Глава 6

Копии всех сообщений, так или иначе связанных с делом Лидсов, поступали в кабинет начальника управления. Во вторник в семь часов утра, когда Старина Спрингфилд появился на своем рабочем месте, на столе у него лежали шестьдесят три сообщения. Самая верхняя бумага была обведена жирной красной чертой.

Это была телефонограмма из бирмингемского управления. Позади гаража Джекоби полиция обнаружила кошку, похороненную в коробке из-под обуви, перевязанной веревкой. Трупик животного, завернутый в посудное полотенце, украшал засохший цветок, вложенный между лапами. На крышке коробки детская рука старательно вывела имя кошки. Ошейника на ней не было.

По заключению эксперта, кошку задушили. Ран на коже не обнаружено.

Спрингфилд покусывал дужку очков.

Они там просто наткнулись на свежевскопанный участок и перекопали его вдоль и поперек. Никакой метановой пробы не потребовалось. И снова Грэхем оказался прав.

Старина Спрингфилд лизнул большой палец и приступил к изучению остальных материалов, основную массу которых составляли сообщения о подозрительных машинах, замеченных в районе преступления на прошлой неделе. При этом фиксировались лишь наиболее общие приметы — марка и цвет машин.

Четырем жителям Атланты поступили анонимные телефонные звонки с угрозами проделать с ними то же самое, что проделал маньяк-убийца с семьей Лидсов.

В середине кипы лежало сообщение Хойта Льюиса.

Спрингфилд вызвал дежурного.

— Что у нас по заявлению контролера электросетей насчет этого Парсонса? Номер сорок восьмой.

— Вчера вечером мы пытались связаться с коммунальными службами, шеф. Выясняли, кто посылал на той неделе своих служащих к дому Лидсов. Исчерпывающий ответ получим сегодня утром.

— Быстро сами обзвоните всех. Не забудьте техническую службу, санэпидстанцию, строителей и срочно доложите мне. Я буду в машине.

Он уже набирал номер Грэхема в гостинице.

— Уилл? Жди меня у входя через десять минут. Прокатимся в одно местечко.

В семь сорок пять машина Спрингфилда остановилась в дальнем конце переулка. Они с Грэхемом шли по колее, впечатанной в гравиевое покрытие дорожки. Несмотря на столь ранний час, солнце начинало припекать весьма чувствительно.

— Зря ходишь с непокрытой головой, — заметил Спрингфилд, надвигая ниже на глаза широкополую шляпу.

Заднюю часть двора Лидсов отделял забор, увитый виноградом. Они задержались перед счетчиком, укрепленным на столбе.

— Если он шел этим путем, — рассуждал Спрингфилд, — у него был хороший обзор задней половины.

Прошло каких-нибудь пять дней трагедии, а участок Лидсов уже начал приобретать заброшенный вид. Трава на лужайке росла неровно, поверх нее тянулись к солнцу стрелки дикого лука. На земле валялись сухие ветки. Грэхему захотелось наклониться и поднять их. По застекленной веранде скользили удлиненные тени деревьев. Стоя сейчас вместе со Спрингфилдом в переулке, Грэхем вспоминал, как накануне заглядывал в окно веранды, как вскрывал кухонную дверь. Тогда он хорошо представлял себе картину вторжения преступника в дом. Теперь же, при ярком солнечном свете, он, как ни странно, не мог ее воссоздать.

Ветер покачивал детские качели во дворе.

— А вот, кажется, и тот, кто нам нужен, собственной персоной, — сказал Спрингфилд.

Эйч Джи Парсонс с раннего утра был на ногах. Он вскапывал клумбу в дальнем конце своего двора. Спрингфилд и Грэхем приблизились к калитке Парсонса и остановились перед мусорными контейнерами, крышки которых были прикованы к ограде цепями.

Спрингфилд рулеткой замерил высоту счетчика над землей.

Он располагал подробными данными обо всех соседях Лидсов. О Парсонсе известно, что он уволился с последнего места работы — почтового отделения — по настоянию своего начальства, отмечавшего прогрессирующую рассеянность Парсонса. Не гнушался Спрингфилд и местными сплетнями. Как говорили соседи, жена Парсонса теперь старалась как можно дольше гостить у своей сестры в Мэконе, а сын и вовсе перестал навещать отца.

— Мистер Парсонс! Мистер Парсонс! — окликнул его Спрингфилд.

Парсонс пристроил вилы у стены и направился к заборчику. Он был в сандалиях и белых носках, перепачканных грязью. Красное лицо его лоснилось от пота. «Атеросклероз», — подумал Спрингфилд.

— Да?

— Не могли бы вы уделить нам одну минуту, мистер Парсонс? Мы очень рассчитываем на вашу помощь, — обратился к нему Спрингфилд.

— Вы из компании электросетей?

Нет, я из управления полиции. Моя фамилия Спрингфилд.

Вот оно что. Насчет убийства, значит. Я уже говорил следователю, что в тот день мы с женой были в Мэконе.

— Знаю, знаю, мистер Парсонс. Мы хотим поговорить о вашем счетчике. Скажите только…

— Если это наш контролер наплел вам обо мне, то имейте в виду, что он сам…

— Нет, нет, мистер Парсонс, речь вовсе не об этом. Просто на прошлой неделе вы заметили, как незнакомый человек проверяет показания вашего счетчика.

— Ничего такого я не замечал.

— Подумайте как следует. Насколько нам известно, это вы сказали Льюису, что кто-то работает на его участке.

— Мало ли что я говорил? Давно нужно было присмотреться, как он работает. Я-то слежу за ним и напишу все как есть в Комиссию по работе коммунальной службы.

— Разумеется, сэр, я не сомневаюсь, что ваша информация окажется для них полезной. Так что за человека вы видели возле своего счетчика?

— Я не могу утверждать, что это был незнакомый человек. Это был служащий электросетей.

— Почему вы так думаете?

— Он был похож на контролера.

— Как он был одет?

— Как все: кепка, коричневый комбинезон.

— Вы разглядели его лицо?

— Нет. Я как раз выглянул в окно кухни и увидел его. Хотел перекинуться с ним парой слов, но пока надевал халат, он ушел.

— Он подъехал на машине?

— Машины поблизости я не видел. А в чем дело? Чего вы добиваетесь?

— Мы ведем проверку всех без исключения лиц, появлявшихся в этом районе на прошлой неделе. Это очень важно, мистер Парсонс, постарайтесь вспомнить получше.

— Вы еще никого не поймали?

— Пока нет.

— Вчера я наблюдал за нашей улицей, и вот результат: ни одной полицейской машины за четверть часа. То, что случилось с Лидсами, просто какой-то кошмар. Моя жена была потрясена. Интересно, кто теперь захочет купить их дом? Я видел, тут уже какие-то черномазые крутились, вроде как приценивались. А ведь мне приходилось не раз беседовать с Лидсом по поводу поведения его детей, хотя вообще-то они были неплохие ребята. А еще я советовал ему, как привести в порядок лужайку, но он и пальцем не пошевелил. Между прочим, Министерство сельского хозяйства рассылает землевладельцам ценнейшие материалы по борьбе с сорняками. Кончилось тем, что я просто стал подкладывать эти брошюры ему в почтовый ящик. Откровенно говоря, когда он косил свою лужайку, мы просто задыхались от запаха дикого лука.

— Мистер Парсонс, скажите, пожалуйста, точнее, когда именно вы видели этого человека в переулке? — спросил Спрингфилд.

— Не помню. Надо подумать.

— Ну, хотя бы в какое время суток? Утром, днем, вечером?

— Как называется время суток, я без ваших подсказок знаю. Ближе к вечеру, наверно.

Спрингфилд почесал затылок.

— Извините, мистер Парсонс, но мне все-таки необходимо уточнить время. Не могли бы мы пройти к вам на кухню, чтобы вы могли нам показать, откуда вы увидели этого контролера?

— Сначала вы оба предъявите ваши документы.

В доме стояла гробовая тишина. Воздух и тот казался каким-то свинцовым. Стерильная чистота, казарменный порядок, за который, словно за соломинку, цепляется пожилая пара, ощущая, как безвозвратно уходит жизнь.

Грэхем пожалел, что не остался во дворе. Он мог бы не глядя сказать, как сложено в ящиках буфета начищенное столовое серебро.

«Хватить хандрить! Давай раскручивать старую развалину».

Прямо над кухонной раковиной было окно, из которого хорошо просматривался весь двор.

— Вот отсюда я его заметил. Вас это устроит? — съязвил Парсонс. — Отсюда все видно. Хотя говорить я с ним не говорил, и как он выглядит, не помню. Если это все, то с вашего позволения, я займусь своими делами. Я очень занят.

Грэхем произнес первую за все это время фразу:

— Вы сказали, что пошли одеваться, а когда открыли дверь на улицу, его уже не было. Значит, вы не были одеты?

— Ну да.

— И это среди дня? Может быть, вы чувствовали себя неважно, мистер Парсонс?

— То, что я делаю у себя дома, вас не касается. Могу хоть в кимоно ходить, если захочу. А вот почему вы вместо того, чтобы ловить преступника, торчите здесь, еще вопрос. Может, потому, что в доме не такое пекло, как на улице?

— Как я понял, вы не работаете, мистер Парсонс, и, думаю, для вас не имеет особого значения, как и когда вы одеваетесь дома. Бывает, вы по целым дням не одеваетесь, правильно?

На висках у Парсонса набухли жилы.

— Если я сейчас и не работаю, так это вовсе не значит, что я целыми днями бездельничаю и хожу неряхой. Просто мне стало жарко, и я зашел домой принять душ. В тот день я вкалывал, будь здоров. Занимался мульчированием и к полудню уже закончил свою дневную норму, а это, уверяю вас, куда побольше, чем вы оба сделаете за сегодняшний день.

— Простите, чем вы занимались?

— Мульчированием.

— И когда вы это делали?

— В пятницу. Как раз в прошлую пятницу утром мне привезли большую машину навоза, и к обеду я его уже весь разбросал. Можете поинтересоваться в Центре садоводства, сколько навоза они присылали.

— Итак, вам стало жарко, вы пришли домой и приняли душ. Что вы делали на кухне?

— Готовил себе чай со льдом.

— Достали из морозильника лед? Но холодильник-то у вас стоит вон там, далеко от окна.

Парсонс перевел растерянный и смущенный взгляд с окна на холодильник. Глаза его казались пустыми, как у рыбы, пролежавшей весь день на рыночном прилавке. Внезапно он просиял и подошел к шкафчику возле раковины.

— Здесь я стоял, когда увидел его. Доставал сахар. Вот так. Больше мне нечего добавить. Теперь, если вы закончили шпионить…

— Думаю, он видел Хойта Льюиса, — с отсутствующим видом заметил Грэхем.

— Скорее всего, — поддержал его Спрингфилд.

На глазах Парсонса навернулись слезы.

— Нет! Говорю вам: это мог быть кто угодно, только не Льюис.

— А откуда вы знаете? Может, это был он, а вам черт знает что примерещилось.

— Льюис черный, как негр. Волосы у него вечно сальные и с проседью, а баки, как у дятла.

Парсонс говорил с надрывом — вот-вот перейдет на крик. Он тараторил с такой скоростью, что его становилось все трудней понимать.

— Нет, нет и еще раз нет! Я уверен на сто процентов, это не Льюис. Тот человек был незагорелый, и волосы у него светлые. Когда он наклонился, чтобы записать показания счетчика, я заметил полоску волос под шляпой. У него такая аккуратная стрижка.

Спрингфилд спокойно выслушал эту возмущенную тираду и постарался, чтобы в его голосе все еще звучали нотки сомнения:

— А лицо не помните?

— Не помню. Может, он с усами.

— Как у Льюиса?

— У Льюиса нет усов.

— Да?

А счетчик был по его росту или ему приходилось смотреть вверх?

— Мне кажется, счетчик был на уровне его лица.

— Вы узнали бы его?

— Сомневаюсь.

— Сколько ему лет?

— Не старый, это уж точно.

— А вы не заметили, собака Лидсов не крутилась поблизости от него?

— Нет.

— Знаете, мистер Парсонс, признаюсь, я был не прав, — заявил Спрингфилд. — Вы нам действительно очень помогли. Если вы не возражаете, мы пришлем к вам своего художника. Он просто посидит у вас тут на кухне, посмотрит, а вы расскажете ему все, что помните об этом человеке. Конечно, это был не Льюис.

— Не хватало еще, чтобы моя фамилия попала в газеты.

— Об этом не беспокойтесь.

Парсонс проводил их к выходу.

На прощанье Спрингфилд сказал:

— Та огромная работа, которую вы проделали на своем участке, мистер Парсонс, выше всяких похвал. Полагаю, вы заслужили приз на конкурсе садоводов.

Парсонс промолчал. Его красное лицо сохраняло напряженное выражение, глаза слезились. Он стоял на пороге в шортах и сандалиях, не сводя с полицейских тяжелого взгляда. Когда они скрылись из виду, он схватился за вилы и яростно вонзил их в землю, не обращая внимания на сломанные цветы.

Спрингфилд включил радиосвязь. Ему доложили, что, как выяснилось, ни одна из городских служб не посылала своих людей к дому Лидсов накануне убийства. Спрингфилд пересказал словесный портрет, сделанный Парсонсом, и распорядился прислать художника.

— Скажите ему, пусть сначала набросает вид из окна, чтобы свидетель расслабился, а потом переходит к портрету.

Плавно вписывая свой длинный «форд» в поток утреннего транспорта, начальник полицейского управления пояснил Грэхему:

— Наш художник терпеть не может работать на дому. Он обожает, когда секретари видят, как напряженно он творит за своим рабочим столом, а свидетель мнется с ноги на ногу и заглядывает ему через плечо. Но, к сожалению, полицейский участок не самое подходящее место для допроса свидетеля, которого никак нельзя спугнуть. Когда у нас будет портрет предполагаемого преступника, мы еще раз обойдем район уже с этим рисунком.

Мне кажется, мы ухватились за ниточку, Уилл, — продолжал Спрингфилд, — пусть тоненькую, но это уже кое-что. Стоило слегка нажать на старика, и он раскололся. Нужно срочно запустить эту информацию в работу.

— Если человек в переулке — тот, кого мы ищем, то этой информации просто нет цены, — ответил Грэхем. Он чувствовал, что его вконец одолела депрессия.

— Правильно. Значит, он идет на дело по какому-то заранее составленному плану, а не просто туда, куда его хрен торчит. Накануне убийства он провел в нашем городе по крайней мере день и ночь, то есть он намечает все за день или за два. Прокручивает в башке свою идею. Знать бы только, что это за идея. Сначала он проводит разведку, потом убивает собаку или кошку и только после этого нападает на людей. — Спрингфилд помолчал. — Что у него там, черт подери, в башке заложено? По-моему, тут начинается твоя область.

— Если тут вообще что-то можно понять, то это моя сфера.

— Я знаю, что ты имел дело с подобными преступлениями, и заметил, что тебе было не слишком приятно, когда я вчера спросил о Лекторе. Но ты пойми, я не из любопытства интересуюсь — мне самому понять нужно.

— Спрашивайте.

— На счету доктора Лектера девять убитых, правильно?

— Это то, что мы знаем. Еще две жертвы остались живы.

— Что с ними?

— Один пострадавший до сих пор подключен к аппарату искусственного дыхания в балтиморской больнице, другой лечится в частной психиатрической клинике в Денвере.

— Что двигало Лектором и провоцировало агрессию?

Грэхем смотрел сквозь стекло на нескончаемый поток пешеходов. Он ответил четко, бесстрастно, словно диктовал служебную записку:

— Он убивает прежде всего потому, что это ему нравится. До сих пор нравится. Доктор Лектор не сумасшедший в привычном смысле. Он совершает чудовищные, немыслимые вещи, от которых получает удовольствие. Но во всех остальных отношениях его мозг функционирует абсолютно нормально, если он сам того хочет.

— Как называется подобная аномалия в психологии?

— Существует такой термин — «социопат». Его применяют в данном случае лишь потому, что иначе вообще неясно, как называть доктора Лектера. Он обнаруживает ряд симптомов, характерных для социопатов: у него начисто отсутствует чувство вины, угрызения совести. К тому же в детстве он имел один из основных угрожающих признаков: садизм по отношению к животным.

Спрингфилд что-то пробормотал.

— Но в то же время некоторые другие характеристики социопата к нему неприменимы.

Его никак не назовешь человеком без определенных занятий. Не было у него до этого и неприятностей с законом. Большинство социопатов являются деклассированными элементами, проявляют болезненную мелочность, эгоизм в быту, что к нему также не относится. У социопатов обычно снижен эмоциональный фон, у него — нет. Электроэнцефалограммы показывают отклонение отдельных кривых от нормы, но по ним тоже нельзя составить конкретное заключение.

— А ты сам как бы его назвал?

Грэхем заколебался.

— Как бы ты назвал его сам?

— Однозначно. Чудовище. Это вроде одного из тех жалких уродливых существ, что Природа время от времени производит на свет по ошибке. «Врачи искусственно поддерживают в них жизнь, их кормят, согревают, но стоит отключить аппарат, и монстр погибает. У Лектера уродливые мозги, хотя внешне он выглядит вполне нормально.

— У меня в Совете начальников управлений есть приятели из Балтимора. Когда я спросил их, как тебе удалось зацепить Лектера, они не смогли мне объяснить. Скажи, как это получилось? С чего все началось?

— С чистой случайности, — ответил Грэхем. — Шестая жертва была зверски убита в собственной столярной мастерской среди всяческого инструмента и охотничьих принадлежностей. Труп был обнаружен привязанным к доске, куда вешают инструменты. На нем живого места не было. Все тело исколото, изрезано, изодрано в клочья. Да еще утыкано стрелами. Общая картина ранений вроде бы что-то мне напоминала, но так смутно, что я перестал и думать об этом.

— И тебе пришлось ждать до следующего убийства?

— Да. Лектер тогда вдруг стал пороть горячку: совершил за девять дней три убийства. Но при осмотре той жертвы со множественными ранениями, шестой по счету, выяснилось, что на теле имеются старые шрамы. В местной больнице нам сообщили, что лет пять назад этот человек действительно лечился у них в результате травмы, полученной на охоте: он упал с дерева и распорол стрелой голень. В больнице им занимался специалист-хирург, но вначале пострадавший обратился в городской травмпункт, где как раз дежурил доктор Лектер. Это я выяснил по журналу приема больных. Я понимал, что с тех пор утекло много воды, но решил все-таки повидать Лектера. Кто его знает, может и запомнилась ему чем-то необычным та рана. В общем, пошел я к нему. У нас на тот момент ситуация была аховая: ухватиться не за что, блуждаем в потемках.

Лектер за эти пять лет специализировался в психиатрии. Завел себе шикарный приемный кабинет, обставленный антиквариатом. Ничего особенного он не вспомнил, только то, что пациент получил травму на охоте, и приятель, вместе с которым он охотился, привез его к врачу. Все было именно так.

Но что-то меня настораживало. Я никак не мог понять, что. То ли в его словах, то ли в самом кабинете. Посоветовался с Крофордом.

Мы подняли картотеку полиции, о Лектере ни одного упоминания. В идеале, конечно, мне бы следовало порыться у него в кабинете, но ордер на обыск получить не удалось — оснований не было. Ничего мне не оставалось, как явиться к нему снова.

Помню, было воскресенье. Он вел прием по воскресеньям. Народу почти никого. Он меня тут же пригласил. Разговариваем, он вежливо поддерживает беседу, всем своим видом показывая, что рад бы помочь, да нечем. А над столом у него полка со старыми книгами по медицине. Я случайно пробежал взглядом по корешкам. И понял, что это он.

Может, лицо у меня изменилось, когда я перевел взгляд на него — не знаю. Тогда только одно имело значение: я знал правду, и он тут же сообразил, что мне все известно. Но я не мог быть уверен на сто процентов. Хотелось привести мысли в порядок, все обдумать как следует. Я пробормотал извинение и вышел в коридор. Там был телефон-автомат. Я опасался спугнуть его, пока не прибудет подкрепление. Связался с дежурным по управлению, но сказать главного не успел: Лектер босиком бесшумно подобрался ко мне сзади. Помню, я почувствовал рядом его дыхание и… все. Остальное было потом.

— Но как же ты догадался?

— На самом деле я это понял только провалявшись неделю в госпитале. В старых учебниках медицины была такая картинка: — «Классификация ран на теле», — иллюстрировавшая многообразие ранений на одной человеческой фигуре. Я помню ее с тех пор, как слушал курс патологии в университете Джорджа Вашингтона.

Учебники с таблицей классификации ран стояли и на полке у Лектера. Положение шестой жертвы и характер ранений в точности соответствовали этой иллюстрации.

— «Классификация ран», говоришь? Неужели только это?

— Только это. Совпадение, что я увидел учебник. Везение.

— Просто не верится.

— Не верите, так и не спрашивайте.

— Чудеса, да и только.

— Простите, я не хотел вас обидеть. Но именно так все и было.

— Ладно, — сказал Спрингфилд. — Спасибо, что рассказал. Мне нужно знать такие вещи.

Показания Парсонса, а также информация о кошке и собаке вероятно проливали свет на то, как работал убийца: наблюдает за домом под видом контролера счетчиков и прежде, чем расправиться со всей семьей, старается изувечить или убить домашнего любимца — кошку или собаку.

Полиция тут же оказалась перед дилеммой: делать эту информацию достоянием гласности» или нет. Если население будет предупреждено, вполне возможно, очередное убийство удастся предотвратить. Однако нельзя забывать, что информация может дойти до преступника, и тогда он изменит тактику.

В конце концов было решено, что пока информация не подтвердится окончательно, она должна ограничиться документами для служебного пользования, а также секретными циркулярами ветеринарам и обществам защиты животных с просьбой немедленно сообщать о случаях насильственной смерти животных. Это означало, что рядовые жители остаются в неведении относительно грозящей им опасности. Что касалось моральной стороны дела, многие сотрудники полиции понимали, что в данном случае они оказались не на высоте. Доктор Алан Блум из Чикаго, к которому обратились за консультацией специалисты управления города Атланты, тоже опасался, что преступник, прочитав соответствующую информацию в газетах, изменит свои приемы. По мнению доктора Блума, убийца, несмотря на риск быть разоблаченным, не сможет прекратить уничтожать домашних животных.

В то же время доктор Блум предупредил полицию, что ни в коем случае нельзя полагать, будто следующие двадцать пять дней до наступления очередного полнолуния преступник будет бездействовать.

Утром тридцать первого июля, спустя три часа после того, как были получены показания Парсонса, следователи из Бирмингема и Атланты, проведя совещание по телефону, в котором участвовал Крофорд из Вашингтона, пришли к единому решению: в течение ближайших трех дней во все ветеринарные лечебницы региона будут разосланы секретные письма, полицейские обойдут окрестности мест преступления, имея в руках портрет, сделанный художником со слов Парсонса, и лишь по истечении указанного срока информация поступит в газеты.

За эти три дня Грэхем вместе с детективами Атланты обошел каждый дом вблизи жилья Лидсов. На рисунке, который показывали жителям, черты лица были обозначены нечетко, но полиция не теряла надежды обнаружить свидетелей, способных уточнить портрет. Рисунок, который Грэхем не выпускал из рук, протерся на сгибах. Люди встречали полицию неприветливо, часто и вовсе отказывались открывать двери.

По ночам Грэхем подолгу лежал без сна, изнывая от жары, и думал, думал… Он пытался довести себя до состояния такого возбуждения, за которым, как он знал по опыту, следует внезапное озарение, но, увы, безрезультатно.

Тем временем напряжение в городе росло. В Атланте были зафиксированы четыре случайных ранения, одно со смертельным исходом — люди стреляли в членов собственной семьи, поздно возвращавшихся домой. Страх распространялся по городу быстрее вирусной эпидемии.

К концу третьего дня из Вашингтона вернулся Крофорд. Он зашел к Грэхему, когда тот стягивал с ног влажные от пота носки.

— Уработался?

— Возьми завтра портрет и сам обойди квартал.

— Завтра это будет уже неактуально. Смотри вечерние новости. Информация пройдет по телевидению. Ты что, весь день провел на ногах?

— По этим задворкам никакая машина не пройдет.

— Так я и предполагал, что из этого опроса толку будет кот наплакал, — заметил Крофорд.

— А ты думал, я тут чудеса сотворю?

— Лично я рассчитывал на то, что ты сделаешь все, что можешь. — Крофорд поднялся, собираясь уйти. — Между прочим, ничего плохого в том, что занимаешь себя какой-нибудь дурацкой механической работой, нет. Я втягиваюсь в работу, как в наркотик, особенно с тех пор, как бросил пить. Думаю, тебе подобное занятие тоже не противопоказано.

Грэхем с досадой был вынужден признать, что его приятель прав. По своей природе Грэхем относился к тому типу людей, которые любят все откладывать на потом. Он знал за собой эту черту. В молодости, еще будучи студентом, умел компенсировать этот недостаток тем, что очень быстро справлялся с делом, за которое брался после долгой подготовки. Но из студенческого возраста он уже давно вышел.

Сейчас, например, он все чаще вспоминал об одном деле, с которым долго откладывал. Да, можно потянуть еще, и тогда придется сделать это в последние оставшиеся до полнолуния дни.

Никуда не денешься. А можно решиться на это сейчас — глядишь, что-нибудь полезное и выйдет.

Он должен выяснить мнение еще одного человека. Мнение весьма неординарное, которое неизбежно ввергнет его в то давно забытое состояние души и ума, от которого он отвык за эти спокойные годы жизни на отмели Сахарная Голова.

«За» и «против» этого шага, сцепившись между собой, скрежетали, точно вагонетка аттракциона, натужно ползущая вверх, чтобы потом обрушиться с высоты. За миг до падения в головокружительную пропасть Грэхем непроизвольно схватился за живот и у него вырвалось:

— Ты должен встретиться с Лектором.

Глава 7

Доктор Фредерик Чилтон, начальник тюремного госпиталя для душевнобольных, вышел из-за стола, протягивая руку Уиллу Грэхему.

— Мне по поводу вас звонил доктор Блум, мистер Грэхем. Или правильнее обращаться к вам доктор Грэхем?

— Нет, я не врач.

— Очень было приятно побеседовать с доктором Блумом. Мы с ним не первый год знаем друг друга. Садитесь сюда, пожалуйста.

— У нас высоко оценивают вашу благодарную деятельность, доктор Чилтон.

— Откровенно говоря, иной раз мне кажется, что я больше напоминаю личного секретаря Лектера, нежели человека, который несет ответственность за заключенного Лектера. Вы бы видели, какую почту он получает. Среди определенного круга ученых стало высшим шиком находиться с ним в переписке. Не поверите: своими глазами видел на факультетах психологии университетов собственноручные письма Лектера, оправленные в рамку, словно ценнейшие экспонаты. Одно время каждый диссертант-психолог считал своим долгом упомянуть о своей беседе с Лектером. Впрочем, с доктором Блумом, ну и с вами, конечно, мне всегда приятно работать.

— Я должен поговорить с доктором Лектором как можно в более конфиденциальной обстановке. Вероятно, придется наведаться к нему еще раз, но не исключено, что я ограничусь телефонным звонком.

Чилтон кивнул.

— Начнем с главного. Доктор Лектор не покинет своей камеры. Это единственное место, где с него снимают смирительную рубашку.

Стена камеры, выходящая в коридор, представляет собой двойной барьер. Вам поставят стул в коридоре. Если хотите, можем поставить ширмы.

Убедительно прошу вас, кроме бумаги, на которой ни в коем случае не должно быть скрепок, не передавать ему никаких предметов. Никаких ручек, карандашей, ластиков. У него есть мягкие фломастеры.

— Я должен буду показать ему кое-какие материалы, чтобы разговорить его, — сказал Грэхем.

— Показывайте все, что хотите, только на мягкой бумаге. Документы просовывайте в отверстие на подносе для еды. Не пытайтесь ничего передавать ему через барьер и не вздумайте у него ничего брать. Бумаги пусть возвращает на том же подносе. Я категорически настаиваю на выполнении вами этих правил. Доктор Блум и мистер Крофорд заверили меня, что вы готовы выполнять все ваши требования.

Грэхем поднялся.

— Обещаю вам.

— Понимаю, вам не терпится скорее приступить к делу, но все же позволю себе задержать вас еще на несколько минут. То, что я расскажу вам, должно вас заинтересовать. Уж кого-кого, а вас предупреждать о коварстве Лектера было бы по меньшей мере странно. Но все равно не забывайте, он способен провести любого. Весь первый год здесь он вел себя безупречно, всячески подчеркивал свою готовность сотрудничать с нами. Создавалась иллюзия, что наши методы психологической коррекции дают результаты. В результате чего — здесь тогда был другой администратор — меры предосторожности несколько ослабили.

Восьмого июля семьдесят шестого года, в середине дня, Лектер пожаловался на боль в грудной клетке.