- Будь моей женой. Будешь?
      - Только ты не подумай... Был бы ты обычным - все равно стала бы. Я хотела подойти через три дня. Так себе наметила. Меня не волнует, что ты такой популярный!
      Уже тогда бронировала свою свободу. Но и ее признание было уже рядом.
      Он отошел и крикнул:
      - Как тебя звать?!
      - Мария! Я найду тебя!
      Несколько дней и ночей восторженность кружила ему голову. Несколько дней и ночей он был рассеянно-кроток, мечтателен. Космос с его глубинами был ничто в сравнении с возникшим чувством к одному-единственному на земле человеку. И она была благодарно покорна, признавая плен чувств, откликаясь на его состояние и нежно, и обещающе. Хотя и виделись они друг с другом всего-то четыре раза, боясь прикоснуться локтями и вожделенно сдерживая взаимный порыв. Дети своего времени, они были научены ждать, подавляя в себе вулканические вспышки чувства.
      И тут произошло событие, всколыхнувшее не только десятый мегаполис, но и все ОРП, изменившее жизнь тысяч молодых людей. Причем, драма разыгралась как раз в Центре воспитания, с которым Александр мысленно уже прощался.
      Некто Симон был тоже близок к выпуску, потому что имел договоренность о браке с одной из девушек. Их взаимоотношения мало кого занимали, однако с каждым днем поведение Симона становилось все более странным, все более броским. Он часами просиживал у корта, пока на нем играла избранница его сердца. Он искал нечаянного случая, чтобы улыбнуться ей или приветственно помахать рукою. Был он замечен и ночью недалеко от коттеджа, в котором жила она. Стали шептаться, пошли насмешки и сплетни, девушку начали игнорировать.
      Сначала она благосклонно относилась к нескрываемому ухаживанию Симона: ее ответные взгляды были полны тайного смысла, понятного лишь им двоим. Но чем больше возмущались сверстницы, тем холоднее и презрительнее становилась и она к Симону. Скандальной молвы ей не хотелось.
      Наконец, вмешалась администрация Центра и указала влюбленному на его вызывающее поведение, на слишком романтический и безрассудочный характер его действий. Не преминули ловко пустить слушок, будто Симон скоро получит отказ от своей избранницы, дескать, она устала от домогательств пылкого и чувственного мужлана.
      Администрация столь привыкла к послушанию питомцев Центра, что уже и забыла о дьявольски-беспощадной силе естественных чувств. И трагедия случилась. Симон проник в коттедж, тяжелым металлическим рычагом, взятым в мастерских, пробил головы троим его обитательницам. Две жертвы так и остались в своих постелях, а труп возлюбленной Симон оттащил в ближайший кустарник. По следам нашли место их последнего свидания. Симон бережно обнимал мертвую за шею и с тщательной аккуратностью, свойственной только помешанным, гладил ее окровавленные волосы. Взгляд Симона выражал горестное блаженство.
      Подобных преступлений в ОРП давно не знали. Общество содрогнулось от жестокости, какой уж раз убедившись в пагубности необузданных чувств. От властей требовали предать Симона самой мучительной казни. Нашлись пытливые умы, предложившие свои способы адски-медленного умерщвления преступника, однако разгул изощренной мстительности мгновенно спал, когда выяснилось: возлюбленная Симона была беременна и ее партнер страдал вовсе не по романтическим причинам. Теперь посрамлению подвергли и жертву. Ее порочное поведение навело многих на мысль: а так ли уж все благопристойно в Центрах воспитания, как об этом гласят официально? Нет ли еще случаев разгула низменных страстей? Первыми, конечно, обследовали всех девушек из десятого мегаполиса, и увы, шесть из них не были невинными. И в других Центрах воспитания выявили подобных особ, не слишком ценивших собственную честь.
      Возмущение росло. Коль порядка нет в Центрах воспитания, то чего ждать от молодежи в будущем? Опасные умонастроения следовало пресечь чем-то серьезным.
      Уже став Главным Организатором, познав всю тяжесть государственной власти, Методист долго размышлял над событиями той поры. Так ли стихийно вышли тысячи девушек на улицы требовать закона о нравственности? Не слишком ли быстро они организовались в подразделения, прониклись ритмом бравурных маршей?
      Движение девушек было тут же подано в качестве ярчайшего примера продолжения борьбы за торжество разумного в самых тонких сферах бытия, в той интимной сфере, где контролировать порядок не удавалось еще ни одному обществу.
      Десятки тысяч девушек шумели на улицах и площадях. Они маршировали столь синхронно, что можно было засомневаться: не механические ли это создания, управляемые на расстоянии радиосигналом? Однообразно-убогими были их лозунги: "Не хотим гибнуть из-за чувств!", "Не надо такой любви!", "Не надо никаких чувств!", "Берегитесь - рядом Симон!"
      Александр долго не видел Марию, но скучать опасался. Узнав, что Мария подчинила себе чуть ли не две тысячи марширующих, он и обрадовался ее выдвижению, и почему-то ощутил брезгливость к ее неуемной властности.
      У движения девушек подозрительно быстро появились свои идеологи. Как ни странно, в основном это были мужчины с военной выправкой, с крутыми подбородками, умеющие говорить и убеждать.
      "Общество сбережет ваше будущее! - простирал руку очередной оратор, знающий психологию девушек=новобранцев. - Ваше возмущение - это боль всего общества! Мы достигли такого развития, когда естественно отмирают инстинкты плоти и прихоти тела! Но многим развращенным дикарям это не нравится! Они хотят осквернить вас, сделать жертвами своих низких страстей! Хотите ли вы этого?!"
      "Нет! - ревела толпа. - Мы не хотим погибать из-за глупых чувств!"
      "И общество не хочет этого! Вы - будущее общества! Вы должны быть полноценными и чистыми! Вам нужен закон! Вашу чистоту должен охранять закон! Итак, дайте нам закон! Дайте!"
      Движение охватило все ОРП. В Высший Совет посыпались сотни проектов нового закона о нравственности. Шли вопросы: почему молчит государство, что думают законодатели? Но Совет не спешил обуздать беснующихся. Всякое преждевременное, не до конца выстраданное достижение умаляет меру благодарности за него. У любой борьбы должны быть преграды, иначе теряется смысл победы. В столице ждали...
      И лишь когда всеобщее умопомрачение достигло критического накала - в шестом мегаполисе утопили троих мужчин, внешне похожих на Симона, а в двадцатом свергли администрацию, объявив какую-то старую деву Матерью полиса, - лишь тогда бывший Главный Организатор появился на экранах телевизоров. Покачав укоризненно головой, продемонстрировав всю вынужденность своего обращения к народу, он со вздохом сказал: "Что ж, наши прекрасные девушки, кажется, добились победы. Нужен закон, охраняющий их жизнь. У нас составлен предварительный проект, его сейчас зачитают, а через неделю, обсудив проект, примем и столь долгожданный, с трудом завоеванный закон, у которого, признаюсь, было много противников..."
      Диктор огласил текст проекта, и Александр понял, что Мария теперь вряд ли станет его женой. Главный пункт закона пресекал любую самостоятельную попытку поиска будущего супруга. Объяснялось это решение довольно здраво. Молодые люди сами протестуют против разгула чувств. Выходит, и в этой области достигнуто рациональное совершенство. Порядок сам проложил дорогу и в отношения между полами. Но значит ли это, что брак и семья отслужили свое? Ничуть. Неразумно человеку жить в одиночестве. Женщина должна рожать, этот закон природы не противоречит здравому смыслу. Мужчина должен быть продолжателем рода, это также выглядело естественно.
      Все молодые члены ОРП здоровы и полноценны. Всем после достижения восемнадцати лет необходимо вступить в брак. Для подавляющего большинства не играет особой роли, темным или светлым будет спутник всей последующей жизни, не имеет значения и род его профессиональной деятельности. А значит, формирование семейных пар следует предоставить не интуиции, как было раньше, а бесстрастному компьютеру. Только электронный мозг может подобрать вам идеального спутника по всем параметрам - физиологическим, психологическим и даже эстетическим, если хотите. Идеальные супружеские пары, конечно же, улучшат облик граждан ОРП. Главное, в чем выиграет молодежь - безопасность ее личности, защита ее от низменных страстей будет обеспечена...
      Александр выключил телевизор: остальное его мало занимало. Однако из соседнего коттеджа доносился голос диктора. Запрещаются внебрачные связи, запрещается вторичный брак... Не забыта была даже такая мелочь, как зеркала. Во время разгула девичьих маршей было побито множество зеркал, и теперь, дабы не поощрять страсть к самолюбованию, количество зеркал сокращалось до гигиенического минимума.
      Долго бродил Александр по парку Центра, слушая, как везде ликуют завоевательницы нового закона. Звезды, его любимые звезды были далеко, и хотя он надеялся непременно подняться в космос, сейчас эта давняя мечта казалась пустой, бессмысленной, потому что даже на земле ему было отказано в счастье.
      Александр вышел к административному корпусу - и здесь шла победная вакханалия. На освещенной площадке в ритуальном экстазе раскачивались девичьи фигуры. Он отыскал Марию по белой повязке на лбу. Такие носили самые ярые активистки. В центре повязки красовалось сердце; две жирные черты крест-накрест перечеркивали его. Полчаса пришлось ждать в тени. Александр предусмотрительно не выходил на свет. Наконец Мария подняла руки и хлопнула три раза. Девушки потянулись к своим коттеджам.
      - Мария! - обнаружил себя Александр.
      Подруги испытывающе ждали, как она поступит.
      - Ты из типографии? По поводу завтрашнего воззвания? - нашлась она и распорядилась: - Идите, а то он боится. Я догоню.
      Девушки повиновались. Она подошла, как охотник к заарканенной жертве, готовая добить. От нее пахло потом молодого чистого тела, азартно блестели глаза. Под незастегнутой курткой не было никакой другой одежды: она могла позволить себе и такое. Но Александр поборол смущение и начал с приготовленной фразы:
      - Мария, ты хозяйка своему слову? Если ты помнишь, между нами была договоренность...
      - Ты отстал от жизни, - с уличной развязностью процедила она. - Есть новый закон. Я много сделала для его появления!
      - Я знаю. Но закон вступит в силу через месяц. А тебе вот-вот восемнадцать. Мы можем успеть! Нас никто не упрекнет, ведь мы договорились давно!
      Она натянула повязку чуть ли не на глаза и смотрела на него, задрав голову.
      - Мария, ты просто боишься своей компании! Опасаешься, что они растерзают тебя!.. Мария, я обо всем подумал! Мы уедем в другое место, там никто не будет знать о твоей повязке!
      - Такой повязки удостаивается одна из трех тысяч! Тебе никогда не понять, что такое борьба!
      - Очнись, неразумная! Скоро всех вас разгонят по углам и выделят благопристойных мужей!
      - Молчать! - рявкнула она и коротко ударила его в скулу. - Одно мое слово, и тебя разнесут на молекулы!
      - Мне жаль тебя, - сплюнул он кровь. И уже вслед выкрикнул умоляюще: Мне очень жаль тебя, Мария!
      Она не обернулась.
      7
      Методист крутанул кресло и насчитал пять с половиной оборотов. Нажал кнопку вызова помощника:
      - Эта активистка... из десятого. Пусть подождет минут десять.
      Он развернул какую-то схему, но сосредоточиться не смог. Все валилось из рук. Заверещал сигнал дальней связи, дежурный оповестил, что администратор четырнадцатого мегаполиса вызван.
      - Отложить. Я распоряжусь позже...
      - Мы привыкли к пунктуальности... - начал было дежурный, но Методист раздраженно отключил аппарат. Вчера жена заметила, что он стал нервным и несобранным, сегодня выговаривают связисты... А почему он должен скрывать свое настроение? Везде одни мумии, а те, что поживее, просто нахалы, как этот развязный Оригинал. Надо же додуматься... Может, не поздно прервать эту мерзость? Конечно, раз мероприятие утверждено Высшим Советом, то назад повернуть нелегко, да и просто рискованно. Гуманистические соображения лишь раздражают членов Совета, а более весомых аргументов нет. Тем более, что этот живой инкубатор готов производить кого угодно и в любых количествах, лишь бы пообещали продление Сонрая. Хотя бы Марию избавить от всего этого...
      - Пусть войдет, - сказал он помощнику и поспешно заслонился схемой.
      - Здравствуй, Главный Организатор! - обыденно сказала Мария, словно встречалась с ним ежедневно. - Да не оставит тебя Разум!
      - Здравствуй, Мария! Зачем ты добивалась приема?
      - Можно сесть?
      - Ты не торопишься? - с нарочитой вялостью спросил Методист.
      - Мне надо поговорить с тобой! Больше мне не с кем поговорить.
      - Не роскошь ли, вести в этом здании долгие разговоры? Если каждая...
      - Я не каждая! Надеюсь, ты не забыл...
      Теперь он долго и внимательно смотрел на нее - как все же хороша! Смелые, слегка раскосые глаза. И кажется, сейчас колыхнутся пепельные волосы - от ветра, от движения, от стремительности... Но тут же язвительно подумал: хорошо, хоть закон оставил за ними право рожать - больше женственности, развиваются...
      - Так, я слушаю...
      - Все-таки власть меняет людей... Ты еще не совсем похож на вождя, но все еще впереди...
      - Ты выговариваешь, будто мы прожили вместе полжизни. Что за тон?
      - Хорошо, к делу. Да поможет тебе Разум! Я обращаюсь к тебе, как обыкновенный член ОРП...
      - Но в прошлом активистка, - поддел Методист.
      - ...вот с какой мыслью. Понимаешь, мне кажется, что у нас что-то не так, что-то неправильно. Прежде всего, нам не нужен Сонрай!
      - Всем?
      - Всем членам ОРП! Тебе, мне, моему мужу, твоей жене - никому! Аргументирую. Нельзя считать разумным то общество, жизнь которого основана на иллюзиях. Ведь Разум исключает всякую мистику, все, что лежит за пределами нашего сознания. Разве может цивилизованное государство существовать ради ложной идеи, ради комбинированного обмана из видений, тепловых наслаждений и прочей ирреальной чепухи? Такое государство обречено, потому что когда-нибудь люди устанут ждать, им надоест копить эти несчастные года продления, они захотят вновь простых земных наслаждений, чувств и страстей!
      - Такова жизнь, - пожал плечами Методист.
      - Но ради чего работаем мы?! Чтобы все это развалилось под напором диких нравов?! Чем Сонрай отличается от морга? Ведь это царство теней! Стоит отключить энергию, и Сонрай превратится в механизированное кладбище! А что, если как раз в это время я или ты окажемся там?! Слишком жестоким будет разочарование, и выдержит ли порядок - неизвестно. Выходит, наши усилия лишены смысла, раз конечный результат столь уязвим. Вот что не дает мне покоя.
      - Что же ты предлагаешь вместо любимого всеми Сонрая? Почему он всех устраивает, а тебя вдруг нет?
      Щеки Марии зарозовели, пушок над губами слегка потемнел... "И такой женщине отказано в страстях! Такое лицо будешь помнить долго..." - подумал Методист.
      - Я ничего не могу предложить взамен, я просто выражаю опасение. Каково было бы увидеть построенный тобою дом разрушенным не ураганом, не ветром, а соседом, которому этот дом разонравился? Должна же я защищаться!
      Организатор хрустнул пальцами, сцепил ладони на затылке и развалился в кресле.
      - Удивляюсь, почему тебя и в молодости, и сейчас так задевают проблемы государства?.. Ведь еще при образовании ОРП было определено, что женщинам нет доступа в сферу управления. Вы более эмоциональны, порывисты, к тому же, теряете время на роды, на различные переживания.
      - Думать никто не запретит...
      - Отчего же, - распрямился Методист. - Если мы смогли запретить браки по обоюдному желанию, если у нас достаточно терпения и воли жить с людьми, которых нам находит компьютер, то, будь уверена, у государства хватит силы заставить всех думать одинаково! Для меня эта задача практически решена, остались разве что мелкие личные соображения.
      - Мы станем одинаковыми? Один мозг, расфасованный на миллионы?
      - Почему бы и нет! Когда-то тебе нравилось маршировать, ты упивалась тем, что под твою ногу подстраиваются тысячи чужих ног! Так пусть теперь под мой мозг подстраиваются миллионы! Вижу, тебе это не нравится.
      - Сейчас я хочу одного - выполнить поручение ОРП и обогатить нашу промышленность еще одним безмозглым рудокопом.
      Методист поморщился.
      - Не раз Сонрай тебя не прельщает, можно, освободить тебя от почетной инкубаторской миссии. Любая женщина за три года продления рада будет занять твое место.
      - Я согласна исполнить поручение и без обещанной награды... Меня возмущает другое: почему под любое стоящее дело мы подкладываем Сонрай и только Сонрай? А долг? Где долг сознательного члена ОРП?! Ты прикажешь - я рожу, если это в интересах государства! И для меня достаточно сознания того, что я хорошо исполнила свой долг. Вот мой Сонрай!
      Методист с непонятной грустью посмотрел на Марию:
      - Послушай, а если я прикажу тебе отказаться от этой затеи и возвращаться домой? Если я скажу, что это твой долг, ты согласишься?
      Мария в недоумении выгнула бровь, повела плечами:
      - А чем я хуже остальных? Для ОРП я готова на все!
      - На все? - вкрадчиво спросил Организатор. - А могла бы ты послать своего сына в рудники на Орлином плато?! Через полгода там теряют рассудок... Могла бы? Да, ради высших интересов ОРП!.. Я все оформлю! Сколько ему лет?
      - Скоро семнадцать...
      - Годится! Как раз то, что надо! Итак, ты согласна?
      Методист подался вперед, сжав угол стола: у него еще оставалась надежда.
      - Согласна! - Мария тряхнула головой, словно отбивалась от его взгляда. Организатор осел в кресле и долго молчал.
      - Ты страшный человек, - устало сказал он. - Какое право ты имеешь решать судьбу своего сына? Ведь он живой!
      - И он пойдет на все ради высших интересов! - защищалась Мария. - Мы так воспитаны. Очень странно, что тебя не устраивает моя решимость. Тебя, Главного Организатора!
      - Но тебя тоже не устраивает мой Сонрай, - отмахнулся Методист. - Это подозрительно, когда что-то всем нравится, а одна особа выражает протест. Может, ты собираешься возглавить еще одно мятежное движение, только в масштабах всего ОРП?
      - Я ожидала другого разговора, - встала Мария.
      - Я тоже надеялся... Тебе никто не разрешал вставать... Ладно-ладно, ты свободна... Кстати, где твоя повязка с перечеркнутым сердцем? Ты сохранила ее?
      - Она помещена в Музей прогресса.
      - Сними, наконец, ее с глаз - вот мой совет. И уходи, я устал.
      Память обычно не подводила ее, но сейчас, проходя по коридорам, ей никак не удавалось восстановить весь диалог полностью, в интонациях, репликах. "Это от волнения, - подумала Мария. - Я волновалась... Что происходит с ним?.. А со мной разве ничего не происходит?.. Нет, с нами что-то случилось..."
      8
      Ждала, казалось, целую вечность.
      Старинный углубленный плафон напоминал формой детскую ванночку, молочный свет выплескивался на потолок, но плохо освещал углы вытянутой палаты. Мария потуже затянула пояс халата: казенная одежда не согревала, а за окном долдонил монотонный дождь.
      Странно, и в этом деле ей удалось выделиться, начать первой, хотя от воли ее жребий нисколько не зависел. Напротив, сейчас она с удовольствием уступила бы первенство любой. Все эти дни и ночи Мария думала о намерении Методиста избавить ее от участия в предстоящем деле, и только сегодня, кажется, начала догадываться о причине.
      Он проницателен, он понял, что она брезглива, и постарался уберечь ее. По старой дружбе, так сказать, а может, из жалости. Она терпеливо доискалась и до мотивов Другого решения Методиста: почему он привлек к делу именно бывших активисток... Только вот все ли поймут мстительное коварство его памяти?.. Не очень-то приятно было думать о низком в характере Главного Организатора. Зря она обольщалась его надуманным образом, воображаемым идеалом вождя. И здесь иллюзии...
      Вошли без стука. Массивная ухватистая сестра указала приведенному место и напомнила Марии:
      - Не забудь о кнопке над изголовьем. Чуть что, сразу звони! Будьте благоразумны. Этот экземпляр выбран нами специально для начала...
      За сестрой закрылась дверь. Мария, опершись о подоконник, взглянула на доставленного. Он был достаточно крепко сложен, костист и длиннорук. Только стриженая клиновидная голова напоминала о его неполноценности. Перехватив его пустой взгляд, Мария спросила:
      - Почему тебя остригли наголо?
      Мужчина встрепенулся, вник в сказанное и закатил глаза, силясь, видимо, понять - как же он острижен. Быстро затянув расслабленный было пояс, Мария отвернулась к черному окну.
      "Соберись, - не приказала, а попросила себя. - Только такого позора тебе не хватало... Всем нужен пример. Это твой долг. Понимаешь, долг!.. Ах, Методист, Методист... - и решилась: - Все, начинаем. Это ведь быстро..."
      А он не церемонился. Быстро насытившись, расположился спать здесь же, на топчане, где приготовили ложе на двоих.
      9
      Дождь плакал всю ночь, утром проступило серенькое, какое-то виноватое небо. Печально никли нищенски оголенные деревья, лишенные последних листьев.
      Марии разрешили принять душ, и хотя боль тупо пульсировала в висках, она попросилась в холл, где работали женщины, где можно было ощутить сочувствие.
      - Вот это партнеры! На ней же лица нет!
      Неуместный возглас кто-то заглушил шипением, вновь стало тихо. Мария заметила, держа голову прямо:
      - Эти ребята не очень уравновешенны. Он чуть не убил меня.
      К ней придвинулась Эльза и с усмешкой рассмотрела отечное лицо.
      - У тебя была кнопка над головой, надо было звонить! - И пообещала: - Я своего сразу же свалю апперкотом, пусть только шелохнется. Эльза себя в обиду не даст! Кстати, зря ты, Мария, надеешься, что твой Молибден, или как его там, родится первым из всей партии. У меня секрет. И мальчишку, и девчонку я родила семимесячными! И ничего, разумные особи, давно, правда, их не видела, дел по горло. Так что мой Молибден получит номер первый и по праву возглавит всю эту сумасшедшую бригаду, когда вырастет!
      Женщины заулыбались, выражая свои симпатии к простоте суждений Эльзы.
      Вошла сестра и кивнула Марии: пора лечь.
      - Что это за балахоны? - спросила Эльза. - У них нет рукавов.
      - Это для ваших новых друзей. Они иногда чересчур подвижны.
      - Мария знает, - подмигнула Эльза. - А какой толк от истукана? Расшевеливай его... Много чести!
      - А почему их коротко стригут? - вспомнила Мария. - Волосы для чего-то нужны?
      - Это что, тебе вчерашний так сказал? - удивилась сестра. - Стрижем их наголо, чтобы реже подстригать.
      - Марии нравятся мужчины с пышными прическами, - встряхнула головой Эльза.
      У Марии зашумело в ушах, она не расслышала конца фразы, только увидела, как все засмеялись. Сестра ввела ее в палату и привычным кивком указала место.
      10
      Вернувшись домой, Мария долго держала Роберта в неведении о подлинной цели вызова в столицу, хотя понимала, объяснений не миновать. Не однажды, раззадорив себя, она порывалась было открыться, но ей стало знакомо чувство стыда, замешенное на женской гордости: надо же, ей не нашли иного применения, кроме как стать наложницей для полоумного!..
      Но бывала она и прежней, уверенной в себе, отринувшей всяческие малодостойные сомнения. Она пеняла себе за слабость и малодушие и была воинственно готова хоть на площадях оповестить о снизошедшем на нее государственном доверии. Впрочем, зыбкость ее патетического вдохновения давала о себе знать, Мария мучилась. И у безотчетно решительных натур случается такое, когда все подавляющая воля влачится за беспощадно обнажающим умом.
      Роберт присматривался к Марии с каким-то удовольствием, следил, как за обновленной, неузнанной. Наконец завел разговор, ожидая откровений.
      - Удивляюсь, куда подевался твой прагматизм? Рассеянна, блаженная улыбка... Вчера ты с таким умилением созерцала группы малышей, словно сама впала в детство. Может быть, навестим наших, ведь так давно не виделись? В Центре мне всегда вспоминается молодость.
      - Ты уверен, что они истосковались? Да им просто некогда думать о нас! А мне достаточно того, что они здоровы и приготовлены к жизни.
      - Но это же твои дети, Мария! - укорил Роберт. - А вдруг у них неприятности?..
      - Тогда позвонили бы... Слушай, что с ними может случиться, какие неприятности! Они такие же, как все, не хуже и не лучше, не глупее и не умнее...
      - Но это наши дети, и мы обязаны принимать хоть какое-то участие в их жизни! Иначе можно докатиться до абсурда: рожать и тут же сдавать, как продукцию, контролерам для выбраковки.
      - Перестань! - Мария зло взглянула на него: неужели знает?
      - Нет, с тобой что-то происходит, ты теряешь всякий контроль над собой... Если дети тебе безразличны, то не выказывай этого, соблюдай приличия. Даже зверь выделяет свое детище из всего стада, сколько бы лет ни прошло.
      - Выходит, я хуже зверя? Но если рассудок выше всяческих чувств, родительского самодовольства, так что же, ради потомства мне отказаться от всего разумного?!
      - Не впадай в крайности, - поморщился Роберт. - Логика крайних суждений всегда ущербна и не доводит до добра.
      - Странно, что компьютер выбрал мне в мужья именно тебя. - Давно ей хотелось сказать об этом. - В тебе столько сентиментального, разжиженного... Я ведь знаю, что ты читаешь беллетристику прошлого.
      - Вся литература осталась в прошлом, мы сами отказались от нее.
      Ожидала, что Роберт заволнуется, засуетится, раз его тайна открылась, но он только улыбнулся и продолжал рассматривать свои ногти. Она ощутила потаенную зависть к его уверенности, хотелось колоть и колоть, увидеть смятение на этом умном лице.
      - Да, компьютер, конечно, ошибся! Ты мягкотел, какой-то рыхлый весь. Ты, наверное, в мыслях очень похотлив, а?
      Он засмеялся, весело глянул на нее, опять с превосходством:
      - Нет, я мыслю вполне благопристойно, Мария. О ком мне думать, кого желать? Вы же все стандартны, как инкубаторские...
      - Зато вы - оригиналы! - чуть не задохнулась она от злости. - Один скрытно упивается литературой, другой злопамятен, как...
      - Это кто же другой? - удивился Роберт.
      - Главный Организатор! Да, я встречалась с Методистом, мы старые друзья. Он не может простить, что однажды я уложила его одним ударом.
      - И он вызывал тебя, чтобы дать сдачи?
      - Пусть бы попробовал! Меня не так-то просто одолеть! - и тут же вспомнила о том недоумке... - Кстати, он предлагал нашему сыну добывать молибден на Орлином плато. О-очень большой Сонрай!
      Роберт рассеянно смотрел на свои ладони, потом медленно поднял голову: сейчас он был готов на все.
      - Спокойно! - Мария отодвинулась. - Я не хуже тебя знаю, что такое Орлиное плато и какой там сумасшедший ветер! Я отказала!
      Отвести взгляд было нельзя. Надо было что-то говорить.
      - Тебе скоро должны сообщить, для чего нас вызывали... Дело в том, что генетики испытывают... Ну, скажем, такую модель, в которой закодирована гениальность.
      Роберт отвел глаза: кажется, собственный сын занимал его больше, нежели производство гениев. Она ждала.
      - Это что же, Адам и Ева из пробирки?.. Да, разум способен на все. И ты согласилась?
      - Это мои долг! - выпалила Мария. - Не было ни одной отказавшейся! Я должна выполнять все, что поручит ОРП!
      - Хватит-хватит! Я не сомневаюсь в твоей преданности ОРП! Я даже не спрашиваю, была ли эта модель ходячей или какой иной!..
      - Потому что тебе это безразлично!
      Он стоял у двери, обернулся:
      - Нет, Мария. Просто я уверен, что ты способна на все...
      Когда-то подобная фраза льстила ей.
      Роберт замкнулся в себе, обменивались только репликами. Ей еще три месяца надо было ходить на работу, но лишь теперь поняла Мария, как мало одержимости в ее занятиях глубинами океана, насколько безразличны ей технические изыскания, гипотезы, проекты. Тяготилась и с тоской думала о том, что и после всего, что предстоит, надо вновь возвращаться сюда, вновь изображать деловитость и пытливую находчивость.
      А новая жизнь все разрасталась в ней. Пришла легкомысленная способность грезить о чем-то неосязаемом, аморфном, но столь сладостно-влекущем. То она мыслями на каком-то острове, где все дико, первобытно, и она повелевает, и к ней ластятся гладкие звери, а ее дети теребят грудь... То увлекает Марию странствие по неизвестным дорогам: грязь выдавливается между пальцами ног, грубое сукно балахона трет колени, кто-то с двух сторон тянет за подол, но она продолжает идти... Видения серых несчастных городов, зловоние, кого-то сжигают на площади, и собаки с длинными мордами смиренно ждут, пока околеет задавленная каретой их соплеменница...
      Стоило очнуться, и пробирал страх: откуда, откуда такое помнит Мария? Как она могла помнить то, чего с ней никогда не было, о чем не думала прежде и вовсе не знала? Разве уже жила когда-то?..
      "Я схожу с ума, - ужасалась она, но страх не преодолевал безразличия, наоборот, манила бездна, в глубине которой возникали странные видения, лица, запахи, боль и сладострастие. - Пусть! Пусть! Никто не хочет понять меня, эти фанатики уже в Сонрае! И дети рвутся туда же, в этот крематорий наслаждений..."
      Словно все ниже и ниже опускалась она в колодец одиночества. Свет наверху тускнел и отдалялся. И тут внезапно так захотелось увидеть детей, потрогать их кожу, что она, не мешкая, решилась. Срок свидания, правда, уже миновал, но она надеялась пробиться: кто может воспрепятствовать матери?! Уже собралась, блаженно удерживая улыбку, нагнулась бережно, чтобы, обуваясь, не потревожить этого, нового, и не сдержала стона. Как же она покажется детям, ведь беременность уже заметна? Как объяснить им? И зачем? А вдруг будут подозревать, иронизировать?.. Это же такие жестокие существа, они ни за что не примут своего собрата. Они отторгнут даже родное.
      Одна.
      Но по вечерам и ночам, как наваждение, думалось только о нем, а он, оказывается не терпел печали. Чем настоятельнее повелевала ею новая, зародившаяся в ней жизнь, тем слабее угнетало одиночество. Разве она одна, когда он понимает ее, сочувствует и требует спокойствия? Ах, господи... Она клала руку на живот, надавливала чуть-чуть, тотчас же ответно и раздраженно толкали. Здесь у него ножка, - умилялась она и утирала ладонью глаза: какой стала, что он сделал с ней!