плечами:

— Это одному только Богу известно. Молюсь, что бы все поскорее закончилось, потому что у меня со всем иссякли силы. Я уже с трудом поднимаю меч.

— У нас большие потери?

— Невероятные. Если мы не одолеем саксов сегодня, то проиграем войну, потому что не сможем восстановить численность войск так же быстро, как наш противник.

Танкред, излив свое отчаяние проклятиями, сердито нахлобучил шлем.