– Я не хочу, чтобы между нами все закончилось так, как это закончилось сегодня. – Лью позвонил Элен в тот же день, его голос снова вверг Элен в изведанное недавно радостное возбуждение. Он говорил о вторжении Джоанны и об их собственных неразрешенных чувствах. Он пытался представить, что бы случилось, если бы Джоанна не ворвалась к ним. – Не встретиться ли нам на ленче на следующей неделе? Во вторник?
      Элен с радостью согласилась, ее сердце воспарило высоко над всеми ее сомнениями.
      Вторник.
      Во вторник у нее были вымыты и уложены волосы, был сделан маникюр – редкие подарки самой себе. У нее на губах был новый тон помады, и она надела новое, все в кружевах белье, светлое платье из хлопка и нитку жемчуга. Элен даже открыла флакончик «Мисс Диор», она не пользовалась духами с момента смерти Фила. Даже поезд, на котором она приехала в Нью-Йорк, в кои-то веки прибыл вовремя.
 
      Элен вышла из здания вокзала в двенадцать ноль две и пошла вверх к ресторану «Красный Петух» между Второй и Третьей авеню на 32-й улице, где они с Лью условились встретиться. Она шла очень медленно, наслаждаясь этим днем, воздухом, вглядываясь в прохожих, спешивших мимо нее. Она в первый раз за долгое время ощущала себя красивой, желанной женщиной. Она вдруг заметила, как много влюбленных на улицах города: парочки держались за руки, шли, обняв друг друга за талию, страстно целовались в тени небоскребов, шептались о любви и будущем. Элен чувствовала, что незримые узы связывают ее с ними. Ей казалось, что она тоже принадлежит к их сообществу. А ведь долгое время после смерти Фила она чувствовала себя отвергнутой и одинокой.
      Она вспомнила, как они целовались с Лью, и представляла себе поцелуи, которые ожидают их в будущем. Она удивлялась шелковистости его кожи, силе его рук, его длинным ногам. Вспоминала запах его волос, его ласковые объятия. Она ничего не замечала вокруг себя, занятая своими мечтами – и оказалась в объятиях Уилсона Хобэка, столкнувшись с ним на 48-й улице.
      – Элен! Ты витаешь в облаках! – воскликнул Уилсон, отметив про себя, что никогда раньше он не видел Элен такой красивой и притягательной.
      – Наверно, – призналась Элен. Она была рада, что неожиданно встретила Уилсона именно сейчас, когда она так хорошо выглядела. Она сразу увидела восхищение в его глазах. Незнакомые мужчины обращали на нее внимание, смотрели на нее с одобрением и с понимающими улыбками.
      – Куда ты направляешься? – спросил ее Уилсон, глядя на часы. – У тебя есть время, чтобы перекусить со мной?
      Элен покачала головой.
      – Прости…
      – У тебя важное свидание? – поддразнил ее Уилсон, беря ее под руку и шагая рядом с ней.
      – Просто друг, – пробормотала Элен, злясь на себя за румянец, вдруг заливший ее лицо.
      – Просто друг, – передразнил ее Уилсон. – Элен, ты совсем не умеешь обманывать! – Он перебрал в памяти мужчин, своих знакомых и посторонних, женатых и холостых, и вспомнил, как все они реагировали на Элен. – Кто-то, кого я знаю?
      Элен покачала головой.
      – Нет, – ответила она. – Ты его не знаешь.
      Они остановились на углу 52-й улицы и Лексингтона.
      – Мне сюда. Здесь мы расстаемся.
      – Как мне не хочется расставаться, – сказал Уилсон таким голосом, какого она никогда не слышала у него раньше.
      Уилсон смотрел, как она повернула на восток по 52-й, смотрел, пока она не скрылась из виду, и только слабый запах духов напоминал о ее недавнем присутствии. Теперь он понял, почему она была так холодна с ним, так раздражающе неуловима. Он подумал о человеке, с которым она должна была встретиться, подумал о своем сопернике. На 52-й улице были расположены самые элегантные, роскошные рестораны. Кто бы ни был ее ухажер, он не прятал ее от посторонних глаз.
      Пока Элен шла по 52-й улице, она никак не могла вернуть назад свои романтические фантазии, которые унесла ее встреча с Уилсоном. Теперь она думала о том, что Лью женат, и, насколько она знала, счастлив в браке. Она, наверное, сошла с ума, когда решила еще раз встретиться с ним – у нее больше не было повода видеть Лью.
      Когда Элен подошла к двери «Красного Петуха» и взялась за тяжелую медную ручку, собираясь войти, она вдруг заколебалась. Остановилась в нерешительности.
      Лью всегда нравился Элен, но она всегда помнила, что он муж другой женщины. Она представила себе, что было бы, если бы мужчина, который ждал ее в ресторане, был бы Фил, а она, его жена, сидела бы дома, ждала его, любила, и верила ему.
      Элен вздрогнула и медленно опустила руку. Затем она продолжила свой путь ко Второй Авеню. Сердце ее бешено колотилось, наконец ресторан «Красный Петух» скрылся из вида, и только тогда она почувствовала себя вне опасности.
      Она вернулась обратно на 42-ю улицу и села на поезд, отправлявшийся в час четырнадцать до Нью-Рошели. Ей было стыдно за свою трусость и жестокость по отношению к Лью, но она гордилась своей силой воли.
      – Ты не хочешь видеть меня? – спросил ее Лью, когда позже Элен позвонила ему.
      – Да, – ответила ему Элен. – Так будет лучше.
      – Я понимаю тебя, – сказал Лью, – Ты права, так будет лучше.
      «Лучше для кого?» – подумал он, когда они попрощались. Он подумал о том, хватит ли у него сил, чтобы не видеть Элен. Ведь не смог же он справиться с собой, не мог удержаться, чтобы не поцеловать ее во время их импровизированного пикника…
 
      Спустя две недели Элен в первый раз занималась любовью с Уилсоном.
      – Я говорил тебе, – сказал он хриплым голосом, его глаза пожирали ее, – ты сводишь меня с ума. Я – сумасшедший в квадрате, но мне приятно это состояние. И-я-тоже-должен-свести-тебя-с-ума!
      Он был нежным, сильным и страстным любовником. Элен полностью отдалась ему. Она была нетерпеливой и жаждущей его ласк возлюбленной. «Как прекрасно, – подумала она после того, как все закончилось и они молча лежали рядом, – как прекрасно, когда нет никаких осложнений».
      Уилсон был привлекателен, он добился успеха в жизни, его добивались многие женщины, и он был свободен!

* * *

      – Где это вы достали такие странные очки? – не очень-то вежливо поинтересовался Денни, когда Элен в первый раз пригласила Уилсона к обеду. – Вы в них похожи на бурундука. – Как раз в это время Элен перекладывала кусок баранины на блюдо, она была готова провалиться под землю вместе с бараниной, блюдом и всем, что ее окружало.
      – В городе купил, – скованно ответил Уилсон, наливая себе бокал вина и делая огромный глоток.
      – В каком городе? – сладким голоском подхватила Бренда. – В столице Нижней Слобовии?
      – Нет, ясно, что не в столице, – продолжил Денни, приспосабливая лист салата в виде усов. – Где-нибудь в захолустье, даже в столице Нижней Слобовии не могут продавать такие очки!
      – Денни, Бренда! – предупредила их Элен. – Мистер Хобэк наш гость. Ведите себя прилично! – Ей хотелось тут же на месте убить их обоих.
      – Тоже мне гость! – продолжал Денни, пытаясь прилепить другой лист салата на подбородок в виде бородки: майонез капал ему на шею и на ворот рубашки.
      – Да уж! – поддержала брата Бренда. Она повернулась к Денни. – Он совсем не гость! Он просто дружок нашей мамочки!
      – У тебя прелестные дети! – угрюмо буркнул Уилсон, разрезая баранину. Элен простить себе не могла, что пригласила его к себе домой. Ей не следовало знакомить его с детьми. Никогда!
      Но через неделю она снова позвала его. Уилсон стал важной частью ее жизни, и ее детям придется приспособиться к новому положению вещей.
      – Между прочим, чем вы занимаетесь? – спросил его Денни.
      – Я владею фирмой, которая занимается рекламой, – ответил Уилсон.
      – Как вы считаете, вы добились какого-нибудь успеха? – продолжила допрос Бренда.
      – Вы много зарабатываете? – перебил ее Денни.
      Элен посмотрела на Уилсона.
      – Да, – твердо ответил он. – Да, я добился успеха в своей работе. И я зарабатываю много денег.
      – А вы что, все время здесь будете? – продолжала спрашивать Бренда. – Вы все время будете крутиться около нашей мамочки?
      – Да, – подтвердил Уилсон. – И вам придется научиться как следует вести себя в моем присутствии. Ты, – он обратился к Денни, – должен быть более почтительным, и ты, – он посмотрел на Бренду, – должна изменить свое отношение ко мне. Кроме того, я требую, чтобы вы уважали свою мать!
      К удивлению Элен, Бренда сразу же согласилась с ним и смущенно добавила:
      – Да, я знаю, я могу быть очень вредной.
      Денни на этот раз воздержался от комментариев.
      Видимо, Уилсон знал волшебные слова. Элен стала еще больше ценить твердость и проницательность Уилсона.
       В доме давно был нужен мужчина, который был бы требователен к детям и смог бы держать их в рамках. Элен прекрасно понимала, что она постоянно шарахалась от одной крайности к другой: она была с ними то слишком строгой, то прощала им все. Она прощала им все, так как она постоянно испытывала чувство вины перед ними, потому что работа занимала у нее слишком много времени, она мало бывала с детьми. Элен была с ними резкой, когда понимала, что дети пользовались ее добротой. Пытаясь воспитывать детей и одновременно занимаясь бизнесом, Элен все время была как бы на качелях. Она постоянно обвиняла себя, что не может достичь нужного равновесия.
      Через несколько месяцев Денни спросил Уилсона:
      – Если ты женишься на моей маме, ты мне станешь отцом? – Он хотел знать, что он должен сказать ребятам в школе.
      – Я стану тебе отчимом, – ответил Уилсон. Он ясно понял, что Денни имел в виду. Его собственный сын задал тот же вопрос, когда Мэри Лу снова вышла замуж.
      – Денни, мистер Хобэк пришел к нам на обед, – Элен сама удивилась твердым ноткам в ее голосе. – На обед, а не на допрос.
      Денни рассмеялся – его смех был так похож на смех Фила, что Элен каждый раз просто терялась. «Допрос с пристрастием». Денни часто слышал это выражение в телевизионных фильмах о полицейских, и каждый раз, когда Элен спрашивала, где они были или что делали, дети говорили ей, что она прибегает к допросу с пристрастием.
      Элен посмотрела на Уилсона, который подмигнул ей. Она поняла, что они уже преодолели самое главное препятствие, и ей, наконец, можно было несколько расслабиться.
      Слово «встречаться» не могло определить страстные и напряженные отношения между Элен и Уилсоном – они иногда целые вечера проводили в квартире Уилсона, не вылезая из кровати, когда они просто не могли не касаться друг друга каждую минуту.
      Элен никогда не могла найти точное слово для определения роли Уилсона в ее жизни. «Приятель» – это слово больше подходило бы для подростков, для пятнадцатилетней Бренды. «Любовник» – это определение было из лексикона людей светских, таких, например, как всемирно известные Софи Лорен и Бриджит Бардо. «Друг» – и это понятие не подходило к их отношениям. Эл Шелдрок был другом. «Жених» – тоже неточное определение, хотя Элен иногда разрешала себе помечтать о том дне, когда в конце концов Уилсон отважится сделать ей предложение. Ведь, когда Денни прямо спросил его, собирается ли он жениться на Элен, он не ответил мальчику «нет».
      А истина была в том, что Элен хотела снова выйти замуж.
      Она уверяла себя, что хочет выйти замуж, потому что чувствует себя одинокой. Потому что так будет лучше для Денни и Бренды. Потому что счастливая семейная жизнь – это самое главное в жизни. Потому что она чувствовала себя вымотанной и просто больной – у нее начиналось малокровие, давала себя знать и язва. Элен едва выдерживала двойную нагрузку – вести свой бизнес и воспитывать детей. Она устала от того, что ей постоянно приходилось выбирать между детьми и делом. И эта необходимость выбора угнетала ее. А симпатия к Уилсону, с которой все и началось, совершенно определенно перерастала в любовь.
      Но было нечто, в чем Элен не признавалась себе – она даже не разрешала себе об этом думать – это была прямая связь между двумя событиями в ее жизни: Элен отказалась от Лью Свана и вскоре стала любовницей Уилсона. И в такой последовательности событий была своя логика: подсознательно Элен ощущала, что их возможная близость с Лью не может перерасти ни во что иное, кроме тайной связи, а ее отношения с Уилсоном обещали новые возможности, давали надежду на будущее…

      Элен выросла в то же время и в тех же традициях, что и Уилсон, и у них были близкие представления о роли мужчины и женщины в жизни. Женщины нуждались в опоре, мужчины давали опору. Женщины – эмоциональны, мужчины – рациональны. Женщина должна быть у домашнего очага, мужчина должен делать карьеру.
      Выбор у женщины ограничен, и цена семейного счастья немалая: отказ от всех интересов и стремлений, не связанных с образом матери и жены. Выбор у мужчины тоже достаточно ограничен, и плата за жизненный успех тоже высока: подавление всех чувств, которые мешают его целеустремленности, выдержке и выносливости.
      Обстоятельства жизни Элен заставили изменить – хоть и немного – ее представления о роли женщин. Обстоятельства жизни Уилсона заставили значительно изменить его представление о женщинах.
 
      Уилсон Хобэк приехал в Нью-Йорк в середине пятидесятых годов. Тогда он был молодым человеком с сильной, хотя и неопределенной мечтой об успехе. Закончив колледж в Мэриленде со степенью бакалавра по английскому языку, Уилсон нашел работу в отделе прессы в Национальной радиокомпании, где продвигали актеров и актрис, игравших в мыльных операх. Он перевез свою жену Мэри Лу и их малыша в самую лучшую квартиру, какую только мог тогда себе позволить – на пятом этаже без лифта в малопривлекательном, но престижном доме в Гринвич Виллидж.
      Как только подвернулся случай, Уилсон бросил работу в радиокомпании и мыльные оперы и поступил на работу в студию «Парамаунт», где он делал то же самое, но для звезд кино за значительно большую зарплату и на более высоком уровне. Пока Уилсон убеждал себя, что он уже на пути к успеху, Мэри Лу постоянно задавалась вопросом, почему же она все время одна.
      После двух лет, проведенных в «Парамаунте», и рождения второго ребенка Уилсон открыл собственную рекламную фирму. Он вел борьбу за существование вместе с теми актерами и актрисами, которые доверились ему. Он надеялся – как и любой рекламный агент – на счастливый случай. На успешный спектакль с гастролями по всей стране, на дорогостоящий киношедевр, который сделает его имя известным, на кинозвезду, которая станет звездой первой величины. А Мэри Лу в это время мечтала о спокойном приличном доме, о лужайке и деревьях, о том дне, когда ей не придется больше толкать вниз и вверх две коляски с детьми по два раза в день!
      Счастливый случай пришел к Уилсону совсем не оттуда, откуда он его ожидал. Он явился в образе жены-итальянки одного американского театрального продюсера, который был одним из немногих по-настоящему выгодных клиентов Уилсона. Клайв Лайонхарт был хитрый пройдоха небольшого роста, выступавший раньше на сцене варьете.
      Семья Адрианы Лайонхарт владела виноградниками в Тоскане, где ее предки из поколения в поколение делали приятное сухое вино сорта Фраскети под названием «Амиата». Адриану интересовало, нельзя ли в Америке продавать это легкое, недорогое «семейное» вино. Она хотела сама зарабатывать деньги, хотела освободиться от финансовой зависимости от Клайва.
      – Сделай так, чтобы деньги пришли к тебе сами, – сказал ей как-то Клайв, раскрывая при этом один из секретов своего успеха.
      – Как? – спросила послушно Адриана, как прилежная ученица. Хотя для ученицы она была несколько крупновата – ее рост был сто восемьдесят сантиметров. В Клайве было всего сто шестьдесят сантиметров – в ковбойских сапогах с пятисантиметровыми каблуками.
      – Все дело в рекламе, – ответил Клайв и предложил ей своего агента, Уилсона Хобэка.
      – В правильной рекламе, – поправил Уилсон и принялся за работу.
      Он отправился к Ромео Салта с литром «Амиаты» – и с предложением. Если Ромео понравится вино, в Манхэттене Уилсон продаст «Амиату» только ему, Ромео, а взамен Салта включает «Амиату» в свои карты вин, предлагаемых клиентам.
      Уилсон сел на телефон, предлагая лучшим итальянским ресторанам в Лос-Анджелесе, Сан-Франциско, Майами и Далласе вино на тех же условиях. В то же время он разослал в газеты информацию о том, что звезда А. в Чикаго, выступающая в хите В., наслаждается «Амиатой» в ресторане С. Таким образом, он выполнил своего рода «трюк со шляпой», как называли его пресс-агенты, – дал четыре рекламы в одном сообщении.
      Люди стали интересоваться вином «Амиата», о котором столько читали. В магазинах стали спрашивать это вино. Владельцы магазинов запросили своих поставщиков, где достать его. Но «Амиаты» нигде не было.
      Вскоре Адриану осаждали три поставщика вин, решившие заняться импортом «Амиаты» – вина, о котором еще восемь месяцев назад никто и не слышал в Америке.
      Стратегия Уилсона оказалась блестящей. И Мэри Лу получила то, что хотела: дом с лужайкой, окруженный деревьями, в пригороде Лонг Айленда. Она не учла одного – теперь она еще больше времени проводила одна, без мужа, с двумя маленькими детьми.
      – Ты был прав, – сказала Адриана Клайву, когда торговля «Амиатой» расцвела, имея в виду его высказывание: «Вино – это дело не хуже шоу-бизнеса».
      – Дорогая, – ответил Клайв, закуривая «Данхилл» и просматривая ставки этой недели в «Вэрайэти», – все на свете – это шоу-бизнес.
      Клайв был в восторге от финансовых успехов жены. Он со своей неуемной энергией уже подумывал, как уговорить ее субсидировать мюзикл, который он решил ставить. В рок-опере «Психодинамит» было много шума, много непристойностей, много обнаженных тел. Это были те самые шестидесятые годы. Да-да, те самые!
      Успех Адрианы и ее «Амиаты» не прошел мимо внимания Итальянской торговой палаты. Оттуда пришли люди узнать, как лучшим образом можно прорекламировать вина Сицилии и Корсики.
      – Устроить фестиваль итальянских вин и пригласить прессу, – ответил им Уилсон.
      В то время, как мир Уилсона расширялся, мир Мэри Лу сужался до круга соседей, развозящих детей после школы, до книг типа «Три мушкетера», бейсбола «малой лиги»; до причесок, кулинарных рецептов, тостеров; до круга «аптека-закусочная-химчистка-супермаркет», до страхов по поводу свинки, кори, ветрянки и других многочисленных детских болезней.
      Когда Уилсон приходил домой, возбужденный разговорами с известными людьми, которые становились его клиентами, Мэри Лу, оторвавшись на минуту от больного ребенка или стиральной машины, не проявляла к делам мужа никакого интереса:
      – Почему ты не можешь забыть о работе хотя бы дома?
      А когда Мэри Лу, целый день прождавшая водопроводчика, который так и не появился, начинала жаловаться, Уилсон отвечал раздраженно:
      – Подумаешь, проблема. Починит кран завтра.
      Разговоры Мэри Лу с Уилсоном проходили по нескольким вариантам. «Газонокосилка сломалась. Что на обед приготовить – цыпленка или баранину? Ты посмотришь машину?» Или другая схема: «Ферчайлды пригласили нас на субботний обед. Ты хочешь пойти?» Или домашние проблемы: «Школьный доктор сказал, что Бадди нужны очки». Пожалуй, ни Уилсон, ни Мэри Лу не осознавали того, что уже давно они не говорили друг с другом ни о чем важном. Так же жили и другие молодые пары в пригороде, по крайней мере те, кого они знали. Они боролись за жизнь в разных сферах: мужья за успех, женщины с одиночеством.
      К решению о разводе они пришли одновременно. Мэри Лу хотела вернуться в Мэриленд, где люди жили простой, хорошо знакомой ей жизнью. Уилсон хотел остаться в Нью-Йорке, где он мог продолжать поглотившую его гонку за успехом.
      Успех итальянских виноторговцев вызвал зависть у французов. Пожалуй, зависть – это сильно сказано. Французы, это общеизвестно, тоже производят прекрасные вина– не какое-то там пойло!
      Было бы ошибкой считать, что французские вина – это только аристократическое бургундское, элегантное «Сатерне», мягкое «Бордо», изысканное шампанское. А приятные, простые вина Прованса? Или виноградные вина из долин Роны и Луары? Или кагоры? Итак, вперед! Все это были вина, которые сами французы пили практически каждый день. Французские поставщики вин явились, естественно, к человеку, который сделал так много для рекламы итальянских вин.
      Реклама вин самым тесным образом была связана с рекламой продуктов питания. Четыре года Уилсон почти полностью посвятил рекламе и распространению вин и продовольственных товаров. Единственное исключение, которое он сделал, касалось старого лиса Клайва, чья рок-опера «Психодинамит» побила все рекорды на Бродвее, пластинки с записью рок-оперы стали легендой, гастрольные поездки группы пролегали через всю страну. В Лондоне премьеру «Психодинамита» посетила сама королева, а права на постановку одноименного фильма были проданы более, чем за миллион долларов.
      Правда, точную цифру никто так и не узнал, потому что пресс-агент Клайва предпочитал не распространяться на эту тему. А журналисты, разобидевшись, дали волю своей фантазии.
      Вино вошло в моду в Америке в шестидесятые годы. И сразу заметно потеснило столь популярные скотч и сухой мартини.
      В Бостоне в шестьдесят втором году некая Джулия Чайлд, вернувшись из Франции, прочитала серию лекций в местном образовательном центре. Французы в качестве шеф-поваров стали изюминкой сезона, а миссис Чайлд сделалась знаменитостью. Кулинарные книги стали бестселлерами. Их авторы – сама Джулия Чайлд со своими коллегами по «Школе трех гурманов» Крэгом Клейборном, который вел кулинарную колонку в «Нью-Йорк Таймс» и Джеймсом Бэрдом, патриархом американской кулинарии, – стали звездами. В отличие от звезд в иных сферах – в кино, на телевидении, в театре, чей век был таким коротким, звезды кулинарии, как оказалось, имели длительную власть над людьми.
      Вино вошло в моду. Рок-опера Клайва имела суперуспех. И Уилсон был тоже в моде.
      Но через несколько лет широкой известности Уилсон понял, что ему мало одной лишь популярности. Почти год он жил с сексуально ненасытной женщиной-психотерапевтом. Она была самой честолюбивой женщиной из всех, кого Уилсон знал до сих пор. Ее книга «Эротические права женщин» была стремительно распродана тиражом в два миллиона, и автор книги стала непременной темой для сплетен в их кругу. Когда же приятельница Уилсона сказала, что уходит от него к порно-звезде андерграунда, он облегченно вздохнул.
      Но чувствовал он себя одиноко. Он скучал по Мэри Лу и детям. Он хотел, чтобы они разделили его успех. Он хотел, чтобы они были с ним.
      Из своего супружеского опыта Уилсон знал, что жена не может заменить других женщин. К середине шестидесятых он понял, что мужчина может надеяться встретить женщину, которая станет больше, чем женой. Уилсон научился разбираться в женщинах.
      И сами женщины начали осознавать себя как индивидуальность. Но определения разных женских стереотипов были пока такими неопределенными, что наблюдатель должен был быть очень внимательным, чтобы уловить различия. Две книги ярко высветили новый образ женщины.
      «Загадка женщины» – книга, опубликованная в 1963 году, открыла публике то, что женщины знали и раньше, но тщательно скрывали. Спокойные и домашние женщины стали говорить громко о том, что молчание и домашняя жизнь заставляла их чувствовать злость, собственную незначительность, покинутость, пренебрежение мужей и, в конечном счете, крушение надежд.
      Книга «Секс и свободная женщина» открыла очевидную истину, что есть жизнь кроме мужа, детей и дома в пригороде. Свобода, счастливая, радостная свобода – вот альтернатива. Блестящая альтернатива для незамужней женщины, прекрасная перспектива, которая предполагает финансовую независимость, захватывающую работу и полную приключений сексуальную жизнь. Замужество стало восприниматься как нечто пресное и скучное.
      Кино тоже следовало за модой. В 1964 году «Оскар» был вручен Джули Эндрюс, которая сыграла Мэри Поппинс – гувернантку, сказочную добрую маму, преданную детям. А в 1965 году, всего лишь год спустя, та же премия досталась Джули Кристи, которая сыграла популярную модель из журнала «Дорогая» – женщину, чья блестящая, сексуально наполненная, эмоционально сложная жизнь не имела ничего общего с семьей, мужем, проблемой детей – со всем этим душным домашним мирком. А в Сан-Франциско на Национальном съезде республиканцев на пост президента была впервые выдвинута женщина, Маргарет Чейз Смит, сенатор из штата Мэн. Возможно, это выдвижение было чисто символическим, но ведь и символы имеют значение.
      Внешний вид, так же как и внутренний образ – словом, имидж женщины – изменился тоже. Юбки стали короче; колготки – удобное изобретение – заменили жесткие пояса и неудобные подвязки с чулками; прямые свободно ниспадающие волосы избавили женщин от многочасовых страданий у парикмахера – все эти накручивания, начесы, лаки, сушилки и укладки. Кукольные личики типа Джун Эллисон, Дорис Дэй, Джанет Ли – в общем, «девушки с вашей улицы», стали казаться пресными, пустыми. Барбара Стрейзанд с носом, который любой режиссер укоротил бы лет пять назад, и с глазами, как у Нефертити, изменила представление о красоте женщины и создала новые стандарты.
      Эти новые образы и новые возможности женщин не изменили традиции, но были как бы приправами, меняющими вкус блюд. Журналистка и социолог Мэрайа Мэннис писала в то время: «Никто не возражает против женщины-писательницы, пока ей удается быть одновременно хорошей женой, матерью, красивой, выдержанной, хорошо одетой, ухоженной и добродетельной».
      Уилсон нуждался в такой женщине. Он нуждался в женщине свободной и независимой, но не угрожающей ему. Элен хотела только одного – сделать его счастливым.
      – Единственное, что нарушает твое совершенство – это твой адрес, – пошутил Уилсон однажды утром. Он надевал белье, рубашку, галстук, носки, костюм, в котором он был накануне, и, наконец, туфли. Ему нужно было нестись в Нью-Йорк, принять душ, переодеться и поехать к себе в контору. – Выскальзываю из дома как воришка.
      – Это из-за детей, – прервала его Элен. Она еще не успела встать с постели, а уже ей недоставало Уилсона. Она была уверена, что Уилсон шутит, но она не могла не воспринимать его слова серьезно. Она всегда воспринимала мужчин серьезно – их чувства, желания, малейшие изменения в настроении. Ее так воспитали. То, что хотелось ей и ее матери, было неважно в сравнении с тем, что хотел ее отец Фрэнк Кендал. – Я бы не знала, что сказать детям.
      – Я думаю, что ты не можешь прямо сказать им, что их мать имеет право на личную жизнь, – сказал Уилсон, – даже, если учесть, что они считают себя совершенно освобожденными.
      Денни в двенадцать лет, а Бренда в пятнадцать знали о сексе намного больше – по крайней мере, они так думали, – чем Элен знала в двадцать.
      Уилсон подошел к ней, сел на край кровати и взял ее за руку.
      – Но что ты скажешь им, если мы решим пожениться?
      – О, – выдохнула Элен, – о, Уилсон!
      Для Элен слова Уилсона прозвучали вполне определенно – как предложение, для Уилсона это был один из возможных вариантов.

      Осенью 1964 года, через пять с половиной лет после смерти Фила, Элен представляла из себя одновременно и подростка, которым она была в колледже, когда она чувствовала, что ее способности неограниченны, и женщину, которая все еще хотела, чтобы ее воспитали иначе – в желании любить и быть любимой мужчиной, посвятить себя его счастью и счастью их детей.