Теперь мне еще больше хотелось поскорее убраться отсюда. Но куда, черт возьми, подевались Джей и Поппи? Может быть, копы перехватили кого-то из них на обратном пути? Некоторое время я размышлял над тем, не спуститься ли мне по откосу к морю, чтобы узкой прибрежной полосой добраться до ближайшего жилья, но потом решил отказаться от этой мысли. Было слишком холодно, а налетавший снизу ветер и вовсе казался ледяным. Пожалуй, решил я, в джипе будет намного теплее, особенно если Джей оставил ключи в зажигании.
Сказано – сделано, и, подбежав к джипу, я распахнул дверцу и забрался в салон. Пора уносить ноги, Билли-бой, сказал я себе и принялся шарить по приборной доске в поисках ключей. В зажигании их не было, и я проверил под сиденьем. Ничего. В перчаточнице я обнаружил только инструкцию к автомобилю, еще один сильно побитый бейсбольный мячик, страховой полис (из которого следовало, что срок страховки Джея истек месяц назад), пустую коробку из-под патронов и, как ни странно – зимнее расписание спортивных состязаний в одной из частных школ Манхэттена. Баскетбольные матчи девочек, проводившиеся каждый четверг вечером, были отмечены кружком. Случайный, бесполезный хлам… Я закрыл перчаточницу и скрючился на сиденье. Чувствовал я себя далеко не лучшим образом.
Потом из темноты появилась какая-то темная фигура. Это был Джей в своей длинной куртке. Я открыл ему водительскую дверцу.
– Ты видел машину? – спросил он.
– Да, Джей. Это были копы.
Он сел на водительское место. От мороза его лицо побелело и осунулось.
– Почему копы приехали сюда, Джей? Что им могло здесь понадобиться?
Не отвечая, Джей закрыл глаза и некоторое время часто и глубоко дышал.
– О'кей, еще минуточку… – пробормотал он, не открывая глаз.
– Ты нормально себя чувствуешь?
Он кивнул и достал из кармана ключ.
– Может быть, лучше я сяду за руль?
– Ничего, справлюсь.
– Прими еще пару этих своих таблеток, – посоветовал я.
– Дай мне немного… отдышаться. – Он вылез из джипа, открыл заднюю дверцу и лег на сиденье.
– Джей?!
– Все в порядке, – послышался его сдавленный голос. – Я справлюсь. Сделай одолжение, не рассказывай ничего Элисон, хорошо?
Я обернулся назад и забрал у него ключи:
– Поехали. Надо выбираться отсюда.
Я возвращался тем же путем, каким мы приехали. Снег уже начал заносить следы полицейской машины, а на правой обочине намело самые настоящие сугробы, чем-то похожие на дюны на океанском берегу. Когда мы проезжали мимо массивных хозяйственных построек, я заметил то, что не рассмотрел в первый раз – скромный фермерский домик, стоявший довольно далеко от дороги. В темноте он был похож на призрак, на зимний мираж. Свет в окнах не горел, крыльцо занесено снегом. Кто-то когда-то жил здесь…
У цепи, преграждавшей выезд на главную дорогу, нас поджидал полицейский автомобиль. Он был припаркован с таким расчетом, что любая попытка объехать его закончилась бы в кювете. Я затормозил и заглушил двигатель, оставив фары включенными.
– В чем дело? – спросил Джей, приподнявшись с сиденья.
– Копы.
Он застонал и снова упал на подушки.
Полицейские вышли из машины и двинулись к нам, положив руки на рукоятки пистолетов; свои длинные фонарики они держали на плечах, как копья.
– Эй, ты кто такой? – спросил один из них. Я опустил стекло.
– Привет, ребята, – сказал я, думая о коробке с деньгами позади моего кресла.
– Решил прокатиться? – Второй коп посветил фонарем на заднее сиденье джипа. – Кто это у тебя там?
– Мой друг, – ответил я.
– Здесь тебе не аллея для свиданий, – сказал первый. – Эта земля – частная собственность.
– Не похоже.
Коп улыбнулся счастливой улыбкой садиста:
– А на что это похоже, интересно знать?
– Эй, Дуг, это ты? – окликнул его Джей с заднего сиденья.
– Кто это? – Коп поднял фонарь повыше.
– Так ты женился на этой своей девчонке или нет? – почти выкрикнул Джей.
– Джей? Джей Рейни?
Джей выпрямился, открыл заднюю дверцу и… едва не вывалился из машины.
– А ты думал кто – Майкл Джексон?
Коп, которого звали Дугом. покачал головой и рассмеялся.
– А мы думали, ты стал большой шишкой в городе, – сказал он, пожимая Джею руку, потом кивнул в мою сторону: – Кто это с тобой?
– Это? – небрежно отозвался Джей. – Это мой адвокат, ребята.
– Адвокат?
– Адвокат из Нью-Йорка, лучший из всех, кого можно нанять за деньги.
Второй коп направил луч фонаря прямо мне в лицо, и я заморгал.
– Ты тоже выпил? – спросил он.
Я отрицательно покачал головой. Сквозь открытое окно в салон намело уже порядочно снега.
– Ты не будешь против, если я проверю?
– Нет.
Он наклонился и слегка потянул носом воздух.
– Ты пил, но это было несколько часов назад, – сказал он. – Кроме того, ты поужинал, а рядом с тобой кто-то курил сигары.
– Все точно, – подтвердил я. – Отличная работа.
Первый коп рассмеялся.
– Он способен учуять девку миль за двадцать, – сказал он.
– Эй, ребята, мне нужно сесть, – заявил Джей. Дуг помог ему забраться в машину и закрыл дверь, потом повернулся ко мне и протянул руку:
– У тебя есть какое-нибудь удостоверение личности?
Я протянул ему водительские права, но Дуг покачал головой:
– Я имею в виду документ, где было бы написано, кто ты такой.
Я порылся в бумажнике:
– Вот моя старая визитная карточка.
Дуг взял визитку и направил на нее свет фонаря.
– Ого, я даже слышал об этой фирме. Ты там больше не работаешь?
– Нет.
– Тебя выперли из адвокатов?
– Что-что?
– Шучу.
– Нет, звания адвоката меня никто не лишал.
– Я только хотел убедиться, то ты не вешаешь Джею лапшу на уши, мистер Уильям Уайет. – Дуг кивнул напарнику. – Что ж, поскольку машина не краденая, поскольку ты не пил за рулем и поскольку владелец собственности наличествует, хотя и пьян как зюзя, у нас нет никаких претензий, – сказал он, но визитную карточку не вернул, а опустил в карман своей куртки. – Мы увидели на участке Джея свет и решили, что кто-то нарывается на неприятности. – Дуг снова посмотрел на меня. – Кстати, парни, вам-то что тут понадобилось ночью, да еще в такую собачью погоду?
– Джей показывал мне землю, – сказал я. – У него сегодня было… что-то вроде праздника, и он захотел показать мне участок.
– Я слышал, Джей собирался его продавать. – Дуг наклонился к окну и сказал, обращаясь к заднему сиденью: – Возвращайся к нам, Джей, пока большой город не сожрал тебя с потрохами.
Ответа не последовало.
– Вот что, Уильям Уайет, – негромко сказал он мне. – Ты должен доставить этого парня домой в целости и сохранности, сечешь? Мы с Джеем старые друзья. Вместе играли в бейсбол, до того как…
– До того как – что? – спросил я, но Дуг уже выпрямился.
– Просто присмотри за ним, о'кей?
– Конечно. – Мне уже не терпелось уехать. Полицейский автомобиль немного сдал назад, развернулся и покатил по дороге. Я завел мотор.
– Джей! – позвал я.
Он не ответил. Тем не менее я продолжал:
– Джей, – сказал я, – тебе придется подыскать другого адвоката.
Я ждал ответа, но не дождался. Потом я вспомнил, что нужно поднять цепь и запереть замок. Это заняло всего несколько минут, затем я выехал на главную дорогу. До города было часа полтора езды.
– Я не занимаюсь подобными делами, – добавил я. – Никогда не занимался и не хочу заниматься, понимаешь?
Джей молчал, и я обернулся через плечо, надеясь угадать его реакцию по выражению лица.
Но Джей никак не реагировал. Он просто спал, свернувшись клубочком на заднем сиденье, странно похожий на маленького мальчика.
Было уже совсем поздно или, наоборот, – рано. Время приближалось к пяти. Прошедшие вечер и ночь казались невозможными, нереальными, словно странный, гнетущий сон. Все, что случилось со мной с того момента, когда пять часов назад я впервые спустился в Кубинский зал, представлялось мне абсурдным, бессмысленным. Я ехал на запад; держа курс на огни Манхэттена и наслаждаясь теплом из включенной на полную мощность «печки», я гадал, зачем кои оставил у себя мою визитную карточку. На мой взгляд, она была ему совершенно ни к чему.
Потом я снова бросил взгляд на заднее сиденье. Джей продолжал спать, громко сопя и время от времени глухо покашливая; порой он принимался что-то бормотать во сне, и я почувствовал острую досаду. Мне очень не нравилось, что он втянул меня в какие-то темные делишки, не нравилось, что я оказался причастен к каким-то его проблемам. Вероятно, Джей был прав, когда настоял на том, чтобы мы вытащили трактор, так как он действительно мог представлять опасность для тех, кто проходил внизу. Это еще можно было понять. Интересы живых всегда выше интересов мертвых, и мое участие в этом предприятии выглядело более или менее оправданным. Главная проблема, однако, заключалась не в том, что мы трогали мертвое тело, а в том, что мы оставили Хершела слишком далеко от того места, где его настигла смерть. Самому Хершелу, понятно, было глубоко безразлично, что его труп отвезли на несколько сот ярдов от обрыва. Он не мог этого ни чувствовать, ни знать, однако именно его незнание вызывало у меня сильный протест. Мне всегда казалось – мертвые должны оставаться там, где умерли, чтобы живые запомнили их в подлинных обстоятельствах их смерти. Так родным будет гораздо легче примириться со своей утратой, легче представить последние часы близкого человека и поставить точку в конце последней страницы. Нельзя тревожить останки – этот принцип логически вытекает из основных потребностей человеческого общества или, если уж на то пошло, человеческого рода. А я не только участвовал в этом… кощунстве, но и скрыл этот факт от полиции.
Означает ли это, что я солгал? Да, означает. А колов всегда очень интересует ложь, особенно если она касается мертвых тел, которые кто-то куда-то тащит под покровом темноты.
Все вместе вызвало неприятное ощущение того, что я снова покатился под уклон и еще больше отдалился от своей прошлой жизни, от Тимоти. Я и без того тосковал о нем слишком сильно: мне постоянно вспоминалось, как он тыкался головой мне в плечо, когда младенцем засыпал у меня на руках, как он вытягивал губы и причмокивал во сне, как он невинно попукивал или икал после кормления. Я вспоминал льняную мягкость его светлых волос, которые после мытья становились похожими на пух утенка, ощущал на руках вес его расслабленного тельца, слышал его сонное сопение. Воспоминания были такими яркими, словно все это было только вчера, и пока я мчался по шоссе сквозь ночную мглу, они снова и снова терзали меня острой болью. Где он сейчас, думал я. Где мой сын?! (Погрузившись в горькие раздумья, я едва не сказал это вслух.) Где Тимоти – мальчуган, который сидел у меня на плечах и «рулил», дергая то за левое, то за правое ухо? Где мальчишка, который уже в пять лет мог прочесть спортивную страничку в газете от начала и до конца, который за каких-нибудь пять минут ухитрялся вымазать зубной пастой всю ванную комнату, и, швырнув полотенце на пол и оставляя за собой мокрые следы, босиком шлепал по коридору? Где тот мальчик, которого я каждый день – ровно в девять часов – целовал на сон грядущий? Тимоти, сынок, где ты?! В чужой стране, на попечении другого мужчины где-то далеко-далеко… ждешь, когда твой папа приедет за тобой.
Я мчался все вперед и вперед сквозь пургу. Час был ранний, и мы могли двигаться быстро. Когда подъезжаешь к Нью-Йорку с востока, город начинается как бы постепенно. Первым появляется унылый пустырь, заросший чахлыми соснами; за ним тянется пригородный поселок, застроенный типовыми коттеджами и новенькими офисными зданиями; еще дальше раскинулся пестрый и беспорядочный пригород. По мере приближения к Квинсу земельные участки становятся все меньше, превращаясь в чисто декоративные палисаднички, а сами дома – массивные, приземистые – стоят все ближе друг к другу, зачастую разделенные лишь кирпичным брандмауэром. Вскоре и они исчезают, и начинаются дома сплошной застройки. Дорога становится хуже, выездов на шоссе – больше, а водители утрачивают последние остатки порядочности. Еще немного, и вот вы в Квинсе, а впереди сплошной отвесной стеной уже встает Манхэттен, похожий на тысячефутовый каменный гобелен, подвешенный к небесам. Между тем дорога ныряет вниз, в залитый безумным галогеновым светом тоннель под Ист-Ривер, по которому вы несетесь с головокружительной скоростью восемьдесят миль в час в плотном потоке других машин. Но вот, наконец, тоннель остается позади, и вы оказываетесь на острове.
В эту ночь Манхэттен напоминал глухой, заваленный снегом поселок. На первом же светофоре я оглянулся назад, чтобы посмотреть, как там Джей. Его лицо показалось мне неестественно расслабленным, и на мгновение я испугался, что у меня на заднем сиденье – еще один мертвец, но Джей вдруг кашлянул и приподнял голову.
– Ты вырубился, – сообщил я ему.
– Да.
– Я еду к себе на квартиру. Там я сойду, а ты можешь отправляться дальше.
– Конечно. Это отлично.
– Завтра, как и обещал, я прослежу за регистрацией твоей покупки. – Я притормозил, пропуская ревущую снегоуборочную машину. – Но после этого, Джей, я выхожу из игры. Пожалуйста, больше не считай меня своим адвокатом.
Я свернул на Тридцать шестую улицу. Небо начинало светлеть. До того момента, когда первые лучи солнца поползут по восточным стенам небоскребов, оставалось уже меньше часа.
– Ну вот и приехали.
Джей, похоже, даже не заметил, в каком жалком районе я живу.
– Пойлу к себе и лягу спать, – сказал я Джею. – Ты в состоянии вести? Если нет, я мог бы позвонить Элисон.
– Нет, нет, – быстро сказал он, садясь. – Я могу вести. – Он открыл дверцу. – Ну и холод!
Мне не очень нравилось, как он выглядит, но я все равно вылез из машины, оставив водительскую дверцу открытой.
– Ты точно в норме? – спросил я. – Не забудь, у тебя под сиденьем – коробка с кучей бабок.
– Да, конечно, я помню.
Я ждал каких-то слов благодарности или хотя бы признания, что ночь была не из легких, но Джей ничего не сказал. Тогда я взбежал на ступеньки подъезда и вошел в дом. Дверь за мной захлопнулась, и я немного постоял за ней, глядя на Джея сквозь стеклянную панель. Я беспокоился за него – мне казалось, он едва держится на ногах.
Сначала ничего не происходило, и я уже почти собрался выйти и отвезти его домой, но тут Джей схватился за стойки салона и, подтягиваясь на руках, с трудом выбрался из машины. Пошатываясь и перебирая кузов руками, он подошел к дверце багажного отделения. Открыв ее, он огляделся по сторонам, потом низко наклонился вперед. Я не мог разобрать, что он там делает, но видел, как шевелятся его руки. Потом мне показалось, что я вижу толстую пластиковую трубку, но она только мелькнула и исчезла, и я не был уверен, что не ошибся. Так, согнувшись в три погибели и засунув верхнюю часть туловища в багажный отсек, Джей стоял почти две минуты. Это было небезопасно, особенно в нашем районе, и я припомнил пуэрториканца, который как раз в это время рыскал по окрестностям после попойки, ища, с кем бы затеять драку.
Но вот наконец Джей выпрямился и – со второй попытки – захлопнул дверцу багажника и повернул обратно. На этот раз его движения были чуть более уверенными, и все равно один раз он едва не оступился. Добравшись до водительской дверцы, Джей замер, опершись обеими руками о крышу машины, словно выдохшийся бегун.
Я уже почти решил выйти, когда он наконец сел за руль. Дверца закрылась, и джип плавно покатился по улице. Когда он отъехал на порядочное расстояние, я вышел из подъезда и посмотрел ему вслед. Мне хотелось знать, свернет ли он налево на Восьмую авеню; если бы Джей направлялся к Элисон, он, скорее всего, именно так бы и поступил. Но Джей не стал никуда сворачивать. Вместо этого он поехал по Тридцать шестой улице дальше, и я подумал, что он, возможно, решил проехать через город – так тоже можно было попасть в район, где жила Элисон. Задние огни джипа виднелись уже в двух кварталах, и я вышел на мостовую, чтобы не потерять его из вида. На перекрестке с Седьмой авеню Джей повернул на юг, и я понял, что к Элисон он не поедет. Нет, Джей Рейни – кем бы он ни был и как бы скверно он себя ни чувствовал – направлялся куда-то совсем в другое место.
4
Вот краткая история объекта недвижимости под названием «остров Манхэттен». Его древний, как луна, каменный массив на протяжении двенадцати тысяч лет утюжили могучие ледники. Примерно в те времена, когда начиналась писаная история человечества, они отступили, оставив после себя скалистый остров, засыпанный толстым слоем гравия и песка. Широкая река бежала по острову и впадала в защищенную со всех сторон бухту, по берегам зеленели девственные дубовые леса, на взгорках клены и каштаны чередовались с вязами. В бухте водились устрицы и съедобные моллюски-разиньки; река и прибрежные воды изобиловали рыбой, в лесах водились кролики, бобры, лисы и благородные олени. Под сенью густой листвы прокладывали свои извилистые тропы индей-цы-алгонкины.
Потом пришли времена Хенрика Гудзона и Голландской Ост-Индской компании, Питера Стайвесанта и его Новых Нидерландов. Улучшилась конструкция парусников; король Карл II и его братец герцог Йоркский захватили Новые Нидерланды; восстание чернокожих рабов в 1720 году ускорило сегрегацию цветного населения; Парижский договор 1763 года сделал Северную Америку английской. Самая большая и широкая алгонкинская тропа («брод вей») стала крупнейшим торговым путем, связавшим северную и южную часть острова. Под живописным платаном на Уолл-стрит мужчины в бобровых шапках начали совершать первые биржевые операции. Роберт Фултон изобрел колесный пароход, способный двигаться против течения и оказавший огромное влияние на развитие торговли внутри страны. Большой пожар 1835 года полностью уничтожил деловой район города. Был прорыт судоходный канал Эри, связавший Манхэттен с центральной частью страны, и в алчное чрево молодого города рекой потекли товары – дерево, скот, ржаное виски и другая фермерская продукция. Бродвей стал еще шире и еще длиннее. Неурожай картофеля 1846 года наводнил Манхэттен дешевой ирландской рабочей силой. Неудачная революций 1848-го наполнила город немцами, готовыми за нищенскую плату исполнять любую работу. В центре города появились трущобы, где процветали преступность, порок и болезни, и в конце концов отцы города распорядились снести их и разбить на их месте Центральный парк. Берега Гудзона покрылись грудами пустых устричных ракушек, старых башмаков и битых бутылок, костями павших лошадей, ржавыми пушечными ядрами и другим мусором. Отгремела война Севера и Юга, обогатившая торговцев и оружейников. Был изобретен более экономичный способ выплавки стали. Корнелиус Вандербилд основал Пенсильванскую железнодорожную компанию. К северу от Манхэттена был открыт богатый водосборный район, позволявший снабжать чистой питьевой водой многочисленное население города, а вдоль обоих побережий острова появились корабельные верфи. В западной Пенсильвании нашли нефть. Джон Пирпойнт Морган-младший, обладатель огромного красного носа (такого безобразного, что при виде его большинство конкурентов сдавались без боя), успешно продолжил дело отца. Томас Эдисон изобрел электрическую лампочку, оказавшуюся настолько удобной и экономичной, что весь город был немедленно электрифицирован. Поезда перешли с паровой на электрическую тягу. В Нижнем Ист-Сайде появились публичные дома, разжигавшие сексуальные аппетиты бесчисленных молодых людей. «Босс» Твид, укравший сто шестьдесят миллионов, упростил процедуру натурализации иммигрантов – в том числе сотен тысяч итальянцев и евреев из Восточной Европы, многие из которых поселились в Нижнем Ист-Сайде и стали клиентами вышеупомянутых публичных домов. Чтобы перевозить эту людскую массу, пришлось построить ветку электрической надземки. Фондовый рынок пережил небывалый расцвет. Фотограф Якоб Риис опубликовал свою книгу с фотографиями трущоб Нижнего Ист-Сайда, где процветали преступность, порок и болезни. Появились «патентованные» лекарственные средства, представлявшие собой самый обычный раствор опия с незначительными добавками и действовавшие настолько эффективно, что больные зачастую забывали, что умирают от дизентерии. Фондовый рынок пережил крах. Прекратилось строительство деревянных парусников. Была разработана технология строительства с использованием стального каркаса. Появился новый метод перегонки сырой нефти. Были изобретены двигатель внутреннего сгорания и телефон, завоевавший такую популярность, что весь город был немедленно телефонизирован. На заводах были получены улучшенные марки конструкционной стали. Началась Первая мировая война, обогатившая торговцев и наводнившая город неграми с Юга, готовыми работать за гроши. Европа оказалась на грани хаоса. Было изобретено всемогущее радио. Канул в небытие гужевой транспорт. Район Гарлем стал центром культуры выходцев из южных штатов. Началась эпоха «сухого закона» и подпольных магазинчиков по торговле спиртным. Геологи обследовали остров и нашли мощный слой коренных подстилающих пород, на которых отныне можно было возводить высотные офисные здания. Фондовый рынок пережил очередной взлет. Чванливые и самодовольные долларовые мешки потянулись к показному блеску, который успешно поставляли роскошные бары, отели люкс и закрытые клубы только для миллионеров. Открывались десятки низкопробных эстрадных театриков, разжигавших сексуальные аппетиты бесчисленных молодых людей. Сногсшибательные океанские лайнеры, сияя огнями, бороздили во всех направлениях Атлантику и Тихий океан. Разразился биржевой кризис 1929 года, началась Великая депрессия, за годы которой было завершено строительство «Крайслер-билдинг», «Эмпайр Стейт-билдинг», «Уолдорф-Астории» и Рокфеллеровского центра. Появились сногсшибательные кинофильмы. Началась Вторая мировая война, обогатившая торговцев. Коммерческие театры на Таймс-сквер были переоборудованы в кинотеатры, а в Гарлеме восстали негры. Европа в очередной раз оказалась ввергнута в хаос. Только что построенный комплекс зданий ООН сделался еще одной городской достопримечательностью. Иммигранты из Пуэрто-Рико, которых становилось все больше, заселили покинутый итальянцами и евреями Нижний Ист-Сайд. Новая технология очистки сырой нефти позволила получить новый продукт – так называемое реактивное топливо. Появилось всемогущее телевидение. Цены на внутренние авиарейсы упали до неприличия, а в Гарлеме опять начались негритянские волнения. Фондовый рынок пережил бум. Была создана система федеральных шоссе, связавших все штаты между собой. Обанкротились железные дороги. В 1966-м был разобран старый вокзал «Пенсильвания»; это массивное, величественное здание в неоклассическом стиле всегда считалось запечатленным в камне символом civitas [16] Нью-Йорка, и его перестройка не могла не вызвать волны протестов. В городе появился героин, даривший настолько приятные ощущения, что наркоманы готовы были ежедневно совершать по преступлению, лишь бы достать деньги на любимое зелье. Кинотеатры на Таймс-сквер были переоборудованы в порнотеатры, разжигавшие сексу-альные аппетиты бесчисленных молодых людей. Закрылись и были снесены старые верфи на побережьях. Белое население начало мигрировать из города. Впал в стагнацию фондовый рынок. Вознеслись к небу стодесятиэтажные башни Центра международной торговли. Пригородные зоны превратились в желанную гавань, в страну обетованную для нервных, издерганных горожан. Отгремели Стоунволские демонстрации геев за свои права в Виллидж. Опустели пригородные зоны. В город прибыл король-кокаин высшей очистки – настолько приятный, что марафетчики даже не замечали, как белый порошок выжигает им мозги. Вновь расцвел фондовый рынок. На Гаити, в Индии и в Пакистане произошел демографический взрыв. Появились широкофюзеляжные авиалайнеры, и цены на международные перелеты поползли вниз. Кокаин уступил трон крэку – настолько приятному, что человек мог целый день сосать ножку от стула и чувствовать себя наверху блаженства. Развалился Советский Союз. Белое население снова ринулось в город, чтобы спекулировать недвижимостью и обмывать удачные сделки в шумных компаниях. Взошла звезда Дональда Трампа – градостроителя и владельца недвижимости. На фондовом рынке разразился жесточайший кризис, известный как «катастрофа 1987-го». Вышли из моды океанские лайнеры. Стали животрепещущей новостью – и вскоре были забыты – волнения чернокожих в Говард-бич. Порок, болезни и преступность в трущобах Томпкинс-сквер-парк достигли таких масштабов, что отцы города приняли решение об их сносе. Чванливые и самодовольные долларовые мешки потянулись к показному блеску, который обеспечивали известные бары, знаменитые отели и закрытые клубы. Из пост-коммунистического Китая повалили в страну многочисленные, словно на одном станке сработанные китайцы со своим женьшенем и каратэ. Стал популярен Интернет, разжигавший сексуальные аппетиты бесчисленных молодых людей, что привело к интернетизации всего города. Порнотеатры на Таймс-сквер были перестроены и превратились в отели для туристов. Толпы людей зачастили в кофе-бары, чтобы обсудить Интернет и новости фондового рынка. Ознаменовался сворачиванием фондового рынка приход третьего тысячелетия. Два реактивных лайнера врезались в башни Центра международной торговли, что – как утверждали многие – и стало настоящим началом двадцать первого века.
За этими лежащими на поверхности грандиозными событиями всегда стояла кропотливая индивидуальная работа юристов и корпораций, продававших, покупавших, закладывавших, сдававших в аренду и перекраивавших на новый лад каждый квадратный дюйм территории острова и даже право на насыщенный смогом воздух над ним. Разумеется, все это проделывалось исключительно ради собственной выгоды, и хотя подробности сделок – а именно записанные на бумаге и рассортированные по шкафам-картотекам конфиденциальные сведения о том, кто владеет тем или иным зданием или участком, и сколько он за него заплатил, – представляют собой поистине гигантский массив информации, почти все эти сведения сосредоточены в одном месте: в Суде по делам о наследстве в Нижнем Манхэттене на Чэмберс-стрит, 31, комната 205.
Именно там, на ступеньках суда, я стоял на следующее утро с пакетом купленного у уличного торговца арахиса в жженом сахаре. Небо было хмурым, ветер – холодным, и я то и дело начинал притопывать ногами, стараясь согреться. Здание суда, построенное в 1901 году, представляло собой вычурно украшенную величественную громаду с охранявшими вход гигантскими бронзовыми статуями, но сейчас я не был расположен ими любоваться. Этой ночью я спал очень мало, вернее – почти не спал. Когда серый рассвет двинулся вниз по вентиляционной трубе возле моего окна, я открыл глаза в надежде, что события прошедшей ночи, быть может, предстанут передо мной в более благоприятном свете. Уже много раз я просыпался в мрачной квартирке на Тридцать шестой улице и, за секунду до того, как окончательно прийти в себя, воображал, будто снова нахожусь в своей восьмикомнатной квартире в Верхнем Ист-Сайде, и мой сын мирно спит в мягкой фланелевой пижамке у себя в спальне, а Джудит – уютная, все еще теплая со сна – готовит на кухне кофе, и к ней можно подкрасться сзади и немного потискать. В эти краткие мгновения я чувствовал себя почти счастливым, но сегодня утром я был бы доволен и даже рад, если бы мне хотя бы в мечтах удалось вернуться к моему недавнему одинокому, безотрадному и пустому, но все же вполне невинному существованию.
Увы, мне не повезло. Видение посмертной гримасы Хершела – застывшей, запорошенной снегом маски, странно напоминавшей каменные божества с острова Пасхи – неотвязно преследовало меня. Казалось, Хершел глядит на меня даже с темных, заснеженных фасадов зданий на Бродвее, по которому я добирался до Чэмберс-стрит. Я проклинал себя за то, что дал втравить себя в эту странную историю. Нельзя трогать мертвые тела, говорил я себе, даже если это происходит ночью, даже если тебя никто не видит. Белые адвокаты – особенно белые адвокаты (пусть даже в последнее время им не очень-то везет) – не должны перетаскивать с места на место черных мертвецов, под каким бы благовидным предлогом это ни делалось. А потом лгать полицейским. Мне оставалось только надеяться, что Джей и Поппи сумеют успокоить родственников Хершела и в ближайшие дни его прах будет подобающим образом предан земле. На месте Джея я бы даже взялся оплатить похороны, чтобы избежать осложнений. Впрочем, он был не глуп, и я не сомневался, что именно так Джей и поступит – и на этом все закончится.
Что касалось меня, то с моей стороны было бы самым умным никогда больше не иметь с Джеем никаких дел, что бы ни говорила, что бы ни обещала мне Элисон. Проблема, однако, заключалась в том, что мое имя значилось в документах о продаже земли, а что написано пером, не вырубишь топором. Даже будучи случайным, «одноразовым» адвокатом, я был обязан – хотя бы ради собственного успокоения – удостовериться, что сделка была законной. Возможности как следует изучить все документы заранее у меня не было, и, вспоминая подозрительные события прошедшей ночи, я решил взглянуть на зарегистрированные сделки по офисному зданию на Рид-стрит, 162.
«Зарегистрированные» в данном случае было ключевым словом. Сделка может быть заявлена, совершена, признана, но официальной она становится только после регистрации в установленном порядке. Иными словами, только после регистрации купли или продажи в государственном органе та или иная куча кирпичей или бревен становилась чьим-либо владением. Если задуматься, в самом процессе перехода права собственности от одного человека к другому есть нечто таинственное, почти мистическое. Сам объект сделки остается тем же самым, зато его описание и связанное с ним имя меняются в мгновение ока. Триста лет назад во времена действия английских норм общего права каждая сделка по продаже недвижимости сопровождалась ритуальным преломлением трости, символизировавшим специфичность и необратимость действия.
Наконец двери суда открылись, и я вслед за остальными поднялся по ступеням в вестибюль.