Глава 26

Дженнингс вернулся в «Телец» в половине одиннадцатого вечера. Посещение кинотеатра он решил отменить. Очередная серия «Звездных войн» его не привлекала, зато он провел часа два в забегаловке под названием «Барсучья нора», находившейся в нескольких кварталах от гостиницы.

Познакомившись там с несколькими местными ребятами, он обсудил с ними все актуальнейшие темы — начиная с вероятности того, что Маргарет Тэтчер — мужчина, и кончая последними успехами футбольного клуба «Ливерпуль».

За конторкой в холле «Тельца» стояла Айрин Киркхэм — женщина лет сорока, довольно полная, но миловидная. Дженнингс направился к конторке, чтобы взять ключи от номера.

— А не найдется ли у вас чего-нибудь перекусить? — спросил он. — Сандвича, например...

— Идите к себе в комнату, о еде я позабочусь, — сказала миссис Киркхэм, протягивая ему ключи.

Он поблагодарил хозяйку и поднялся на второй этаж. Когда он подходил к двери своего номера, под ногами у него поскрипывали половицы.

Закрыв за собой дверь, он снял куртку и швырнул ее на кровать. Потом включил телевизор и направился в туалет. Дженнингс уже наполовину облегчил свой мочевой пузырь, когда услышал стук в дверь. Закончив процедуру, он торопливо застегнул «молнию» на джинсах. Поправив застежку, направился к двери. На пороге стояла Паула с подносом, на котором красовалась тарелка с сандвичами и стакан молока.

Она переоделась. Теперь на ней были линялые джинсы, плотно облегавшие ее бедра и зад. Совершенно очевидно, она была без трусиков. И без лифчика, о чем свидетельствовали обозначившиеся под белой футболкой соски. Она стояла перед ним босиком.

— Отличный сервис, — улыбнулся он, делая шаг в сторону, пропуская девушку в комнату.

Она проплыла мимо, покачивая бедрами. Он не отрывал от нее восхищенного взгляда.

— Где вы будете есть? — спросила она, чуть поднимая брови.

«Ну вот, — подумал Дженнингс. — Все те же игры...»

Он тоже решил ей подыграть.

— Может, поужинать в постели? — хмыкнул он. Затем, пожав плечами, кивнул в сторону туалетного столика.

Паула поставила поднос и посмотрела на стоявшие на столике туалетные принадлежности. Дезодорант, крем, лосьон после бритья. Отвинтив крышечку на одной из склянок, она понюхала содержимое.

— Ну, как вам понравилась ночная жизнь Хинкстона? — Поджав под себя одну ногу, она уселась на банкетку, стоявшую у столика.

Дженнингс мгновение колебался, потом подошел к двери и закрыл ее. Паула с улыбкой наблюдала, как он берет с тарелки сандвич, как жует, стоя перед ней. Протянув руку, она коснулась его бедра, провела пальцами по ширинке.

«Что ж, игра в разгаре, теперь твой ход», — сказал себе Дженнингс.

Проглотив остатки сандвича, он взглянул на нее сверху вниз. Она и не подумала прекратить свое занятие, напротив, все энергичнее поглаживала его член, уже явственно проступавший под тканью джинсов. Паула улыбнулась ему; сияющие глаза-сапфиры, казалось, гипнотизировали Дженнингса.

— А как насчет твоих родителей? — спросил он тихо.

— Я сказала им, что отнесу тебе ужин и пойду спать. Они не следят за мной.

Она все настойчивее поглаживала его ширинку. Наконец, расстегнув на джинсах пуговицу, потянула вниз «молнию». Дженнингс испустил вздох облегчения, когда она высвободила из плена джинсов его подрагивающий член. Припав к его паху, она сомкнула губы вокруг розоватой выпуклой головки, обволакивая ее слюной, поводя языком. Он придвинулся ближе.

Запустив пальцы в ее волосы, он поразился их густоте. Затем руки его опустились ей на плечи — и еще ниже, на грудь. Сквозь тонкую ткань футболки он сжимал, поглаживал, теребил ее отвердевшие соски.

Она внезапно отстранилась. Затем, ухмыляясь, стянула с себя футболку и побежала к кровати. Дженнингс снял джинсы, рубашку, сдернул носки. Он смотрел на нее как завороженный. Паула выскальзывала из джинсов, извиваясь на постели, точно сбрасывающая кожу змея.

Обнаженные, они сплели тела.

Охватив пальцами ее левую грудь, он принялся покусывать сосок. Затем потянулся к ее правой груди. Рука Паулы нащупала его член; пальцы сомкнулись вокруг, кисть ритмично задвигалась. Дженнингс подался вперед, извернувшись таким образом, что голова его оказалась между ее ног. Уткнувшись носом ей в лобок, он высунул язык, лизнув припухлости половых губ. Погрузил пальцы во влагалище. Она задышала глубже, чаще.

— Ну давай же, давай, — прошептала она, задыхаясь.

И тотчас же уселась на него верхом, направляя его член в свою промежность, проталкивая его все глубже, глубже. Она судорожно захватывала ртом воздух, постанывая и вскрикивая. Дженнингс, замирая в истоме, мял пальцами ее колышущиеся груди. Паула резко наклонилась и поцеловала его, протолкнула язык между его зубов — и тотчас отвела, чуть приоткрыв рот, как бы приглашая проделать то же самое. В следующее мгновение он почувствовал, как зубы ее впиваются ему в язык. Почувствовал невыносимую боль, когда она прокусила его. Из его рта хлынула кровь, заливающая подбородок, грудь, простыни.

Резко откинув голову, она проглотила откушенное и снова наклонилась к его лицу, по-прежнему восседая на его съежившемся пенисе, все еще испытывая наслаждение от судорожных движений извивающегося под ней Дженнингса.

Оргазм у нее наступил, когда она грызла его верхнюю губу — отодрала ее передними зубами, энергично мотая головой.

Сделав несколько жевательных движений, она тотчас проглотила откушенную губу.

Глаза ее вспыхнули огнем безумия.

Сидя на судорожно бьющемся теле своей жертвы, она раскачивалась из стороны в сторону.

Дженнингс пытался закричать, но из горла его, заливаемого кровью, вырвался лишь хриплый стон. Она соскользнула с него и потянулась за вазой, стоявшей на тумбочке. Невероятной силы удар обрушился на голову Дженнингса. Ваза разлетелась вдребезги. На лбу несчастного открылась ужасная рана.

Когда Паула снова на него взобралась, глаза его закатились. Она же ерзала на нем, словно неудовлетворенная партнерша. Потом, схватив осколок вазы, принялась вспарывать его живот. Раздался хлюпающий звук — словно острые зубы вонзились в мякоть перезрелого персика.

Она запустила руку во вспоротую брюшную полость, сжала пальцами зловонный клубок кишок, напоминающий скопления извивающихся червей. Вырывая из брюшины склизкую, подрагивающую массу, Паула поднесла ее ко рту, вгрызаясь в нее зубами. Кровь стекала по ее пальцам, по подбородку, заливала простыню. Комната наполнилась тяжелым смрадом. Она по-прежнему раскачивалась из стороны в сторону, в экстазе закатив глаза. Из ее рта вываливались ошметки внутренностей. Подбирая их с залитой кровью простыни, она отправляла их обратно в рот, с наслаждением пережевывая.

Дженнингс не шевелился. К тому моменту, когда она принялась сдирать с его лица полосы кожи, он совсем уже затих.

Когда она потянулась к его глазу, дверь отворилась.

Глава 27

— Кто он? — спросил Хэкет и, отхлебнув из своей чашки, заглянул сквозь застекленное окошко в кабинет для допросов.

Вся обстановка комнаты, в которой он сейчас находился, состояла из стола и двух стульев. Кроме Хэкета присутствовали еще трое. Сержант Спенсер, инспектор Мэдден и третий, неизвестный ему мужчина.

— Его зовут Питер Уолтон, — проговорил сержант, заглядывая в раскрытую картонную папку, которую держал в руках. — Возраст — тридцать два года, без постоянного места жительства. Одиннадцать судимостей, правда, сроки небольшие — торговля краденым, прочие подобные мелочи.

— Грабежи, по-вашему, мелочи? — осведомился Хэкет, не спуская глаз с Уолтона, нервно комкавшего пустую пачку из-под сигарет.

Учитель дотошно изучал внешность задержанного, сидевшего в соседней комнате. Прямые волосы, местами с проседью. Болезненный цвет лица и глубоко запавшие глаза. Небрит. Отвисшая нижняя губа. На шее, чуть ниже челюсти, — темное родимое пятно. Тут Хэкет скорчил брезгливую гримасу: одна ноздря Уолтона была залеплена засохшими слизистыми выделениями. Когда тому наскучило забавляться с сигаретной пачкой, он запустил в нос пальцем и вытащил заскорузлую соплю. С минуту он изучал ее, рассматривая со всех сторон, затем вытер палец о штаны.

Спенсер не ожидал, что учитель заявится в полицейское управление сразу же после его звонка. Еще больше удивил его облик Хэкета: на руке белая повязка с проступившими на ней пятнами крови, растрепанные волосы, темные круги под глазами... И кроме того — сильный запах виски. Однако Спенсер воздержался от комментариев. Вместо этого он сразу же проводил всклокоченного учителя в помещение, откуда просматривалась комната для допросов, и усадил на стул Сержанта поразило, с каким вниманием Хэкет разглядывал Уолтона. Похоже, что для него была важна мельчайшая деталь внешности задержанного.

— Мы взяли его в Сохо, — сообщил Спенсер. — Он продавал видеомагнитофоны. И кассеты, украденные из вашего дома.

— Вы говорили, что обнаружили у нас в доме множество отпечатков пальцев.

— Верно. К сожалению, отпечатков Уолтона среди них нет.

— Вы должны за что-то зацепиться, — сказал Хэкет раздраженно.

— Кроме краденого, за ним ничего нет...

— Вы что же, намерены его отпустить? — взревел учитель. Впервые оторвавшись от окошечка, он пристально взглянул на Спенсера. — Он убил мою дочь, он не должен уйти.

— Мы этого еще не доказали, мистер Хэкет. Пока не доказали. А значит, задержать мы его имеем право лишь на срок до сорока восьми часов. По истечении этого времени он свободен. — Спенсер пожал плечами. — Мне это совсем не по душе. Но закон есть закон. Уолтон обладает всей полнотой гражданских прав.

— А как насчет моей дочери? — стиснув зубы, пробормотал Хэкет. — Как насчет ее прав?

— Послушайте, я же говорил вам: мы полагаем, что в убийстве вашей дочери замешаны двое. Возможно, Уолтон выведет нас на другого, на того, кто действительно убил вашу дочь.

— А почему вы уверены, что убийца не он?

— Потому что его группа крови не совпадает с группой того, кто насиловал девочку.

Хэкет судорожно сглотнул и отвернулся, вновь вперившись взглядом в Уолтона. Тот то кивал головой, то отрицательно мотал ею, отвечая на вопросы Мэддена. Испуганным он не выглядел. Даже несколько раз улыбнулся. Хэкет вцепился в подлокотники стула так, что костяшки пальцев побелели. Чего бы он только не отдал за то, чтобы побыть наедине с этим ублюдком, хотя бы минут десять!

Сорок восемь часов — и снова на свободе.

Хэкет крепко зажмурился, словно надеялся, что это что-нибудь изменит. Открыл глаза, но нет... Уолтон по-прежнему сидел в соседнем кабинете; его же, Хэкета, захлестывала все та же ярость, та же боль...

Он медленно поднялся, прикрыв глаза ладонью.

— Что у вас с рукой? — поинтересовался Спенсер.

— Так, несчастный случай. — Хэкет направился к двери.

— Если хотите, мои люди отвезут вас домой...

Учитель покачал головой.

— Пожалуйста, держите меня в курсе, — произнес он, не глядя на Спенсера. — Если вам удастся его арестовать. Если он расколется насчет... сообщника. Вы дадите мне знать?

— Да, конечно, — кивнул Спенсер.

Учитель остановился на ступеньках, вдыхая полной грудью прохладный ночной воздух. К тротуару подъехала полицейская машина, из которой выскочили двое в форме. Пробежав мимо него, они исчезли в дверях здания.

Опять что-то чрезвычайное? Еще одно убийство?

Хэкет подошел к своей машине, уселся за руль. Несколько минут он сидел в оцепенении, глядя в одну точку. Наконец завел мотор. Поворачивая ключ зажигания, он процедил сквозь зубы:

— Питер Уолтон.

У мерзавца было имя. И он знал его в лицо.

Не так много, но для начала уже кое-что. Он вырулил на автостраду.

Глава 28

Ее ногти вонзились в глазницу.

Паула уже готова была вырвать глаз, но, услышав, как открывается дверь, отвела свою окровавленную руку. Она мерно двигала челюстями, все еще пережевывая кишки, обрывки которых прилипли к ее подбородку, падали на шею, на грудь. В комнате воняло, как на бойне. Все вокруг было забрызгано кровью: и постель, и пол, и стены, даже на заказанные постояльцем сандвичи попали капли крови.

Проглотив остатки внутренностей, Паула обратила к двери остекленевший взгляд.

Тони Киркхэм, проскользнув в комнату, тотчас прикрыл за собой дверь. Айрин стояла у кровати, на которой среди окровавленных останков Дженнингса восседала ее дочь. Мать с ласковой улыбкой протянула дочке руку, наблюдая, как та сползает с растерзанного тела Дженнингса. Набросив на плечи девушки одеяло, Айрин наклонилась и собрала разбросанную по полу одежду, местами забрызганную кровью. Паула нежно улыбнулась матери. Проходя мимо отца, чмокнула его в щеку.

Тони с улыбкой погладил дочь по голове. Погладил по волосам, слипшимся от чужой крови. Затем мать обняла Паулу за плечи и увела ее из комнаты. Тони же остался наедине с растерзанным телом.

Он не терял времени даром.

Завернув тело в простыни и покрывала, он вытащил из кармана пиджака моток веревки и обмотал ею запятнанный кровью сверток. Брезгливо морщась — вонь в комнате стояла жуткая, — он тем не менее продолжал работу: вынул из шкафа чемодан Дженнингса, побросал в него одежду убитого, обувь, туалетные принадлежности — все, что могло свидетельствовать о присутствии в комнате постояльца. Не забыл он и про бритву, пасту и зубную щетку, которые взял с полочки в ванной, и тоже бросил в чемодан.

Пропитанный кровью матрас Тони оставил на потом — сожжет попозже. Огромная угольная печь в подвале дома прекрасно подходила для подобных целей.

Таким же образом он избавится от тела Дженнингса. И от его одежды. А машина подождет. На рассвете он выедет на ней за город и бросит где-нибудь на свалке. Даже если ее найдут, никакой связи ни с «Тельцом», ни с семьей Киркхэмов.

И уж тем более с красавицей дочкой.

Тони с улыбкой посмотрел на пропитанный кровью сверток из постельного белья, послужившего саваном Стивену Дженнингсу. Кровь уже просачивалась на ковер. Значит, надо шевелиться. Пока пятно еще можно отмыть... Забрызганные кровью стены также придется отмывать.

Он вышел из комнаты и поспешил кладовую, где отыскал ведро, несколько тряпок и щетку. Когда вернулся в комнату, вокруг трупа уже образовалась темная лужа. Вполголоса выругавшись, Тони опустился на колени и приподнял сверток с телом. Тони был мужчиной крепким, таскать тяжести привык. Он отнес Дженнингса в ванную комнату, где вывалил его прямо в ванну. И вернулся в номер.

Едва он взялся за тряпку, чтобы протереть туалетный столик, как дверь отворилась и вошла Айрин.

— Как она? — спросил он с тревогой в голосе.

— Спит. Я ее помыла и уложила в постель. — Окинув комнату безразличным взглядом, она спросила: — Ты долго?

— Думаю, не больше часа.

Айрин кивнула и взглянула на часы. Одиннадцать пятьдесят семь.

Она развернулась и ушла, предоставив мужу одному продолжать работу. Ей же пора было возвращаться к обязанностям хозяйки гостиницы. Айрин взяла регистрационный журнал и, отыскав имя Дженнингса, с величайшей осторожностью изменила дату его отъезда.

Справившись со своей задачей, она поднялась к мужу, который мыл стены.

— Как с телом? — поинтересовалась она.

— Займусь через минуту, — невозмутимо отвечал тот. — Куда спешить?

Дело нужно делать без спешки. Не суетиться... Это занятие уже стало для них привычным.

Двенадцать часов пятьдесят семь минут.

Он сказал — час, и уложился минута в минуту.

Труп Дженнингса исчез, все вещи Дженнингса исчезли вместе с ним.

Айрин Киркхэм посмотрела на мужа. Тот кивнул. Она сняла телефонную трубку и набрала номер.

Глава 29

Дом выглядел внушительно. Это было величественное строение с фасадом, выполненным в псевдогеоргианском стиле, каменную кладку которого скрывал разросшийся плющ. Окна, выглядывавшие из-под этого зеленого полога, напоминали любопытные глаза, пялящиеся в темноту.

В светлые часы суток из окон гостиной можно было обозревать большую часть Хинкстона — дом стоял на одном из многочисленных холмов, окружавших город.

Подъездная аллея, посыпанная гравием, начиналась у шоссе, прямиком ведущего в Хинкстон. Живая изгородь, когда-то являвшая собой образец искусства фигурной стрижки, теперь одичала и слилась в сплошной ряд кустов, тянувшийся вдоль широкой лужайки, а также по обе стороны извилистой аллеи, ведущей к дому.

В центре лужайки находился пруд, но рыба в нем не водилась. Зато его охраняли двое видавших виды деревянных гномов.

Вот уже двадцать три года, как в доме оборудован хирургический кабинет, состоявший из двух помещений: приемной и комнаты ожидания. В приемной сидел доктор Эдвард Кёртис — без пиджака, в рубашке с закатанными рукавами.

Одной мускулистой рукой он сжимал стакан с джином, другой — массировал переносицу.

Кёртис, высокий сухопарый мужчина лет пятидесяти, коротко стриг свои каштановые волосы и носил усы.

Доктор медленно поднес к глазам стакан, рассматривая его содержимое на свет, и уговаривал себя, что как только покончит с напитком, тотчас отправится спать.

То же самое Кёртис говорил себе после первых двух стаканов. Теперь же, изучая содержимое, он твердо намеревался сдержать слово.

В этот час в доме было абсолютно тихо. Тишину не нарушал даже скрип балок. Кёртис наслаждался покоем, радуясь тому обстоятельству, что дом находился более чем в полумиле от города. Конечно, рейсовый автобус доставлял к нему пациентов — тех, кто не водил машину. Но в неприемные часы Кёртиса редко тревожили. Понятно, он отвечал на вызовы двадцать четыре часа в сутки, предпочитая не нанимать ассистента — в отличие от большинства частных хирургов города. Многие пациенты звали его просто по имени, и такие отношения, старательно культивируемые им в течение многих лет, помогали избегать ненужных церемоний. Все-таки, по его мнению, частная практика позволяла уделять пациентам больше времени, чем могли себе позволить его коллеги из системы здравоохранения.

Он практиковал уже двадцать один год — с тех пор, как закончил медицинский колледж, — за это время успел стать весьма уважаемым членом общества, его врачебным искусством восхищались не только молодые, но и маститые специалисты, и не только в Хинкстоне, но и далеко за его пределами. У него появилась даже постоянная пациентка из Лондона, наслышанная о его успехах. У Кёртиса служили всего два человека, занятые полный рабочий день, — секретарь и экономка. Хотя к последней больше подошло бы определение «уборщица», доктору оно не нравилось, так как, по его мнению, принижало достоинство женщины, выполнявшей столь необходимую и полезную работу. Экономка убирала и в кабинете, и в остальных помещениях.

Но не в подвале.

Подвальные помещения являлись в доме доктора святая святых. Там он установил на первый взгляд простое, но на самом деле довольно замысловатое оборудование, позволявшее проводить некоторые весьма сложные анализы.

Его умение распознавать такие болезни, как диабет и разнообразные почечные заболевания, не говоря уже о прочих, освобождало пациентов от необходимости ложиться в больницу и тратить время на ожидание результатов. У Кёртиса имелся даже небольшой рентгеновский аппарат. Анализы крови и мочи проводились на месте, и пациенты узнавали о результатах до того, как покидали кабинет врача.

Большую часть денег, понадобившихся на устройство кабинета и приобретение оборудования, он унаследовал от родителей. Ныне покойные, они оставили ему не только дом, но и кругленькую сумму, которую он с толком вложил в дело. Получая приличные гонорары, на себя он тратил минимум. Повседневные расходы плюс зарплата двум сотрудникам.

Доктор сделал еще один глоток. Затем взглянул на часы.

Час тридцать шесть.

Он зевнул.

Дверь кабинета отворилась. Кёртис поднял глаза на вошедшего, который прямиком направился к его столу и уселся напротив.

— Выпьешь? — спросил доктор, пододвигая к посетителю бутылку и стакан. — Прости, если разбудил тебя.

Наполнив стакан, он внимательно смотрел на своего компаньона.

Сидевший напротив молча пожал плечами.

— Пришлось съездить в Хинкстон по срочному вызову, — пояснил Кёртис, приканчивая свой джин.

Ночной гость, последовавший его примеру, пододвинул к Кёртису пустой стакан, и тот снова его наполнил.

— Я отправляюсь спать, — зевнув, объявил Кёртис. Он поднялся со стула, взял свой пиджак и Направился к двери.

Компаньон доктора остался в кабинете. Он сидел и пил; его размеренное дыхание было единственным звуком, нарушавшим ночную тишину.

Глава 30

За всю ночь она не поспала, наверное, и трех часов. Ополоснув лицо холодной водой, Сью Хэкет побрела обратно в спальню. Подошла к зеркалу. Изучив темные круги под глазами, коснулась век карандашом, слегка подкрасила губы. Отметив бледность щек, она потерла их ладонями. Немного подумав, все-таки решила наложить немного румян.

Снизу доносились звуки радио — бессмысленный треп диск-жокея, периодически сменяющийся такой же бессмысленной музыкой. Сбросив халат, она натянула джинсы и свитер, обула туфли и стала спускаться по лестнице.

— Ну давай, пошевеливайся, — обратилась она к Крейгу, который сидел у кухонного стола и пытался завязать шнурки на ботинках. — Ты должен еще показать мне дорогу. И мы же не хотим, чтобы ты опоздал, правда?

— Я не опоздаю, — заверил он ее, вскакивая со стула.

— Спасибо, что согласилась проводить его в школу, — сказала Джули, стоявшая у мойки. — Майк говорит, что не может оторваться от своей работы. У него якобы какой-то очень важный контракт...

Сью энергично закивала, показывая, что прекрасно все понимает.

— Оставь посуду, я вымою, когда вернусь.

— Нет-нет, мне необходимо чем-то заниматься. Это отвлекает от мыслей о папе, — проговорила Джули.

— Да, я понимаю.

— Тетя Сью, я уже готов, — заявил Крейг, возникший в дверном проеме.

Сью улыбнулась ему. А в следующую секунду уже услыхала, как хлопнула парадная дверь, через которую вылетел Крейг. Повернувшись, она посмотрела на Джули. Потом последовала за племянником. Крейг, устроившись на сиденье машины, с энтузиазмом принялся объяснять ей дорогу, попутно указывая на знакомых мальчишек.

Сью увидела мам, которые вели за руку детей, и лицо ее омрачилось.

Она почувствовала нечто похожее на горечь и обиду — те, другие, могли позволить себе такое простое удовольствие, как отвести детей в школу. Ей же подобного уже не испытать. Что же это такое — горе, зависть, ревность? Для нее все слилось воедино...

— А вон Тревор Уорд, — объявил Крейг, показывая пальцем на длинного, тощего мальчика в очках, переходившего дорогу. — Он ковыряет в носу, а из носа — прямо в рот.

— Неужели? — спросила Сью.

— Его мамочка с папочкой не могут даже на машину заработать, — ехидно заметил Крейг.

— Знаешь, Крейг, не все такие счастливчики, как твои мама с папой, — с легким упреком в голосе отозвалась Сью. «Некоторым людям не везет настолько, что у них и детей-то нет», — чуть не добавила она, мысленно ругая себя за чрезмерную жалость к собственной персоне.

Но, оказавшись в окружении детей, она не могла не испытывать горечи, не могла не вспоминать о Лизе. И Сью вдруг почувствовала себя смертельно усталой.

Она остановила машину у школы и перегнулась через Крейга, открывая дверцу с его стороны.

— Пока, — улыбнулась Сью. — А разве ты не поцелуешь меня на прощанье?

Он взглянул на нее с таким видом, словно собирался это сделать и лишь совершенно случайно забыл. Она подставила щеку.

Крейг взял Сью за подбородок, повернул к себе ее лицо и, стоя на сиденье на коленях, прижался ртом к ее губам. Поцелуй этот, казалось, длился вечность.

Наконец, оторвавшись от ее губ, он выскочил из машины.

Сью ошалело смотрела на племянника, перебегавшего школьный двор. Выходка Крейга ее шокировала; она все еще ощущала на губах его поцелуй.

Она поднесла руку ко рту и провела пальцами по губам.

И тут она заметила, что ее руки дрожат.

Глава 31

Хэкет не сводил взгляда с надгробного камня из черного мрамора. В руках он держал букетик фиалок. В глазах его стояли слезы.

Светило солнце, но было холодно; легкий бриз как-то незаметно перерос в холодный, пронизывающий ветер. Цветы на могилке пожухли; ветер разметал их опавшие лепестки, похожие на конфетти.

Хэкет еще немного постоял, глядя на могилу дочери, потом присел и принялся вынимать из вазы засохшие цветы.

Солнечная погода и выходной день побудили многих прийти на кладбище. Бросив взгляд по сторонам, Хэкет отметил, что остальные заняты приблизительно тем же, чем и он. Заменяют цветы, выпалывают сорняки...

Пожилая женщина протирала белую плиту. Неподалеку от нее, пристально глядя на могилу, стоял мужчина лет сорока. Кого потерял этот человек? Отца или мать? А может, как и он, сына или дочь?

Хэкет поставил в вазу свежие цветы. Он думал о Лизе. И о Сью.

Думал об утреннем телефонном звонке.

В этот день, в десять утра, звонил сержант Спенсер, сообщивший, что за отсутствием улик Питер Уолтон отпущен на свободу.

Хэкет даже не дал ему договорить, с яростью бросил трубку.

Отпущен на свободу!..

Ублюдка отпустили, как и предполагал Спенсер.

И что теперь?

Отправиться на поиски Уолтона? Выследить его? Спенсер сказал, что у того нет адреса, так с чего же начать? Он не сомневался, что убьет Уолтона. Но для этого его надо выследить. А Хэкет — не детектив. Как, с чего начать? Он устало вздохнул. В фильмах все так просто... Карающий ангел всегда Знает, где искать свою жертву. В кино все предрешено. А вот реальная жизнь куда сложнее.

Хэкет нисколько не сомневался, что способен убить Уолтона.

Не сомневался?

Он мечтал об этом, грезил о наиболее изощренных способах умерщвления убийцы. Но не убьет ли Уолтон его самого? И кроме того, Спенсер говорил, что замешан еще один человек. Где он?

Что из этого следует? Что? Как? Когда?..

Хэкет повернулся и бросил засохшие цветы в ближайшую урну. Затем снова повернулся к могиле. Схватился рукой за лоб — опять та же головная боль, подступающая медленно, но неуклонно. Который уж день его терзала эта боль, вгрызавшаяся в мозг, доводившая до исступления.

Он по-прежнему думал о Лизе. Думал о Сью.

Никогда в жизни Хэкет не чувствовал себя таким одиноким. Наконец он повернулся и побрел к машине.

Глава 32

Ее разбудил плач.

Услышав крики ребенка, Мишель Льюис приподняла голову и протерла глаза. Лежавший радом с ней Стюарт Льюис со стоном выбрался из постели.

— Прелести отцовства, — язвительно улыбнувшись, заметил он.

Мишель, также поднявшаяся с постели, направилась к детской кроватке.

Дэниел Льюис пронзительно вопил, его личико сморщилось и покраснело от напряжения.

— Похож на тряпку для мытья посуды, — зевнув, пробормотал Стюарт, гладя на жену, бережно приподнимавшую визжащий сверток.

— Шести недель от роду ты выглядел не лучше, — возразила она, укачивая ребенка.

— Да, разумеется, — кивнул он, наблюдая, как жена расстегивает ночную рубашку и подносит младенца к набухшей груди.

Дэниел был крупным ребенком. Когда он родился, то весил не меньше девяти фунтов. Но Мишель повезло. Роды оказались легкими. По словам Стюарта, у нее были «детородные бедра» — таким образом он намекал, что ей не мешает сбросить вес. Мишель уже начала делать упражнения, дабы избавиться от избыточных фунтов, которые набрала во время беременности; она не сомневалась, что вскоре обретет прежнюю фигуру. В конце концов, ей только недавно исполнилось двадцать...

— Пойду заварю чай, — сообщил Стюарт, проводя рукой по волосам. — Тебе принести что-нибудь?

Мишель не ответила — она вскрикнула от боли: Дэниел слишком рьяно вцепился в грудь. Отняв ребенка от груди, она увидела, что сосок стал ярко-красным. Младенец секунду повопил, но тотчас утихомирился, когда мать прижала его к другой груди, в которую он вцепился с не меньшим энтузиазмом. Его глаза бешено вращались, он с жадностью высасывал из матери молоко.

— Жаль, что ты не можешь меня заменить, — улыбнулась Мишель.

Стюарт почесал грудь. Потом сказал, пожав плечами:

— Извини, дорогая, у меня здесь пусто.

Оба захихикали.

— Мне кажется, у него есть зубы, — неожиданно сказала Мишель, почувствовав острую боль.

— По-моему, он для этого слишком мал, — возразил Стюарт.

Ему уже расхотелось ставить чай. Присев на кровать рядом с женой, он наблюдал, как она управляется с ребенком. Посидев минуту-другую, он поднялся и направился в туалет.

Мишель, прижимавшая ребенка к груди, чувствовала, как нарастает боль.

Ребенок, вцепившийся обеими ручонками в молочную железу, присосался к ней, точно пиявка. Мишель была уверена: у младенца есть зубы. Теперь она уже в этом не сомневалась. Дэниел энергично двигал челюстями, жадно глотая молоко. Мишель нахмурилась: боль становилась нестерпимой.

— Думаю, тебе достаточно, молодой человек, — сказала она, собираясь прекратить кормление, и попыталась отстранить ребенка от груди.

Он не отпускал сосок.

— Дэниел, — ласково позвала она.

Младенец продолжал сосать.

— Дэниел, достаточно, — сказала она, стараясь придать голосу строгость.

У младенца же словно открылось второе дыхание; он с удвоенной энергией набросился на материнскую грудь, все крепче сжимая ее челюстями. Она громко вскрикнула. Ей показалось, что ребенок действительно укусил ее зубами. Зубами, которых у него никак не могло быть. Ею вдруг овладело необъяснимое беспокойство. Ребенок явно не собирался отпускать сосок. А боль становилась все сильнее...