– Ну что, мы начнем когда-нибудь? – нетерпеливо переминался с ноги на ногу Грайс. Холод уже проник ему за ворот и побежал по спине. Он ненавидел январь всей душой.
      «При таких слякотных днях, – подумал Грабянский, – и ночи-то обязательно будут промозглыми – вот как сегодняшняя».
      – Минутку, – буркнул он и направился к гаражу. Для такого крупного мужчины его походка была удивительно легкой.
      Кто знает, если взглянуть на дом глазами агента по продаже недвижимости, может быть, его и можно было бы назвать фешенебельным особняком, но с того места в начале подъездной дороги из гравия, где стоял Грайс, он воспринимался однозначно – как заурядное, весьма неприглядное строение южной окраины города.
      Если бы дело происходило днем, было бы легче заметить, что краска кремового цвета, которой был выкрашен дом, не обновлялась по меньшей мере года два, что деревянная облицовка балок покоробилась, будто пораженная экземой По обе стороны двери стояли кадки с карликовыми елями. Чтобы позвонить в дверной колокольчик, нужно было подняться на три ступеньки.
      – Ну что?
      Вместо ответа Грабянский пожал плечами, продолжая держать руки в карманах.
      – Как это понимать?
      Они стояли у наполовину поднятой двери гаража, за которой виднелся капот автомобиля.
      – Заднее сиденье, пол – все завалено хламом. Может быть, они вообще не пользуются машиной, – заметил Грабянский.
      – Каким хламом?
      – Газеты, журналы, коробки с салфетками, обертки от шоколада. Три пары туфель на высоком каблуке. Иными словами – это машина женщины.
      – Почему?
      – Во-первых, туфли. И потом, сразу видно, что это вторая машина в доме, машина для женщины. Какой мужчина будет ездить на таком драндулете?
      Какое-то время они молча смотрели на гараж.
      – Не нравится мне это, – наконец заявил Грайс.
      – Список того, что тебе нравится, уместился бы на пачке сигарет, и еще оставалось бы место для надписи о вреде курения.
      – Мне не нравится этот автомобиль.
      – Так что, бросаем это дело?
      – Прежде всего я хочу убраться с этого чертового холода в местечко потеплее.
      – Тогда пошли. – Грабянский сделал несколько шагов по направлению к дому.
      – Машина… – снова начал Грайс.
      – Что ты имеешь в виду? Если мы решили, что это женская машина, значит, в доме женщина. Так, что ли?
      – Ну да.
      Грабянский покачал головой: вместо того чтобы сидеть у телевизора и глазеть на «мыльные оперы», Грайсу следовало бы получить хоть какое-нибудь образование. Вечерние курсы по философии, логике. Это пошло бы ему на пользу.
      – Что она там делает, в темноте? – спросил Грабянский.
      – Не знаю. Может, спит.
      – Слишком рано.
      – А вдруг у нее болит голова?
      – Ты, случайно, не ее врач?
      Они не могли оставаться здесь вечно: по другую сторону высоких подстриженных кустов вдоль всей широкой улицы ярко горели фонари.
      – Ты думаешь, стоит все же попробовать? – Грайс снова переступил с ноги на ногу.
      – Да, – уверенно ответил Грабянский. – Мы сделаем это.
      Они осторожно двинулись по траве вдоль посыпанной гравием дорожки и, когда подошли к задней части здания, то оба сразу же обратили внимание на красный ящик сигнальной системы, висевший высоко на стене.
      Мария Рой лежала в ванной, погрузившись в воду так, что ее груди плавали в ароматизированной пене. В бледном свете ночника они мягко блестели, словно атласные. Темные соски отвердели. Она стала думать о Гарольде. Это не помогло. Легким движением кончика пальца она потерла сосок и улыбнулась, почувствовав, как он снова начинает твердеть. Что это за супружеская жизнь, когда все одиннадцать лет брака постель – единственное место, где занимаешься любовью? И то не часто!
      – Ничего, мои маленькие грустные мешочки печали, – обратилась она нежно к своим грудям, – кто-то любит и вас. Где-нибудь.
      Сев так, что вода с пеной забурлила вокруг ее плеч, она любовно сжала их в последний раз.
      – Смотри, свет, – прошептал Грабянский.
      – Где?
      – Там. Видишь? У края шторы.
      – Это, наверное, отражение в ленточных жалюзи.
      – Нет, свет!
      – На свечу не похоже? – взглянул на него Грайс. – Может быть, она проводит спиритический сеанс?
      Он просунул конец пластиковой карточки в щель, отжал язычок замка, и дверь открылась.
      – А зачем еще, по-твоему, я звоню тебе? – проговорила Мария Рой в телефонную трубку, – только для того, чтобы сказать тебе, как сильно тебя люблю? – От халата, который она набросила, исходил легкий аромат духов.
      – Нет, Гарольд, – перебила она собеседника. – Я намерена лететь туда. В эту самую минуту под халатом я отращиваю крылья.
      На круглом столике рядом с телефоном стоял стакан, наполовину наполненный вином. Мария взяла его, пригубила, отставив в сторону мизинец. Вино явно было налито прошлым или даже позапрошлым вечером и имело кисловатый привкус.
      – Конечно, я пыталась сделать это, но он не завелся. Мария выпустила сигаретный дым.
      Даже отодвинув телефонную трубку от уха, она все равно могла слышать его голос. Он буквально бил по барабанным перепонкам.
      – Гарольд… Бесполезно.
      – Гарольд…
      Он слышал только себя.
      – Гарольд, автомобильные моторы, так же, как и твоя аппаратура, имеют обыкновение ломаться, притом в самое неподходящее время. Что? Несинхронный звук? Не знаю почему, но они постоянно выделяют тебе самые плохие залы для дубляжа, самые плохие во всей студии. Правда-правда! Все время так. Может быть, таким образом они хотят дать тебе что-то понять, хотят что-то сказать тебе. Кстати, я тоже хочу сказать тебе кое-что. Я уже приняла ванну и сейчас, когда допью, нет, не то, что ты думаешь, просто вино, и при этом весьма плохое, когда я его допью, я переоденусь и потом, поскольку я не могу вывести машину из гаража, а ты не можешь приехать и забрать меня, я вынуждена буду позвонить Джерри и Стелле и попросить их сделать крюк и захватить меня с собой.
      Мария выпустила еще струю дыма и вздохнула достаточно громко, чтобы муж знал, что, к чему бы они ни пришли сейчас, она идет на это скрепя сердце. Она уже привыкла откровенно подчеркивать, что все соглашения между ними носят подобный характер.
      Мария посмотрела на телефонную трубку, лежавшую на аппарате, и улыбнулась – как хорошо, что телефонный разговор можно так легко, тан мгновенно прервать. Шелестя шелком халата, она направилась на кухню и вылила в раковину содержимое стакана. Погасив сигарету, поставила грязный стакан, взяла чистый и вошла в гостиную. Между телевизором и полками с видеокассетами, журналами и книгами в бумажных обложках стояла батарея бутылок. Она заметила, что тут же оказалась пара потрепанных рукописей, каким-то образом попавших сюда из комнаты, которую Гарольд использовал как кабинет. Она решила напомнить ему, чтобы он забрал к себе эти бумаги. Мария свернула колпачок с бутылки шотландского виски и налила себе изрядную порцию. Несмотря на чертов гараж, чертов автомобиль, на звонок Гарольду, после ванны она чувствовала себя хорошо.
      Она отпила большой глоток виски, мысленно послала к черту Гарольда и, когда повернулась и поставила стакан, увидела стоявшего у порога мужчину.
      – О Боже!
      Она поднесла левую руку ко рту и крепко закусила зубами подушечку у основания большого пальца. Так она делала только в детстве.
      Странные вещи происходили со стенками ее желудка, а кровь устремилась к голове. Она прислонилась к полкам, боясь, что сейчас упадет в обморок.
      Незнакомец стоял, упираясь плечом в косяк двери. Это был крупный плотный человек, не менее шести футов ростом. На нем был темно-синий костюм, двубортный пиджак делал его шире, чем он был на самом деле. Он молча пристально смотрел на нее оценивающим взглядом.
      – О Боже! – прошептала Мария. – О Боже!
      – Я знаю, о чем вы думаете.
      От его слов она подскочила на месте. После тишины его голос прозвучал пугающе. Мария повернулась к нему, не зная, что ей делать, если она вообще должна что-то делать. И, если даже она сделает что-то, принесет ли это какую-либо пользу?
      – Я знаю, о чем вы сейчас думаете.
      Мария Рой не была уверена, произнес ли он это снова, или те же слова опять повторились в ее голове.
      – Мы не причиним, – небольшая пауза, – вам вреда. Она сжала пальцами стакан – во рту так пересохло, что, казалось, язык прирос к нёбу. Она понимала, что ей следовало особо отметить слова «не причиним вреда», но вместо этого в ее голове завязло и не хотело уходить слово «мы».
      Она старалась не смотреть по сторонам в поисках второго человека, но внимательно вслушивалась, пытаясь уловить малейший звук. Это ничего не дало. Вероятно, он сказал так, чтобы сильнее напугать ее. Скорее всего он был один.
      Мария вздохнула. «Лучше это или хуже, что он один?»
      Кривая улыбка проскользнула по его лицу, как если бы он знал, о чем она подумала. Женщина поняла, что этот тип не новичок в подобных делах, – такая уверенность и непринужденность приходят только с практикой и опытом. Зачем еще ему надо улыбаться? И тут же она услышала шаги на лестнице и поняла, что «мы» не было ложью.
      Вошедший мужчина был ниже ростом, но и коротышкой его нельзя было назвать. Он был одет в уже потертый коричневый костюм и коричневые ботинки, старые, но хорошо начищенные. Он был примерно того же возраста, что и первый, около сорока, как полагала Мария. В том же возрасте, что и ее муж, только они не комплексовали из-за этого. Им не требовалось ходить в куртках с молниями, цветных рубашках и дорогих кроссовках вместо обычных ботинок, как это делал Гарольд, отправляясь на студию.
      Мужчины обменялись взглядами, и затем вновь вошедший не спеша, почти как дома, удобно устроился на большом кожаном диване.
      – Приятное местечко, – заявил он, как бы начиная беседу. – Очень приятное местечко.
      Мария переводила взгляд с одного на другого, не в силах избавиться от мысли, что эти двое, забравшиеся в ее дом, теперь собираются предложить, чтобы она продала его им: вид у обоих вполне респектабельный.
      Вопреки здравому смыслу Мария Рой запрокинула голову и разразилась хохотом.
      Теперь сидели все трое. Грабянский в глубоком кресле, покрытом чехлом с изображениями статуи Свободы. Грайс в углу дивана, скрестив ноги и приняв скучающий вид, хозяйка дома – на стуле с прямой спинкой в другом конце комнаты, замыкая этот своеобразный треугольник. В глазах Грабянского сохранялось прежнее слегка насмешливое выражение, и Мария знала, что он пытается заглянуть под полы ее шелкового халата и старается определить, есть ли у нее что-либо под ним.
      Она поймала себя на том, что сама хотела вспомнить точно, какую пару трусов она вытащила из комода и надела. Состояние было похоже на то, как если бы она была на приеме у врача после аварии. Мария отхлебнула виски, чтобы не рассмеяться снова. Она как раз и попала сейчас в «аварию».
      – Хотите еще виски? – спросил с надеждой Грабянский.
      – Она не хочет, – ответил за нее Грайс, удобнее устраиваясь на диване.
      – Откуда ты знаешь?
      – Это не тот случай.
      – Хорошо, тогда я хочу выпить, – заявил Грабянский, поднявшись с кресла. Пуговицы его пиджака были расстегнуты, и Мария отметила, что для человека его возраста он хорошо сохранился: не было никакого живота, который распирал бы его ремень. Гарольд же «качался» три раза в неделю, каждый раз пристегивая к ногам дурацкий груз, но все равно животик у него был основательный, похожий на грушу.
      – Водки нет, – произнес разочарованно Грабянский, перебирая бутылки.
      – Простите, – передернула плечами Мария.
      – Ради Бога! – воскликнул Грайс. – Что здесь происходит?
      – Как что? Не видишь – мы выпиваем, – дружелюбно ответил Грабянский.
      – Мы совершаем ограбление, вот что мы делаем, – прорычал Грайс, с силой ударив куланом по колену.
      – Недавно вечером у нас собиралась компания, – объясняла Мария. – У нас кончилась водка, и мы не успели возобновить запасы. – «Что она делает, почему извиняется?»
      – Не важно, – успокоил, наклонившись к ней, Грабянский. – Виски – это великолепно. – Он поднял бутылку. – Шотландского?
      Грайс кивнул, и Грабянский налил в три стакана. Партнеру он плеснул совсем немного, но тот все же сходил на кухню и разбавил виски водой. Когда он вернулся, все снова расселись по своим местам.
      – Что же, будем продолжать в том же духе? – саркастически усмехнулся Грайс.
      – Расслабься, – бросил Грабянский. – К чему спешка?
      Он предпочел бы, чтобы Грайс прошелся, осмотрел дом и спер бы что-нибудь, черт побери. Ему хотелось остаться наедине с этой женщиной – как, она сказала, ее зовут – Марией? Ее ноги, кажется, начинаются от подмышек. Он готов поспорить, что, если у нее и есть что-либо под халатом, то это одни из тех крошечных штанишек, которые можно закрыть ладонью одной руки. Боже! Он почувствовал, что начинает потеть. Смотри-ка, она также уставилась на него, читает его мысли. Что же, не трудно догадаться, что у него в голове.
      Мария Рой думала, что в любую минуту может зазвонить телефон и что это будут Джерри или Стелла, желающие узнать, как она, или сообщить, где они. Или, может быть, Гарольд, сам великий Гарольд позвонит, чтобы извиниться и сказать, что он заедет за ней.
      Затем она вспомнила: тот, что пониже, который потирал свою коленку, как при приступе боли от ревматизма или артрита, отключил телефон.
      – Заканчивай с выпивкой, – обратился Грайс к напарнику. – Пора заняться делом.
      Грабянский допил виски и встал.
      – Пошли, – приказал он ей, улыбаясь. Мария знала, что он смотрит на нее.
      – Нет, – заявил Грайс, направившись к двери.
      – Пусть она поможет, – объяснил Грабянский. – Сбережет время, которое мы затратили бы, перевертывая все кверху дном.
      – Ты думаешь, она согласится на это?
      – Наверняка. Почему нет? Поскольку мы все равно возьмем все, что нам нужно.
      Мария уже не в первый раз подумала о нереальности происходящего. Может, это какая-то остроумная шутка, разыгрываемая друзьями Гарольда: пара артистов в свободное от работы время исполняют остроумный скетч. Как они называли такие розыгрыши в шестидесятые годы? Экспромт. Да, вроде бы так. Она встала и на какое-то мгновение конец ее халата оказался зажатым между ног. Грабянский раскрыл рот и выпучил глаза. На Гарольда, надо сказать, она никогда не производила такого впечатления.
      – Сомневаюсь, – пробурчал Грайс от двери. Мария закончила свой второй стакан виски и поставила его на сиденье стула.
      – Может, мне пойти первой?
      Она была уверена, что Грабянский будет следовать прямо за ней, и хорошо знала, что халат будет плотно облегать ее, когда она будет подниматься по лестнице.
      – Есть еще одна вещь, – сказал Грайс. Драгоценности, наличные деньги и кредитные карточки были уложены в одну из коробок из мягкой кожи, которую они с Гарольдом купили прошлым летом на Виргинских островах. Две ее шубы были перекинуты через левую руку Грабянского.
      – Какая? – спросила Мария, но выражение лица Грайса подсказало ей, что он все знает. Они оба знали, она чувствовала. Откуда им известно о сейфе?
      Ей пришлось отложить подушки в сторону, чтобы встать на колени на кровать. Она сняла гравюру Климта и передала Грайсу, который прислонил ее к кровати вверх ногами. Она думала, что забыла комбинацию, но, как только коснулась наборного диска, ее пальцы произвели все необходимые манипуляции.
      Она откинулась назад, и дверка открылась.
      – Очистите его, – приказал Грайс.
      Там была еще одна шкатулка с драгоценностями, с настоящими драгоценными вещами: теми, которые перешли к ней по завещанию матери, теми, которые купил ей Гарольд, когда у него еще была потребность производить на нее впечатление. В сейфе хранились также две пачки облигаций на предъявителя, скрепленные толстыми резинками; два завещания, ее и мужа; пленка, которую снял оператор, приятель Гарольда, когда они провели неделю на маленьком греческом острове и играли там в гольф в две пары. Гарольд получил тогда расстройство желудка от огромного количества маслин, которое ухитрился слопать. Оператор оказался на высоте, он предпочитал играть со своими линзами и наблюдать, как его приятельница-гречанка слизывает соль с пупка Марии. Когда Мария вернулась в Англию, то обнаружила, что заработала гепатит в легкой форме.
      Грабянский протянул к ней руну, дожидаясь, когда кассета ляжет в его ладонь.
      – Это все? – спросил Грайс. Мария утвердительно кивнула.
      – Не беспокойтесь, – проявил участие Грабянский, – вы на все это можете потребовать компенсацию от страховой компании. – Он ухмыльнулся, взглянув на видеокассету в своей руке. – Кроме этого.
      – Вы уверены, что это все? – обратился Грайс к хозяйке.
      – Конечно, – подтвердила она, слезая с кровати так, чтобы не показать его любопытному партнеру больше, чем она уже сделала. Единственным ее желанием теперь было, чтобы они покинули дом как можно скорее.
      – Подождите не менее получаса, прежде чем звонить в полицию, – распорядился Грабянский, когда они покидали комнату. – И еще вы сделаете только лучше для себя, если хорошенько подумаете об описании преступников, которое сообщите полиции.
      – Пара чернокожих, – предложил Грайс.
      – В лыжных масках.
      – Они заставили вас открыть сейф.
      – Лучше, – возразил Грабянский, – скажите, что вы назвали им комбинацию.
      – Правильно, – согласился Грайс. – Так лучше. Неожиданно он повернулся и направился обратно в комнату.
      – Ты куда? – спросил Грабянский.
      – Стереть отпечатки с сейфа.
      Наблюдая за ним, Мария почувствовала слабость в ногах. Грабянский стоял рядом с ней, пропуская свои пальцы через мех ее лучшего манто.
      Грайс влез на кровать и склонился над сейфами. Мария наблюдала, как он размазывал своими перчатками все следы, какие она могла оставить, и была не в силах отвести глаз, когда он забрался внутрь сейфа.
      – Ого-го! – протянул он, повернувшись к ним и глядя прямо на Марию. – Вы солгали.

      Резник презирал агентов по продаже недвижимости с тех пор, как один из них увел у него жену. Они и раньше вызывали у него неприязнь, впрочем, как и молодые люди из автосалонов, пропахшие сигаретным дымом, с потными ладошками.
      Подобно всем другим агентствам, стремящимся как можно быстрее поставить плакат с надписью «Продается» и не торопящимся убрать их, три компании уже довольно давно прикрепили свои объявления на сложенной из темного камня ограде его сада. Недавно он не выдержал, достал из чулана под лестницей инструмент и сбросил два из них. Остался один – принадлежавший небольшой фирме, не имеющей «сорока восьми отделений только в Ист-Мидленде», но содержащей в штате, по крайней мере, одного человека, с которым Резник мог разговаривать без неприязни. Он-то и позвонил ему с просьбой быть дома в половине девятого утра, когда он привезет покупателей.
      – Занятые люди, – объяснил агент, – пара, начинающая семейную жизнь. Оба работают, и это единственное время, когда они могут быть у вас вместе. Я думаю, они вам понравятся, – добавил он с надеждой. Как будто это могло что-либо значить.
      С момента объявления о продаже его дома прошло уже три месяца, и за это время еще никто не зашел так далеко, чтобы сделать какое-либо предложение. Или не подходил размер дома, или дом хорош, но район не тот, закладной процент высок, закладной процент низок, цены растут, цены стабилизируются… Резник просто хотел уехать отсюда. Запереть дверь и передать ключи. Вот и все!
      Он попросил своего заместителя сержанта Грэхема Миллингтона остаться на ночное дежурство, провести утренний инструктаж и доложить обстановку главному инспектору участка.
      – Вас это не затруднит, Грэхем? – поинтересовался он.
      Не испытывавший недостатка честолюбия Миллингтон подтянулся, подправив и так блестевшие усы, словно человек, внезапно узнавший, что у него сегодня день рождения.
      Было уже без четверти девять, когда подъехали, каждый на своей машине, покупатели. Мужчина вышел из блестящего черного «форда-сьерры» таких аэродинамических очертаний, что попади он по ошибке на взлетную полосу аэропорта Хитроу, то несомненно взвился бы в воздух. Его жена отдала предпочтение простому белому «фольксвагену» с открывающимся верхом. Оба были одеты в светло-серые костюмы, и оба взглянули на часы, когда вышли из автомобилей.
      Почти тут же к бровке подрулил зеленый «моррис-минор», и из машины выбралась незнакомая Резнику женщина. На ней был широкий и большой черный свитер с рукавами, подтянутыми до локтей, короткая темно-синяя, в белый горошек, юбка, толстые полосатые колготки и присборенные красные сапожки. Она поздоровалась с клиентами, держа в левой руке раскрытую папку с информацией о доме.
      – Мистер и миссис Лурье… доброе утро. Надеюсь, я не заставила вас ждать.
      Она подвела супругов к Резнику, который стоял среди полегшей травы и темных кустов зимнего сада.
      – Мистер Резник, не так ли? – Она коснулась его руки и улыбнулась, слегка скривив рот. – Меня зовут Клер Миллиндер. – Она произносила слова быстро, проглатывая окончания, как австралийка.
      – Должна ли я называть вас «инспектор»? – Не дожидаясь ответа, она направилась к входной двери. – Мы можем войти в дом?
      – Что случилось с мистером Альбертсоном? – негромко спросил Резник, когда они проходили прихожую.
      – Он ушел от нас, чтобы стать священником.
      – Но он звонил мне об этом посещении лишь вчера!
      – Я знаю. Но разве так не бывает – словно внезапное озарение. Вспомните Библию.
      Впереди них мистер и миссис Лурье обсуждали возможные расходы, связанные с установкой новой кухонной мебели из натурального дуба.
      Клер прошла мимо Резника на кухню.
      – Это прекрасная комната – особенно по утрам, когда она вся залита солнечным светом. Если здесь поставить круглый стол, то это будет чудесное место для завтраков.
      Лурье снова кинул взгляд на свои часы.
      – Мы можем осмотреть остальные комнаты, – обратилась к ним Клер Миллиндер.
      У Резника не хватило духу последовать за ними. «Как их встретят его ноты? Надеюсь, они не тронут Диззи, – подумал Резник, – если ему взбредет в голову, он может цапнуть мистера и миссис Лурье».
      Майлз вышел из гостиной и теперь, задрав хвост, терся макушкой о ногу Резника.
      Покупатели вышли из гостиной, и Клер повела их по направлению к лестнице.
      – Вы непременно должны посмотреть спальню. В ней действительно очень много воздуха и удобные встроенные шкафы.
      Резник остался на месте, чужой в собственном доме.
      Они спустились вниз, когда Резник выпускал Майлза через черный ход. «Как ноты смогут привыкнуть к новому жилью?»
      – Инспектор?
      Он закрыл дверь и повернулся.
      – Дорогой, ты представляешь, сколько будут стоить новые ванные комнаты? – спрашивала миссис Лурье своего мужа. – Не говоря уже о ремонте. А эта убогая маленькая комната сзади, не могу представить себе, как можно ее использовать, кроме как складывать туда коробки с вещами. Что еще можно там разместить?
      – Хлев, – спокойно заметил Резник.
      – Простите?
      Клер быстро взглянула на него.
      – Дорогая, – обратился мистер Лурье к жене, показывая ей циферблат часов.
      – Да, конечно. Нам уже пора уходить.
      – Извините, работа. Они стояли в дверях.
      – Мы свяжемся с вами.
      – Конечно, – ответила Клер.
      – Спасибо, что позволили осмотреть дом.
      Резник был уже готов сказать, как обычно, что это доставило ему удовольствие, но без особого труда остановил себя.
      Тяжелая дверь плотно закрылась.
      – Альбертсон… он действительно стал священником? – спросил Резник.
      – Да. Протестантским.
      Какое-то время они стояли молча. Резник около низкого столика с шляпой, которую почти никогда не носил, и кипой старых газет, которые намеревался выбросить. Клер положила одну руку на темно-коричневые перила, а в другой держала папку, прижимая ее к бедру.
      – Я не знаю, что заставляет людей поступать таким образом, а вы? – задумчиво произнесла она.
      – Пожалуй, нет.
      – Вы не думаете, что они слышат зов, вы понимаете, звон колоколов, голоса?
      – Божественную литургию.
      – Зовущую за собой.
      – Возможно.
      Она внимательно посмотрела на него.
      – Почему мы делаем что-либо? Почему, например, вы хотите выехать из этого дома?
      – Это трудный вопрос.
      – Трудно объяснить или понять?
      – Объяснить.
      – А вы знаете ответ?
      – Да, я думаю, что знаю.
      – Ну-у, – протянула она, спускаясь по лестнице и проходя мимо него, – тогда все в порядке.
      Она остановилась в дверях.
      – Эти люди не заинтересовались домом, не так ли? – произнес Резник с легкой улыбкой.
      – Они презирают его, – ухмыльнулась она в ответ.
      – Вы считаете, его можно продать?
      Она подняла пальцем отошедшие от стены обои.
      – Думаю, что можно. Но вы должны немного снизить цену.
      – Я уже делал это.
      – Уверена, что мы сможем продать его.
      Резник кивнул, засунул руки в карманы брюк и тут же вытащил их обратно. Худой нот, серый с белым пятном около носа и другим таким же на конце хвоста, протиснулся между краем приоткрытой теперь двери и сапожками Клер.
      – Это тоже ваш?
      – Это Бад.
      – В горшке в раковине спал полосатый кот с откушенным ухом.
      – Пеппер.
      – Всего – три кота?
      – Четыре.
      Она бросила беглый взгляд на папку, переступила с ноги на ногу и сказала:
      – Надо идти.
      – В вашей конторе имеются дубликаты ключей.
      – Полагаю, да.
      – Вы можете приводить покупателей в любое время…
      – Хорошо.
      – Конечно, если вы тоже придете с ними. Она взглянула на него почти жестко.
      – Я имею в виду, что не хочу, чтобы вы передавали ключи и люди бродили здесь одни.
      – Нет-нет. Мы этого не делаем. Резник кивнул: договорились.
      Клер широко распахнула дверь и спустилась на первую ступеньку.
      – Я сделаю все, что смогу, инспектор.
      – Спасибо.
      – Вам просто надо потерпеть, только и всего. – Она спустилась еще на ступеньку и послала последнюю улыбку. Резник заметил, что она не только улыбалась, кривя рот, но и два передних зуба как бы перекрещивали друг друга. – Клянусь, вы хорошо это делаете, – рассмеялась она. – Умеете терпеть.
      Наверное, стоило бы остаться в дверях и посмотреть, как она идет по извилистой дорожке, проходит через ворота и направляется к машине. Но Резник повернулся и вошел в дом. На кухне он приготовил в термосе кофе для себя и Грэхема Миллингтона в благодарность за его услугу.
      Участок, в котором работал Резник, находился в черте города, не так уж близко от центра, что придавало ощущение определенной самостоятельности, и не настолько далеко, чтобы чувствовать себя в какой-то глуши. Это был северо-восток города между магистральными дорогами с построенными в начале столетия домами и стоящими среди них современными муниципальными зданиями, соединенными пешеходными дорожками. Большинство живущих здесь были бедняками, рабочими, которые считали себя счастливчиками, потому что имели работу: мулаты из стран Карибского бассейна, азиаты, белые – люди, выполнявшие почасовую работу на фабриках велосипедов или чулочных изделий. Теперь эти фабрики сносили, чтобы освободить место для универсальных магазинов. К западу отсюда был район с викторианскими особняками, теннисными кортами, обсаженными деревьями холмистыми улицами. Там еще были свободные площадки, достаточно большие, чтобы построить среди зелени по проекту архитектора летний дом и оставить достаточно места для игры в бадминтон. Единственное черное лицо, когда-либо замеченное там, могло принадлежать лишь человеку, который пытался срезать путь или заблудился.
      В приемном отделении участка на полу была кровь, еще достаточно яркая, чтобы определить, что она была пролита недавно. Дежурный сдвинул панель с пуленепробиваемым стеклом, когда вошел Резник.
      – Кровотечение из носа? – спросил Резник, кивнув в сторону пола.
      – Не совсем тан, сэр.
      Инспектор толкнул бывшую когда-то белой дверь, и комната сразу наполнилась стуком пишущей машинки, резкими звонками телефонов и неторопливыми ругательствами человека, который, видимо, знал только четыре слова и настойчиво повторял их без какой-либо связи одного с другим.
      Резник кивнул женщине-полицейскому, которая вела мимо него побирушку, прошел по коридору и завернул в комнату, где сержант в белой накрахмаленной рубашке и аккуратном черном галстуке записывал происшествие в толстую книгу.
      Сразу трудно было определить, кто ранен: молодой сержант или задержанный. На столе лежал нож, лезвие которого было обломано примерно на дюйм.
      – Могу я чем-нибудь помочь вам, сэр? – спросил сержант, продолжая писать.
      Резник покачал головой.
      Он теперь видел, что на полу в держурке была кровь задержанного. Один глубокий порез был у того на голове, другой – высоко на груди под запачканной рубашкой, которая прилипла к телу, как повязка.
      – Он угрожал и размахивал ножом, сэр, – доложил молодой сержант. Он не должен был объяснять свои действия Резнику, но ему надо было выговориться. Его лицо было неестественно бледно. – Я уговаривал его успокоиться, положить оружие, но он не хотел. Продолжал кричать и ругаться. Грозился располосовать меня.
      Человек все еще ругался, хотя и не так громко. Интервалы между его четырьмя словами продолжали увеличиваться, но, как только начинало казаться, что он полностью выдохся, тут же произносилось очередное слово.
      – Спор возник из-за стакана выпивки, – уточнил сержант.
      – Значит, это не могло произойти намного позднее девяти, – заметил Резник. – Ранние птички эти алкаши.
      – Я звал на помощь, – проговорил сержант притихшим голосом. – Но я не знал, как долго мне придется ждать.
      – Этот тип уже отправил одного из своих друзей в госпиталь. Тот теперь ждет, чтобы ему пришили на место кусок носа. – Вступивший в разговор полицейский смотрел на Резника. – Этот парень поступил правильно.
      – Я отнял у него нож, сэр, только он… он ранил себя при этом.
      Резник взглянул на задержанного: теперь его глаза были закрыты, хотя рот продолжал раскрываться со все удлиняющимися интервалами.
      – Вы не думаете, что он должен рассматриваться как потерпевший?
      – Как только его осмотрит врач, Чарли. Все будет в порядке.
      Резник повернулся к говорившему, главному инспектору Ленни Лоренсу.
      – Что-нибудь случилось, Чарли? Резник покачал головой.
      – Все нормально, сэр. Просто прошел по следам крови из дежурки. Вы знаете, как это бывает. Инстинкт.
      – Думал, может быть, вы хотите посмотреть, как живут другие.
      – Вы имеете в виду патрульных? Тех, кто всегда среди людей?
      – Что-то вроде этого.
      – Мы и здесь получаем свою порцию, вы знаете.
      – Отделение уголовного розыска. Полагал, что это чистенькая работа. Современная технология. Запись голосов и внешнее опознание с любезной помощью ближайшего пункта видеонаблюдения.
      Резник прошел мимо главного инспектора в коридор. Из какой-то комнаты внезапно донесся испуганный крик, как если бы кто-то очнулся ото сна и не может понять, где находится.
      – Мой сержант хорошо вел себя сегодня утром? – спросил Резник.
      – Он испытывал наслаждение от каждой минуты службы. Начистил свои ботинки так, что в них можно смотреться, как в зеркало.
      Вероятно, так и было, подумал Резник, поднимаясь по лестнице. Когда-то Миллингтону сказали, что опрятный, аккуратный внешний вид во все времена был самым верным путем наверх. С тех пор он держал в ящике своего стола наряду с необходимыми бумагами и экземпляром акта 1984 года о полицейских и уголовных доказательствах запирающийся на молнию несессер с принадлежностями для чистки обуви, нитками и иголкой и пару ножниц в футляре из крокодиловой кожи. Зайдя в мужской туалет, Резник увидел прилипшие к раковине крошечные обрезки волос и подумал, что здесь поработали ножницы Миллингтона.
      Наверное, не удивительно, что Грэхем Миллингтон интересовался использованием новейшей технологии, основанной на компьютерах. И только его имя, кроме имени главного инспектора, было включено в список для посещения в выходные дни семинара, проводимого отделом министерства внутренних дел по научным изысканиям и развитию.
      Дверь в отделение уголовного розыска была распахнута, и Резник видел через стеклянную панель, как Марк Дивайн одним пальцем отбивает отчет о месте преступления, как если бы пишущая машинка была изобретена только позавчера.
      В глубине комнаты увлеченно беседовали Линн Келлог и Кевин Нейлор. Никто не обратил внимания на его приход.
      Его собственный кабинет представлял собой отгороженный угол комнаты направо от входа. Он мог бы поспорить, что Миллингтон окажется за его столом, и выиграл бы.
      – Размер подходит, Грэхем?
      Миллингтон покраснел, ударился коленом, пытаясь встать, пожонглировал трубкой зазвонившего телефона, но справился с ней только с третьей попытки.
      – Это вас, сэр, – протянул он трубку Резнику.
      – Полагаю, что так.
      – Да, сэр.
      Резник взял трубку, не делая попыток начинать разговор. Миллингтон замешкался у двери.
      – Дайте мне пять минут, Грэхем, потом доложите.
      – Да, сэр.
      Миллингтон подтянулся, кивнул и закрыл за собой дверь кабинета.
      – Алло, – сказал Резник в трубку, отодвинув в сторону часть бумаг, чтобы освободить себе место на уголке стола. – Инспектор-детектив Резник.
      – Том Паркер, Чарли.
      – Доброе утро, сэр.
      Том Паркер был главным инспектором-детективом, чей кабинет находился на центральном участке. Каждое утро он звонил Резнику и обсуждал с ним происшествия на его территории.
      – Думал, что вы взяли отгул.
      – На час, сэр. По личным делам.
      – Дом?
      – Да, сэр.
      – Черт подери, Чарли, никогда не найдешь то, что хочешь, а если и найдешь, то потом никак не можешь избавиться!
      «Слава Богу, – подумал Резник. – Он не будет развивать эту тему».
      – Вы помните тот большой всплеск взломов год назад, Чарли? Ранней весной, так?
      – Март, сэр.
      Это было второго марта. Резник прекрасно помнил, как накануне отправился в клуб послушать Реда Родни, джазового трубача, который работал с Чарли Паркером. В свои шестьдесят лет, через три месяца после операции полости рта, Родни играл длинные, жизнерадостные фразы, рассыпая серии звуков. Последним номером он сыграл быстрые пассажи из пьесы Паркера вместе с британским альтом-саксофоном без всяких репетиций, и это было превосходно.
      Когда Резник пришел следующим утром к себе в участок, эти мелодии продолжали звучать в его голове. Там его встретил Патель с кружкой чая и новостями об ограблении. А затем пять ограблений подряд! Во всех случаях богатые дома. Неработающая сигнализация, похищены деньги, драгоценности и ценные бумаги, кредитные карточки. Как следствие, трудности со страховкой.
      – Происшествие в Эдвалтоне, Чарли. Сообщили сегодня утром. Тот же метод. Думаю, вам стоило бы съездить туда. Может быть, это даст нам шанс проверить правильность ваших подозрений.
      Резник сказал, что он направится туда сразу же после того, как сержант введет его в курс дел.
      «Быстрее, быстрее, – думал Грэхем Миллингтон, поглядывая на своего начальника через стекло. – Не тяни ты резину. У некоторых из нас впереди целый день работы. Мы с молодым Дивайном должны поговорить с китайцем относительно опрокинутого пятигаллонового контейнера с растительным маслом и случайно зажженной спички. Недурной пожарчик».
      Поэтому, когда Резник открыл дверь своего кабинета, Миллингтон быстро спустил ноги со стола и вытянулся.

      Хотя Ежи Грабянский родился в Англии, этот факт никогда не давал ему оснований чувствовать себя истинным англичанином. Его семьей были те, кто, без всяких колебаний захватив пальто и палку копченой колбасы и бросив все остальное, покинули Польшу в 1939-м. Они шли пешком, бежали, ехали на велосипедах (его бабушка и старшая сестра садились по очереди на раму впереди отца), прятались под брезентом угольных барж и вновь шагали. И у них была на то очень веская причина – шагать и шагать.
      Первого сентября того года Гитлер вторгся в Польшу с трех сторон. Семнадцатого сентября Россия вошла с четвертой. К двадцать восьмому пала Варшава, а на следующий день Германия и Россия сели делить страну между собой.
      Грабянские покинули Лодзь, где большинство горожан работали на текстильных фабриках, и направились на запад. Они прошли через Чехословакию, Австрию и Швейцарию и перешли границу Франции в Шо-де-Фон по мосту через реку Дуб. Но не все. Проснувшись в то последнее утро, они обнаружили, что сестра Ежи Кристина не свернулась, как обычно, калачиком под пальто своей бабушки и не собирается прогнать сон, потирая кулачками свои глаза.
      Только через несколько часов тщательных поисков они нашли ее плавающей вниз лицом около западного берега озера Невшатель. Одна ее рука судорожно сжала сломанное весло, брошенное кем-то в воду. Они вытащили ее на берег и стучали по худенькой, еще неоформившейся груди, без устали нажимали на нее. Результатом было лишь то, что она становилась еще более холодной и твердой. Сломанное весло они употребили в качестве лопаты, которой выкопали неглубокую могилу, ставшую ее последним убежищем. Ей было всего одиннадцать лет.
      Отец снял с шейки Кристины нитку деревянных бус и хранил ее у себя на груди, пока не потерял однажды темной ночью, когда прыгал с парашютом над Ла-Маншем. Это было в 1944-м.
      Во Франции семья раскололась: одни остались в той части страны, что вскоре стала называться «вишистской», другие перебрались в Англию, где обосновались поблизости от польского правительства в изгнании генерала Сикорского: в Баттерси, Клапхаме, Коммоне, Ламбете. Отец Ежи, имевший специальность штурмана, вступил в военно-воздушные силы Франции. А когда пала Франция, он до конца войны совершал бомбовые налеты на Германию в составе Королевских ВВС Великобритании. Он не был человеком, легко сворачивающим с избранного пути, и купание в ледяной воде Ла-Манша только укрепило его решимость сражаться до конца.
      Он поклялся вывести свою семью из Польши, и это ему удалось. Он дал зарок помочь нанести поражение нацистам и сделал это. В душе он принял решение возместить смерть Кристины другим ребенком, но напряжение последних пяти лет превратило его жену в старуху. Она умерла тридцати семи лет отроду, выглядя пятидесятисемилетней: однажды прилегла в спальне летнего дома между Клапхамом и Балхамом и просто перестала дышать. Когда родные подошли к ней, то увидели, что ее рука вцепилась в тумбочку точно так, как рука ее дочери держалась за сломанное весло. И была уже почти такой же холодной.
      Ее похоронили под косым дождем и пронизывающим ветром на маленьком обнесенном оградой кладбище, откуда была видна больница Святого Георга. Возвращаясь оттуда домой, отец Ежи заблудился в лабиринте улиц и, образно говоря, наткнулся на медицинскую сестру, возвращавшуюся с дежурства. Она взглянула на его лицо и поняла, что он находится в шоке. Сестра настояла, чтобы отец прошел с ней до комнаты, которую она снимала на этой улице. Вероятно, потому, что она была в форме, он согласился. Он сидел в маленькой комнате, пропахшей камфорой, и пил чашку за чашкой крепкий сладкий чай.
      Эта сестра стала впоследствии мамой Ежи?
      Ежи!
      Сколько уже лет его никто не называет иначе чем Джерри? Много!
      Он подошел к окну и посмотрел вниз на стоянку машин у гостиницы, на колледж и дома, на лужайки для игры в мяч, теннисные корты, участок вытоптанной травы и край кладбища на холме – мраморные плиты, каменные скульптуры, могилы. И среди них – могила его отца. Он должен будет пойти туда позднее, когда начнет смеркаться, и незадолго до того, как прозвенит колокольчик, извещающий о закрытии кладбища. Ему хватит времени, чтобы прочесть надпись. Может быть, ему следует захватить с собой цветы?
      Он знал, что ребятишки перелезают через кладбищенскую ограду и крадут их, а потом заворачивают в старые газеты и продают, переходя от дома к дому.
      В холодильнике гостиничного номера стояли бутылка пива, банка пепси-колы без сахара, коробка чая, маленькая баночка растворимого кофе и пакеты молока. Над холодильником висела репродукция «Подсолнухов» Ван Гога, которые упорно не желали распускаться. Он взял часы с туалетного стола и надел на руку: Грайс опаздывал уже на двадцать минут.
      В памяти Резника ярко сохранились два случая, касающиеся Джеффа Харрисона. Один произошел во время спортивных соревнований на площадке графства. «Ноттс» играли против «Манчестер Сити». «Сити» для выигрыша не хватало трех очков. К обычной группе болельщиков в три – пять тысяч добавилось по крайней мере еще столько же приехавших из Манчестера. Прибыл не только специальный поезд, приехали также колонны автобусов, как через горы, так и по дороге «М-1». «Ноттс» мало что получала от своего выигрыша. Для нее все дело было в престиже. А «Манчестер» в случае выигрыша выходил на первое место. Его болельщики начали праздновать еще до начала этой встречи. Знамена, флаги, лица, выкрашенные в небесно-голубой и серый цвета. Громадное количество хрипящих клоунов, криками поддерживающих свою команду.
      Количество полицейских было увеличено, но, как всегда, недостаточно.
      Резник был там как зритель, на своем обычном месте – в середине трибуны перед террасами, наводненными в тот день незнакомыми лицами. Активность болельщиков «Манчестера» не могла не вызвать ответную негативную реакцию. Все это вылилось во что-то отвратительное. Когда это произошло, в середине игры, Джефф Харрисон в форме пробирался к дюжине молодчиков, которые забрались на барьер, отгораживающий площадку с воротами для игры в крикет. Он был уже среди них, когда его ударили по лицу бутылкой. Резник попытался прорваться к нему, но не успел, а потом в этом отпала вся необходимость. Харрисон перебросил обратно двух фанатов через проволочное заграждение, захватил третьего и заломил ему руку за спину. Остальные разбежались, за исключением крупного парня с бритой головой, которая была выкрашена в те же цвета, что и лицо. У парня в руке был нож с выбрасывающимся лезвием. К счастью, он пил с самого утра. Он не очень-то хорошо соображал, вынимая нож из кармана, но теперь, оказавшись прямо перед полицейским в форме с кричащей за его спиной толпой, он мог впасть в панику.
      Джефф, с залитым кровью лицом, не отрываясь смотрел на парня. Через мгновение нож лежал на траве.
      Другой случай был позднее, когда Харрисона уже перевели в отделение уголовного розыска. Он и Резник принимали участие в облаве на складе в районе, где, как подозревалось, хранились ворованные вещи. Они захватили там бежавшего из заключения рецидивиста, за которым местная полиция охотилась уже несколько месяцев. Как они ни старались, полиция не могла повесить на него ничего такого, что могло бы быть принято как доказательство.
      «Не будь таким правильным, Чарли, – сказал тогда Харрисон. Это было однажды утром в питейном заведении недалеко от Бридлсмит-Гейт. – Для пользы дела давай считать, что он сделал признание, которое я слышал. Ты его слышал также».
      «Нет, Джефф, – ответил Резник. – Я этого не сделаю» Два воспоминания, яркие, как Божий день.
      – Джефф.
      Они пожали друг другу руки, и Харрисон предложил Резнику стул, чашку чая, сигарету. Резник сел, отказавшись от всего остального.
      – Ты так и не куришь, не тан ли? – Харрисон выбросил окурки из пепельницы в металлическую корзину для мусора и закурил новую сигарету. Он все еще работал в уголовном розыске и был теперь инспектором, как и Резник.
      – Том Паркер говорит, что вы интересуетесь этим ограблением.
      – Пока не знаю. Может, да, а может, и нет. – Резник наклонился вперед, пожал плечами.
      – Я сделал для вас копию докладной. Туда ездил молодой сержант Федерстоун. Сейчас его нет здесь, а то ты смог бы поговорить с ним.
      – Ты сам не был там? – Резник засунул коричневый конверт в боковой карман.
      – Не видел никакого смысла. Все очень просто. Обычный случай.
      – Ты не будешь возражать, если я съезжу туда? Харрисон стряхнул пепел с сигареты и откинулся назад, поставив стул на задние ножки.
      – Как будет угодно.
      – Спасибо, Джефф. – Резник поднялся.
      – В любое время, Чарли. – Стул опустился на все четыре ножки. – Мы как-нибудь должны выпить по стаканчику.
      – Конечно, – ответил Резник, направившись к двери.
      – Если вы что-то обнаружите, – сказал Харрисон, – извести меня, ладно?
      – Можешь на меня рассчитывать.
      После того как ушел Резник, Джефф Харрисон не трогался с места, пока не докурил сперва одну, а затем и другую сигарету. «Что же этакое было в Чарли Резнике, что делало его таким особенным? С его неглаженой рубашкой и завязанным наизнанку галстуком?»
      Грабянский попытался представить себе, как Грайс проводит послеобеденное время. Он воображал его сидящим в зале почти пустого кинотеатра, жующим попкорн и старающимся изо всех сил не замечать храп и возню в окружающем его полумраке. Последним фильмом, который видел Грабянский, был «Захват-22». Он просмотрел только самое его начало, когда кровь и внутренности разлетелись по фюзеляжу аэроплана. Это живо напомнило ему военные истории отца, которые не переваривал его желудок. Он отправился в туалет, склонился над унитазом, спустил воду, бросив в нее надорванный билет, и вышел из кинотеатра.
      – Джерри!
      Грайс стоял около входа в гостиницу под надписью, обещавшей цветные телевизоры и душ в каждом номере. Его кулаки были засунуты в карманы дубленки, а жиденькие волосы зачесаны набок.
      – Шагай сюда!
      Грабянский забрался на переднее сиденье почти нового «воксхолла» вишнево-красного цвета, который стоял у обочины.
      – Ты сменил машину, – покрутил он головой, когда Грайс влился в медленно двигавшийся поток автомобилей.
      – Ты сегодня наблюдателен, – резко произнес Грайс. Он нажал ладонью на сигнал и, обогнав несколько машин, развернулся.
      – Ты что, нервничаешь? – удивился Грабянский. Грайс засмеялся.
      – Почему ты тан думаешь?
      – Я же вижу.
      Грайс проскочил впритирку между молоковозом и ограждением.
      – Что бы это ни было, – заметил Грабянский, упираясь обеими руками в панель, – ты не должен так резко на все реагировать.
      – А ты думаешь, он доставляет молоко в это время дня? Уже больше трех часов пополудни. По-твоему, он торопится, или слишком запаздывает, или еще что? – Он взглянул на Грабянского, поудобней устраивающегося на своем сиденье. – Ты знаешь, что упираться в панель – наилучший способ сломать себе руки? Мы ударяемся во что-то, ремни безопасности нисколько не помогут твоим рукам, и они спокойно ломаются. Бац – и все!
      Грайс оторвал руки от баранки и громко хлопнул в ладоши.
      – Как далеко мы едем? – спросил Грабянский. Ему приходилось все время сидеть, согнув спину, иначе его голова упиралась в обшивку потолка.
      – Расслабься, – успокоил его Грайс, – мы уже почти на месте.
      Грабянский кивнул и стал смотреть через боковое стекло. Фирма «Суперсейв Фернишингс» предлагала 40-процентную скидку на все кровати, диваны и комплекты из дивана и двух кресел при бесплатной доставке. Наиболее популярными среди обивок, казалось, были зеленый с голубым клетчатый плюш и красная синтетическая ткань с меховой отделкой.
      Они нашли место для парковки своей машины между «порше» и блестящим красным «феррари». Дом был четырехэтажный, широкий – настоящая викторианская готика. Высоко над арочной дверью цветные стекла полукруглых окон отражали свет уже заканчивающегося дня.
      – Я не знал, что мы на работе, – бросил Грабянский, посмотрев на пару круглых башенок на каждом конце крыши.
      – Да ну, какая это работа.
      Грайс стянул с руки перчатку, достал ключи из кармана и одним из них открыл дверь.
      Прихожая была облицована плитками восточного опала с мраморным обрамлением. Лестницы были широкие и покрыты толстым ковром. На каждой лестничной площадке увядали растения в горшках. Перед одной из дверей стояли две бутылки с молоком, которое приобрело зеленоватый цвет. Грайс вставил ключ в замок квартиры под номером десять на последнем этаже.
      – Надо будет заменить этот замок, – заявил он, распахнув дверь над грудой бесплатных газет и заманчивых предложений от «Ридерс дайджест». – Любой, кому это вздумается, может пройти сюда так же легко, как плюнуть.
      Он прошел короткий коридор и перешагнул порог длинной комнаты с окнами под потолком с одной стороны и наклонной крышей.
      – Помещение для прислуги, – пояснил он, указывая на окна. – Хозяева не хотели, чтобы они видели дневной свет, не так ли?
      Грабянский зацепил носком ботинка темный край ковра.
      – Что мы собираемся здесь делать?
      – Въезжать.
      Резник три раза набирал номер телефона, но никто не снимал трубку. Тогда он подъехал к дому, позвонил в колокольчик и постучал в дверь. Затем потратил двадцать минут, чтобы припарковать машину на другой стороне улицы, откинулся на сиденье и развернул на руле местную газету. Мимо него проследовала женщина с продуктовой сумкой на колесиках. Она двигалась очень медленно, перешла на другую сторону и повернула обратно, затем снова прошла мимо него. Наконец к машине приблизился и постучал по стеклу мужчина лет шестидесяти в синем рабочем костюме с маленьким йоркширским терьером на поводке.
      Резник сложил газету, опустил наполовину стекло и улыбнулся.
      – Не хотел бы беспокоить вас, но…
      – Я жду госпожу Рой, – объяснил Резник, показывая головой в сторону одиноко стоящего по другую сторону дороги дома.
      – Да, я полагаю, что она…
      – Ее там нет.
      Человек стоял с рассеянным видом. Его собачка, по всей вероятности, в этот момент задирала лапку на колесо машины Резника.
      – Я думаю, что она уехала во время второго завтрака. Когда я выводил Алису на дневную прогулку, ее автомобиль «мини» стоял на подъездной дороге, а когда мы возвращались, его там уже не было. – Он помолчал, потянул за поводок и добавил: – Я не представляю, когда она может вернуться.
      Резник достал свое служебное удостоверение и раскрыл его перед носом прохожего.
      – О-о. Да, конечно. Я знаю, здесь произошло ограбление. – Он покачал головой. – Это постоянно случается. Кажется, как бы вы ни были бдительны, они все равно остаются безнаказанными. Я имею в виду, что я понимаю, как вы стараетесь, но что вы можете сделать? Думаю, что это так, не правда ли? Их больше, чем вас. Это показывает, как все изменилось.
      Резник закрыл окно, включил зажигание и отъехал. Если бы он не сделал этого, словоохотливый сосед наверняка начал бы рассуждать о том, как страна приближается к развалу и разрушению.
      Он решил заглянуть на обратном пути к Джеффу Харрисону и поинтересоваться, не вернулся ли сержант, который разговаривал с миссис Рой.
      По пути в участок он раздумывал над тем, почему сигнальная система в доме не сработала.
      – День не задался с самого начала. Я просидел до двенадцати часов, чтобы вытянуть из этого болвана за нашу работу лишнюю сотню. Бог свидетель, мне пришлось дважды делать вид, что я ухожу. Так что после половины первого я имел полное право истратить две полукроны на стакан виски. Совершенно не понимаю, как я оказался в конторе агента по недвижимости, делая вид, что рассматриваю проспекты домов стоимостью в сорок или шестьдесят тысяч, хотя на самом деле меня привлекла женщина в красных сапожках.
      Рассказывая это, Грайс сидел на перевернутом деревянном стуле, засунув каблуки в боковые перекладины. В руках его была банка с легким пивом, остальные пять банок были в коробке на столе за его спиной.
      – Возьми себе что-нибудь, – посоветовал он Грабянскому.
      Было что-то между четырьмя и пятью часами, и Грабянский, который ничего не пил, сидел в единственном кресле в комнате, смотрел на Грайса и с трудом делал вид, что его это интересует.
      – Она подошла и спросила, не нуждаюсь ли я в помощи. Я пошутил относительно закладных и о чем-то еще и затем сказал ей, что, по всей вероятности, пробуду в городе несколько месяцев и поэтому о покупке не может быть и речи. «Работа?» – спросила она, и я кивнул. – «Кратковременный контракт?» – Я снова кивнул и пробормотал что-то. То ли она не расслышала, то ли еще что, но вдруг заявила: «О! Вы работаете на телевидении!» – И я сказал: «Да, вы правы». С загоревшимися искорками в глазах она попросила меня подождать, а когда вернулась через пять минут, в ее руках были три бумаги, и она спросила, заинтересован ли я в аренде на время.
      Грайс выпил еще пива и срыгнул.
      – Я присел к ее столу, и она объяснила, что эта квартира продается уже больше года и они никак не могут продать ее. Половина людей, которые смотрели ее, заявляли, что она слишком темная, а другие тотчас же уходили, когда обнаруживали, что крыша над кухней и ванной течет и что все попытки залатать ее не дали никакого результата. Кажется, единственным решением было бы полностью заменить всю крышу, но этого нельзя сделать, так как потребовалось бы, чтобы и все другие владельцы квартир заплатили по пять сотен, а они и слышать об этом не хотят. «Почему бы вам не снять ее на три месяца? Таким образом мы могли бы вернуть что-либо хозяину». Я видел, что она ничего не скрывает, и не понадобилось даже десяти минут, чтобы скостить месячную плату наполовину.
      – Я знал, что ты удивишься, – он наставил банку на Грабянского, – но также знал, что ты хотел бы смыться из этой вонючей гостиницы.
      Грайс вытащил из перекладин стула свои каблуки и встал.
      – Сегодня на ночь ты можешь поставить здесь раскладушку, а я устроюсь в спальне. Завтра мы поедем в город и купим тебе настоящую кровать.
      Грабянский надеялся, что они до этого сумеют расстаться с килограммом кокаина, который забрали из сейфа в спальне Марии Рой.

      Хотя с места, где он сидел, часов не было видно, он догадался, что сейчас между половиной третьего и тремя. Из стереопроигрывателя негромко звучал великолепный саксофон Джони Ходжеса. Мелодия устремлялась вверх, а под ней пульсировал ритм. Это была превосходная запись, которую было невозможно ни с чем спутать. «Тебе будет так приятно прийти домой». Резник устроился в кресле поудобнее и посадил себе на грудь Бада, который выразил свое неудовольствие чем-то средним между шипением и хныканьем. «Почему, скажи пожалуйста, ты хочешь выехать из этого дома?»
      – Пошли, дорогой, – обратился к коту Резник. Он подсунул обе руки под кота и опустил его на пол.
      Насыпав порцию молотого кофе в стаканчик кофейника, он уплотнил его пальцем. Вначале, когда он не смог больше спать, не просыпаясь ночью, он заставил себя сократить количество потребляемого за день кофе: стал меньше пить его днем и совсем прекратил делать это после захода солнца. В результате страдала вся его группа. Они ворчали вполголоса, и ему приходилось осаживать их. Так продолжалось до тех пор, пока Линн Келлог не отвела его в угол кабинета и не спросила со своим мягким норфолкским «р» и беспокойством в глазах, что с ним случилось.
      И он вернулся к своим десяти или более чашкам кофе в день, пытаясь ослабить их действие снотворными, теплым молоком и виски. Если ему удавалось проспать подряд три или четыре часа, он считал себя счастливым человеком. Это лучше, чем считать без конца баранов. Бад просительно замурлыкал, и Резник открыл холодильник, чтобы достать банку с едой для кошек. Это было единственным преимуществом бдения в середине ночи – он и самое щуплое существо из его кошачьей компании могли спокойно поесть, без каких-либо помех. Бад наконец стал прибавлять в весе.
      Что же касается его самого… он нажал на живот, который выпирал под рубашкой, и подумал о Клер Миллиндер, разглядывающей его от дверей дома. Пластинка в соседней комнате перестала играть. В наступившей тишине было слышно лишь слабое постукивание кошачьего ошейника о край миски и медленный стук капель проливаемого кофе.
      Совсем не так смотрела на него Рашель, ни тогда, когда она впервые положила на него глаз, ни когда она сказала ему «прощай». «Чарли, – сказала она, – я не буду поддерживать с тобой связь, не буду ни писать, ни звонить, я обещаю. Мне просто необходимо побыть одной, продумать кое-какие вещи. Хорошо?» На мгновение он ощутил на своей холодной от мороза щеке тепло ее губ, и они оба поняли, что она никогда не скажет ему больше ни слова. И действительно не будет писать. Он ясно вспомнил, как она стояла в садике перед домом и у нее на руках был Бад, а когда их глаза встретились, он увидел в них пустоту и страх.
      «Такая убогая маленькая комната, – заявила госпожа Лурье, – что еще вы сможете поместить там?»
      И Резник, и Рашель, оба они знали, что, если как следует постараться, туда можно просунуть тело одного взрослого человека.
      Так же, как его щетка не могла никогда скрыть следы танцев котов на обоях, так же и из их памяти не могли исчезнуть та картина и запах такой обильной крови.
      «Почему ты хочешь выехать из этого дома?»
      Резник налил кофе и вернулся в комнату, где звучала музыка, с котом, прыгавшим рядом с его ногами.
      После ограбления Мария Рой стояла около восстановленного телефона, желая, чтобы он зазвонил. Она переоделась, надев простое черное платье вместо халата, колготки цвета ржавчины и черные туфли на низком каблуке. На ее лице почти не было косметики, а на ногтях лака. Хотя она и ждала звонка, но вздрогнула, когда он зазвонил на самом деле.
      – Гарольд?
      – Я знаю, что это я, и знаю где. Я у Джерри и Стеллы, и уже с вторым коктейлем. Ты ни разу не позвонила им, чтобы они подвезли тебя. Почему, черт возьми?
      – Приезжай домой, Гарольд.
      – Что?
      – Приезжай сейчас же домой.
      – Ты сошла с ума! Ты же знаешь, насколько хороша телятина у Стеллы. Как она ее готовит с каперсами и молотыми зелеными оливками!..
      – Гарольд, приезжай домой. Я обещаю, что ты полностью потеряешь аппетит.
      – Ты знаешь, какая столовая в студии. За весь день я съел только салат и маленькую копченую макрель.
      – Я думаю, нам надо поговорить до того, как я вызову полицию.
      – Полицию? О чем ты… Кто-то снова украл твое белье со двора? Ты хочешь, чтобы они взломали дверь гаража? Что?..
      Мария вздохнула, сдерживая раздражение.
      – Прежде чем я свяжусь со страховой компанией по вопросу о возмещении ущерба, я должна сообщить полиции об ограблении.
      – Каком ограблении? – переспросил Гарольд Рой, не подумав. Через шесть секунд, даже не дождавшись ответа, он понял, о чем идет речь.
      Дожидаясь мужа, Мария тщательно вымыла стаканы, которыми пользовались посетители, и поставила их на обычное место. Она стерла следы, которые оставил Грабянский на сервировочном столике и бутылке с виски. Она сделала это, понимая, что будет довольно трудно объяснить, почему они сидели втроем, как старые знакомые, за стаканом висни.
      Невероятно!
      Она не могла поверить, что это было на самом деле. Даже после того как она заставила себя сесть, успокоиться (насколько это было возможно), перебрать в уме шаг за шагом все, что произошло. Три раза ходила в спальню, чтобы проверить еще раз, – но каждый раз снова убеждалась, что драгоценности, деньги – все исчезло. Испарилось! Он действительно сидел там, этот бандит, высокий и плотный, и смотрел на нее, как если бы она сошла с рекламы парижских духов. Желавший ее, но боявшийся сделать что-либо большее, чем просто разглядывать ее. Вот почему, полагала она, после первой волны холодного страха она перестала бояться. Что бы ни случилось, он испытывал благоговение перед ней.
      Она услышала, как автомобиль Гарольда резко свернул на подъездную дорожку, и перешла в гостиную, чтобы встретить его. Так она и стояла, бессильно уронив руки при тусклом свете люстры.
      «Боже, – подумал Гарольд, остановившись, – она выглядит ужасно!»
      – Мария? «Такая бледная!»
      Растерянная, она смотрела прямо на него, ничего не говоря.
      – Мария?
      Ее большие темные глаза были расширены.
      – Кокаин – они нашли его?
      Она закусила зубами нижнюю губу и кивнула.
      – Сволочи!
      Он бросился мимо, зацепил ногой сервировочный столик и с трудом восстановил равновесие, свое и бутылок.
      – Наверное, они украли и водку?
      – У нас не оставалось водки.
      Гарольд схватил бутылку джина и заперся в ванной. Он отказывался открыть дверь в течение почти часа. Когда наконец она вошла к нему, бутылка была на треть пустой, а сам он сидел на полу, прислонившись спиной к ванне и поставив одну ногу на биде. Его кремовый вельветовый костюм был обсыпан тальком.
      Мария поддернула на несколько дюймов свою юбку и села на край ванны, обхватив одной руной его плечи. Она была на грани того, чтобы пожалеть его, но это скоро прошло.
      – Думаю, это с самого начала была не такая уж хорошая идея, – проговорила она через некоторое время, тщательно подбирая слова.
      Гарольд отпил еще глоток из бутылки.
      – Вначале казалось, все будет в порядке, – продолжала Мария. – Все, что нам надо было сделать, это спрятать его в безопасном месте. – Она вздохнула. – Это была просто услуга.
      – Именно это ему и надо было.
      – Он не рассчитывал, что мы поможем ему бескорыстно.
      – Бесплатное снабжение в течение пары недель.
      – Да, это не пустяк…
      Гарольд взглянул на нее. Она что, шутит? Конечно, нет. Ему следовало знать свою жену лучше.
      – Что ты собираешься сказать ему? – спросила она.
      – Я не знаю.
      – Ты думаешь, он поверит правде?
      – А ты?
      – Мы должны позвонить в полицию?
      Мария потянулась к бутылке.
      – И сообщить, что у нас пропал килограмм кокаина?
      – Там было тан много?
      – Тан он сказал.
      Мария еще немного подтянула юбку и села свободней.
      – Дай мне еще немного выпить, и тогда я позвоню им. Гарольд вернул ей бутылку и хмыкнул.
      – Номер полиции – 999?
      Гарольд не знал. Не знал он так же, как долго сможет держать в неведении человека, для которого он временно взялся хранить значительное количество запрещенного зелья, и что он скажет ему, когда это будет необходимо сделать.
      Полицейский офицер, который пришел в дом, был вежлив и говорил с йоркширским акцентом. На нем было пальто спортивного покроя из магазина «Бритиш хоум сторз», и он довольно быстро печатал на черной портативной машинке.
      – Таи легче читать в суде, – объяснил он. Мария испытала редко появляющийся у нее приступ чувства материнства – полицейскому на вид было лет семнадцать.
      Он осмотрел весь дом, обратив особое внимание на спальню и задний дворик, через который воры вошли в дом, а также висящие провода от сигнализации.
      – Будьте осторожны и ни к чему не прикасайтесь, – сказал он. – Мы приедем утром, чтобы снять отпечатки. Хотя не думаю, что мы найдем что-либо полезное для нас.
      «Замечательно!» – подумал Гарольд.
      – Нельзя сделать это сегодня вечером? – спросил он.
      Полицейский покачал головой: картина преступления будет готова только на следующий день. Он попросил их составить полный список того, что, по их мнению, пропало, особенно того, что можно опознать. И ушел, пожелав спокойной ночи.
      Первый раз за несколько лет Мария вошла в ванную, когда ее муж вылезал из ванны и закутывался в полотенце. Она приготовила чашки с чаем и принесла их в спальню. Когда погасили свет, Мария повернулась на бок и стала гладить его плечи, грудь, шею.
      – Мария?
      – Мммм?
      – Эти двое… они, ты понимаешь, совсем не касались тебя, правда? Я имею в виду, если это не так, если было что-то, ты бы мне сказала, не так ли?
      – Разумеется, сказала бы. – Голос Марии был приглушен пуховым одеялом.
      – Да, – согласился Гарольд, – конечно.
      Она прижалась под одеялом к мужу, а ее мысли возвращали ее к высокому грабителю, к тому, как он смотрел на нее. Этого было достаточно, чтобы она почувствовала желание.
      – Мария?
      – Мммм?
      Пальцы Гарольда прошлись по ее волосам.
      Через несколько мгновений он закрыл глаза. Не глядя на него, Мария ждала, когда изменится его дыхание и это будет означать, что Гарольд спит.
      Мария сидела с половинкой грейпфрута и чашкой слабого чая и листала страницы «Дейли мейл». По другую сторону стола Гарольд ненадолго оторвался от «Скрин интернэшнл», чтобы смешать болтушку из хлопьев с отрубями. После своего последнего дня рождения он стал мучиться запорами, чему способствовало и начало работ над нынешним сериалом для телевидения Мидленда.
      – Ты можешь поверить в это? – спросил он, тщательно прожевывая.
      – Во что – это?
      – В эту сорок пятую версию «Джекилла и Хайда». «По одной на каждый год твоей жизни», – сказала Мария про себя.
      – Антони Перкинс, – заметил Гарольд.
      – Какая роль? – спросила Мария, протянув руку за чайником.
      – Ну?
      – Кого он играет?
      Гарольд положил ложку в миску и отодвинул ее в сторону.
      – Ты что, собираешься есть это? – поинтересовалась Мария, взглянув на него.
      – А почему бы и нет?
      – Тебе будет нехорошо.
      – Мне и тан нехорошо.
      Она смотрела, как он взял странички рукописи со стола и открыл свой портфель.
      – Сценарий не становится лучше?
      – Хуже.
      – В чем проблема?
      Гарольд стоял между столом и раковиной и пристально смотрел на Марию. Она перевернула страницу газеты.
      – У меня нет времени, – отмахнулся он. – И в любом случае тебе это неинтересно.
      – Гарольд, это неправда.
      Он переложил портфель в другую руку и пошел за своим пальто. «Прошло тридцать шесть часов после грабежа, а она все еще не отошла от шока. Слава Богу, обошлось без истерик». Ночью он был уверен, что она захочет близости, и Гарольду пришлось прикинуться, что он спит, чтобы избежать этого. Он завязал шарф под воротником теплой блузы и открыл дверь.
      – Пока, – крикнул он прежде, чем захлопнуть ее за собой.
      – Пока!
      Гарольду не давало покоя то, что он не мог понять: из-за чего она чувствует себя такой виноватой. Если только она не симулировала грабеж и не забрала все себе. Он улыбнулся при этой мысли и свернул с подъездной дорожки так резко, что задние колеса занесло на гравий и он чуть не наехал на болтливого старого ублюдка в рабочем костюме и тявкающую собачонку, которые постоянно околачиваются здесь. «Возможно, – подумал Гарольд, это он ворует трусики Марии».
      И, конечно, он не знал, что за рулем встречной машины сидит инспектор Резник.

      Резник был не единственным человеком в отделении уголовного розыска, кто хронически недосыпал. Кевин Нейлор набросился на Пателя и порвал ему несколько красочных проспектов только за то, что тот якобы взял с его стола ручку и не вернул ее. Такое было бы непростительным, даже если бы это был «Монблан» с золотым пером. Тем более для Кевина Нейлора…
      Его коллеги от удивления остолбенели, как если бы увидели, что Бемби без предупреждения набросился на безобидного кролика. Любой другой на месте Пателя не отнесся бы к этому так спокойно. Но тот не удержался бы в полиции, если бы не выработал в себе стойкость к оскорблениям, причиной которых был более темный цвет его кожи.
      Нейлор закончил свою эскападу ударом ноги по ближайшему шкафу с делами и направился к двери.
      – Кевин… – Линн Келлог пыталась перехватить его, но он обошел ее и выскочил из комнаты.
      – Идиот! – раздался в тишине голос Дивайна.
      – Это еще почему? – спросила Линн.
      Дивайн сдвинул в сторону пачку газет и сел на угол стола, приготовившись развлечь своих слушателей.
      – Это потому, что, если наш Кевин горит желанием разыгрывать мученика перед своей привередливой женой…
      – У этой, как вы выразились, привередливой жены были тяжелейшие роды.
      – А, вот почему она разыгрывает роль леди Макбет, а Кев бегает вокруг нее, как глупец, не так ли?
      – Вы говорите глупости. – Линн отвернулась, понимая, что, вступая в спор, играет на руку Дивайну. Но она была расстроена вспышкой Кевина и обижена его отказом говорить с ней.
      – Почему же, – усмехнулся Марк Дивайн. – Он вскакивает ночью, когда заплачет ребенок, меняет пеленки, делает все, что должен делать мистер Совершенство.
      Линн не могла сдержаться.
      – Как я полагаю, вы считаете, что все это работа, которую должна выполнять Дебби?
      – Почему бы и нет? Она – мать, не тан ли? Это ее ребенок.
      – Их ребенок.
      – И все же она – мать.
      – И она больна.
      – А-ах!
      – Вы – бессердечный ублюдок.
      – Факты! Разве бессердечно оперировать фактами, а? Она знала, на что идет. Если бы ей этого не хотелось, она должна была продолжать глотать таблетки. – Дивайн встал со стола. – Вот как обстоят дела, не правда ли? – Он подошел к ней с лукавым выражением на лице. – Ведь вам нечего бояться, когда прикатит на своем велосипеде ваш любовник. Конечно, при условии, что вы не забываете принимать таблетки…
      Линн занимала прекрасную позицию, ее вес был сбалансирован, правое плечо резко отошло назад… звонкая пощечина развернула и резко отбросила Дивайна назад.
      На сразу побледневшем лице Дивайна ярко засияли четыре красных слегка раздвинутых пальца.
      – Ты!..
      – Стоп! – закричал Резник, распахивая двери своего кабинета.
      – Эта сука, она не…
      С поразительной скоростью Резник подбежал и встал между ними. Его ладонь твердо уперлась в грудь Дивайна.
      Он не раз видел, как Дивайн пробивался через стенку игроков в регби, и у него не было никаких иллюзий относительно его способностей и того ущерба, который он может нанести, если ему представится такая возможность.
      Патель стоял с правой стороны Марка, готовый, если понадобится, сразу схватить его за руку. Глаза Дивайна горели болью и яростью, из приоткрытого рта толчками вырывалось хриплое прерывистое дыхание.
      – Оставим это, – произнес Резник.
      – Нет… – Сопротивление, которое испытывала ладонь Резника, не уменьшалось.
      – Остановимся на этом.
      Дивайн сделал неловкий шаг в сторону и столкнулся с Пателем. Резник последовал за ним.
      – Вы видели, эта тупая корова…
      – Дивайн!
      – Что?
      Резник смотрел ему прямо в лицо… пять, десять, пятнадцать секунд. Затем он медленно опустил руну, медленно отступил назад. Дивайн проводил инспектора злым взглядом. Лицо его горело, и ему очень хотелось хотя бы ненадолго приложить к нему ладонь, но он не хотел доставлять Резнику такого удовольствия. Ни Резнику, ни кому-либо из них.
      – Все, – резюмировал Резник. – Хорошо? Дивайн не мог больше сдерживать себя. Он отвернулся, опустил голову, провел рукой по волосам и опустил плечи.
      – В мой кабинет, – обратился Резник к Линн, приглашая ее войти.
      – Сэр…
      – Теперь все в порядке?
      – Да, сэр.
      Для большей уверенности Резник оставался между Дивайном и Линн, пока была открыта дверь его кабинета. Когда она закрылась и Дивайн остался по другую ее сторону, он заметил, что Линн была почти такой же бледной, как и Марк, потрясенная тем, что сделала.
      – Подождите меня, – сказал он.
      – Хорошо, сэр.
      Вернувшийся в комнату Кевин Нейлор стоял около двери, всеми силами пытаясь подавить очередной зевок.
      – При всем уважении, сэр, он – свинья.
      – Какое же это уважение?
      – Уважение относится к вам, а не к Дивайну.
      – Во многих отношениях он хороший детектив.
      – Да, сэр, если вы так говорите.
      – Об этом говорит количество арестов, а не я.
      – Это что, главное, сэр, – аресты?
      – Так сказали бы люди.
      – А вы, сэр?
      – Он детектив. Вы все детективы. Ваша работа состоит в том, чтобы обнаружить преступление, задержать преступников. Если вы хотите чего-либо другого, может быть, вам стоит опять надеть форму, взять участок для патрулирования?
      – Вы этого хотите, сэр? Я имею в виду – для меня?
      – Нет.
      Они посидели некоторое время молча.
      – А как вы чувствуете сами, Линн? Вам нужна перемена?
      – Нет, сэр.
      – Хорошо.
      Резник встал. Встала и Линн. Он менее всего хотел бы потерять ее. По сравнению с грубым и высокомерным Дивайном, с Нейлором, с Пателем, она была самой одаренной. У нее не было усердия Пателя, но она обладала очень тонким чутьем.
      – Не должно быть никакого повторения того, что произошло сегодня, – заявил Резник, пройдя с ней к двери. – Вы должны совершенно четко понимать, что произойдет, если последует что-то вроде подобной стычки.
      Перед этим он не оставил у Дивайна никаких сомнений в том, что малейший неверный шаг приведет к тому, что из-под его ног ковер будет вытянут так быстро, что ему покажется, что он находится в одной из рождественских инсценировок сказки об Аладдине, организованной сетью кооперативных магазинов.
      – Как обстоят дела в центре? – спросил Резник. Линн ежедневно смешивается с толпой покупателей, которые заполняют торговый центр, с заданием отловить шайку воров, которые еженедельно уносят из магазинов различных товаров на сумму более тысячи фунтов. Это не ошибка и не детские проказы, хотя такое тоже бывает. Это – запланированное воровство, хорошо организованное и весьма убыточное для хозяев магазинов.
      – Я полагаю, что нет никаких шансов увеличить количество людей, сэр? Вы знаете, как много магазинов в центре. И эти люди, нем бы они ни были, знают свое дело. Иначе службы безопасности магазинов уже переловили бы их.
      Резник открыл дверь кабинета.
      – Я замолвлю словечко. Посмотрю, нельзя ли освободить некоторых женщин-полицейских от ношения формы.
      Линн Келлог, улыбнувшись, прошла мимо него.
      – Вы знаете, сэр, мужчины также делают покупки.
      «День начался чертовски плохо, – думал Резник, сидя за рулем своего автомобиля. – Если бы Линн сжала пальцы в кулак, Дивайн, вероятнее всего, был бы в нокдауне и поднялся только на счет «восемь». Он позволил себе улыбнуться по этому поводу, затем нахмурился снова, вспомнив о молодом Кевине Нейлоре. При первой же возможности надо поговорить с ним.
      Перед ним на дорогу очень быстро выскочил красный «ситроен» самой последней модели, едва не сбив пешехода, прогуливавшего собаку. Когда он проезжал мимо, Резник заметил напряженное лицо водителя.
      Гравий, выброшенный на дорогу с подъездной дорожки, подтвердил догадку Резника: или Гарольд Рой опаздывал на работу, или же ему очень хотелось уехать из дома. Он осторожно затормозил около гаража, плотно, но без шума, захлопнул дверь автомобиля и запер ее.
      Мария отказалась от мысли поехать в город и пройтись по магазинам. За девять месяцев, которые они прожили здесь, она чувствовала, что уже исчерпала имеющиеся возможности. Ей надоели эти претендующие на исключительность магазины одежды, а перспектива покупки колготок у «Джона Люиса» или нового абажура в «Хабитате» вызывала у нее дрожь, стоило ей только подумать об этом. Может быть, ей побездельничать сегодня утром у себя дома, позвонить некоторым друзьям, после обеда поехать сделать прическу, купить у «Маркса» мидий и приготовить их в микроволновой печке.
      Хотя достаточно уже того, что дома нет Гарольда.
      Она снова стала листать страницы газеты, раздумывая, заварить ли ей чай или подняться наверх и принять ванну. Она не сделала ни того ни другого только потому, что раздался звонок в дверь.
      Через окно она заметила рукав пальто из плотного материала в серо-белую елочку. В последние секунды, перед тем как открыть, Мария подумала, что, возможно, это вернулся грабитель.
      Перед ней стоял высокий мужчина без головного убора, коричневый шарф небрежно завернут под воротник пальто.
      От Резника не укрылись ни удивление, ни скрытое разочарование в ее глазах.
      – Извините, – Резник изобразил что-то вроде улыбки. Она растерянно взглянула на него, придерживая рукой полы халата.
      – Простите?
      – Не тот, кого вы ждали?
      – Ждала? – «Боже мой, – подумала она, – что же это я заговорила, как попугай».
      – У вас такой вид, как будто вы ждали кого-либо…
      – О да, моего мужа. Он уехал в спешке…
      – Я думаю, что видел его.
      – Ехал слишком быстро? Тогда это был он. В четырех случаях из пяти он возвращается, ругая себя последними словами за то, что забыл сценарий.
      Резник сочувственно покачал головой.
      – Понимаю. – И после паузы, не дождавшись вопроса, сам спросил. – Вы не хотите узнать, кто я?
      Женщина глубоко вздохнула и кивнула.
      Он достал бумажник и показал удостоверение.
      – Резник? – переспросила Мария.
      – Детектив-инспектор.
      Она посмотрела в его лицо: у него были темные глаза, немного прищуренные, с сетью морщин, свидетельствовавших об усталости. Утром он побрился, но не очень тщательно: под левым ухом дорожка с пятнышками засохшей от небольшого пореза крови.
      – В прошлый раз был просто полицейский, – заметила она.
      Резник снова улыбнулся: теперь начиналась настоящая работа.
      – Я как раз собиралась заварить новый чай, – сказала Мария, пропуская Резника в дверь.
      Он предпочел бы кофе, но согласился на чай, без молока, с кусочком лимона. С каким-то странным чувством – фамильярности, что ли, он наблюдал, как женщина в халате движется по кухне, причем халат едва прикрывал колени и иногда оголял бедра. «Это натуральный шелк или имитация?» – пронеслось в его голове.
      – Как чай на ваш вкус?
      – Прекрасный.
      Женщине было за сорок, и, если она хотела выглядеть моложе, ей требовалось другое освещение. Это совсем не трогало Резника, но он чувствовал, что ее это должно беспокоить.
      – Говоря, что муж может вернуться, вы упомянули о рукописи. Он писатель?
      – Писатель? Вы думаете, мы смогли бы арендовать такой дом, если бы он был писателем?
      – А Гарольд Роббинс, Джекки Коллинз?
      – Да-да, конечно. Но тогда мы жили бы где-нибудь в Латинской Америке, а не здесь, в Мидленде.
      – Чем же он занимается? – Резник взял чашку с блюдечка.
      – Гарольд? Он режиссер.
      – В театре?
      – Сейчас на телевидении. – Она помяла сигарету в пальцах, зажгла ее, затянулась и, отвернувшись, выпустила дым в сторону. – Он здесь по годичному контракту. Снимает телесериал.
      – Почему здесь?
      – Хороший вопрос. Все думают, что такие вещи делаются в Лондоне, но там больше приглашают друг друга на обеды, чем работают. – Она отогнала рукой в сторону сигаретный дым. – С тех пор как я начала сопровождать Гарольда в его поездках, я действительно увидела мир – Бирмингем, Манчестер, Саутгемптон, Белфаст. – Она поискала пепельницу, не нашла ее поблизости и стряхнула пепел на край блюдечка. – Теперь мы здесь.
      Резник сделал еще глоток чая. Это была смесь «Эрл Грей» и еще чего-то, что он не смог определить. Для него чай был слишком жидким.
      – Я никогда не знал, в чем заключается работа режиссера.
      – Это, я думаю, также проблема и Гарольда. – Она смяла оставшиеся две трети своей сигареты и встала. – Кстати, откуда такой интерес к нему?
      – Да так просто. Тема для разговора, – любезно ответил Резник.
      – Я удивлена, что вы находите для этого время.
      – Просто я думаю, что пытаюсь дать вам почувствовать себя свободно.
      – В этом случае вам лучше совсем не касаться моего мужа.
      – Извините.
      – Да нет, ничего.
      – Скользкая тема? – предположил Резник.
      – Болото.
      – О-о!
      Мария продолжала смотреть на него. Галстук с красными и синими диагональными полосами не скрывал верхнюю пуговицу рубашки, которая держалась на одной ниточке другого цвета.
      – Вероятно, нам следует сменить тему, – вздохнул Резник.
      – Пожалуй.
      – Вы сказали, что дом арендован, он не ваш.
      – У нас годичная аренда. Кажется, семья, которой он принадлежит, сейчас в Канаде.
      – Но страховка ваша.
      – Мы поставили свои подписи на страховом документе.
      – Насколько я помню по вашей переписи, речь идет о больших деньгах. Некоторые драгоценности оцениваются в крупную сумму. Очень крупную.
      – Гарольд связался со страховой компанией после того, как мы въехали сюда. Они прислали специалиста, чтобы убедиться, что дом в порядке. Я полагаю, он был удовлетворен.
      – Отключенной системой сигнализации?
      – Нас попросили, чтобы ее восстановили. – Взгляд Марии стал более жестким.
      – Почему вы не сделали этого?
      – Мы начали это делать. Приходил какой-то человек, но, как сказал Гарольд, он запросил слишком дорого. Мой муж связался с другим специалистом. Видимо, тот не приступал еще к работе.
      – А человек, который приходил? Вы, случайно, не запомнили его имя?
      Мария покачала головой и вновь оглядела Резника: на нем были красные с белым кроссовки и светлая кожаная куртка. Его дыхание напомнило ей старого коккер-спаниеля ее родителей.
      – Может быть, ваш муж помнит?
      – Возможно. А это важно? Резник наморщил лоб.
      – Кто знает?
      Мария щелкнула зажигалкой. «Детективы в кино появляются в более интригующей упаковке. А этот слишком неухожен, чтобы показаться с ним на людях. Впрочем, он совсем неплохо выглядит как мужчина. Он высок, надо отдать ему должное». На какое-то мгновение холод пронзил ее живот; она мысленно вновь была в гостиной и наблюдала за Грабянским через стакан с виски, когда он стоял в спокойной позе в дверях, глядя на нее. Высокий сильный мужчина!
      – Эти грабители, – снова заговорил Резник, меняя тему, – вы ничего больше не вспомнили о том, как они выглядели? Например, тот, которого вы увидели первым?
      – Он был немного похож на вас, – не задумываясь ответила Мария.
      – Но черный, – добавил Резник.
      – Простите?..
      – Похож на меня, но черный. Вы сказали офицеру…
      – О да, конечно.
      – Он был черным?
      – Да.
      – Они оба?
      – Правильно.
      – Никаких сомнений?
      – Абсолютно.
      – Но похож на меня? Один из них?
      – Я полагаю…
      – Вы тан сказали.
      – Ну…
      – Вы сказали: похож…
      – Да, я имела в виду… – Она неопределенно взмахнула рукой. – Его рост, вес, телосложение, вы знаете, он был…
      – Он был моих габаритов… примерно?
      – Совершенно верно.
      – Шесть футов, немного больше? Мария кивнула.
      – Около девяноста килограммов?
      – Я думаю так, если это…
      – Крупный мужчина?
      – Да, – подтвердила она, сжимая и разжимая руки. – Крупный.
      Резник открыл свой блокнот.
      – В описании, которое вы дали ранее полицейскому, вы заявили, что оба человека были среднего или маленького роста. Это ваши слова. Синие джинсы в обтяжку, кожаные куртки. – Он откинулся в кресле. – Не очень много здесь такого, что указывало бы на солидные габариты хотя бы одного из них. Не так ли, миссис Рой?
      – Понимаете…
      – Как вы объясните это?
      «Ублюдок! – подумала она. – Ты подловил меня и доволен этим»
      – Должно быть, я ошиблась.
      – Сейчас или в прошлый раз?
      – В прошлый раз.
      – Вы уверены?
      – Да.
      – Самое время поправиться.
      У Марии пересохло во рту, ей хотелось подойти к холодильнику и выпить сока, но она знала, что не сможет, не должна двигаться.
      – Просто у меня было время подумать обо всем, что случилось. Теперь я уверена.
      – Больше ничего не стало теперь более ясным? По прошествии времени?
      – Не думаю. – Она медленно покачала головой.
      – Ничего, например, относительно сейфа?
      – Что именно?
      – Вы не сказали им, что он находится там?
      – Конечно, нет. Какой дурак?..
      – Просто открыли его для них.
      – Нет.
      – Нет?
      – Я назвала им комбинацию. Один из них открыл его.
      – Тот, который был похож на меня, или другой?
      – Я не помню.
      – Подумайте, миссис Рой. Не торопитесь. Она вдохнула:
      – Это был другой.
      – Тот, который не был похож на меня?
      – Да.
      – Щуплый?
      – Да.
      – И вы ничего не сказали, не сделали никакого намека, который мог бы дать им возможность понять, что в спальне есть сейф?
      – Нет. Я же вам сказала.
      – Думаю, так оно и есть.
      – Я рассказала все это вашему полицейскому.
      – С тех пор вы изменяли свое мнение.
      – Не относительно этого.
      – Хорошо, подойдем к этому с другой стороны. У вас не создалось впечатления, что грабители знали о сейфе, когда они вломились в дом? Не спешите с ответом.
      Мария не торопилась.
      – Я не уверена, – вымолвила она наконец.
      – Они не направились прямо к нему?
      – Нет. Я не знаю. Я не думаю, что это было тан. Меня там не было. Я имею в виду, я не была с ними все время, с ними обоими.
      – Не были, когда они нашли сейф?
      – Нет. Совершенно верно.
      Резник удивил ее, когда встал, взял свои чашку и блюдце и понес их к мойке. На какое-то мгновение Мария подумала, что он собирается вымыть их.
      – Это все? – спросила она.
      Он повернулся к ней. Она увидела в его глазах что-то безжалостное, чего в них не было, ни когда она впустила его в дом, ни когда готовила чай. Это появилось, когда он почувствовал, что уловил… уловил запах чего-то.
      – Больше вы ничего не вспомнили?
      – Думаю, что нет.
      – Если позволите, – произнес Резник, направляясь к двери, – я попрошу кого-нибудь прийти сюда и просмотреть вместе с вами список похищенного. Просто чтобы не было ошибок. – Он помолчал немного, потом добавил: – Позже я переговорю с вашим мужем.
      – С Гарольдом? Зачем это нужно? Его же здесь не было, когда…
      Резник улыбнулся краями губ.
      – Попытайтесь уговорить его сделать что-либо с системой сигнализации. Вы же не хотите подвергать себя риску во второй раз. В конце концов, – он повернул ручку двери, – предположим: а вдруг им придет в голову вернуться?

      – Ты видел это?
      Грабянский посмотрел на Грайса сверху вниз. Даже стоя на дубовом стуле, он был вынужден вытягивать шею, чтобы правильно пристроить бинокль.
      Грайс стоял в центре комнаты с газетой в одной руке и бутербродом с беконом и коричневым соусом в другой.
      – Ты еще не читал это? Грабянский покачал головой.
      – Вот эту информацию. Знаешь, сколько квартирных краж было совершено в прошлом году?
      Грабянский этого не знал, то есть он точно знал о семнадцати, а что касается других, его познания были весьма туманны.
      – Семьдесят три тысячи, – сообщил Грайс. – Семьдесят три.
      Грабянский не знал, много это или нет, но цифра звучала солидно.
      – Это меньше, чем в предыдущем году. Снижение на восемь процентов.
      Грайс держал бутерброд во рту, пока расправлял газету. «Приветствуя это снижение, – читал он, – министр внутренних дел подчеркнул, что эффективные действия против преступлений требуют сотрудничества с полицией каждого сознательного гражданина».
      Коричневый соус капал на газету.
      – Наблюдение соседей друг за другом, – язвительно заметил Грабянский.
      – Замки и запоры, – добавил Грайс.
      – Системы сигнализации.
      – Снижение на восемь процентов, в то время как, обрати на это внимание, нападения и мошенничество возросли до четырехсот двадцати в день. – Грайс покачал головой. А посчитай, сколько это будет в год?
      Грабянский занялся подсчетом в уме.
      – Не принимая в расчет Рождества и праздничных дней, около ста пятидесяти тысяч.
      – Правильно! – возбужденно воскликнул Грайс. – В два раза с хвостиком больше, чем квартирных краж. И, если это ничего не говорит тебе о положении, в которое поставила себя страна, я не знаю, что еще тебе нужно.
      Кивнув головой, Грабянский вновь повернулся к окну.
      Резник стоял у стола суперинтенданта, борясь со странным чувством, что, хотя Джека Скелтона и не было в комнате, он должен вытянуться по стойке смирно. Это, наверное, шло уже от внешнего вида Скелтона: всегда прямая спина, каждая седая волосинка тщательно зачесана, ботинки всегда блестят как зеркало. К этому следовало добавить образцовый порядок во всем, что его окружало: к пресс-папье склонялись три ручки – черная, синяя и красная, бумаги располагались в соответствующих отделениях с приложенными резолюциями, написанными его четким почерком, в центре стола – черная книга-календарь с красной лентой-закладкой на сегодняшнем дне. Из одинаковых серебряных рамок смотрели жена и дочь Скелтона с выражением полного удовлетворения от своих похожих причесок и почти одинаковых платьев.
      – Чарли.
      – Сэр?
      Повернувшись, Резник заметил, что манжеты накрахмаленной серой рубашки его начальника завернуты два раза.
      Его галстук приколот скромным серебряным зажимом. Пиджак темно-серого костюма висел за дверью. Таким образом весь вид Джека Скелтона говорил, что он все еще, как-никак, действующий полицейский.
      – Садитесь, Чарли.
      – Спасибо, сэр.
      Усевшись, Скелтон вначале открыл свой календарь, потом закрыл его снова.
      – Относительно вторжения в дом на участке Харрисона. Возможно ли, что наши друзья могут нанести туда еще один визит?
      – Вполне возможно, сэр.
      – Вы уверены?
      Резник облокотился локтем о край стола и тут же снял его. Здесь такое нельзя было позволить себе.
      – Это были профессионалы. В этом не может быть никакого сомнения. Действовали тан же осторожно, как и в том случае в Пикфорде. Нет никаких оснований полагать, что грабители знали, что именно они найдут там. Видимо, они надеялись, что не потеряют напрасно время.
      – А ведь это маловероятно, а, Чарли? Чтобы каждый раз выпадало двадцать одно очко?
      «Или попадался серебряный трехпенсовик в каждом куске пудинга», – подумал Резник.
      – И все-таки, сэр: большие старые дома, дорогая собственность. Если только все не уходит по закладным и на содержание детей в частных школах, здесь явно есть чем поживиться.
      – Они брали драгоценности, деньги, меха, иногда неименные ценные бумаги и, насколько я помню, не интересовались видео– и стереоаппаратурой.
      – Совершенно верно, сэр. И ничего из краденого не находилось. Каждый дом, в который они проникали, или совсем не имел установленной системы сигнализации, или же она не срабатывала. На стене дома семьи Рой тоже есть ящик с сигнализацией, но не видно никаких следов, указывающих, что предпринимались попытки отключить ее. Думаю, это не беспечность грабителей. Что же тогда остается? Удача?
      – Вы не очень-то верите в удачу, насколько я припоминаю, Чарли.
      Резник покачал головой.
      – В прошлый раз мы проверили фирмы, занимающиеся безопасностью домов, – добавил Скелтон.
      – Да, и очень внимательно. Была одна ниточка – механик, которого уволили и который, казалось, мог бы попытаться отомстить фирме. Мы проявили к нему некоторый интерес, но доказать его причастность к ограблениям не смогли.
      – Что нам о нем известно? Он еще в городе?
      – Можем узнать.
      – Харрисону не понравится ваше вмешательство, если у вас не будет никакого другого оправдания, кроме вашей интуиции. – Джек Скелтон уперся руками в стол и отодвинул стул назад.
      – Это поручение управления уголовного розыска, сэр. Это должно успокоить Харрисона.
      – На время, Чарли. На время. – Скелтон взялся за конец ленточки и открыл свой календарь. Записи о приеме посетителей были написаны красными или синими чернилами, и Резник пытался догадаться о значении этого факта. – Если окажется, что это самостоятельный случай, если нет ничего, что бы связывало его с нами, не втягивайтесь в это дело. Семьдесят три тысячи грабежей в прошлом году, Чарли. Какой процент из них раскрыт, по-вашему?
      От длительного стояния на цыпочках у Грабянского сильно затекли мышцы ног. Он отвел бинокль от глаз и с облегчением опустился на пятки.
      Уже почти двадцать минут он наблюдает за ней и все еще не был ни в чем уверен.
      Вначале он определил ее, как крапивника, маленькую серо-коричневую птичку с торчащим хвостом. Обычно крапивники ловко пробираются между ветками и под пучками высохшей травы, которые ветер поднимает с земли. Они не привлекали к себе внимания, как, кстати, большинство воров. За исключением времени, когда пели. При пении они издавали громкие и чистые звуки, удивительно сильные для такой маленькой птички. Именно пение заставило его признать, что это не крапивник.
      Песня, когда она наконец раздалась, была короткой и не такой приятной. Грабянский подправил фокусировку, пригляделся более внимательно. Хвост, вместо того чтобы подниматься вверх, продолжал линию спины, расширяясь, а не сходясь. А внизу – разве там не проглядывало что-то белое?
      Когда птица без труда поднялась по вертикальному стволу дерева, он уже знал, что это «сертия фамильярис», птица, лазающая по деревьям.
      Грабянский вновь встал на носки и стал просматривать ветку за веткой. А! Вот она! Двумя пальцами отладив резкость, он стал разглядывать птицу. Да. Посмотрите, как изгибается вниз ее клюв, таким клювом можно достать букашек, скрывающихся в коре.
      – Грабянский!
      Этот окрик застал его врасплох, и ему пришлось ухватиться за спинку стула, чтобы не свалиться.
      – Ты должен быть осторожней. Ты знаешь, есть закон, запрещающий разглядывать жизнь окружающих в бинокль.
      Вход в участок был забит китайцами. Этого было достаточно, чтобы Резник, пробиравшийся через толпу с завтраком в руке, почувствовал сожаление, что несет не свинину в кисло-сладком соусе или, по крайней мере, пару «весенних шариков». У него же были тонко нарезанные «по-венгерски» кусочки мяса с хреном, пармская ветчина на ржаном хлебе с тмином, а также два толстых маринованных огурца, и все это обернуто в блестящую белую бумагу.
      – Что тут происходит? – спросил он у ближайшего полицейского, когда оказался в дверях.
      – Ваш сержант, сэр. – Полицейский указал рукой на лестницу. Забрал одного из них на допрос.
      Резник кивнул и продолжил путь. Когда он постучал в дверь, где проходил допрос, и заглянул в нее, Грэхем Миллингтон сидел перед китайцем в очках и красном смокинге с черными бархатными лацканами. На столе между ними стоял магнитофон, который, казалось, записывал тишину.
      Резник мягко закрыл дверь и прошел по коридору в комнату угрозыска. Патель пытался дотянуться одной рукой до кипящего чайника, не отпуская трубку телефона.
      – Да, мадам, – говорил он с исключительной вежливостью, хотя Резник догадывался, что он повторял эти слова уж много раз. – Да, мадам. Да.
      Резник обошел его и снял чайник с огня. Он жестом спросил Пателя, хочет ли тот чая. Патель улыбнулся и кивнул.
      – Да, мадам, – еще раз произнес он. – Я думаю, что лучше всего мне соединить вас с дежурным сержантом. Да, я уверен, что он займется этим делом. Да, быстро. Да. До свидания.
      Резник бросил в чайник несколько пакетиков чая, а сержант переключал телефонный разговор.
      – Есть что-либо интересное? – поинтересовался он, когда Патель положил трубку.
      – «Любопытной Варваре!» – процитировал Патель. Казалось, что его позабавил вопрос.
      – Принесите мне чашку, когда заварится.
      – Слушаюсь, сэр.
      Прежде чем Резник зашел в свой кабинет, телефон зазвонил вновь. У себя он разрезал конверт из плотной коричневой бумаги, вывернул его и постелил на стол вместо салфетки, чтобы, не дай Бог, не залить соусом все доклады его подчиненных. Сегодня это был бы уксус. Обычно это была смесь горчицы и майонеза.
      Он только-только принялся за мясо, когда Патель принес чай, а едва продолжил трапезу, постучался и вошел Миллингтон. Его лицо было полно печали.
      – Я не хочу быть расистом, но то, что бормочет этот тип – непостижимо.
      – Вам не нужен переводчик?
      – Скорее экстрасенс, читающий мысли.
      – Хотите, чтобы я с ним поработал?
      – При всем моем уважении к вам… я думал… может, Линн повезет?
      – Женские уловки, Грэхем?
      – Не совсем так, сэр. Думал, что ему будет нелегко смотреть на нее и молчать, не произнося ни слова. Они в своей культуре уважают женщин, не так ли?
      «Что они делали, – пронеслось в голове Резника, – тан это бинтовали девочкам ноги, чтобы те оставались миниатюрными».
      – Вы хотите вызвать ее из центра? – уточнил Резник.
      – Не больше чем на час, сэр.
      – Хорошо.
      Драгоценности высылались ценной посылкой в Глазго ювелиру с безупречной репутацией, тот спустя некоторое время переводил деньги поровну на два счета. Нет необходимости говорить, что эти счета были открыты на вымышленные имена. Через определенные интервалы деньги с этих счетов перетекали на остров Мэн.
      Это была идея Грайса, и ему доставляло особое удовольствие ежегодно летать в Дуглас якобы для проверки их финансовых дел. Раз в год Грайс и Грабянский собирались на финансовое «совещание в верхах», как любил называть его Грайс. Кроме тех периодов, когда они «работали», эта оказия была единственной, когда они собирались вместе. Все свои доходы они делили поровну и пользовались ими только таким образом, который не компрометировал бы их и не увеличивал риска разоблачения. Грайс купил маленькую виллу на севере Португалии и иногда решался на полет в Австралию, чтобы навестить своего старого приятеля, посещая по пути несколько борделей и массажных заведений на Востоке.
      Грабянский делил с кем-то деревянный домик Комиссии по лесоводству на Шотландском нагорье и приобрел один из маленьких домиков в Макклесфилде, что давало ему возможность легко добираться до вершин Пеннинской гряды. Каждый год он ездил за рубеж и уже побывал в Турции, Гималаях, Новой Зеландии, на Крите и готовился к поездке в Перу.
      Это были два человека, у которых оказалось очень мало общего, кроме профессии или мастерства. Они не нравились друг другу, но это было и не обязательно. Работали они очень осторожно. Сначала завязывали знакомства. Обычно Грабянский входил в доверие, потом вступал Грайс, который поддерживал на высоте настроение будущих жертв, опустошая при этом их кошельки. Эта парочка обращалась с городами, как предусмотрительные фермеры поступают со своими полями, – они давали им отдохнуть, оставляя под паром.
      – Я все думаю об этом кокаине, – сказал Грайс.
      – Мм?
      – Думаю, нам надо дать им шанс выкупить его.
      Резник доел последний завиток мяса и запил его глотком уже холодного чая. Он видел, что Нейлор ходит по большой комнате, и знал, что надо позвать парня и поговорить с ним, начав хотя бы с вопроса о бессонных ночах. «Дебби все еще испытывает трудности? Нечего беспокоиться, это случается в самых благополучных семьях. Расскажи мне…»
      Резник знал, что как раз этого он бы и не хотел. Он взял доклад Миллингтона и стал просматривать его. Человек, которого тот допрашивал, был владельцем нескольких ресторанов и имел контрольные пакеты акций в других. Его младший сын навлек на себя гнев, женившись на девушке из местной, не китайской семьи и открыв свой собственный ресторан с продажей обедов на вынос.
      Это случилось три недели назад. С тех пор были разбитые окна и произошло кое-что похуже. Миллингтон не сомневался, что новый ресторан сына загорелся в результате поджога. Большой контейнер с растительным маслом был поставлен в подпол и подожжен. В результате были обуглены балки и даже расплавились палочки для еды. Жертв не оказалось только потому, что заведение было закрыто, а жильцы верхней квартиры еще не вернулись из гостей.
      Резник надеялся, что молодой человек получит достаточную страховку. Страховка.
      Он взял бумагу, сжал ее в комок и бросил в корзину, но не попал, и она упала на пол.
      – Патель, – позвал он, выглянув за дверь.
      – Сэр?
      На него смотрел через пишущую машинку Нейлор.
      – Патель, – распорядился Резник, – отправляйтесь в участок к Джеффу Харрисону. Переговорите с Федерстоуном. Он ходил расследовать ограбление у Гарольда и Марии Рой. Вошли через заднюю, вышли через переднюю дверь. Работа профессионалов.
      – Да, сэр.
      – Я разговаривал с женщиной. То, что она рассказала мне, и то, что она поведала Федерстоуну, вроде бы не совсем стыкуется. Потрясите немного эти несоответствия, поговорите с ней. Проверьте, где она путается или лжет.
      – Все будет в порядке, сэр? С инспектором Харрисоном?
      – Это одобрено наверху, так что мы прикрыты. Теперь о другом: узнайте побольше о страховании. С кем заключен договор? Рекомендовал ли их кто-нибудь? Она заявила, что они взяли страховку основных владельцев дома, но это может оказаться неверным. Если она захочет показать вам бумаги, не отказывайтесь. И, возможно, вам удастся помочь ей вспомнить, кто это приходил и дал им котировку, чтобы они могли привести свою страховку в соответствие с существующим на сегодня курсом.
      – Это все, сэр?
      Будь перед ним кто-либо другой, Резник мог принять это за шутку.
      – На данный момент – все, – ответил он и затем, поскольку этого нельзя было избежать, пригласил Нейлора в свой кабинет.
      Двое мужчин глядели друг на друга с некоторым смущением. Резник остро ощущал, что Нейлору хочется выговориться, но не с ним.
      – Как чувствует себя Дебби?
      – О, – Нейлор неуклюже переступил с ноги на ногу, – хорошо. С ней все в порядке. Она…
      – Много беспокойных ночей?
      – Да, сэр.
      – Тяжело для вас обоих.
      Нейлор топтался на месте. Воротник рубашки внезапно показался ему тесным. Он предпочел бы быть где угодно, только не здесь.
      – Вам оказывают какую-нибудь помощь? В глазах Нейлора заметалась паника.
      – Я не знаю… участковая сестра…. Она приходит довольно часто, хотя Дебби говорит, что она не знает, зачем это нужно.
      Три или четыре раза Дебби запирала дверь и делала вид, что никого нет дома. Но Кевин не сказал Резнику об этом.
      – А что доктор? Есть какая-либо польза?
      – Небольшая, сэр. Дебби говорит…
      Резник отключился. «Что это была за игра, в которую он играл в школе? Там надо было болтать всякую чушь, а проигрывал тот, кто начинал задавать вопросы». Он взглянул на Нейлора, который, казалось, закончил.
      – Вы знаете, мы можем помочь. Если это мешает вашей работе. – Резник увидел в глазах молодого детектива такое выражение, как если бы он предложил ему поучаствовать в каком-нибудь сексуальном извращении. – Если вы оба хотите обсудить свои дела с каким-либо профессионалом, это, возможно, будет полезно?
      – Да, сэр, – произнес Нейлор с сильным желанием удалиться.
      – Хорошо, Кевин.
      Детектив выскочил из кабинета, как вошедший в поговорку чертик из табакерки. Резник покачал головой, дал себе несколько секунд на решение вопроса, стоит ли ему тратить время на курсах по управлению людьми, затем поднял трубку и набрал номер телевидения Мидленда.
      – Мистер Рой на площадке, его здесь нет, – провозгласил голос, каким, например, рекламируют дорогую помаду. – Я могу соединить вас с его ассистентом, если вы хотите.
      Резник захотел.
      – Занято. Подождите, пожалуйста. Пришлось ждать.

      Отец Гарольда дал ему это имя в честь руководителя оркестра, который специализировался на комических песенках и в котором он был второразрядным кларнетистом.
      После того как в течение тринадцати лет, запугивая и задабривая, отец заставлял молодого Гарольда тратить все вечера и праздничные дни на освоение различных инструментов – фортепьяно, скрипки, конечно, кларнета и даже тубы, – он наконец был вынужден сдаться. Его сын никогда не превзойдет человека, чье имя было ему дано, – он не будет музыкантом. И собственная попытка Гарольда выступить с комической песенкой закончилась провалом. В рождественский вечер он завернулся в клетчатую скатерть и запел: «Я просто девушка, которая не может сказать нет…» Раздалось несколько хлопков, а его тетушка громко произнесла: «Он никогда не сможет выдержать мелодию, да благословит его Бог».
      Зная о разочаровании родных и желая хоть как-то поправить дело, Гарольд проявил интерес к школе драматического искусства. Естественно, родители обрадовались и оказали ему материальную поддержку, в которой он нуждался.
      Гарольд быстро понял, что совершил ошибку. Уроки по импровизации показали, что он просто заикающийся недотепа, занятия по движению и танцу воскресили в его памяти дни, которые он бесполезно потратил с метрономом. Только на этот раз отказывались подчиняться ритму не руки, а ноги. И, только исполняя роль лорда, произносившего на сцене всего лишь одну фразу, в «Макбете», он наконец осознал, что единственный человек, который не подвергается унижениям в театре, – режиссер.
      Так и началась его новая карьера.
      Гарольд понимал, что не может позволить себе быть гордым, и занялся теми проектами, за которые не брался никто другой. Мрачная комедия о человеке без ног, живущем в подвале с двенадцатью радиоприемниками, включенными на различные станции; инсценировка автобиографической повести пылкого паренька из рабочей семьи, чья мать выполняла тяжелую работу, отец умирал от болезни легких, а сестра продавала себя на улицах Кардиффа; бессловесная эпическая пьеса, продолжавшаяся с перерывами тринадцать часов, для каждой постановки которой требовалось двадцать семь мотыг и ведро свиной крови – пьеса была о вьетнамских крестьянах.
      Это были шестидесятые годы, и Гарольд Рой знал, что надо смотреть вперед, а не назад. К его имени привыкли, и он получил признание. Поставил в Солсбери, Ланкастере, Дерби «Веер леди Уиндермир», «Как важно быть серьезным», «Тетку Чарлея». Каждые четыре постановки произведений Агаты Кристи он разбавлял постановкой уже подзабытого Джона Осборна.
      Тогда-то он и повстречал Марию. Привлекательная, самоуверенная, сенсуально холодная Мария была превосходна в пьесе, где сыграла лучшую подругу, уговорившую жену Джимми Портера уйти от него и затем оставшуюся, чтобы разделить с ним постель и гладить его белье. Когда занавес поднялся на второй акт, она была в нижней рубашке за гладильной доской, и Гарольд незаметно подсовывал маленькие записочки между заглаживаемыми складками на рубашках. Мария нашла это очаровательным. Она была без постоянной работы, а Гарольд, как ей казалось, находился на самом верху благополучия. Она вышла за него замуж, надеясь, что он сделает ее звездой. Но он лишь сделал ее беременной.
      «Ну ладно, – подумала Мария, приходя в себя после наркоза, – по крайней мере, ты еще можешь делать деньги».
      Первой работой Гарольда на телевидении была постановка драмы о Гренаде. Он много размахивал руками, называл всех актеров, независимо от их пола, «любовь моя», и, что особенно важно, между ним и обслуживающей командой установились такие отношения, что они стали называть друг друга по имени. Он всегда следил, чтобы операторы не оставались без выпивки по окончании работы. Он повесил себе на шею дорогие очки и постоянно посматривал через них, отыскивая правильный угол съемки. Он отвечал «да» на все предложения и никогда не произносил «нет». Он всегда был в работе. Его агент старался достать ему последние произведения самых молодых и популярных авторов.
      Сейчас он работал на телевидении Мидленда над сериалом о рабочей семье, которая получила целое состояние, играя на автоматах. «Дивиденды» – таким было рабочее название сериала.
      Резник остановил свою машину перед передвижной столовой и сразу вспомнил, что следовало бы вначале заехать домой и накормить котов. Он надеялся, что встреча не займет много времени и коты простят его. Рядом с фургоном для готовки стоял двухэтажный автобус, между сиденьями которого стояли узенькие столики. Остатки вечернего салата свешивались с краев больших блюд, рядом с металлическими сосудами с чаем и кофе стояли подносы с фруктами и сыром. На доске для меню было написано: «Пудинг с вареньем» и «Пудинг из хлеба и масла». Над всем царил запах жира, в котором жарились картофельные палочки.
      Резник постучал пальцем в окно фургона с эмблемой телевидения Мидленда. Водитель снял с лица развернутые листы газеты «Сан» и опустил стекло.
      – Я ищу Гарольда Роя, – обратился к нему Резник.
      В облике водителя было что-то знакомое, но инспектор не смог определить что именно. Водитель скосил глаза в сторону:
      – Это там.
      – Спасибо, – ответил Резник, перешагнул через невысокое заграждение и пошел через дорогу. Полицейский-регулировщик в форме узнал Резника и стал отгонять четырех маленьких ребятишек, которые крутились вокруг него.
      – Добрый вечер, сэр. Не знал, что вы здесь.
      – Да я на минутку, по делу.
      – Да, сэр.
      Еще два фургона стояли у обочины. В них актеры, дожидаясь вызова, играли в карты, решали кроссворды, читали. От третьего фургона, ближе к перекрестку тянулись толстые кабели. Такие же кабели подходили и к съемочной площадке. На подставках были установлены юпитеры, а за пределами освещаемых ими участков стояли группы дымящих сигаретами мужчин.
      Мимо Резника проскочила молодая женщина с тревожным выражением лица, одетая в ярко-синий жакет члена экипажа бомбардировщика и в красные бейсбольные сапоги с белыми звездами по бокам. На спине жакета в самом центре был вышит кулан с поднятым вверх средним пальцем.
      – Наоми! – выкрикнула она в «уоки-токи», который держала в руке. – Мне срочно нужен здесь Лоренс!
      Ответ был настолько пронзительный, что Резник ничего не понял.
      – Вы! – заявила она затем, устремив свой палец на Резника, причем все пальцы ее перчатки были разного цвета. – Идите за фургон. Назад!
      – Я разыскиваю…
      – Назад!
      Резник поднял брови и повернул к фургону. В это время человек, которого он видел за рулем красного «ситроена», отодвинул скользящую дверь и выпрыгнул из машины. Гарольд Рой был одет в синий жакет до талии, сшитые на заказ джинсы и коричневые кожаные сапоги. Белый шарф обвивал ворот красной шерстяной рубашки.
      – Крис, не будешь ли ты добра сказать мне, какого черта мы ждем? Эта сцена была освещена и подготовлена уже пятнадцать минут назад.
      – Лоренс, – произнесла девушка. Ровный тон, которым она говорила, не скрывал ее неприязни.
      – Что с ним?
      – Он переодевается.
      – Именно сейчас? Он меняет костюм? Через полчаса после того, как его вызвали на площадку?
      – Он уже идет.
      – Уже?
      – Уже.
      Гарольд Рой отступил назад на пару шагов и посмотрел вокруг. Некоторые актеры следили за этим словесным обменом, но большинство продолжали беседовать или же стояли, прислонившись к чему-нибудь и явно скучая.
      – Стало известно, что Маккензи хочет спросить, почему мы снова отстаем от графика, – заявил Гарольд, обращаясь ко всем присутствующим. – И я собираюсь проследить, чтобы пострадали за это именно те, кто виноват в срыве съемок.
      Крис повернулась к нему спиной и ушла, оставив ответ за вышитым пальцем на жакете.
      Через несколько секунд она вернулась вместе с актером, которого Резник узнал по рекламе кофе. Худой человек с косичкой в блестящем черном костюме парашютиста семенил за ними, снимая прилипшие нитки со спины жакета актера.
      – Внимание всем, занимайте позиции, пожалуйста. Гарольд Рой отодвинул дверку фургона и закрыл ее за собой. Резник понял, что это не лучшее время, для того чтобы говорить с ним по поводу грабежа в его доме.
      – Алло, – прозвучал голос на другом конце провода.
      – Алло. – Мария смотрела по телевизору сериал «Даллас» Почему ее драгоценный Гарольд никогда не брал что-либо подобное для съемок?
      – Алло, – повторил голос.
      – Кто это? – бросила в трубку Мария. Голос был знакомый, и она подумала, что это кто-то со студии, может быть, даже продюсер. – Это Мак? – спросила она. Теодор Джеймс Маккензи был продюсером и автором «Дивидендов» Когда он был в хорошем настроении, он любил, чтобы его называли Мак.
      – Нет. – Пауза. – Вы знаете, кто это.
      Тогда она поняла. Она повернулась и прислонилась затылком к стене. «Вы никогда не сможете удержать Джона Росса вдали от меня!» – кричала Сью Эллен из арендованного ими двадцатичетырехдюймового телевизора «Сони»
      – Вы знаете, не так ли?
      Дрожащей руной Мария положила трубку.
      Лоренс должен был пройти десять метров по тротуару, посмотреть на свои часы под фонарем, пройти еще пять метров, посмотреть вверх на окна спальни в кирпичном доме и сказать: «Черил, вам никогда не захочется прогнать меня со своей кровати, так помогите мне!»
      Ему пришлось повторять это очень много раз, и, насмотревшись на это зрелище, Резник вернулся к полицейскому, направлявшему движение транспорта.
      – Сколько еще это будет продолжаться? – поинтересовался он.
      Тот посмотрел на свои часы.
      – Не больше часа, сэр. Можете быть уверены.
      – Работают точно по часам, не так ли?
      – На счет. Пять, четыре, три, два, один. Как-будто кто-то нажимает на выключатель.
      Резник кивнул и отошел на несколько шагов. Два худеньких мальчугана, которые тянули за форменные брюки полицейского и пытались сплюнуть на его ботинки, но тан, чтобы он не заметил этого, переключили свое внимание на Резника.
      – Вы с телевидения? – спросил один из них. На его щеке было яркое пятно то ли от ожога, то ли с рождения – определить это было невозможно.
      Резник покачал головой.
      – Я тебе говорил! – заявил его товарищ. Его волосы были подстрижены тан коротко, что проглядывала кожа.
      – Он врет! Вы обманываете, мистер, не правда ли? Я видел вас.
      – Нет, – отмахнулся Резник, отходя от них.
      – Послушайте! – закричал мальчик с пятном. – Скажите нам!
      – На вашем месте я бы был поосторожней, – обратился к ним полицейский. – Он офицер полиции, детектив-инспектор.
      Резник бросил на него благодарный взгляд.
      – Он ваш босс, что ли?
      – Не совсем так.
      – Но он босс. Эй, мистер, прикажите ему что-нибудь сделать.
      – Я скажу, что тебе делать, – это сматываться отсюда, Скрам. – Полицейский отогнал от себя мальчишек, они отскочили от него так, чтобы он не смог до них дотянуться, подошли к стоявшим неподалеку сотрудникам телевидения и стали клянчить у них сигареты.
      – Полагаю, что наивно спрашивать, где их родители, – заметил Резник, и почему они разрешают им бегать по улицам.
      – Лучше, чтобы они были здесь на виду, – отозвался полицейский, – чем вытаскивали радиоприемники из чьих-то машин, копались в мусоре или забирались в дома через окна в ванных комнатах.
      Вот тогда Резник и вспомнил, почему показался ему знакомым водитель, спавший под газетой «Сан».
      Первую порцию виски Мария выпила очень быстро, вторую она заставила себя пить маленькими глоточками и медленно. Она где-то читала, что, если пить спиртное мелкими глотками, то быстрее пьянеешь. Или это только тогда, когда пьешь через соломинку?
      Она переходила из одной комнаты в другую, заверяя себя, что, когда он позвонит снова, она будет готова и совершенно спокойна. На этот раз она будет благоразумной и спросит его, чего он хочет?
      В доме было три телефона, но ни один из них не звонил.
      – Альф?
      Шофер уже больше не дремал, он стоял у фургона-буфета и разговаривал с человеком в белом фартуке, который разрезал на две половинки мягкие булочки.
      – Альфи?
      Он замер, как гончая, почуявшая дичь. Это было так похоже, что было трудно удержаться, чтобы не посмотреть назад в поисках изогнутого тонкого хвоста, который должен был бы вылезать из-под пальто.
      – Сержант.
      – Инспектор, – поправил его Резник. – Не думал, что вы узнаете меня.
      – Вначале не был уверен. – Резник отступил назад и посмотрел. – Из-за волос.
      – Ну и как они?
      – Раньше у вас их совсем не было. Альф Левин провел рукой по голове.
      – Удивительно, не правда ли? Современная технология.
      – Не хотите ли вы сказать, что все это результат трансплантации?
      – Нет. Это парик. Он на мне с тех пор, как я начал работать на телевидении Мидленда. Познакомился с парнями, работающими в гримерной. Произвели замеры, подобрали цвет, поработали. Я, должно быть, единственный водитель в этой компании, у которого есть гарантированная на сто процентов, придуманная мастером прическа. Можно встать против штормового ветра в девять баллов в этой штуке, и все, что случится, это немного поднимутся кончики волос.
      – Давайте поговорим, Альфи, – предложил Резник, бросив взгляд на человека, который теперь разрезал большую связку сосисок.
      – Я думал, этим мы сейчас и занимаемся.
      – Вон там, – указал Резник.
      Альф Левин колебался только мгновение – пока зажигал сигарету и бросал использованную спичку.
      – Если можно, покороче. Чтобы я не пропустил свои сосиски, – попросил он.
      Мария сидела на крышке унитаза в ванной на нижнем этаже и вертела в рунах пустой стакан.
      – Ну давай, звони, ублюдок, – выкрикнула она. – Набирай номер!

      – Вашего инспектора еще нет, как я вижу? Миллингтон вскочил, услышав голос суперинтенданта.
      Коленной он задел край стола, и, хотя со второй попытки ему удалось удержать кружку на месте, большая часть ее содержимого пролилась на его руки, газету, которую он читал, на пол.
      – Нет, сэр. Не видел его после обеденного перерыва. Скелтон кивнул и оглядел комнату – что-то среднее между преподавательской начальной школы и раздевалкой в частном клубе по игре в сквош, на площадке которого он должен быть через двадцать минут.
      – Что-либо передать ему, сэр?
      Короткое покачивание головой, означавшее отрицание.
      – Доброй ночи, сержант.
      Грэхем Миллингтон с трудом выдавил из себя слова благодарности, глядя, как начальник прошел через дверь со спортивной сумкой в руке. Пять геймов с каким-нибудь обливающимся потом адвокатом, потом две порции джина с тоником, перед тем как ехать домой к ужину, который жена поддерживает для него на огне. У некоторых людей все в порядке. Жена же Миллингтона будет в это время на уроке русского языка (по курсу второго года), и ему придется остановиться по дороге домой и съесть бутерброд с ветчиной и сыром на поджаренном хлебе и парой маленьких кружек пива в какой-нибудь забегаловке.
      Он вытащил из кармана носовой платок, вытер облитый стол и свои руки. То, что начальство застало его одного в конторе в такое позднее время, это хорошо, но почему он зашел, когда Миллингтон пил полуостывший чай и просматривал экземпляр «Пентхауза», который нашел в корзине для входящих бумаг Дивайна?
      – Что они знают о вас?
      – Телевидение Мидленда? – спросил Альф Левин. – Они работодатели и только.
      Они сидели за угловым столиком в комнате отдыха, стараясь держаться по возможности подальше друг от друга, а также от группы подменных актеров, которые хвастались тем, как много раз они работали с Майком Кейном и Бобом Хоскинсом.
      – Как давно вы работаете здесь?
      – Восемнадцать месяцев, нет, должно быть, уже около двух лет.
      – Звучит, как приговор.
      Левин поднял свою кружку и отбросил картонный кружочек, который прилип к донышку.
      – Последний был на двенадцать лет.
      – Вышел через девять.
      – Раньше.
      – Хорошее поведение?
      – Отличное.
      Резник наклонился вперед, его локоть почти касался кружки с пивом, к которому он едва прикоснулся.
      – Приятно видеть, что это иногда срабатывает. Что вернуло вас на правильную дорогу?
      – С одной стороны – повезло. Но не только.
      – Надеюсь, вы не собираетесь рассказывать мне, что стали религиозным?
      – Нет. Просто попалась хороший офицер-попечитель.
      – Повезло. Это как найти иголку в стоге сена.
      – И такую же острую. Нашла место, где я мог жить, присматривала за мной, даже водила меня с собой на заседания, на консультации, где дают советы. – Его худое лицо осветилось, с париком он выглядел гораздо моложе своих сорока с чем-то лет. – Смех! Я – и вдруг на консультациях, где дают советы!
      – Они были полезны?
      – Нет, – усмехнулся Левин. – Не в этом дело. Дело в том, что она подняла меня до этого. Впервые я был чист с тех пор, как покинул школу и направился на север, не имея ничего, кроме того, чем наградила природа мою голову, и коробки со слесарными инструментами.
      – Звучит, как глава из «Волшебника из страны Оз», – усмехнулся инспектор. – А вы, Альфи, действительно исправились?
      – Бог тому свидетель. – Левин хлопнул рукой по груди.
      – Не думаю, что он здесь этим вечером, Альфи. – Резник поставил свою кружку и посмотрел вокруг.
      – Я думал, что он везде.
      – А-а, – отметил Резник, – вы-таки стали религиозным.
      – Купил отпущение грехов у Клиффа Ричарда, – заявил Левин.
      – Это идет в зачет?
      – Вы одна? – спросил Грабянский.
      – Да, – промолвила Мария тан тихо, что он едва услышал.
      – Что-что?
      – Да.
      Она представила его улыбку на другом конце линии.
      – Мы должны увидеться.
      – Нет.
      – Мы должны.
      – Зачем?
      – Зачем вы притворяетесь? Она не знала, что ответить.
      – Что, если сейчас?
      – Нет. Это невозможно.
      – Нет ничего невозможного.
      – Гарольд…
      – Ваш муж?
      – Мой муж.
      – Что с ним?
      – Он скоро будет дома.
      – Уберусь до того, как он придет.
      – Нет.
      – Я приду к вам.
      – Нет! – слишком поспешно воскликнула она и услышала, как он засмеялся.
      – Хорошо. Тогда встретимся завтра. И не говорите, что не можете.
      Мария чувствовала себя выжатой как лимон, у нее вспотели руки, да и вся она была мокрая как мышь.
      – Все будет хорошо, – прошептала она и крепко зажмурилась.
      Альф Левин протянул свой пакет с чипсами Резнику, но тот отрицательно покачал головой.
      – Что вы хотите? – спросил Альф. – Чтобы я вывернулся наизнанку перед вами?
      – Не надо много слов, – поднял ладонь Резник, раздумывая, как бы ему лучше подойти к тому, чего он хотел.
      – Чтобы я сообщил о своих партнерах, если такие были?
      – Помогите мне, Альфи. Это ваша обязанность как гражданина.
      – Перековавшегося гражданина.
      – Совершенно верно.
      Альф Левин откинул голову и высыпал в рот все, что оставалось в пакете. Эти хрустящие палочки возбуждали аппетит и вызывали желание пить независимо от того, какого они были вкуса.
      – Еще пива, мистер Резник?
      Когда Левин оттягивал верхнюю губу, у него открывались удивительно длинные передние зубы, такие мощные, что, казалось, они могли перекусить толстую кость.
      – Дело в том, что я с ними теперь не имею ничего общего.
      – Но ведь могли бы.
      – Я мог бы многое.
      – О многом я не прошу. Просто я хочу привести один довод, который, возможно, будет важен для вас.
      – Какой довод?
      – Справедливость всегда должна торжествовать.
      Альф Левин скомкал пакет от чипсов и бросил его себе под ноги. По другую сторону бара задвигались и стали шумно выходить актеры.
      – Пойдемте, мистер Резник, – позвал Альф, – прежде чем отвезти эту ораву, я хочу получить парочку сосисок. – И он подмигнул Резнику.
      Гарольд Рой ничего не ел. Автоматическим движением он отвернул колпачок небольшой серебряной фляжки и опрокинул ее в свою полистироловую чашку кофе. Наблюдавший за ним Резник решил, что он заслуживает сочувствия. Режиссер выглядел как человек, обремененный многими заботами. Кроме того, кофе был ужасный.
      Гарольд смял пустую чашку в руке и бросил ее в мешок для мусора, когда проходил мимо него, направляясь в комнату отдыха. «Достаточно трезв», – отметил про себя Резник, усаживаясь за стойкой бара через три стула от места, где сидел Гарольд.
      Резник слышал, как режиссер заказал большую порцию водки с тоником, и улыбнулся. «Так должен бы поступить я», – подумал он. Каждый вечер его дедушка за ужином клал себе на тарелку маринованную селедку, покрывал ее тонко порезанными кружочками сырого лука, накладывал толстый слой желтого майонеза. Затем черный хлеб. Водка. И так каждый вечер.
      – А вам, дорогуша? – обратилась к инспектору женщина за стойкой.
      – Пива, – попросил он.
      – Пинту?
      – Половину.
      Он сделал первый глоток – под пенной шапкой приятный вкус и температура подходящая. Снаружи раздавался шум заводимых моторов, но отъезжали не все. Входили новые люди, голоса стали звучать громче. Иногда были слышны неприличные словечки, сопровождаемые выразительными жестами. Рядом с Резником сел молодой человек с золотой сережкой в ухе и кожаной куртке, искусно размалеванной краской. В музыкальный автомат были брошены монеты, и первые восемь строк песни Тома Джонса сопровождали несколько голосов. Довольно быстро Резник обнаружил, что к Гарольду Рою проявляет интерес не он один. Прислонившись к стене между табачным автоматом и большой агавой из пластика, преждевременно облысевший человек в широком кожаном жакете разговаривал с хорошенькой черноволосой девушкой в «луноходах», то и дело бросая через ее голову взгляды в сторону бара. «Если он не хочет поговорить со мной, – подумал Резник, – значит, это должен быть Гарольд Рой. В любом случае он необычно вежлив, дожидаясь подходящего времени и не проявляя нетерпения».
      Но не все были такими сдержанными.
      Продюсер «Дивидендов» очень торопился пробиться к своему режиссеру. Он ухитрился пожать несколько рук, похлопать по плечам, подарить несколько улыбок на пути от входа и до места, где и сидел с опущенными плечами Гарольд.
      – Что случилось на этот раз? – поинтересовался он, усаживаясь рядом с ним.
      – Не начинайте, Мак, – произнес Гарольд, не отрывая глаз от стакана.
      – Никто не начинает, Гарольд.
      – Хорошо.
      – Никто ничего не начинает.
      Гарольд устало кивнул, подвинул стакан к женщине за стойкой, показав жестом, что хочет повторить.
      – Насколько я могу судить, финишем и не пахнет.
      – Я думал, вы не будете…
      – Я делаю свою работу, Гарольд. Жаль, но вы, кажется, больше не в состоянии даже изображать, что делаете свою.
      Все вокруг замолкли. Слышался лишь постоянный, неравномерный стук шаров трех бильярдов в соседних барах.
      Глаза Гарольда Роя были тяжелыми и красными от выпитого спиртного и гнева, а также нараставшего стыда. Был момент, когда Резник думал, что Гарольд мог закричать, стукнуть кулаком, выплеснуть в лицо собеседнику опять наполненный стакан. Затем это прошло. Когда он вновь согнулся над стойкой, двадцать человек, казалось, облегченно вздохнули.
      – Сколько сцен мы сняли, Гарольд? Гарольд покачал головой.
      – Мы не можем поговорить об этом утром? В кабинете?
      – Сколько?
      Голос Маккензи был безжалостен. Резник не мог видеть его лица, но знал, что тот получает удовлетворение от этого акта публичного унижения режиссера.
      – Одну? Две на этот раз? Сколько же?
      – Четыре.
      – Сколько?
      – Четыре.
      – Четыре? Как много!
      Гарольд попытался вскочить на ноги, но его каблук зацепился за табуретку, она покачнулась и с грохотом упала на пол. Он неловко устоял со стаканом в руке, водка пролилась на его одежду.
      – Удивительно, – прогремел Маккензи, – что при всей этой водке и другой дряни, которой вы заливаете то, что когда-то могло быть мозгами, вы еще способны держаться на ногах. Это удивительно! – Маккензи придвинулся к Гарольду так близко, что тот мог ударить его. Резник подумал, что, возможно, он сделал это специально. – На тот случай, если это выпало из вашей памяти, у нас есть программа и ожидается, что мы готовимся к эфиру. Если вы позволите кому-либо еще выйти из установленного расписания, то наши передачи сведутся к пятнадцатиминутным эпизодам. – Во взгляде, который он бросил на Гарольда, было только презрение и никакой жалости. – В кабинете, – добавил он, – в восемь тридцать.
      Маккензи ушел так же быстро, как и появился. На этот раз не было ни рукопожатий, ни приятных слов. Он прямо направился к выходу и резко открыл дверь. Сразу заговорило много людей. Резник допил пиво. Гарольд снова был у бара. Сидя на табурете, он дожидался новой большой порции водки. «Каковы у него шансы, – думал Резник, – оставить здесь свою машину и найти такси?»
      Среди общего возбуждения Резник не заметил, как исчез человек в кожаном жакете. Что бы тот ни хотел сказать Гарольду, он, очевидно, решил, что с этим можно подождать до более благоприятного момента. Инспектор посмотрел на часы и согласился с этим. Кроме всего прочего, дома с нетерпением дожидались четыре кота, которых надо покормить. Исключение, очевидно, составляет Диззи, который может сам позаботиться о себе.
      – Доброй ночи, – улыбнулся он барменше.
      – Доброй ночи, дорогуша.
      Голова Гарольда Роя покачивалась из стороны в сторону, его глаза прошлись по Резнику, но он его не видел. Водка и вся другая дрянь, как сказал Маккензи. Резник думал об этом, когда открывал машину и забирался в нее. Он также думал о Маккензи и о том, что заставляет таких людей получать удовольствие от публичного проявления власти, которой они обладают. В армии ему попадались такие люди, причем в количестве, достаточном, чтобы понять, что это не случайный феномен. Он служил под началом одного такого офицера три года. Тот никогда не был более счастливым, чем когда находил повод дать тебе взбучку перед другими, вытереть об тебя ноги и ожидать после всего этого, что ты будешь улыбаться ему и бежать со всех ног, чтобы распахнуть перед ним дверь.
      «Боже! – подумал Резник. – Если я обнаружу, что делаюсь им подобным, брошу службу к чертовой матери».
      Он переключил рычаг на вторую скорость и вывернул на главную дорогу. Менее чем через десять минут он будет снова в центре города.
      «Проблема заключается в том, – рассуждал он, – что сам не замечаешь, как становишься таким. Хотя, – он улыбнулся своему отражению в зеркале, – среди окружающих меня людей, начиная с Линн Келлог и кончая Джеком Скелтоном, нет недостатка в тех, кто похлопает по плечу и направит на «путь истинный».
      Направлять, конечно, будет суперинтендант. Если бы Резник услышал, что родители Скелтона заставляли его носить корсет, он бы этому ничуть не удивился.
      Джек Скелтон сидел в кресле спиной к занавешенному окну. Шум машин на дороге казался далеким, негромким. Он не стал подниматься и включать свет. Он мог видеть контуры спортивной сумки там, где оставил ее, чувствовал слабый запах пота от одежды, в которой играл в сквош. На этот раз он выдержал и не смотрел на тикающие часы восемнадцать минут.
      Кейт, его дочери, еще не было дома.

      Майлз встретил Резника первым. Кот распознал звук мотора его автомобиля, когда тот был еще в конце улицы. Теперь он издавал приветственные мяуканья со стены, по которой бегал с поднятым хвостом. Резник протянул руку и стал поглаживать пушистую голову кота, почесывать его за ушами.
      – Пойдем, – позвал его Резник. – Давай чего-нибудь поедим.
      Прежде чем спрыгнуть на землю, Майлз пробежался по стене, затем пролез через прутья ворот, даже не дав Резнику открыть их полностью. Еще не доходя до двери, инспектор знал, что Диззи уже дожидается его там. Как всегда, он молча и как бы ниоткуда появился в самый решающий момент. Теперь он отгонял Майлза с пути, претендуя на право первому войти в дом.
      Резник включил свет и наклонился, чтобы собрать с ковра корреспонденцию. Четыре конверта и визитная карточка.
      Когда он проходил через прихожую, повеяло холодом, и Резник попытался вспомнить, когда он в последний раз прочищал радиатор. А может, было позднее, чем он думал, и система просто-напросто сама выключилась на ночь.
      Пеппер устроился между хлебницей и кофейником, протянув вперед передние лапы. Показался и грязно-белый кончик хвоста Бада, обвившийся вокруг ножки кухонного стола.
      Майлз и Диззи терлись об обе ноги Резника, громко мяукая.
      – Отстаньте, – прикрикнул он, прекрасно зная, что это ничего не даст.
      Открыв банку, разложил вилкой ее содержимое на четыре миски: зеленую, синюю, желтую и красную, затем посыпал каждую сверху чем-то необходимым для кошачьего рациона, один Бог знает, что это такое. Дал им цельного молока, хотя сам употреблял снятое. «Который теперь час?» – подумал он. Затем смолол две горсти черного кофе, залил его водой. Теперь он почувствовал, что достаточно расслабился, чтобы снять пальто, распустить уже ослабленный галстук, расшнуровать и снять ботинки. В гостиной он выбрал на полке запись Лестера Янга и включил стереопроигрыватель, поставив его на «тихо». Нью-Йорк с Джонни Гарньери: три дня после Рождества и всего ничего до нового, 1943 года. Снова очутиться там, когда все еще казалось возможным. «Я никогда не знала». «Иногда я бываю счастливым».
      Вернувшись на кухню, Резник отогнал Диззи от миски Бада, потом нарезал хлеба, ржаного с тмином, вывалил из банки на тарелку сардин в соевом масле, разрезал небольшую луковицу и разложил кружочки поверх рыбы. Он нашел также достаточно большой кусок сыра и растолок его. Он взял визитную карточку и вместе с сооруженным им бутербродом отправился туда, где играла музыка.
      На карточке по диагонали снизу шла подпись Клер Миллиндер. Карточка выглядела симпатичной, с закругленными углами и красным адресом в верхней части. Надпись на карточке гласила: «Пыталась поймать вас на работе и дома. Почему вы не установите автоответчик?»
      «Вам нужна микроволновая печь, – говорил ему Грэхем Миллингтон. – Тогда вам не придется питаться все время одними бутербродами».
      «Никогда не мог вполне понять, Чарли, – сказал Скелтон в один из странно спокойных дней, – что вы имеете против угрозыска».
      «Дебби считает, что, – слышал он, как Нейлор объяснял Линн Келлог, – если мы внесем деньги за машину для мойки посуды сейчас, то она окупит себя гораздо раньше». Резник не мог вспомнить, было ли это до рождения их ребенка или после этого.
      Лестер исполнял популярную когда-то «Только ты, только я». Вначале звучал один хор, затем трио, искусно размещенные, превосходно исполненные соло, рассыпанные по линии мотива. Мягкий и быстрый вздох под звук щеток и ухмылку Сида Катлетта и затем, с полным спокойствием человека, уверенного в своих руках и умении, Лестер создал из той же последовательности звуков другую песню, другую мелодию, связанную с предыдущей, но исключительно его собственную.
      Для чего эти руки? Для чего эти звуки? А где твое воображение?»
      Резник не поставил автоприставки к своему телефону по одной причине: каким еще путем оградить себя от плохих новостей? Посланий, которые вы не хотите слышать?
      Он видел фотографию Лестера Янга, сделанную в 1959-м. Янг в студии со своей трубой в руке, но не играет. Костюм, в котором он снят, кажется слишком большого размера, даже по моде тех дней, как если бы он усох в нем. Его голова опущена вниз, щеки ввалились. В левой руке футляр, которым он закрывает мундштук. Может быть, он думал, что поставит его на место и больше никогда уже играть не будет. Возможно, сосуды в его горле уже лопнули и происходило внутреннее кровоизлияние.
      Кофе был уже готов. На кухне Резник взял конверт, который, в отличие от тех, в которых приходили деловые письма, не был коричневым, и адрес на нем не был напечатан на компьютере. Он пытался сообразить, сколько прошло времени с тех пор, когда он видел этот почерк. Сколько лет? Он хотел порвать его на две, четыре, шесть, восемь частей, рвать, пока конверт и письмо не превратятся в конфетти.
      – Сюда.
      Он поднял Бада одной рукой и усадил его на колени. Чашка кофе закачалась на подлокотнике кресла. Мелодия внезапно оборвалась, не закончили музыкальную фразу саксофон и рояль. В дверях стоял Лестер с инструментом у рта, но теперь он смотрел в сторону. Как если бы что-то непрошенное, из другого времени, внезапно ворвалось в дверь из далекого 1943-го. Предупреждение. Призрак.

      Звонок прозвучал около семи утра, это становилось уже привычным. Большей частью такой звонок означает, что хозяин или хозяйка дома, еще не очнувшиеся полностью от сна и не выпившие еще своей первой чашки чая, обнаружили, что заднее окно в доме разбито, а дверь распахнута настежь. Может быть, что-либо одно, а возможно, и то и другое. Обычно проходит какое-то время, прежде чем гнев выплеснется наружу.
      Риз Стэнли и без того был в гневе. Снега на Обергургле было крайне мало – десять сантиметров на нижних склонах (десять!) и только пятнадцать сантиметров мелкого рассыпчатого выше. Его жена и дочь-подросток проводили время в шикарных заведениях, предназначенных для отдыха лыжников, оставляя там его деньги, а сын ухитрился сломать все пальцы на левой ноге. Идея взять его с собой оказалась просто лишней тратой времени и денег.
      Всю дорогу от Гатвика Ризу пришлось бороться со сном и удерживать машину в правом ряду, в то время как все вокруг него спали, ворочались и храпели.
      Наконец приехали домой, а там это…
      Дежурный сержант тщательно записал все подробности, редактируя бранные выражения.
      – Держите, Марк, – сказал он, протягивая лист бумаги Дивайну (тот проходил мимо). – Это для вас.
      Дивайн бегло просмотрел бумагу, когда поднимался по лестнице, шагая через две или три ступеньки сразу. «Почему нормальные люди держат так много ценностей дома, а не в банковском сейфе? Если бы это был какой-то старый пенсионер, прячущий пятьдесят фунтов под матрасом, его еще можно было бы понять, бедного старого педераста. Но это…»
      Дивайн бросил пальто на спинку стула и отправился за чайником. Ему предстояло многое сделать, прежде чем Резник и Миллингтон явятся и будут совать везде свои носы. Подробности других ночных грабежей, полученные сообщения – все это должно быть рассортировано, положено в папки и готово к тому, чтобы оказаться на столе инспектора вместе с его кружкой крепкого, без сахара, чая.
      Последняя страница, первая страница, третья страница… чего он действительно хотел бы – это положить минут на десять ноги на стол и расслабиться с газетой в рунах.
      – Ваши идеи? – осведомился Резник, глядя вокруг. Миллингтон, Дивайн, Нейлор, Келлог, Патель – никто из них, казалось, не горел особым желанием высказать свое мнение.
      – Семейство выехало на зимний отдых, а из всего, что существует в области безопасности: ревун, охрана и все прочее, имеется только сигнал тревоги на стене, который бездействовал в течение последних восемнадцати месяцев. Очень много общего с работой у Роя. Что вы думаете об этом?
      – Ворам везет? – предположил Дивайн, отодвигая стул в тень, подальше от стола инспектора.
      – Повезло, что они не залезли туда раньше, – сказал Миллингтон. – Что толку в сигнале тревоги, если он даже не подключен?
      – Его наличие, сэр, – заявил Патель, соединив вместе пальцы. – Средство устрашения.
      Миллингтон отвернулся, игнорируя его.
      – На этот раз оно никого не напугало, не правда ли? – заметил Дивайн.
      Резник двумя пальцами отбивал дробь на оборотной стороне крышки стола.
      – А если это ограбление не было спонтанным, сэр, – начала Линн Келлог.
      – Не было чем? – прервал ее Дивайн.
      – Спонтанным. Ну, это не было случайностью. Не было, как вы сказали, везением. Счастливым случаем.
      – Используется это слово газетой «Сан»? – подал голос Нейлор. На его лице заиграла улыбка, редкая в эти дни.
      – Только в кроссвордах, – заявил Миллингтон, целиком и полностью человек газеты «Мейл».
      – Если это было так, сэр, – продолжала Линн, глядя на Резника и возвращая разговор к обсуждаемому вопросу. – Я хочу сказать, что, если те, кто сделал это, действовали на основе какой-то информации, почему они ждали до последней минуты?
      – Может быть, хозяева вернулись раньше, чем предполагалось? – заметил Дивайн.
      – Правильно, – произнес одобрительно Резник. – Хороший пункт. Может, они так и поступили. Обязательно уточните это, когда будете там.
      «Боже мой! – удивился Дивайн. – Он согласился со мной!»
      – Спросите об этой сигнализации. Кто установил ее, кто отключил, зачем?
      – Сэр, – обратился к инспектору Грэхем Миллингтон, – не был ли там…
      – Ллойд Фоссей.
      – Да, Ллойд. Я ожидал, что он появится с подобным делом.
      – Фоссей работал на одну местную фирму по безопасности, а потом был уволен, – объяснил Резник. – Мы думали, что он мог сделать что-либо из мести…
      – Используя свои знания, чтобы подзаработать, – вставил Миллингтон.
      – Но мы не могли привязать его ни к чему.
      – Скользкий ублюдок.
      – Может, на этот раз нам повезет больше, Грэхем, – Резник посмотрел на своего заместителя.
      – Сделаю все, что смогу, сэр, – ответил Миллингтон, – после того как разберусь с этим китайским бизнесом.
      – Еще одна шайка косоглазых педерастов, – произнес тихо Дивайн.
      – Почему вы тан сказали? – спросил Патель.
      – Так просто.
      – Но вы сказали…
      – Забудьте это.
      – Нет, мне не нравится…
      – Не сейчас, – остановил их Резник ровным голосом. – Через десять минут я должен увидеться с суперинтендантом, и поэтому у нас не остается времени, чтобы дать Марку совет, как избежать ловушек расовой нетерпимости.
      – Какой нетерпимости? – возразил Дивайн обиженно. – Все, что я сказал, было…
      Резник сурово посмотрел на него, и тот сразу замолк.
      – Я попытаюсь присоединиться к вам после обеда, – сказал Миллингтон.
      – Хорошо. – Резник посмотрел на часы. – Марк, вначале съездите в дом Стэнли. Если обнаружите что-либо важное, позвоните сразу сюда. Кевин, интересно выяснить, не застрахован ли этот дом и тот, который снимает семейство Рой, одной и той же компанией. Проверьте снова вспышку подобных грабежей, которая случилась недавно, и посмотрите, нет ли какой-либо связи с этими. Посмотрите, не сможете ли вы узнать, приходил ли кто-нибудь проверять владения перед тем, как были согласованы условия страховки. Если окажется, что сейчас работают те же грабители, что и в прошлый раз, и они пользуются внутренней информацией, нас не может удовлетворить только их арест, нам нужен также и источник информации. Все ясно?
      Резник встал. Зашуршали подошвы, задвигались стулья.
      – Линн, – обратился он к девушке, когда все стали выходить, – вы возвращаетесь в торговый центр?
      – Да, сэр. – Ее голос не выражал особого энтузиазма.
      – Позднее я могу оказаться там. Я разрешаю вам купить мне кофе.
      – Слушаюсь, сэр.
      Резник коснулся плеча Пателя. Молодой детектив тут же вскочил.
      – Вы были правы, остановив Дивайна, – заметил он. – Хотя я не думаю, что он понял.
      – Нет, не понял, сэр.
      – Вероятно, мне следовало позволить вам попытаться объяснить ему.
      Патель смотрел на инспектора, не произнося ни слова.
      – Мария Рой, – спросил Резник. – Как вы оцениваете то, что она рассказывает?
      – Звучит неубедительно, сэр.
      – Противоречиво?
      – Совершенно верно.
      – Она все еще утверждает, что двое мужчин, ворвавшиеся в дом, – маленького роста и черные?
      – Высокие, сэр. Высокие и черные. Они росли все время, пока я был у нее.
      – Но все равно черные?
      – О да, сэр.
      – Может быть, она дальтоник? – подмигнул ему Резник.
      – Я не думаю, что это так, сэр. Как я заметил за свою жизнь, дальтоников не так уж много.
      Резник кивнул.
      – Тогда я удивляюсь, зачем она лжет.
      «Боже мой! – подумала Мария Рой. – Что со мной происходит? Я должна посетить врача, психиатра, а не стоять здесь, прячась в дверях и дожидаясь встречи с преступником». Ей казалось, что она дышит тан часто и громко, что это слышат все проходящие мимо. Она вынула руки из карманов, стянула палец за пальцем перчатки, смяла их в ладонях и вновь засунула руки в карманы. Зачем она выбрала это пальто? Оно совсем не смотрится, выглядит не элегантно. Она подняла воротник, затем снова опустила его, потому что в таком виде она выглядела, как шпионка, и, кроме того, так не шло к ее лицу. Стрелки часов на «Каунсил Хаус», очевидно, никогда не подойдут к одиннадцати.
      Она снова застегивала верхнюю пуговицу на своем пальто, когда увидела его. Грабянский прокладывал себе дорогу между стайками сизых голубей, разгуливающих по площади.
      Резник любил садиться на крайний с конца стойки табурет или следующий сразу за ним. Таким образом он сидел около емкости с апельсиновым соком и смесителем молочных напитков, а не у нагревателя-мармита, сохраняющего теплыми булочки с сосисками и выпечку, и тем самым избегал соблазна съесть их.
      – Через десять минут, – пообещала Сара, одна из двух девушек, которые работали здесь. – Ладно?
      Резник поднял большой палец, показывая, что это его устраивает. Аппарат по приготовлению кофе «эспрессо» напоминал старомодный паровоз, и часто приходилось подолгу ждать, когда он наберет достаточное количество пара.
      Вошли и устроились две дамы лет под шестьдесят. Они положили свои пакеты с покупками, заказали по чашке чая и закурили. Большинство других клиентов составляли торговцы с крытого рынка, которые пили чай из своих собственных кружен, обычно хранившихся под стойкой, и обменивались шуточками.
      Резник думал над словами Скелтона, которые тот сказал ему сегодня напоследок: «Что касается источника информации, Чарли, если такой вообще существует, не предполагаете ли вы, что он может быть ближе к дому?»
      – Прекратите это, – заявила Мария.
      – Прекратить что?
      – Вы знаете что.
      – Что?
      – Глазеть.
      Они были наверху, над магазинчиком игральных карт, в заведении, которое называлось «чайной комнатой», хотя ни один из них не пил чая. Они сидели у окна с видом на центр города. Внизу была площадь с ее паннами и алкоголиками, собирающимися вокруг фонтанов, и превосходной серой каменной громадой «Каунсил Хаус» с мозаикой и монументальными львами по обе стороны широкой лестницы. Проехал полупустой зеленый автобус, свернувший на улицу, которая поднимет его до колонн реставрируемого театра. Продавец газет кричал о выходе утреннего выпуска. Стайка пропускающих уроки ребятишек каталась на роликовых коньках. Количество пар, стоящих около подвижного стенда с кожаными пальто, сократилось. Прошла группа парней в рубашках с короткими рукавами, с усами и татуировкой. Все как обычно.
      – Не надо!
      Это был шепот, но одновременно и восклицание, внезапное, как скрип тормозов.
      Головы все же обернулись. Грабянский только улыбнулся похотливой уверенной улыбкой. Его рука лежала на ее коленке. Подол ее юбки оставался там, куда он его сдвинул, двигался только его большой палец, поглаживающий кругами ее ногу под коленкой и выше.
      – Все в порядке? – спросила официантка, выполняя свою обычную скучную обязанность.
      Мария только сузила глаза, откинула назад голову и вздохнула.
      – Почему вы не отойдете? – сказал Грабянский довольно вежливо. – Когда нам понадобится что-либо, мы позовем.
      – Что мы делаем? – спросила Мария. Большой палец Грабянского оставался без движения, и Мария могла говорить.
      – Пьем утренний кофе, – он улыбнулся. – Одиннадцатичасовой – тан его называют?
      «Это своего рода истязание, вот что», – подумала Мария. Он снова начал водить пальцем. Она ухватилась за него, крепко сжав его ладонь. Он, пошатнувшись, перекинул свою левую ногу за ее правую и сильно прижал, тан что ей пришлось откинуться назад, чтобы не перевернуться вместе со стулом.
      – На нас смотрят люди.
      – Вам это только кажется.
      – Им же все видно.
      – Что?
      – Что вы… делаете.
      – Что я делаю?
      «Сводишь меня с ума», – подумала Мария. – Они намазывают масло на свои булочки, – заявил Грабянский, – ставят маленькие хорошенькие галочки на списки своих покупок, думают о том, не сходить ли им сделать пи-пи. Они не смотрят на нас.
      – Послушайте… – начала она.
      – Да?
      – Вы все еще…
      – Да?
      – Вы не сказали мне…
      – Что?
      – Вы говорили по телефону, вы говорили… что вы что-то хотите.
      Грабянский рассмеялся глубоким горловым смехом. Мария была поражена этим звуком, почти рычанием, и она представила его в постели. Он снова засмеялся и сжал ее ногу. Мария удивлялась: как он узнает, о чем она думает?
      – Будьте любезны, – подозвал Грабянский официантку.
      – Да? – Женщина была уставшей, хотя и молодой, с тусклым обручальным кольцом на пальце. На потертом черном платье был гофрированный белый фартук. Мария думала, что такие носят только в порнографических видеофильмах, которые ее муж иногда находил восхитительными после того, как принимал достаточную дозу кокаина.
      – Счет.
      – Одну минутку, сэр, я…
      – Мы уходим…
      – Сейчас.
      Официантка посмотрела на блокнот, который свисал с ее талии, суетливо полистала его, оторвала листок, оставив корешок на месте, разорвала листок на две части и положила на стол около нетронутой чашки Грабянского.
      – Благодарю вас, – бросил он, положив в ее руку пятифунтовую бумажку. Затем он обвел мимо нее Марию. – Мы еще обязательно зайдем к вам.
      – Вы всегда так поступаете? – спросила Мария, когда они оказались на улице.
      – Как – так?
      – Я не знаю. Возбужденно. Самонадеянно.
      – Нет, – ответил он, – не думаю. – Он направился к стоянке такси на южной стороне площади.
      – Вы пользуетесь этим, не так ли?
      – Чем – этим?
      – Ну, вы знаете.
      Грабянский покачал головой. Азиат, водитель такси, прервал разговор с товарищем и поспешил открыть дверь машины.
      – Никогда не видел нужды в этом, – заявил Грабянский, забираясь в машину следом за ней.
      Они сидели несколько секунд молча. Водитель смотрел на них через плечо.
      – Тогда поехали, – махнул рукой Грабянский. Мария повернулась к нему в неуверенности.
      – Дайте ему ваш адрес.
      Резник выпил две чашки «эспрессо», просмотрел местную газету, обменялся с Сарой традиционными фразами. Взгляд на часы подсказал ему, что больше нет времени дожидаться Линн, увлеченной, по-видимому, предстоящим показом мод. Он остановился около первого продовольственного магазина. Купил фунт копченой колбасы, полфунта сушеных грибов, две унции укропа и кусок пирога с маком. В зеленном ряду, примыкавшем к рыбному рынку, он приобрел январскую капусту и огурец. На прилавке с сырами он выбрал ярлсберг и крепкий чеддер. Затем купил маринованную селедку, хрен и сметану в последнем на выходе продовольственном магазинчике. Здесь, как и в первом, продавщица говорила с ним по-польски, зная, что он ее понимает, а Резник отвечал по-английски.
      У него бывали моменты, когда он начинал думать, что недостаточно продать дом, а нужно продать абсолютно все, подать прошение о переводе в какой-либо другой город, другое место.
      Но он знал, что никогда не сделает этого – здесь была его жизнь.
      По другую сторону торгового центра, недалеко от эскалатора и часов «Эммет», стояла группа поляков в пальто, кепках в клеточку, с сигаретами, зажатыми в ладонях. Они говорили о прошлом: медалях, военных кампаниях, о борще и суровых зимах. Их привлекла сюда работа на аэродромах и шахтах, а затем они остались. Водка для этих мужчин будет всегда иметь вкус и запах рябины или зубровки, вишни или меда.
      Когда Резник был молодым, единственно известная ему водка производилась в Уоррингтоне.
      Он спустился на лифте на стоянку автомобилей. Через десять минут он будет в «Мидленд телевижн», где, как он надеялся, сумеет переговорить с Гарольдом Роем.

      Маккензи был на ногах с шести часов. Сок из двух апельсинов, овсяная каша, посыпанная пророщенными зернами пшеницы и отрубями. До этого он двадцать минут плавал в бассейне, продумывая распорядок предстоящего дня. Сейчас он был в кабинете. Затемненное стекло в разделительной перегородке отражало широкоплечего человека в синем блейзере с двумя рядами золотых пуговиц, отутюженных брюках, галстуке с золотой заколкой – человека, не старше тридцати пяти, хотя на самом деле ему было на десять лет больше.
      Он сел за стол, подкатился на кресле с роликами к монитору и вставил кассету в видеомагнитофон. На экране появилась первая сцена, заснятая в предыдущий день.
      Маккензи подтянул к себе блокнот в жесткой обложке, снял колпачок с ручки и принялся заносить в блокнот замечания. Он надеялся, Гарольд помнит о том, что на восемь тридцать назначена их встреча. Он предпочел бы, чтобы этот тяжелый разговор состоялся до того, как придут другие сотрудники. Дело не в том, что он считал их присутствие помехой, просто по опыту знал, что слухи распространяются быстрее, чем факты.
      Маккензи поморщился, глядя на сцену на экране, подумал, как много зрителей заметят легкое вздрагивание, краткое колебание у актера, прежде чем он бросился в страстные объятия ведущей актрисы. Но и тогда они могут отнести это на счет плохого запаха из ее рта, а не сексуального неприятия ее актером.
      – Мак…
      Маккензи нажал кнопку «пауза» и повернулся.
      – Мак, я хотел застать вас пораньше… – В дверях стоял сценарист сериала Роберт Делевал.
      – Слушаю вас, Роберт.
      – Эта сцена… Я хотел, чтобы вы взглянули на нее.
      – Роберт, я бы сделал это, если бы была возможность.
      – Это немного, всего несколько изменений. Маккензи передернул плечами.
      – До того, как придут другие, я должен просмотреть то, что мы засняли вчера. Совещание в четверть десятого. – Он обратился к Роберту Делевалу с улыбкой, означающей конец разговора. – Вы знаете, как обстоят дела.
      – Может быть, мне проговорить тогда с Гарольдом? – Делевал посмотрел на зеленые листки сценария в своей руке.
      – А вы не думаете, что ему и так достаточно? Делевал покачал головой.
      – Но, Мак, эти строчки совершенно не ложатся в текст. Я не уверен, что они вообще имеют какой-либо смысл.
      – Несколько поздновато решать это теперь. Вы этого не находите?
      – Я их даже не видел до вчерашнего дня. Кто-то изменил их после того, как они были одобрены всеми.
      – Кто-то?
      – Есть у вас соображения – кто?
      Роберт Делевал, прежде чем ответить, несколько секунд смотрел на продюсера.
      – Нет.
      – Я переговорю с Гарольдом по этому вопросу, не беспокойтесь. Оставьте это мне. Мы что-нибудь подправим.
      – Требуется все переписать.
      – Оставьте это мне. – Маккензи протянул руку в ожидании, когда Делевал передаст ему полдюжины листов. Он переждал, пока тот не вышел из комнаты и зашагал по коридору, потом разорвал страницы пополам, еще раз и бросил их в ближайшую корзину.
      – Писаки! – провозгласил он на весь кабинет. – Без них мир был бы лучше.
      Гарольд Рой забыл о договоренности с продюсером. Он проснулся поздно, в поту, с отвращением к запаху, исходящему от его собственных простыней. Мария плавно передвигалась в своем домашнем халате с отвлеченным выражением лица за исключением тех моментов, когда она поглядывала на себя в зеркало. Над головой Гарольда все еще висел призрак пропавшего килограмма чистого кокаина, и каждый раз, когда он заворачивал за угол или входил в какую-либо дверь, он ожидал встретиться лицом к лицу с его хозяином.
      Господи, как он дал уговорить себя. «Послушайте, Гарольд, – говорил тогда этот человек. – Что вы теряете? Я утверждаю, что ничего. Но, с другой стороны, что вы можете выиграть? Выиграть! Вы получите свой процент, назовите это небольшой платой за хранение. Я не могу оставить его у себя в данный момент. У меня возникли проблемы. Женщина, вы знаете, как это бывает. Я должен уехать. Все, что я прошу, – чтобы вы сохранили это. Не надо ничего трогать, не надо залезать в пакет. Вы получите вашу долю. Это я обещаю. Двухнедельное, нет, месячное снабжение. Послушайте, Гарольд, это хороший товар. Вы должны помнить это».
      И Гарольд ушел с килограммом кокаина в чемоданчике. Если бы тогда было возможно остановить поток слов, вылетавших изо рта этого человека! Но его нельзя было заставить замолчать.
      – Вы запоздали, Гарольд.
      – Я знаю, Мак, прошу извинить.
      – Ладно, не беспокойтесь. – Маккензи обхватил его рукой за плечи. – Пойдемте позавтракаем.
      – Я уже завтракал.
      – Тогда пойдемте выпьем кофе.
      – Я думал, у нас совещание?
      – Так оно и есть.
      – Тогда зачем нам идти пить кофе?
      – Там нам легче будет беседовать.
      – А чем плохо это место?
      – Ничем.
      Сотрудники и секретарь уставились на зеленые экраны своих мониторов. Их пальцы лежали на клавишах, но не двигались.
      – Это рабочий кабинет, не правда ли?
      – Ну и что?
      – Мы собираемся поговорить о нашей работе?
      – О чем же еще?
      – Тогда давайте говорить здесь.
      Маккензи вздохнул. Что случилось сегодня утром с этим сопляком?
      – Вам нужны свидетели. Это вы хотите сказать?
      – Я говорю, что это дискуссия, что это совещание, и я хочу, чтобы оно состоялось здесь. Что-нибудь не так?
      – Нет, ничего.
      – Прекрасно.
      – Вы не думаете, что за кофе это было бы приятней?
      – Мак!..
      – Да.
      – Что бы вы ни собирались сказать, говорите.
      – Я приглашаю другого режиссера.
      – Что?
      – Я приглашаю…
      – Вы не сделаете этого!
      – Приглашаю другого…
      – Вы не можете.
      – Гарольд…
      – Вы не имеете права!
      – Послушайте, Гарольд. Дайте мне возможность объясниться.
      – Это мой сериал!
      – Нет, Гарольд, вы – всего-навсего режиссер.
      – Вот именно.
      – Это – мой сериал. Мой!
      – Вы наняли меня.
      – Ну и что?
      – У меня контракт.
      – Я знаю и это.
      – Тогда вы чертовски здорово знаете, что не можете выгнать меня и взять другого режиссера.
      Маккензи покачал головой. Он не думал, что это произойдет таким вот образом.
      – Гарольд, это уже сделано.
      – Что вы имеете в виду? Что сделано? Ничто не может быть сделано. Что за чепуху вы городите?
      – Мы должны сесть и поговорить об этом. Работа…
      – Нам не о чем разговаривать.
      – Надо договориться.
      – Не о чем договариваться!
      – Гарольд, он приступает сегодня. Сейчас. Утром.
      – Кто это? Кто приступает к работе сегодня утром? Кто?
      – Фриман Дэвис.
      – Фриман Дэвис?!
      – Он прилетает в Ист-Мидленд из Глазго. Без пяти одиннадцать. Я посылаю машину встретить его.
      – Фриман Дэвис не может управлять даже движением на проселочной дороге!
      – Он получил премию телевидения британских вооруженных сил.
      – Для получения такой премии не требуется особого умения.
      – Дешевый выпад, Гарольд.
      – Это он дешевый режиссер.
      – Нет, Гарольд, это вы были дешевкой, – ухмыльнулся Маккензи. – Пятнадцать или более лет в этом бизнесе, и вы все еще… даже дешевле, чем уборщик Клафам Коммон в тихий субботний день. Дэвису придется платить деньги, которые наше производство с трудом может себе позволить.
      – Тогда вместо того, чтобы посылать шофера, направьте послание: «Возвращайтесь в Глазго. Вы нужны Шотландии».
      – Он нужен нам. Потому что, как бы это ни было дорого, все-таки это дешевле, чем провал всего сериала.
      – Это абсурд. Провала не может случиться. После всего, что уже сделано…
      Маккензи достал из кармана конверт.
      – Вчера в Лондоне состоялось специальное заседание правления компании. Если мы будем отставать от графика съемок хотя бы на полдня, они разорвут контракт и взыщут с меня свои потери. – Он постучал конвертом по столу. – Это было передано мне по факсу в гостиницу вчера вечером.
      Он протянул конверт Гарольду, но тот мотнул головой и уставился в пол.
      – Мы не увольняем вас, Гарольд. Гарольд медленно поднял глаза.
      – Не думайте тан. Ни в коем случае. Не надо так думать. Нет. Вы будете работать вместе. Фриман и вы. Один из вас может репетировать с актерами, оставаясь на площадке, а другой в это время займется редактированием, монтажом заснятых сцен, чтобы мы могли видеть, сколько уже сделано, что еще нужно. Конечно, под вашим наблюдением. Вы – старший партнер, Гарольд. Фриман понимает это. Я бы не предложил ему эту работу, если бы он не согласился на такой расклад. Я полагаю, что это было для него основным побудительным мотивом принять предложение, так как давало ему шанс поработать с таким опытным режиссером, как вы.
      Гарольд знал, что все смотрят на него, ожидая его ответа, но не знал, что сказать. Он стоял на своем, боролся за свою позицию, никто не посмеет утверждать, что он сделал меньше, чем надо. Теперь он чувствовал внутри себя пустоту и боялся, что если откроет рот, то любой звук, который может появиться оттуда, будет настолько слабым, что его никто не услышит.
      Он повернулся и тихо вышел из кабинета. Маккензи перебросил через стол конверт, который вытащил из кармана.
      – Поместите его лучше в дело. Никогда не знаешь, когда это может понадобиться нам вновь.
      Секретарь вынула из конверта сложенный лист бумаги – он был чистым.
      На стоянку въехал красный «фольксваген», на боковом стекле которого был приклеен зеленый ярлык с указанием, что использовать надо бензин без добавки свинца. Из-за руля выбралась высокая женщина пяти футов и восьми или девяти дюймов ростом, ботинках на номер больше, чем нужно. Она схватила с заднего сиденья бело-кремовое пальто длиной в три четверти, накинула его на плечи и закрыла двери машины. Затем бросила ключи в сумочку мягкой черной кожи, которую прижала рукой к боку. Ручка от сумочки соскочила с плеча и болталась в такт ее шагам.
      – Разве я знаю вас? – бросила она, не сбавляя шага, Резнику, сделавшему попытку заговорить с ней.
      – Нет-нет, я не…
      – Может быть, вы скажете, что встречали меня раньше?
      – Боюсь, что нет.
      Она остановилась и посмотрела на него. Это был плотный, почти толстый человек в лоснящемся костюме, который блестел сильнее, чем ботинки.
      – Я собирался справиться о дороге. Она кивнула.
      – Куда?
      – У меня встреча с Гарольдом Роем.
      – Приемная за углом того белого здания, вон там.
      – А, вы знаете его?
      – Да. Мы работаем вместе.
      – Вероятно, вы могли бы проводить меня к нему?
      – Думаю, вам лучше обратиться в приемную.
      – Это будет быстрее?
      Ни слова не говоря, она двинулась в глубь двора, Резник пошел рядом, стараясь идти в ногу, но скоро почувствовал, что если им предстоит длинный путь, то он не выдержит темпа.
      – С какой целью вы собираетесь увидеться с Гарольдом?
      – Вы не его агент?
      – Нет.
      Она остановилась около одностворчатой двери с табличкой «Входа нет».
      – Думаю, Рой вас не ждет? Я имею в виду, что не хотела бы провести вас мимо охранника и потом узнать, что вы пришли для того, чтобы вручить судебную повестку или что-то в таком роде.
      – Я могу обещать вам, что этого не будет. Да, кроме того, я звонил и договорился о встрече.
      – Хорошо. – Она толчком распахнула дверь и придержала ее, чтобы позволить пройти Резнику.
      – Вы не из полиции, правда?
      – Почему вы спросили об этом?
      – Ну, не знаю…
      – Я выгляжу как полицейский?
      – Нет.
      Они пошли по длинному узкому коридору, со стенами, выкрашенными в неброский оттенок зеленого цвета. По необъяснимой причине в середине прохода стоял вращающийся стул. Резник позволил ей обогнать себя на полшага, чтобы видеть, как покачиваются в такт шагам ее черные волосы, отливающие при движении красным золотом.
      – А вы думаете, что мистера Роя могут арестовать? – спросил он.
      Она обернулась к нему.
      – Только из-за его вкуса.
      – Вам не нравится, как он одевается?
      Женщина остановилась. Они были почти в самом конце коридора.
      – Вы видели его работы? Что-либо, сделанное им?
      – Нет, по-моему.
      – Если бы вы видели… – На ее губах заиграла улыбка. – Забудьте. Забудьте, что я сказала. Я никогда не говорила этого. Хорошо?
      – Хорошо.
      – Ни слова!
      Резник кивнул в знак согласия. Ее глаза были зелеными и одновременно коричневыми, и, хотя она больше не улыбалась, в ее глазах сохранялась смешинка.
      Первый коридор переходил во второй, более широкий. По обе его стороны на стенах висели в рамках фотографии и афиши.
      – Вы пойдете дальше по коридору и свернете в первый поворот направо. Производственная комната «Дивидендов» будет в самом конце.
      – «Дивиденды?»
      – Это сериал, который снимает Гарольд. – Резник двинулся в указанном направлении, но почти тут же снова услышал ее голос: – Если его там не окажется, значит, он уже в студии. Студия номер три. Назад по коридору – и шагайте, пока не увидите табличку.
      – Спасибо.
      – Дайана Вулф, – сказала она. – На случай, если мы снова окажемся на одной стоянке.
      Резник собирался протянуть ей руку на прощание, но не был уверен, что поступил бы правильно. Пока он раздумывал, она зашла в дамскую комнату. Так что он даже не успел сказать ей своего имени.
      В производственной комнате было два человека, но ни один из них не был Гарольдом Роем. Резник нашел его около входа на студию, когда Гарольд клал телефонную трубку, закончив разговор со своим агентом. Это его последний агент. Каким же надо быть идиотом, чтобы продолжать выплачивать 10 процентов сладкоречивому, бывшему в детстве звездой, мальчику, у которого уже появляется лысина и для которого понятие «бизнес» означает сидение полдня в «Гручо клубе» со «Скрин интернэшнл» в руках. Особенно когда в подобной ситуации он способен дать только один совет: продолжайте переговоры и следите за осанкой.
      – Мистер Рой…
      – Гарольд…
      – Гарольд…
      Резник появился в то же время, что и Роберт Делевал, размахивающий листками сценария, и ассистентка Крис в бейсбольных ботинках, украшенных звездами.
      – Гарольд, мы должны сделать что-либо с этим диалогом.
      – Пять минут, Гарольд, и мы будем готовы снимать. Гарольд Рой зажал обеими руками уши, закрыл глаза, открыл рот и издал почти беззвучный вопль. Когда он снова раскрыл глаза, Крис вздернула плечи и удалилась. Резник и Роберт Делевал оставались на своих местах.
      – Вы слышали, что она сказала? Пять минут.
      – Но не с этим сценарием, Гарольд.
      – Что плохо со сценарием? Кроме того, что он написан вами?
      – Не этот, я этого не писал. – Делевал махал листком перед лицом Гарольда Роя. – Не этот набор чепухи.
      Гарольд выхватил листки из его руки.
      – Этот набор чепухи существует потому, что ваше творение было действительно набором чепухи. А у меня всего четыре минуты и несколько секунд, чтобы превратить эту чепуху в телевизионную программу.
      Он оттолкнул сценарий обратно автору и повернулся к двери в студию. Резник встал так, что дверь могла открыться только на шесть дюймов.
      – Я звонил, – напомнил он.
      – Четыре минуты, – заявил Гарольд.
      – Этого может оказаться достаточно, хотя я не могу обещать…
      – Я не знаю, о чем пойдет речь.
      – О грабеже, сэр.
      – Грабеже? Что… – И затем он вспомнил. – Вы…
      – Резник. Детектив-инспектор.
      – О! Черт побери! – Гарольд посмотрел на часы и на зеленую лампочку над дверью студии. Если Маккензи действительно собирается пригласить Фримана Дэвиса, то Гарольд должен взять все в свои руки до того, как тот появится. По крайней мере две сцены готовы, и еще одна будет готова к съемке до обеда.
      – Я вижу, что вы очень заняты, – сказал Резник, – но имеются одна или две вещи, которые надо проверить.
      – Моя жена…
      – Я знаю. Мне надо лишь уточнить некоторые детали. Это не займет много времени.
      В памяти Гарольда Роя возникла картина: он становится на колени на кровать и заталкивает пакет с кокаином в самую глубину сейфа.
      – Как только это будет уточнено, – заверил Резник, – мы не станем вас больше беспокоить. Не будет необходимости тревожить вас снова.
      Гарольд прислонился к стене около двери.
      – Инспектор, поймите меня. Позвольте мне закончить эту первую сцену. Она несложна. Займет не больше часа. А когда будет готовиться другая сцена, мы сможем поговорить. – Он оторвался от стены. – Это лучшее, что я могу предложить.
      – Хорошо, – согласился Резник. – Если я могу сделать пару звонков из вашего кабинета…
      – К вашим услугам.
      Гарольд Рой отправился в студию, и когда Резник пошел обратно по коридору, то обнаружил, что рядом с ним идет Роберт Делевал.
      – Вы детектив?
      – Да.
      – Вы занимаетесь убийствами?
      – Иногда.
      – В таком случае я, может быть, еще увижусь с вами.
      – Почему? – Резник посмотрел на него.
      – Потому, – заявил с чувством Делевал, – что, если этот ублюдок будет продолжать убивать мои сценарии, как он делал до сих пор, я могу кончить тем, что убью его.

      Он не прикасался к ней всю дорогу: ни в такси, ни когда свернули на подъездную дорожку, ни на ступеньках, когда стоял прямо за ней, а она, нервничая, искала ключом замочную скважину. Вот почему, когда он положил широкую ладонь своей руки ей ниже спины, она чуть не упала.
      – Подождите, – попросила она. – Подождите.
      Ее голова была неловко прижата к стене. Низенький столик с газетами, рекламными проспектами, письмами больно врезался ей под коленки.
      – Пойдемте наверх.
      Но его большие пальцы уже потирали ее соски, а голова приближалась к ее груди.
      – Как вас зовут? Я не знаю даже вашего имени.
      – Грабянский.
      – Нет, ваше имя.
      – Ежи.
      – Что?
      – Джерри.
      – Но вы сказали…
      – Так меня крестили. Ежи.
      – Когда вы его заменили?
      – Когда перестал ходить на исповедь.
      – Когда это было?
      – Когда я не мог больше ставить в неловкое положение священника.
      Она посмотрела на него, ожидая, что он улыбнется. Мария лежала, облокотившись на подушки, на ее лице почти не оставалось косметики. Она не стала утруждать себя и оставила лежать снятые вещи там, где они были брошены: в ногах кровати, на ковре, на лестнице. Она просто влезла в коротенькую рубашку из кремового шелка.
      – Ежи, – позвала она.
      – Хорошо, – расплылся он в улыбке. – Сейчас ты дашь мне отпущение грехов.
      Она подвинулась к нему и стала поглаживать кожу у него под мышкой, такую мягкую и удивительно гладкую. Он почти весь был такой гладкий, как молодой человек, и упругий, совсем не рыхлый. Она изогнулась сильнее и уткнулась лицом в его плечо. Одна ее грудь прижалась к его ребрам. Мария сказала еще что-то, но он не расслышал. Грабянский знал, что, если они останутся в этом положении длительное время, у него начнутся судороги. Он уже испытывал желание помочиться.
      – Может, она и не самая умная женщина в мире, – говорил Гарольд Рой, – но в хороший день она может отличить черное от белого. Она может забыть копченого лосося и прийти домой с минеральной водой и какими-либо новыми вычурными панталонами вместо еды. Но мы ведь говорим не об этом, не так ли?
      Он предложил Резнику мятную таблетку, положил одну себе в рот и почти тотчас растер ее зубами. Это было для него постоянным разочарованием, так как он предпочитал, чтобы таблетки таяли во рту до тех пор, пока не превратятся в тоненькие лепешки, как на причастии.
      – Она, должно быть, была напугана, мистер Рой.
      – Она была в ужасе. Потеряла рассудок. Как было бы с любой другой женщиной на ее месте.
      – В таких обстоятельствах она вполне могла впасть в панику.
      – Ужасное положение.
      – Оно могло быть и хуже.
      – Представляю себе.
      – Я имею в виду – для вашей жены. Гарольд Рой зажмурился на несколько секунд.
      – Мне не хочется даже думать об этом, – проговорил он.
      – Даже когда она говорила с полицейским, – продолжал Резник, она все еще находилась в состоянии шока.
      – Запуталась, вы хотите сказать?
      – Совершенно верно.
      Резник посмотрел, как Гарольд Рой засунул в рот еще одну мятную лепешку. «Спиртное и всю другую гадость вы используете для того, чтобы засорять то, что однажды могло бы быть мозгами» – пришли ему на память слова Маккензи.
      Гарольд знал, который час, и не глядя на часы. Сегодня все шло по графику. Чтобы так держаться, он должен быть в студии не позднее чем через десять минут.
      – Инспектор, если…
      – Иногда бывает, что люди, даже невиновные, делают какое-то заявление, а потом боятся изменить его, считая, что это может поставить их в положение виновного. – Резник подождал, когда Гарольд посмотрит на него. – Вы понимаете, о чем я говорю?
      – Да.
      – Если ваша жена хочет изменить свое заявление по какой-либо причине – если по прошествии времени она вспомнит все более ясно, – пусть она поставит нас в известность об этом.
      – Конечно, она сделает это. Я имею в виду… конечно…
      – Вспомните, может быть, что-то из ее рассказа содержит намек на… как бы это лучше выразить… на то, что у нее появились новые мысли? Скажем, вспомнила что-то еще?
      – Нет. Ничего.
      Через перегородки со стеклянными панелями он видел людей, которые склонились перед мониторами, разговаривали по телефону, пили кофе. «Если они посмотрят сюда, – думал Гарольд, – то увидят, что я уединился с неряшливо одетым полицейским офицером, вместо того чтобы заниматься работой».
      – Инспектор… – Рой встал.
      – Конечно, – успокоил его Резник, – я понимаю. Они постояли еще некоторое время, глядя друг на друга.
      – Может быть, вы поговорите с женой. Если у нее есть что-либо для нас, подскажите ей, чтобы она связалась с нами.
      Гарольд Рой кивнул, открывая дверь.
      – Кем бы ни были люди, ворвавшиеся в ваш дом, чем скорее мы оставим их без работы, тем лучше будет для общества. Особенно пока еще есть шанс вернуть вашу собственность или, по крайней мере, часть ее, то, от чего они не смогли избавиться сразу.
      Каким-то образом Гарольд почувствовал, что его почти обвиняют в чем-то, не понимая, однако, в чем именно.
      – Вы сможете найти дорогу, инспектор?
      – Да, конечно. Не буду задерживать вас дольше, мистер Рой. Благодарю за предоставленное мне время.
      Одежда из модного ателье, дорогая прическа. Резник смотрел, как он прошел через нагромождение комнат, ускоряя шаг, пока не скрылся из виду. Хотя Резник не знал точно почему, но он был уверен, что ему нужно будет поговорить с Гарольдом Роем еще раз. А может, и не один.
      По тяжести ее тела, изменившемуся дыханию Грабянский понял, что Мария уснула. Повернув голову, он посмотрел на часы-радио, стоявшие около кровати. Не удивительно, что его желудок пока еще тихо, но начал напоминать о себе. Он должен был поесть что-нибудь в той чайной. У той официантки, полной грации и изящества. Грабянский заулыбался: какое удовольствие он бы получил, если бы сидел там с ней, а не с Марией, щупая ее под столом, а все другие, зная об этом, старались бы не смотреть в их сторону, и в то же время делая все возможное, чтобы подглядеть так, чтобы это было незаметно.
      Из уголка рта Марии на грудь Грабянского стекала струйка слюны.
      Это было хорошо, даже лучше, чем он представлял себе. У него были времена, когда весь секс ограничивался коротким общением в несвежих постелях и слишком высокой, на его взгляд, оплатой. При этом чувство удовлетворения проходило очень быстро.
      Мария тяжело вздохнула и отодвинула голову, за ней изо рта потянулась дорожка слюны, похожая на растянутую нить жевательной резинки.
      – Извини. Я заснула.
      – Все в порядке.
      Он взял край простыни и осторожно вытер ей уголок рта.
      – Что ты делал?
      – Когда ты спала? Было много вещей, которые я мог делать. – Он улыбнулся ей, и она подумала: «Боже, вот человек, который видит меня такой, какая я есть, без грима, с затуманенным взором, пускающей слюну, и он улыбается мне так мило». – Смотрел на тебя.
      – Это все?
      – Думал.
      – О чем?
      Он расплылся в улыбке. Его рука вновь потянулась к ее груди.
      – Это все? – повторила Мария.
      Грабянский быстро скинул одеяло и заметил острое разочарование в ее глазах, даже озабоченность.
      – Если я сейчас не освобожу свой мочевой пузырь, я лопну.
      – Вторая дверь налево, – крикнула она вслед его исчезающему заду.
      Затем, когда она снова растянулась на кровати, то вспомнила, что он уже знает дом достаточно хорошо.
      Резник шагал по узкому коридору, по которому вошел в студию, вспоминая Дайану Вулф и сожалея, что не придумал хорошей причины найти эту женщину, кроме той, что хотел бы снова взглянуть на нее.
      «Забавляетесь шуточками, инспектор?» Он будто бы слышал ее голос в своей голове, видел выражение ее лица.
      Резник прошел на стоянку машин и встретился лицом к лицу с Альфи Левином.
      – Мистер Резник.
      – Альфи.
      Появилась ли она только сейчас или вышла наружу, будучи до этого глубоко спрятанной, в любом случае Альф Левин не смог замаскировать тревогу, которую испытал при внезапном появлении своего старого врага Резника.
      – Все еще ищете Гарольда Роя?
      – Уже нашел.
      – Не очень-то он популярен здесь.
      – Я начинаю понимать это.
      – Вы не единственный человек, который разыскивает его, кстати.
      Резник отступил в сторону, чтобы дать дорогу двум парням в комбинезонах, которые несли пятиметровую лестницу. От них пахло сигаретным дымом и краской.
      – Вы хотите сказать мне что-то, Альфи?
      – Не в том плане, как вы думаете, мистер Резник.
      – В каком же, Альфи?
      – Просто хочу сообщить некоторые сведения, такие, какие получаешь при разговорах. Не стучать. Ничего подобного.
      Резник кивнул и стал ждать.
      – Худой тип, с почти голой макушной… – Резник заметил, что, не отдавая себе отчета, он смотрит на парик Альфа Левина, – …крутился здесь, когда я ставил фургон. Спрашивал, не знаю ли я, когда они закончат сегодня с этими «Дивидендами».
      – Вы знали?
      – Да, но я не собирался докладывать ему.
      – Почему?
      – Будь все в порядке, он пошел бы через приемную, не правда ли? Как всякий другой.
      – Что ему тогда было нужно, по вашему мнению? Альф Левин покачал головой, вытащил одну руку из кармана брюк и протянул ее Резнику ладонью вверх.
      – Думаю, у бедняги большие неприятности. Не хочет, чтобы видели, что он не может позволить себе приличные ботинки…
      – Ботинки?
      – Да, он носит кроссовки, причем грязные. Крутится здесь, чтобы прижать Роя, – я так думаю. Вытянуть что-либо в долг или еще в том же духе. Вероятно, это актер, от которого отвернулась удача.
      – Вы видели его здесь раньше?
      – Может, раз или два.
      – Он разговаривал с Роем, искал его? Альф Левин, подумал немного.
      – Не могу утверждать, мистер Резник. Но я могу сказать, когда я видел его в последний раз.
      – Ну, – усмехнулся Резник, – это и я могу сказать. Помните, я был там прошлым вечером?
      – Еще бы не помнить.
      – Тогда вы, наверное, не забыли, о чем мы говорили?
      – Вы говорили…
      – Вы подумали над этим?
      – Я сказал вам…
      – Я не предлагаю, чтобы вы доносили на кого-либо, Альфи. Что мне нужно – это какой-либо случайный разговор. Что-то вроде этого. Ничего больше.
      – Не верю я вам, мистер Резник.
      – Было бы лучше, если бы вы поверили.
      – Для кого? Для вас – да. Это так. Но для меня?.. Резник положил руку на плечо Альфа Левина, сознавая, что это вызовет у него поток воспоминаний.
      – Не вредно подстраховаться, Альфи. Теперь, когда вы встали на праведный путь, небольшая страховка – это такая вещь, о которой вы должны подумать.
      Резник обошел Левина и направился к своей машине, не спуская глаз со стоявшего на обочине «ситроена» Гарольда Роя. Он считал вполне возможным появление поблизости какой-то темной личности. «После вчерашнего я должен был проверить его описание по нашим архивам, – мелькнуло в голове Резника. – Нельзя быть таким небрежным. Если бы это случилось с Дивайном или Нейлором, я устроил бы им взбучку».
      Когда он проезжал мимо поста охраны, то подумал, добыл ли Кевин Нейлор что-либо, что могло бы повести дело в другом направлении, а может, Грэхем Миллингтон успел возобновить знакомство с Ллойдом Фоссеем. Следует шевелиться быстрее, или получится, как в прошлый раз, когда ограбления прекратились еще до того, как они завершили расследование. И преступники просто испарились.
      На Марии Рой было очень мало одежды, но на Джерри Грабянском и того не было. Он стояла рядом с кушеткой и не могла сдержать дрожь в ногах.
      – Я вижу, ты купила водки, – отметил он с улыбкой, которая уже стала для нее привычной. – Я предполагал, что ты так и сделаешь.
      Вот именно это спокойное самодовольство ей и нравилось в нем. Этого не было у его напарника Грайса. Тот был совсем другим – резкий, совсем без юмора. В ее представлении Грайс мог смеяться только над такими шутками, в которых люди испытывали унижение или боль.
      – Хочешь выпить? Мария покачала головой.
      «Здесь я его увидела впервые, – думала она, – в этой комнате, когда он переступил порог и заставил меня задрожать – почти как сейчас. Только взгляните на него – стоит голый так натурально, как будто все это принадлежит ему. Мужчина, который знает, что у него еще хорошее тело и что ему нечего стыдиться себя: своих чувств, поступков, поведения».
      Подойдя к ней, он поставил стакан на стол, чтобы освободить руки.
      Они, как ребятишки, которые только что узнали, что это такое; как парочка, забравшаяся в чужую кровать после встреч в машинах и кинотеатрах. Мария вспомнила, когда она впервые была с мужчиной, парнем – ей было семнадцать с чем-то. Она соврала матери, нахально посмотрела на отца, села на вечерний поезд до Уэймаута и встретилась с ним в открытую около пирса, как и договаривались. Две ночи в гостинице с небольшим количеством кукурузных хлопьев и жидким чаем. Потом она испытывала такую боль, что едва смогла дойти до станции.
      – Нам надо поговорить, – сказал Грабянский.
      – Не сейчас.
      – А чем это время хуже другого? Она посмотрела на него.
      – Ты уверен в этом?
      – Ну, может быть, несколько погодя. – Он усмехнулся.
      – Да, – прошептала Мария, коснувшись его и закрыв глаза.
      Как он говорил матери и отцу и неоднократно повторял в период своего взросления, он не верил в Бога. Ни в какую его ипостась. Нет, объявил он, если только он не родится снова в Тупело, штат Миссисипи, в двухкомнатном летнем домике. Ему понравилось, как при этих его словах отвисла челюсть отца, а в глазах матери появилось выражение ужаса, как при сильной боли. Но теперь все так закрутилось, что Гарольда Роя можно было уговорить поверить в чудеса. Даже в Иисуса в ботинках из синей замши.
      Во-первых, он не дал повода этому полицейскому схватить его за шиворот, во-вторых, закрыл Делевала в комнате с машинисткой и стопной бумаги, дав указание переписать части сценария, которые Гарольд вообще не намерен использовать. Затем он занялся главными вещами: костюмы и грим надо будет сменить, с этим согласны все; сделал необходимые замечания по звуковому оформлению; у тех артистов, которые забыли свой текст, заменил его другим, нисколько не хуже. Закончив с этим, отснял все запланированные сцены и еще одну, которая была оставлена в резерве. Кроме того, провел репетицию первой сцены из числа запланированных на следующий день.
      Фриман Дэвис, загоревший после недельной съемки рекламного ролика какого-то шоколада в Марокко, был предельно любезен со всеми. Он продемонстрировал ряд прекрасно выполненных зубов, когда заявил, как он стремился воспользоваться шансом поработать с одним из настоящих «профи» в этом бизнесе. Гарольд пожал ему руку с таким же показным энтузиазмом, а затем Маккензи увел Фримана, чтобы тот взглянул на материал, который они уже отсняли.
      «Поганый ублюдок»! – подумал Гарольд.
      Он был в прекрасном настроении, когда вышел из студии. Впервые за многие годы он почувствовал себя окрыленным. И даже Мария не испортит ему настроения. После ужина они могут начать вторую бутылку вина, и он отыщет одну из тех видеокассет, которые купил на Хай-стрит.
      Он был в таком хорошем настроении, что заметил Стаффорда, только когда избежать встречи было слишком поздно.
      Засунув руки в карманы своей парки, скрестив ноги и балансируя на носках кроссовок, Алан Стаффорд стоял у фургона и ждал. Гарольд застыл, когда тот повернул голову, потом нагнулся и быстро проскочил между двумя «вольво», не будучи, однако, уверенным, что проделал это достаточно незаметно. Он собирался ждать, выглянуть из-за машины и проверить. Но вместо этого пошел быстрее, побежал, делая широкую дугу, между рядами припаркованных автомобилей и стремясь попасть к месту, где стоял его «ситроен». Торопливо оглядываясь через плечо, он убедился, что Стаффорд его не преследует. Может быть, его реакция была достаточно быстрой и Алан вообще его не заметил. Теперь уже темно и делается еще темнее, не было ничего, что выдало бы его, позволило опознать.
      Неожиданно ему на память пришло недавнее событие: художник, с которым он работал над парой предыдущих лент, потянулся через стол за сигаретой и упал вниз лицом. Ему было сорок семь лет. Трагедия!
      – Гарольд!
      При звуке этого голоса у Роя раскрылся рот, зажмурились глаза, адреналин мощной струей хлынул в кровь. Алан Стаффорд выступил вперед, оторвавшись от крыла «ситроена». Тусклый оранжевый свет фонарей странным образом освещал его худое лицо, скрытое под капюшоном парки.
      – В чем дело, Гарольд?
      – Ничего, я…
      – Вы не хотели встречаться со мной.
      – Нет, я…
      – Избегаете меня?
      – Нет, Алан, я не знал, что вы… я не видел вас.
      – Вы не видели меня?
      – Нет.
      – Вы пробежали пятьдесят метров, чтобы не столкнуться со мной.
      – Откуда вы взяли!
      – Вы всегда возвращаетесь к своей машине таким путем?
      – Да. Но я…
      – Делаете упражнения, Гарольд, бег трусцой. – Он вытянул руну и схватил Роя указательным и большим пальцами за рубашку, прихватив также и кожу. – Не перетрудитесь, Гарольд. Опасно носить на себе лишний вес человеку вашего возраста… – он сильно защемил его своими пальцами, – и с вашим аппетитом.
      – Да, я… Я знаю, очень странно, я только что подумал…
      – Что, Гарольд?
      – То же самое. – Хм?
      – То же, то же самое, о чем вы говорили. Я должен… делать… какие-то… упражнения.
      Стаффорд сжал пальцы сильнее и больнее и только после этого отпустил его.
      – Как наш секрет? – спросил Стаффорд, улыбаясь и придвинувшись к нему вплотную. Метрах в пяти от них прошли, оживленно беседуя, два человека. Гарольд чуть не окликнул их.
      – Все в сохранности? Гарольд кивнул.
      – В сохранности и безопасности?
      – Конечно.
      – В вашем сейфе?
      – Да. Где же еще?..
      – Ничего, ничего, Гарольд. Не беспокойтесь. Просто он мне понадобится.
      – Скоро?
      – Завтра. Послезавтра. Я еще точно не знаю, но скоро. Хорошие новости, а, Гарольд? Вы сможете получить вашу долю вклада. Пять процентов, об этом мы вроде?..
      – Десять.
      – О да! – Стаффорд засмеялся. – Конечно, десять. Десять процентов прибыли на одно кило, вы можете рассчитывать на тысячу двести фунтов, Гарольд. Это очень много денег, причем за что? Просто за хранение. Солидная прибыль, если даже вы возьмете натурой.
      – Я знаю, – пробормотал Гарольд. У него во рту все пересохло. Он просил Бога, чтобы голос не выдал его состояния. С ним бывало такое и раньше, когда ему очень хотелось, чтобы он мог актерствовать с большей убедительностью.
      – Достаточно хорошая для вас сделка, если не проявлять жадность.
      – Разумеется.
      – Хорошо, Гарольд.
      Он был настолько близко, что Гарольд почувствовал его дыхание на своем лице, запах сыра, дешевого лосьона и джина. Что-то твердое и металлическое плотно прижалось к ноге Гарольда. Он хотел взглянуть вниз, но одернул себя и стал смотреть в лицо Стаффорда, пытаясь найти в нем причину или значение происходящего.
      – Вчера вечером в баре, – спросил Стаффорд, – у вас была встреча? Ну, парень, с которыми вы пили у бара.
      – Я ни с кем не пил. Просто поговорил с Маккензи несколько минут, и все.
      – Сегодня он здесь снова. Вас видели вместо.
      – Тот инспектор?..
      – Резник.
      – Я до сегодняшнего дня никогда не говорил с ним.
      – Так это что, совпадение, что он был в том же баре и сидел через несколько стульев от вас?
      – Должно быть. Я не знаю, не помню…
      Острие лезвия стало давить еще сильнее, так что Гарольд с трудом сдержал крик. Вокруг них хлопали двери автомобилей, заводились моторы. Несколько раз фары на мгновение освещали их и отворачивали в сторону.
      – Если я обнаружу, что вы меня подставляете…
      – Какой смысл мне это делать? Алан, послушайте…
      – Этого я еще не знаю. Но я не собираюсь рисковать.
      – Алан, я уже говорил вам раньше. Это дело с полицией не имеет ничего общего с вами, с… вы знаете…
      Мужчина в тяжелом синем суконном пальто остановился у машины слева от Стаффорда и поднял капот. Он насвистывал песню любви Баттерфляй из первого акта. Гарольд предпочел бы быть сейчас на каком-либо холме с видом на Нагасаки или в любом другом месте, только не здесь.
      Повернувшись, человек поклонился Гарольду, который узнал его в лицо, но не мог вспомнить, как его зовут.
      – Что-нибудь не так? – спросил человек.
      – Нет, – отозвался Гарольд. – Все нормально.
      – Угу. – Человек косо взглянул на Стаффорда, который попятился от него так, чтобы его не могла достать рука этого человека. – Я думал, что у вас села батарея или что-либо еще в этом роде.
      Гарольд провел языком по нижней губе.
      – Все в порядке. Машина на ходу.
      – Хорошо. – Человек кивнул, повернулся и забрался в машину. Прежде чем он отъехал, в набирающем влагу воздухе разнеслись звуки увертюры к опере Пуччини.
      – В восемь часов, Гарольд, я позвоню вам. Скажу, куда принести материал.
      – Утра?
      – Ясное дело. И, Гарольд… – Стаффорд похлопал по боковому карману своей парни —…если по какой-либо причине вы не появитесь с тем, что принадлежит мне, если что-нибудь будет не так, я надеюсь, мне нет необходимости объяснять, что тогда произойдет.
      Когда позднее Гарольд Рой перебирал в памяти эти события, он ни разу не мог ясно вспомнить, как Алан Стаффорд уходил между стоявшими автомобилями. Зато он совершенно отчетливо чувствовал, как острое лезвие поднималось по внутренней стороне ноги и упиралось в пах.

      Первой мыслью Грабянского было, что женщина на кровати была удивительно знакомой, вторая мысль подсказала ему, что это Мария. Третья мысль заставила его запаниковать так, что он почувствовал желчь на языке, – очевидно, в спальне Роя была скрытая камера.
      – Ты посмотри на это! – Грайс развалился в кресле у телевизора с большим пакетом подсоленного арахиса, медовых кукурузных хлопьев и банной диетической пепси-колы.
      – Где ты взял это?
      – Эй, послушай, что с тобой?!
      – Какого черта?..
      – Грабянский, спокойнее!
      Вскочивший Грайс смотрел, как его партнер перебирает кнопки управления. После третьей или четвертой попытки он нашел нужную кнопку, и три фигуры исчезли с экрана.
      Грабянский уставился на него, стоя перед телевизором и видеоплейером. Грайс не часто задумывался над разницей в двадцать или немногим более фунтов, на которые Грабянский был тяжелее, над его более быстрой реакцией или скоростью. В этом не было необходимости.
      – Посмотри… – начал Грайс.
      – Нет!
      – Посмотри…
      – Нет. Это ты смотришь. Ты зритель. Ты – этот вонючий… как его?…да… соглядатай… человек, подглядывающий через щелку в чужие спальни. Неудивительно, что это место уже все пропахло дерьмом. Сидеть здесь целый день, набивая себя всей этой дрянью, дергаясь над…
      Грабянский подошел ближе, с желанием ухватить Грайса за плечи и швырнуть его через всю комнату. Грайс почувствовал это. Но он знал также, что скоро этот порыв пройдет. Это было видно по тому, насколько быстро гнев исчезал из глаз партнера.
      – Где ты достал это?
      – Аппаратуру? Взял в аренду. Плату берут вместе за обе вещи. Не дороже, чем сходить в сортир!
      – А пленка?
      – Ты знаешь, где мы ее достали. Руки Грабянского повисли.
      – Черт! – Он отвернулся и подошел к окну, постоял немного и направился к двери.
      – Джерри, – предложил Грайс, следуя за ним, – давай я налью тебе выпить чего-либо. Посмотри сюда: пока ты был занят делом, я сделал некоторые запасы.
      Посреди кухни стояли картонная коробка с полдюжиной бутылок спиртного, две упаковки пива, по четыре банки в каждой. На разделочном столике около газовой плиты лежали банки с супом, с сардинами, уже нарезанный хлеб.
      Грайс наклонился к коробке.
      – Шотландского виски? Водки? Я купил водку двух сортов. Я никак не могу запомнить, какая тебе больше нравится.
      – Оставь.
      – Я только что купил…
      – Оставь.
      – Хорошо.
      Грайс пожал плечами, покачал головой. Он принес свое диетическое питье, вылил все, что оставалось в бутылке, в стакан и добавил немного виски.
      – Эта пленка из сейфа, правильно? – решил уточнить Грабянский.
      – Правильно.
      – О Иисусе!
      – Если это как-то тебя утешит, не видно, чтобы это ей доставляло особое удовольствие. «И в самом деле, – подумал Грайс, – она выглядела так, будто у нее мигрень». Однако он удержал эту мысль при себе, так как не считал, что в этот момент Грабянский оценит шутку.
      – Послушай, Джерри, – спросил Грайс через пару минут, – как все прошло?
      Грабянский застыл, уставившись на него.
      – Нет. Я имею в виду – когда ты сделал ей наше предложение, как она восприняла его?
      – О Ллойде Фоссее, сэр. – Миллингтон встретил Резника на маленькой площадке для парковки полицейских автомашин и пошел рядом с ним к участку. – Когда я его видел в последний раз, он жил в Саттоне в обшарпанном доме и ездил на старом фургоне, на борту которого было написано с ошибками его имя. Теперь он занимает отдельный дом и, по рассказам соседей, ездит на «ауди».
      – Вышел в люди, – заметил Резник, поднимаясь по лестнице.
      – Переехал девять месяцев назад. И заплатил без малого триста тысяч.
      «Хотел бы я, чтобы кто-нибудь предложил столько за мой дом, – подумал Резник. – Да что там. Хотя бы половину этого. Хоть что-нибудь».
      – Даже если дом кругом заложен, – Миллингтон распахнул дверь в кабинет и отступил в сторону, чтобы пропустить Резника, – ему все равно пришлось достать где-то огромную кучу денег.
      – И вы не думаете, что он скопил их, обслуживая системы безопасности?
      – Когда он въезжал, он представился как консультант по электронному наблюдению. Кажется, он использует свой дом для проведения демонстраций. Вытащите крокус из клумбы, и вы будете оглушены по самые уши сигналами тревоги.
      – Крокус? – удивился инспектор.
      «Правильно, – подумал он, – я тоже знал несколько таких штучек». В конце комнаты Патель перестал печатать докладную и старался поймать взгляд Резника. Дивайн раскачивался на задних ножках стула и со скучающим видом слушал кого-то по телефону.
      – А сам Фоссей? – спросил Резник.
      – Медовый месяц, сэр. Ожидается дома послезавтра.
      – Канарские острова? – попробовал догадаться Резник. – Турция?
      Миллингтон покачал головой.
      – Бенидорм. Испания.
      – По крайней мере, это не Скегнесс.
      – Закройте глаза, сэр, и трудно будет отличить. Так они говорят.
      Резник знал, что Миллингтон вывозил жену и детей каждое лето в Девон, а каждую осень на неделю к родителям жены куда-то к северу от Абердина. В прошлое Рождество жена побывала в России в туристической поездке с посещением трех городов. Сам Миллингтон оставался дома и наряжал елку.
      – Сэр, – обратился к нему Патель.
      – Минутку… – Резник поднял руку с широко растопыренными пальцами.
      – Я связался с несколькими фирмами по безопасности, – продолжил Миллингтон, – чтобы выяснить, не знает ли кто-либо, чем занимается Фоссей. Получается вроде так, что он заводит разговоры с разными людьми, ходит по их домам, производит много шума, болтает о необходимости установки системы и в большинстве случаев приводит кого-то, чтобы наладить ее.
      – И берет свои проценты со всей суммы.
      – Естественно.
      – Хорошая работенка, если ухитриться найти такую. А если система, которую вы рекомендовали, не предохраняет от воров, вы просто не получите в этом месте в следующий раз работы.
      – Точно, – подтвердил Миллингтон. – Кстати, видимо, есть еще дома, которые он хорошо осмотрел и где его потом не взяли в качестве консультанта.
      – Мы можем это проверить?
      – Трудно, по крайней мере, пока я не смогу добраться до Фоссея и не найду возможности посмотреть его бумаги. При условии, конечно, что он ведет какие-то записи.
      – Стоит проверить все фирмы по безопасности, выяснить, какие контакты он имел с ними.
      Миллингтон кивнул.
      – Я выделю человека, чтобы он занялся этим, сэр. Фирмы на 137–143 желтых страницах справочника. Может быть, Нейлора, когда он закончит проверять штат страховых компаний.
      – А вы устроите встречу Фоссею по его возвращении?
      – Рейс БА-435. Я его поприветствую при возвращении.
      Миллингтон отошел. Патель все еще ждал. Резник повернулся к Дивайну, еще слушавшему в полуха затянувшийся телефонный вызов.
      – Риз Стэнли?
      – Тянет резину, сэр. Нет снега. Вернулся на два дня раньше, как мы и говорили.
      Резник принял информацию к сведению, поманил Пателя.
      – Я наткнулся на полицейского, который ходил в дом семьи Рой, сэр, того, который взял заявление от Марии Рой.
      – Наткнулся на него?
      – Я сделал так, чтобы было похоже на это, сэр. Я думал, что так будет лучше.
      – И?..
      – Он считает, что что-то было не тан. Пытался объяснить это инспектору Харрисону, но того это не заинтересовало. Сказал ему, чтобы он записал заявление миссис Рой и забыл об этом.
      Грабянский достал из плейера пленку семьи Рой и убрал ее подальше от глаз Грайса. Не потому, что тот вздумает смотреть ее второй раз. Всем известно, что, когда речь идет о сексуальной привлекательности, плоть одного мужчины является ядом для другого, а Грайс видел достаточно, чтобы сделаться вегетарианцем.
      Грабянский, вставший утром нормальным человеком с хорошим юмором, чувствовал себя отвратительно, как скучающий по любви теленок. Весь опустошенный. Слишком большая плата за обмен телесными жидкостями. Он всегда знал, что обрезание волос у Самсона было символом, обозначающим что-то другое.
      – Что она сказала о нашей идее? Ты думаешь, она пойдет на это?
      Грабянский действительно чувствовал себя неважно. Он уже несколько часов не открывал своей книги о птицах.
      – Ты объяснил ей, насколько невыгодно не заплатить?
      – Да, – промычал Грабянский неуверенно.
      – Ты должен был делать что-либо, кроме… Хорошо, все в порядке, не обижайся. Нет необходимости ругаться из-за этого. Мне просто надо быть уверенным.
      – Тан будь уверен. Я выложил ей все. – Грайс подавил в себе смешок. – Как мы планировали. Уличная стоимость кило кокаина двадцать четыре тысячи фунтов, и она все время поднимается. Возвращаем им в руки за двадцать – без лишних разговоров.
      – Что она ответила?
      – Я же сказал тебе.
      – Повтори еще раз.
      – У них хороший шанс получить двадцать тысяч в течение сорока восьми часов, поскольку Англия должна стать победителем на следующем мировом чемпионате по футболу.
      – Она что, фанат?
      – Хорошо, она не сказала этого, но смысл тот же.
      – Скажи точно, что она говорила.
      – То, что она сказала, звучит так: ад замерзнет, пока они смогут достать такую крупную сумму.
      – И каким был твой ответ? Кроме того, что ты перекрестился.
      – Я не крестился.
      – Давай к делу.
      – Она сказала, что, во-первых, ее муж был дураком, согласившись хранить эту штуку, что теперь он напуган до смерти, все время оборачивается, боясь, что хозяин товара подумает, что его обманывают, и расправится с ним. Ее Гарольд боится, что этот человек порежет ему лицо, переломает ноги и убьет.
      – Как она относится к этому?
      – Мария? Она думает, что это будет здорово. Особенно последнее.
      – Она хочет, чтобы ее старика убили?
      – Предпочтительно медленно, но она удовлетворится и пулей в затылок.
      – Боже! Что он ей сделал?
      – Не тан уж много.
      – Здорово! Она хочет его смерти, чтобы ты и она могли вальсировать до захода солнца.
      Грабянский поднялся, взял свой бинокль и пошел к окнам.
      – Положи эту штуку и послушай меня. На улице темно. Все, что ты можешь увидеть, это уличные фонари и окна ванных. – Он дотронулся до руки Грабянского. – Так что? Полдня секса, и она укладывает чемодан. – Он ткнул пальцем в пах Грабянского. – Что там у тебя, кстати? Управляемая ракета?
      – Дело не в том, что… – начал Грабянский.
      – Я знаю, – не дал ему закончить Грайс. – Я могу обойтись без лекций об удовольствиях секса. Наибольшее удовольствие я получаю, когда ложусь на спину и все остальное доверяю массажной примочке номер девять. Как и массажистку, меня больше интересуют деньги.
      – Она скажет ему и попытается добиться, чтобы он согласился. Она обещала мне это.
      – Поспорю, что она поклялась, а сама надеется, что ее любимый Гарольд окажется покойником.
      – Нет. Она скажет ему.
      – Ты думаешь, он согласится?
      – А ты бы не согласился?
      – Я бы вначале предложил двенадцать тысяч, подождал, когда ты придешь и предложишь семнадцать с половиной, потом поторговались бы, и мы сошлись бы на пятнадцати. После чего начал бы думать, где раздобыть эту сумму.
      – Он может продать машину, поговорить с управляющим своего банка, снять деньги со страховки – вот что он может сделать, – заявил Грабянский. – Думаю, он может найти пятнадцать тысяч.
      – Надеюсь. Сидение здесь с килограммом какаина вредно сказывается на моих нервах.
      – У тебя их нет вовсе.
      – Поправка: не было.
      – Не беспокойся. Если он даже наполовину тан напуган, как говорит она, он заплатит.
      Желудок Грайса издал низкий шипящий звук, похожий на тот, который создает шар в кегельбане, медленно катясь по деревянному желобу.
      – Мы собираемся есть? – Грабянский взглянул на суп и сардины.
      – Позднее.
      – А чем плохо это время?
      – Дела не только у тебя. Я должен встретиться с одним человеком по поводу некоторой собственности.
      – Арендовать или покупать?
      – Грабить.
      – Хочешь, чтобы с тобой пошел и я?
      – Как хочешь.
      – Оставлю это тебе. Приму ванну.
      – Ладно. Почему бы тебе не встретить меня в баре «Олбани»? Мы сможем выпить по паре стаканчиков и пойти в «Карвери».
      – Напитки есть и здесь. А поесть можно сходить и в другое местечко.
      Грайс пожал плечами.
      – Куда я действительно хотел бы, – мечтательно произнес Грабянский, – так это в хороший китайский ресторан.

      По городу болтались двое бродяг. Оба были рослыми и воинственно настроенными. Вся их одежда состояла из лоскутков и заплаток. Когда они отпускали крепкие словечки, большинство людей отворачивалось в сторону, смеясь или возмущаясь. Редкими были дни дежурства Резника, когда бы он не встретил хотя бы одного из них. Они были настолько приметны, что легко можно было подумать, будто они являются единственными бродягами в городе. Если, конечно забыть про центры для бездомных, приюты, семьи, ютящиеся в грязных вонючих маленьких гостиницах, людей, прозябающих в наскоро сколоченных из неизвестно чего сарайчиках. И, несмотря на это, городской совет не планировал строить муниципальные дома и в предстоящем году. Резник пытался вспомнить, когда он впервые повстречал молодого человека, который протянул к нему руку за милостыней. В тот день в газете сообщалось о наличии 343 свободных рабочих мест. «Почему ты не почистишь немного себя, – подумал тогда Резник, – и не возьмешься за предлагаемую работу?» «Нет ли лишней монеты? – спросил молодой человек. – На чашечку чая?» Резник совершил ошибку, взглянув на его лицо, в глаза, – тому было лет восемнадцать. «Вот. Возьмите». – Он положил монету в один фунт в холодную ладонь молодого человека. Теперь их все больше и больше. А в газетах та же цифра о 343 вакансиях: для машинисток, специалистов по видеотехнике, операторов компьютеров, служащих контор, для лиц, умеющих работать на швейных машинках (работа неполный день).
      Он включил указатель поворота, затормозил и поставил машину у обочины. О скольких фирмах по безопасности говорил Миллингтон? Кажется, достаточно, чтобы заполнить полдюжины желтых страниц. Огромное количество людей, огромное количество того, что требуется запирать, охранять. Каждый англичанин прав. Все должно находиться под запорами и охраной. Не так ли говорится в пословице? «Мой дом – моя крепость». Ллойд Фоссей с его электронными рвами и раздвижными мостами, телевизионным наблюдением, автономным управлением.
      «Безопасно, как дома», – гласит другая пословица.
      Он повернул ключ в замке, и у него сперло дыхание – кто-то уже был в доме.
      Резник осторожно вошел в прихожую, прикрыл дверь, не захлопывая ее полностью, опустил ключи в боковой карман. Прислушиваясь, он старался понять, что насторожило его. Возможно, это воображение решило подшутить над ним. Нет, не то. На кухне вода капала в миску в раковине, которую он все собирается заменить. Нет, не это. Где коты, которые должны были прибежать приветствовать его, потереться о его ноги?
      Все четверо были на кухне, опустив головы в миски. Коты ели. Что еще могло их так занять?
      На Клер Миллиндер был другой свитер, серо-голубой с пушистой белой овечкой, пасущейся на груди, та же короткая юбочка поверх розовато-лиловых колготок, те же красные сапожки. Она стояла с консервным ножом в руне и смотрела на котов.
      – Привет.
      Она резко обернулась, нож выскользнул из ее пальцев, одна миска стукнулась о другую, молоко пролилось. Пеппер вскочил на ближайшую сковородку, Майлз зашипел и прыгнул на стул, Бад забился в угол, только Диззи невозмутимо доел свою порцию и принялся за чужую.
      – Я не слышала, как вы вошли.
      – Так и было задумано.
      Клер смотрела на него, пережидая, когда дыхание войдет в норму.
      – Вы думали, что я жулик? – спросила она.
      – Я думал, что вы моя жена.
      Резник уговорил Пеппера вылезти из укрытия, почесал за ушами худенького Бада (сердечко зверька все еще сильно стучало о его ребрышки) и только затем бросил в кофемолку несколько горстей блестящих темных зерен.
      – Вы здесь неплохо управляетесь, не правда ли?
      – В этом доме?
      – На кухне.
      Резник достал из пластикового пакета буханку ржаного хлеба, а из холодильника – маргарин.
      – Как насчет бутерброда?
      – Большинство мужчин, с которыми я сталкивалась, даже хорошие повара, кажется, никогда не чувствуют себя в своей тарелке, когда занимаются этим. Для них это борьба, состязание с невидимым противником, причем на его территории. Все, что идет в готовку, располагается в порядке использования. На плиту вешается реестр с указанием необходимого для варки-жарки времени, подобный тому, который вы получаете на организационно-методических семинарах. – Клер покачала головой, как бы извинительно. – Это неестественно.
      – Бутерброд?
      – Конечно.
      Для Клер Миллиндер бутерброд означал два тоненьких ломтика хлеба с квадратными кусочками сыра или белого мяса индейки, листка безвкусного салата и мазка низкокалорийного майонеза. Для Резника же очень большое значение имела приправа, обязательно должны быть две контрастирующие, но совместимые составные части – острое и мягкое, сладкое и кислое, с добавлением горчицы или других специй. Все это создавало свой специфический вкус. И завершал бутерброд какой-либо фрукт или овощ – например, яблоко или помидор.
      – Могу я позвонить по телефону?
      – Вот сюда и налево, пожалуйста.
      Она заканчивала разговор, когда в комнату вошел Резник, держа две кружки в одной руке и балансируя двумя тарелками в другой.
      – Боже! Когда вы упомянули бутерброд, я не ожидала…
      – Вот. Вы можете взять один из них?
      – Хорошо, поставьте.
      – Знаете, вы не обязаны съесть его целиком.
      – Хорошо. Он выглядит великолепно. – Клер уселась в кресле поглубже. – Хорошо, что я только что отменила приглашение на обед.
      Резник посмотрел на нее с любопытством. Горчица потекла с края тарелки. Автоматически он зацепил ее пальцем и отправил в рот.
      – Антрекот или креветки с парнем из строительной компании. Все, что он хочет, это болтать о закладных и пытаться улыбками проложить себе дорогу в мои трусы. Я рада, что нашелся предлог отказаться от этого. Но не от еды.
      «Вот что я представляю собой. Предлог,» – подумал Резник.
      – Извините. – Она попробовала кофе. – Я не шокировала вас?
      – Нет.
      – Многие мужчины не любят, когда женщины слишком откровенны.
      – Это те же мужчины, которые готовят по бумажке? Она тепло улыбнулась ему, показав неровные зубы.
      – Очевидно, я вращаюсь среди не тех людей. Такая уж у меня работа. Каждый ожидает получить вознаграждение за все. Сплошная толкотня. Проценты, продажи.
      Где-то на улице завыло сигнальное устройство автомобиля. Майлз пересек ковер, понюхал ножу сапог Клер Миллиндер, остался недоволен и пошел дальше. Резник помнил, что, когда здесь сидела Рашель, коты прыгали ей на колени и мурлыкали.
      – Послушайте, а вы не возражаете? Это несколько нахально, я понимаю…
      – Поскольку вы находились здесь…
      – Речь идет не о том, что я вторглась в дом и кормила ваших котов. Я имею в виду, что я осталась здесь, когда пришли вы. Я должна была уйти вместе с моими клиентами, удостоверившись, что двери заперты. Она поставила тарелку на ручку кресла, закинула ногу за ногу. – Мне хотелось остаться одной. Я не знаю… я чувствовала себя здесь так хорошо, вроде как дома. Как это не похоже на то место, где я живу сейчас, в так называемой квартире-студии, где кровать убирается в стенной шкаф и нет места даже взмахнуть руками… вы понимаете, о чем я говорю. Здесь все по-другому, несколько запущенно, но просторно, обжито. Чувствуется, что здесь жизнь.
      Наружной стороной ботинка он толкнул дверь в детскую. Что-то остановило ее, и она дальше не открывалась. Мешал труп.
      – Вот именно, – повторила Клер, – обжито. Резник взглянул на телефон, желая, чтобы он зазвонил.
      Половина бутерброда Клер оставалась недоеденной. Он встал и пошел к стопкам пластинок.
      – Я поставлю музыку.
      – Нет, не надо.
      – Извините, я думал…
      – Я предпочитаю поговорить.
      Он посмотрел на нее: как она скрещивает ноги, как улыбается, теперь уже несколько неуверенно.
      – Думаю, что действительно не стоит.
      Клер слегка вздохнула, опустила голову. Некоторое время ни один из них не двигался. Затем с нервным смешном она встала.
      – Странно, не правда ли?
      – Странно?
      – Странно, я так удобно чувствую себя здесь, мне удобно с вами. Хорошо, думала я, посижу здесь, поговорю, отдохну, узнаю вас лучше. – Она сжала ладони рук раз, два. – Это не то, что вы хотите.
      – Простите.
      – Да, хорошо… – Клер подняла тарелку и кружку и поставила их на стол. – Самое лучшее… – Она сунула руку в свою сумочку. – …Я должна отдать вам ваши ключи.
      Резник покачал головой.
      – Нет.
      – Кто-нибудь другой из конторы…
      – Нет. – Его рука легла на ее руку, на ключи. – Вам нравится дом, вы тан сказали. Вы сможете продать его.
      – Вы уверены?
      – Да.
      Когда он отнял свою руку, на суставе ее мизинца осталось желтое пятно – горчица.
      – Знаете, – сказала она, стоя у двери, – вы можете не послушать меня, но есть вещи, которые вы в силах сделать, чтобы место вашего обитания выглядело более заманчивой покупкой. – Резник ждал. – Прежде всего поверните регулятор вашего отопителя, истратьте немного денег, пусть он остается включенным весь день. Люди приходят в дом вроде этого, и, как только они обращают внимание на его размеры, перед их глазами начинают возникать громадные счета за газ, электроэнергию, занавеси, двойные рамы. Они полагают, что будет трудно натопить такое помещение, чувствуют, что здесь холодно. Удивите их.
      – Второе?
      – Более дорогое, я боюсь. Загляните в «Бритиш хоум сторз» и потратьтесь на еще несколько ламп. Это поможет помещению выглядеть и более теплым, и более светлым.
      – Есть еще что-нибудь?
      – Найдите хорошего человека для уборки помещения. Профессионала. Я не говорю – постоянно. Хотя бы на день, два.
      – Я подумаю об этом.
      – Обо всем этом?
      Резник подержал дверь, пока она выходила на дорожку. Уличные фонари отбрасывали длинные тени на неподстриженную траву. Продолжало подвывать через равные промежутки, но уже другим тоном, сигнальное устройство.
      – Если я буду показывать это место, я обязательно вначале позвоню.
      – Оставьте сообщение для меня в участке.
      – Конечно.
      Теперь, когда она была за порогом дома, никто из них в действительности не хотел, чтобы она уходила.
      – Вы на самом деле думаете, что я должен снизить цену?
      – Может быть, и нет. Пока, во всяком случае.
      – Хорошо. Доброй ночи.
      – Доброй ночи. И извините…
      – Нет, все в порядке.
      – Спокойной ночи.
      – Спокойной ночи.
      Он слышал, как шагала Клер Миллиндер, как открылась и захлопнулась дверца ее «морриса-минора». Все еще гудело сигнальное устройство автомобиля, и Резнику было интересно, сколько времени еще пройдет до того, как владелец или проезжающий полицейский выключат его. Фары автомобиля Клер прочертили дугу на противоположной стене, и он успел заметить ее лицо, прежде чем машина скрылась из виду.
      Вернувшись в гостиную, он стал свидетелем того, как Диззи и Пеппер с жадностью пожирают остатки ее бутерброда. Резник посмотрел на свои пластинки, подумал о Лестере Янге, о Джонни Ходжесе, но не смог ни на ком остановиться. Он прошел на кухню, открыл ящик и вытащил нераспечатанное письмо своей бывшей жены. Затем взял миску из мойки, повернулся к плите и зажег газ. Пламя лизнуло край бумаги, потом охватило весь конверт. Когда огонь разгорелся по-настоящему, Резник бросил письмо в мойку и ворошил его концом ножа, пока не убедился, что все полностью сгорело.
      Оставшийся пепел он спустил вместе с водой, чтобы не оставалось ничего.

      – Гарольд! – Голос был такой приторный, что напоминал соус для спагетти, который делала мама. – Фриман и я сидим в «Ройяле», в верхнем баре. Было бы здорово, если бы вы присоединились к нам и выпили пару стаканчиков. Расслабьтесь. Давайте обговорим все вместе.
      – Пошли вы… – ответил Гарольд самым серьезным тоном.
      – Кто это был? – крикнула Мария от лестницы. Ее ноги, влажные после ванны, белели под халатом. «Если считать время, которое она проводит в этой хламиде, – подумал Гарольд, – все остальное из ее гардероба можно было бы просто выбросить».
      – Никто.
      – Но ведь кто-то звонил!
      Гарольд оставил жену с ее собственными догадками и пошел искать себе утешение. Все, что он мог сейчас сделать, это взять кока-колы и вообразить, что он хозяин в доме. Он открыл бутылку виски.
      Он посмотрел, сколько спиртного осталось в его стакане, и решил удвоить порцию.
      – Гарольд! Налей мне выпить и принеси сюда наверх. Он подошел к двери и закрыл ее, чтобы не слышать ее крика.
      – Иди ты, – проговорил он тихо и осторожно, боясь, что она услышит и подумает, что он на самом деле зовет ее к себе.
      – Посмотри на это, вон туда. Посмотри на них. Грабянский посмотрел в сторону громадного растения в горшке, на декоративную колонну.
      – Где?
      – Там. Иисусе, как ты можешь не видеть их? Стол в углу, за пианино.
      Грабянский увидел двух женщин в возрасте примерно двадцати пяти лет, в черных платьях с глубоким вырезом, с золотыми украшениями.
      – Ну и что?
      – Пойдем туда.
      – Зачем?
      – Присоединимся к ним.
      – К чему нам это?
      – Джерри, ты не думаешь о деле?
      – Просто я голоден.
      – И ты предпочтешь пищу?
      – Несомненно.
      Грайс покачал головой почти в отчаянии.
      – Кроме того, – заявил Грабянский, – они, вероятно, ждут кого-то.
      – Конечно. Первого человека, который потрясет перед ними ключом от двери и попросит их пощупать его бумажник.
      – У нас нет ключа от двери.
      – У нас есть нечто лучшее – пять минут, чтобы смотаться.
      Грабянский встал.
      – Так-то лучше, – сказал Грайс. – Только моя – слева, хорошо?
      Грабянскому было все равно.
      – Я иду не туда.
      – Тебе надо еще раз пописать?
      – Иду есть. Ты оставайся здесь и подхвати что-нибудь… знаешь, многие болезни передаются через секс.
      Грайс ухватил Грабянского за пиджак. Оба были в своих лучших костюмах, тех, которые надевали, когда грабили дома Роя и Стэнли. Это была идея Грабянского. Он вырос на историях о грабителе-джентльмене Раффлзе. Его любимым фильмом был «Держи вора» Хичкока. Всякий раз, когда Джерри смотрелся в зеркало, он испытывал разочарование, не видя в нем Кэри Гранта.
      – Мы уже опоздали, – заявил Грайс раздраженно.
      – Поесть?
      – Да посмотри ты!
      Двое мужчин уже подсели к столику женщин и дружески болтали. Они вытягивали шеи, чтобы лучше рассмотреть то, что открывали вырезы их платьев, и наверняка придумывали, что будут говорить своим женам.
      – Пошли, – бросил Грабянский.
      – В китайский?
      – Китайский.
      Мария Рой три раза переодевалась, прежде чем спустилась вниз. Ей было бы легче подобрать платье и все остальное, если бы она была в состоянии вспомнить, к какому из ее нарядов Гарольд проявил интерес или хотя бы заметил его. Наконец она остановилась на блузке из шелка с высоким воротом и широких брюках. Она капнула духами на запястья, за ушами и совсем чуть-чуть между грудями, прежде чем поднять молнию на жакете.
      Когда Мария спустилась в гостиную, Гарольд уже так наприкладывался к бутылке, что вместо долгих приготовлений она могла бы с таким же успехом завернуться в пакет из мусорного ведра.
      Он лежал, развалившись на диванчике и спустив одну ногу на пол, где были расставлены в ряд три стакана с разным количеством спиртного в каждом.
      – Это был Маккензи, – пояснил он. – Звонил по телефону. Это дерьмо хотело, чтобы я пошел и измазался о тухлую задницу этого вонючего Фримана Дэвиса, чтоб ему провалиться.
      «Кому? – подумала Мария. – Маккензи или Дэвису? И кто этот Дэвис?»
      – Вышвырнуть меня – вот чего они хотят. Полегоньку, понемножку, шаг за шагом. Знаешь, как говорит Маккензи: «Фриман может это сделать, почему бы тебе не позволить Фриману позаботиться об этом? Расслабься, Гарольд, научись что-то отпускать от себя. Сосредоточься на общем руководстве, пусть повседневными делами занимается Фриман». Все этот вонючий Фриман.
      Он приподнялся и потянулся за стаканами, но не смог ухватить ни одного.
      – А, черт! Черт их всех побери! Единственное, зачем я понадобился им в этом чертовом баре в «Пентхаузе», – это поставить меня около окна и вытолкнуть из него.
      Гарольд слишком сильно наклонился и медленно скатился с дивана на ковер, где и остался спокойно лежать.
      – Пошли они, – пробормотал он.
      Между секциями ресторана были панели из цветного стекла и экран, на котором рельефно изобразили такую большую креветку, каких Грабянскому в жизни не приходилось видеть.
      – Представь ее с чесноком! – восхитился Джерри.
      Они прошли через зал. На низких черных столиках лежали толстые папки с меню. Четыре человека стоя пили джин с тоником, перед тем как занять свой столик. Высокий китаец в смокинге спросил, не желают ли они что-либо выпить. Они прошли мимо, поднялись на две ступеньки и очутились в главном зале ресторана. К ним с самоуверенным видом подошла официантка на высоких каблуках, в обтягивающей бедра юбке, с разрезом, уходящим далеко выше колена.
      – Сюда, пожалуйста, джентльмены. – Ее произношение было почти как у Сюзи Вонг с небольшим акцентом уроженки Ноттингема или Дербишира.
      Грайс чуть не споткнулся, уставившись на ее ногу.
      – Это место подойдет?
      – Похоже, да, – ответил Грабянский.
      – В любом случае, – заметил Грайс, осматриваясь, – мы будем платить за все это.
      Грабянский не переставал удивляться тому, что человек, который выбрасывает сорок фунтов на пятнадцатиминутный массаж, может без конца ворчать по поводу еды, стоимость которой несравнимо меньше.
      – Могу я принести джентльменам что-либо выпить?
      – Пива, – ответил Грайс, – пинту.
      – Извините, сэр, мы не подаем пинтами.
      – Нет пива?
      – У нас порции по половине пинты.
      – Принесите мне две. Хорошо?
      – Конечно, сэр. – Она устало улыбнулась Грабянскому. – Для вас, сэр?
      – Чай, пожалуйста.
      – Китайский чай?
      – Да.
      Она ловко убрала со стола винные рюмки на длинных ножнах, развернула перед каждым из них меню и направилась к бару.
      – Ну что, закажем дежурное меню на двоих? – Грайс захлопнул меню.
      Грабянский покачал головой.
      – Ты знаешь, в чем твое несчастье? – обратился к нему Грайс.
      – Думаю, ты просветишь меня.
      – Раньше все, чего ты хотел от жизни – это вычеркнуть из своей книжицы о птицах еще один экземпляр и забраться на новую гору. Теперь – это сутенерские рестораны и чужие жены.
      – Я думаю, – произнес ровным голосом Грабянский, – я возьму цыпленка, орехи кешью, шипящую на сковородне рыбу с зеленым луком и солодковым корнем. Да, еще «Овощи монаха» и специально поджаренный рис. Что ты думаешь по этому поводу?
      Пришла официантка с двумя стаканами пива, чаем для Грабянского и декоративной чашей с золотым ободком.
      – Могу я сейчас принять ваш заказ?
      Грайс водил пальцем по меню и заказывал блюда по номерам. Официантка, казалось, записывала его заказ, даже не дожидаясь, когда он назовет что-либо. Грабянский не только назвал все блюда по-китайски, но еще и улыбнулся ей.
      – И принесите мне нож и вилку, – добавил Грайс вслед удалявшейся официантке.
      Мария Рой округлила рот и выдохнула почти идеальное кольцо дыма. На другом конце комнаты Гарольд вскарабкался обратно на диван и слегка похрапывал. Телевизор работал, но звук приглушен почти до шепота. Мария сидела в глубоком кресле, поджав под себя ноги. Она читала, а на подлокотниках стояли стакан и пепельница. Особенность книг о женской любви и сексе в том, что достаточно прочитать хотя бы одну из них, и вы будете читать их все. Она не верила женщинам, которые утверждают, что могут достичь оргазма от прикосновения пуговицы или получить удовольствие от орального секса в служебном лифте на пути с первого до двенадцатого этажа и сразу пойти на общее заседание правления, промокнув губы ароматизированной салфеткой.
      Но даже и при этом чтение любовного романа вызывало в ней зуд, воскрешало ощущение больших пальцев Джерри Грабянского на ее груди, тяжесть его тела, страсть, с которой он любил ее.
      Гарольд подскочил во сне, выбросил в сторону руку и громко захрапел.
      – Господи, Гарольд! – воскликнула Мария. – Лучше бы ты умер!
      Шестьсот сорок восемь страниц книги об исполнении заветных желаний пролетели всего на расстоянии нескольких дюймов от головы Гарольда. «Почему мне не промолчать о предложении Джерри? – думала Мария. – Пусть он думает, что кокаин пропал навсегда, и ждет, когда его разрежут на четырехдюймовые кусочки. Он этого заслуживает, ублюдок несчастный!»
      Мария затушила наполовину сгоревшую сигарету и закурила новую. Она прожила с Гарольдом более двадцати лет. Теперь она видела пучки волос, торчащие из его ушей и ставшие уже белыми, морщины, разбегающиеся от уголков рта, подрагивающие веки. У него тяжелое время: из-под его карьеры выдернули ковер, хотя он и не виноват в этом. И, вполне вероятно, его жизнь находится в опасности.
      И все же она его ненавидела.
      – Как твоя свинина?
      – Все в порядке.
      – Лучше, чем всегда?
      – В порядке.
      – Если она почти так же хороша, как этот цыпленок…
      – Джерри!
      – Да.
      – Свинина есть свинина, правильно?
      – Мм.
      – Мы можем вернуться к делу?
      – Давай.
      – Еще два места – и мы исчезаем.
      – Исчезаем?
      – Как начали, так и закончим.
      Грабянский захватил палочками кусочек зеленого перца, окунул его в соус и стал сосредоточенно жевать.
      – Что тебя волнует?
      – Информаторы, – сказал Грайс.
      Грабянский посмотрел на его пиалу – вся еда оставалась на подогреваемых блюдах.
      – Почему ты не ешь?
      – Отвлекись от своего желудка хотя бы на минуту. До сих пор они были… как ты называешь это?
      – Непогрешимыми.
      – Теперь я не так в этом уверен. Думаю, самое большее их хватит еще на пару мест.
      От круглого стола почти в центре комнаты донесся смех, резкий и грубый. На него откликнулся смех с другого стола. Стали громче голоса, загремела посуда, кто-то нетерпеливо застучал по столу. Краем глаза Грабянский заметил, что в дальнем конце зала появился управляющий.
      – А потом?
      – О чем ты говоришь? Как всегда, будем воровать. Грабянский пил маленькими глоточками жасминовый чай.
      – Как в отношении той женщины? Ты не говорил ей, что ждать мы не будем?
      – Я сказал ей то, что она хотела услышать.
      Вошла чернокожая женщина в сопровождении белого. Официантка повела их к столику. Из центра зала раздался характерный вопль британского футбольного болельщика, повторяющийся крик шимпанзе.
      – Жареных бананов для вон той!
      Смех был хриплым и резким. Пара сделала вид, что ничего не слышит.
      – Ты знаешь мое мнение о ненужном риске, – заявил Грайс. – Мы всегда помнили об этом. Именно поэтому мы не попадались.
      – Я знаю, – пожал плечами Грабянский. Он думал о том, что прошептала ему Мария, проводя кончиком языка по шее: «Джерри, если бы я могла загадать желание, то я пожелала бы делать это с тобой всегда». Грабянский не верил во «всегда», не верил в «вечную радость секса», его веры могло хватить месяцев на восемь-девять, в лучшем случае, на год.
      – О чем ты думаешь? – продолжал приставать Грайс.
      – Ни о чем.
      Они оба знали, что это не тан.
      Самый здоровенный из сидящих за средним столом встал на ноги. Как и все они, он был белым, но старше остальных, ему явно перевалило за сорок. Другие – мальчишки, сопляки.
      – Время кормежки, – провозгласил вставший из-за стола человек. У него была короткая квадратная стрижка, черная летная куртка с красными и зелеными лентами на рукавах. Он взял одно из блюд, стоявших перед ним на столе, и бросил все содержимое в сторону недавно вошедшей пары.
      – Пожалуйста… – направился к ним управляющий в смокинге.
      Черная женщина стирала рис со своих плеч, с рукава своего платья. Ее партнер застыл на месте. Казалось, вся кровь отхлынула от его лица.
      – Пойдем отсюда, солнышко!
      – В чем дело, любитель ниггеров? Вам не нравится обслуживание?
      Официантка подошла к трясущемуся посетителю, положила обе руки ему на грудь.
      – Садитесь, сэр, не обращайте внимания. Содержимое еще одного блюда ударило ее в спину, застряло в волосах.
      – Пожалуйста… – уговаривал управляющий.
      Один из парней взмахнул кулаком прямо с места и нанес ему удар в низ живота. Застонав, управляющий опустился на колени.
      – Вызовите полицию, – закричал один из посетителей.
      – Заткни свою поганую пасть!
      Два, затем три китайца в коротких курточках и белых фартуках появились из кухни. В руке одного из них был большой разделочный нож, у другого – палка от щетки.
      Грайс наблюдал, каким напряженным становился Грабянский, как его руки сжимают край стола.
      – Джерри, не вмешивайся.
      Официантка побежала через зал. Может быть, она направлялась к телефону, а скорее всего, просто хотела спрятаться подальше. Кто-то подставил ей ножку, она потеряла равновесие, не смогла ни за что ухватиться руками и наскочила на металлический край стеклянной перегородки, упала. Кровь хлестала из пореза над ее глазом.
      – Джерри!
      Вожак этой банды наклонился и достал из спортивной сумки у своих ног топор.
      – Не связывайся, – прошипел Грайс.
      Грабянский не обернулся, он следил за лезвием топора.
      – Ну и что? – произнес он.
      Человек с топором поднял его высоко над головой и нанес сокрушительный удар по столу. Трое его приятелей схватили управляющего за руки и ноги и бросили его головой вперед через стеклянную перегородку.
      Грабянский повесил пиджак на спинку стула, снял с руки часы, положил их между палочками для еды и чашкой с жасминовым чаем.
      Парень, который зацепил ногой официантку, закрутил ей руку за спину и пытался разорвать платье. Грабянский стал пробираться к ним, зажав три монеты между сжатыми в кулак пальцами.
      Гарольд Рой ухватился руками за края унитаза и медленно опускал в него лоб, пока не уперся в прохладный фаянс. Как могут они говорить что-либо плохое о кокаине? Разве его можно сравнить с виски. После спиртного такое ужасное похмелье. Причем всегда знаешь, что придет утро и будешь себя чувствовать, как при смерти.
      Мария толкнула дверь в ванную, заглянула внутрь, издала звук, похожий на позыв к рвоте, и удалилась. Жизнь без Гарольда – она искренне желала этого. Нервно смеясь, она вошла в спальню. В памяти всплыл театр «Честер Плейхаус» – или это был «Солсбери»? – и ее одна и единственная Офелия. Откровенно говоря, она была запасной актрисой, дублирующей как Офелию, так и королеву. Только дважды ей приходилось петь детские песенки и появляться на сцене с искусственными цветами в волосах. Это были дневные спектакли со школьниками, швыряющими друг в друга земляными орехами и дешевыми конфетами и создававшими такой шум, что для спектакля было бы безразлично, забудь она все слова.
      Остальное время она помогала портнихе, передвигала декорации, следила, чтобы шпаги для дуэлей были на месте, и разучивала роли.
      «Сколько людей, – размышляла Мария, – обеспокоят себя присутствием на похоронах Гарольда? Вероятно, Маккензи напишет пару фраз для «Стейдж».
      Похороны… как они проходят?
      – Дам-ди-дам, сладкое и вкусное вам дам – вот и свадебный пир.
      Джерри Грабянский. Джерри.
      Гарольд подошел к двери и прислонился к ней, покачиваясь. Его глаза отыскали Марию и пытались сфокусироваться на ней. «Ублюдок! – думала она. – Я тебя не пожалею. Будь я проклята, если это не так!»
      Он проковылял три шага в ванную и остановился.
      – Гарольд, – окликнула она мужа.
      – Хмм?
      – Мне нужно сказать тебе кое-что.

      Резник толкнул дверь. Что-то остановило ее, и она дальше не открывалась. Он пытался заснуть уже дважды: внизу на диване и на своей двуспальной кровати. Не помогли, а только освежили голову все обычные приемы: виски и молоко, музыка и тишина. Освободиться от навязчивых мыслей и воспоминаний было равносильно тому, чтобы пытаться стереть следы крови с пропитавшихся ею досок. Войдя в комнату, он коснулся стен. Обои отслаивались кусок за куском. Если долго стоять там, то можно уловить тот запах, упорный, как от чего-то, попавшего под ноготь. Он посмотрел на свои руки. Во время его семейной жизни эта комната предназначалась для предполагаемых детей. Позднее, когда его отношения с Рашель прекратились, здесь случилось совсем другое.
      «Почему ты хочешь выехать?»
      О Боже!
      Резник закрыл за собой дверь. Там был замок, ему был нужен ключ. Рашель. Что она сказала ему в тот последний день? «Держись», «отступись», «прощай»? Это была действительно банальная история: убийца пришел в его дом. Зачем? Исповедоваться? Получить отпущение грехов? «Аве Мария» на устах, а за пазухой – смертоносный клинок с зазубринами на лезвии. Резник хорошо знал, что жизнь – лишь цепь маленьких неуверенных шажков.
      Джен Скелтон взял чашку и вытянул ноги. Когда они переехали в этот дом в пригороде, им нравилось, что он такой большой. Удобно. Он и жена сложили доходы – его жалование суперинтенданта, поступления на их доли в строительной компании. Все тщательно посчитали и решили, что это будет их последний переезд. Даже после того, как дети покинут дом, им все равно потребуется значительное помещение, когда они будут приезжать со своими мужьями, женами, внучатами.
      Над широким камином между фотографиями в рамках стояли часы. Двадцать минут второго. Алиса уже один раз спускалась и просила его вернуться в постель. «Ей нечего будет сказать, когда она придет». Скелтон тогда перестал ходить взад-вперед по комнате, служившей и гостиной и столовой и имеющей форму буквы «Г». Он посмотрел на жену и поднял брови. От этой дурной привычки он пытался избавиться еще в юности, но безуспешно. Затем кивнул жене и пообещал: «Скоро приду».
      Алиса повернулась и поднялась в их спальню в одиночестве.
      Скелтон прошел мимо обеденного стола через раздвигающуюся дверь на кухню, потрогал рукой чайник – еще теплый. Растворимый кофе стоял в банке в специальном углублении у камина. Трамваи уже не ходили, и он думал о том, как будет добираться до дома его дочь. Он даже не допускал и мысли, что она может вообще не вернуться домой в эту ночь.
      «Кейт».
      Скелтон проснулся при звуке поворачиваемого в замке ключа. Он заснул в кресле, и в его затуманенном мозгу еще слышался звук подъезжающего и отъезжающего автомобиля.
      – Кэти?
      Она повернулась к нему от подножия лестницы. Ее волосы, коротко подстриженные еще несколько месяцев назад, сегодня были замаслены и торчали, как клинья или сосульки. У нее было бледное лицо, на котором резко выделялись накрашенные черным губы. Одета она была в черные туго обтягивающие ноги брючки, черную незаправленную водолазку, а также черную кожаную куртку, обвешанную крестами и готическими знаками. Пустая пулеметная лента свисала с пояса на одной стороне, белые носки опускались в черные с отворотами ботинки, которые уже начали покрываться трещинами.
      Одна нога на нижней ступеньке лестницы, руна опирается на перила, голова вздернута вверх. Она смотрела на него, «крутая» девчонка.
      – Я уснул, – сказал Скелтон.
      – Прямо здесь?
      – Я дожидался…
      – Я знаю, что ты делал.
      – Я беспокоился.
      – Ага.
      – Мы беспокоились, твоя мать…
      – Не надо.
      – Не надо что?
      – Не говори того, что ты собираешься сказать.
      – Ты несправедлива…
      – Ей до меня, как до лампочки, так что не надо делать вид, что это не так.
      – Кэти!
      Он кинулся к ней, подняв руку: ударить ее или прижать к себе?
      Девушка сузила глаза и взглядом заставила его опустить руну. Ей было всего шестнадцать лет и два месяца.
      – Кофе? – сказал Скелтон, отступив назад.
      – Что?
      – Кофе. Я могу приготовить кофе.
      Она посмотрела на него скептически и рассмеялась.
      – Мы могли бы поговорить. Кейт покачала головой.
      – Хорошо, тогда просто посидим.
      – Поздновато для этого? – фыркнула она с горькой усмешкой.
      – Ну и что?
      – Да нет, поздно.
      Скелтон вздохнул и повернулся, чтобы идти, но теперь она не хотела отпускать его.
      – Этот комитет по встрече, – она усмехнулась. – Многострадальные взгляды. То, как ты тан противно осторожничаешь, чтобы не спросить у меня, знаю ли я, который теперь час.
      Он не знал, как ему отнестись к ее враждебности: замять, уклониться, но нельзя игнорировать ее. В ушах у нее были серебряные кольца, которые блестели даже при тусклом освещении. Он не видел смысла в проявлении гнева, которого не было в его мыслях о ней. Сентиментальность. Да, Кейт назвала бы его сентиментальным старым дураком.
      – В любом случае я приготовлю себе кофе, – сказал он.
      Когда она вошла на кухню, он сидел на табурете с чашкой кофе в руке. Она вытащила другую табуретку, но не села на нее, а осталась стоять в некотором напряжении, уставившись в пол.
      – Ты действительно не хочешь кофе? Кейт покачала головой.
      Скелтон не хотел думать ни как полицейский, ни как отец. В кухне повисла неловкая тишина. Кейт не проявляла желания уйти. «Заткнись, – сказал себе Скелтон, – заткнись и жди».
      – Как ты?.. – начал он.
      – Меня подвезли.
      – Кто и откуда? – вопрос выскочил сам по себе.
      – Я их не знаю.
      Он недоуменно посмотрел на нее, не зная, правда это, или же она сказала так, чтобы шокировать отца, сделать больно. Ее ответ был таким же автоматическим, как и его вопрос.
      – Я стояла на дороге и подняла большой палец вверх. Подъехали два эти типа. Я не знаю, кто они такие.
      – Ты могла бы позвонить.
      – Да? Куда?
      – Сюда. Позвонила бы мне. Я бы…
      – Пошел бы встречать меня? «Познакомьтесь, мой отец – полицейский». Нет уж, спасибо.
      – Тогда ты должна была уйти раньше.
      – Я не могла.
      – Взяла бы такси.
      – На что?
      – На деньги. У тебя были деньги.
      – Я их истратила.
      – Кэти. – Скелтон повернулся к ней вместе со стулом, протянул к ней руки. – Не делай этого.
      – Чего этого?
      Он встал и опустил руки.
      – Послушай, – произнес он, – если ты уходишь вечером и думаешь, что вернешься так поздно, скажи мне.
      – И ты скажешь: не ходи.
      – Я дам тебе денег на такси.
      – Каждый раз?
      – Да, каждый раз.
      – Нет, – заявила она.
      – Почему нет?
      – Потому что они будут истрачены прежде, чем наступит время возвращаться домой.
      Она прошла через раздвижную дверь, оставив его слушать, как стучат ее каблучки по лестнице прямо над его головой. Утром она спустится вниз совершенно другой: с чисто промытыми волосами, в скромных сережках, никакой краски на лице, в блузке, джемпере, юбке. Полдюжины невнятных слов – и ее уже нет.
      «Кэти».
      Когда зазвонил телефон, ноты всполошились раньше, чем Резник. Он только недавно заснул, положив подушку на голову и вытянув руки и ноги.
      – Алло, – буркнул он, подняв трубку и уронив ее снова. – Алло, кто это?
      – Сэр? Извините за беспокойство, сэр. Это Миллингтон. Что-то похожее на войны династии Тан, сэр. Я подумал, что, может быть, вы захотите приехать.
      Резник протер глаза и промычал:
      – Через десять минут, Грэхем.
      – Откуда, черт возьми, – проговорил он, обращаясь к трем котам, которые обнюхивали его брюки, – Миллингтону известно о войнах династии Тан? – Он влез в одну брючину, затем ухитрился попасть и в другую. – Должно быть, его жена посетила еще одну вечернюю лекцию.

      – Кевин, – позвал Резник через всю комнату.
      – Да, сэр. – Нейлор оторвался от своих дел и взглянул вверх. Он осторожно наматывал выскочившую ленту обратно в видеокассету, просунув карандаш в отверстие в центре. «Какой смысл записывать показания, если тебя подводит техника?»
      – Закончили проверять страховые компании?
      – Сэр, я уже все напечатал. Я их… – Он положил кассету и карандаш и начал рыться в бумагах, которыми был завален стол. За его спиной зазвонил телефон. Нейлор инстинктивно повернулся к нему, подождал и вернулся к своим поискам.
      – После, Кевин, после. Просто скажите мне – есть что-либо стоящее? Какие-нибудь явные связи?
      – Пять различных компаний, четыре из них общенациональные. – Нейлор покачал головой. Звонок телефона резко оборвался, затем затрезвонил снова прямо в середине его фразы. – Не более двух домов застраховано одним и тем же человеком.
      Резник отошел. Чувство разочарования выдавали его плотно сжатые губы.
      – Но, сэр… – вскочил на ноги Нейлор. Заинтересованные Патель и Дивайн подошли к нему. – Двое из них пользовались услугами одного и того же агента… Может быть, что-то в этом есть, сэр?
      – Проверьте, – приказал Резник без энтузиазма.
      – Кроме того, сэр…
      – Продолжайте.
      – Когда люди из страховой компании проводили расследование, они хотели, чтобы была обеспечена полная безопасность домов, и агент рекомендовал Фоссея.
      В это утро было мало такого, что могло бы вызвать улыбку у Резника, но это маленькое замечание подняло его настроение.
      – Тем более следует скорее увидеться с этим агентом.
      – Сразу же, как только разберусь с этим, сэр.
      – Хорошо, – кивнул Резник.
      – Сэр, – Дивайн прикрыл ладонью трубку телефона, – что-то о подглядывающем в щелку извращенце.
      – Вниз. Полицейским.
      – Это они перевели телефонный звонок сюда, сэр.
      – Переведите его снова вниз.
      Дивайн пожал плечами и сделал, как ему было сказано.
      Прежде чем Резник укрылся в своем кабинете, вошел Миллингтон. Через края полистироловой чашки холодный кофе проливался прямо на его руки, а мешки под глазами напоминали выстиранное белье, оставленное под дождем.
      – Кевин, кажется, раскопал что-то новенькое на нашего приятеля Фоссея, – обратился к нему Резник.
      Однако сейчас не это интересовало сержанта. Единственное, что ему было нужно, это изменение расписания дежурств таким образом, чтобы у него оказались свободными сорок восемь часов и прямо сейчас. Он грезил о пуховой перине и матрасах, в которых не только утопаешь, но в которых как бы паришь в небесах. И еще он мечтал о репатриации всех граждан китайского происхождения и о горячем кофе в настоящей чашке.
      – Думал, что это вас заинтересует, – добавил Резник.
      – В данный момент… – начал Миллингтон, но вовремя одумался. – Половина посетителей этого китайского ресторанчика разбираются в боксе, другие же слишком неповоротливы и не стоят даже лопаты конского навоза!
      – Грэхем! Разве можно так говорить о гражданах, которых мы призваны защищать, – улыбнулся Резник.
      – Каждый раз, когда на улице появлялись лошадь и повозка, мой дедушка выбегал на улицу с совком и лопатой. «Прелестная вещь для огорода», – так обычно он говорил.
      – Извините меня, сэр. – Это был Патель, вежливо тронувший Резника за плечо. – Дежурный офицер говорит, что в приемной находится мисс Олдс, которая хочет видеть вас.
      – Мисс Олдс, – повторил Резник. – Сделайте все как следует, и она, может быть, не слопает вас на завтрак.
      Патель покраснел. Находившийся недалеко Марк Дивайн, прислушивавшийся с этому разговору, заулыбался.
      – Как вы думаете, Грэхем, имеет это какое-либо отношение к вашему расследованию?
      – Вполне вероятно, сэр, – вздохнул сержант.
      – Введите тогда меня в курс последних событий. – Резник жестом показал на дверь своего кабинета. Пателю он сказал. – Извинитесь перед мисс Олдс и поинтересуйтесь, не хочет ли она чаю или еще чего-нибудь. Займите ее в течение десяти минут. Хорошо?
      У Пателя не было большого выбора.
      – Если постараешься, то получится… – прокричал ему вдогонку Дивайн, а затем, обращаясь ко всем, находившимся в комнате, заявил: – По тому, как краснеет этот мальчик, готов заключить пари, что он еще девственник.
      Еще не было половины девятого. Миллингтон и команда из шести полицейских допрашивали посетителей и сотрудников китайского ресторана с самого раннего утра. Восемь человек были ранены и отправлены на «скорой помощи», трое задержаны, одному из них пришлось делать операцию, чтобы остановить сильное кровотечение и пришить на место несколько пальцев, отрубленных топором. Патель и Нейлор были в больнице и приехали оттуда всего час назад.
      До сих пор вожак банды, на котором лежала ответственность за большую часть ранений, полученных потерпевшими, не говоря уже об ущербе, причиненном ресторану и предварительно оцениваемом сотнями фунтов стерлингов, продолжал держаться своей версии.
      – Вам заплатили за то, чтобы вы пошли в этот ресторан и начали там беспорядки?
      – Никто мне ничего не платил.
      – Почему у вас топор?
      – Это случайность. В тот день Ден вернулся от приятеля, у кого и занял топор, чтобы срубить старую сливу. Ее ягоды такие же кислые, как моча старой девственницы.
      – Вы применили опасное оружие!
      – А что бы вы делали, если на вас пошла половина «красных кхмеров», размахивавших разделочными ножами? Подставили бы другую щеку?
      Парни, которые были с ним, или полностью ему подчинялись или же вообще ничего не знали. Для половины из них завершение этого вечера мало чем отличалось от других субботних развлечений.
      Управляющий постоянно курил французские сигареты. Над одним его глазом виднелись швы, похожие на бабочку, его левая руна покоилась в широкой повязке, перекинутой через шею. Ему ничего не было известно ни о какой семейной вражде. Абсолютно ничего. Последний раз, когда он видел мистера Чао, тот ужинал со своим сыном по случаю какого-то семейного события, они были очень любезны друг с другом и улыбались. Когда они разговаривали, мистер Чао брал руку сына в свои руки.
      Большинство свидетелей подтвердили, что беспорядки начали буйные и крикливые парни. В отношении же того, кто и что говорил, кому угрожал, их сведения были туманными. За исключением одного свидетеля такого рода, каких Миллингтон привык чаще видеть на скамье подсудимых. Здоровый детина, который сам получил несколько ударов, со странной фамилией, не то чешской, не то польской.
      – Это тот парень, сэр, о котором я говорил вам…
      – Клиент, который не побоялся вмешаться?
      – Я думаю, поляк.
      – Местный? Миллингтон не знал этого.
      – Его фамилия – Грабянский. Может быть, вы его знаете?
      Резник покачал головой.
      – Я думаю, может, вам было бы интересно поговорить с ним. Выразить ему благодарность за то, что он сделал. Не так уж часто люди из публики решаются вмешиваться, когда происходят подобного рода заварушки.
      – Может быть, позднее, – ответил Резник. – Наша главная задача – не спускать глаз с Сюзанны Олдс. Ни у кого нет предложений выдвинуть обвинения против Чао? Я думаю, что она здесь именно поэтому в этот ранний утренний час.
      – Мне хотелось бы предъявить ему обвинение.
      – Вызвать его для дачи показаний? Лицо Миллингтона выражало сомнение.
      – Без свидетельских показаний…
      – Хорошо, Грэхем. – Резник встал. – Время пригласить мисс Олдс разделить с нами таинства кухни нашей столовой.
      Миллингтон обернулся у двери:
      – Если речь зайдет о тройном бутерброде из яичницы с беконом с коричневым соусом, сэр, вспомните обо мне.
      В свое время Сюзанна Олдс мечтала о карьере всемирно известной фигуристки – чемпионки мира по танцам на льду. В грезах не раз представляла картинку: слезы, вызванные национальным гимном в честь ее победы, еще не просохли, а она уже подписывает контракты, которые сделают ее сенсацией в мире профессионалов. Чтобы добиться цели, они ходила на каток каждый день после школы, а также утром по субботам и воскресеньям. Ее родители оплачивали ее поездки в Австрию, в Колорадо-Спрингс. Их расходы на поездки и на тренеров требовали немалых денег. Ради нее они пошли на жертвы: отказались от домика на юге Франции, от зимних отпусков для всей семьи, так как каждое утро ее надо было отвозить на тренировки и привозить обратно. И все ради чего? Фантазии. Она сидела перед телевизором днем по воскресеньям, когда показывали старые черно-белые кинофильмы, в которых Соня Хени выделывала на льду вслед за Ширли Темпл замысловатые фигуры, зашнуровывала ботинки с коньками, танцевала в объятиях Тайрона Пауэра, получала аплодисменты и призовые деньги, – таксе состояние, о каком Сюзанна никогда не могла даже мечтать.
      В пятнадцать лет в Стритхаме Сюзанна Олдс попыталась сделать прыжок в три оборота, но упала и повредила ногу. Вот тан просто.
      После трех операций на колене консультант сказал: довольно. Сюзанна поступила в университет, изучала историю и экономику. К двадцати восьми годам у нее были автомобиль от компании, квартира на втором этаже рядом с Фулхем Бродвей. Она была уверена в себе, имела хорошую дикцию, прекрасно выглядела в сшитом на заказ костюме, сама делала все по дому, знала статистику. Сюзанна Олдс и анализ рынка были в самых близких, как бы родственных отношениях.
      После того как она отметила свое тридцатилетие, она отклонила одно очень серьезное предложение выйти замуж и продиктовала заявление об уходе. На следующее утро она предложила свои услуги преподавателя права в одном из известных учебных заведений.
      Такой была Сюзанна Олдс.
      – Почему вы привели меня сюда?
      – Все комнаты для допросов заняты.
      – Чем плох ваш кабинет?
      – Я думал, что вы захотите позавтракать.
      Она посмотрела на Резника сквозь опущенные ресницы.
      – Кофе, – попросила она. – Черный.
      Он усмехнулся и продвинулся на несколько шагов вдоль очереди. Ни сальмонелла, ни листерия не уменьшили аппетит полицейских на бесконечные яичницы, бекон, колбасу, хрупкие поджаренные в масле ломтики хлеба.
      – Здесь, – показал Резник. – В углу немного потише. Она умела носить себя, и, когда пошла, большинство глаз следовали за ней, как за магнитом.
      – Счастливчик! – произнес один офицер слишком громко, так, что его услышал Резник. Одного взгляда, который бросил на него инспектор, было достаточно, чтобы в горле у шутника застрял кусок колбасы.
      – Я полагаю, что мы не рассматриваем эту встречу как развлечение – улыбнулся Резник, усаживаясь.
      – Я уже давно отказалась от попыток на этом фронте. – Она попробовала кофе, он оказался не таким противным, как она боялась. – Особенно если это касается вас.
      По правде говоря, она никогда и не начинала. Она не заходила дальше вежливых вопросов относительно семейного положения инспектора, было несколько случайных встреч. Однажды последовало приглашение на официальный обед, но Резник его не принял.
      – Тогда это мистер Чао, не тан ли?
      – Естественно, он обеспокоен тем, что произошло вчера вечером. А также последствиями и выводами, которые могут быть неоправданно сделаны из этого.
      Резник улыбнулся. Сюзанна Олдс была элегантной женщиной. Если посмотреть на вещи реально, она была умным соперником. Он был лишь ненамного старше нее и всего на несколько дюймов выше ростом. Она откинулась на стуле с чашечкой кофе в руке. Ее волосы были зачесаны назад и заколоты шпильками. На ней была свежая белая блузка со свободно завязанным черным бантом у горла, темно-серый костюм, жакет которого слегка расширялся внизу, и простые черные туфли без каблуков.
      – Последствия и выводы, – передразнил Резник.
      – Давайте не будем терять время, инспектор, изображая из себя наивных простаков. Ваши офицеры уже потратили много энергии и времени, пытаясь доказать, что мой клиент имеет отношение к этому несчастному инциденту в ресторане его сына.
      – Он ваш клиент?
      – Да. У нас контракт, оговаривающий мои адвокатские услуги.
      – Учитывающий любые возможные происшествия?
      – Совершенно верно.
      – И в чем заключаются услуги, которые вы оказываете ему в данном случае?
      – Выразить его сожаление, что вообще произошла подобная вещь, хотя, конечно, он ни в коей степени ни в чем не виноват. Ни сам мистер Чао, ни его сотрудники. Сообщить вам, что он поручил всем, кто работает на него, оказывать полиции полное сотрудничество.
      – А сотрудничество самого мистера Чао?
      – Инспектор, случилось тан, что мой клиент просто оказался владельцем помещения, где имели место эти беспорядки. Его не было там в это время, ни он и никто из его семьи не замешаны в этом деле никоим образом. Почему мистер Чао должен предоставлять себя в распоряжение полиции в этом деле, почему должен оказывать ей услуги?
      Резник не торопился. Когда он кончит беседу с Сюзанной Олдс, ему придется толковать и с другими людьми, которые уже ожидают его, но эти разговоры не будут столь же принципиальными, столь важными.
      – Если то, что вы сказали, правда, мисс Олдс, зачем ему понадобилось вызывать вас рано утром и отнимать у вас дорогое время?
      – Скажем так, – ответила она, оставив недопитым свой кофе и смахивая воображаемую пылинку с юбки, прежде чем встать. – Мистер Чао достиг значительного положения в кругах бизнеса за счет как своей дальновидности, так и осторожности.
      «Хорошо, – подумал Резник, – хорошо: на данный момент пусть остается тан».
      На столе инспектора его дожидались три послания. Звонил Риз Стэнли, чтобы узнать, как продвигается расследование по делу ограбления его дома. Будет звонить снова в одиннадцать. Скелтон собирается быть в центральном полицейском участке до обеда и хочет поговорить с Резником. Дважды звонил Джефф Харрисон, будет звонить еще.
      Резник распахнул дверь в комнату детективов.
      – Это послание от инспектора Харрисона?..
      – Прошло через меня, сэр.
      – Есть какие-либо соображения о том, чего он хочет, Линн?
      – Не сказал, сэр. – Ее круглое лицо делалось еще круглее, когда она улыбалась.
      Хмм. Насколько он помнил, Джефф был человеком настроения. Даже более того. Иногда ездил на охоту. Посетитель полицейских столиков в задних комнатах некоторых баров.
      Стэнли, Скелтон, Харрисон. Резник решил пойти и поговорить с – как его зовут? – с Грабянским. Вероятно, это один из новеньких членов польской колонии.

      Когда зазвонил телефон, Гарольд Рой сидел над стаканом томатного сока и пытался сконцентрировать внимание на сценарии. Если окончательная правка не займет у них половины всего утра, стоит подключить третью камеру, чтобы сделать реверсивные снимки крупным планом. По крайней мере, у монтажницы будет дело, помимо отгадывания кроссвордов из «Индепендент» и шлифования собственных ногтей.
      – Да, – бросил он в телефонную трубку, отвечая Алану Стаффорду. – Конечно, я слушаю.
      За распахнутой дверью стояла Мария, хотя оттуда она мало что могла слышать. Но она видела, как ее муж вытирал потные руки о брюки. Менее чем через две минуты разговор был окончен Гарольд произнес «да» четыре раза.
      – Гарольд?..
      Мария встала перед ним, загородив путь к двери. Он посмотрел на нее тяжелым взглядом. Все зашло слишком далеко.
      – Гарольд…
      – Что?
      – Когда ты пойдешь, я имею в виду, поговорить с ним… Ты будешь в порядке?
      – Ты собираешься стоять так весь день? – не отвечая, буркнул он. – Или есть все-таки шанс, что ты соблаговолишь пойти в ванную комнату и подотрешь там?
      – Одним из вариантов, которые они предложили, был «Милтон Кейнес», – говорил Грабянский. – Было бы глупо оставлять без внимания такое предложение. Совершенно новые помещения, низкие налоги, дотации корпорации, кредиты. С другой стороны, была эта фабрика в Лейчестере – проблемы с вентиляцией, отоплением. Чтобы привести все это в нормальное состояние, нам пришлось бы залезть по уши в долги, из которых, думаю, мы вряд ли смогли бы когда-либо выбраться.
      – Таким образом, вы решили перебазироваться?
      – Полностью. Ближе к природе.
      – Сожалеете? Грабянский покачал головой.
      – Прогулки будут не те, что раньше, но, оставляя это в стороне…
      – Прогулки?
      Грабянский опять устроился на стуле, который предложил ему инспектор, расслабился, усевшись поудобнее. Еще каких-то пятнадцать минут, и он будет в машине на пути к Марии. А менее чем через час – в кровати.
      – Кажется, вы называете это «подышать свежим воздухом» Погулять, побродить. Вверх по дороге «М-1» от Лейчестера – и вы будете в Монсал-Дейле еще до того, как с холмов испарится туман.
      – Сейчас вы здесь тоже как турист?
      – Хотелось бы, чтобы это было тан, – улыбнулся Грабянский. – Нет. Бизнес, к сожалению. – Он снова сел прямо, положив локоть на колено. – Мы все еще поддерживаем связи здесь, для выхода на рынок. Шеффилд, Манчестер. Очень часто мне приходится совершать поездки.
      – Вы делаете это всегда сами?
      – Мой партнер или я сам, в зависимости от обстоятельств.
      – У вас есть партнер?
      – Почти с самого начала, как я стал заниматься бизнесом.
      – Это не тот человек, с которым вы были в ресторане?
      – Прошлым вечером? Да.
      – На этот раз вы приехали вдвоем?
      – Да.
      – Я думал, вы говорили…
      – Это зависит от обстоятельств. Многое надо было сделать, повстречаться с людьми.
      – Оптовыми торговцами?
      – Совершенно верно. Иногда проще разделить нагрузку.
      – В то время как фабрика работает как бы сама собой в солнечном Милтон Кейнесе.
      – Как часы.
      – В таком случае, – заявил Резник, – не буду больше задерживать вас.
      – Никаких проблем, – улыбнулся Грабянский, – приятно было поговорить.
      – Не так много людей, – заметил Резник, вставая и провожая Грабянского до двери, – станут вмешиваться в подобные передряги.
      – Честно говоря, – Грабянский снова повернулся, уже держа дверь открытой и прислоняясь к ней плечом, – если бы я думал об этом, я бы тоже не вмешался. Но я полагаю… не знаю точно… будто что-то как бы спускает тебя с крючка, и прежде, чем ты осознаешь… – Улыбка расползлась по его лицу, и он вышел из комнаты. Резник – следом за ним.
      – Что же, по-вашему, это было? – поинтересовался Резник, идя с ним рядом по коридору. – Что вас подтолкнуло?
      – О, полагаю, что девушка.
      – Официантка?
      – Да.
      Резник задержался наверху лестницы.
      – Приятно было узнать, что век рыцарства находит почву в индустриальном сердце Милтон Кейнес.
      – Да, – ухмыльнулся Грабянский – Я всегда был слишком большим романтиком. Друзья говорят, что из-за этого я и погибну.
      – Часть нашего национального наследия, – предположил Резник. – Вашего и моего.
      – Встретить вторгающиеся танки кавалерией.
      – Что-то в этом роде.
      Они спустились на первый этаж, и Резник отомкнул замок двери, которая вывела их к выходу. Их оглушил громкий шум перегруженной машинами дороги. Это был последний утренний час пик.
      – Я полагаю, что вы останавливаетесь в гостинице, когда совершаете поездки? – заметил Резник. Они стояли на верхней ступеньке лесенки, идущей от двери.
      – Вы правы.
      – Какая-нибудь получше, чем другие?
      – «Кингз Корт». По крайней мере, там хорошее обслуживание.
      – Но не ресторан.
      – Простите?
      – Я хочу сказать, что он не так хорош, чтобы избавить вас от необходимости питаться в другом месте.
      Грабянский протянул свою руку Резнику. Два крупных человека стояли рядом, оба в костюмах, оба уставшие. Если посмотреть близко, крупным планом, на их глаза и мешки под ними, можно ясно представить меру их усталости. Для того и другого были слишком длинная ночь и слишком раннее утро.
      – Я надеюсь, что вы разберетесь в этом деле, – произнес Грабянский.
      – О, мы разберемся. Со временем.
      – Будьте осторожны.
      – Вы тоже.
      Резник видел, как Грабянский пошел по тротуару, повернул налево на зеленый свет светофора, затем повернул направо, к воротам кладбища, туда, где в свое время был мужской туалет.
      – Патель, – позвал он тут же, как только вошел в комнату угрозыска, – отправляйтесь в гостиницу «Кингз Корт». Это где-то на Мансфилд-роуд. Нужна копия списка проживающих за последние десять дней.
      Гарольд Рой сидел за пультом. Слева от него Дайана Вулф, справа – монтажер.
      Находившиеся перед ними мониторы транслировали изображение с трех камер, подготовленных к съемке и нацеленных под тремя различными углами на жилую комнату. Эта комната была оформлена с большой расточительностью, но в плохом вкусе, как и все остальное в доме, куда переехало семейство «Дивидендов» после того, как их коснулось колесо фортуны. Одна из камер внезапно ушла в сторону, следуя за ножками, туго обтянутыми джинсами.
      – Сосредоточьтесь на предстоящей работе, Джон, – прикрикнула Дайана в микрофон.
      – Все в порядке, – последовал ответ через переговорное устройство.
      – Можем мы начать съемку? – спросил Гарольд.
      – Вы не хотите прорепетировать?
      – А что мы сейчас только что делали?
      Наступило молчание, лишь слышался треск статического электричества от перемотки пленки. Затем прозвучало:
      – Еще один раз для звука, Гарольд, пожалуйста.
      – А, черт возьми.
      – Вы так не скажете, если мы дадим шумовое сопровождение, – прокомментировал звукорежиссер из соседней кабины.
      – Именно это я скажу.
      – Мы могли бы прорепетировать это, пока спорим, – заметил ассистент с площадки.
      Гарольд поднял кверху обе руки.
      – Делайте, – распорядился он. – Делайте.
      Ведущий актер сделал несколько шагов по съемочной площадке, и тут же раздался громовой удар по задней стене декорации.
      – Найдется ли кто-нибудь, кто будет отрицать, что я не предупреждал вас о чем-нибудь подобном? – Гарольд посмотрел через стекло панели туда, где звукорежиссер был занят тем, что давал инструкции звукооператорам.
      – Слабеет освещение, Гарольд.
      – Боже мой, почему сейчас?
      – Всего на чуть-чуть, – прозвучал по одному из микрофонов голос осветителя.
      – Черт возьми! – прошептал Гарольд и взглянул на часы.
      – Прошу – Дайана Вулф разорвала фольгу еще одной палочки мятных таблеток и протянула ее Гарольду. Он взял две и тут же разжевал.
      – Не хотите ли аспирина? – спросила Дайана, положив свою наманикюренную руку на его плечо.
      – Я бы хотел, чтобы мы отсняли что-нибудь до того, как прервемся на обед.
      – Гарольд? – Роберт Делевал принялся за свое от самой двери. – Поскольку сейчас пауза, я полагаю, мы могли бы заменить парочку этих строк?
      – Роберт.
      – Да?
      – Умри!
      Разговор Резника с суперинтендантом был кратким и ничего не решил. Скелтон, казалось, был рассеян и думал о других вещах.
      – Чао не одинок и не без друзей в городе, Чарли. Не вредно помнить об этом.
      – Он член гольф-клуба, не так ли, сэр?
      – Чарли?
      – Простите, сэр.
      – Только вы знаете, каким может быть сержант Миллингтон, если он почувствует, что его обвели вокруг пальца. Это как красная тряпка для быка.
      – Я прослежу, чтобы он не выпускал пар, сэр.
      – Сделайте это, Чарли.
      Скелтон замолчал и задумчиво смотрел на него. А Резник думал, что ему надо еще повидаться с другими людьми, выполнить другую работу.
      – Что-нибудь еще, сэр? – спросил инспектор. – Только…
      – Нет-нет, Чарли. – Он мотнул головой. – Это все. Резник уже переправил Риза Стэнли Дивайну, дав ему инструкции успокоить этого человека, выяснить, знал ли кто-либо из соседей о его намерении вернуться раньше, чем планировалось, предложить, чтобы он присоединился к местному отделению общества наблюдения за соседними домами. Джефф Харрисон звонил третий раз, и Резник просто отметил это в своей памяти. Почему-то он не имел особого желания разговаривать с Джеффом.
      – Сэр?
      Патель ждал около кабинета Резника. Когда инспектор приблизился, Патель еще больше расправил свои широкие плечи. На нем были пиджак в мелкую клетку и брюки, которые гладили последний раз, когда они были в чистке.
      – «Кингз Корт», сэр. Все их данные находятся в компьютере.
      – И?
      – Возникла некоторая проблема с этим. – Патель покачал головой. – Не хотят делать распечатку.
      – Я заскочу туда, – вздохнул Резник.
      Пластинка Барри Манилоу, которую поставила Мария, когда направилась в ванную, создавала интимный, обволакивающий фон: приглушенный, но резкий бас, сопровождаемый иногда звуками фортепьяно. Дым от сигареты скрадывал свет, на удивление яркий, хотя он и проходил через кружевную занавеску на окне спальни.
      – Тебе нравится эта пластинка?
      – Ммм. А тебе?
      Грабянский не знал. Он разбирался в музыке, как его партнерша в орнитологии, – бывают большие птицы, бывают и маленькие, а в музыке бывают медленные мелодии, бывают и быстрые. Большинство здесь были медленные.
      Грабянский ухитрился так лечь на бок, чтобы не потревожить свою правую руну, особенно пальцы. Он дважды провел языком по раковине ее уха, и дрожь пробежала по неподвижному телу Марии.
      – Эй! – воскликнула Мария.
      – Да?
      – Что это?
      – Что именно?
      – Что ты сделал?
      – Это?
      – Да.
      – Ну и что?
      – Где ты научился этому?
      Он проделал это еще несколько раз, и она застонала. Он хорошо помнил, где и когда он научился делать это. Ему было пятнадцать, а она была дочерью сторожа – худенькая девушка шестнадцати лет, которая носила очки и толстые хлопчатобумажные носки до колен. У задней двери было небольшое углубление, в котором могли поместиться их тела, если они стоя крепко прижимались друг к другу. Грабянский был уверен, что, кроме родителей и тетки на Рождество и в дни рождения, ее никто никогда до этого не целовал. И, конечно, не так: с языком, нежно играющим вокруг ее маленького уха.
      – Джерри!
      – Так меня зовут.
      – Нет-нет, не надо.
      – Тебе хорошо?
      – Очень.
      – Ну что. Хватит?
      – Ммм, – ворковала Мария. – Мммм.
      – А ты говоришь – Джерри, – осклабился Грабянский.
      Гостиница «Кингз Корт» была переделана из жилого здания: с квартирами, выходившими окнами на обе стороны дома, с подвалами и мансардами для слуг и различных служб, с отдельно стоявшими строениями для карет и лошадей. Теперь она обслуживала новое поколение: торговцев компьютерами, родителей, навещающих в свободные дни недели своих отпрысков-студентов, американцев или немцев, прибывающих в Англию по тридцатидневным турам и горящих желанием увековечить свой облик около памятника Робину Гуду. Портье гостиницы заверила Резника в отсутствии свободных мест, сжала губы при виде полицейской карточки и распушила свою прическу одной рукой, надеясь, что где-то есть камера и их снимают для телевизионной программы «Следим за преступлениями».
      Она была в трудно поддающемся точному определению «тридцатилетнем» возрасте, одета в тесно облегающий жакет черного цвета с накладными плечами и значком, на котором было написано «Лезли». Резнику было ясно, что в свидетельстве о рождении ее имя записано иначе. Если, конечно, ее не крестил малограмотный священник.
      – У вас возникли проблемы с вашим компьютером, – заявил Резник.
      – Я думала, вы из полиции?
      – Правильно.
      – Тогда зачем вам обслуживать наш компьютер?
      – Я не собираюсь делать этого.
      – Тогда вы, наверное, интересуетесь теми, кто убегает из гостиницы под покровом ночи, не уплатив за проживание? Это называют «мунлайтинг», не правда ли?
      – Что-то в этом роде.
      У Лезли была богатая фантазия, что неудивительно для человека, выполняющего работу, которая обрекает его на бесконечное сидение часами, разговоры с людьми, набравшими не тот номер телефона, или просто с идиотами. У нее не укладывалось в голове: о чем думала Мадди из телесериала, когда не подпускала к себе Уиллиса ближе, чем на вытянутую руку, целых две серии. Если бы на месте Мадди была она, то все было бы в порядке еще до того, как закончилась половина первой серии. Но тогда это была бы реальная жизнь, а не телевидение.
      – Алло, – прервал ее Резник.
      – Да?
      – Относительно компьютера, который я не собираюсь обслуживать.
      – Ну и что?
      – Я полагаю, нет никаких шансов, что он уже работает? Лезли покачала головой и прикусила кончик карандаша.
      Она звонила в мастерскую в это утро три раза, и каждый раз один и тот же гнусавый голос обещал, что придут в течение часа. Какого часа – хотела бы она знать.
      Резник понял – еще немного, и он потеряет ее снова, и решил попробовать с другого конца.
      – Как давно вы перешли на компьютер? – спросил он.
      – О, дайте подумать… это будет… около года назад. Да, что-то в этом роде. Год.
      – А что было до этого?
      – Маленькие карточки.
      – И вы их выбросили, поскольку они были переведены на диск.
      – Вы шутите. Я хотела это сделать и сделала бы, будь моя воля, но нет, управляющий сказал, что я должна держать их пять лет, целых пять лет! – Она наклонилась к нему через барьер, и Резник отчетливо заметил твердые края контактных линз в ее глазах. – Но такого закона нет, не правда ли? Пять лет?
      – Нет, насколько мне известно.
      – Видите, я говорила ему. Нельзя сказать, что он прислушивается ко всему, что я ему говорю, за исключением «нет», и то лишь когда мне приходится кричать.
      – До них можно добраться? – спросил Резник.
      – Что?
      – Вы можете добраться до этих карточек?
      – Это важно?
      – Очень.
      Она заморгала, глядя на него. Ей так не хотелось идти рыться в кабинет. Управляющий будет пялиться на ее спину, ей придется вытаскивать массу пыльных ящиков с бумагами, пыль забьется ей в нос и под ногти.
      – Вы бы этим очень нам помогли, – старался поощрить ее Резник.
      Лезли демонстративно повздыхала и ушла. Минут через пять она появилась, неся три коробки с карточками, одна на другой, и балансируя ими. Она поставила их на барьер и отправилась на поиски тряпки, которой можно было бы смахнуть пыль.
      – Это не за все пять лет? – поинтересовался инспектор.
      – За три, – ответила она тоном, не допускающим новой просьбы принести остальное.
      Резник не принадлежал к типу людей, которые будут идти до конца, если им везет Он пошел бы на это только тогда, когда был бы уверен, что повезет и на этот раз. Инспектор спокойно листал местную туристскую брошюру в то время, когда Лезли проверяла карточки. Нужная информация была найдена удивительно быстро.
      – Вы хотите, чтобы я записала все это?
      – Если вас не затруднит.
      Грабянский в качестве своего адреса называл контору компании «Джи энд Джи Текстайлз энд Лейзурвир» в Милтон Кейнесе. За последние три года он дважды останавливался в гостинице, каждый раз на несколько недель, и только на этот раз он сократил свое пребывание здесь.
      Резник взглянул на помогавшую ему женщину с возникшим интересом.
      – Он выписался сегодня? Она покачала головой.
      – Это я могла бы сказать вам и так. Три дня тому назад. Возникло что-то срочное. Он ничего не сказал, но я думаю, случилось что-то дома – заболела жена или еще что-либо.
      – Выходит, он женат?
      Лезли уверенно закивала головой.
      – Он никогда этого не говорил, но я знаю, я всегда могу сказать. «По личному опыту», – подумала она.
      Резник взял листок гостиничной бумаги, на котором были проставлены даты пребывания Грабянского в городе. Он был почти совершенно уверен, что один из периодов его жизни здесь совпадет с предыдущей волной грабежей, которые они расследовали, или, по крайней мере, перехлестнется с ней по времени.
      – Спасибо, – сказал он, – вы очень помогли. Лезли очень внимательно смотрела, как он уходил. Она никак не могла выбросить из головы заползшую туда мысль, что где-то должна быть спрятана камера. Ведь так они всегда и делают, не правда ли? Такие вот программы. Она видела через стекла дверей, как Резник сел в свою машину. Она не думала, что это могло передаваться в прямой эфир. В этом случае они, вне всякого сомнения, заставили бы его придать себе более респектабельный вид. Что-то сделать с этими ужасными складками на одежде, с этим отвратительным галстуком.
      В одном она полностью была уверена – в отличие от Грабянского инспектор Резник не женат, и у него дома нет женщины, которая смотрела бы за ним.

      Это была ключевая сцена во всем эпизоде. Выиграв более миллиона фунтов и залепив дорогим липким пластырем загнивающую семейную жизнь, главный герой возвращается с заседания правления директоров сети пиццерий, которую он создал при помощи части обретенного богатства. Его коллеги-директора выступили против него и взяли под свой контроль все, начиная с дорогостоящего счета по обслуживанию «БМВ» и до его планов открыть новые специальные рестораны с продажей фруктов и салями на вынос. Совершенно расстроенный и готовый в любую минуту взорваться и пойти на самые резкие шаги, он приезжает домой, в этот псевдоготический рай, в который поместил семью, и находит жену, грубо нарушающую законы и приличия в бассейне с разносчиком газет. Это был напряженный и драматически изумительный момент, а Гарольда он никак не устраивал, он все время был недоволен.
      – Я спускаюсь вниз! – закричал он в микрофон и соскочил со стула.
      – Гарольд спускается на площадку, – провозгласила ассистентка.
      – А, черт, – произнес кто-то по линии обратной связи, но без какого-либо раздражения.
      Актрисе, которая исполняла роль жены, перевязали тесемки верхней части бикини и добавили косметики на тело, чтобы на нем не были тан заметны мурашки от холода. «Муж» ходил взад и вперед по павильону, пытаясь сохранить воинственное настроение и не забыть те ужасные фразы, которые ему предстояло произнести. Разносчик газет, двадцатилетний парень с золотой сережкой и тем пылом, который остался у него от только что сыгранной сцены, шарил руками под блестящим синим комбинезоном одной из девушек-гримерш.
      – Неприятности, Гарольд? – появился на площадке Маккензи, как если бы он обладал всеми естественными инстинктами акулы, почуявшей запах крови.
      – Ничего такого, что нельзя было бы исправить. Маккензи не так-то просто было убедить в чем-либо.
      Гарольд обнял за плечи главного героя и отвел его подальше в сторону.
      – Послушай, дорогой, то, что ты делаешь, меня устраивает, только есть одна малюсенькая вещь… как бы это лучше сказать… ты немножко скован, зажат…
      Актер отчужденно смотрел на него.
      – Ты приходишь домой, у тебя неприятности на работе, ты чувствуешь потрясение, тебе нужно утешение, а что ты находишь вместо этого? Я знаю, что ты испытываешь гнев, шок, горе. Я все это чувствую, но я думаю также, что ты должен дать нам еще немножко, выплеснуть свои эмоции наружу. Покажи нам все это.
      – Что вы хотите, Гарольд? Вы жаждете крови?
      – Энергии – вот чего я хочу. – Гарольд ободряюще сжал плечо актера. – Подумай о том, что происходит здесь. Ты видишь, как она плещется в бассейне, который ты купил ей, бассейне, в котором она изменяет тебе, и ты хочешь убить ее. Я должен не только это видеть, я должен чувствовать это, вдыхать это. Понятно?
      – Ну, в общем понятно.
      – Великолепно! Замечательно! – Гарольд отошел в сторону и хлопнул в ладоши. – Все в порядке, – крикнул он ассистентке на площадке. – Начнем, когда я поднимусь наверх.
      – Начинаем заново. Всем быть готовыми, – предупредила ассистентка. Сегодня на ней были ярко-зеленые бейсбольные ботинки с синими номерами на лодыжках, на водолазке выцветшие буквы призывали поддержать команду «Вашингтон редскинз». – Спокойно, пожалуйста! Тишина!
      – Хорошо, – сказал Гарольд, забравшись на стул, и перевернул странички сценария обратно к самому началу. – Начали!
      – Я говорю лишь, – заявил Роберт Делевал, скрывая возбуждение, – если эта сцена не получится, вся картина развалится на куски.
      Сидя рядом со сценаристом в застекленной кабине, проходящая практику помощница художника по дизайну переложила жевательную резинку во рту с одной стороны на другую и проявила притворный интерес к словам Роберта.
      – Без этого, – прошипел тот, – все остальное не имеет смысла.
      – Никакого?
      – Абсолютно. Эта сцена ключевая для понимания того, о чем этот сериал.
      – Я полагаю, я увижу…
      – Нет, это сценарий. Лишь основа. – Одной коленкой Роберт Делевал стоял на обшитой материей скамье, а обе его руки летали перед лицом практикантки. – Именно здесь сходится вместе все, написанное в этом сценарии. – Он вскочил на ноги и продолжал размахивать руками. – Главные движущие силы в этом сериале – это темы денег и обмана, они, а также все остальное, что пульсирует в подтексте, именно здесь всплывает на поверхность. Прямо там, в столкновении в бассейне. Вы понимаете это?
      Она таращилась на него и медленно качала головой. Примерно через полчаса будет перерыв на обед.
      – Тут важен не сам бассейн, важно показать зрителю подводное течение. – Делевал ударил кулаками по ляжкам. – Если этот чертов Гарольд не сможет сделать эту работу…
      – Да?..
      – Мы утонем.
      – Готовы? – спросил Гарольд.
      Дайана Вулф, сидевшая рядом, провела языком по нижней губе, положила руки на кнопки управления. Каким-то образом она ухитрялась одновременно смотреть на замечания, которые сделала цветными карандашами на своем экземпляре сценария, и на три монитора, находившиеся перед ней.
      – Сейчас или никогда! – драматично провозгласила она. – Внимание всем, – заявила она в микрофон. – Тишина на площадке, пожалуйста. Я все еще слышу разговоры. Тише, пожалуйста! Хорошо. Начали.
      Главный герой вошел в ужасно обставленную жилую комнату как раз в то время, когда раздался вскрик, затем громкий всплеск воды. В распахнутых створках двери, выходившей на веранду, появилась актриса в мини-бикини, играющая его жену, ее волосы и тело были заново обрызганы гримершами.
      – О! Боже мой! – вскричала она.
      Еще один всплеск воды, и ее красивый мальчишка-любовник вбежал следом за ней. Он испуганно уставился в камеру.
      – Тан вот на что я потратил деньги, а? – возмутился обманутый муж. – Чтобы ты превратила наш дом в Содом и Гоморру!
      – Ты все не так понял, – умоляющие проговорила жена. Она не сомневалась, что все его мыслительные способности сосредоточены сейчас на том, чтобы придумать какой-то ответ. Ведь в этом проклятом сценарии ничего не говорилось ни о каких Содоме и Гоморре, ни, тем более, о том, что должно последовать дальше.
      Наверху Гарольд Рой издал вопль отчаяния. Роберт Делевал колотил обеими руками по стеклу.
      – Теперь наконец я вижу, какой маленькой мелкобуржуазной вавилонской блудницей ты была все это время! – гремел рогоносец, декламируя в стиле, который мог бы звучать по радио по крайней мере лет десять тому назад.
      – О Боже! – стонал Гарольд, – что за дурацкий вариант Отелло!
      – Проститутка! – вопил актер, выкидывая вперед руку и срывая верхнюю часть бикини с пораженной артистки.
      – Сволочь!
      – Дерьмо!
      – Ублюдок!
      – Сука!
      Гарольд резко подался вперед и сильно ударился головой о торчавший перед ним микрофон – раз, два. Дайана Вулф закрыла глаза. Ассистентка затаила дыхание.
      Внезапно в комнате появился Маккензи, его лицо сияло от удовольствия.
      – Прекрасно, Гарольд! Удивительная работа. Вы действительно создали на этот раз настоящий шедевр.
      Гарольд повернулся на стуле, вскочил и нанес удар прямо в лицо Маккензи.
      – Ты знаешь, – сказала Мария, – Гарольд и я никогда не делали этого.
      – Никогда?
      – Не-ет.
      – Никогда сейчас или вообще никогда?
      – Один раз, может быть. Давным-давно. И даже тогда это было по ошибке.
      – Как так?
      – Он был рассеян и споткнулся. Упал.
      Грабянский расхохотался. «У него, – подумала Мария уже не в первый раз, – прекрасный смех. Громкий и открытый, как у человека, который не боится показаться невоспитанным. Так же не похож на Гарольда, как и во всех других делах. За что бы ни брался Гарольд, у него ничего не получалось. В шкафу с лекарствами целая полка, а может быть, и больше, забита слабительным, и все равно его мучают запоры».
      – Бедный глупец не знает, чего ему не хватает, – заявил Грабянский, набирая пахнущую орехом пену в свои ладони и охватывая ее груди.
      – Я знаю. – Мария прижалась спиной к нему, развернув свою шею таким образом, что она могла поцеловать его. Ноги Грабянского обхватили ее, его язык оказался во рту Марии. Она почувствовала, как напряглись его ноги.
      – Мария, – прошептал он нежно.
      – Да…
      – Гарольд… Собирается ли он сказать то, что мы хотим от него услышать?
      Она освободила голову, так что они снова могли смотреть друг на друга.
      – Я не знаю.
      – Что тогда он собирается делать? Ты знаешь, иногда, когда людей загоняют в угол, они делают странные вещи.
      – Гарольд? – Мария презрительно засмеялась.
      Грабянскому нравилось, как ее волосы спускались темной волной с затылка к шее, ему нравилось прижимать к себе эту женщину.
      – Когда он встречается с этим человеком?
      – Я говорила тебе, что не знаю точно. Сегодня вечером. Должно быть, после студии. – Она наклонилась вперед настолько, чтобы ее рука проскользнула между ними. – Не беспокойся. Тебя ведь не волнует это, правда?
      – Нет. – Грабянский покачал головой. Честно говоря, у него не было оснований для беспокойства, может быть, только совсем немного.
      – Ты не думаешь, что вода становится прохладной? – спросила Мария.
      – Немного.
      – Может, нам лучше перебраться обратно на кровать?
      – Через несколько минут. А пока полежи.
      Маккензи все еще пытался остановить кровотечение из разбитой губы, когда Гарольд Рой выехал с парковочной площадки на своем «ситроене» с такой скоростью, что задымили шины. Ассистентка осторожно прилаживала пластырь к рассеченной губе, а в это время Гарольд обогнал грузовик с пивом, подрезал ему нос и почти тут же вывернул налево на подъездную дорогу к дому.
      – Послушайте, – сказал Маккензи по телефону, – этот поверенный, ну, наш адвокат… дайте мне его имя и номер телефона.
      «Ситроен» остановился наполовину на гравийной дорожке, наполовину на траве.
      – Что это? – спросил Грабянский.
      Мария сидела на Джерри верхом, лицом к нему, откинув назад голову. Она оставила его вопрос без ответа.
      Только когда хлопнула входная дверь, Грабянский понял, в чем дело.
      – Мария! Встань!
      – Да! – вскрикнула она. – О, да!
      Голос снизу раздался, как приглушенное эхо. Затем послышались торопливые шаги на лестнице.
      – Мария?
      Грабянский схватил ее за руки и, держась за них, встал, затем, оставив ее плескаться в тепловатой воде, ухитрился подняться на ноги и, перекинув одну ногу через ее удивленное лицо, выпрыгнул из ванны.
      – Кто?.. – задохнулся Гарольд, ухватившись за ручку двери ванной комнаты. – Кто вы такой, дьявол вас побери?
      Он уставился на голого мужчину, с полового члена которого свисали клочья мыльной пены. Сзади его жена пыталась держаться ниже уровня воды.
      Гарольду совсем не улыбалась мысль оказаться в положении, напоминающем недавнюю сцену с Содомом и Гоморрой, не говоря уже о Вавилоне. Как там было у Лоренса: «Ступай туда, ты, сука! – подталкивал тот свою неверную жену. – Топи свою сволочную натуру!»
      – Вы Гарольд Рой, – произнес Грабянский, протягивая свою мыльную руку. – Меня зовут Джерри Грабянский. Выйдем отсюда, – предложил он, захватив полотенце. – Нам надо о многом поговорить.

      Резник разложил на столе листы бумаги: посещения Грабянским гостиницы «Кингз Корт», грабежи по одному и тому же методу. Не было никакого сомнения, что по времени они совершались, когда здесь находился Грабянский. Телефонный звонок в Милтон Кейнес установил, что, хотя индустриальный район, который Грабянский назвал как место своей работы, действительно существует, но на его территории нет никакой текстильной фабрики, никто там и не слышал ни о каком Грабянском.
      Резник рассмеялся. Даже теперь он не смог бы сказать с полной уверенностью, что же насторожило его. Человек вступает в драку, когда он мог легко избежать ее, не бродяга, не молокосос, ищущий, где бы можно было выпить. Это человек приблизительно того же возраста, что и Резник, который решился на то, чтобы выступить против агрессивной банды, против этого жуткого топора, и по какой причине? Потому что ему понравилось, как официантка приняла от него заказ, принесла ему чай? Верил ли Резник этому? «А, я всегда был слишком большим романтиком». А не означает ли это, что всякий раз, когда какой-либо гражданин делает то, к чему постоянно призывает полиция – выполняет свой долг, – он немедленно попадает под подозрение? Нет, это было что-то, связанное с умением Грабянского внушать доверие, что затронуло какую-то струну в душе Резника. Это был поступок человека, который привык ходить по тонкому льду и давно перестал смотреть под ноги, чтобы не увидеть, насколько темная и холодная вода подо льдом и как близка опасность рухнуть в нее.
      – Нейлор!
      Молодой детектив сидел за клавиатурой компьютера и терзал зубами губу. Он знал, что существует возможность перехода с одной картотеки на другую с тем, чтобы перемешать информацию между ними, но, будь он проклят, если сможет вспомнить нужную команду. Накануне он брал с собой домой инструкцию, намереваясь изучить ее, но вчерашний вечер был не лучше предыдущих.
      – Нейлор, вы женились на этой штуке или что?
      – Простите, сэр. – Он выдал команду на перерыв и заспешил в кабинет инспектора.
      – Как дела? – Резник сидел за своим столом, закинув ногу на ногу.
      – Все в порядке, сэр.
      – Предполагаете сэкономить нам время этими штуками?
      – О да, они предназначены для этого, сэр. В этом нет никакого сомнения. Просто вопрос в том, чтобы раскусить их.
      – Сержант Миллингтон считает так же.
      – Да, сэр.
      – Запишитесь на курсы.
      Нейлор кивнул. Он слышал об этих курсах в столовой: выпивки, лектор из университета Стирлинга, сальные шуточки про детектива, который стучался в дверь женщины-сержанта в два часа ночи и нарвался на суперинтенданта.
      – Вот, пожалуйста. – Резник передвинул первую из лежащих на столе бумаг в направлении Нейлора. – Этот человек – Грабянский. Он жил в гостинице «Кингз Корт» в дни, когда были произведены эти грабежи.
      Нейлор смотрел, ожидая дальнейшего.
      – Когда я разговаривал с ним по совершенно другому делу, он говорил о партнере, деловом партнере. Из его слов вытекало, что они ездят вместе, но не похоже, что они останавливались в одной гостинице. Миллингтон считает, что другого человека зовут Грайс.
      Нейлор проворчал про себя, догадываясь, к чему клонится дело.
      – Хорошо, сэр. Проверить все гостиницы, найти человека, который останавливался бы в одной из них в эти дни.
      Это было не так плохо, много лучше, чем он опасался. Нейлор не знал, стоит ли ему позвонить Дебби и какова вероятность того, что его звонок не застанет ее в неподходящий момент, когда, например, она меняет пеленки у малышки, готовит ей еду или даже спит. Он снова сел за пульт управления и поместил диск на место. Шансы, что он найдет нужную иголку в стоге сена, были в его пользу.
      Резник сидел за стойкой, дожидаясь, когда ему приготовят заказанную еду. Он думал о том, как странно в памяти без какой-либо видимой причины возникают, сменяя друг друга, различные картины и отрывки из прошлого. Вот и сейчас он ясно вспоминал один день в конце пятидесятых, который он провел с приятелем за городом. У них были друзья с домиком на природе, что было довольно редким явлением в те времена. Его нельзя было назвать домом в полном смысле этого слова. Это была ферма, примерно в часе езды на машине от Лондона в северо-западном направлении. На воротах еще сохранилось название «Ферма Нижнего ручья», белые буквы нечетко проступали на посеревшей деревянной доске, заросшей мхом. Боже! Каким неловким и застенчивым он был тогда. Группа деревенских девчат проводила время, рисуя мелом какие-то картинки на стене около местного магазина или раскачиваясь на створках открытых ворот. «Чарли, иди сюда! Чарли!» – кричали они. В тот раз он шел один по обсаженной деревьями дороге, его товарищ занимался где-то своими делами. Одна девчушка догнала его и пошла рядом. Ее звали Пат – Патриция. Она была выше него ростом и выглядела старше, но это совсем не обязательно означало, что тан было на самом деле. «Может, ты знаешь, как делать это?» Он до сих пор помнил, как горели его уши, как хотелось ему убежать прочь. Усевшись на отесанные перила мостина, она наклонила свое лицо к нему и поцеловала, подождала немного, затем осторожно, так что он до сих пор не уверен, что это было на самом деле, просунула свою руку между его ног «Пойдем, Чарли», – засмеялась она.
      – Извините, что заставил вас ждать, – сказал молодой человек за стойкой.
      – Это ничего.
      Резник дал ему пятифунтовую купюру и подождал сдачу. С коричневым пакетом в руке он покинул магазинчик и пошел налево, укорачивая путь. Дожидаясь смены светофора на основной дороге, он увидел Скелтона в шикарном тренировочном костюме, белых с голубым кроссовках «Рибок», который проскакал по ступенькам лестницы у участка и трусцой побежал на лоно природы, постепенно удлиняя шаг.
      В дежурке он сразу узнал Маккензи, но потребовалось несколько секунд, прежде чем он вспомнил, где его встречал. «Что здесь делает продюсер Гарольда Роя? И кто это расквасил ему губу?»
      – Вам лучше обратиться в центральный участок, – объяснял Маккензи дежурный офицер в форме.
      – У меня нет на это времени. Ваш участок – ближайший от студии. Вот почему я здесь.
      – Все в порядке? – спросил Резник.
      – Этот джентльмен хочет подать жалобу, сэр. Нападение.
      – Вас ограбили? – спросил Резник у Маккензи. Тот нахмурился.
      – Больше похоже на ссору на работе, сэр, – уточнил офицер.
      – Это не Гарольд Рой? – поинтересовался Резник. На лице Маккензи появилось выражение человека, которого ударили во второй раз, но теперь уже сзади.
      – Вы знаете этого ублюдка?
      – Я с ним беседовал однажды.
      – Он свихнулся. Полностью. Ударил меня в лицо во время совершенно нормального разговора, без какого-либо повода… и затем ушел из студии, бросив работу в разгар съемок. Я вам говорю, что этот человек нуждается в помощи психиатра, его следует поместить в психушку, его необходимо посадить под замок, изолировать от общества.
      – Займитесь им, – приказал Резник офицеру. – И дайте мне копию протокола, когда закончите.
      Он не успел достать первый бутерброд, как в дверь постучал Миллингтон.
      – Разрешите, сэр.
      Резник решил не стесняться. Миллингтон смотрел, как инспектор положил длинные ломтики маринованных огурцов между салатом и ливерной колбасой, а потом уже откусил первый кусок.
      – Да, Грэхем?
      – Та женщина, сэр, Олдс. Никогда не думал, что буду благодарен ей. Не знаю, как она сделала это, но каким-то образом получилось, что Чао и его парень пожимают друг другу руки, бесконечное число поклонов и улыбок. Хэппи-энд, совсем как в фильмах о Чарли Чане, сэр.
      Довольно часто, когда Миллингтон дежурил в ночную смену, он садился с кем-либо из своих детей и смотрел поздний дневной фильм по телевизору, грызя палочки со специями и запивая их чаем. «Чарли Чан в городе тьмы», «Убийство Чарли Чана во время круиза» (этот фильм они смотрели по крайней мере два раза), «Чарли Чан в музее восковых фигур». Всего таких фильмов было двадцать семь. Его сын проверил это в библиотеке на Анджел-роуд.
      – Никаких обвинений, Грэхем?
      – Только эта группа стервецов. Нарушение общественного спокойствия, усугубленное нападением, ношение опасного оружия с намерением его использования. Он заплатил им много. Это очевидно, так как они твердо держатся своей версии событий.
      – Разочарованы? – заметил Резник.
      – Нет, сэр. – Миллингтон покачал головой. – Буду рад познакомиться с их прошлым.
      Резник опять принялся за свой бутерброд, из него выпал на стол кусок куриной печенки. «Если бы я тан ел, – подумал Миллингтон, – моя жена запирала бы меня в гараже».
      – Что Грайс? – поинтересовался Резник.
      – Тот из ресторана? Напарник Грабянского?
      – Он не был замешан в драке, не тан ли?
      – Даже не трогал своего пальто.
      – Осторожный, значит?
      – Более того, сэр, раз вы коснулись этого. Я бы сказал, хитрый и ловкий.
      Резник пожалел, что не купил кусок торта.
      – Вы не забыли про Фоссея, Грэхем?
      – Завтра, сэр. Теперь, когда китайское дело закончено…
      Резник кивком головы показал, что у него вопросов больше нет. Миллингтон повернулся, чтобы уйти.
      – Проследите за тем, чтобы вытащить Линн из торгового центра, хорошо? Помимо того, что это сказывается на ее моральном состоянии, если она будет продолжать околачиваться там дальше, легко опознают, кто она на самом деле.
      – Хорошо, сэр.
      Едва за ним закрылась дверь, зазвонил телефон. Поднимая трубку, Резник подумал, что это может быть Джефф Харрисон. Но ветер дул совсем с другой стороны.
      – Боюсь, что у меня не совсем хорошие новости, – прозвучал голос Клер Миллиндер.
      Резник скорчил гримасу.
      – Сегодня утром я почти, ну совсем почти продала ваш дом. Это та семья, о которой я говорила вам. Им понравились комнаты, сад, все остальное.
      – И что им не подошло?
      – То, что дом не в том районе города.
      – Боже! А для чего существуют автобусы? Что, у них нет автомашины?
      – Школа. Вот в чем дело. Один ребенок в средней школе, другой – в последнем классе начальной, а маленькая девочка вот-вот закончит класс для малышей. Мать заявила, что она не настроена против этнических меньшинств, но если на ее дорогую малышку будет приходиться восемь азиатов, то какой старт она получит на всю ее последующую жизнь?
      – Я надеюсь, что вы дали ей соответствующий ответ? – заявил Резник, потихоньку закипая.
      – Я улыбнулась ей своей самой приятной профессиональной улыбкой и сказала, что, если они передумают, пусть обязательно позвонят мне.
      – Да не будет она звонить.
      – Разумеется, – послышалось в трубке после непродолжительного молчания.
      Резник взглянул на часы.
      – Хорошо, спасибо за эту информацию.
      – Не стоит благодарности. Послушайте… вероятно, все это чепуха, я думаю… может быть, вам это совсем не понравится… у меня возникла одна идея.
      – Относительно дома?
      – Естественно.
      – Продолжайте.
      – Видите ли, я предпочла бы побеседовать с вами об этом, как говорится, с глазу на глаз.
      Резник не проронил ни слова.
      – Вы будете дома сегодня вечером, надеюсь?
      – Да, буду.
      – Около девяти?
      – Прекрасно.
      – Здорово. Красного или белого? Я принесу бутылку.
      – Я думал, это…
      – Некоторые предложения… их лучше делать, когда вы немного под хмельком.
      – Послушайте…
      – Шутка. Эй, я пошутила!
      – Понятно.
      – Но я все же принесу вино. Ведь хорошо расслабиться после долгого рабочего дня, вы не находите?
      Когда Линн Келлог наконец вернулась в участок и написала отчет о еще одном потерянном дне, ее желудок начал подавать сигналы о необходимости принятия пищи, которые можно было услышать на расстоянии двадцати метров.
      Она была в середине очереди в столовой, когда заметила Кевина Нейлора, устроившегося за угловым столиком у самой отдаленной стены. Он склонился над тарелкой, одна рука свисала к полу. Лицом он уткнулся в хлеб с маслом, причем клок волос плавал в супе.

      Квартира Линн Келлог находилась в старом районе Кружевного Рынка. Здесь располагались фабрики, построенные в викторианском стиле предпринимателями-филантропами, одной из главных забот которых было обеспечить производственные помещения молитвенными комнатами. Это помогало создать дополнительный подъем духа перед шестнадцатичасовым рабочим днем. Большинство этих высоких кирпичных зданий неплохо сохранились и время от времени подновлялись. Тут же располагались стоянки для машин. В окружении трех таких фабрик стоял дом Ассоциации по развитию жилищного строительства, где и жила Линн.
      Она провела Нейлора через внутренний дворик, потом по лестнице на второй этаж. Почта, дожидавшаяся ее за дверью, как обычно состояла из никому не нужных рекламных проспектов, заманчивых предложений о кредитовании, очередного письма от матери со штемпелем Тетфорда – мать посылала их по вторникам и четвергам, дням, когда ходила за покупками.
      – Снимай пальто, Кевин. Я поставлю чайник.
      Жилая комната была маленькой, но не убогой. Было место для домашних растений в горшках, лежали раскрытые книги в мягких переплетах. На батарею были наброшены форменная рубашка и полотенце.
      – Чай или кофе?
      – Что проще.
      – И все же?
      – Чай.
      – Кофе взбодрит лучше.
      – Хорошо, тогда кофе.
      Когда она принесла кружки с кофе из кухни, он спал, откинувшись в кресле с высокой спинной, которое она купила на аукционе в «Снейнтон Маркет».
      Оставался еще почти целый час, который надо было как-то убить, и Гарольд Рой забрел в один из баров в Хокли. Все, что он знал, это то, что ему нужно спокойно посидеть, может быть, выпить пару стаканчиков, может быть, съесть что-нибудь, а главное – как следует подумать, что говорить.
      Это место было неподходящим для раздумий.
      Освещение было нормальным, неярким, не выглядели лишними и свечи на столиках. Не было здесь и много народу. Но усиленная динамиками музыка была такой громкой, что и разговаривать-то было трудно, а обдумывать что-либо вообще невозможно. Он притворился, что ищет кого-то, кого здесь не было, и быстро вышел. Сколько времени еще оставалось? Он посмотрел на часы. Через пятьдесят минут он будет лицом к лицу с Аланом Стаффордом.
      «Послушай, Алан! Дело обстоит тан, Алан…»
      Он зашел в трактир на углу, заказал большую порцию водки с тоником.
      – Да, спасибо, еще лед и лимон.
      Затем он уселся на длинную скамью поближе к огню. В трактире гуляла какая-то компания, сидели несколько пареньков, которые изображали из себя студентов, мужчина в коричневом костюме-тройке, разговаривавший в серьезном тоне с чьей-то женой, собака переходила от стола к столу, клянча палочки со специями. Ротвейлер, Лабрадор? – Он никогда не умел различать их.
      Его первоначальная реакция на измену Марии была естественной и спонтанной – гнев, разочарование, шок, злоба. Несколько часов спустя он начал видеть все это в другом свете. «В конце концов, если кто-то еще хочет получить удовольствие, взвалив себе на шею это усталое старое тело, то что ему остается, кроме как сбросить с себя этот груз? И что хорошего они имели, гоняясь за удовольствиями, из-за чего стоило бы цепляться за нее или даже сожалеть? Это повод, чтобы уйти, свет в конце, казалось, бесконечно длинного туннеля. Пусть он забирает ее, посмотрит, наново просыпаться каждое утро с прижимающейся к тебе спиной. Пусть посмотрит. Этот парень. Этот Грабянский».
      Удивительно.
      Удивительный парень!
      Как и это его предложение. Как ни странно, оно каким-то образом придавало силы Гарольду, он ощущал своеобразное чувство солидарности. Предстоящая встреча со Стаффордом вызывала у него беспокойство. Он боялся, что ситуация может обернуться против него, станет неуправляемой. Как бы там ни было, Гарольд не мог забыть нож в руке Стаффорда. Но, как отметил Грабянский, когда говорили об этом, Алан Стаффорд прежде всего бизнесмен. А это и был бизнес. Ничего личного. Бизнес.
      Он посмотрел на свой стакан и удивился, что тот уже пуст.
      По дороге к стойке он нагнулся и погладил собаку. Он даже не помнил, когда гладил кошку, не говоря уже о собаке. Гарольд чувствовал себя великолепно – он свободен. Он взял еще одну большую порцию водки и хрустящие палочки с сыром и луком, чтобы поделиться ими со своим новым другом.
      Линн не могла откладывать это дальше. Кевин все еще спал, а она уже погладила рубашку, разобрала вещи для стирки на следующий день, вычистила газовую плиту, вытерла (что она делает?) пыль с полок на кухне.
      С тех пор как ее тетка переехала в Дисс, не было никого поблизости, с кем бы она могла поговорить. «Дорогая Линни, я не собираюсь жаловаться, тан как знаю, что и без этого достаточно всего на твоих плечах. Я это понимаю…»
      Линн черенком ложки вскрыла конверт. Неровный почерк матери, синие чернила шариковой ручки на бумаге из дешевого магазина Вулворта.
      «Дорогая Линни…»
      Она бросила взгляд на Кевина Нейлора, который, по всей вероятности, за несколько недель впервые спал так долго и безмятежно. Она подумала, что это первый мужчина в ее квартире с тех пор, как тот, с которым она жила, собрался, сел на велосипед и укатил. Где-то в глубине ящика комода лежал набор для заклеивания шин, который он оставил в спешке и который она все собиралась выбросить в мусорный бак, но тан и не собралась.
      «Линни, это твой отец. С тех пор как он был вынужден убить всех тех птиц, всю тысячу двести голов…»
      Она могла ясно представить себе его, хрупкого мужчину в пластиковом плаще, в высоких сапогах, шагающего между доминами с курами и стучащего по земле своей палкой.
      «Боже, Кевин! – думала она. – Проснись!»
      Гарольд Рой чувствовал себя очень хорошо и был доволен, что опоздал на встречу. Все время, пока он шел на «рандеву», как назвал это Алан, в его голове носились мысли об освобождении. К черту бизнес! К черту Марию! Пусть занимается с ней этим Грабянский, раз уж ему это нравится. Он поместит свои деньги в солидное дело, купит домин в Форест-Дин, может быть, напишет книгу, заведет собаку.
      – Где вы были, черт возьми?
      – Привет! – Гарольд помахал над головой рунами, демонстрируя хорошее настроение. – Что значит небольшое опоздание для друзей?
      – Вы пьяны? – нахмурился Стаффорд.
      – Навеселе. – Гарольд придвинул стул ближе. Они находились в баре, достаточно старомодном для того, чтобы использовать его как рекламу. Здесь тоже была музыка, но она не гремела так громко. Гарольду показалось, что он узнал это местечко, которое называлось «Нейл Седана». Радио было настроено на музыкальную программу на средних волнах.
      – Навеселе, вот я какой.
      – Вы чертовски пьяны.
      – Нет-нет! Совершенно трезв. – Он ткнул пальцем в сторону стакана Стаффорда. – Что будете пить?
      Тот отодвинулся от стола. Они были единственными посетителями в заведении. Алан с трудом сдерживал себя, чтобы не ударить в это нелепое ухмыляющееся лицо.
      – Пива? – спросил Гарольд, поднимая стакан Стаффорда.
      – Поставь на место. Гарольд начал подниматься.
      – Я закажу водки.
      – Черта тебе лысого, а не водки! – Стаффорд потянул его вниз, их лица столкнулись, и Гарольд почувствовал горький запах тоненьких сигарет, которые скручивал для себя Стаффорд. «Трубочный табак», – подумал он.
      – У вас, кажется, есть что сказать мне. Нам нужно прояснить одно дельце.
      – Совершенно верно, – расплылся в улыбке Гарольд. – Только позвольте мне…
      – Если вы сделаете хотя бы еще одно движение в сторону стойки…. – Стаффорд снова усадил его на место.
      – Хорошо, хорошо. Вам не терпится получить пакет. Так что давайте – большую порцию водки с тоником. Лед и лимон.
      Ничего не поделаешь, Стаффорд встал и крикнул бармену через весь зал:
      – Водка и пинта пива. – Боже! Пусть уж все будет по-хорошему.
      – Это?.. – начал неуверенно Гарольд.
      – Что?
      – Это…
      – Что это?
      – Это Конни Фрэнсис или Бренда Ли?
      Наконец она не выдержала и слегка пошевелила его. Подождала, пока он не потянулся, зевнул, еще потянулся и удивленно посмотрел вокруг. Она сунула ему в руки кружку, и он удивился: кофе все еще был теплым.
      – Я думал, что спал дольше.
      – Так и было. Я вылила старый кофе и приготовила свежий.
      – Как долго?.. – Он посмотрел на часы и застыл. – Дебби, она…
      – Все в порядке. – Она взяла его за руну и помогла сесть удобнее. – Я звонила ей.
      Нейлор с удивлением осматривал маленькую комнату. «Чего только не подумает Дебби? Если ему когда-либо приходилось задерживаться после дежурства, он обязательно сообщал ей об этом. И это было всегда связано с работой, дежурством, в то время как сейчас…»
      – Не беспокойтесь. Она не думает, что у нас что-либо было. – Она произнесла это, не задумываясь, нужно это было говорить или нет, и вообще не собиралась говорить ничего подобного. Это была одна из тех фраз, которые выскакивают сами по себе, как клише. Интимная жизнь людей перестала быть запретной темой. Даже детишки по телевидению смотрят и слушают эти передачи с тем же интересом, что и их родители десять-пятнадцать лет тому назад смотрели, например, как изготовить из коробок из-под корнфлекса «Титаник» в натуральную величину или как вырастить деревья в пустыне Калахари.
      Нейлор стоял с кружкой в рунах. В его глазах застыло чувство беспокойства.
      – Кевин. – Она взяла у него кружку. Ребром руки она погладила суставы его пальцев. Сделала ли она это сознательно или нет, но какое, в конце концов, это имеет значение? – Кевин, я сказала ей, что вы заснули прямо за томатным супом.
      «Когда еще представится такой случай, – подумала Линн, – когда еще ты сможешь сделать это?»
      – Я лучше сам позвоню ей, – повернулся он к телефону.
      Ее руна снова остановила его, во второй раз. С его лица сошла последняя краска.
      – Ты не хочешь задержаться? – спросила она.
      – Да, – ответил он и протянул ей руку. – В следующий раз.
      – Позвольте сказать прямо, Гарольд…
      «Что он делает? Целый час смотрит, как этот шикарно одетый шоумен глушит водку. Приходится слушать его, принимать, черт подери, всерьез и называть по имени, как если бы они были друзьями или партнерами. О чем он думает, что он делает?» Он знал, что делает. Ждет, когда появится наилучшая возможность снова взять в руки этот килограмм. Кокаин того стоит. А он заслужил все это за свою глупость. «Послушай, Гарольд…» Нет, он не называл так его тогда, тогда еще нет. Гарольд тогда для него был лишь одним из перезревших молокососов, которые только начинали употреблять наркотики, потому что это было модно, потому что это стоило так дорого, а значит, это должно быть здорово. Такие всегда суют свой нос чуть глубже, чем следует, поэтому часто и оказываются на крючке. «Послушайте, – говорил тогда Стаффорд, – у меня возникла проблема, почему бы вам не помочь мне выбраться из нее и заодно не подзаработать на этом – дать возможность поставкам идти своим чередом? Мы ведь все за экономику свободного рынка, не так ли? Все мы хотим быть на гребне волны». И он передал Гарольду сверток и сказал, что его надо сохранить.
      Теперь на него оказывают сильное давление люди, ожидающие поставки кокаина, люди, требующие наличных денег. Ему надо выполнить свои обязательства по ряду сделок, устранить массу трудностей, которые возникли.
      Нельзя оставаться в таком подвешенном состоянии, слишком много парней дожидаются его провала. И не только они. Ему уже пришлось перебраться в другое место, сменить район своих операций. Третий раз за это время. Необходимо держаться на два шага впереди бригады по борьбе с наркобизнесом. Одного шага недостаточно.
      – Гарольд…
      – Хм?
      – Значит, получается, что пакет, который я передал вам на сохранение, был украден, и теперь тип, который его спер, предлагает встретиться со мной и продать его мне обратно.
      – Со скидкой.
      – Скажите, пожалуйста!
      – Две трети его стоимости.
      – Две трети, дерьмо!
      – Ну-ну. Так сколько дадите?
      – Десять тысяч.
      Гарольд рассмеялся прямо в лицо Стаффорду. На самом деле это больше было похоже на хихиканье. Где-то на заднем плане Дион пел о том, каково быть влюбленным подростком.
      – Хорошо. Двенадцать.
      – У меня есть все полномочия, – с помпой заявил Гарольд, – этот товар стоит в два раза больше.
      – Потише.
      – Извините. – Затем тихо: – Удвойте цифру.
      «С каким бы наслаждением я вытащил тебя отсюда и выбил из тебя всю дрянь», – подумал Стаффорд.
      – Четырнадцать тысяч, – заявил он. – Это все, окончательно.
      – Пятнадцать.
      Алан Стаффорд захлопнул свою коробку с табаком и закурил сигарету.
      – Послушай, Гарольд, – бросил он, направляясь к двери.
      – Хорошо.
      – Что, хорошо? – Стаффорд не спеша повернулся.
      – Что вы сказали. Четырнадцать. Стаффорд вернулся и сел на свое место.
      – Мне нужна пара дней, чтобы собрать деньги. Я позвоню вам.
      – Нет, – отрезал Гарольд.
      – А как я их добуду? Помещу объявление?
      – Дело в том…
      – В чем?
      Гарольд не знал, куда ему сейчас податься. Черт возьми, придется сидеть здесь. Валяться на диване у себя дома и ждать, когда зазвонит телефон, в то время как наверху Мария и тот грабитель-поляк будут заниматься любовными играми…
      – Позвоните мне.
      – Я тан и сказал.
      – Два дня?
      – Что-то вроде того.
      – Хотите выпить еще?
      – Нет, – послышалось от двери. – Я не хочу больше выпивки, Гарольд.
      «Прекрасно. Никому нет никакого дела. Куплю себе еще водки. Вот это напиток!» Он хотел бы, чтобы часть того килограмма снова оказалась в спальне, но его там не было. Он рассмеялся. Украли. То, что было потеряно, теперь найдено. Радуйся!
      – Эй! – обратился он к бармену.
      – Водки? – спросил бармен.
      Гарольд кивнул и перебросил ему пятифунтовую купюру. – Музыку и погромче, потребовал он.
      – Слишком действует на нервы, – заявил бармен.
      Гарольд передернул плечами, стоя в одиночестве у стойки и думая о том, накую собаку ему купить и как назвать. Патти Пейдж или Лита Роза? Он тан и не смог этого решить.

      Ленни Лоренс родился в Сент-Энне еще до того, как там все разрушили и построили кварталы современных домов. Очень жаль. Ну и что, если в туалет надо было выскакивать на улицу, зато жили, как одна большая семья. Недаром говорится – «в тесноте, да не в обиде». Такое не могла заменить даже покупка отдельного дома в Уоллатоне.
      – В чем заключается ваш интерес к этому ограблению, Чарли? – Главный инспектор внимательно посмотрел на Резника. – Надеюсь, вы не испытываете страстного желания сделать себе рекламу в средствах массовой информации, не правда ли? Вы же не стремитесь вылезать на экран в окружении сверхумных комментаторов?
      – Гарольд Рой, – ответил Резник. – Я хотел бы иметь возможность еще раз прощупать его. Есть что-то подозрительное в этом деле. Заявление жены не вызывает доверия.
      – Что? Они хотят обмануть страховую компанию? Резник пожал плечами. Это была одна из версий, но она не объясняла, почему так менялись показания о грабителях Марии Рой.
      – Значит, им повезло, а, Чарли?
      – Возможно, сэр.
      – Бог мой! Ну и осторожность! Удивительно, что у вас репутация человека, который ездит против потока машин по улицам с односторонним движением. Вы не любите держаться по ветру, как это делает большинство из нас.
      – Возможно, сэр.
      – Возможно, сэр, – передразнил его Ленни Лоренс. – Вы к тому же человек, который много не говорит, не так ли?
      – Так как с этим делом, сэр? Можем мы заняться им? Мы будем держать вас в курсе.
      – Не забывайте об этом, Чарли.
      – Да, сэр.
      Резник был уже у двери, когда Лоренс позвал его обратно.
      – Кстати, этот старикан…
      – Скелтон?
      – Да, есть у вас какие-либо соображения по поводу того, какая муха его укусила?
      Резник покачал головой.
      – А, в чем дело, сэр?
      – Недавно он здорово вспылил. Не было на то никаких особых причин, а он сорвался. Совершенно на него не похоже. Скорее всего, мужской – как это называется? – климакс. Приливы крови. Ну ладно, Чарли. Держите меня в курсе.
      – Будет сделано.
      Резник прошел мимо кабинета суперинтенданта, не зная, следует ли ему постучать и спросить Джека Скелтона, в чем дело. Конечно, он не сделал этого. Это было бы слишком, вроде как пойти на один из приемов, которые устраивает королева, и вежливо поинтересоваться у нее, как работает ее кишечник.
      Микроавтобус «Мидлендз-ТВ» был припаркован между двумя платанами у тротуара улицы, которая плавно поднималась в горку и затем сворачивала направо. Альф Левин заметил приближение Резника через зеркало бокового обзора, загасил сигарету и щелчком выбросил ее в направлении дорожной канавы.
      – Бывала погода и похуже, – заметил он, направляясь к воротам.
      По каменной стене ходил взад и вперед Диззи, демонстрируя свой зад и шипя.
      – Продаете, значит? – Альф Левин жестом показал на объявление.
      – Пытаюсь.
      – Вы знаете, у нас на телевидении есть один тип. Он переехал сюда из Элстри и купил домик в небольшой деревушке в Линкольншире. Не мог поверить в свою удачу, так это было дешево. У них на юге за такую сумму нельзя купить и собачьей конуры. Теперь он уже не проявляет особой радости. В местном трактире недоливают пиво, а когда ветер дует с востока, холодина такая, будто находишься в Сибири. Старая жена и одеяло с электроподогревом не помогают, все равно мерзнешь по ночам.
      – К чему вы все это говорите, Альф?
      – Только к тому, что он продает его уже полтора года. Никак не может загнать.
      – Спасибо, вы сделали хороший день еще более привлекательным.
      Левин закурил новую сигарету, автоматически зажав ее в кулак после первой затяжки.
      – Мистер Резник, я мог бы…
      Инспектор просунул конец указательного пальца в короткую шерсть за ухом Диззи и стал дожидаться продолжения.
      – Ну, это не означает, что я изменил свое мнение относительно того, чтобы доносить на других. И не то чтобы я знал что-либо такое, что вам нужно, о грабежах. Меньше, чем кто бы то ни было, я в курсе того, кто причастен к этой работе.
      – Тогда что же, Альфи?
      – Тот парень, которым вы интересовались, ну, который там околачивался.
      – Лысый. Вам еще было небезразлично, во что он обут.
      – Его имя Стаффорд. Наркотики – вот его бизнес. И не только легкие сигаретки.
      – Вы уверены?
      – Бог тому свидетель.
      – Вы не захотите…
      – Нет, мистер Резник. Я никогда ничего не говорил, никогда не видел вас. Вызовите меня в суд – я представлюсь немым. Но, знаете, наркота это такая штука, как подумаешь, один Бог знает, куда это заведет, иголки, все эти дела со СПИДом. Посадить его, вот что нужно.
      Диззи, потеряв терпение, спрыгнул со стены и направился к входной двери.
      Я вам обязан, Альфи. Левин покачал головой.
      – Может быть, выпьете чашку чая? Альф Левин посмотрел на дом.
      – Как-нибудь в другой раз, мистер Резник. Да и то в столовой студии. Не здесь. – Он пошел прочь, опустив плечи. – Вы не возражаете, если я вас спрошу: вы женаты?
      – Уже нет.
      – Один в пустом доме, а? – Он снова взглянул на дом. – И каждое движение небось отдается в пустоте, словно ты горошина в барабане.
      – Спасибо, Альфи.
      – Не за что.
      Резник уже думал о Нормане Манне, знакомом сержанте из местной бригады по борьбе с наркотиками: у него где-то был номер его телефона, а может, он есть в телефонном справочнике?
      «Вы не возражаете, если я вас спрошу…»
      Через некоторое время, которое потребовалось, чтобы положить на поджаренный хлеб три ломтика копченой ветчины, затем горчицу, ломтики сыра «ялсберг», Резник уже сожалел, что сжег письмо жены, письмо своей бывшей жены. Он все еще полагал, что письмо было от нее, хотя и не читал его.
      «… Вы женаты ли?»
      Если он съедет отсюда, то куда? Куда-нибудь, нуда не придут ее письма. Не то чтобы их было много. Это – первое за несколько лет. До этого было три подряд. В одном из них содержалась угроза подать на него в суд с требованием, чтобы он платил больше денег. В другом она извинялась, ссылалась на нервное расстройство, упадок духа, на то, что прямо из-под ног была выхвачена работа. «Извини, Чарли, я не буду больше беспокоить тебя». Затем перерыв в три месяца, и она присылает странное поверхностное описание дома, который она занимает вместе со своим мужем, агентом по недвижимости; из окон ее спальни на верхнем этаже открывается вид на Сноудон. Совсем тан, как если бы она писала какой-нибудь троюродной сестре. Резник совершенно не мог понять, о чем она думала, когда писала все это. Они могли бы, вероятно, стать друзьями на расстоянии, кланяться и перебрасываться словами через сотню миль с помощью почтовой службы. Какими бы ни были ее мотивы, они не нашли дальнейшего развития. Годы – слишком большой срок между письмами, даже для друзей.
      «Уже нет».
      Его состояние оставляло желать лучшего: он определял это по двум признакам: первый – он не мог пить кофе, другой – его пальцы пробегали несколько раз по коллекции пластинок, но так и не могли ни на одной из них остановиться.
      «Человек, который устал от джаза, устал от жизни». Кто сказал это? И, если это так, правильно это или нет? «Чарли, – сказал он сам себе, – мне не особенно нравится, когда ты бываешь таким».
      Он нашел номер телефона Нормана Манна и оставил послание с просьбой перезвонить ему. Он все же смолол колумбийского темного кофе и сел дожидаться, когда темно-коричневый ручеек потечет в чашку. Майлз и Бад у него на коленях доедали оставшуюся половину его бутерброда. И только дверной колокольчик напомнил ему о Клер Миллиндер, о ее «самоприглашении», о котором он почти забыл.
      – Я решила остановиться на красном вине. – Она стояла за дверью в расстегнутом длинном темно-синем шерстяном пальто, короткой черной юбке, колготках в широкую полоску, в бежевом свитере, слишком свободном в плечах. Можно было подумать, что его она связала сама. Ее лицо светилось улыбкой. – Я пыталась найти новозеландское, но пришлось согласиться на это, – сказала она, проходя мимо него в широкую прихожую. «Мюррей-Вэлли. Осси Шираз». – Это не бурда, хорошее вино. – Она протянула ему бутылку. – Я ее держала в тепле, пока ехала сюда.
      Резник взял бутылку и придержал дверь, пропуская ее на кухню. Она прошла вперед с раскрасневшимися щеками и блеском в глазах, задев Резника плечом.
      – День был хорошим? – Клер низко наклонилась и погладила малыша Бада. Резнику трудно было не заглянуть ей под юбку.
      – Так себе.
      – Готова поспорить, что вы устали.
      Резник не ответил. Он раскупорил бутылку и поставил ее на стол. Красное вино принято подержать открытым, чтобы оно подышало, но он никогда не помнил, как долго надо ждать и зачем вообще это нужно делать.
      – Вы не особенно любите вино, не тан ли?
      – Почему, у меня даже есть штопор.
      – У меня есть ранетка для тенниса, но я не езжу на соревнования в Уимблдон. И не собираюсь. – Она задвигалась, и Бад отодвинулся от ее ног. – Мне кажется, – она взглянула на его живот, – вы предпочитаете пиво.
      – Вы хотите подержать бутылку открытой еще некоторое время?
      Клер улыбнулась.
      – Теперь, я думаю, будет в самый раз.
      Он глядел, как она медленно обходит всю комнату. Сам же он сидел и крутил в руках стакан. Ее интересовало все: пластинки, книги, в беспорядке сваленная куча местных газет, дожидающаяся, когда ее выбросят, голые стены.
      – У вас нет ее фотографии?
      – Кого?
      – Той, с нем вместе вы купили этот дом. Вашей жены.
      – Вы говорили что-то о предложении?
      – Это может означать, – продолжала она, решив не обращать внимания на его попытку перевести разговор на другую тему, – только то, что воспоминания все еще болезненны для вас. Или же что вы выбросили ее из головы.
      Полностью.
      Она взглянула на него, увидела, как беспокойно ерзает он в своем кресле, и засомневалась, что она поступила правильно, заявившись сюда. Она также не считала разумным, что провела до этого час в баре, так как знала, что винный перегар никогда не является привлекательным и уж, конечно, не притянет его к ней. Но уж коли проявила безрассудство, ничего не поделаешь!
      – А как насчет музыки? – Она села напротив него, устроившись на боковом валике дивана, и пригубила вино.
      – Накую музыку вы любите?
      – Выбирайте сами.
      Когда он был в последний раз в таком положении, с Рашель, все было просто. Он знал, что она любит слушать, хотел поразить ее мелодиями нежными и задушевными, как бы летящими от сердца к сердцу.
      Клер смотрела, как неуверенно он двинулся к пластинкам, и представила, что она тоже встала, остановилась за его спиной, сильно сжала руками его плечи… Когда он обернулся, чтобы посмотреть на нее, на его щеках стала заметна – правда, едва-едва – тень выросшей за день щетины.
      Резник поставил «Джека Медведя» Эллингтона. Отрывистые фразы саксофона, сопровождаемые струнными. Бас Джимми Блантона повел мелодию с первыми звуками рояля.
      – Чарли, – обратилась к нему Клер, – тан вас называют?
      – Некоторые.
      – Вы не думаете, что это старомодное имя?
      – Может, и так.
      – Мне оно нравится, делает вас проще.
      Резник отпил немного вина, стараясь при этом не проглатывать его, как он делал это с чешским «Будвайзером», или ирландским «Гиннессом» в пабах. Ему казалось, что прошло много времени с тех пор, как он съел бутерброд. Вероятно, так и было. Перед ним, почти рядом, сидела привлекательная молодая женщина, которой надоела ее повседневная работа и люди, преимущественно мужчины, с которыми ей день изо дня приходилось встречаться. Как когда-то говорили, «британские полицейские великолепны». Нет, вы больше не услышите такого, разве что только при повторах старых фильмов по телевидению в послеобеденное время между показом игры в снукер на бильярде и лошадиных заездов. Все же что-то есть в его работе, может быть, контакт с нелегальным, незаконным, иногда их разделяет только один шаг, который нельзя переступить.
      Она хорошенькая, эта Клер Миллиндер, и то, что она знает это, не портит ее. Создается впечатление, что она одевается так, как ей нравится, и если это ей не идет, то «пусть им будет хуже». Она самоуверенна, а общая ее хрупкость вызывала у Резника, против его воли, восхищение. Почему же всего этого ему недостаточно?
      Она рассказывала что-то о том, что она выросла на ферме на северном острове, о пляжах, о своих играх. Вино исчезало из его стакана слишком быстро, но, когда она подошла к нему с бутылкой, он позволил ей долить еще.
      – Извините, что не сумела найти покупателя на ваш дом.
      – Все нормально. – Она села на подлокотник его кресла, поставив бутылку к себе под ноги. – Я уверен, что вы сделали все возможное.
      – Да, я очень старалась.
      Ее пальцы легли ему на правое плечо около самой шеи. Когда он наклонил к ней свою голову, кончики ее ногтей коснулись его щеки.
      – Вы не знаете, Чарли, почему вы такой привлекательный мужчина? Сама я не могу найти ответ на этот вопрос.
      – Тогда, может быть, это вообще неправда.
      – Да, наверное, так оно и есть. – Она ухмыльнулась. Вы непривлекательны.
      Ее язык прошелся по его зубам в обе стороны, затем стал исследовать его рот. Язык был теплым и ни мгновения не оставался в покое. Ее губы были мягкими и, конечно, пахли вином. Это напоминало ягоду черной смородины. Его рука наткнулась на ее грудь и тут же отдернулась, как от удара током.
      – Чарли, я не могу целовать вас и смеяться одновременно.
      – А что вы предпочитаете?
      Джонни Ходжес пробивал себе дорогу через «Ворм-Вэлли» Эллингтона. Когда они съехали на пол, Клер ухитрилась сбросить свои ботинки и одновременно ухватить закачавшуюся бутылку с остатками вина. Если кто-то и щекотал слегка пальцы на ее ноге, то, вероятно, это был один из котов. Резник перекатился набок, чтобы не задавить ее своим весом. Труба и саксофон снова обменивались посланиями друг с другом; вызов и ответ, пришел и ушел. Пальцы Клер расстегивали его рубашку.
      – Как агенту по продаже вашего дома, – говорила она при этом, – мне, как я полагаю, чрезвычайно важно осмотреть спальную комнату хозяина.
      Резник откатился в сторону.
      – Не надо, – сказала Клер, после паузы.
      – Что?
      – Вздыхать. Вы были готовы издать этот огромный тяжелый вздох и затем закрыть глаза и слегка покачать головой. Не так ли? В этом нет необходимости. Все в порядке. – Она стояла, разглаживая юбку, выправляя полосы на своих колготках. – Это случалось и раньше, – она усмехнулась, – правда, не так уж часто.
      Резник чувствовал себя глупо, сидя на полу своей собственной гостиной со скрещенными ногами.
      Она протянула руку и помогла ему подняться.
      – Что с вами, Чарли? Верная любовь? Смущенный, он смотрел в сторону.
      – Вероятно.
      – О-о! Чарли! – Клер сжала его руку, ткнула кулаком в живот, быстро поцеловала в шею. – Пошли. – Она потащила его обратно в сторону кухни. – Я чувствую, что умираю от голода, и вы должны дать мне что-нибудь поесть, пусть это будут даже рисовые хлопья. Кроме того, если мы закончим эту бутылку на пустой желудок, мы уснем рядышком, а этого не должно быть никогда.
      – Это все, что вы едите? – спросила Клер, глядя на свою тарелку. – Бутерброды?
      – Чаще всего.
      – А у вас больше нет?
      – Я уже поел.
      – Такой же?
      – Что-то вроде.
      – Тогда мне понятно, почему вы не хотите еще.
      – Вам не нравится?
      – О! Он великолепен. Просто мне не захочется есть всю неделю. Только и всего.
      – Мы все еще никак не дойдем до вашего предложения, – заметил Резник.
      Женщина засмеялась и продолжала жевать, не имея возможности говорить с набитым ртом.
      – У нас есть программа, касающаяся в основном собственности, которая не продается очень долгое время. А положение с вашим домом не очень далеко от этого. Мы обсуждаем с владельцами возможность краткосрочной аренды. Три месяца, максимум шесть. Все-таки, какой-то доход. В условия аренды включается положение, разрешающее нам продолжать показывать помещение клиентам. С другой стороны, арендаторы могут покинуть помещение раньше срока, если найдут другое, более подходящее место. Так что такое положение устраивает всех.
      – Я думаю, что смогу остаться здесь и дальше.
      – Как я уже говорила, я не предлагаю делать что-либо подобное сейчас. Просто размышляю на случай, если никто не клюнет к весне…
      – И если случится такое, то я найду холостяцкую квартиру своей мечты.
      – Вот именно.
      – Не знаю.
      – Будут гарантии.
      – Не знаю, понравится ли мне, чтобы незнакомые люди…
      – Чарли, а кому вы собираетесь продавать этот дом? Своим друзьям?
      – Продавать и сдавать в аренду – это не одно и то же. Представьте себе, что он не продастся…
      – Никогда?
      – Никогда.
      – Можно продать рано или поздно все, что угодно.
      – Но если я выеду, а затем по какой-либо причине должен буду вернуться обратно…
      – Чарли. – Она близко подошла к нему, вплотную, но без каких-либо проявлений сексуальных чувств, которые испарились. – Вы не хотите выезжать, не тан ли? Это ваш дом, вы здесь у себя.
      Его взгляд был устремлен мимо ее лица.
      – Может быть, в этом-то и вся проблема. – Она слегка поцеловала его в щеку и отступила назад. – Мы друзья, Чарли Резник?
      – Может быть. – Теперь улыбался он.
      – Чарли, – произнесла она с наигранной суровостью, – мы ведь не обсуждаем здесь какую-нибудь крупную сделку или вообще мировые проблемы…
      – Послушайте, – перебил ее Резник, – теперь, когда вина больше нет, я могу предложить пару пива из холодильника.
      Вернувшись в гостиную, он дал ей возможность прослушать раннего беззаботного Лестера Янга. Она рассказала ему, как ей пришлось работать официанткой, чтобы учиться в университете, о том, как она собирала киви до тех пор, пока его не стало дешевле выращивать в других местах. Резник слушал, кивал головой, задавал ей вопросы, а сам все время прокручивал в голове слова, сказанные ею раньше.
      – Клер.
      – Да? – Она посмотрела на него, оттопырив нижнюю губу кончиком языка. Обеими рунами она обхватила высокий стакан с пивом. Это был подходящий момент, чтобы подойти к ней и поцеловать в губы.
      – Аренда такого рода, о которой вы говорили до этого, – сказал Резник, – вы не устраивали такую для человека по имени Грабянский?
      – Это не совсем обычное имя. – Она покачала головой. – Я бы запомнила.
      «Если Грабянский выехал из гостиницы, – думал Резник, – он мог иметь основательные причины использовать другое имя». Он попытался описать Клер его внешность.
      – Выглядит очень похожим на вас.
      – Вы не видели такого? Улыбаясь, она наклонила голову.
      – Я бы запомнила.
      Когда пластинка закончилась, она допила свое пиво и поднялась на ноги.
      – Я должна идти.
      У двери Клер задержалась. Улицу заполнял шум машин, двигавшихся по Мансфилд-роуд.
      – Некоторые мужчины могут смотреть на женщину лишь как на существо, которое надо взять под защиту или с которым можно спать. Для большинства из них и то и другое – это дело пяти минут. Вы не похожи на них.
      Резник хотел сказать «спасибо», но не сказал.
      – Спокойной ночи, Чарли.
      – Спокойной ночи.
      «Готов поспорить, – думал Резник, направляясь на кухню, – что мы все еще проверяем агентства, которые специализируются на аренде недвижимости. Что же касается таких фирм, в какой работает Клер, то сомневаюсь, что им даже звонили по телефону».
      На следующее утро в первые же часы работы это было исправлено. Аренда, которой интересовался Резник, касалась квартиры на верхнем этаже, которую не покупали очень долго и которую нельзя было продать с приличной прибылью. Человек, который подписал договор об аренде, заплатил наличными и сразу же въехал. Краткосрочная аренда – это то, чего он хотел: достаточная, чтобы закончить дела, и больше ничего.
      Конечно, это был не Грабянский. Квартиру снял Грайс.

      Ллойд Фоссей вырос в маленьком горняцком поселке к северу от столицы, на улице, где каждые четыре из пяти семей были на учете в полиции, получали социальное пособие или же пользовались вниманием и той и другой служб. В шестнадцать лет он бросил школу, едва не попал в тюрьму, но влюбился в девушку, которая уговорила его продолжить образование. С девушкой скоро расстался, но полученные знания и квалификация остались при нем. Фоссей всех удивлял тем, как легко он находил работу и удерживался на ней. Этот паренек, который предпочитал помалкивать дома, боясь получить затрещину от отца, да и в школе говорил очень мало, опасаясь, что над ним будут смеяться, вдруг обнаружил, что он хорошо владеет словом. Он никогда не носил слишком броские вещи, ничего такого, что выделяло бы его среди других. Это располагало к нему людей. Ллойд Фоссей заметил, что он может воздействовать на них, что они доверяют ему. Причем большинство сразу, после первой же встречи.
      Но скоро это качество сослужило не очень хорошую службу. Работая в компании по обеспечению безопасности зданий, он стал подрабатывать частным образом: договариваясь об установке сигнальных аппаратов помимо фирмы. Все это делалось без оформления документов, а деньги передавались из рук в руки. Его начальство стало подозревать его не только в работе налево, но также в причастности к исчезновению сигнальных аппаратов, проводов, целых систем, которые затем попадали на рынок или в частные дома.
      Фоссей был уволен, вмешалась полиция. Грэхем Миллингтон допрашивал его четыре раза по разным поводам, и каждый раз Фоссею удавалось вывернуться. Он знал ответы на все вопросы, предугадывая половину из них.
      Хотя он надевал свою лучшую одежду и курил сигары, у него был слишком длинный нос и впалые щеки, как это бывает у людей, испытавших нищету и сохранивших этот знак на всю жизнь.
      Миллингтон был бы рад посадить его за что угодно. Не только за воровство у хозяев. Ему хотелось связать его с волной грабежей. Сержант не мог представить себе более подходящего человека для передачи нужных для грабежа сведений в расчете погреть на этом руки. Но Фоссей, в своем дорогом, но плохо сидящем на нем костюме, куривший одну за другой эти вызывающие тошноту сигары, умело выкручивался. Там, где большинство подозреваемых своими ответами навлекали на себя беду, Фоссей заговаривал допрашивающих до столбняка.
      Когда Миллингтон сказал ему, что он свободен и может идти, Фоссей пожал ему руку и предложил оборудовать его дом сигнальным устройством от воров с сорокапроцентной скидкой и бесплатными сметными работами.
      И теперь медовый месяц он провел в таком месте, о каком Миллингтон и его жена могли только мечтать после бутылки кьянти в субботу вечером, сидя в обнимку перед телевизором.
      – Ллойд Фоссей?
      – Да.
      – Помните меня?
      Фоссей хорошо запомнил одно положение из прочитанных им дешевых книг о том, как добиться успеха в бизнесе, а именно: никогда не забывать лица. Он протянул для приветствия руку и изобразил улыбку.
      – Инспектор!
      – Сержант.
      – Извините, я думал, что вы получили повышение за это время.
      «Ублюдок», – подумал Миллингтон.
      – Вам повело, что вы застали меня, – заявил Фоссей, – я вернулся только вчера вечером…
      – Из свадебного путешествия. Да, я знаю. Левый глаз Фоссея задергался.
      – Что-то случилось? Как раз сейчас я должен идти к клиенту. – Он взглянул на часы, отвернув рукав темно-синего блейзера. – Я уже опаздываю.
      – Позвоните.
      – Простите?
      – Позвоните и скажите, что вы будете чуть позднее.
      – Я не могу этого сделать, я…
      – Скажите, что опоздал самолет, что не было тяги у мотора, все, что взбредет в голову.
      – Что это, Ллойд? – Молодая миссис Фоссей все еще протирала глаза, чтобы окончательно прогнать сон, и одновременно снимая наложенные вчера тени. На ней был халат Фоссея, а под ним, без сомнения, одна из рубашек мужа. Довольно пухленькая, она выглядела совсем девчонкой – лет на восемнадцать, не более. Рядом с ней Фоссей, которому стукнуло уже двадцать пять, выглядел старше своего возраста.
      – Приготовь кофе, любовь моя. Нам с этим джентльменом надо поговорить.
      – Сделаю растворимый, я не умею пользоваться твоей кофеваркой.
      – Для этого не нужна ученая степень по физике.
      – Если это несложно, – сказал Миллингтон, – я предпочел бы чай.
      Она послала ему благодарную улыбку, запахнула поплотнее халат и ушла на кухню. «Она научится, – подумал Миллингтон, – научится или уйдет от него, что более вероятно».
      Фоссей оставил сержанта в комнате с мягкой мебелью, обитой белой кожей, с черными столиками из легкого дерева и стекла и с таким количеством ламп, которого хватило бы на освещение какого-либо спортивного состязания. В одном углу комнаты находился бар, заполненный, как подсчитал Миллингтон, пятью бутылками висни разных сортов и тремя бутылками коньяка. Фоссей в это время звонил из прихожей, принося свои извинения клиенту.
      Миллингтон подождал, когда в комнату вернется хозяин дома, затем сел напротив. Пиджак Фоссея был, как и раньше, дорогим, но теперь он был подогнан по фигуре. Складни на светло-серых брюках были именно там, где им положено быть, а ботинки выглядели тан, как будто их только что вынули из коробки. Для Миллингтона он все равно оставался хорьком, только теперь хорошо одетым.
      – Выходим в люди? – заметил он, повторяя слова своего начальства.
      – А что в этом плохого?
      – Как вам это удается?
      – Как и всем.
      – Ой ли?
      Фоссей повернулся к молодой жене, которая входила в это время в гостиную с чаем на подносе. Теперь она была одета в розовую с голубым хлопчатобумажную блузку и белые в обтяжку джинсы, но, несмотря на это, по-прежнему выглядела посторонней в собственном доме.
      – Спасибо, любовь моя.
      На подносе были чайник и три чашки, но тон, каким произнес свои слова Фоссей, не оставлял сомнений в том, что ее присутствие здесь нежелательно. Когда она, уходя, не совсем плотно закрыла дверь, он тут же вскочил и захлопнул ее.
      Миллингтон начал было наливать и остановился – требуется время, чтобы чай настоялся.
      – Итак ваше предприятие действительно работает? – обратился Миллингтон к Фоссею.
      – Конечно, работает. Как бы еще я приобрел все это? Как бы еще? – Фоссей откинулся назад в кожаном кресле. – Все, что требуется, это поставленная перед собой цель, честолюбие, немного знаний и много труда, чтобы добиться цели.
      – Послушайте, любой человек, – он повторил это, постукивая в такт своим словам двумя пальцами по ладони другой руки, – любой человек, который хочет добиться успеха в этой стране, может это сделать. И не тратьте напрасно ваше время, говоря мне о безработице и высоком банковском проценте, о закрывающихся предприятиях, потому что я не хочу знать этого. Вот я перед вами, посмотрите на меня. Десять, да что там, пятнадцать лет назад меня выгнали из школы, и я оказался в яме, как какая-нибудь собака («Как хорек», – подумал Миллингтон). Теперь закрываются, потому что они не приносят прибыли. Деньги вкладывают туда, где они работают, где они делают больше денег. Послушайте, любой, кто хочет открыть свой бизнес, может сделать это. Начните с разработки планов, затем банковские займы, ссуды на развитие производства, специальные кредиты. Вас завалят деньгами, и вся беда этих ноющих болванов в том, что они скорее будут сидеть в нищете и скорбеть о своей доле, чем сделают что-либо для себя. Таковы факты. – Он наклонился вперед и положил локти на колени. – Правильно я говорю?
      – Риз Стэнли, – произнес Миллингтон, предпочитая не смотреть прямо на Фоссея. – Гарольд Рой.
      «Нет смысла нянчиться с тобой, дорогуша. Что-то еще скрывается за твоей болтовней. Если повезет, надо его встряхнуть как следует, заткнуть ему глотку на некоторое время». Миллингтон обнаружил, что ему захотелось, чтобы Фоссей все еще курил свои сигары.
      К тому времени, когда сержант снова сел, с блюдцем в одной руке и чашкой с чаем в другой, Фоссей так и не придумал, что ему следует ответить на его слова.
      «Зацепил тебя, сукин сын!»
      – Вы ведь даете советы относительно безопасности, сигнальных устройств против грабителей и других вещей подобного рода.
      В первый раз за все время, прошедшее с момента, когда Миллингтон постучался в дверь, Фоссей отвел от него свой взгляд.
      – Не следует слишком беспокоиться, – заявил Миллингтон, улыбаясь про себя. – Нет ничего удивительного, что вы не помните. Вам надо просмотреть все ваши дела. Я и не ожидал получить ответ сразу.
      – Да, – вздохнул Фоссей, хватаясь за сказанное Миллингтоном как за соломинку. – Да, я полагаю, что не помню.
      – Наверное, именно поэтому вы и ведете записи. Ллойд Фоссей поставил чашку и встал около камина с газовой горелкой и имитацией горящего каменного угля. Газ светился слабо.
      – Я думаю, будет лучше, если вы прямо скажете, чего вы хотите.
      – Разве не понятно?
      – Все, что вы сказали, это что-то о…
      – Ризе Стэнли, совершенно верно, и о Гарольде Рое.
      – Это мне ничего не говорит.
      – Верно. Предполагается, что это вы должны говорить мне.
      Фоссей покачал головой, подошел к окнам с двойными стеклами. На склоне сада, который был виден из окон, росли три вишневых дерева. Они были готовы вот-вот раскрыть бутоны. Стоял еще январь, и то, что было за окнами, представлялось просто абсурдом.
      – Но это конфиденциальная информация, – заявил Фоссей.
      Сержант рассмеялся.
      – Клиенты приглашают меня в свои дома, и они ожидают конфиденциальности…
      Миллингтон покачал головой, продолжая улыбаться. Когда он встал на ноги и направился к Фоссею, он знал, что сможет запугать его. Хотя он и был меньше шести футов ростом, но с квадратными плечами и широкой грудью. Все, что нужно было делать Миллингтону, это продолжать идти, не сворачивая, и, если Фоссей не отскочит в сторону, то окажется на своей лужайке.
      Предвидя возможность такого варианта, сержант остановился, не доходя шести дюймов до Фоссея. Он подумал, что лосьон после бритья, которым пользуется Фоссей, не столь дорогой, как все остальное, если, конечно, его не обманул нюх. А может, это был всего лишь запах выступившего пота.
      – Записи или документы, – спокойно сказал Миллингтон. – Мы говорили о них.
      – Контора…
      – У вас нет конторы, вы работаете дома.
      – В городе. Я открываю контору в городе.
      – Но ведь не сейчас, правда? Ее еще нет.
      – Все досье находятся в пути.
      – У кота под хвостом.
      – Послушайте… – Фоссей поднял руки к груди, увидел выражение лица Миллингтона и опустил их.
      – Да?
      – Почему вы не позволите мне прийти к вам? До того, как закончится сегодняшний день? Этот… эти… Стэнли и другой парень. Я проверю. Позвоню. Даю вам слово.
      – Ваше слово?
      – Да.
      Выражение, которое появилось на лице Миллингтона, ясно свидетельствовало, что с таким же успехом Фоссей мог предложить ему какую-нибудь заразную болезнь. Он отступил несколько назад, чтобы дать возможность Фоссею двигаться.
      Когда Фоссей направился к своему спасительному креслу, Миллингтон спросил:
      – Расскажите, как вы работаете. Как находите заказы?
      – Объявления, желтые страницы телефонных справочников. Удивительно продуктивны обходы домов. – Он считал, что теперь безопасно вернуться к прерванному чаепитию. – Но в большинстве случаев – это личная рекомендация.
      – За исключением тех, которых вы продаете.
      – Простите? Не понимаю, к чему вы клоните.
      – Разумеется, не понимаете.
      – Послушайте…
      – Это вы уже говорили.
      – Ну и что?
      – Я хочу посмотреть на то, что вы не хотите показывать.
      – Я уже объяснял, я не могу сделать этого.
      – Конечно, нет. В пути. Временно.
      – Это не совсем так.
      – Да, имеется еще проблема конфиденциальности.
      – Вам очень просто высмеивать…
      – Я не забавляюсь. Нет, не забавляюсь. Профессионал, профессиональная помощь, как вы говорите, тайна их собственных домов. Все это ставит вас в особое положение.
      – Совершенно верно.
      – Деликатное положение.
      Руки Фоссея перескакивали, как мотыльки, с подлокотников кресла на чашку, на острые складки наглаженных брюк.
      – Я полагаю, что вы похожи на доктора. Диагноз. Признания. Почти как священник. Все их маленькие сокровища, где они их держат, чтобы они были в безопасности.
      Из-за двери донесся голос жены Фоссея. Она спрашивала, все ли в порядке и не хотят ли они еще чаю. Ей никто не ответил.
      – Давайте вернемся к рекомендациям, – напомнил Миллингтон. – Рекомендациям ваших приятелей профессионалов. Одинаково мыслящих личностей, близко принимающих к сердцу безопасность своего содружества. Должны быть между ними полезные контакты: ты мне – я тебе.
      – Не существует закона…
      – Запрещающего это, нет, такого не существует, – согласился сержант, продолжая плотно сжимать за спиной сплетенные пальцы рук.
      – Конечно, – произнес Фоссей с осторожностью, – такое случается.
      – Конечно, – согласился Миллингтон. Затем, немного помолчав: – Но ничего на регулярной основе? Никаких постоянных договоренностей подобного рода?
      Фоссей сжал руки. Если бы сейчас ему пришлось поднимать чашку с блюдечка, то пальцы не смогли бы удержать ее.
      – Вы видите, что кто-то хорошо выполняет работу, и при случае вы говорите людям об этом. Надеетесь, что и они делают то же для вас.
      Миллингтон кивнул, дожидаясь продолжения.
      – Фирма «ВГ Секьюрити», я работал с ними немало. Естественно, они несколько раз могли замолвить за меня словечко. Не могу вспомнить еще… О да, глупо с моей стороны забыть, этот агент из страховой компании…
      – Имя?
      – Саваж.
      – Передал вам немало работы таким путем, не так ли?
      – Да, довольно много.
      – Платили ему за это?
      – Простите?
      – Информацией.
      – Я не понимаю.
      – Вы все понимаете. Чем вы платили ему? Сведениями о клиентах?
      – Я не… по-разному. Вы знаете, если это приводит к чему-либо… Иногда люди просто хотят узнать, как сделать их помещения более безопасными, затем стараются сделать все сами. Или же бывают случаи… ну, например, как только они услышат, сколько это будет стоить, они и говорить больше ни о чем не хотят.
      – Риз Стэнли – один из таких, не правда ли?
      – Я сказал вам, я не…
      – Он хотел увеличить сумму страховки, отправился к своему агенту за советом, тот сделал предложения, требующие улучшения безопасности дома. А у него только коробка на стене, которая должна подавать сигнал, но никуда не подключена. Появляетесь вы, изучаете ситуацию, начинаете говорить об электронных лучах, видеокамерах, о всей необходимой работе. Стэнли надо думать о зимних каникулах, он отступает назад: он рисковал тан долго, почему не рискнуть еще немного? Полученная им коробка с сигналом в случае проникновения в дом не сработает, но у многих то же самое, и кто узнает об этом?
      – Ладно, – заявил Фоссей, встав с кресла. – Убирайтесь.
      – Не делайте этого, Фоссей, – предостерег Миллингтон, поднявшись.
      – Я не хочу больше тратить свое время зря, и я не собираюсь отвечать ни на один вопрос.
      – Вы имеете в виду – без адвоката?
      – Я имею в виду, что не отвечу больше ни на один ваш вонючий вопрос.
      Он распахнул настежь дверь из гостиной и сделал шаг в сторону.
      – Ах, дорогой, – расплылся Миллингтон, улыбаясь. – Ах, дорогой, ах, дорогой.
      – Вы не придете в мой дом, чтобы выступать с провокационными утверждениями и инсинуациями…
      Миллингтон проходил мимо Фоссея довольно близко. Он протянул руну и схватил его за пиджак там, где были застегнуты пуговицы.
      – Прошло много времени после Саттон-ин-Ашфилда, а, Ллойд? Большой дом. Однако ты прав – больше никаких инсинуаций. В следующий раз все будет как положено, по-настоящему. – Он отпустил пиджак и слегка щелкнул по кончику носа Фоссея. – Достань эти досье, окажи себе такую услугу. Не заставляй нас проходить всю процедуру для получения ордера на обыск. Только раздразнишь нас.
      Миссис Фоссей стирала с чего-то пыль в прихожей. Миллингтону казалось смешным обращаться к ней, как к миссис такой-то. Она была еще ребенком, девочкой, играющей во взрослые игры, играющей хозяйку дома. Она была немного старше его собственной дочери. Он думал, было ли венчание, провожал ли ее к аналою отец, положив ее руку на свою.
      – Спасибо за чай, милая, – обратился он к ней, открывая входную дверь.
      – О, пожалуйста. – Ее глаза осветились на мгновение, затем потухли, когда она повернулась к Ллойду Фоссею, стоявшему у входа в гостиную.
      – До свидания, – раскланялся сержант и закрыл за собой дверь, горя желанием поскорее оказаться в машине и уехать отсюда подальше. Он чувствовал, что ему придется побывать здесь снова.

      Марк Дивайн открыл пакет жвачки, который был вложен в его утреннюю газету в качестве праздничного подарка от издателей, и сунул пластинку в рот. Беда с этой жвачкой – теперь до самого обеда придется выплевывать кусочки этой дряни через окно. Он включил радио в автомобиле в тот момент, когда выступали «Четыре волчка». Удивительно, как долго они выступают на сцене. Он их видел в передаче «Лучшие из популярных» – четверо дородных, средних лет мужиков, прищелкивающих пальцами и пританцовывающих. Что он сам станет делать, когда ему перевалит за сорок? Возможно, будет жить в месте, вроде того. Не дай Бог. Богачи, вертушки, разбрызгивающие воду на газонах, собаки немецких пород. Лучше переехать в другой город. Вот теперь голос Симона Мейо. В свое время он был простым диктором на местном радио, а теперь ведет обеденную передачу из Лондона на программе «Радио-1», перекидываясь фразами с ведущим новостей. Так, теперь девушка, читающая информацию о погоде. Какой сексуальный голос. Как, кстати, ее зовут? Роско? Нет, так звали какого-то императора, он проходил его еще в начальной школе. Нет, того звали не Роско, а Раско. Да, так как же ее зовут? Вспомнил – Сибила». Иногда по утрам Дивайн хотел, чтобы в машине вместо радио был бы телевизор, тогда он мог бы видеть, что происходит в студии, из-за чего она хихикает таким образом.
      Заурчал, заводясь, мотор какого-то автомобиля, и Дивайн приглушил звук радио, но оказалось, что это не то и ему нечего беспокоиться.
      «Может быть, лет через пять, – думал он, все еще мусоля жвачку во рту, – я получу свои нашивки и только меня и видели».
      Еще одна машина. На этот раз это был «ситроен». Дивайн повернул ключ зажигания и так резко дал газ, что на асфальте остались следы от колес.
      Гарольд Рой не успел еще выехать с подъездной дороги, как полицейская машина без опознавательных знаков развернулась перед ним, резко затормозила и загородила ему проезд. Если бы Гарольд не изменил своей обычной привычке и закрепил конец ремня безопасности в положенном месте, его голова не ударилась бы в лобовое стекло автомобиля.
      Когда Дивайн вышел из машины и обогнул «ситроен», Гарольд Рой еще не оправился после удара. Дивайн, в своем светло-сером костюме, бледно-голубой рубашке, галстуке из синтетического шелка остановился перед ним и показал пальцами, чтобы Рой опустил боковое стекло.
      – Какого черта?..
      Дивайн достал бумажник и раскрыл его перед глазами режиссера, как некоторые показывают фокусы с картами.
      – Сержант уголовной полиции Дивайн, сэр. Всего несколько вопросов.
      – Вопросов? Что это?..
      – Не выйдете ли вы из машины, сэр?
      – Я не вижу…
      – Из машины, сэр.
      – Я выйду, когда вы скажете мне…
      Дивайн сунул руку в окно и вытянул вверх запорную кнопку, затем быстро распахнул дверь машины.
      – Выходите!
      Начальник сказал, что надо обойтись с ним достаточно сурово. Нечасто он предоставлял своим подчиненным подобную свободу. Надо использовать это полностью. Посмотрите сейчас на этого – не знает, разозлиться ему или покориться. Опухшие глаза, невыспавшийся вид. Немного понадобится, чтобы сбить с него спесь и заставить рыдать.
      – Да, офицер, – сказал Гарольд, прижавшись спиной к бону автомобиля. Его всего выворачивало, и он едва стоял на ногах.
      «Вот тан, дорогуша», – улыбнулся про себя Дивайн, потом помолчал немного и сказал:
      – Вам известно, что на вас поступила жалоба, сэр? Оскорбление действием.
      Мария поспешила к окну, как только услышала резкий скрип тормозов. Внизу стоял Гарольд, он размахивал руками и что-то втолковывал полицейскому в штатском. Она не могла понять, зачем им надо носить обычную одежду, все равно видно за милю, кто это. По крайней мере, тот, которого они послали к ней в последний раз, был другим, азиатом, с утонченными манерами. У него была прекрасная кожа, она это запомнила, а также удивительно тонкие пальцы. Он был слишком застенчив, чтобы выдержать ее взгляд. Почти совсем мальчик.
      Полная противоположность Грабянскому.
      Как он повел себя, когда на них налетел Гарольд! Так, как если бы они договаривались об установке двойных стекол, а не принимали вместе ванну в середине дня.
      «Нам надо о многом поговорить».
      При этом он не имел в виду себя и Марию, нарушение супружеской верности, температуру воды в ванной. Он имел в виду бизнес. Мария надеялась, что происходящее сейчас там, внизу, у подъездной дороги, не имеет никакого отношения к этой истории. Она затянула потуже пояс платья и пошла обратно на кухню. Бросив взгляд на часы, она подумала, когда же наконец позвонит, как обещал, Грабянский.
      «Какой смысл? – думала не в первый раз Линн Келлог, – покупать майку, на которой изображена реклама чего-то, чем вы никогда не пользуетесь, или какого-либо места, в котором никогда не были? Например, «Стальные трубы Дорфманна – лучшие на Среднем Западе», «Мичиганский университет», «Пироги с персиками мамаши Бейкер – выпечены ее собственными неутомимыми руками». Вполне достаточно краткой надписи – «Ливайз», «Пепе», «Ранглер». Броско и узнаваемо. Этого вполне достаточно. «Впрочем, далась мне эта реклама», – подумала Линн, поднимаясь по эскалатору в магазине «Си энд Эй».
      Она подняла с прилавка полосатую рубашку без воротника и не могла понять, что было в ней такого, из-за чего ее стоимость равнялась 29 фунтам и 99 пенсам. Мельком она посмотрелась в зеркало – ее щеки почти всегда были краснее, чем она хотела бы. Прямо девушка со встроенным аппаратом для подкрашивания щек. «Если этот молоденький продавец не перестанет ухмыляться, она подойдет и даст ему возможность призадуматься кое о чем. Мальчишка! Самое большее лет девятнадцать. На волосах помада «Пако Рабанне», остатки от беспошлинной партии, продававшейся прошлым летом. Волосы прилипли к шее, на плечах перхоть».
      «Внимание!»
      Опять та девушка. Быстро шагает рядом с перилами на дальней стороне балкона, направляется мимо секции фирмы «Мисс Селфридж» к обувному отделу.
      Приказчик двигался между двумя прилавками с товаром и частично загородил ей дорогу.
      – Могу я помочь вам? – спросил он с сарказмом.
      – Да, – ответила Линн, проходя мимо.
      – Тогда пожалуйста?
      – Подрастите немного.
      Пателю наскучило считать «порше» и «феррари», припаркованные вдоль двух дорог, расходившихся под прямым углом от места, где он стоял. Он проходил примерно по двести метров в каждую сторону, затем поворачивался и повторял все сначала, не упуская при этом из виду главный вход в здание с тем, чтобы не пропустить ни одного человека, выходящего из него. «Держитесь подальше, – наставлял его инспектор, – не позволяйте дать себя заметить. Сейчас нам достаточно будет установить, что они находятся в этом помещении. У вас есть хорошее описание одного и неполное другого».
      Патель не был полностью уверен, как ему нужно будет поступить, если они оба выйдут одновременно, да и в том случае, если они выйдут поодиночке. Если у них будут сумки, чемоданы и станет ясно, что они покидают помещение совсем, то, сказал Резник, он должен вызвать подкрепление и не упускать их из виду. Во всех других случаях… «действуйте по обстановке, проявляйте инициативу».
      Было бы легче, если бы было более надежное естественное укрытие. Когда Патель не ходил вдоль дороги, он скрывался за рядом высоких зеленых бачков с мусором, стоявших около стены, которая отделяла блок современных квартир от еще одного приземистого старого дома с башенками и эркерами.
      «Много здесь бегает людей», – подумал Патель, когда еще один спортсмен-любитель трусил мимо него, тяжело дыша. Мокрые от пота трусы провисли сзади, очки удерживались на месте широкой белой эластичной повязкой, как у игроков в теннис или сквош. Дивайн как-то видел Пателя с ракеткой и, будучи сам неплохим игроком в сквош, предложил сыграть с ним. Тот согласился. После двадцати минут, в течение которых Дивайн проиграл со счетом 9–0, 9–2, 9–1, он изобразил, что получил травму, растянув мышцу на ноге, и прохромал в раздевалку. «Чего вы ожидали? – услышал Патель рассуждения Дивайна в комнате угрозыска на следующее утро. – Это игра для пижонов!»
      «Вот оно! Пузырек духов скрылся на мгновение под слишком длинным рукавом ее пальто и затем исчез в громадном кармане. Не показывайся, держись позади. Правильно, прояви интерес к карандашам для бровей. Пятнадцать оттенков пурпурного цвета. Теперь двигайся, пошла!»
      Девушка продвинулась до конца прилавка, и вначале Линн не думала, что она взяла что-нибудь. Но когда она взглянула снова, то была готова поспорить с кем угодно, что до этого на прилавке было больше шелковых шарфов, чем сейчас.
      Куда теперь? Если она выйдет из магазина, то, по всей вероятности, сумеет скрыться и Линн потеряет ее до следующего раза. И когда еще снова удастся ее увидеть. Но, если подозрения в отношении этой девушки справедливы, та вряд ли удовлетворится такой маленькой поживой. Линн удвоила свои усилия, проявила неожиданно интерес к берету красно-вишневого цвета. Если надеть его на голову и выйти в таком виде на улицу, люди подумают, что это свекольный суп на ногах.
      Девушка, не раздумывая, поднялась по невысоким ступенькам и вернулась в центр магазина, только на этот раз Линн держалась уже около нее.
      – Миссис Рой?
      – Что на этот раз?
      – Я только что разговаривал с вашим мужем…
      – Поздравляю вас.
      – Может быть, вы знаете, на вашего мужа была подана жалоба…
      – За то, что он дал по морде Маккензи. Надо было это сделать раньше. Я не знаю, что на него нашло, но это самое лучшее, что он сделал за многие годы.
      – Однако я хотел бы поговорить с вами о другом.
      – У меня назначена встреча. Я должна к ней подготовиться.
      – Вы не думаете, что я мог бы войти в дом?
      – Нет.
      – Так было бы удобнее.
      – Я сказала вам, что у меня дела.
      – Соседи…
      – Вы думаете, что меня интересуют соседи? Дивайн так вовсе не думал. Он пытался представить себе, на что это похоже – быть женатым на женщине с избыточным весом, с голосом, напоминающим звуки, издаваемые ручной пилой, и соответствующим характером.
      Мария Рой взглянула на распахнувшийся халат, но не стала его поправлять.
      – Ну, – язвительно сказала она, – вы собираетесь стоять и смотреть на мои сиськи все утро, или мы можем покончить с этим делом?
      Дивайн был готов услышать такие слова от девок, которые бегают, хихикая, из бара в бар по вечерам каждую пятницу, но сейчас, когда они исходили от пожилой женщины, годящейся ему в матери, он не знал, как следует ему поступить.
      – Ну? – повторила Мария, демонстрируя готовность захлопнуть дверь перед лицом детектива.
      – Это заявление, которое вы сделали об ограблении, произнес Дивайн. – У нас есть основания считать, что вы неверно описали грабителей.
      Иногда, когда ему было скучно, Патель начинал перечислять в уме все графства Англии, их крупные города, американские штаты, столицы стран Восточного блока, победителей мирового чемпионата по сквошу, начиная с 1965 года, года его рождения. В других случаях он старался очистить свой мозг от лишних фантов и цифр, освободить срою голову от всего ненужного, не слышать ничего, кроме собственного дыхания и уличного шума. Удивительно, что здесь, в центре города, можно было порой различить голоса природы – пение птиц, например.
      – Молодой человек!
      Невольно Патель подскочил. Повернувшись, он оказался лицом к лицу со сморщенной женщиной с мелко завитыми седыми волосами. Она была одета в теплое пальто, которое когда-то было ей впору, но теперь выглядело на несколько размеров шире, чем было нужно. Оно было из толстой коричневой шерстяной материи с каракулевым воротником. Обута она была в тусклые светлые спортивные ботинки.
      – Вы из полиции?
      Она говорила, как учительница давних лет. Патель читал о них в книжках, где писалось, что от них пахнет камфарой, а их дыхание отдает запахом гнилых груш, что, когда они призывали к соблюдению тишины, можно было услышать, как падает на пол булавка. Большинство учителей у них в Бредфорде носили джинсы и нескладные свитера, на которые были приколоты бляхи с надписями: «Против апартеида», «Запретим атомную бомбу» и тому подобное.
      – Значит, вы или из полиции или из департамента здравоохранения. Вы пришли не в связи с той крысой, о которой я сообщала?
      Патель улыбнулся и покачал головой, затем показал ей свое служебное удостоверение.
      – Хорошо, – сказала она с оживлением, – тогда вы пришли по поводу этого ужасного человека.
      – Кого-кого?
      – Того человека. Того, который живет вон там. – Она смотрела через голову Пателя на дом, за которым ему было поручено вести наблюдение. – Тот извращенец. Ужасный, подглядывающий в щелки тип!
      – Извините меня, – проговорила Линн, дотронувшись пальцами до рукава девушки. – У меня есть основания полагать…
      Девушка быстро повернулась и нанесла каблуком сильный удар по голени Линн, затем ударила коленной в пах. Она замахала руками и завопила прямо в лицо пораженной Линн:
      – Свинья! Свинья! Свинья!
      Линн вцепилась в воровку, а ногти девушки впились в ее лицо.
      – Ты посмотри только, – заявила проходившая мимо покупательница своей спутнице. У обеих в руках были коробки с кремовым тортом от Бирда, аккуратно завязанные лентой и с бантом наверху.
      – Ладно, – произнесла Линн, отбивая ее удары. – Это тебе ничего не даст.
      Девушка низко поднырнула, затем сильно дернулась, и в следующий момент Линн оказалась стоящей в одиночестве с ее пальто в руках, а девушка убегала прочь, стараясь делать это как можно быстрее.
      Линн подхватила левой рукой как можно крепче воротник пальто и пустилась в погоню. Ее задача усложнялась тем, что проход был забит медленно двигающимися престарелыми покупателями, тянущими или толкающими перед собой тележки.
      – Извините, это полиция! – говорила Линн. – Посторонитесь. Полиция!
      Девушка была от нее на расстоянии примерно тридцати метров. Она юрко пробиралась через толпу, разбрасывая направо и налево украденные вещи. Удивленные покупатели, должно быть, думали, что они попали на съемку какого-то коммерческого телефильма, в один из эпизодов серии «Трудные случаи».
      – Остановите эту девушку! – кричала Линн. – Задержите ее!
      Девушка оттолкнулась от одной из колонн, резко повернула налево, как бы собираясь бежать вниз по лестнице, затем снова бросилась вправо, набирая скорость по свободному проходу с другой стороны, который выводил ее на автобусную остановку.
      Линн, собрав все оставшиеся силы, зажав в руке развевающееся, как серый флаг, пальто девушки, стала нагонять ее. Группка молодежи, околачивавшаяся около витрины музыкального магазина, захлопала в ладоши и насмешливо подбадривала ее своими выкриками. Девушка впереди вновь изменила направление и побежала к эскалаторам. Она пробиралась мимо людей, стоявших на движущихся ступенях, а Линн прыгнула мимо удивленной женщины и ребенка и бросилась вниз по движущейся ей навстречу ленте. Кругом нее раздавались шум и крики. Она была близко от воровки, достаточно, чтобы напрячь силы и ухватить ее за джемпер, но он разорвался у ворота. Обе они продолжали бег и были уже почти в самом низу.
      – Эй! Смотрите, куда вы идете!
      Линн поднырнула под руку возмущенного мужчины и схватила девушку за ноги. Они сильно стукнулись о полированный пол и покатились по нему. Линн получила удар ногой по голове. Одно ее ухо перестало слышать. Она уцепилась за пояс юбки воровки, не обращая внимания на удары по голове.
      – Ты, сука, вонючая корова!
      Линн ухватила волосы девушки и потянула их вниз, заставив ту опуститься на колени. Откуда-то из одежды воровки выпал золотой браслет и медленно покатился по кругу, пока не упал плашмя.
      – Вы арестованы, – вымолвила Линн. Девушка плюнула ей в лицо.

      Неизвестно, кто начинал ремонтировать эту комнату. Но, кто бы это ни был, ему не хватило или краски или терпения, чтобы докрасить оставшуюся треть стены. Картонные перегородки были синие, но разного оттенка. На полу и на потолке оставались синие отпечатки чьих-то пальцев. Пол покрывали три куска различных по цвету и рисунку ковров.
      У диванчика с гобеленовым покрытием стоял мужчина, имевший фунтов пятнадцать лишнего веса. Он смотрел передачу по математике для подростков. Другой мужчина сидел на полу около окна, скрестив ноги, и читал книгу. Норман Манн стоял у опущенных жалюзи с биноклем в руке. В комнату вошел Резник и кивнул в знак приветствия.
      – Не слишком рано для вас, Чарли? – спросил Норман Манн почтительно.
      Резник покачал головой. Он не спал с половины пятого, когда Диззи начал мародерствовать под окном его спальни. Он снова лег, но знал, что это пустая трата времени. Окончательно он поднялся около шести и стал дожидаться, когда наступит рассвет и поднимется туманное солнце.
      Он подошел к окну, и Норман Манн любезно оттянул вниз одну из пластин шторы. Перед Резником открылся вид на квартал невысоких жилых домов, подобных тому, в котором они находились сейчас. Когда-то белые деревянные боковые стенки проулка были покрыты различными надписями и рисунками. Проулок заканчивался покрытой асфальтом площадкой, замусоренной собачьими испражнениями и коробками, выброшенными посетителями трактиров, расположенных вдоль Альфертон-роуд.
      Манн передал Резнику бинокль и указал на одну из дверей.
      – Это не совсем «Наркогород», но можно назвать то, что там, местным маленьким вкладом в это дело. – Его эдинбургский выговор все еще был заметен, правда, не очень сильно, подобно тому, как проявляют себя затемнения на рентгеновских снимках.
      – Фабрика? – спросил Резник. Манн покачал головой.
      – Сомнительно. Скорее кустари, не связанные с каким-либо крупным производством наркотиков. Нас преследуют вернувшиеся из прошлого ремесленные производства. Кокаин смешивают с мукой, растирают в небольшом количестве воды, сажают в печь и затем дают возможность высохнуть. Просто, как испечь пирог. Только вместо пирога вы получаете кусок «крэка», который затем будет переходить из рук в руки за двадцать пять, тридцать, сорок фунтов.
      – Вы не собираетесь накрыть их?
      – Нет, пока мы не узнаем точнее, кто там находится. Нет.
      Отойдя от окна, он передал бинокль офицеру, смотревшему телевизор.
      – Вы знаете, есть такая шутка, Чарли: долго и утомительно ждешь, а затем раз – и там.
      Два человека засмеялись, один сменил сержанта у окна, другой перевернул страницу книги, затем вернулся к предыдущей странице, потому что не мог вспомнить, читал он ее или нет.
      Норман провел Резника в крошечную продолговатую кухню. Газовая плита выглядела так, как будто ее оторвали от стенки и так оставили. Она загораживала проход к раковине. В углу находилось что-то бесформенное, завернутое в мокрую газету. Лучше было не спрашивать, что это.
      – Кто-нибудь живет здесь?
      – Теперь никто. Последними были скваттеры, то есть люди, не имеющие жилья и занимающие землю или помещение незаконно. Лучше здесь, чем без крыши на улице. Однако неделю назад или что-то в этом роде кто-то выгнал их отсюда. Вероятно, полицейские, желавшие угодить местным властям. Для нас же это оказалось очень кстати. – Он вытащил пачку сигарет и, когда Резник отклонил предложение, прикурил от зажигалки, которую достал из заднего кармана джинсов. – Значит, Чарли, что-то весьма срочное?
      – Алан Стаффорд.
      Норман Манн медленно откинул назад голову, сигаретный дым струйками выходил из уголков его рта.
      – Несколько более высокий уровень, чем это.
      – Насколько выше?
      – Связи кругом. Ньюкасл, Саутгемптон, Дувр, Ливерпуль. В основном посредник, но самая высокая прибыль при минимальном риске. Я думаю, что он держит некоторых клиентов сам, вероятно, для того, чтобы знать действительную обстановку на этом рынке. Кроме того, это дает ему возможность управлять со знанием дела теми, кто внизу.
      – А на телевидении есть что-нибудь? – с надеждой спросил Резник.
      – Мелюзга! – фыркнул Манн. – Все, что им нужно, это несколько стаканов шампанского, чтобы перевернуться от радости и броситься в объятия друг друга. Я говорю о деньгах, Чарли, о больших деньгах. Власть и влияние. Они не зря называют кокаин шампанским без похмелья.
      – Значит, вы держите его под наблюдением? Норман Манн посмотрел на него с лукавой улыбкой.
      – Иногда.
      – Если он такая важная птица…
      – Кажется, он обеспечивает себя на будущее, припрятывает денежки, предвидя неизбежность черного дня. Никуда он от нас не денется, будьте спокойны. Мне нравится этот ублюдок. А те, которые сейчас здесь, это мелкие торговцы, продающие школьникам порцию на двухминутный кайф. Давайте смотреть в лицо фактам, Чарли. Скорее всего мы захватим одного-двух из них и все.
      – Это не означает, что вы не заинтересованы в этом деле?
      – Нет, отнюдь не означает.
      Резник кивнул, разогнал рукой табачный дым, который образовал под низким потолком серо-синее облако.
      – Я хожу по краю чего-то очень странного. Есть несколько вещей, которые никак не удается связать вместе, чтобы посмотреть, что же получается. Но я где-то рядом, готов поручиться.
      – Шеф, – позвал один из полицейских из другой комнаты, – там что-то движется.
      Манн сжал кулан и ткнул им в руну Резника.
      – Сделаем все, что сможем, Чарли.
      – Хорошо. Я буду держать вас в курсе. Манн вернулся к окну и выглянул.
      – Продолжайте наблюдать. Да, Чарли… проверьте Стаффорда в Национальной разведывательной наркотической службе. Там о нем самая свежая информация.
      – Спасибо. – Резник помахал рукой.
      – Будьте осторожны при выходе, – предупредил Норман Манн. – Никто не примет вас за обычного скваттера. – Он ухмыльнулся. – Во всяком случае, со второго взгляда.
      Сев в машину, Резник связался с участком. Ничего не было такого, что заставило бы его изменить намеченные планы. Утром он уже переговорил с главным инспектором, и тот обещал направить запрос в Национальную разведывательную наркотическую службу.
      – Еще одна вещь, – сказал тогда Том Паркер. – Речь идет о Джеффе Харрисоне. Я полагал, что у вас с ним произошла какая-то история?
      – Да нет, ничего не было.
      – Что-то выводит его из себя, и он, по-видимому, считает, что за этим стоите вы. – Резник ничего не ответил и ждал. – Он говорит, что хотел поговорить с вами, но вы не отвечаете на его звонки. Говорит, что двое ваших парней что-то вынюхивают за его спиной.
      – Я вначале пришел к вам, сэр, – напомнил ему Резник.
      – Может быть, мне было не совсем ясно, чего вы хотите.
      – Того, о чем я и говорил. Я пытаюсь проверить, нет ли какой-либо связи между этим ограблением и другими делами, которые расследуются. Ничего больше.
      – А если бы не было ничего другого, кроме этого? Вы что, действительно думаете, что Харрисон стал бы дергаться, как синяя муха в паутине? Стал бы?
      – Может быть, сэр.
      – Это ваше любимое выражение, не так ли, Чарли? Может быть?
      Говоря про себя «может быть», Резник улыбнулся.
      – Вы чувствуете: в этом деле что-то не так и хотите выяснить, что именно, верно? И не говорите «может быть». Не говорите ничего. Ничего, пока не разберетесь сами. И тогда вы расскажете мне все, Чарли. Все до конца. И я решу, как быть с этим делом дальше, решу так, как сочту нужным. Тем более если это хоть в какой-то степени касается Харрисона. Вам понятно?
      – Да, сэр, – кивнул Резник.
      Это происходило утром, до его встречи с Норманом Манном. Теперь же Резник сбавил скорость, чтобы завернуть в ворота телевизионной компании «Мидленд». Он показал удостоверение охраннику и проехал через ворота.
      Сюзанна Олдс выводила свою бежевую «хонду» со стоянки для гостей. Увидев Резника, она остановилась.
      – Ваш клиент очень помог, – сообщил Резник, затормозив и наклонившись к ней. – Вы оказали нам услугу.
      – За вами обед.
      – Хорошо, только не китайский.
      – Тогда польский. Должен же быть хороший польский ресторан в городе?
      – Там, где одеваются в традиционные костюмы и еда начинается с полного стакана водки? Да, есть такой.
      – Я воспользуюсь вашим приглашением.
      – Что вы делаете здесь? – спросил Резник. – Еще один клиент?
      Сюзанна Олдс сняла на мгновение свои очки с затемненными линзами.
      – Маккензи – нетерпеливый человек. Он беспокоится, что вы не принимаете всерьез его жалобу. Теперь, когда вы здесь, я вижу, что его опасения беспочвенны.
      – Я удивлен, что компания разрешает ему настаивать на рассмотрении его жалобы. Я думал, что они предпочтут замять это дело.
      Сюзанна Олдс подумала, прежде чем сказать что-либо. При этом она постукивала концом оправы по углублению в верхней губе.
      – Я не знаю точно, но не думаю, что удар по носу…
      – По зубам.
      – Куда бы ни было. Я не думаю, что это их беспокоит. Думаю, они используют это.
      – Для чего?
      – Навалиться на Гарольда Роя. Оказать давление. Я только делаю предположения.
      – Звучит тан, что вашим клиентом должен быть он, а не Маккензи.
      Она водрузила свои очки на место, включила зажигание.
      – Не забудьте, – напомнила она, – Готабски, правильно?
      – Готабки, – поправил Резник. – Фаршированная капуста с чесночным и томатным соусами.
      Но Сюзанна Олдс уже проехала через ворота и включила сигнал левого поворота.
      «Мистер Маккензи находится в редакторской вместе с мистером Фриманом Дэвисом и дал строгие указания, чтобы его никто не беспокоил. Согласно имеющейся в приемной информации, мистера Роя в здании нет. Что касается мисс Вулф, то можно попытаться посмотреть, нет ли ее в столовой».
      Дайаны Вулф там не оказалось, но Резник узнал одного из посетителей столовой. В углу в одиночестве сидел Роберт Делевал. Он смотрел в окно и считал ворон.
      «Вероятно, – подумал Резник, – он ищет вдохновение. Разве не этим обычно занимаются писатели?»
      – Вы не возражаете, если я присяду к вам? Делевал небрежно махнул рукой в сторону свободных стульев. Всем своим обликом он напоминал человека, который только что закончил писать «Великого Гэтсби» и обнаружил, что единственный экземпляр рукописи был утерян при пересылке почтой.
      – Это не самые лучшие дни в вашей жизни? Делевал отрезал кусок от солидной порции пирога с творогом, затем еще один и еще. «Не играй со своей едой, – наставляла мать Резника, – это не игрушка».
      – Вы знаете, как обычно говорят, – начал Делевал, продолжая уничтожать пирог, – про что-либо гинекологическое, что-либо ниже женского пояса? «Женские проблемы». Что случилось с тетушкой Софи? «Женские проблемы». Вот тан и со мной.
      Резник посмотрел на него с новым интересом.
      – Женские проблемы?
      – Писательские проблемы.
      – Что, это одно и то же?
      – Нет, просто они столь же непостижимы для всякого, кто не страдает от них.
      Резник понял, что этот разговор обещает стать одним из таких, которые не только не воодушевляют, но дают обратный результат. Почему-то он всегда считал, что писатели – это такие люди, с которыми интересно побеседовать.
      – Значит, вы пришли, чтобы арестовать его?
      – Кого арестовать? – спросил Резник. Где-то в его голове промелькнула мысль, «а правильно ли он сказал, не было ли более правильно спросить «арестовать кого?» Что же это такое: вы посидели с писателем пять минут, будь хоть он разнесчастным ублюдком, и этого уже достаточно, чтобы вы ставили под сомнение свое знание грамматики?
      Во всяком случае Делевал, очевидно, не обратил на это никакого внимания.
      – Нашего уважаемого режиссера, конечно.
      – За то, что он ударил Маккензи?
      – Врезал прямо в точку. В его поганый рот. – Делевал заметно оживился. – Швы в форме бабочки, болеутоляющие лекарства, законченная картина. – Затем он снова скис. – Только, пожалуй, он должен был ударить посильнее. И не один раз, а побольше. Чего не хватало в этом маленьком сценарии, так это парочки хороших ударов снизу.
      – Последний раз, когда мы говорили, – напомнил ему Резник, – вы произносили смертельные угрозы в адрес Роя, а не Маккензи.
      – Это было до того, как Гарольд стал героем неофициальной конфедерации писателей, работающих на телевидение.
      – Продюсер погубил ваш сценарий? Делевал взял еще кусок своего пирога.
      – Скорее украл его. – Он уронил нож на край тарелки. – Пару лет тому назад я обратился к Маккензи с идеей создать сериал о простой семье, которая выигрывает большую сумму денег в карты, лотерею, делая ставки на футбольные команды или еще каким-то образом, безразлично каким. Маккензи заинтересовался, даже пришел в возбуждение. Мы работали все время, включая завтраки, обеды, сидя в кожаных креслах с рюмкой в руке после обеда, то есть до того времени, когда такси развозили нас по домам. Идеи набрасывались на салфетках, меню, пачках сигарет. «Дайте мне общий набросок, – заявил Маккензи, – и мы все решим окончательно». Прошел месяц, и я приготовил черновой вариант сценария. К нему проявил интерес четвертый канал. Маккензи и я создаем компанию. Финансирование обещано. «Продолжайте в том же духе, – распорядился он, – я контролирую ситуацию». Он также сказал: «Вы развивайте этот сценарий так, как считаете нужным. Это ваш ребенок».
      Делевал посмотрел вокруг себя, осознав внезапно, что он сильно повысил голос и что другие посетители начинают обращать на него внимание.
      – Почти год я работал над сценарием, – продолжал он, понизив голос. – Четвертый канал вылетел в трубу. Заинтересовалась Би-би-си, действительно заинтересовалась. Если бы была возможность так переделать сценарий, чтобы его можно было показать Фелисити Кендал, у них потекли бы слюнки. Так, ладно. Все еще нет денег, и ничего не светит впереди. Но я продолжаю работать. В конце концов, как сказал этот человек, это мой ребенок, и вы не дадите вашему ребенку умереть от голода лишь потому, что вы не предпринимаете должных усилий, так ведь? В это время все серии и сам департамент по сериалам засасывается в один конец пылесоса Би-би-си и выбрасывается через другой конец. Кажется, никто из них не знает, стоят ли они на головах или же на ногах. Их сценарии прикрыты, нет больше и Фелисити Кендал. Маккензи приносит нашего обожаемого, но немного постаревшего младенца сюда, в этот центр драмы независимого телевидения. Внезапно моя идея становится чем-то другим, идеей кого-то другого. Даже идеями. Теперь это какая-то гидра со многими головами, пытающаяся бежать одновременно в шести различных направлениях и отчаянно стремящаяся быть всем для всех людей. От того, что я имел в виду в самом начале, почти ничего не осталось.
      – Но, – отметил Резник, – это ваша идея. Роберт Делевал откинул назад голову и рассмеялся.
      – Подписано, запечатано и доставлено, продано тому, кто больше заплатил. Да, даже писатели должны есть. Ваш ребенок? А вот документы об усыновлении. Конечно, мы воспитаем его правильно. О, нам, может, придется пошлепать его иногда, чтобы слушался. Несколько грубое обращение, но вы же знаете: тот, кто это делает, сам испытывает боль!
      Резник осмотрел столовую, надеясь увидеть Дайану Вулф. То, что началось так интересно, перешло в смесь злобы и жалости к себе.
      – Вы знаете, что нужно автору для того, чтобы добиться успеха в своем деле? – спросил Делевал.
      Резник пожал плечами. Пора было извиниться и уйти.
      – Вы знаете?
      Делевал теперь почти гремел, и сидевшие за ближними столиками перестали делать безразличный вид и открыто уставились на него.
      – Что ему нужно, – Делевал был уже на ногах и повернулся к сидящим в зале, – кроме ножи носорога и постоянно кивающей в знак согласия головы, кроме чрезвычайно длинного языка, который не грубеет по краям?
      Он схватил тарелку со стола и поднес ее к лицу.
      – Что любой уважающий себя писатель должен уметь делать… – он собрал руной остатки пирога и стал засовывать их в рот, продолжая кричать, – …есть дерьмо и делать вид, что получаешь удовольствие.
      После такой тирады Резник чуть не пропустил появление Дайаны Вулф. Она постучала его по плечу пальцем, когда он проходил мимо. Женщина стояла почти в начале очереди, балансируя подносом с тарелкой салата, йогуртом с низким содержанием жиров и банановым вкусом и черным кофе.
      – Вы можете съесть это в другом месте?
      – Пожалуйста.
      Он проследовал за ней через двери, вдоль широкого коридора, вверх на один этаж по лестнице и в маленькую комнату с окнами, выходящими на площадку для парковки машин. В комнате находилось кое-какое оборудование для работы над фильмом, два монитора и двойная стопка видеокассет, которые Резник сдвинул вдоль стола с тем, чтобы Дайана могла поставить свою еду. Он решил, что это ее второй завтрак.
      – Пожалуйста, – предложила она, придвинув к нему кофе. – Он черный. Хотите?
      – Он ваш.
      Она покачала своей прекрасной головой с рыжими волосами.
      – Я пью слишком много этой штуки. Мне проще купить его и затем вылить в горшок с цветами, чем пройти спокойно мимо места, где стоит горячий кофе. Тан что, если вы его выпьете, мне не надо будет продолжать убийство домашних растений, которые так предусмотрительно расставила здесь компания.
      Резник взглянул на нее.
      – Ну, зато она не предоставляет посудин для отвергнутого кофе.
      В его взгляде не было удивления по поводу выливаемого в цветы кофе. Она явно интересовала Резника и знала это. Аккуратно, двумя пальцами, большим и указательным, она взяла несколько ростков люцерны и поднесла их к своему рту. Дайана сидела, закинув одну длинную ногу за другую. Ее белый комбинезон был свободен на бедрах и не так широк там, где поверх атласной, цвета электрик, блузки был подвязан нагрудник.
      – Я полагаю, что у Роберта был один из его маленьких припадков.
      – Это случалось раньше?
      – Как по расписанию. У Роберта бывает больше предменструальных периодов, чем у меня и любой дюжины моих подруг вместе взятых. У него просто не бывает кровотечений, только и всего.
      – Не так, как у Маккензи.
      – А-а, так это не просто визит вежливости!
      Желая, чтобы это было именно так, он с сожалением покачал головой.
      – Увы. Вы видели, что тогда произошло? Я имею в виду – хорошо видели?
      – Сидела около самого ринга.
      – Была какая-то провокация?
      – Когда ветер дует в правильном направлении, Мак может спровоцировать даже Будду на десять раундов.
      – Какой ветер был на этот раз?
      – Северо-северо-западный.
      – Силой в девять баллов?
      – Да уж, не меньше.
      – Тогда, выходит, он напрашивался на то, что получил?
      – Он постоянно на это напрашивается.
      – Вы сделаете подобное заявление, если потребуется?
      – Я должна думать о своей зарплате. – Дайана слегка сморщила губы. – Поддерживать свою страсть к дорогой обуви. – На этот раз на ней были кроссовки «Найк» – белые с желтой полосой. Очевидно, другую обувь она держала в стеклянной витрине, закрыв на ключ.
      – Я надеюсь, что до этого дело все же не дойдет.
      – Вы не выдвинете против него обвинения?
      – Еще слишком рано говорить, но…
      – Знаете, что главное во всем этом?
      – Что же? – Резник поднял кружку с кофе, но пить не стал.
      – Мак хочет избавиться от Гарольда.
      – Отстранить от работы?
      – От работы, студии, сотрудников, всего другого.
      – Разве не он нанимал его?
      – «Нанять и прогнать – так и надо играть». Гарольд давно в этом бизнесе и должен знать связанный с ним риск. Они заплатят ему все, что положено, дадут ему какие-то обещания, чтобы умаслить. Его имя останется в титрах, он не потеряет права на получение денег от последующих прокатов.
      – Каких прокатов?
      – Повторных, от продаж за рубеж. Сериалы пользуются спросом, например, у австралийцев.
      Резнику нравился ее рот, ее нижняя губа, которая казалась немного припухшей.
      Она медленно жевала лист сельдерея.
      – Вы всегда так нежно поглядываете на своих свидетелей?
      Резник был почти готов сказать что-либо остроумное и приятное, например: только тогда, когда они выглядят, как вы. Но, к счастью, не сказал ничего такого. Вместо этого он слегка покраснел.
      – Не хотите? – спросила она, придвигая к нему тарелку.
      Резник покачал головой.
      – Вы должны. – Она улыбнулась. – Вы действительно должны думать об углеводах.
      Прежде чем Резник успел втянуть в себя живот и распрямить спину, их разговор был прерван чьим-то громким криком.
      В конце короткого коридора Гарольд Рой прижал к двери Маккензи и засыпал его обвинениями. Большая часть их касалась того, что происходило за дверью, у которой они сцепились.
      – Уходите к черту с моего пути и дайте мне посмотреть, что там происходит, – вопил Гарольд.
      – То, что там происходит, не ваше дело, Гарольд.
      – Черта с два не мое!
      – Гарольд…
      – Прочь с моей дороги! Вы, куриный помет!
      – Гарольд…
      Рой схватил Маккензи за плечо и ухитрился развернуть его в сторону так, что смог дотянуться до дверной ручки. Она повернулась, но дверь не открылась.
      – Она заперта!
      – Конечно. Вы тут бегаете как сумасшедший и еще ждете, что для вас будут распахнуты все двери? Вам вообще не положено даже находиться в этом здании.
      – Единственное, что вы без меня можете сделать, это выпускать примитивные, убогие штучки для пятилетних сопляков.
      – Гарольд, вы мелочны и мстительны.
      – Если уж речь зашла о мстительности…
      – Знаю, знаю, – перебил его Маккензи, всем своим видом показывая, что ему все это надоело. – Итак, я сделал сценарий…
      – Нет, Мак, – ответил Гарольд, – вы украли сценарий.
      – Хватит, Гарольд!
      Это могло продолжаться до бесконечности, как пошлая перебранка между примадоннами бальзаковского возраста, которым нечем больше заняться во время перерыва на обед, если бы в этот момент Фриман Дэвис не открыл дверь и не высунулся посмотреть, о чем шум.
      Гарольд проскочил мимо Дэвиса, не обратив на него никакого внимания. Через несколько секунд он снова был в коридоре и с еще большей яростью набросился на продюсера.
      – Не могли подождать, не терпелось, Мак? Не терпелось, чтобы этот вонючий выскочка начал заново редактировать – да что там – переделывать то, что я заснял. Резать все на проклятые кусочки!
      Если бы Резник быстро не вмешался, кулак Гарольда Роя мог нанести еще больше ущерба Маккензи, чем в прошлый раз.
      – Ну-ну, Гарольд, – обратился к режиссеру Резник, сжав правой рукой его запястье, а левой рукой парировав удар с другой стороны, – не совсем хорошая идея при данных обстоятельствах. На этот раз было бы гораздо труднее доказать, что вы были спровоцированы.
      – Дайте ему ударить, – заявил Маккензи, но без особой уверенности. – Он не сможет ударить меня дважды и не получить наказания за это.
      Резник упорно смотрел в лицо Гарольда Роя, пока тот не отвернулся в сторону и не расслабился.
      – Мы должны поговорить, Гарольд и я, – обратился Резник к Маккензи. – Если бы вы смогли предоставить нам место…
      – Конечно, – отозвался продюсер примирительно. – Безусловно. Что-нибудь еще?
      Резник покачал головой. Дальше по коридору Дайана доедала салат, прислонившись к стене. В ее глазах и даже в уголках рта сверкала улыбка. «Как она может стоять там в одежде маляра, – думал Резник, – и выглядеть такой женственной?»
      Сама Дайана Вулф все еще размышляла над тем, как быстро для такого крупного мужчины он движется. Может быть, в нем все-таки есть что-то большее, чем эти его глаза, которые не хотели, чтобы она уходила.

      Гарольд Рой сжал кулаки так крепко, что у него побелели костяшки пальцев. Если у него и был какой-то шанс спасти свое положение, то за последние полчаса он его полностью потерял. Теперь начнут распространяться слухи, с их обычной мстительной склонностью к крайним преувеличениям: «Не мог закончить серии», «Не выдерживал графика», «Пьянствовал на съемке», «Избил продюсера». Он должен будет считать за счастье, если сумеет получить работу режиссера шести – десятисекундных рекламных роликов для спутникового телевидения. Некоторые люди, попадающие в подобное положение, где-то пристраиваются, находят где-то тепло и успокоение, другие просто опускают руки и пьют водку, зализывая раны. А что имеет он? Сварливую жену, утоляющую сексуальный голод в компании профессионального уголовника. У него есть также торговец наркотиками с длинным ножом, который с радостью выпустит из него кишки при малейшем подозрении в предательстве.
      Гарольду Рою было сорок девять лет, и его жизнь могла бы сложиться гораздо лучше. Он порылся в карманах, и весь его улов составил использованную бумажную салфетку и несколько фантиков.
      – Ах черт!
      – Что случилось? – спросил Резник.
      – Кончились мятные лепешки.
      – Давайте поговорим, – предложил Резник, наклонившись вперед и поставив на стол локти.
      Гарольд потянул себя за галстук. Он хотел ослабить узел, но только затянул его еще туже. По его виду можно было понять, что он нуждался скорее в таблетке валиума, а не в мятной лепешке.
      «Боже! – думал Гарольд, – вот оно! Почему я не делаю этого? Почему я не говорю, что мне нужно в туалет, не запираю дверку кабинки и не вешаюсь? Почему я не делаю этого?»
      – Ну так как?
      – Что?
      – Расскажите-ка мне все.
      Плечи Гарольда опустились, из груди вырвался глубокий вздох. В человеке, который сидел напротив него, Гарольд видел для себя что-то предрешенное, страшное. Об этом говорило то, как он сидел, как изучал его, сверля глазами. Что-то в этом крупном солидном человеке как бы говорило: «Хорошо, Гарольд, я все знаю, абсолютно все. Единственное, что мне нужно, – это чтобы вы сами рассказали мне обо всем. Признайтесь. Подумайте, насколько лучше вы будете себя чувствовать после этого». Он как бы говорил, что это сняло бы тяжелый груз с его плеч.
      Какое-то время Гарольд Рой слышал запах ладана, видел раскачивание кадила, размытый затемненный профиль в глубине исповедальни.
      Резник сидел спокойно, не двигаясь. Просто смотрел и ждал.
      – Обо всем этом, – начал Гарольд, слова его выскакивали, кувыркаясь, – что было там сейчас? И в тот день, когда я… когда я ударил его… вы хотите, чтобы я рассказал об этом?
      Резник не спеша выпрямился на стуле. Путаное вступление режиссера осталось без ответа. На лбу Гарольда Роя, вокруг бровей и на крыльях носа выступили капельки пота. Он взял со стола смятую салфетку и вытер лицо. Это не помогло.
      – Не об этом? Резник покачал головой.
      – О чем же?
      – Вы знаете, Гарольд.
      – О Боже! – Он опустил голову и зажал ее руками, как бы прячась от надвигающейся опасности. «Натяни себе на голову одеяло, и все страшные вещи исчезнут». Он не помнил, когда его пульс был таким частым и мощным.
      – Ограбление, – спокойно подсказал Резник. – Почему бы вам не начать с этого? Затем вы постепенно можете перейти но всему остальному.
      – Хорошо, – согласился Гарольд чуть ли не с признательностью. – Хорошо, я начну с этого.
      Когда телефон зазвонил в первый раз, Мария принимала душ и ничего не слышала. Второй звонок застал ее на диване. Она лежала, вытянув ноги, и читала статью в «Гуд хаускипинг» о том, как следить за своим весом. Вот это здорово! Пока она дошла до конца предложения, засунула ноги в тапочки, телефон замолчал. Всего десять звонков! Кто, черт побери, бросает трубку после десяти гудков? Конечно, это не Грабянский. У него больше терпения.
      Безобразие! Все эти стоящие там бутылки ждут, когда их кто-нибудь откроет. Ее рука затряслась в самый неподходящий момент, и джин полился через край стакана на халат, руки, на пол.
      «Черт бы тебя побрал, Мария! – выругалась она про себя. – Ты становишься мерзкой пьянчужкой».
      Она знала, что ей следует вызвать такси и отправиться в город – в кино, например. Должен же где-нибудь идти приличный фильм с хорошей старомодной супружеской изменой. Например, Кирк Дуглас бросает свои архитектурные разработки и отправляется вслед за Ким Новак, которая оставляет навсегда на остановке школьного автобуса своего ребенка и уходит в красном платье с открытой спиной и без бюстгальтера. Как называлась эта картина?
      Гарольд сразу назвал бы ее. Надо будет не забыть спросить об этом у него. Он знает все фильмы между 1932 или 1933 годом и вплоть до конца шестидесятых. Гарольд может назвать актеров, режиссеров, название студии, дату выхода на экран, иногда даже название кинотеатра. Единственный, кого он не мог назвать сразу, – это сценарист. Все равно очень впечатляюще. Тип ума, для которого была создана телеигра «Счастливый случай».
      До смешного тривиален этот Гарольд. Она опустила кончик языка в свой стакан. Если пить так, то стакана ей хватит на целый час, а может быть, и дольше. Нет, она была несправедлива к этому ублюдку. Он вел себя хорошо, когда ворвался в дом и обнаружил их в ванной. Джерри выпрыгнул, стоял там, протягивая… протягивая ему руку. «Давайте выйдем, нам нужно о многом поговорить». Оставил ее одну, едва удерживающуюся от того, чтобы не описаться прямо в ванной.
      Когда телефон зазвонил снова, она заторопилась, споткнулась и чуть не упала.
      – Где ты был? Я сижу одна целый день, страшно беспокоюсь, жду, когда ты позвонишь. Что случилось?
      – Я звонил, – заявил Грабянский, – дважды.
      – Значит, это был ты?
      – Если ты была дома, то почему не подошла к телефону?
      – Я не успела.
      – С тобой был кто-нибудь?
      – Никого. Я сходила с ума весь день.
      – Ты пила?
      – Ты хочешь сказать, что я уже и выпить не могу?
      – Я ничего не говорю.
      – Ты пила – вот что ты сказал.
      – Я просто констатировал факт, вот и все. Ты была…
      – Я знаю, знаю, я пила. А что я, по-твоему, должна еще делать? Болтаюсь здесь с утра, жду звонка. Ведь ты сказал мне, что позвонишь!
      – Я звонил.
      – Но это уже после обеда.
      – Прости. Я был занят.
      – Планировал новое ограбление? Грабянский не ответил.
      – Джерри, послушай, не делай этого. Я беспокоюсь за тебя.
      – Очень приятно.
      – Нет, это неприятно. Я не привыкла сидеть дома и беспокоиться.
      – Тогда успокойся.
      – Не могу.
      Снова молчание. Мария пыталась представить его. Чем он занимается? Звонит из автомата или нет? Теперь, с этими современными телефонными аппаратами, невозможно определить разницу.
      – Здесь была полиция, – сообщила она.
      – Что им было нужно? – Он пытался говорить спокойным голосом и тем же тоном, но это ему не вполне удавалось.
      – Они знают, что я лгала.
      – Откуда они могут это знать?
      – Знают, и все.
      – У них нет возможности узнать это.
      – Он сказал мне: «Мы знаем, что, когда вы делали свое заявление, вы лгали».
      – Именно так он и сказал? Этими словами?
      – «У нас есть основания считать, что заявление, которое вы сделали, особенно в отношении описания тех двух людей, является ложным».
      – А что ты ответила?
      – Ничего.
      – Совсем ничего?
      – Я спросила его, почему он думает, что знает это.
      – И?..
      – Он как-то искоса посмотрел на меня…
      – Черт!
      – Вот именно.
      – Он не говорил, что ты должна пойти в участок и сделать новое заявление?
      – Нет еще.
      – Почему еще?
      – При данном положении вещей…
      – Он так и сказал? Положении вещей?
      – Может быть, он сказал «в данном случае».
      – Ты не пошла на это? Я говорю, ты не согласилась изменять свои показания?
      – Не совсем.
      – Значит, ты согласилась.
      – Я сказала, что, возможно, оглядываясь сегодня на то, что случилось, я допускаю, что могла ошибиться.
      Грабянский выругался.
      – Джерри, я только сказала: «Могла»…
      – Да-да. Этот полицейский офицер, он был не в форме? Детектив?
      – Констебль-детектив.
      – Из какого участка?
      – Откуда я знаю? Мы не обменивались адресами, когда стояли там, разговаривая.
      – Это был не тот же, что раньше?
      – До этого приходили два констебля и инспектор. Этого раньше не было.
      – И ты говоришь, что он не просил тебя сделать новое заявление?
      – Ну, он как бы предложил мне это, но не прямо.
      – Ты отклонила это?
      – Разве я уже не сказала тебе?
      – Но ты предположила, что могла тогда ошибиться.
      – Да, да, да.
      – Что он сказал на это? В конце? Как он реагировал?
      – Он сказал, что, если те «хитрые подонки черные, то он – дядюшка бабуина».
      Мария не сразу поняла, что связь прервалась. Но почти тут же телефон зазвонил снова.
      – Ты повесил трубку?
      – Это был не Гарольд, а?
      – Ты только что прервал разговор со мной?
      – Это был не Гарольд?
      – Что не Гарольд?
      – Сказал им об этом? «Идите и поднажмите на мою жену. Я думаю, что она говорит неправду?»
      – Да, он говорил с Гарольдом.
      – О чем?
      – Это было не в доме и до разговора со мной. Как раз перед тем, как он пришел но мне.
      – Значит, Гарольд сказал ему.
      – Зачем?
      – Тот факт, что он застал нас тогда…
      – Гарольду плевать на нас и на то, чем мы занимаемся.
      – Я бы не хотел, чтобы ты так говорила.
      – Что?
      – Насчет плевать.
      – Ах, извините. «Разговор шокирует леди». Я забываю, что ты человек нежного, старомодного воспитания, что тебе нравятся только такие женщины, которые вначале говорят «пожалуйста», потом «спасибо» и отказываются расстегивать свои блузки, пока горит свет.
      – Ты знаешь, что это неправда.
      – Я знаю.
      – И тем не менее я уверен, что Гарольд…
      – Гарольд обещал способствовать достижению договоренности между тобой и хозяином наркотиков. Если это не получится, то его кастрируют. Он совершенно не заинтересован в том, чтобы полиция вышла на тебя.
      Молчание. Грабянский думал.
      – Джерри?
      – Да?
      – Все будет в порядке, правда?
      – Да, конечно.
      – Ведь у них нет других возможностей найти тебя?
      – Пока нет.
      – Я рада. – Мария вздохнула.
      – Я тебе позвоню, – сказал Грабянский. – Завтра.
      – А ты разве не придешь?
      – Уже слишком поздно.
      – Тогда завтра.
      – Не знаю. Посмотрю.
      – Ты ведь не бросаешь меня, правда?
      – Нет. – Он сказал это достаточно быстро, чтобы Мария поверила ему.
      – Джерри…
      – А?
      – Будь осторожен, хорошо?
      Он чмокнул в трубку и повесил ее. Мария не знала, что ей делать: налить ли еще джина или полежать в ванне.
      Потом она нашла потрепанную книжку Джекки Коллинз, которую она уже читала раньше, и решила сделать и то и другое.
      Когда Гарольд Рой кончил разговор с Резником, он чувствовал, что стал на двадцать фунтов легче, а его голова не только перестала болеть, но стала почти свежей. Он вышел из студии через заднюю дверь. Уже стало темнеть, над крышами домов загоралась вечерняя заря. Единственное, чего Резник не сделал, – не поручил Гарольду совершить полный ант раскаяния, скажем, прочитать пять раз «Отче наш» и десять раз «Аве Мария» и прослушать последние слова отпущения грехов.
      Но это еще впереди.

      – Пива, пожалуйста, – сказал Патель.
      – Бочкового или бутылочного?
      – Мм, бочкового.
      – Пинту или половину?
      – Половину.
      Посмотрев через плечо, Патель увидел человека, за которым следил. Грайс опускал монеты в игральный автомат, который вспыхивал разноцветными огнями и издавал утробные электронные звуки-сигналы.
      – Спасибо, – поблагодарил Патель, убрав сдачу и взяв со стойки свою кружку.
      Это не вполне соответствовало инструкциям, но, какой бы мягкой ни была погода для этого времени года, когда постоишь на улице, холод пронизывает насквозь, особенно это чувствительно для спины и плеч. На улице к нему три раза подходила пожилая женщина в пальто с каракулевым воротником и каждый раз спрашивала, когда он арестует того мужчину, который без конца разглядывает в бинокль ее спальню. Ну как она может в таких условиях принимать ванну или раздеваться?
      Когда Грайс вышел и остановился около одной из припаркованных машин, раздумывая в течение нескольких секунд, садиться ли ему в автомобиль или идти пешком, Патель уже принял решение. Грайс пошел направо, а Патель остался за шеренгой зеленых мусорных баков и позвонил в участок, прежде чем продолжать слежку за объектом.
      Грайс шел быстро, засунув руки в карманы пальто, и не сбавлял скорости до тех пор, пока его не остановил светофор в конце бульвара Кастл. На другой стороне бульвара находился замок, сохранившийся в том виде, в каком его перестроили в семнадцатом столетии, и высоко поднимавшийся над городом на тронутой погодой и временем скале. Патель перегнал его и почти сразу свернул направо, миновал Ирландский центр, где по утрам в воскресенье продавали дублинские газеты и где по субботним вечерам выстраивались очереди, в основном из английских студентов, горящих желанием танцевать и пить аж до утра.
      Трактир стоял на канале. В теплое время года столики и стулья выставлялись на улицу и сидящие за ними посетители могли наблюдать, как баржи медленно проходят через шлюз. Патель выбрал столик между игральными аппаратами и входом. Увидев прислоненный к спинке стула свернутый трубкой вчерашний экземпляр газеты «Пост», он взял его, развернул, нашел спортивный раздел и стал читать об игре в крикет в Новой Зеландии. У Ричарда Хадли теперь был соперник. Пателю повезло: несколько раз за последние два сезона ему удавалось доставать места на верхнем ярусе «Трент Бриджа» и наблюдать, как Хадли бросал мяч из-под руки, а также хитрые броски, когда мяч летел, подныривая, и практически не брался.
      Человек, за которым он вел наблюдение, прошел мимо него, и Патель уже было собрался закончить со своим пивом, встать и выйти вслед за ним. Но тот проследовал к стойке бара и заказал новую порцию выпивки. Усевшись обратно, он взглянул на свои часы, потом повторил это еще дважды. «Хорошо, – подумал Патель, – значит, ждет кого-то. Хорошо». Закончив чтение репортажа о крикете, он стал рассматривать объявления. «Цены на дома стабилизировались». Может быть, ему стоит теперь подумать более серьезно о том, чтобы выехать из занимаемых сейчас двух комнат и купить собственный дом, один из тех домиков с террасами, которые расположены восточнее Дерби-роуд. Довольно близко, и он по-прежнему мог бы каждое утро ходить на работу пешком.
      Патель представил себе всепонимающую улыбку, которая озарила бы лицо матери, внимательный взгляд одобрения на лице отца: его сын устраивается основательно, теперь он уже не мальчик; потом женитьба, ему нужна хорошая женщина, которая ухаживала бы за ним, за детьми.
      Патель почувствовал, как кровь побежала по жилам быстрее, как только он заметил, что в дверь вошел новый посетитель. Среднего роста, обычного телосложения, с усиками; в глазах проскочила тень беспокойства, когда они остановились на подопечном Пателя. Он взял себе слабого пива и прошел за спиной Пателя в угол. Быстрое пожатие рук.
      Палец Пателя двигался вниз по странице. Вполне возможно найти что-то вполне приличное менее чем за сорок тысяч, а если оплату немного растянуть…
      На вновь прибывшем были темный двубортный костюм, бледно-желтая рубашка и полосатый галстук. По мнению Пателя, ему было лет тридцать с небольшим. Он мог быть торговцем автомобилями, сотрудником страховой компании, даже агентом по продаже недвижимости. Но Патель не считал, что их негромкий разговор имеет какое-либо отношение к машинам или страховке, и толстый конверт, а также сложенный лист бумаги вряд ли могут касаться торговых сделок.
      Грайс неожиданно встал и направился к мужскому туалету. Патель остался ждать, наблюдая за его собеседником. Внезапно человек повернул голову и уставился прямо на Пателя. Его глаза широко раскрылись, в них мелькнул интерес. Нет, он смотрел мимо него, на женщину, которая входила с улицы, лет сорока, в короткой юбке и с красивыми ногами. Грайс почти столкнулся с ней, когда возвращался на свое место.
      Двое мужчин, уже стоя, перекинулись еще несколькими фразами, затем подопечный Пателя направился к входной двери, а человек с усиками сел обратно за стол.
      Патель лихорадочно перебирал в голове различные возможные варианты и решил остаться, дав возможность Грайсу уйти. Инициатива или глупость – время покажет. Он вернулся к просмотру страницы о недвижимости – Арнольд, Нью-Басфорд, Булвелл. Оставшийся чувствовал себя теперь непринужденнее, он прошел еще раз к стойке и сказал что-то женщине в короткой юбке, которая в ответ рассмеялась. Усевшись опять на свое место, он закурил сигарету и откинулся на спинку стула. Патель решил, что он приготовился к долгому ожиданию. Но произошло иначе. Сигарета, выкуренная лишь наполовину, была размята в пепельнице, человек поднялся и, уже стоя, допил свой стакан. Он успел шагнуть на тротуар, прежде чем Патель кивнул бармену и прошел к двери.
      Однако детектив сумел заметить, как человек сел в черный «форд-эскорт» с радиотелефоном, люком в крыше и без единого пятнышка грязи на колесах. Не имея возможности поехать за ним, Патель достал блокнот и записал номер машины.
      Резник вернулся к себе к тому времени, когда позвонил Патель. Не было никакой возможности узнать, вернулся ли Грайс в квартиру и покинул ли ее за это время Грабянский. Имелось много других дел, также требующих неотложного внимания, и держать Пателя там, чтобы следить за, возможно, пустой квартирой было бы неразумно. Резник приказал Пателю возвращаться и помочь Нейлору в его работе.
      – Кофе, – крикнул Резник в комнату угрозыска. – Черный и прямо сейчас.
      Содержание адреналина в его крови неустанно нарастало, и он знал, что подошел очень близко к цели, но не был уверен, надо ли сейчас предпринимать какие-либо конкретные шаги, хотя и был готов к этому.
      – Джефф, – произнес он в трубку телефона. – Это Чарли Резник.
      – Думал, что вы избегаете меня, – ответил Харрисон язвительно, но с осторожностью.
      – Весь в делах, закрутился.
      – Так же, как и я.
      – Помните, что я должник? Когда и где?
      – В семь? Семь тридцать?
      – Трудно. Вы не сможете где-нибудь в районе девяти?
      – Вы еще бываете в «Партридже»?
      «Нет, с тех пор когда я был там с Рашель», – подумал Резник.
      – Хорошо. Но только в девять часов.
      Харрисон не возражал. Резник держал в голове четкий список тех, кому еще должен позвонить: Скелтон, Ленни Лоренс, Том Паркер, Норман Манн… Еще, пожалуй, Грэхем Миллингтон. Он набирал первый номер, когда через стекло двери заметил странное выражение лица Линн Келлог.
      – Я не знала, сэр.
      – Конечно, нет. Откуда вам было знать?
      – Даже вообразить себе не могла.
      – Естественно. – Она сидела, уперев локти в колени, опустив голову и положив лицо на ладони, и, что было на нее не похоже, не смотрела на него. – Если бы вы и знали…
      Она покачала головой.
      – Ее отец…
      – Его здесь нет, сэр. Нет в здании. Я не знаю…
      – Значит, нет.
      Инспектор встал, обошел стол. В дверях появился Нейлор с кофе. Резник жестом показал ему, что сейчас это не требуется.
      – Вы хорошо поработали…
      – Нет!
      – Вы для этого там и находились?
      – Но это было не то, понимаете? Я должна была смотреть за организованными преступными группами. А здесь девушка, почти ребенок. Я просто зря потеряла время.
      – Линн…
      – Да. – Она посмотрела на него, ее щеки стали еще краснее, чем обычно. – Да, сэр?
      – Она внизу? Линн кивнула.
      – Я не знала, следует ли послать за ее матерью или нет. Суперинтендант…
      – Я пойду вниз. – Резник открыл дверь кабинета. – С вами все в порядке?
      – Спасибо, сэр. Все нормально.
      – Напишете рапорт?
      – Хорошо, сэр.
      – Нейлор принес кофе, пейте его.
      Он вышел, оставив ее уставившейся в график дежурств, вывешенный над его столом. Прежде чем выйти из комнаты, он махнул Нейлору, чтобы тот отнес кофе в кабинет.
      Он не видел Кейт с тех пор, как ей было тринадцать лет. А после этого – только на фотографии, стоявшей на столе суперинтенданта. Сегодня он ожидал увидеть ее более зрелой, гораздо старше, но лицо, которое поднялось, чтобы посмотреть на него из-за белой рубашки сержанта охраны, было таким же молодым, какое он помнил. Хотя оно было другим. Ее глаза покраснели, щеки распухли от слез.
      – Привет, Кейт.
      Она прищурилась на него: еще один полицейский…
      – Вы, очевидно, не помните меня…
      – Нет.
      – Пойдемте наверх. – Пожав плечами, она встала. – Все в порядке, – бросил он сержанту.
      – Пожалуйста.
      – Вы ведете меня к папе? – спросила Кейт, поднимаясь по лестнице.
      – Пока нет, – ответил Резник. – Потом, когда он вернется, вы его увидите.
      – Он еще не знает?
      – Нет. Полагаю, что нет.
      – Он убьет меня, не правда ли?
      Резник улыбнулся.
      – Сомневаюсь.
      На лестничной площадке он спросил:
      – Не хотите ли чашечку чая или кофе? Она покачала головой.
      – Тогда просто посидите и посмотрите, а я выпью кофе. Они сели в столовой. Кейт смягчилась и взяла чашку чая.
      Она положила так много сахара, что не могла размешать его, не пролив через края, причем капли попали и на ее джемпер. Но она, кажется, этого даже не заметила.
      – У вас нет сигареты?
      Резник покачал головой. «Одобрял ли отец, что девочка курила», – подумал он, потом сообразил, как глупо было сейчас, после того, что случилось, даже в голову взять такое.
      После двадцати или что-то в этом роде минут тяжелого молчания и отрывочного разговора, причем поддерживал его в основном Резник, в дверях показалась Линн, которая помахала ему, дав понять, что вернулся Скелтон.
      Резник постучал и вошел, а Линн осталась снаружи вместе с Кейт. Скелтон повесил пиджак на вешалку за дверью и не успел еще дойти до своего стола.
      – Чарли, у вас что-нибудь ко мне?
      Не последовало никакого ответа. На лице Резника было написано беспокойство. Это уже насторожило Скелтона. Он задвинул обратно стул и остался на ногах.
      – Не крутите, Чарли, говорите прямо.
      – Это касается вашей дочери, сэр, Кейт. Она…
      – С ней все в порядке?
      – Она за дверью.
      Скелтон двинулся к двери, но остановился около Резника. Они смотрели друг другу в глаза, и Резник первым отвел взгляд в сторону.
      – Она попала в беду?
      – Да, сэр. Она… детектив Келлог была на дежурстве в торговом центре. Кейт…
      – Боже! – вздохнул Скелтон. – Ее поймали? Она воровала вещи в магазине?
      – Да.
      – Она здесь?
      – За дверью.
      – Боже, Чарли. – Пальцы Скелтона легли на плечо Резника. Жизнь, казалось, уходила из его глаз. Он повернулся и пошел к столу. От его пружинящей походки не осталось и следа, его плечи, всегда прямые, сгорбились.
      – Это все бесспорно?
      – Она призналась.
      – Понятно.
      – Были и другие случаи. Кажется… кажется, это продолжалось уже довольно долго.
      Скелтону приходилось иметь дело с подобными происшествиями. Родители обычно не сразу понимали, о чем идет речь. А когда наконец до них доходило, первая реакция бывала очень резкой: «Я убью этого маленького ублюдка! Что теперь его ожидает?» Сначала были воинственность, злоба, затем слезы. «Мой Терри, он в клубе для молодежи, я знаю. Моя Трейси…»
      А теперь «моя Кейт».
      Скелтон не произнес ни слова. Сидел, стараясь не смотреть на семейные фотографии, стоявшие на столе.
      – Вы хотите ее видеть, сэр? До того, как ее допросят?
      – Хорошо, Чарли. – Он выглядел, как человек, получивший удар топором по голове. – Только дайте мне пару минут, ладно? Затем пусть детектив Келлог приведет ее.
      Резник кивнул и двинулся к двери. Этот путь показался ему очень долгим, и он все время ждал, что суперинтендант окликнет его, попросит вернуться, скажет еще что-либо, хотя он и не знал – что. Но ничего не случилось Резник открыл дверь, вышел и закрыл ее за собой.
      – Через пару минут, – сказал он Линн.
      – Слушаюсь, сэр.
      Когда он посмотрел на Кейт, она отвернулась.

      Грэхем Миллингтон был в приподнятом настроении. Его жена согласилась пропустить вечерние классы, одна из соседок обещала присмотреть за детишками, а у них были билеты в «Королевский Центр», третий ряд, середина. Выступала Петула Кларк. Что же касается Миллингтона, можно собрать вместе всех – Элейн Пейджес, Барбару Диксон и даже Шерли Бассейз – и все равно они не могут сравниться с Петулой. Боже! Она выступает так долго, что он не может вспомнить, с какого времени точно, и одно это уже восхищало Грэхема в певице. Ее голос звучал прекрасно. Но не только. Она, конечно, не выглядела как молоденький паж ни сейчас, ни когда-либо раньше, но все, что она имела, было ее собственное. Никаких подтяжек или подрезания кожи, никакой трансплантации гормональных желез. Ей пятьдесят, и как выглядит! Непостижимо!
      Миллингтон расхаживал по комнате в радужных мечтах и насвистывал «Даунтаун».
      – Что это с вами, Грэхем? – поинтересовался Резник.
      – Простите, сэр?
      – В прошлом году я делал все возможное, чтобы вы прекратили терзать «Серенаду лунного света» Гленна Миллера.
      Миллингтон посмотрел на свои ноги, и на какое-то ужасное мгновение Резник подумал, что сейчас сержант начнет отбивать чечетку.
      – Вашу мать не напугали исполнители негритянских народных песен, когда она носила вас в себе?
      Однажды Миллингтон был в доме Резника и видел его коллекцию пластинок. Из тех, которые он прослушал, большинство были старыми, еще тридцатых годов, сильно попорченными иголками проигрывателя.
      – Я слышал о дочке суперинтенданта, – сменил тему Миллингтон. – Как он воспринял это?
      – А как вы думаете? – резко ответил Резник. Миллингтон промолчал.
      – Есть что-либо новое? – спросил инспектор. – Фоссей, например?
      Сержант вспомнил о другой причине своего хорошего настроения.
      – Патель, сэр. Он записал номер машины типа, с которым встречался Грайс, и проверил, ному она принадлежит. Права на машину выданы Эндрю Джону Саважу.
      – Приятель Фоссея.
      – И помощник. Мелкий страховой агент. Самые низкие квоты, немедленное и персональное обслуживание гарантировано.
      – Полагаю, что Фоссей не приходил со своими документами? – Настала очередь улыбнуться Резнику.
      Миллингтон покачал головой.
      – Может быть, теперь пора запросить ордер?
      – Давайте подождем с этим. Если нажать слишком сильно, он может просто сбежать. Они оба могут это сделать. Мы устроим маленькое совещание завтра утром, чтобы быть уверенными в правильности стратегии. Хорошо, Грэхем?
      – Да, сэр. – Миллингтон кивнул. Но не ушел и не перестал улыбаться.
      – Что-нибудь еще? – спросил Резник.
      – Тревор Грайс. Мы еще не проверяли его. Резник подождал данных о нем.
      – Два года за ограбление в семьдесят шестом году.
      – С тех пор чистый?
      – Согласно компьютеру.
      – Только мы знаем лучше, а, Грэхем?
      – Да, сэр.
      – Похвально. Хорошая работа. Скажите Пателю, если вы этого еще не сделали. И, Грэхем…
      Миллингтон смотрел на него с ожиданием.
      – Ложитесь спать пораньше. Следующие два дня, я бы сказал, мы будем здорово заняты.
      Скелтон и его дочь сидели по разные стороны стола, избегая смотреть друг на друга и храня молчание. В ту минуту, когда Линн Келлог ввела ее в этот кабинет и дверь закрылась за ней, Кейт заплакала. Отец предложил ей носовой платок, но она отвернулась и предпочла горсть салфеток, розовых, порванных и уже мокрых.
      – Кейт…
      Она заранее знала вопросы, которые он будет задавать и ответы на которые ужаснут его. Некоторое время все было спокойно, почти приятно. Поток звуков из других комнат, шаги, которые вначале приближались, потом прошли мимо и удалились. Их дыхание. Телефонные звонки. С улицы шум машин, переключавших скорость перед светофором, и другие обычные шумы большого города. Она вспомнила мать. Наверное, сейчас она складывает школьную блузку после глажки и пристраивает ее в комод в ее комнате. Затем переходит в кухню, бросает взгляд на часы в плите: надо попробовать запеканку, добавить соли, смолоть черного перца и все перемешать. «Наша девочка, – случайно услышала Кейт в один из вечеров, – ты уступаешь ей слишком легко. Многое проходит для нее безнаказанно. Жаль, что ты не можешь применить дома хотя бы малую частицу твоего умения обращаться с молодежью. Она могла бы не быть такой дикой, как сейчас. Могла бы проявлять больше уважения к нам обоим».
      – Кейт…
      – Что?
      – Ты хочешь…
      – Нет.
      – Ты хочешь домой?
      На правой стороне улицы, по которой шел Резник, была раньше станция железной дороги. Теперь от нее осталась лишь башня с часами, стоявшая перед одним из двух городских торговых центров, в окружении поднимающихся вверх, как бетонные сталагмиты, громад многоэтажных жилых корпусов. Слева был кинотеатр «Мулен Руж». Резнику пришлось в свое время заплатить один фунт и девять шиллингов, чтобы посмотреть в нем свой первый французский фильм с субтитрами и имитацией чувственности. Он смутно помнил мимолетные показы груди Брижжит Бардо.
      Хотя, может, это было в кинотеатре «Сен-Тропез». Теперь и его больше нет, как и других, где он смотрел на Джерри Льюиса и Дорис Дей.
      Резник открыл дверь в «Партридж». Джефф Харрисон забавлялся шотландским виски у дальнего конца стойки и едва поднял глаза, когда вошел Резник. Большая часть мест была занята, за одним из круглых столов четыре молодых человека в длинных пальто курили самокрутки и играли в домино. Резник протиснулся и сел рядом с Джеффом Харрисоном. Он заказал пива и пакет соленых сухариков.
      – Немного опоздал, Джефф, извините.
      – Работа?
      Резник покачал головой.
      – Кормил котов.
      – Даете каждому по соске или кормите грудью?
      – Как правило, это «вискас».
      – Хотите пересесть туда? – Харрисон показал на пару свободных стульев в дальнем углу.
      – Как пожелаете.
      Очевидно, Джеффа больше устраивало то место, где они сидели. Не спеша они перекидывались словами. Резник уткнулся в свою кружку, раздумывая, как много времени понадобится Харрисону, чтобы перейти к сути дела.
      – Если бы кто-нибудь меня спросил, Чарли, я мог бы сказать, что мы товарищи.
      Резник посмотрел на него.
      – Не совсем тан.
      – Но не враги.
      – Нет, не враги.
      – Тогда почему все это?..
      – Послушайте, Джефф, не существует никакого «это».
      – Вендетта, вот как я назвал бы это.
      Резник не ответил. Он знал, что разговор будет трудным, и это была одна из причин, почему он откладывал его насколько мог. Может, ему нужно было подождать день-два?
      – Вы действуете за моей спиной…
      – Нет.
      – Я не дурак, не глупец.
      – Никто не действует за вашей спиной.
      – Как подлецы!
      – Джефф, вы знаете…
      – Да?
      – Имелись основания провести побыстрее расследование по Рою. Вам сказали, в чем заключаются эти основания.
      – Расследование пошло дальше этого.
      – Все шло через главного инспектора.
      – Приятели, так, Чарли? Почеши мою спину, а я потру твою или еще что-то вроде этого?
      – Проводим расследование, вот что это такое.
      – Да? – Харрисон уставился на него. – Того ограбления или моей работы?
      Женщина за стойкой так усердно старалась услышать разговор, что вся перекосилась в их сторону.
      – Не здесь, Джефф.
      – Нет? Почему же не здесь? Или вы предпочитаете говорить в комнате для допросов, там, в участке?
      Вкус пива показался Резнику более терпким, чем обычно.
      – Что, к этому идет?
      – Вы меня об этом спрашиваете? Как будто я знаю, что происходит. Я последний узнаю, что происходит. «Игнорируйте этого подонка, вальсируйте вокруг него, пусть у него кружится голова! Не говорите ему ничего!»
      – Джефф…
      – Ваши люди оттесняют моих парней. За моей спиной проверяют, как они отнесутся к тому или иному проступку, выясняют, вынюхивают… Ставят под вопрос мою работу, мои действия. Вновь допрашивают моих свидетелей…
      – Я вас спрашивал….
      – Один раз. Всего лишь однажды вы пришли ко мне и прямо задали вопрос. – Он схватил руку Резника и крепко прижал ее к стойке бара. – Чарли, в рядах полиции есть болваны, которые из ножи лезут, заваливая дерьмом самих себя. Вы не такой. Вы не будете делать ничего подобного, если у вас нет для этого серьезных оснований.
      Резник посмотрел на Харрисона, взглянул на свою руку, которую сжимали его пальцы. Харрисон отпустил ее и внезапно отошел. Он мог уйти, и Резник был бы рад его уходу.
      Но, к сожалению, он только сходил в туалет и тут же вернулся обратно.
      – Повышение, Чарли, в этом дело? – Харрисон потребовал еще виски, а Резник накрыл ладонью свою кружку, показывая, что ему больше не надо. – Надоело быть простым инспектором?
      Резник не ответил. Он думал о многих должностях, на которых мог находиться. Ни одна из них не могла быть хуже той, что он занимал сейчас.
      – Вы все сделаете как надо, Чарли. Да, вы странный тип, выходящий за рамки инструкций, но должен отдать вам должное – вы добиваетесь результата. Я не удивился бы, если бы вы получили больше, чем вам положено. Вы всегда на службе. Никто не отбросит вас в сторону, потому что вы никогда не совершите ошибки, выложив «домашние» секреты в неположенном месте или не тому человеку. – Харрисон одним махом проглотил виски, тщательно вытер рот тыльной стороной руки. – В жизни есть много другого, помимо протирания штанов за столом в ожидании пенсии. Можно открыть где-нибудь магазинчик, уехать куда-нибудь… Вы знаете, как делаются дела, Чарли, Точное следование законам. Личный секретарь. В Лондоне есть жилые районы, которые нанимают свои собственные круглосуточные посты охраны: болван в форме, сторожевая собака и фонарь. Им безразлично, кто вы, для них главное – посмотреть вечером в окно и видеть, что там кто-то есть. Чем меньше мы делаем, тем больше они платят. Я не хочу ждать, когда будет слишком поздно.
      – Значит, у вас есть связи?
      – Не ваше дело, что у меня есть, только убирайтесь из-за моей спины. Это вам понятно?
      Резник поднес кружку ко рту. Харрисон снова схватил его, на этот раз за локоть. Край кружки врезался в губу инспектора.
      – Понятно, Чарли?
      В трактире было шумно. Они оба понимали, что Резник здесь ничего не может сделать.
      – Вы ничего не знаете, Чарли, – произнес Харрисон, повернувшись к бару. – Если бы знали, вас бы здесь не было.
      – Доброй ночи, Джефф. Можете доесть мои палочки, если хотите.
      Он протолкался сквозь толпу и постоял некоторое время на улице. Мимо прошел городской автобус, из него выглядывала женщина, одиноко сидевшая наверху. Он не знал, куда ему идти, что делать. Он только знал, что ему не хочется быть одному, что случалось с ним очень редко.
      Конечно, телефонного справочника в будке не оказалось, а молодой человек в справочной сказал ему, что Дайаны Вулф в списках нет. Резник положил трубку, но почти тут же снова снял ее и опять вызвал справочную. Другой голос, на этот раз женский, сообщил ему номер телефона Клер Миллиндер. Резник записал его на ладони.
      Он вышел из будки и направился туда, где стоял его автомобиль, стирая на ходу большим пальцем номер, написанный на руке.

      – Должны быть и другие способы, – произнес Грабянский с оттенком грусти.
      – Как проникнуть внутрь?
      – Как заработать на жизнь.
      Грайс взглянул на него с явным недоумением, оторвавшись от задвижки окна у задней стены дома. Не посмотрев в лицо Грабянского, было невозможно сказать, говорит он серьезно или просто разыгрывает его.
      – Странно, – заявил Грайс, – не вижу ее руки, но она должна быть где-то здесь.
      – Где? Какая рука? О чем ты говоришь?
      – Ее рука, которая держит тебя за определенное место.
      – Никто меня не держит за это место. Внимание Грайса вновь сосредоточилось на окне.
      – Чего она добивается? Кругосветного путешествия? Счастливой жизни «среди цветущих трав»?
      – Ей ничего не нужно. Она не имеет к этому никакого отношения.
      – Тогда что это – просто обычная трусость? Грабянский пожал плечами.
      – Обдумываю разные варианты, только и всего.
      – Мы выбрали для себя вариант много лет тому назад. Мы оба. – Запор подался настолько, что Грайс получил хорошую точку опоры, чтобы открыть окно.
      – Не вижу причин, почему нельзя было бы подумать снова.
      – Когда наши дела идут так хорошо? – Грайс улыбнулся.
      Окно поднялось, только слегка скрипнула рама.
      – Что же, всю жизнь лазить по чужим домам?
      Грайс поднялся на подоконник. Ему были видны очертания тяжелой мебели в комнате. До него доносился монотонный ход напольных часов. Очевидно, были потрачены немалые средства для того, чтобы создать видимость старого солидного дома. Глупые ублюдки!
      Он крепко ухватил за руку Грабянского и помог ему пролезть через открытое окно. Затем влез сам и опустил окно.
      – Ты прав, – сказал он.
      – Ты о чем?
      – Мы можем заниматься этим всю жизнь.
      Зная за своим партнером некоторую склонность к юмору, Грабянский подождал продолжения.
      – Каждая дополнительная сотня, которую мы вложим сейчас в свой пенсионный фонд, превратится в тысячу, когда нам будет по шестьдесят пять. Разве это не заманчиво?
      – Ты с кем-то советовался?
      – Ты его очень хорошо знаешь, – ухмыльнулся Грайс. – Какой смысл иметь в деле собственного страхового агента, если не пользоваться его профессиональными советами?
      Грабянский осторожно двигался между креслами с высокими спинками и закругленными подлокотниками.
      – Я проверю другие комнаты, прежде чем мы начнем.
      – Не беспокойся, – заметил Грайс, голос которого теперь, когда они были уже внутри, явно повеселел. – Во второй раз счастье тебе не улыбнется.
      Грабянский почувствовал боль в затылке. Он переходил из одной комнаты в другую, ожидая, что увидит кого-то из живущих здесь, либо спящего в своей постели, либо страдающего бессонницей и сидящего с книгой в рунах. Если бы он нашел кого-нибудь, он мог бы почувствовать облегчение, так как понял бы причину охватившего его беспокойства, отдававшегося пульсирующей болью в голове.
      Грайс радостно позвал его шепотом из ванной. Под стопкой полотенец он обнаружил пластиковую сумку с 1.300 фунтами в купюрах по двадцать и десять фунтов. Деньги для оплаты художника-декоратора или просто на расходы? Во всяком случае, теперь это не имело никакого значения. Это их деньги, его и Грабянского. В спальне хозяина они обнаружили красивую коробку для сигар на туалетном столике. Там оказались карточки «Еврокард», дорожные чеки в фунтах, испанские песеты, американские доллары и немецкие марки. Нашлись также золотые кольца, завернутые в розовые салфетки и упрятанные в пару колготок. Грайсу нравились люди, которые были такими осторожными. Это так облегчало их задачу.
      – Что тебе рассказали о них? – спросил Грабянский.
      – О ном?
      – О хозяевах.
      – Приехали из Кента. У них там остался дом, но фруктовый сад и четыре акра земли выкупаются для прокладывания железнодорожного туннеля через Ла-Манш на континент. Они приобрели квартиру в Барбикене, а потом вот этот дом. Сам хозяин, когда не находится за границей, большую часть времени проводит в Лондоне. Его жена и дети переедут сюда, когда найдут подходящие школы для детей. До тех пор здесь никого, за исключением случайных приездов на выходные дни. Удовлетворен?
      Грабянский не ответил.
      – Успокойся.
      – Я спокоен.
      – Ты не будешь спокоен до тех пор, пока мы не окажемся в нашей уютной маленькой квартире и ты не вернешься к сбиванию своих коктейлей.
      – Ты думаешь, эта картина стоит чего-нибудь? – спросил Грабянский, показав на темный портрет, на котором была изображена женщина с желтоватым лицом, с рунами, сложенными на коленях, и глазами, которые, казалось, глядят совершенно с другой картины.
      – Я не знаю, – ответил Грайс – Это ты интеллектуал. Грайс засмеялся, хотя это был какой-то свист, а не настоящий смех. Не успел этот смех замолкнуть, как они услышали, что внизу в замке двери повернулся ключ. Как по волшебству, пульсация в голове Грабянского прекратилась, и на смену ей появилась острая, режущая боль. Входная дверь открылась и закрылась. Загорелась одна лампа, затем другая.
      Грайс и Грабянский замерли.
      Включили радио, кто-то искал подходящую станцию: голоса, какая-то простенькая поп-музыка, опять голоса, кусочек Гайдна, снова тишина. Грайс знал, что в полумраке лестничной площадки Грабянский смотрит на него. Знал, что он думает: это никак нельзя назвать случайным посещением в выходные дни.
      «Что, если это наш брат грабитель? – думал Грайс. – Кто-то с копией ключей или отмычкой?» Затем мужчина, по тяжести шагов было ясно, что это мужчина, вошел в кухню, (они знали, где она расположена), и они услышали слабый звук закрываемого буфета.
      Грабянский сделал знак Грайсу, что, кто бы ни находился на кухне и что бы он там ни делал, у них достаточно времени спуститься по лестнице и уйти тем же путем, каким они вошли сюда.
      Грайс задержался в нерешительности, но рука партнера взяла его за плечо и подтолкнула вперед и вниз. Им оставалось спуститься на три ступеньки, когда Хьюго Фурлонг вышел из кухни. Его самолет из-за погоды посадили в Восточном аэропорту Мидленда, и он решил переночевать в своем доме, который был совсем рядом. Он ел ложной прямо из банки малиновый джем, так как не нашел больше ничего съестного.
      Все трое уставились друг на друга.
      Хьюго с изумлением смотрел на вторгшихся в его дом людей. А они, насмешливо переглянувшись, вновь повернулись к хозяину дома.
      – Не надо… – начал говорить Грабянский.
      Банка выскользнула из рук Фурлонга и раскололась на паркетном полу, оставив на нем куски стекла и растекшийся джем. Несколько секунд серебряная ложка продолжала торчать из рта Фурлонга. Если бы она не была столь массивной, он, наверное, прокусил бы ее насквозь.
      Грайс сделал движение в его сторону, и Хьюго Фурлонг быстро повернулся и сильно ударился головой о деревянную колонну. Он вскрикнул, покачнулся на каблуках, хватаясь за стойку, и сполз на пол.
      – Двигай! – выпалил Грайс, схватив Грабянского за руку.
      Но тот наклонился над скрючившимся телом Фурлонга.
      – Пошли!
      Грабянский освободил руку и встал на одно колено около тела. Стараясь не попасть в лужу джема, взял его за руку и перевернул лицом вверх. Над правой бровью была рассечена кожа, из раны сильно текла кровь. Но не это обеспокоило Грабянского. Вызывала серьезное опасение внезапная бледность лица, бессознательное состояние хозяина дома.
      – Уходим! – крикнул Грайс. – Немедленно! Грабянский продолжал заниматься пострадавшим. Он пытался развязать узел его галстука, но пальцы действовали неумело и слишком торопливо. Он заставил себя быть спокойнее, засунул ноготь под шелк галстука.
      – Какого черта ты делаешь, чего дожидаешься?
      – Он нуждается в помощи, – ответил Грабянский. Хотя руки у него дрожали, голос, как ни странно, был спокоен.
      – Помощь? Это нам нужна помощь!
      – Кажется, у него сердечный приступ.
      Грайс подхватил Грабянского сзади под мышки и поднял его на ноги, что было нелегко, учитывая вес и рост Джерри.
      – Послушай, – произнес Грайс тоном, каким разговаривают с непослушными детьми, – мы убираемся отсюда прямо сейчас. Нам не нужно подвергать себя риску больше, чем это необходимо. Тут нет нашей вины, мы и без этого уже наследили. Так? Правильно?
      Грабянский, казалось, согласно кивнул головой.
      – Вот и хорошо. Уходим.
      – А как быть с ним? – Грабянский посмотрел через свое плечо.
      – Это не наша забота.
      – Мне кажется, он уже не дышит, – сказал Грабянский.
      В то утро Хьюго сел за стол, чтобы съесть то, что в некоторых ресторанах все еще называют традиционным английским завтраком. Два предыдущих дня и большую часть вечеров он провел на торговой конференции в Глазго. Все разумные доводы, которые он приводил себе о необходимости ограничиться апельсиновым соком, овсяными хлопьями и, в крайнем случае, еще парой поджаренных в тостере ломтиков хлеба из непросеянной муки, тут же забывались, как только до него доносился манящий запах поджаренного бекона с хрустящей корочкой, шипящей и булькающей яичницы на сковородке. Кроме того, разве не это едят все остальные?
      А сейчас Хьюго Фурлонг лежал с сердечным приступом на полированном полу своего нового, еще не обжитого дома.
      – Пошли, – снова засуетился Грайс.
      Грабянский продолжал расстегивать рубашку Хьюго. Боль в голове у него прошла, и он изо всех сил старался вспомнить, что прочел однажды в пасмурный день в журнале, который просматривал в мастерской мелкого ремонта автомобилей, где к его машине приделывали новую выхлопную трубу.
      – Оставь его.
      Расстегнув одежду, Грабянский стал искать пульс. Он нажал на запястье большим пальцем с такой силой, на которую только отважился, и все равно ничего не почувствовал. Тогда он попытался найти пульс на шее, но и там ничего не прощупывалось. Не было даже намека на него.
      Грабянский поднялся, обошел вокруг лежащего человека, выпрямил его ноги, расправил руки вдоль тела.
      – Вызови «скорую», – сказал он.
      – Ты шутишь!
      – Разве это похоже на шутку? – Грабянский показал на лежащего.
      – Конечно. Для меня это самая настоящая вонючая шутка. Именно так все это и выглядит.
      – Если ты не собираешься вызывать «скорую помощь», – Грабянский вновь опустился на колени, – тогда подойди сюда и помоги мне.
      Грайс смотрел, как его партнер взялся за голову неподвижно лежащего человека, так осторожно, как если бы это была хрупкая ваза, и, не обращая внимания на кровь, которая измазала его руки, обхватил ее и отвел назад.
      – Подушку! – крикнул Грабянский.
      – Что – подушку?
      – Достань мне подушку. – Он не был уверен, что это так и нужно, но взял неохотно протянутую ему Грайсом подушку и подсунул ее под лопатки Хьюго Фурлонга несколько ниже его шеи.
      – Что ты делаешь? – спросил Грайс, проявив странную заинтересованность. Грабянский пытался раскрыть рот Хьюго.
      – Даю доступ воздуха… Черт! – воскликнул Грабянский.
      – Что случилось?
      – У него искусственные зубы.
      – При его-то возрасте – чего ты еще ожидал? Когда человеку сорок пять или пятьдесят… У меня сверху нет ни одного своего зуба. А как у тебя?
      Во рту Грабянского было полно пломб, но все зубы у него были свои. Чисти их с солью и теплой водой каждый день, учила его бабушка. От удара головой или от падения вставные зубы Хьюго соскочили со своего места и уперлись в нёбо. Большим и указательным пальцами Грабянский вытащил их и, слегка встряхнув, отложил в сторону.
      – Черт! – недовольно пробурчал Грайс. – Это отвратительно.
      – Ты предпочел бы, чтобы он умер?
      – Конечно, предпочел бы, чтобы он умер. Он видел нас, не так ли? Его ты не уговоришь назвать нас парой негров. Если он выкарабкается, то поможет полиции составить фотороботы и мы предстанем перед всей страной в телепередаче «Ищите преступников». Он умирает – и пусть умрет.
      Грабянский не слушал его.
      Все еще стоя на коленях, он распрямился, крепко обхватил левой рукой запястье правой, которую сжал в кулан.
      – Какого черта?.. – начал Грайс. Он полагал, что является свидетелем какой-то примитивной польской молитвы.
      Грабянский ударил кулаком в середину груди Хьюго со всей силой, на которую был способен, нацелив удар на два дюйма левее грудины.
      – Господи! – крикнул Грайс. – Я не имел в виду убивать его!
      От силы удара тело Хьюго подскочило вверх, из его легких толчком вышел воздух. Но, когда Грабянский проверил пульс, его все еще не было. Он передвинулся ближе к его голове, плотно зажал нос и приблизил губы ко рту Хьюго.
      – Я бросаю это дело, – заявил Грайс, обращаясь скорее к себе, чем к партнеру. В любом случае тот, который лежал на спине, ничего не слышал.
      – Нажимай на его грудь, – повернулся к нему Грабянский.
      – Что?
      – Нажимай на грудь.
      – Это ты доктор Айболит, а не я!
      – Хорошо, – Грабянский поднялся на ноги. – Подойди сюда и дыши ему прямо в рот.
      – Ни в ноем случае!
      Грабянский соединил руки, положив одну ладонь на кулан другой, наклонился вперед и стал с силой массировать его сердце. Раз, два, три, четыре… Взгляд на Грайса с угрозой в глазах. Пять, шесть, семь… Немного передохнул. Восемь, девять, десять и еще раз на счастье. Грайс все еще колебался, держась в стороне.
      – Будешь ты это делать или нет?!
      – Чтобы получить себе в рот все то, что он запихивал в себя целый день? Забудь об этом!
      Грабянский снова принялся делать искусственное дыхание изо рта в рот, не забывая, что надо делать паузы, чтобы грудь опадала.
      Быстрое движение, и опять толчки в область сердца. Он мог пока выдержать взятый темп, но без помощи другого человека какой в этом смысл? Он не спасет лежащего незнакомца.
      Грайс думал о том же.
      – Послушай, Джерри, я понимаю, что ты пытаешься сделать. При других обстоятельствах, ты знаешь, это все было бы правильно. Но здесь… мы должны оставить его.
      Грабянский еще пару раз вдохнул воздух через рот Хьюго, потом вскочил и достаточно сильно ударил Грайса по лицу.
      – Тебе наплевать, что станет с ним! Хорошо. Только подумай, какие обвинения выдвинут против нас, если нас поймают. А? Подумай об этом и иди к телефону. Вызывай «скорую» и скажи, что в их распоряжении имеется только пять минут. – Он взглянул на Хьюго и поправился. – Меньше.
      У Грабянского не было времени проверить, пошел ли Грайс звонить. Он снова пощупал пульс. Черт возьми! Руки стали ослабевать, мышцы болели. Его собственное дыхание стало неровным. Он считал, что Грайс мог сбежать, никому не позвонив и бросив его здесь. Но потом он услышал, как звякнула положенная трубка телефона. Больница и станция «скорой помощи» находились на расстоянии менее мили.
      – Послушай, – крикнул Грабянский лежавшему человеку, – кем бы ты ни был, не умирай теперь у меня, не умирай, а?
      Он продолжал массировать его грудь, а мозг неустанно восстанавливал в памяти все, что касалось подобной ситуации. Откуда-то выплыли сведения о том, что мозг живет лишь в течение трех минут после того, как кровь перестанет поступать в него. Он надеялся, что это факт, а не выдумка. Он не собирался дожидаться, когда прибудет бригада «скорой помощи», которая в курсе всех новейших медицинских приемов, вооружена до зубов приборами, этим, как его… дефибриллятором.
      Не прошло и двух минут, как он услышал звук сирены.
      Он в последний раз прижался ртом ко рту Хьюго Фурлонга, вдохнул в него воздух. Заметил, что грудь того поднялась и опустилась.
      – Пусть тебе повезет, – сказал он, направляясь не к выходившему на задний двор окну, а к парадной двери. Он передвинул задвижку на ее замке таким образом, чтобы тот не мог защелкнуться. Сирена завывала уже на соседней улице, и когда он побежал, то заметил отражение синих огней в стеклах ближайших зданий.

      Джек Скелтон почти совсем не спал, а когда ему все-таки удавалось задремать, беспокойно ворочался в постели с боку на бон. Тем не менее первой проснулась его жена, услышавшая, как кто-то осторожно открывает дверь.
      – Джек, – приглушенно позвала она, толкая мужа локтем. – Джек, проснись.
      С легким ворчанием Скелтон перекатился в кровати и сел. В дверях в темноте стояла Кейт и смотрела на них. Когда Скелтон произнес ее имя, она повернулась и вышла из комнаты, не закрыв дверь за собой.
      Встав, Скелтон поправил пижаму и надел халат.
      – Спи, – сказал он жене, поцеловав ее в щеку. Часы показывали начало четвертого.
      Кейт сидела на кухне, капая с ножа мед на кусок хлеба, который она уже намазала арахисовым маслом. Кожа на ее лице была желтоватого оттенка, сверху и снизу уголков глаз, а также на лбу вдоль линии волос виднелись прыщики. Когда ее накануне доставили домой из полицейского участка, она сразу прошла в свою комнату и закрылась там, выходя только в ванную. Бутерброды и чай, которые оставляли на подносе около двери, оставались нетронутыми. И она не сказала ни слова своим родителям.
      Скелтон смотрел, как с руки дочери стекает сладкая струйка. Менее чем через три часа в участке состоится совещание. Будет дана оценка последней информации, необходимо принять ряд важных решений, дать соответствующие распоряжения. Все это должно быть сделано. Ничто не должно мешать работе.
      – Меня отправят в тюрьму, да?
      – Нет.
      – Конечно, отправят.
      – Я не думаю, что это дойдет даже до суда.
      – Почему так?
      – Потому что не дойдет.
      – Ты имеешь в виду: потому что я – это я?
      – Нет, я не это имел в виду.
      – Да нет, дело именно в этом. Потому что я – твоя дочь.
      – Это не имеет никакого отношения к данному случаю.
      – Да-да! – Кейт резко засмеялась. – Рассказывай сказки.
      – Тебе что, хочется, чтобы тебя посадили?
      – Они отправили одну бедную двадцатилетнюю женщину с грудным ребенком в Холлоуэй за то, что она не платила за пользование телевизором, почему же тогда они не тронут меня?
      Скелтон заерзал на стуле, вздохнул.
      – Из-за твоего возраста, потому что у тебя не было раньше судимостей, и по многим другим причинам.
      – Моя семья – одна из них? Скелтон пристально посмотрел на нее.
      – Это ведь правда, не так ли? Так именно и будет говорить присяжный или кто там еще. Хороший дом, заботливые родители. Хорошая семья. Они будут именно так говорить?
      – Вероятно.
      Он посмотрел на нее и, подумав, спросил:
      – Как, по-твоему, это слишком далеко от истины? Кейт повертела ножом, затем тщательно облизала лезвие.
      – Но в газетах напишут совсем по-другому, не так ли? Если они узнают обо всем этом?
      Скелтону хотелось налить еще чашку чая. У него также было желание пойти помочиться. Но он продолжал смотреть, как Кейт намазывала мед на хлеб с маслом, как будто наносила краски на полотно мастихином. Он знал слишком хорошо, как распишут всю эту историю газеты, если доберутся до нее.
      – Кейт…
      Он остановился, но она уже заметила, куда были направлены его глаза. Мед начал растекаться по столу.
      – Вот то-то и оно! – заявила она. – Твою дочь задержали за воровство в магазине, а главное, о чем ты беспокоишься, это чтобы не превратили в хлев твою кухню.
      – Извини.
      Она вскочила со стула, оторвала от рулона несколько больших кусков бумажного полотенца. – Вот, возьми, – она пихнула их в руки отца, – вытри, чтобы кругом было чисто и аккуратно.
      – Кейт…
      – Ну давай, начинай!
      Скелтон швырнул бумагу ей в лицо и смахнул все со стола. Нож стукнулся о микроволновую печь, хлеб упал намазанной стороной на пол, банка с медом разбилась вдребезги. Первый раз за всю свою жизнь Кейт увидела отца в гневе и испугалась.
      – Джек? – донесся голос сверху. – Что случилось?
      – Ничего. Все в порядке. Спи.
      – Я слышала, что-то разбилось.
      – Все в порядке.
      Послышалось шарканье шлепанцев и стук закрываемой двери спальни.
      Кейт достала из-под раковины совок и щетку.
      – Оставь это, – махнул рукой Скелтон.
      – Это не займет и минуты.
      – Кейт. Кейт. Пожалуйста, оставь все как есть.
      Он протянул руку, чтобы взять из ее рук совок, а она отшатнулась, ожидая, что он ее ударит. Скелтон отступил назад, плечи его опустились.
      – Хорошо, – покорно согласилась она.
      – Что?
      Она отвернула кран, достала из шкафа стакан, выпила немного воды и поставила стакан верх дном на сушилку.
      – Теперь, когда это случилось, – осмелилась она начать, не глядя на него, – ты все равно сможешь узнать остальное.
      – Ребенок?.. – спросил Кевин Нейлор, просыпаясь. Но Дебби, конечно, уже проснулась.
      – Мне показалось, что я слышал плач ребенка.
      Она сидела прямо, за ее спиной были подушки, ночная рубашка застегнута спереди до самого верха. На столике около кровати лежала раскрытая книжка в бумажном переплете, путеводитель по Греции, стране, в которой Дебби никогда не была и посетить которую не выражала желания ни разу. Книга лежала тан уже четыре или пять дней.
      – Я схожу посмотрю. – Кевин сделал попытку вылезти из-под одеяла.
      – Оставайся здесь, я схожу сама.
      – Не беспокойся, я…
      – Лежи. – Он поднялся было, но Дебби уже стояла у двери. У нее было маленькое и строгое лицо, губы были приоткрыты и не скрывали неправильный прикус передних зубов. – Иди спать.
      Из детской на этот раз явственно донесся не то плач, не то хныканье.
      – Может, это она во сне, – прошептал Кевин. – Наверное, она перевернулась и скоро уснет.
      – Нет, Кевин. Это ты. Это ты всегда именно так поступаешь.
      – Это нечестно.
      – Это правда.
      – Все равно нечестно.
      – Это ты мне говоришь? – Она уставилась на мужа, одергивая свою хлопчатобумажную ночную сорочку, собранную на талии. Плач становился все пронзительнее. Кевин подошел к двери спальни, но она преградила ему путь.
      – Пусти, Дебби.
      – Нет.
      – Пусти.
      – Нет.
      Кевин отошел назад, посмотрел на пол. Пальцы ног Дебби впивались в ворс ковра. Крик стал еще более истошным и злым.
      – Ты все еще думаешь, это во сне?
      – Не знаю.
      – Нет, ты знаешь. Ты знаешь. Ты не можешь не знать. – Она стала колотить его сжатыми кулаками, заставляя пятиться назад. – Не можешь! Не можешь! Не можешь!
      Обычно ему удавалось схватить ее за запястья и удерживать, пока он не начинал ощущать, что ее злость ослабевает. В других случаях он прижимался к стене и позволял жене колотить себя, пока силы не покидали ее и на смену не приходили слезы. Этой ночью крик из детской кроватки был таким отчаянным, что не подходил ни один из этих вариантов.
      Кевин обошел жену, так что ее удары только сотрясали воздух. Она пыталась ухватить его, но он легко увернулся.
      – Кевин, вернись!
      Он, не оборачиваясь, проследовал через спальню к комнате ребенка.
      – Кевин! Не смей! Не смей!
      Ребенок свернулся в кроватке, белые кружевные покрывала были сбиты в угол, одна ножка девочки застряла между планками стенки кроватки. Кевин нагнулся и осторожно освободил ее, взял девочку на руки. Ее лицо было распухшим и красным от крика. Он прижал ее к груди, положив голову себе на плечо, и, пошлепывая по спинке, приговаривал:
      – Шш, шш.
      Но она не затихала.
      Он начал ходить взад и вперед. Бывало, это срабатывало, но не на этот раз. Плач ненадолго прекратился, но оказалось, что это всего лишь передышка. Он продолжил свое кружение по комнате и оказался лицом к лицу с женой, которая стояла в дверях. Она также плакала и была бледнее, чем раньше.
      Когда Дебби протянула руки, Кевин отдал ей ребенка. К тому времени, когда он лег в кровать, плач ребенка прекратился.
      – О Боже, Джек! Она могла заболеть СПИДом, еще чем-нибудь!
      – Нет, не этим путем.
      – Да. Все эти подростки, такие грубые, неопрятные. Ты видел телепередачу, где показывали, как они живут, как подхватывают эту гадость.
      Скелтон обнял жену. Она бросила на него недоверчивый взгляд.
      – Чтобы заразиться СПИДом, надо колоться, делать инъекцию.
      – Но ты говорил о медикаментах. Ты сказал, что Кейт…
      – Вирус ВИЧ человек получает через шприц, через грязную иглу. Не через сам наркотик.
      – Значит, она курила что-то наркотическое? Марихуану, да?
      Скелтон покачал головой.
      – Глотала таблетки, порошок, ЛСД, иногда амфетамин, но, в основном, ЛСД.
      – И ты уверен, что только это? Ты веришь ей?
      У Скелтона перед глазами все еще было лицо дочери, и он понимал, что этот разговор с ним, то, что она сказала ему в их уютной кухне, были для нее самым трудным делом на свете. Он полагал, что и раньше у нее были минуты, когда ей хотелось выплеснуть все это прямо ему в лицо, как грязную воду. Но сейчас было не так.
      – Я верю ей, – сказал он.
      – Чего я не могу понять, так это где она достает свои наркотики. Выходит, достаточно только зайти за угол, чтобы получить, что хочешь? ЛСД или как там еще ты называешь их.
      – «Экстаз».
      – Что?
      – Это тот наркотик, который употребляет Кейт. Его называют «экстаз». Эта трава, к которой пристрастилась Кейт, довольно популярна. К сожалению.
      – Но где?..
      – Где угодно. Клубы, которые она посещает, по крайней мере, некоторые из них. Поездки в Шеффилд, Манчестер. Молодежь принимает «экстаз», чтобы было веселее, чтобы взбодриться, встряхнуться.
      – И поэтому она стала воровать? Скелтон кивнул.
      – Вряд ли она пришла бы к нам и попросила увеличить сумму, выдаваемую ей на карманные расходы.
      – Джен!
      Им было трудно смотреть друг на друга Скелтон снова коснулся руки жены, потом взял ее ладонь и долго не выпускал ее.
      – У тебя холодные руки, – сказал он.
      – Что теперь будет? – спросила она.
      Скелтон не знал. Он не был уверен, что дело с воровством не получит развития, но это было даже не самым главным. Он не думал о том, что произойдет с ее пристрастием к наркотикам, сможет ли она отказаться от них и насколько это будет трудным для нее. И все это при непременном условии, что она сама захочет этого. Беспокоило его и еще кое-что. Не важно, что он говорил жене, на самом деле он не мог избавиться от мысли о СПИДе. А вдруг? «Думаю, вряд ли она могла подцепить его через грязную иглу. Но это не исключает других путей», Как он ни старался отвлечься от этих возможных путей заражения страшной болезнью, пока это было ему не под силу.
      «Кейт».
      – Они растерзают тебя, не так ли? – обратилась к нему жена, стоявшая возле него. Сам он сидел на краю кровати. – И не только местные, но и все другие. Они получат от этого громадное удовольствие.
      Скелтон прислонил к ней голову.
      – Не имеет никакого значения. Не важно, кто что скажет обо мне.

      К тому времени, когда поступили сведения из больницы, Резник пришел в участок. У входа в комнату уголовного розыска его встретил Миллингтон с озабоченным лицом и горячим чаем. Ему потребовалось менее пяти минут, чтобы проинформировать шефа обо всем, что стало известно.
      – Фурлонг выкарабкивается? – спросил Резник.
      – Похоже, что так, сэр. У него вряд ли был бы шанс, если бы они просто удрали. Это совершенно точно.
      – Никаких уточняющих данных о грабителях?
      – Еще слишком рано. – Миллингтон переступил с ноги на ногу. – Однако я не думаю, что на этот счет могут быть серьезные сомнения. Если принять во внимание все обстоятельства.
      Резник ответил кивком головы. Утренняя пятиминутка начнется через четверть часа. Джек Скелтон вряд ли будет рад, что он снял с поста наблюдения Пателя, не послав ему замены. Правда, он поручил одной из ночных патрульных машин сообщать о местонахождении автомобиля Грайса. Но это будет не единственная причина плохого настроения суперинтенданта. Бедняга! Резник колебался, стоит ли ему попытаться подойти к Скелтону, поговорить с ним, как-то выразить сочувствие. Но что можно сказать в подобной ситуации?
      – Сэр… – обратился к инспектору Нейлор. Его лицо напоминало неглаженую отбеленную простыню. Он размахивал перед носом Резника распечаткой из компьютера. – Не знаю, почему компьютер не выдал эту информацию раньше. Вероятно, неправильно вводились вопросы, извините, сэр.
      – Давайте.
      Нейлор перестал размахивать бумагой, развернул ее, как щит, на груди.
      – Я проверял только грабежи, в этом все дело, я полагаю. Взломы, системы безопасности – это я…
      – Кевин!
      – Да, сэр?
      – Прекратите крутить, ближе к делу.
      Нейлор закашлялся, слегка покраснел. Он слышал, как Дивайн засмеялся на другом конце комнаты.
      – Мне не было известно, что Фоссей попал в дорожное происшествие четыре года назад. Это было до того, как сержант Миллингтон допрашивал его. Кто-то врезался сзади в его машину. Оказалось, что Фоссей ездил без страховки. Ему было сказано, чтобы он пришел в участок на следующий день, но не было выдвинуто никаких обвинений. На этом инцидент был исчерпан.
      – А теперь, – нахмурился Резник, заметив смешинку в глубине глаз Нейлора, – вы собираетесь перейти к интересному сообщению.
      – Полицейским, разбиравшим происшествие, был инспектор Харрисон.
      – Четыре года назад, – задумчиво повторил Резник. – Интересно, тогда ли он встретился и с Эндрю Джоном Саважем? Страховым агентом этого округа?
      В это утро Джек Скелтон выглядел как обычно, но держался только за счет силы воли и внешнего лоска. Он взглянул на Резника, как бы предупреждая его: «Хорошо, Чарли, я знаю, о чем ты думаешь, и благодарен за это, но выдерживай положенную дистанцию». Резник сел между Норманом Манном и Биллом Прентиссом из бригады по особо опасным преступлениям. Был там и Том Паркер, обменивавшийся любезностями с Ленни Лоренсом. Грэхем Миллингтон без конца открывал и закрывал свою записную книжку, создавая впечатление, что он собирается выступить с обстоятельным докладом.
      – Джентльмены, – обратился к присутствующим Скелтон. Его голос был на октаву ниже обычного, Резник подумал, что он постарел за одну ночь лет на десять. – Я думаю, вы все знаете Билла Прентисса. Билл находится здесь, так как проявлен более широкий интерес к двум нашим типам, забирающимся в дома. Билл, вам слово.
      Прентисс был уроженцем Девоншира, покинувшим этот край в связи с полученным повышением и подсчитывающим в уме, сколько лет еще остается до того долгожданного времени, когда он сможет уйти в отставку и вернуться в родные места. В домик с видом на море, откуда в ясные дни можно видеть нефтеперегонные заводы на другой стороне Ла-Манша.
      – У нас много нераскрытых грабежей, – заявил Прентисс, – осуществленных по такой же методике, что и у ваших парней, и совершенных на протяжении последних шести, семи и даже более лет. Главным образом, в Мидленде, но с продвижением на северо-запад. Ни одного севернее Манчестера.
      – Я всегда подозревал что-то в этом роде, – заметил Том Паркер.
      – Чертовски скверная ситуация к югу от Уотфорда, – добавил Ленни Лоренс.
      – Мы никогда не подбирались к ним достаточно близко, – продолжал Прентисс, – и никогда не знали точно: то ли им здорово везет, то ли у них имеется хороший наводчик.
      – Не хотите ли вы предположить, – прервал его Скелтон, – что каким-то образом эти двое имеют наводчиков на половине территории страны?
      Прентисс покачал головой, закурил сигарету.
      – Мне представляется вот какая картина: они прибывают в какой-то район, заводят знакомства, доят информацию и грабят год или два, никогда не дают нам достаточно времени, чтобы напасть на их след, – и затем перебазируются в другое место.
      – Последние два года, – невесело усмехнулся Резник, – мы были такими счастливчиками.
      – Они появляются и исчезают, как блохи, – сказал Прентисс.
      – Сезонщики, – бросил реплику Том Паркер.
      – И у нас есть достаточно улик, чтобы связать их с Фоссеем и Саважем? – спросил Скелтон.
      – Достаточно, чтобы привести их сюда и навалиться на них, сэр, – поднялся Миллингтон. – Я думаю, как только один из них расколется, другие сдадутся очень быстро.
      – Что мне совсем не нравится, – заявил Том Паркер, – это попытки притянуть сюда и Джеффа Харрисона.
      Резник информировал присутствующих о том, что узнал Нейлор, о подозрениях Пателя, о выводах, к которым он пришел в результате бесед с ними.
      – Чего я не могу понять, – поднял брови Ленни Лоренс, наклоняясь вперед и снимая ногу с ноги, – зачем это Джеффу, допуская, конечно, что Чарли прав?
      Они повернулись и посмотрели на Резника.
      – Звучит это шаблонно, но я думаю, что он разочаровался в своей работе. Полагает, что дальнейшее продвижение по службе блокировано, считает, что его отодвигают в сторону по какой-то причине, не важно, справедливо или нет. Он ищет выход из этого положения.
      – И связывается с этой компанией за несколько конвертов, набитых пятифунтовыми купюрами, вы это хотите сказать? – Ленни Лоренс недоверчиво покачал головой.
      – Я совсем так не думаю, – отозвался Резник. – Сомневаюсь, что он имел контакты с Грайсом или Грабянским. Надеюсь, что он никогда не брал денег от них. Нет, я полагаю, что его интересовал Фоссей. Каким бы ни был этот тип, но у него не отнять того, что он хороший психолог. Он всегда мгновенно засекает выгодный шанс. Если он еще три года тому назад предвидел, как будут развиваться дела в бизнесе по обеспечению безопасности, а именно то обстоятельство, что частная полиция получит широкое распространение в разных слоях общества, он мог заинтересовать этим Джеффа Харрисона.
      – И что тот надеялся получить от Фоссея? – задал вопрос Том Паркер.
      – Контакты. Имена. Свежую информацию, которую он мог использовать, когда ему приходилось разговаривать с различными людьми. Это давало ему немалое преимущество, учитывая при этом его опыт работы в полиции и хорошее знание техники ведения допросов и слежки.
      – В свою очередь, – добавил Прентисс, – этот Фоссей хотел, чтобы ему оказывали за это определенные услуги.
      – Закрывали кое на что глаза.
      – Чтобы расследование замораживалось и не попадало в следующие инстанции.
      – Как в случае ограбления дома Роя.
      – Совершенно верно.
      – Джефф делал то, что было в его силах, ничем при этом не рискуя, и все время ждал подходящего момента, чтобы спрыгнуть с корабля.
      Скелтон вышагивал по комнате, выпрямив спину.
      – Здесь слишком много предположений, джентльмены.
      – Я полагаю, что в любом случае речь пока не идет о том, чтобы трогать Харрисона, – высказался Том Паркер.
      – Нет, пока мы не возьмем Фоссея и Саважа, – покачал головой Резник.
      – Посмотрим, что произойдет, когда мы потрясем их дерево. – Грэхем Миллингтон не удержался от того, чтобы не засмеяться.
      – А Грайс и Грабянский? Если они узнают, что мы взялись за их информаторов, они тут же исчезнут.
      – Грайса мы возьмем, как только он выйдет из своей квартиры, – пояснил Резник.
      – А другой? Грабянский?
      – У нас, – впервые заговорил Норман Манн, – у вашего главного инспектора и у меня, есть определенные планы в отношении Грабянского.
      Примерно в пятидесяти метрах от дома Фоссея по другую сторону дороги остановился автомобиль, не имеющий опознавательных знаков. Миллингтон откинулся на сиденье и включил радиосвязь.
      – Заняли позицию?
      – Готовы.
      – Прикрытие?
      – Трое полицейских в форме.
      Миллингтон посмотрел на свои часы: без двадцати семь. Было известно, что Фоссей никогда не выходил из дома раньше восьми. Утренняя газета торчала из почтового ящика. На ступеньке стояло две пинты молока. «Одно из преимуществ жизни в таком районе, – подумал Миллингтон. – Нам доставляют молоко не в бутылках, а в картонных пакетах, причем не раньше одиннадцати часов».
      Миллингтон взял рацию, чтобы уточнить, как дела у Дивайна, дежурившего около дома Саважа.
      – Вы уверены, что он не выходил?
      – Насколько нам известно, – Дивайн вытер локтем конденсат со стекла автомобиля, – его машина здесь.
      – Свет в доме есть?
      – Нигде нет.
      – Боже, – вздохнул Миллингтон, – нам не нужен один Фоссей, нужны сразу оба. – Он снова взглянул на часы. – Если он не попытается выйти, подождите пару минут.
      – Хорошо, сэр, – ответил Дивайн и отключил связь. У Саважа был домик в фешенебельном районе близ канала. Здесь в основном жили молодые чиновники со сверхмощными автомобилями и небольшими лодками и яхтами, которые стояли в маленькой гавани. Дивайн знал, что узкие кирпичные здания, расположенные здесь, рекламировались как дома, «построенные по индивидуальным планам с хорошей архитектурой».
      – О чем вы думаете? – спросила Линн Келлог, сидевшая рядом с Дивайном.
      – Не знаю, смогу ли я привыкнуть когда-нибудь но всем этим штучкам.
      – Что?
      – К этим кроватям на воде, к корабликам.
      – Вы думаете, что Саваж там?
      Дивайн снова протер запотевшее стекло. Еще шестьдесят секунд, и они выяснят это.
      Грэхем Миллингтон дотронулся до плеча Нейлора и кивком головы указал на дом.
      – Сэр?
      – Поехали.
      Нейлор развернулся и остановился в конце дороги, ведущей к парадной двери. Как только машина была поставлена на ручной тормоз, он и Миллингтон быстро вышли из автомобиля и направились к дому. Не прошли они и пяти метров, как дверь открылась и они увидели стоявшую в дверях жену Фоссея в халате поверх широкой шелковой пижамы. Она с трудом пыталась вытащить из почтового ящика засунутую туда газету. С первого взгляда она узнала Миллингтона и устремилась обратно в дом, крином извещая мужа.
      Нейлор оказался более быстрым, чем сержант. Он просунул ногу в дверь, не давая миссис Фоссей захлопнуть ее.
      – Ллойд, Ллойд! Это полиция!
      Изнутри доносился шум по крайней мере двух радиоприемников, настроенных на разные волны, хлопание дверей и тяжелых шагов по лестнице.
      Нейлор протянул свое удостоверение в щель.
      – Я констебль-детектив Нейлор, – заявил он, – а это сержант Миллингтон. У нас ордер на…
      – Осторожно! – закричал Миллингтон и ударил левым плечом в дверь, так что она распахнулась, отбросив молодую жену Фоссея к подножию лестницы.
      Хозяин дома собирался выбраться наружу через створки окна, на ходу застегивая молнию на брюках. Под мышкой он зажал портфель, в другой руке держал ключи от машины. Ботинок на ногах не было.
      – Ллойд Фоссей… – начал Миллингтон, но тот не слушал. Тем лучше. Сержант бегал теперь не так быстро, как пять лет назад, но на короткие дистанции его хватало. Одной рукой он схватил Фоссея за ворот и сильно дернул на себя (портфель и ключи полетели на зимнюю лужайку), другой крепко зажал, захватив «в замок», его голову.
      Кевин Нейлор помог жене Фоссея подняться на ноги, усадил ее, затем двинулся на помощь напарнику, держа наготове наручники.
      – Что вы предполагаете? – спросил Дивайн в третий раз, угрюмо глядя на Линн Келлог.
      Она пожала плечами и посмотрела на окна второго этажа.
      Дивайн резко постучал молотком по двери, затем забарабанил в нее кулаком. Попытки достучаться в заднюю дверь также оказались безрезультатными.
      – Он не мог спать и не слышать всего этого, – зло произнес Дивайн.
      – Это еще не значит, что его там нет, – отметила Линн. – Он может надеяться, что мы постучим-постучим, да и уйдем.
      – Как же, дождется он этого!
      Он уже всерьез подумывал взломать дверь, когда рядом с их машиной остановился черно-белый автомобиль такси и из него вылез Эндрю Саваж.
      – Посмотрите-ка, кто появился, – спокойно сказал Дивайн с улыбкой, которая вновь вернулась на его лицо.
      Саваж уже успел сделать по тротуару несколько шагов, когда до него дошло, что происходит. Такси начало уже отъезжать, и Саваж бросился к нему, размахивая руками и крича, чтобы оно остановилось. Он успел даже ударить по крыше машины, но водитель показал ему фигу и быстро укатил.
      Саваж побежал за машиной, направляясь к мосту через канал. Фары автомобиля прочертили золотую и серебряную линии вдоль бульвара. Несмотря на ранний час, у кромки воды уже сидели, сгорбившись под зеленым брезентом, два рыболова с удочками. Дивайну представилось, что сегодня обычный субботний день, а Саваж – форвард команды противников, отчаянно пытающийся совершить победный рывок в игре в регби. Сержант широко раскрыл рот и, издав громкий возглас, поднырнул и отбросил Саважа на перила моста. Как только они оба очутились на земле, Дивайн быстро поднялся, уперся коленкой в пах противника, а другой ногой прижал его руку. Его пальцы были направлены прямо в лицо Саважа. Все, как положено в этом виде спорта.
      Саваж успокоился.
      Дивайн поднял его, повернул и прижал к перилам, заставив перегнуться через них. Удерживая руку на шее, он завел его локти за спину.
      – Вас что-то задержало? – ухмыльнулся он, взглянув на Келлог через плечо.
      Линн покачала головой. Лицо Дивайна светилось. Когда они вернулись в участок, он проглотил пару бутербродов с яйцом, колбасой и беконом и пересказал всю операцию тан, что она стала похожа на боевик или сафари. В Кардиффе. Или в Южной Африке.
      К десяти часам Грайсу стало скучно. По телевизору выступали сплошь мужчины в вельветовых пиджаках, рассказывающие с самым серьезным видом об амебах, или же повторяли документальные фильмы о пони в Нью-Форесте. Не было даже передачи «Плейскул» или чего-либо подобного, с молодыми женщинами в коротких юбках, которые демонстрировали коленки и вели детские разговоры. Пожалуй, прогулка пешком по городу прочистит его мозги. Он может зайти в магазин, где продают видеокассеты, и купить «Девять с половиной недель» или другую, где героиня выходит из оркестра в белой юбке, которая распахивается до трусов, и где она подталкивает своего любовника к убийству мужа.
      Если у него не пропадет желание, он может даже зайти в агентство по недвижимости и посмотреть, там ли еще эта женщина с австралийским произношением и в красных сапожках. Грайс думал, во сколько ему обойдется пригласить ее к себе домой. Он может предоставить жидкий крем для массажа и полотенца. Все, что ей потребуется, это принести…
      – Тревор Грайс?
      Грайс подпрыгнул от неожиданности, так как не видел приближения этого человека. Быстро обернувшись, он уставился в это узкое азиатское лицо. Высокий для этой расы, жилистый. Грайс оценивал свои шансы. Он заметил на противоположной стороне улицы автомобиль без сигнальных огней, а в самом конце улицы полицейского в форме.
      – Да, – ответил Грайс. – В чем дело?
      – Я хочу, чтобы вы прошли со мной в участок, – сказал Патель.
      – Хорошо, – согласился Грайс, направляясь вместе с ним к автомобилю, – почему не пойти?
      Когда они отъехали, Грайс посмотрел через заднее стекло и увидел старую женщину в спортивных ботинках, хихикавшую посредине дороги. «Старая корова!»

      – Ты уверена, что с тобой все в порядке?
      – Да. Я чувствую себя прекрасно.
      – Хорошо, но если что-либо не так…
      – Джерри, я же тебе говорю!..
      – Хорошо. Хорошо. Просто ты выглядишь несколько… – Он просунул кончики пальцев ей под руку. – Хотя не имеет значения.
      – Что «несколько»?
      – Мне кажется, несколько напряженной.
      – Потому что я не кончила?
      – Нет, не поэтому.
      – Нет? – Мария засмеялась.
      – Ладно. – Грабянский продвинулся ниже и стал целовать ее между грудей, под ними. – Может быть, это и имеет какое-то отношение к тому, что я сказал.
      – Послушай… – Она запустила пальцы в густые волосы на его затылке. Ей нравилось теребить их, они были жесткие, почти как проволока. – Если бы ты знал, как давно это было… когда я в последний раз была с мужчиной… все время одна… Тогда ты не стал бы так беспокоиться.
      – Я не беспокоюсь. Мария…
      – Да?
      – Все в порядке. – Он прижался лицом к ее животу, собирая языком оставшийся пот, а также ощущая ртом соленый привкус ножи там, где ее темные волосы поднимались, как полураскрытый веер.
      Мария не видела, но догадывалась, что его глаза закрыты, и подумала, что теперь он может немного поспать. В это утро Гарольд уходил из дома, как человек, которому приснилось, что он находится на скамье подсудимых и видит, как судья потянулся за черной шапочной, а потом проснулся и обнаружил, что это вовсе не сон. После того как он ушел, Мария налила вторую чашку кофе, отнесла ее в ванную и забралась в воду, наслаждаясь ее теплом и голосом Симона Бейтса, исполнявшим «Нашу мелодию». Она готовилась к встрече с Джерри Грабянским. Ароматная пена, духи, теплая ласковая вода… Она представляла себе, что так будет продолжаться бесконечно. Ей нравилось фантазировать. Но в ее воображении были не наручники или решетки, а истории, многократно показанные по телевидению: ну там, скажем, любовь между докторами и медсестрами или про не имеющего ни гроша за душой артиста, оказывающегося сыном богатого лендлорда, владельца замка. Это в ее-то годы! Но она не хотела отказываться от своих фантазий. «Ты не должна упускать из своих рук, Мария, то, что можешь реально иметь в твоем возрасте, потому что когда ты…»
      Грабянский зашевелился и устроился поудобней.
      Мария улыбнулась и посмотрела на часы. Если он подремлет еще полчаса, она встанет, спустится вниз, приготовит для него и себя шоколад и вкусные бисквиты, которые она купила у Маркса. Может быть, ей удастся уговорить его разделить с ней ванну еще раз. Мария захихикала, но сдержалась – не хотелось его будить. Что бы сказал психиатр о таком внезапном стремлении отмыться – совсем как у леди Макбет?
      Грабянский не спал. Перед его взором продолжало маячить лицо бледного полного человека, уходившего из жизни у него на глазах. Это почти случилось. Прежде чем взять такси, чтобы доехать сюда, он окольным путем добрался до больницы и, хотя ему не позволили войти внутрь, переговорил с дежурной медсестрой. Состояние больного было стабильным. Это все, на что можно было рассчитывать. Он счастливо выпутался и, если изменит свой образ жизни, то может прожить до глубокой старости. Хорошо, пусть живет подольше.
      – Скажи, ради Бога, зачем ты делал все это? – фыркал Грайс, когда они вернулись в арендованную квартиру.
      Как ответить на такой вопрос?
      – Ты мог вовлечь нас в большие неприятности. Пять из десяти, что нас могли зацапать там. Ты этого хотел?
      – Он умирал, – просто ответил Грабянский.
      – Я знаю, что он умирал, черт возьми! Но кто виноват в этом? Не надо было ему появляться там.
      В конечном счете, к чему было спорить? Грабянский оставил Грайса со стаканом в руке, с закрытыми глазами, с включенным телевизором, по которому крутили какой-то фильм. «Грайс был, однако, прав в одном, – думал Грабянский, – этот человек не должен был оказаться там, независимо от того, его это собственность или нет. Что-то случилось с их везением – качество информации, которую они покупают, меняется».
      Затем он зашевелился, начал целовать мягкую податливую кожу Марии. Не все, что случилось за последнее время, было плохо.
      Ни один из них не слышал шума автомобиля. Но вскоре раздался властный стук в дверь и настойчивый звонок. Первой мыслью Марии было, что это опять Гарольд, но, как оба хорошо знали, он воспользовался бы своим ключом. У Грабянского были другие предположения.
      – Нам лучше одеться, – сказал он, вставая с кровати.
      – Подожди здесь. Кто бы это ни был, они уйдут. Грабянский, потянувшись за брюками, наклонился и нежно поцеловал ее в губы.
      – Я так не думаю.
      У двери стоял Резник. Кругом не было ни одного полицейского. Даже машину он оставил на улице, а не стал перегораживать подъездную дорогу. Мария Рой отступила назад, чтобы позволить ему пройти в дом. Резник подумал: «Что бы она носила, если бы не придумали домашних халатов».
      Грабянский был на кухне. Он стоял между раковиной и столом, уже надев пиджак и готовый бежать, если предоставится такая возможность.
      – Инспектор?
      Резник ответил кивком головы, поборов импульсивное намерение пожать ему руку.
      – Можем мы рассчитывать, по крайней мере, на какое-то объяснение этого визита? – спросила Мария, обойдя стол и встав рядом с Грабянским.
      – Все в порядке, Мария, – успокоил ее Джерри, похлопав по руке.
      – Какой к черту порядок? Это мой дом. Я…
      – Мария, помолчи.
      – Вы не могли бы приготовить нам кофе? – попросил ее Резник.
      Грабянский едва удержался от улыбки. Значит, это будет проходить таким образом.
      – Ты не возражаешь? – обратился он к Марии, которая удивленно уставилась на них, но тем не менее пошла к кофеварке.
      – Садитесь, – предложил Грабянский, как если бы это был его собственный дом.
      Резник снял пальто и положил его на спинку стула, потом сел на другой.
      – Ваш партнер Грайс, – сказал он Грабянскому, демонстративно посмотрев на свои часы, – находится в полиции уже почти целый час.
      Они молчали до того самого момента, как кофе был приготовлен и поставлен перед ними. Он был недостаточно крепок для Резника, но лучше, чем он мог ожидать.
      – Я не знаю, – заявил Грабянский, – каких ответов вы ждете от меня. Имена, описание внешности, контакты. Это было частью сделки.
      Но Резник уже качал головой.
      – Мы хотим от вас совсем другого. Дело даже не в том, что мы хотим что-то узнать. – Он отпил из чашки. – Большую часть мы уже имеем, нам нужно лишь подтверждение. – Он взглянул на Марию, которая нахмурилась и отвернулась. – Но мы можем попросить некоторых людей пересмотреть заявления, которые они могли сделать несколько… поспешно.
      Грабянский откинулся назад на стуле, оперевшись одной ногой о ножку стола. Чашку он держал в обеих руках. Инспектор мог бы прижать его, но почему-то не делал этого. Ему оставалось только ждать.
      – Тогда это наркотики, не тан ли?
      – Какие наркотики? – воскликнула Мария, глядя в упор на Грабянского, хотя она прекрасно знала, о каких наркотиках идет речь.
      – Речь идет о том, кто «на кнопке», – уточнил Чарли.
      – Вам нужно имя? Того типа, который занимается этим?
      Наступила очередь улыбнуться Резнику.
      – Слишком поздно, Джерри. Мы знаем и это.
      По лицу Грабянского было видно, что это произвело на него впечатление.
      – Я не знаю тогда, – пробормотал он, опустив стул на четыре ножки, – что я могу сделать, чтобы помочь вам.
      – Подумайте еще немного об этом. – Продолжая улыбаться, Резник предложил: – Пока мы пьем кофе, подумайте об этом.
      В комнате было душно: в ней не было ни окон, ни вентиляции. Чтобы исключить возможность встречи с Грай-сом, Грабянского отвезли в центральный участок. Резник и Норман Манн сидели на простых стульях, Грабянский облокотился на поцарапанный, как водится, стол. Настроение у него явно ухудшалось.
      – Грайс все валит на вас. – Норман Манн стряхнул пепел с сигареты прямо на дощатый пол. – Это правда, он в самом деле во всем винит вас. Когда он закончит, нужно будет только купить почтовую марку и послать дело на какую-нибудь студию. Получится прекрасный сценарий о типе, который был мозговым центром шайки. Он надевал свой самый дорогой костюм и отправлялся вскрывать сейфы, потом раздевался и укладывался в кровать с женщинами. Кто будет играть главного героя? Шварценеггер или Сталлоне? Вам следует бороться за себя.
      Грабянского не особенно прельщала идея изображать из себя Шварценеггера. Он помнил фильм, где этот актер играл роль русского полицейского. Он вспомнил также, как тот пытался сделать этот образ более убедительным с помощью славянского произношения, что у него совсем не получалось. Да, жаль, что слишком рано постарел Кэри Грант.
      – Вы слышите, что я вам говорю? – спросил Норман Манн.
      – Да.
      – Вы никак не реагируете на мои слова.
      – А как я должен реагировать?
      – Я не знаю. Может, немного разозлиться. Что вы думаете по этому поводу, Чарли? Если бы так поступил со мной мой партнер, я бы несколько разозлился.
      Резник думал о Джеффе Харрисоне не потому, что они всегда были партнерами или чем-то в этом роде, – просто он не мог не задавать себе вопроса, как много ему было известно.
      – Вы хотите есть, Джерри? – спросил Норман Манн, – что-нибудь перекусите?
      Грабянский пожал плечами. Ему подошло бы все, что могло прервать этот допрос.
      – Да, я съел бы чего-нибудь.
      – Позднее.
      «Странно, – подумал Грабянский, – очень странно».
      – Вначале я хотел бы знать, плевать ли вам на то, что ваш приятель навешивает на вас сколько может. Еще немного, и он станет уверять, что единственное, что он делал, это сидел за рулем угнанной машины и был на стреме. А ведь это не так, верно?
      – Вы прекрасно знаете, что не так.
      – Ну и что вы собираетесь делать?
      – Что я могу сделать?
      – Может быть, вы не верите тому, что мы вам рассказываем?
      Грабянский верил этому. Грайс готов продать родную бабушку, чтобы из нее сварили суп, если сочтет это выгодным.
      – Вы можете сделать вот что, – произнес Манн, – дать нам полную возможность засадить его на большой срок. Оно за око, зуб за зуб, тан?
      – Да, – согласился Грабянский. – Конечно. Правильно. Зуб за зуб.
      – Хорошо! – Норман Манн отодвинул стул, потер ладони. – А вы не говорите это только затем, чтобы поскорее запустить зубы в мясной пирог и картофельное пюре? Три блюда, а потом перемените свое решение?
      Грабянский покачал головой.
      «Если когда-нибудь что-то случится, – говорил Грайс, – что-либо действительно чертовски неприятное, каждый будет сам за себя, запомни это». Грабянский помнил.
      – Все, что вам угодно, – заверил Грабянский. – Если только я знаю ответы… если я могу помочь…
      – Это хорошо. Это замечательно. А, Чарли? Потому что теперь мы можем пойти и набить наши желудки, зная, что мы продвинулись на нашем пути. – Он положил руку на плечо Грабянского. – Потом мы сможем поговорить об остальном. – Он нажал сильнее. – Откровенно говоря, когда я впервые услышал о вашей готовности сотрудничать, когда Чарли сказал мне об этом, я был удивлен. Я не думал, что вы пойдете на это. Надо иметь достаточно смелости и смекалки, чтобы чистить дома, одеваясь, как на великосветский раут. – Но, – он наклонился почти к лицу Грабянского, – у вас есть голова. – Он выпрямился и отошел. – И мошонка, как у носорога.

      В нижней части желтой афиши черными буквами было напечатано: «Серебряный оркестр горняков Лоско». Края афиши загнулись, их трепал пронизывающий ветер. Это был последний концерт прошедшего лета. Солнца не было. Хотя погода была теплой для января, она казалась отвратительной тому, кто сидел на скамейке напротив пустующей эстрады и дожидался человека, который мог вообще не появиться.
      Грабянский потратил сорок восемь часов, чтобы договориться о встрече. И все время он испытывал сомнения, сожалел, что согласился на это.
      «Таскать на себе провод, так они называют это?»
      Он вспомнил телевизионную передачу, в которой показывалось, как два детектива нажимали на заключенного, чтобы добиться от него нужной им информации, и никто из них не знал о спрятанном магнитофоне, который незаметно накручивал компрометирующую их информацию. А также фильм, и один, тоже по телевидению, где полицейский изображал преступника и ходил с микрофоном, прикрепленным к его груди. Иногда их раскрывали, но в большинстве случаев все для них кончалось благополучно. Пуля из «магнума» 45-го калибра в лицо или благодарность от комиссара, иногда даже медаль на грудь – в зависимости от статуса того, под чьим руководством они выполняли это задание. А также от того, нужны ли вы будете для подобной операции в следующий раз. «Не ясно, кем ты будешь в этой истории, героем или негодяем?»
      Было позднее утро, и вокруг было не очень многолюдно. В другом углу площадки сидел пожилой мужчина в плаще с засунутыми в карманы руками. Его взгляд был устремлен на что-то, что не имело никакого отношения к окружающему. Две девушки из близлежащего учреждения перекусывали, вытаскивая вилками печеный картофель из светлых пластиковых коробочек. По крутой изгибающейся дорожке, ведущей к замку, поднималась группа построенных парами ребятишек из начальной школы. Учительница шла сзади и выговаривала одному из мальчишек за то, что он сшибал носком ботинка рано распустившиеся крокусы.
      «Посмотрите на это с другой точки зрения, – говорил Резник, – люди, подобные Стаффорду, не должны больше оставаться на свободе, и вы понимаете это не хуже, чем мы»
      – Посмотрите на это с другой точки зрения… – Резник стоял за его стулом, засунув руки в карманы и дожидаясь, когда Грабянский поймет или, по крайней мере, хотя бы посмотрит на него. – Люди, подобные Стаффорду, не просто паразиты, это изощренные, закоренелые преступники. Они не должны больше оставаться на свободе, и вы понимаете это не хуже, чем мы.
      – Кто с этим спорит? – согласился Грабянский. Это происходило в той же тусклой комнате, где невольно возникало неприятное ощущение, будто находишься в замкнутом пространстве. Под низким потолком собирались клубы сизого дыма. Норман Манн был заядлым курильщиком, он прикуривал одну сигарету за другой. – Вы правы. Как вы сказали, его нужно изолировать…
      – Он – кусок дерьма, – вставил свое слово Норман Манн.
      – Арестуйте его, – предложил Грабянский. – Отправьте его за решетку.
      – Нам нужна ваша помощь. – Резник поставил ногу на свободный стул, не спуская глаз с Грабянского. Тот знал, чего добивается этот поляк-полицейский с легким акцентом Восточного Мидленда, он старается заставить его почувствовать свою вину, вот к чему он стремится, и он хочет вовлечь его в свои дела. Что это будет конкретно?
      – У вас есть кокаин, – заговорил Грабянский, – Гарольд Рой, Мария, они дадут показания, что Стаффорд продает наркотики, что они получали их от него. – Он переводил свой взгляд с одного детектива на другого. – Так в чем проблема?
      – Проблема вот в чем, – растолковал Норман Манн, – если мы пойдем этим путем, то единственное обвинение, которое мы сможем доказать, будет заключаться в том, что он передал этому Гарольду несколько граммов один или несколько раз и, если нам повезет, что ему принадлежит килограмм кокаина.
      – Ну и что?
      – То, что нам придется насесть на Стаффорда и выжимать из него показания. И это наверняка почти ничего не даст. Он признает свою вину, получит небольшой срок и будет ждать помилования. А пути движения кокаина останутся нам неведомы.
      Детектив из бригады по борьбе с наркотиками изобразил с помощью среднего и большого пальцев красноречивый ноль. Он раздавил ботинком на полу сигарету и направился к двери.
      – Я пошел в туалет, – заявил он.
      – Партию кокаина, который попадает в нашу страну, – продолжал пояснять Резник, – речь идет о больших поступлениях в двести – триста килограммов за один раз – делят на части и переправляют из одного города в другой, там снова делят и так далее. Люди вроде Стаффорда – небольшие фигуры в этой цепочке, но мы полагаем, что он все же достаточно осведомлен, чтобы знать имена, контакты, методику сбыта. Ну, посадим мы его на несколько лет. Никто из главных лиц не будет затронут. У них таких Стаффордов сотни. Для них пожертвовать Стаффордом – раз плюнуть. Они могут быть уверены, что он не заговорит, и они окажутся правы, если у нас на него не будет ничего большего.
      Грабянскому не нравилось, как Резник смотрит на него, ожидая ответа. Он чувствовал себя неуютно под его взглядом. Он смотрел в сторону, но каждый раз, когда поворачивал голову, его встречал пристальный взгляд Резника.
      – Ну, а я-то что могу? – буркнул Грабянский. У него должны были бы потеть руки, но они были сухими. Ладони так пересохли, что стали даже чесаться. – Если бы я и хотел, я не вижу, что я мог бы сделать.
      – Мы смогли бы помочь вам…
      – Помочь?
      – Подсказать путь, который…
      – Нет.
      – Нет?
      – Не будем об этом.
      Резник подошел к нему вплотную, и Грабянский поднялся со стула. Друг против друга стояли двое рослых, крупных мужчин.
      – Нам необходимо подтверждение того, что Стаффорд является частью крупной организации и что его действия являются не случайными, а преднамеренными. Только это.
      – Доказательства?
      – Пленка.
      – Нет.
      – Джерри, вы сказали, что не хотите, чтобы он разгуливал на свободе так же, как и мы. – Резник дотронулся до руки Грабянского.
      – Вы еще скажите, что это моя обязанность.
      – Разве не так?
      – Как честного гражданина. – Грабянский рассмеялся.
      – Почему же нет?
      Грабянский чувствовал на своем лице дыхание Резника, чувствовал, что рука инспектора сильнее надавила на его плечо.
      – Вы уже помогли нам в расследовании многих не раскрытых ранее преступлений. Если вы будете способствовать аресту крупных дельцов наркобизнеса…
      – У меня все лицо будет изрезано бритвой в первый же час, как я окажусь в их обществе.
      – Тогда мы должны сделать все возможное, чтобы такое не случилось.
      – Как только я попаду туда, вы ничего не сможете сделать.
      – Я имел в виду: сделать все точно и своевременно, тогда вам ничто не грозит.
      Грабянский задержал дыхание, медленно выдохнул воздух. Откуда-то в его ушах появился гул, мешавший думать.
      – Вы это серьезно?
      Резнику не было необходимости отвечать. Грабянский снова покачал головой.
      – Я не уверен, что должен помогать полиции.
      – Это не только Стаффорд. За ним стоят люди, которые загребают миллионы за счет здоровья нации. Вы не можете позволять им и дальше продолжать их грязную деятельность, как не могу этого позволить и я. Вы почувствуете себя лучше, когда будете знать, что они под замком.
      – Слушайте, не давите на мою совесть!
      – А почему тогда вы прыгнули под топор из-за, в общем-то, чужой вам женщины, которую вы впервые видели? И стоит ли рисковать попасть в тюрьму, делая искусственное дыхание совершенно незнакомому человеку?
      – Тогда я не думал об этом. Просто я был там, когда все это произошло. Я поступил так, как поступил. Но то, о чем вы просите, совсем другое дело. – Грабянский посмотрел мимо Резника на дверь. – Мне нужно в туалет, – сказал он.
      – Хорошо. – Резник открыл дверь и кивнул стоявшему там молодому полицейскому. В это время в комнату вошел Манн.
      – Он готов помочь нам?
      – Ну, определенного ответа он не дал, но я думаю, он пойдет на это.
      – Конечно, пойдет. Грабянский явно делает ставку на то, что та услуга, которую он окажет обществу, будет оценена достойным образом. Он уверен, что судья будет в восторге от его сознательности и лояльности.
      Грабянский надеялся, что Стаффорд не заставит ждать его слишком долго. А вдруг тот не придет совсем? Он молил Бога, чтобы все это дело прошло как можно скорее, без каких-либо неприятностей для него.
      – Что там? – спросил Резник.
      – Пока ничего, – покачал головой Норман Манн.
      На крыше Народного колледжа распластались полицейские, одетые в синие комбинезоны, другие разместились за башенками восточной террасы замка. По обе стороны эстрады были также полицейские, которые вели наблюдение через полевые бинокли. На треножниках были укреплены видео– и фотокамеры, готовые запечатлеть все, что произойдет.
      Резник и Норман Манн разместились вместе во времянке строителей под мостом возле замка. Хотя они находились на расстоянии менее ста метров от возможного места встречи, они вели наблюдение через видеокамеру, расположенную на террасе и посылающую изображение на черно-белый двенадцатидюймовый монитор. То, что записывал микрофон, находившийся под рубашкой Грабянского, передавалось им через динамик. До сих пор они слышали только городской шум и тяжелое дыхание Грабянского.
      – У этого парня сердце быка, – заметил Норман Манн.
      – И мошонка носорога?
      – Та женщина несомненно так считает. Как ее – Мэри?
      – Мария.
      – Никак не насытится.
      – Вы собираетесь предъявить обвинения Гарольду? Резник покачал головой.
      – Думаю, что нет, если наша ловушка сработает. Грайса, как вам известно, мы уже взяли. Саваж тан быстро раскалывается, что нам, боюсь, придется долго проверять его показания.
      – А что в отношении Фоссея?
      – Тот все еще утверждает, что просто дает консультации – обычный бизнес, только и всего. Допускает, что мог проговориться пару раз за стаканом вина. Клянется, что не получал никакой платы за это.
      – Сможете вы расколоть его?
      – Трудно. Во время двух последних грабежей он путешествовал где-то – сами понимаете, медовый месяц. С Грайсом встречался Саваж, и именно он передавал ему необходимую информацию.
      – Во всяком случае, можно поздравить вас. – Норман Манн пожал плечами. – Вычеркнуть из списка нераскрытых преступлений такое количество ограблений! Разберетесь с сегодняшней встречей и тогда уж бесспорно станете «человеком месяца». Это уж точно.
      – Давайте подождем и посмотрим, как пойдут дела.
      – Он появится, не сомневайтесь.
      Резник хотел бы быть так же уверен в этом. Посмотрев на монитор, Манн присвистнул.
      – Чарли!
      – Да?
      – Посмотрите сюда. Видели это?
      – Ну и ну!
      – Я бы не отказался попробовать, какова она на вкус. А вы?
      Мимо Грабянского проходила молодая темнокожая женщина, по-видимому, уроженка одной из стран Карибского бассейна, в шикарном темном костюме, белой блузке, черных туфлях на высоком каблуке. Камера проследовала за ней и остановилась, когда она присела на одну из скамеек. Норман смотрел на экран, не отрываясь. Он снова присвистнул, когда она закинула ногу за ногу. Улыбаясь, подул на экран монитора, как бы охлаждая его.
      – Нет, Чарли. Вы хотите, чтобы я поверил, что вас это не волнует?
      – Совершенно.
      – Вы удивляете меня, Чарли. Никогда не думал, что у вас есть предубеждение против черных. Вы, случайно, не расист?
      Резник распрямился и расправил плечи – они сидели согнувшись слишком долго.
      – Черт побери! – проворчал Манн. – Почему он не может держать камеру на месте!
      – Для этого есть важная причина, – отозвался Резник, снова наклонившись вперед. – Посмотрите.
      Алан Стаффорд, засунув руки в карманы короткого синего пальто, с беспечным видом неторопливо шел по дорожке, обсаженной деревьями, к помосту для оркестра.

      Грабянский также видел, как он приближался. Он узнал Стаффорда по описанию, которое ему дали. Джерри плотнее прижался к деревянной спинке скамейки, ощутив лопатками ее твердую поверхность. Между его ног на земле стояла синяя сумка для ручной клади компании «Бритиш эйруэйз». Стаффорд продолжал не спеша прогуливаться, проявляя интерес к окрестным деревьям, пробивающимся первым цветам. Его внимание как бы привлекла освещенная солнцем куполообразная крыша нового здания Лейс-холла. На самом деле ему, конечно, было плевать на все это, он проверял, нет ли здесь ловушки, нет ли слежки.
      Вначале казалось, что его что-то насторожило, и он, вместо того чтобы прямо пройти к Грабянскому, остановился около стены замка, возможно, чтобы полюбоваться открывающимся оттуда видом. Два футбольных поля, вышки с прожекторами поднимались по обе стороны от реки Трент, пустующее здание «Бритиш уотеруэйз» с заложенными камнем окнами и светло-зелеными дверями, с которых облетала краска, низкие крыши фабрики Ганна и Моора сразу за бульваром… Буквально в двух шагах от этого места Альберт Финни и Рэчел Робертс снимались в кульминационной сцене фильма «Субботний вечер и воскресное утро». Неужели это действительно было более двадцати лет тому назад? Стаффорд помедлил еще немного и сел.
      – Вы Грабянский? – спросил он.
      – Стаффорд?
      Тот кивнул, устремив взгляд на сумку.
      – Я уже начинал…
      – Это там? – прервал его Стаффорд.
      – А…
      – Заткнись!
      Грабянский почувствовал, как напряглось все его тело, но постарался расслабиться.
      – Все в порядке, – ухмыльнулся он. – Все находится там, весь кокаин.
      – Ты бы еще размахивал им! Объяви по радио, что у тебя в сумке! – В глубине глаз Стаффорда проглядывало что-то дикое. До того момента, когда он сел, он казался действительно беспечным, но теперь, находясь рядом с Грабянским и килограммом кокаина, он испытывал крайнее возбуждение, как если бы выпил пять чашек крепкого кофе подряд или что-либо в этом роде.
      – Поблизости никого нет, – заявил Грабянский, посмотрев направо и налево. – Никто не может нас услышать.
      – А ты уверен, что там именно то, что нужно? В целости и сохранности? – Стаффорд откинулся назад, отбивая дробь кончиками пальцев по краю скамейки. Его постоянно бегающие глаза если иногда и останавливались, то только тогда, когда в их поле зрения попадала стоявшая у ног Грабянского сумка.
      – Конечно, – ответил Джерри и наклонился, чтобы открыть молнию.
      – Если его трогали, смешали с чем-нибудь, сделали еще что-либо…
      – Ничего. Посмотрите, все тан, как и было, его не касались, просто положили в эту сумку.
      – А также того, что его забрали из сейфа Гарольда Роя.
      – Да, – согласился Грабянский, – не считая этого.
      – Проклятый ублюдок! – прошипел Стаффорд. – Глупый ублюдок!
      – Это была не его вина, – возразил Грабянский. – Просто ему не повезло.
      – Вонючее невезение! – плюнул на дорожку Стаффорд.
      Грабянский не удержался и взглянул вверх в сторону замка, зная, что делать этого ему не следовало.
      – Что такое? – резко спросил Саффорд.
      – Что?
      – Куда, черт возьми, ты смотришь?
      – Никуда. Тан, по сторонам.
      – Чего это вдруг ты стал осматриваться?
      – Взглянул на замок. Не знаю. Какое это имеет значение?
      – Если ты водишь меня за нос, знаешь, чем это пахнет? Лично для тебя? Ты хоть представляешь?
      Грабянский пожал плечами.
      – Думаю, что да. Стаффорд действовал быстро.
      – Тебе следует знать, а не просто думать. – Его ногти впились в ногу Грабянского.
      – Хорошо – я знаю.
      – Знаешь что?
      – Что вы сделаете.
      – Если ты продашь меня.
      – Да.
      – И что я сделаю?
      Грабянский не ответил. Нога у него побаливала; хватка Стаффорда была довольно крепкой. Нерв задел, что ли? У него было желание отклониться назад, врезать изо всей силы в челюсть Стаффорда и разом покончить со всем этим.
      – Я скажу, что сделаю с тобой, – пригрозил Стаффорд, – я просто прикончу тебя.
      – Что ж, – откликнулся Грабянский, – я знаю это.
      – Хорошо. – Стаффорд убрал свои пальцы-клещи, а у Грабянского было единственное желание – растереть растревоженную ногу, но он не позволил себе этого, чтобы не дать своему противнику возможности подумать, что он такой слабак. Резник был прав, это не человек, а подонок, и его надо посадить на самый большой срок, какой только возможно.
      Грабянский поднял сумку и поместил ее на скамейку между ними. Стаффорд беспокойно оглядывался. Он нервно вздрогнул, увидев двух человек в темно-серых костюмах, двигавшихся по круговой дорожке. Неподалеку женщина склонилась над детской коляской и успокаивала ребенка. Пара мальчишек бегали по газону, а учительница визгливым голосом призывала их присоединиться к остальным детям.
      – У тебя ничего там больше нет? Только пакет?
      – А что еще?
      – Как насчет микрофона? Магнитофона, понимаешь? Нет чего-нибудь такого? Маленькая страховочка с твоей стороны?
      – Смотрите сами, – обиделся Грабянский и протянул руку к молнии сумки. – Ищите магнитофон, микрофон, все, что хотите.
      Стаффорд прощупал рукой сумку, не открывая ее.
      – Ты знаешь, зачем я сюда пришел? Чтобы заплатить за то, что и так принадлежит мне.
      – Мы уже обговорили это.
      – Да. Верно. – Он полез во внутренний карман пальто. Грабянский, подобравшись, внимательно следил за ним. На свет появился белый конверт, не очень большой и не очень туго набитый.
      – Будешь пересчитывать?
      – Конечно.
      – Считай, черт с тобой.
      Стаффорд сунул конверт в протянутую руку Грабянского и следил, как тот, надорвав его, пересчитал незаметно для окружающих банкноты.
      – Порядок, – буркнул Грабянский, сунув конверт в карман пиджака. – Держите. – Он продвинул сумку по лавке ближе к Стаффорду, который цепко схватил ее левой рукой.
      Грабянский протянул ему свою правую ладонь для рукопожатия.
      Стаффорд, проигнорировав этот жест Грабянского, быстро встал, небрежно кивнул головой и пошел прочь.
      – Дерьмо! – прошептал Норман Манн, глядя на монитор.
      – Подождите, – обратился к нему Резник, продолжая внимательно смотреть и слушать.
      – Эй! – крикнул Грабянский, а когда Стаффорд повернул к нему голову, добавил: – К чему такая спешка?
      – Что ты думаешь?..
      – У меня есть идея.
      Алан Стаффорд заколебался, несколько секунд постоял, раздумывая, продолжить свой путь или подождать. Джерри подошел ближе.
      – Есть предложение.
      Алан был уже готов ответить этому ворюге, куда он может идти со своим предложением.
      – Сколько килограммов вы могли бы регулярно поставлять мне? – продолжил Грабянский, чувствуя, что заинтересовал его, и стараясь удержать победную улыбку. – Ну, к примеру, что-нибудь порядка пяти-шести кило – можете? По-моему, это было бы весьма прибыльным делом для нас обоих. – Стаффорд снова сел на скамейку. – Получили бы кучу бумажек.
      – Я и так их делаю немало.
      – Хорошо, но всегда найдется место для большего количества.
      – Ты вор, домушник, какого черта лезешь в этот бизнес?
      – Гитлер начинал маляром, красил дома, но ведь не занимался же он этим делом всю жизнь?
      – При чем здесь, черт возьми, Гитлер?
      – Ни при чем.
      Стаффорд уставился на Джерри. Правый глаз у него задергался.
      – Сбывая вещи, я встречаюсь со многими людьми, – пояснил Грабянский. – Я знаю, что они занимаются торговлей, но не только. Их можно подключить к делу. Но только на регулярной основе. Непременно на регулярной. Вы понимаете?
      – Держишь меня за круглого дурака?
      – Я говорю, что если это… – он указал на сумку, – …если это одноразовая операция, нам лучше забыть друг о друге.
      – Можешь не беспокоиться.
      – Я хочу сказать, что могу пойти и в другое место…
      – Ты что, не понял? Я могу доставать столько, сколько нужно.
      – Кокаина?
      – Конечно, кокаина. Ты думаешь, я говорю… Внезапно Стаффорд замолчал. Солнце вышло из-за тучи, и его лучи, отразившись от чего-то на крыше колледжа, резанули по глазам Алана. Что это было – бинокль, видеокамера – не играло никакой роли. В любом случае это был сигнал тревоги.
      – Подождите…
      Но Стаффорд уже мчался прочь. Затем он остановился и, передумав, повернул обратно. По дороге он выхватил из кармана своего короткого пальто какой-то предмет, блеснувший на солнце. Грабянский заметил это и быстро пригнулся. Но оказалось, что недостаточно быстро. Конец ножа вспорол запястье его руки, рассек большой палец, ладонь, сухожилия между пальцами. Грабянский вскрикнул, отдернул пораненную руну, скорчившись от боли, а нож, описав полукруг, впился в него снова, на этот раз в лицо.
      Резник уже выскочил из своего укрытия и бежал к месту происшествия. За ним несся Норман Манн, отдавая на ходу приказания в микрофон.
      Что-то брызнуло в глаза Грабянского, и он попытался стереть это «что-то» пальцем, поняв, что это его кровь.
      Алан Стаффорд бежал со всей скоростью, на какую был способен, к концертной эстраде, затем свернул налево и стал проталкиваться между немецкими туристами, изучавшими путеводители, почти столкнулся со стариком, нагнувшимся, чтобы завязать шнурок ботинка. Резник сменил направление бега на спуске, ведущем к выходу, и опередил Стаффорда. Тот, с сумкой в одной руке и ножом в другой, оказался теперь позади Резника.
      Из рядов скамеек кто-то с опозданием закричал, предостерегая окружающих и показывая руной на человека с ножом.
      Резник ощутил острую боль в боку. Ему стало тяжело дышать, но он устоял на ногах. «Нож, – сказал он себе, – следи за ножом». Он согнулся от удара сумкой и почувствовал, что колени его подгибаются, все поплыло перед его глазами. Громко выругавшись, он попытался сделать шаг в сторону и упал, ухватившись за что-то, до чего смог дотянуться.
      Это была нога Стаффорда.
      Тонкая ткань брюк выскользнула из его пальцев, но он успел зацепить лодыжку и пятну Стаффорда. Тот завопил, когда с размаха рухнул на дорожку. Свободной ногой он наносил удары по телу инспектора. Первый пришелся по ключице, второй попал в челюсть, а третий тан и не нашел цели, потому что Грабянский уже тащил Стаффорда, держа за волосы и воротник, так что у того всю кожу лица разодрало в кровь о гравий дорожки.
      – Так ему и надо, – громко произнес Норман Манн. – Теперь можете оставить его.
      Грабянский, у которого у самого кровь лилась из пореза поперек лба длиной не менее десяти сантиметров, разжал руки и отступил назад. Стоя на коленях и низко опустив голову, Стаффорд без сопротивления позволил, чтобы ему завели руки за спину и надели наручники.
      – Как вы? – спросил Грабянский Резника, с трудом поднимавшегося на ноги и продолжавшего тяжело дышать.
      – Лучше, чем вы, – ответил инспектор, глядя на кровавую рану на голове Грабянского и его располосованную руну.
      Вокруг них теперь было полно полицейских: в форме, штатских костюмах, синих комбинезонах. Но им сейчас нужны были не полицейские, а врачи, сестры, машина «скорой помощи».
      – Вы сумели все записать на пленку? – спросил Грабянский.
      Резник кивнул.
      – Да. Каждое слово. – Ему хотелось подойти и пожать Грабянскому руку, но он не был уверен в том, что если сделает это, то один из них не свалится с ног.
      – Спасибо, – просто сказал он вместо этого. – Спасибо.
      Грабянский ухмыльнулся.

      Они сидели в кабинете Маккензи на верхнем этаже здания «Мидлендз телевижн». Позади стола продюсера стояли кадки с какими-то декоративными растениями, но листья на них обвисли и пожухли по краям. Нетрудно было понять, что должного ухода за ним не было. Маккензи с деловым видом склонился над кипой бумаг, полученных по телефаксу, и последним номером «Радио– и телепередач». Сбоку от него скромно устроился Фриман Дэвис, который спокойно пил из пластикового стакана минеральную воду «Перье».
      – Вы должны понять, Гарольд, – внушал Маккензи, – мы не стали бы поступать так, если бы не считали, что это необходимо. Для дела. Для сериала. В конце концов, мы все только об этом и заботимся. О «Дивидендах».
      Гарольд Рой не проронил ни слова. После всего, что произошло, он как бы внутренне онемел, оцепенел. В полиции ему дали понять, что, возможно, на него не заведут дела или, по крайней мере, не выдвинут серьезных обвинений. Но при этом не было дано никаких обещаний. Они хотят, чтобы сначала он сообщил им все, что им нужно, чтобы он дал им недостающую информацию. «Вам надо полностью очистить свою совесть, – заявил ему детектив из бригады по борьбе с наркобизнесом, засунув палец в нос. – Мы еще увидимся». Мария укладывала и распаковывала свои чемоданы много раз, так и не решив, будет ли это отдых или развод.
      – Гарольд?
      – Мм?
      – Вы слышали, что я сказал?
      – Мм?
      – Вы знаете, я разговаривал с вашим агентом… Гарольд кивнул.
      – Ваша фамилия останется в титрах. После фамилии Фримана…
      – По… – Гарольд не закончил. Фриман Дэвис выглядел еще более самодовольным, чем обычно, если это вообще было возможно. Когда ты уселся на тепленькое местечко, то тебе остается только набираться жиру и улыбаться.
      – …так что не будет никаких проблем с получением вами гонорара за повторный прокат или продажу сериала в другие страны, – продолжил Маккензи. Может быть, он говорил еще что-то, но Гарольд не слышал. Его мысли были заняты другим. Этим утром он получил письмо от страховой компании. Поскольку, как они понимают, не была обновлена система сигнализации, что они рекомендовали сделать, возможность достаточно серьезной компенсации за похищенное находится под сомнением. Гарольд машинально подтянул брюки. Маккензи уставился на него, а Фриман Дэвис разглядывал растения за столом продюсера.
      Маккензи вышел из-за стола, обошел его, снял с вешалки из ясеня и хромированного металла пальто Гарольда и протянул ему. Он постоял рядом и дождался, пока Гарольд просунет руки в рукава.
      – До свидания, Гарольд, – произнес Маккензи, толкнув дверь за его спиной. – Вы найдете выход отсюда?
      Ухмыляясь, Дэвис изобразил пальцами какое-то подобие пистолета, приставил его к своему виску и как бы нажал пальцем на спусковой крючок.
      Резник постучал в дверь кабинета Скелтона и услышал приглашение войти. Сейчас суперинтендант выглядел гораздо лучше, чем последние несколько дней. Когда он вошел в участок этим утром, его походка была почти такой же энергичной, как и прежде.
      – Как ваши царапины, Чарли?
      – Ярко-красные, сэр.
      – На снимке, напечатанном в газете «Пост», вы выглядите, как после трех раундов с Майком Тайсоном.
      «ПОЛИЦИЯ РАЗОРВАЛА КОЛЬЦО НАРКОБИЗНЕСА В ГОРОДЕ» – гласил заголовок. «Инспектор производит драматический арест в духе Робина Гуда». В статье был также абзац о том, как проходила операция, но имя Грабянского там не упоминалось. В заметке на второй странице приводились слова Нормана Манна из бригады по борьбе с наркобизнесом о том, что аресту предшествовали месяцы тщательной оперативной работы и скоординированного расследования.
      – Я попал в газеты раньше, чем вы, сэр, – заметил Резник.
      Относительно ареста дочери Скелтона не было никаких упоминаний ни в газетах, ни в передачах местных радио и телевидения. Главный инспектор согласился, что, учитывая отсутствие правонарушений в прошлом, против Кейт не будет возбуждено дело. Пострадавшим фирмам был возмещен причиненный ущерб, принесены извинения и дано обещание, что в магазинах будет усилен полицейский контроль.
      – Звонил Том Паркер, – сообщил Скелтон. – Принята отставка Джеффа Харрисона. По всей вероятности, он возглавит новое агентство по вопросам безопасности в южной части Лондона, которое будет заниматься защитой домов от грабежей, наружным наблюдением, трудоустройством бывших сотрудников полиции и так далее. Кстати, Грайсу предъявлены обвинения?
      – По тридцати семи случаям ограблений. Грабянский предоставил нам список в полметра длиной. У него исключительная, прямо фотографическая память.
      – Фоссей?
      Резник скорчил гримасу.
      – Он пойдет в суд с воплем о своей невиновности.
      – Вы думаете направить его дело в суд?
      – Хотелось бы, но нет твердой уверенности в том, что мы получим нужный результат.
      Суперинтендант полистал бумаги на столе.
      – Да, надо предъявить суду что-то более серьезное, чем это.
      – Постараемся. Скелтон кивнул.
      – Я вспомнил, что собирался спросить вас, Чарли, как идут дела с продажей дома?
      – Кажется, кто-то сделал предложение. Я собираюсь посмотреть новое жилье сегодня вечером, на всякий случай.
      – Другой дом? Резник покачал головой.
      – Квартира.
      – Это лучше, Чарли. Более разумно. Зачем вам нужен целый дом?
      «Он нужен котам», – подумал Резник, но не произнес этого вслух.
      Комната уголовного розыска бурлила, как во время объявления тревоги. Непрерывно сновали люди, шумели громкие голоса. Резник едва услышал крин Пателя и увидел, как тот показывает на один из телефонов. Он протолкался между сотрудниками и поднял трубку с кипы розовых формуляров, на которые она была положена.
      – Резник.
      – Инспектор Резник?
      – Да. Кто это?
      – Дайана Вулф.
      – Дайана…
      – Не говорите, что вы уже забыли меня.
      – Нет. – Он уловил улыбку в ее голосе и представил смену оттенков красного цвета, когда она встряхивала головой. – Я просто поражен.
      – Вы теперь звезда, знаете ли.
      – Да-да, – пробормотал Резник. Она промолчала, тогда он добавил: – Ну, это так – пятиминутная сенсация.
      – Нет, меня вы действительно поразили.
      – Спасибо, но не стоит уж очень восхищаться мною, а то я просто зазнаюсь.
      – Вы еще и скромны.
      «Зачем она звонит? – хотел бы знать Резник. – К чему все это?» Шум вокруг него не утихал, и ему пришлось крепко прижимать трубку к уху.
      – Во всяком случае, поздравляю.
      – Спасибо.
      «Дурачок, – думал Резник, – пригласи ее хоть на рюмку вина. А еще лучше на обед».
      – Может быть, жизнь еще сведет нас снова, – вымолвила Дайана Вулф. – Пока.
      Некоторое время Резник молча смотрел на телефонный аппарат, потом положил трубку.
      – Она будет выглядеть гораздо лучше, после того как в ней появится мебель, – обратилась Клер Миллиндер к Резнику.
      Стены были оклеены тонированной бумагой. Проходя через кухню, она включила вытяжной вентилятор, чтобы убедиться, что он работает, в туалете бросила комок бумаги в унитаз и спустила воду, проверяя, что и здесь все в порядке.
      – В каждой комнате, – сообщила она, – имеется двойная розетка.
      Если бы Резник встал на цыпочки, он смог бы оставить отпечатки пальцев на потолке.
      – Ну и как вам? – спросила Клер.
      Они стояли у окна с алюминиевой рамой и двойными стеклами. Резник не мог с уверенностью сказать, видит ли он на стекле отражение квартиры, в которой они находились, или же квартиру напротив, которая была совершенно такой же.
      – Думаю, что в течение месяца я сойду с ума, – отозвался он.
      – Пойдемте и выпьем чего-нибудь. Потратим часть моих комиссионных.
      – Если вы имеете в виду то, что получите от меня, то нам повезет, если удастся выпить простой воды.
      – Ладно, пойдемте. Мы найдем хорошее новозеландское вино, а завтра прямо с утра я позвоню этим людям и скажу, что мы приносим извинения, но сделка не состоится. – Она заперла за ними дверь квартиры на ключ, взяла под руку Резника и направилась к машине. – Покупатель передумал.
      – Вы ведь понимаете, что я не собираюсь сидеть дома безвылазно?
      Кейт смотрела на родителей с другого конца гостиной. На экране телевизора что-то мелькало, но никто не смотрел туда.
      – Мы это знаем, Кейт, – сказал Скелтон. Его жена поднялась и вышла из комнаты.
      – Я не могу торчать здесь, как морковка на грядке.
      – Тебя никто не заставляет делать это.
      – Она, – заявила Кейт, кивнув на звук посуды на кухне.
      – Это не так.
      – Ты уверен?
      – Кейт, когда ты выходишь из дома, мы хотели бы знать, куда ты идешь.
      – Я говорила тебе и раньше, когда ты спрашивал.
      – Говорила правду?
      Она на некоторое время отвела взгляд на экран телевизора.
      – Пожалуй, нет.
      – А теперь?
      – Да. Хорошо. Я попытаюсь.
      – Нет. «Попытаюсь» – этого мало.
      – Хорошо. Я буду говорить тебе, куда я иду. Буду сообщать весь маршрут. Удовлетворен?
      Скелтон внимательно посмотрел на нее.
      – А остальное?
      Она вытащила из-под себя ноги, встала и пошла к лестнице, направляясь в свою комнату.
      – Вы должны будете доверять мне, хорошо?
      Клер остановила машину около дома Резника, но не стала выключать мотор.
      – Было очень приятно, спасибо.
      – Мне тоже, – откликнулся Резник.
      – Видите, как приятно можно проводить время, отвлекаясь от работы?
      Он отомкнул замок и открыл дверь. Диззи уже бегал по забору, приветствуя его возвращение. Его хвост, как всегда, торчал трубой.
      – Вот, пожалуйста, – обратилась к Резнику Клер, роясь в своей сумке. – Лучше держите это у себя. – Она бросила ключи от дома в его руку. К ним все еще был прикреплен номерок агентства. – Я пришлю кого-нибудь завтра, чтобы снять объявление о продаже вашего дома.
      – Благодарю.
      Резник стоял на дорожке с тенью сомнения на лице и смотрел себе под ноги.
      – До свидания. – Клер приветственно подняла руку. Она смотрела с сиденья машины, как он шел от калитки к двери, а кот вертелся у него под ногами.
      – Я как-нибудь позвоню вам, – крикнула Клер.
      – Да, обязательно. – Резник помахал ей рукой, открыл дверь и пустил в дом Диззи.
      Перед тем как отъехать, Клер заметила, что он остановился около половичка у двери и поднял какой-то конверт. По тому, как он посмотрел на конверт, она подумала, что это должны быть новости, которых он ожидал, притом приятные. Она развернула машину и направилась в сторону города. В это время Резник уже закрыл за собой дверь.
      Он снова был дома.