Почему она не захотела или не смогласказать мне, что у нее есть сын? Я снова проверил личное дело, тревожась, не пропустил ли я чего-то очевидного, указавшего бы на то, что этот мальчик не ее сын. Но он родился после свадьбы Долорес и Гектора, что, конечно, не доказывало, что она его мать, и он носил имя ее отца. И в анкете не упоминалось о предыдущих браках. Возможно, мальчик остался с Гектором. Или живет у кого-то из родственников – возможно, у матери Гектора. Я подсчитал, что Гектору-младшему сейчас должно быть шесть лет. Спрашивает ли он, где его мама? Задает ли он отцу вопрос, почему их семья распалась? Подобные вопросы я задавал своему собственному отцу. «Папа, а почему же...»Когда я был маленьким мальчиком, я спросил у отца, почему он и моя мать больше не живут вместе. Отец уставился в пол со стыдом и печальной уверенностью в том, что меня всегда будет терзать мечта о семье. Конечно, Гектору хотелось возродить семью Салсинес, пока такая же мечта не погибла. Я ничуть его в этом не винил и жалел о том, что мой собственный отец не проявил такой настойчивости, когда от него ушла моя мать.
      Однако я не был готов задать Долорес вопрос о ее сыне. Этот вопрос крутился у меня на языке этим вечером, когда она играла с Марией, складывала выстиранное белье, расчесывала волосы перед сном, наклоняя голову так, что они падали темной занавесью. Я гадал, как часто она вспоминает о сыне и сколько сил нужно для того, чтобы о нем не упоминать.
 
      На следующий день мне предстояла новая встреча с Президентом. И на этот раз со мной была Мария. Под высоким голубым небом, держась за руки, мы шли к подземке, туда, где она проходила по Манхэттенскму мосту, под которым плыла баржа, вспенивая воды Ист-Ривера. Долорес должна была позже зайти ко мне на работу, мы собирались пойти на ланч. Она надела на Марию новое розовое платье и заколола ее волосы розовыми заколками. Если не считать того, что Мария была совершенно на меня не похожа, нас можно было бы принять за отца и дочь, отправившихся в Музей естественной истории.
      Когда мы пришли к зданию Корпорации, я предупредил охранника Фрэнки, что Долорес поднимется ко мне позже. Затем у себя в кабинете я встретился с Чарльзом Кейлсом, техником из «Нью Медиа» – высоким, тихим мужчиной с изрытым угрями лицом. К нашему приходу он уже отладил все оборудование: пару компьютеров размером с чемодан и еще один – размером с большой сундук Он соединил их с помощью кабелей и электрических шнуров, подключив цветной монитор для Марии, стандартную клавиатуру и небольшой дополнительный монитор для себя.
      – Вы нас выручите? – спросил я Кейлса. – Если мы запутаемся?
      – Конечно. Но все будет хорошо. Она разберется где-то за минуту. У меня три дочери, я знаю.
      Я взял Марию за руку, и мы пошли в кабинет Президента. Он сидел за рабочим столом, одетый в потрясающий синий костюм с шерстяным пестрым галстуком, пил чай и читал старый томик Троллопа. Хотел бы я так же хорошо выглядеть, когда мне будет столько же лет.
      – Вот и мы.
      Президент поднял голову и увидел Марию.
      –  Ну-ну,- проговорил он, вставая. – Я знал, что вы пойдете на все, мистер Уитмен, но такогоне ожидал.
      Он наклонился, пожал Марии руку и представился:
      – Привет, юная леди.
      – Я здесь с Джеком! – объявила Мария, дергая меня за руку и раскачиваясь.
      – Это дочь знакомой, – пояснил я.
      Президент посмотрел на Марию и улыбнулся.
      – Похоже, она очень к вам привязана, – сказал он, словно знал обо мне больше, чем готов был показать.
      Мы вернулись обратно ко мне в кабинет. Кейлс придвинул к экрану стул и посадил на него Марию. Я повернулся к Президенту:
      – Я ломал голову, как мне убедить вас, что эту сделку необходимо провести. Я приводил вам рациональные аргументы, цифры. Вы и без того их знали. Думаю, Моррисон ждал, что я сдамся. Чтобы показать, что я ничего больше сделать не смогу.
      Президент устроился в кресле, заинтригованный новизной происходящего.
      – Вы постоянно спорите со мной, – сказал Президент. – Но я больше ничего не стану говорить.
      – Ну, как бы то ни было, я хочу еще кое-что... дать,мне кажется, это будет самым точным словом. И вот как я это сделаю. Вы выслушали все, что я вам говорил, и вы спорили с некоторыми из моих утверждений, но вы все-таки слушали.Так что я собираюсь сделать еще одну попытку.
      – Надеюсь, вы не станете снова копать мне могилу.
      – Нет. Но мне пришло в голову, что вы можете захотетьиметь то, чего вы на самом деле иметь не можете, а это – будущее. Мы все этого хотим. Каково это – иметь возможность пережить будущее прежде, чем оно наступило? – Я повернулся к Марии, которая ничего не понимала. – Здесь у нас девочка с обычными умственными способностями, ей три года и одиннадцать месяцев. Для вас она родилась буквально вчера. Но вполне вероятно, что в 2074 году она еще будет жить.
      – Об этом стоит подумать. – Президент встал позади Марии, сцепив руки за спиной. – Надеюсь, к этому времени мы решим проблему государственного долга.
      – Мария не очень хорошо знакома с компьютером, как и большинство детей ее возраста. Это значит, что она видела по телевизору, как им пользуются, и все такое. Она не юный Моцарт в области программирования? Она просто обычная девочка. Правда, Мария?
      Она потянула меня за руку:
      – А можно нам уже поиграть?
      – Еще минутка, лапочка. – Я снова обратился к Президенту: – У детей в возрасте Марии координация достаточная, чтобы ездить на трехколесном велосипеде. Она знает алфавит и может считать примерно до тридцати. В будущем одной из важнейших вех в развитии ребенка станет момент, когда он сможет пользоваться компьютером стандартной сложности – каким будет стандарт, я не знаю. Сейчас и здесь это не имеет значения. Но это будет касаться всех слоев населения. Конечно, у детей представителей верхних слоев среднего класса уже имеются компьютеры. Эти дети станут следующим поколением информационной элиты.
      – Так что нам предстоит увидеть? – спросил Президент. – Сейчас для детей выпускают всевозможные компьютерные игры, программы, диски и энциклопедии. У моих младших внуков их множество, самых разных.
      – Да. Но на рынке нет ничего настолько продвинутого, что вам предстоит увидеть. И то, что вы сейчас увидите, предназначено детям, хотя существуют похожие технологии и для взрослых. Я привел сюда Марию, чтобы показать: ребенок четырех лет способен усвоить основные возможности этой технологии, и тогда...
      – И тогда у нас появится новое поколение пользователей. – Президент кивнул, чтобы я поскорее начинал. – Думаю, я смогу понять коммерческие возможности, мистер Уитмен, при условии, что они имеются. Кстати, мы с Биллом Гейтсом это обсуждали.
      – Итак, здесь у нас программа голосового синтезирования, анимации и экран с высоким разрешением. Великолепный звук – более или менее все, что сейчас имеется. – Я кивнул Кейлсу, и тот ввел в компьютер пару команд.
      – Скажи свое имя в этот вот микрофончик, – сказал Кейлс Марии, указывая на переднюю панель компьютера.
      – Меня зовут Мария Салсинес, – проговорила она нежным, веселым голоском.
      – Хорошо. Давай еще раз.
      – Меня зовут Мария Салсинес.
      Кейлс посмотрел на свой экран и нажал несколько клавиш.
      – Сколько тебе лет? – спросил компьютер женским голосом.
      – Мне три года, а день рождения у меня десятого июня, – ответила Мария.
      – Отлично. – Техник кивнул мне. – Мы готовы. Он будет распознавать только ее голос и больше ничего. Никаких команд мышью, никакой клавиатуры – только голосовые команды. Я работал над этим семь лет.
      – Как это работает? – спросил Президент.
      – Ну, по сути, компьютер нарезает ее слова на временные отрезки по десять миллисекунд. Затем он анализирует частоты каждого отрезка и сопоставляет с базой данных, состоящей из нормальных звуков речи. Кстати, эта технология будет применяться уже через пять лет. Она изменит многое из того, что мы сейчас делаем. – Он нажал кнопку, и экран Марии погас. По нему поплыли какие-то цифры: информация о загрузке программы, данные о памяти и различных драйверах. Затем появился мультипликационный поселок: Англия начала семнадцатого века, так выглядела родина моих предков почти четыреста лет назад. Маленький мальчик в коротких штанишках и шапке прошел по улице, остановился и помахал Марии.
      – Привет! – сказал мальчик.
      – Привет! – тут же отозвалась Мария.
      – Как тебя зовут?
      – Мария Салсинес.
      – Где ты живешь, Мария?
      – Я живу в Бруклине, – радостно ответила она.
      – В Бруклине – в Нью-Йорке?
      – Да.
      – Никогда там не был.
      – О!
      – Хочешь знать, как меня зовут?
      – Да.
      – Кристофер. – Он вытащил из заднего кармана молоток. – Я хочу кое-что построить. – Он вытащил коробку с инструментами, в которой что-то гремело. – Мне нужна твоя помощь.
      – Зачем? – спросила Мария.
      – Потому что ты должна сказать мне, что строить.
      Она посмотрела на меня.
      – Что угодно, – сказал я Марии. – Скажи ему, что тебе хочется построить.
      – Кораблик!
      – Ладно, – отозвался Кристофер. – Будет тебе кораблик.
      Паренек на экране пошел к бухте. Его башмаки стучали по брусчатке. Он шел по узким улочкам, сворачивая то вправо, то влево. Он прошел мимо лавки сапожника, стены которой были заставлены старомодными башмаками. Сапожник, толстый старикан, выглянул из окна и сказал:
      – Привет, Мария.
      – Привет. – Она повернулась ко мне. – Мне это нравится.
      – Тебе нравятся мои башмаки? – спросил сапожник.
      – Да.
      – Дотронься до тех, которые тебе больше всего понравились.
      Мария нагнулась и дотронулась до старинных башмаков на экране. Усатая мышка в красном колпачке выскочила из ботинка и умчалась. А потом сами башмаки подскочили в воздух и выпрыгнули на мощеную улицу, где несколько секунд танцевали под быструю веселую музыку, после чего полетели обратно на полку сапожника.
      – Пошли, Мария, – позвал Кристофер.
      Мальчик пришел в бухту. Там, привязанная канатами, качалась яхта.
      – Мария, тебе нравится этот кораблик? – спросил Кристофер.
      – Нет!
      – Почему?
      – Я хочу новый кораблик. Большой.
      – Какой?
      – Океанский.
      Кристофер пожал плечами:
      – Нет проблем, Мария.
      Скрипучий старый галеон начал увеличиваться в длину и высоту, а мачты тем временем стали уменьшаться, и на множащихся палубах выросли трубы. Деревянные доски бортов напряглись и лопнули, упав на палубу аккуратной стопкой.
      – Программа совершает переход между образами, а подпрограмма решает, как интегрировать старое изображение в новое, например, что делать с досками, – сказал Кейлс. – У этой программы множество возможностей, так много, что количество сюжетов практически бесконечно. Например, я никогда не видел того, что происходит сейчас.
      Кристофер взялся за свою коробку с инструментами и с помощью старых досок от галеона быстро сколотил аккуратный трап, который вел на самую нижнюю палубу океанского лайнера.
      – Он тебе нравится, Мария?
      – Да.
      – Давай посмотрим на план корабля.
      Он как по волшебству извлек из кармана большой рулон бумаги, рассмотрел его и повернул. Это была техническая схема корабля, выполненная в трех измерениях. Она стала расти, заполнив весь экран, и каждый участок был аккуратно подписан. Мария подалась вперед и импульсивно дотронулась до машинного отделения. Мгновенно на экране возникло яркое изображение машинного отделения океанского лайнера, где мужчины в морской форме работали у приборной доски. Гигантские турбины громко гудели.
      – Это реально, – сказал Президент.
      Мария снова дотронулась до экрана, и мы вернулись к схеме корабля. Она прикоснулась к камбузу, и экран мгновенно отобразил длинный сверкающий ряд стальных столов и людей в белых колпаках, везущих громадный котел с супом по блестящему полу. На дальней стене висели половники. Кто-то вез тележку с десертами. Суп плескался в котле. Потом мультипликационный Кристофер высунул голову и сказал:
      – Мария, пошли?
      И мы вернулись на палубу, где Кристофер вытер лицо носовым платком.
      – Я хочу, чтобы на корабле были собаки! – вдруг выпалила Мария.
      Изображение на секунду пропало, компьютер под столом зажужжал, и на экране появились цветные фотографии собак примерно двадцати разных пород.
      – Этот переход получился не очень гладким, – вмешался Кейлс. – Кристоферу следовало представитьсобак. Это было слишком резко.
      Тем временем Мария выбрала двух собак для своего корабля: маленького пуделя и спаниеля. Они появились на трапе корабля, ухмыляясь по-собачьи и виляя хвостами. Команда матросов и капитан вышли к трапу, чтобы приветствовать их на борту. Капитан посмотрел на часы.
      – Мы отплываем через две минуты, – сказал он басовитым добродушным голосом.
      – А еще я хочу Микки-Мауса, – сказала Мария.
      Кристофер обернулся:
      – Ты хочешь Микки-Мауса? Гм...
      – Сейчас программа тянет время, – сказал Кейлс. – Она пытается определить, что такое Микки-Маус, чтобы связать слово с изображением. Не знаю, есть ли он у нас: это ведь торговая марка Диснея. Все зависит от того, что именно сканировалось.
      – Привет, девочки и мальчики! – сказал Микки-Маус, открыв один из корабельных иллюминаторов со звонким щелчком и высунув голову. – А я здесь с самого начала!
      – Здорово! – сказала Мария.
      – Значит, при сканировании взяли не только изображение, но и немного звука, – сказал самому себе Кейлс.
      – Минута до отплытия! – объявил капитан.
      Президент наклонился к Марии:
      – Лапочка, спроси мальчика, может ли на корабле оказаться Том Брокоу.
      – А кто он такой? – спросила Мария.
      – Это дядя из телевизора. Хороший дядя, он мой друг. Том Брокоу.
      – Том Брокоу! – закричала в экран Мария.
      – Пойдем его поищем, – сказал Кристофер, запрыгивая на палубу и заглядывая за чемоданы.
      – Программа тянет время? – спросил Президент у техника.
      – Нет, – ответил Кейлс. – Она загружает специальную систему изображений, которая берет обычные картинки и перерабатывает пиксели в видеоряд, чтобы ввести в анимацию, то есть...
      – Всем привет! – произнес низкий ласковый голос. На экране появился Том Брокоу, его живое и движущееся изображение. – Мария, насколько я понял, мы отправляемся в путешествие.
      – А почему у него развеваются волосы? – спросил Президент. – У него развеваются волосы, а ведь на картинке ветра нет.
      Кейлс поморщился, глядя на экран, пытаясь найти ответ:
      – Это значит, что, когда сканировали картинку, он находился на улице, вел прямой эфир из России или Китая, или еще откуда-то, и там дул ветер. Программа отобразила развевающиеся волосы, потому что приняла их за часть образа. А больше нигде на картинке ветер не дует, потому что он не введен в программу. Мы еще не доработали некоторые тонкости. Решая какой-то сложный вопрос, мы создаем новые сложности.
      – Из того немногого, что я знаю, – начал я, – требования к памяти...
      – Да, – гордо прервал он меня, – видео телевизионного качества проматывает тридцать кадров в секунду, а каждый кадр требует до двух мегабайт памяти. Это очень много. Это было одной из сложностей. Но здесь мы используем новые экспериментальные чипы ДОЗУ.
      – ДОЗУ?
      – Динамическое оперативное запоминающее устройство. Это громадные чипы на двести пятьдесят шесть мегабайт. «Ай-би-эм» и «Тошиба» работают над ДОЗУ на двести пятьдесят шесть мегабайт, но их промышленное производство начнется не раньше 1997 или 1998 года. Если не считать военных разработок США, то здесь мы всех опережаем.
      Тем временем у Марии корабль с собаками, Микки-Маусом и Томом Брокоу на борту отплыл. Они с Президентом сидели рядом, а я кивнул Кейлсу, и мы отошли.
      – Вы отлично поработали, – сказал я ему.
      – Я занимался этим почти всю ночь, устранял мелкие погрешности. Мне пришлось получить с Западного побережья кое-какие дополнительные программы через модем.
      – Скоро ли можно наладить промышленное производство?
      – Через три года как минимум. Но за три года программа станет еще лучше.
      – Стоимость?
      –  Сегодняэто стоило бы... как минимум семь-восемь миллионов долларов.
      – А что будет к моменту выпуска?
      – Думаю, что за пять лет мы снизим стоимость до десяти – пятнадцати тысяч долларов, – предположил Кейлс. – Потом стоимость чипов упадет и цена станет более приемлемой.
      – И на чем все это базируется?
      – В конечном счете? – спросил он. – Это чипы. Они стали величайшим изобретением человечества. И я это говорю совершенно серьезно.
      Я посмотрел на Президента и Марию. Том Брокоу красил огромный белый корпус корабля большой кистью, и по мере движения кисти на выгнутом борту с его заклепками и иллюминаторами возникала Мона Лиза да Винчи. Потом он нарисовал еще один портрет, на этот раз самого себя читающего новости, и я узнал изображение, это был выпуск новостей недельной давности.
      – Тут только отснятый материал, – сказал Кейлс. – Еще четыре месяца назад технология не позволяла передавать его на компьютер с поисковой системой, основанной на диске. Нужна была слишком большая память. Сейчас мы это уже делаем. Такие спецэффекты можно видеть в кино, но каждое изображение планируется заранее, расписывается. Здесь технология реагирует моментально. Здесь нет незаметного меню, некоторые эффекты даже нельзя повторить, наверное... Нельзя просто вернуться туда, где вы находились... То есть мы на самом делеидем здесь впереди всех.
      На экране Микки воздвиг леса из канатов и спустился по ним. Вдвоем с Брокоу они закрасили ведущего передачу Брокоу и Мону Лизу движущимся изображением того, как они сами рисуют себя, рисующих себя.
      – Это копирующая программа.
      – Поразительно, – пробормотал Президент. – Наша коммуникационная компания становится компьютерной компанией.
      А потом Кристофер вылил на корпус банку белой краски, и они начали заново: Мария передавала указания Президента. На борту стала появляться схема нью-йоркской подземки.
      Мария переключала программу с одного изображения на другое, разговаривая с экраном, прикасаясь к нему, когда это требовалось. Я заметил, что Президент оторвал взгляд от экрана и зачарованно наблюдает за ней.
      – Теперь вы поняли, в чем дело? – прервал я. – Как мы могли бы попасть на рынки Германии и Японии через уже имеющиеся у «Фолкман-Сакуры» системы маркетинга, не говоря уже...
      – Да-да, конечно, – отмахнулся от меня Президент.
      – Я хочу сказать: вполне вероятно, что все это может стать услугой онлайн, либо через кабельное телевидение, либо через телефонные сети. Вы просто включаете это, как телевизор, и начинаете игру или поиск. Десятилетний школьник, которому задали подготовить доклад, мог бы передать картинку на принтер, соединить ее со стандартной программой обработки текста и дизайном его работы. Это объединение продукта и системы распространения. Как я уже говорил, распространять его можно по кабелю или даже через спутник. Мы не уверены, но...
      – Все более или менее состоятельные семьи мира захотят это иметь, – прервал меня Президент. – В Париже, Гонконге, Рио – везде.
      – И с нашими кинозвездами, нашими книгами, нашими музыкальными видео...
      – Да, да!- сказал Президент.
      Его усталые глаза смотрели не на меня, а на юное личико перед ним.
 
      Позже, когда Президент и Мария утомились, испытывая новую программу, в дверь постучала Долорес. Она была в туфлях на каблучке, в великолепном сине-белом платье. Ее волосы были уложены в пучок, но несколько прядей вились по щекам, в ушах оказались жемчужные серьги Лиз. Ее макияж тоже изменился, стал более сдержанным, и я заметил, что у нее новая сумочка – вроде тех, какие были у многих женщин в офисе.
      Долорес кокетливо повертелась на каблуках:
      – Я ищу мужчину в костюме.
      – Ты великолепно выглядишь.
      – Да?
      Она явно была рада это услышать.
      –  Ну-ну!- воскликнул Президент, непринужденно и изящно скользя к нам. Сигарета двигалась у него во рту. – Теперь я понял, почему Джеку так трудно сосредоточиться на работе.
      Он протянул руку Долорес и представился, а она назвала себя. Как все старики, которым хочется обладать молодыми женщинами, Президент вел себя так, словно меня рядом не было, словно Долорес была моей женщиной только благодаря его милости. И он флиртовал с ней, словно вознаграждая себя.
      – Так вы мама этого умненького ребенка?
      – Она моя, определенно.
      – Это – Долорес Салсинес, мать Марии.
      – Я очень раз с вами познакомиться. Она прелесть.
      Пепел с сигареты Президента упал на ковер.
      – Я рада, что она хорошо себя вела, – нервно рассмеялась Долорес.
      Президент посмотрел на мои ботинки, что-то обдумывая, и я был готов поклясться жизнью, что он только что придумал нечто исключительнохитроумное.
      – Джек, я хотел бы, чтобы вы с Долорес приехали ко мне в этот уикенд. В воскресенье. Все будет неформально. Я надеюсь, что вы сможете приехать, Долорес. Вы играете в теннис?
      – Э-э... извините, я в него никогда не играла.
      – Тогда сможете поплавать и полежать на солнышке.
      – А Марию взять можно?
      – Конечно, – засиял Президент. – У нас там толпы детишек.
      Он повернулся и посмотрел прямо на меня. Его интонации изменились ровно настолько, чтобы стало ясно, что я обязан к нему явиться. И он говорил достаточно холодно, не показывая, как на него подействовало увиденное.
      – Миссис Марш расскажет вам, как добраться, Джек. И благодарю вас за интересную демонстрацию. – Он улыбнулся Долорес, а потом наклонился, чтобы пожать руку Марии. – До свиданья, Мария. Мне было очень приятно познакомиться с тобой. А теперь прошу прощенья, но мне нужно идти.
 
      Во второй половине дня Моррисон пригласил меня к себе в кабинет.
      – Мы быстро продвигаемся, – сказал он. – Они с нами согласились. Саманта и Вальдхаузен возглавили сделку. Мы уже набросали соглашения. Думаю, что через неделю мы сделаем предварительное объявление. Я начну обзванивать членов совета директоров, буду готовить их к этой мысли.
      Я рассказал ему о моей утренней встрече с Президентом. Моррисон вертел деревянную утку, стоявшую на его столе.
      – Возможно, он согласился с идеей этой сделки, – сказал я.
      Моррисон перевел взгляд на меня и невольно улыбнулся:
      – Он – старик, Джек. Ему больше семидесяти, его время прошло.
      – Так что вы с самого начала считали, что он не переменит своего мнения, так? И что я буду попусту тратить свое время?
      – Эти вопросы тебя волновать не должны, – ответил Моррисон. – Нам надо думать о других вещах. Скоро здесь закипит работа. Только вчера я приводил сюда Вальдхаузена, чтобы все ему показать. Мы решили выделить им несколько рабочих кабинетов в здании – возможно, несколькими этажами ниже.
      – Звучит неплохо.
      – Но мне нужно, чтобы ты кое-что для меня сделал.
      – Что?
      – Удали Робинсона.
      – Удалить его?
      – Уволь. Чтобы его тут не было.
      – Никто ничего не имеет против...
      – Я против. Вчера за ланчем Вальдхаузен рассказывал мне, насколько в Германии в последнее время обострился расовый вопрос. Он высказал опасение, что мы становимся похожими на его страну. А потом мы сидели у меня в кабинете – и туда вошел Робинсон. Он слушал через наушник бейсбольный матч и спросил меня, не нужно ли мне почистить ботинки. Миссис Комбер его прозевала – вышла в дамскую комнату.
      – И что сказал Вальдхаузен?
      Было видно, что Моррисон раздражен.
      – Он ничего не сказал.Молчание – это очень красноречивое высказывание. Просто убери его отсюда, навсегда. Его пребывание здесь – это расизм, это дьявольски неловко – как будто у нас тут плантация.
      – Ему нужна работа...
      – Не пытайся на меня давить, Джек. Это мелочь. Робинсон – просто старик. Тебе со временем придется увольнять множество людей. Поверь, я это делал. А это – просто вшивый чернокожий старик, который чистит ботинки.
      Но меня брали на работу не для этого – и я ему так и сказал. У нас два этажа занимал отдел кадров, где сотрудники отсиживали себе задницы, заполняя бланки, и больше ничего не делали. Там были милые женщины с чистыми ногтями, которые специализировалисьна увольнении служащих. И это я тоже сказал Моррисону.
      – Да, и потому что он проработал здесь тридцать лет и все его любят, ему захотят устроить прощальную вечеринку и оттянут все на месяц, – сказал он. – Я не хочу, чтобы рассылались служебные записки – я просто хочу, чтобы он сегодня жеушел, чтобы я не волновался, когда в ближайшие дни здесь появятся Вальдхаузен и другие сотрудники «Ф.-С.».
      – Разрешите мне как-то это уладить, – предложил я. – Пусть он ненадолго уйдет в отпуск.
      – Нет. Просто убери его.
      – А как насчет пенсии или еще чего-то в этом роде?
      Моррисон повернулся к окну и устремил взгляд на окутанные дымкой жилые дома к северу от Центрального парка.
      – Если он будет просить денег, дай ему примерно... Не знаю, что-то порядка...
      Зазвенел телефон. Моррисон поднял трубку, и я смотрел, как он разговаривает, не думая, слушает, не прислушиваясь. Он был погружен в свои мысли – и демонстрировал,что погружен в свои мысли. Я обратил внимание на то, что в последние несколько дней он ел ланч у себя в кабинете, готовясь отправиться в «Плазу» на переговоры, – пил апельсиновый сок, наливал сливки из серебряного кувшинчика. Он стал пить больше кофе. Новая манера поведения была не только внешней, но и внутренней. Он говорил себе, что вскоре наступит его звездный час, что он прожил пятьдесят три года и вынес бесчисленные обиды, отсрочки и идиотские коктейли, пробивался сквозь завалы бумаг для того, чтобы оказаться на пороге величия. Он немного похудел – фунтов на десять, – что для высших администраторов, как и для политиков, является признаком амбициозных карьерных планов. Моррисон считал, что судьба к нему благосклонна, что боги помогают только тем, кто сам себе помогает, – и он не собирался упустить своего шанса. Он не собирался спустя двадцать лет стоять в своем розарии в широкополой панаме от солнца, ушедшим на покой и забытым, внезапно поняв, в чем заключалась его ошибка. Ему казалось, что он будет играть в шахматы со всеми – с Президентом, советом директоров, представителями «Ф.-С.», со всеми своими подчиненными, – словно гроссмейстер, проводящий сеанс одновременной игры, когда он несколько секунд смотрит на каждую доску, строя защиту, подготавливая атаку или даже делая неожиданный и блестящий решающий ход, а затем переходит к следующей доске. В такой ситуации величие заключается не в одной игре, а в способности вести десять или больше игр одновременно – и выигрывать. Чтобы такое хорошо удавалось, надо ни с кем не советоваться. Есть только он один, а все остальные – противники, включая собственных консультантов, потому что при всех их благих намерениях они способны ошибаться. Даже я, его доверенный помощник, был его противником, или, в лучшем случае, фигурой на доске, которой в нужный момент можно было бы выгодно пожертвовать. Он взвесил мои слова – и практически на них не отреагировал. Его лицо было откровенно холодным, а недавний его смех в коридоре звучал намеренно лживо, был окрашен какой-то добавочной иронией, словно он смеялся над теми, кто упорно пытается заставить его смеяться.
      – Подождите секунду, – сказал Моррисон в трубку и повернулся ко мне. – Убрать сегодня же.
      Он вернулся к своему разговору. Мне придется избавиться от Робинсона – и я ненавидел Моррисона за это. Но его это не волновало. Он вступил в период безжалостности.
 
      Где-то в штате Нью-Йорк мой отец долбил землю мотыгой, думая о стройных саженцах помидоров, которые он высадит на грядки, как только ночи станут теплыми. Возможно, он думал и о своем сыне в Манхэттене, еще не зная о том, что он собирается выгнать с работы старого негра. Я велел Хелен позвонить в службу уборки здания, чтобы найти Робинсона, – и он вошел в мой кабинет примерно через тридцать минут, везя свою жалкую тележку.
      – Послушайте, мистер Робинсон, мне надо кое-что обсудить.
      – Это что же? Бейсбол? Или футбол? – спросил он с улыбкой.
      – Нет. Дело не в том. – Я решил, что лучше сразу взяться за самое неприятное. – Послушайте, вам придется от нас уйти.
      – Что? Я в порядке. – Он стукнул в грудь кулаком. – Не тревожьтесь за Фредди Робинсона. Он в отличной форме.
      – Нет, дело не в этом, – сказал я. – Вам больше нельзя здесь работать, Фредди. Вы заходите куда не надо и когда не надо.
      Он застыл на месте:
      – Что случилось?
      – Вы зашли в один кабинет в неподходящий момент, Фредди. Вот и все.
      – Вы знаете, что я честный.
      – Никто этого не отрицает, Фредди.
      – Тогда что про меня говорят?Когда я в прошлый раз с вами разговаривал, вы спросили, что говорят про вас, а вот теперь я спрашиваю, что говорят про меня. Всем нравится Фредди Робинсон. Все мне улыбаются, и я улыбаюсь в ответ. Я люблю людей, мистер Уитмен. Я работаю в здании с тех пор, как его построили,и теперь вы хотите мне сказать, что мне больше нельзя здесь работать?
      Ноготь диктатора корпорации, отрезанный с ленивым равнодушием, падает на пол, убивая человека. Судьба Робинсона была капризом Моррисона, и только.
      – Дайте Хелен ваш адрес, и мы вышлем вам чек, окажем вам помощь.
      – Не нужен мне никакой чек. Мне нужно каждый день видеть людей! – сказал Робинсон с волнением. – С некоторыми людьми из этого здания я знаком очень давно. Эти люди – моя семья, мистер Уитмен. Это решили наверху, так? У меня нет внуков, мистер Уитмен, моего сына убили двадцать лет назад. Я старик. Мне шестьдесят восемь лет. Мне надо чем-то заниматься. Я не могу чистить ботинки у Пенсильвания-стейшн. Там сидят бразильские парнишки, мне туда не пробиться. И у Морского порта не могу. И у Гранд-Сентрал. Погода старика убьет, что лето, что зима. Я так не смогу.