Наталья ХАТКИНА
      Облетишь - пожалеешь...
      Как-то не вдруг, не сразу при виде себе подобных стало меня плющить и колбасить. Такими фишками мой словарь обогатил Костик. Он живет "на поселке", там полно наркоманов, и всех их плющит и колбасит. Иногда еще таращит.
      Может, они вкладывают в эти глаголы какой-то положительный смысл? Не знаю, а мне нехорошо. Мозг сплющивается в коровью лепешку, а кишки словно кто-то прокручивает на колбасный фарш низшей категории - "для животных". Мои коты его не едят.
      На котов мне смотреть приятно, а на людей - нет. Следы человеческой жизнедеятельности тоже отталкивают. Какие-то стеснительные алкоголики ежевечерне утворяют в нашем подъезде лужу. Хотя сейчас лето и они могли бы пойти в кусты.
      В кустах лежит бревно, очень уютное. Днем там сидят в тенечке старушки, а вечером не знаю кто, но вокруг бревна россыпь достижений цивилизации: пластиковые бутылки, сигаретные пачки и презервативы. Старушки сначала пытались бороться с цивилизацией веничками, а потом стали ее игнорировать семечками заплевывать.
      Возле универсама "Украина" - тоже старушка. Нищая. В любую погоду на ней валенки-валенки и оренбургский пуховый платок. Из-под платка - голос: "Пода-айте копеечку". Один раз я подала ей. Копеечку. Она так недовольно на меня посмотрела! Между прочим, этой копеечки мне потом не хватило на сигареты. И я провела томительный вечер, очень полезный для здоровья.
      А вот еще одна старушка. Целая старушища. Огромная и смертоносная, как атомная бомба. Сопровождает внука из детского садика домой. Внук сворачивает с тропинки на травку и загребает ногами, расковыривая газон до черной грязи. Новые кроссовки на глазах становятся никакими.
      - Убоище! - вопит атомная бомба. - Урод! За каким чертом ты поперся в самую грязь? Почему ты туда полез?
      "Урод" в упор смотрит на старушищу оловянными от ненависти глазами.
      - Потому, что там нет тебя!
      Честный ответ. Хороший мальчик. Достойный отпрыск большой дружной семьи.
      Я знаю, что бы он мне сказал.
      - На себя посмотри!
      Смотрела. Видела. Не понравилось. Чему уж тут нравиться?. Я все про себя знаю. Например, в приступе задумчивости я ищу истину, глубоко ковыряясь в носу. Эти приступы настигают меня часто: в гостях, в театре, при переходе улицы на красный свет. Водителей при виде меня уж точно плющит и колбасит.
      Мне стыдно. Я бы не ходила в театр, в гости. Уж через дорогу бы точно никогда. Но через дорогу - бухгалтерия. А там деньги. Я их получаю за то, что раз в неделю пишу в газеты, как мне все не нравится: новая постановка нашего театра, новая книга нашей поэтессы, новая выставка нашего коллажиста. Это отвратительно. То есть постановка, книга и коллажист отвратительны. Но и я - не птичка. Сидеть в театральной ложе с кислым видом (не нравится - не ходи!), пить кофе в гостях у поэтессы и при этом жаловаться, что от кофе у меня отрыжка (отрыжка - не пей!), у коллажиста в мастерской - водка в жару... И на всем этом потом зарабатывать. Отвратительно!
      Еще отвратительней - плевать после этого в зеркало. Но это врожденное. В нашей семье все плюют на себя в зеркало. Я видела одну тетку - летом, у ларька, в платье с голой спиной. А на спине белые пятна вперемешку с грязным загаром. То ли это она так от солнца облезла сюрреалистически - а-ля горящий жираф, то ли это болезнь витилиго, сгубившая Майкла Джексона. Скорее болезнь. Так прикрылась бы! А она стоит у ларька и выставляет напоказ свое мраморное мясо. Вот она как бы ни обделалась, а в зеркало плевать не будет.
      Это я сама бы всю жизнь ходила в парандже и на большинство сочеловечников накинула маскировочное полотно. Потому что люди часто бывают неприличными. Даже совсем маленькие люди. Вы заметили, как девчушки-крохотули любят задрать юбку и продемонстрировать всем свои не слишком чистые трусики? Когда смотрю на маленьких детей, я все время представляю, какие сволочи из них вырастут. И очень скоро.
      Кого бы я могла простить, так это того, кто осторожно лег на живот в траву и назвал пастушью сумку пастушьей сумкой. Разглядел ее почти незаметные сумочки - на ногте мизинца поместится несколько! Увидел, как она ими наивно гордится. И дал ей имя, точно приласкал.
      Растения лучше людей и даже котов. Они никому не вредят, не шкодят - ты только их не трогай. Тогда и волчья ягода тебя не обидит.
      О чем он думает - маленький, с обезьяний кулачок, мозг грецкого ореха в своей мягкой зеленой и твердой костяной кожуре? Думает, но никому не расскажет. Да и кому рассказывать, если прибегут злые дети и начнут швырять палками, сбивая листья, и ветки, и недозрелые головы, так и не додумавшие свою главную мысль? Разгрызут - и бросят.
      Я кричу на злых детей, когда они швыряют в деревья палками, но они только смеются надо мной, а их злые матери кричат на меня в ответ. Одна так дико посмотрела вслед, когда я не выдержала перепалки и мелкими, быстрыми, смешными для нее шагами пустилась наутек, - так страшно посмотрела! Я почувствовала боль между лопатками - словно укус осы. А ведь это был взгляд, не палка.
      Швыряют в деревья палками, вырезают на коре глупые людские имена и глупые сердца - знаки своей подлой людской любви. А деревьям больно, больно!
      Но я все равно хотела бы стать деревом. Деревьям не стыдно было бы смотреть в зеркало, только они не смотрят. И люди врут про ивы, которые глядятся в зеркало пруда, в своих стишках и песнях. Все врут! Деревьям не надо зеркал, они не то чтобы равнодушны к своей красоте - они просто хранят ее внутри себя.
      Я поссорилась с Костиком. Кивнула ему на клумбу с ирисами - я все цветы люблю, но в этот миг показалось, что ирисы больше всех. Красиво, говорю, Костик. Так красиво! А он мне сказал, что я дура и что цветы - это всего лишь выставленные напоказ половые органы. Что бы я сказала про людей, если бы они, как растения, вот так стояли на голове и всем эти органы показывали?
      Если бы я была деревом, я бы вообще не понимала людских слов. Они все были бы для меня неразличимы, как для людей- шум листьев. Но ведь я не дерево... Поэтому я просто зажала уши руками, и Костик ушел. Вообще-то он приходил, чтобы принести мне лекарство: там, где меня укусила тетка-оса, между лопатками, что-то ноет и дергает. Зачем мне его лекарство, если он вот так?
      Я всю ночь вертелась, оберегая больную спину, и все думала: про желтые бархатцы, которые так отчетливо пахнут осенью; про бедные, простенькие хризантемы "дубок", которые отцветают так долго, что, кажется, никогда не умрут, и про тот мох, что зимует под снегом, - я его не видела никогда, но почему-то все время про него помню. Он-то уж точно никогда не умрет.
      Утром у меня между лопатками что-то лопнуло - боль прекратилась. Я подошла к зеркалу, извернулась посмотреть - что там за фигня? Между лопатками пробилась веточка с двумя зелеными листочками, такими маленькими, что я не могла сообразить: если это правда, то какое я дерево? Костик ушел, и листики показать было некому.
      Я забралась в парк, подальше, где он переходит в запущенную лесопосадку. Присматривалась, искала место - чтоб расти. Оказалось, что везде уже растут, но есть одна вырубка - страшное слово! - где пробиваются редкие молодые побеги. Если что, я сюда приду. Что - если что?
      Я шла домой, ощупывая голову, - она была на месте, но какая-то не такая. Или это руки какие-то не такие. У меня пальцы уродские - короткие и толстые, с кругло остриженными ногтями лопаточкой, - деревьям ведь маникюр не нужен. А теперь они другие - вытянулись и гнутся во все стороны.
      ...А вместо ногтей - маленькие листочки. По-моему, осиновые. Это я уже наутро увидела. Спала почему-то стоя. По квартире передвигалась с трудом, но на ступни смотреть не стала - испугалась. Хотела оставить Костику записку, но не вспомнила, как писать буквы. В посадку шла долго, хорошо, утро раннее - все злые еще спят. Я нашла свое место. После дождя сильно пахло водой и землей - счастье! Ступни мои исчезли под слоем почвы, и незачем мне было на них смотреть. Листья повернулись к солнцу и стали ловить свет. Кажется, я когда-то не любила солнца...
      ...и опять его не люблю. Солнце бывает злым. Сейчас оно очень злое. Все наши опустили листья и стонут. Если бы дождик, а потом - солнце. Одно солнце - плохо.
      Пришел Костик. Ничего не могу ему сказать. Как он меня нашел? Может быть, он не злой? Некоторые люди бывают к нам добры. Костик пришел. Притащил с собой огромный чайник с водой. Такие доисторические чайники водятся только у них в поселке. Там растут - я помню - вишни, сливы и абрикосы, а у ворот рябины. А еще мак и конопля. Я все про них знаю, как и про тот мох, что растет под снегом, и про траву в пустыне, которая во время страшной жары уходит под землю. И они все знают про меня. Но как мог Костик разобрать их речь, если она непонятна злым, как непонятны нам их грубые, резкие звуки?
      Я понимаю. Что говорит Костик, я понимаю.
      - Дура, - говорит он, - всегда была дурой. Осина, тварь дрожащая. Пей, пей, что бы ты без меня делала, дура, осина, дура, дубина стоеросовая.
      Я - осина. И мне хорошо. Меня напоили. А потом дождик пойдет.
      - Завтра опять приду, идиот. С чайником таскаюсь, идиот, к дуре. А послезавтра дождь обещали, подышишь еще. Только ведь скоро осень. Облетят твои листочки, все до одного. Сперва пожелтеют, а потом облетят. Или покраснеют? Как у вас, осин, я не помню. Все равно - покраснеешь, пожелтеешь! Облетишь - пожалеешь.
      Сам ты, Костик, дурак. Облетать легко. Облетать - отдавать. Потом будет новое. А зимой ты ко мне не приходи. Я тебя не услышу. Если меня зимой срубят, даже не будет больно.
      Осенью приходи. Можешь по листьям походить. Они тебе все скажут. Они тебе скажут: облетишь - пожалеешь, облетишь - пожалеешь.