Эта надежда жила до тех пор, пока Аттилий не домчался по склону холма до Писцины Мирабилис, выволок Коракса из барака, где тот играл в кости с Мусой и Бекко, объяснил ему, что случилось, и с нетерпением дождался, пока надсмотрщик отопрет дверь, ведущую к резервуару, — и в этот миг она испарилась, изгнанная тем же зловонием, что поднималось от трубы на вилле.

— Песье дыхание! — с отвращением выпалил Коракс. — Оно, должно быть, накапливалось уже несколько часов!

— Два часа.

— Два часа? — Надсмотрщик неприкрыто возрадовался. — Так это началось тогда, когда ты таскал нас по холмам из-за твоей дурацкой ошибки?

— А что изменилось бы, если бы мы находились здесь?

Аттилий, зажав нос, спустился на несколько ступенек. Свет померк. Инженер слышал где-то вдали, за колоннами, шум воды, падающей в резервуар, — но это не был обычный мощный плеск. Как он и заподозрил там, на вилле, напор воды падал, причем падал быстро.

Аттилий позвал раба-грека, Полития — тот стоял на верхних ступенях в ожидании указаний — и велел принести факел и чертеж главного водовода акведука и прихватить со склада бутылку с пробкой — обычно в них брались пробы воды. Политий убежал исполнять приказ, а Аттилий остался стоять, вглядываясь во мрак и радуясь, что надсмотрщик не видит сейчас его лица.

— Коракс, давно ли ты работаешь на Августе?

— Двадцать лет.

— Случалось ли что-либо подобное прежде?

— Нет, никогда. Это ты навлек на нас несчастья.

Аттилий, придерживаясь рукой за стену, осторожно спустился по оставшимся ступеням к самому краю резервуара. Плеск воды, падающей из выходного отверстия Августы, в соединении со зловонным запахом и печальным светом последнего часа дня, вызвали у Аттилия странное ощущение: ему показалось, будто он спускается в преисподнюю. И даже лодка с веслами и та была привязана у стены: вполне подходящая ладья для переправы через Стикс. Аттилий попытался перевести все это в шутку, чтобы скрыть начавший овладевать им страх.

— Может, ты и вправду мой Харон, — сказал он Кораксу, — но у меня нет монеты, чтобы заплатить тебе.

— Тогда ты обречен на вечные скитания по преисподней.

Что-то во всем этом было не так. Аттилий постучал себя кулаком в грудь — он всегда так поступал в задумчивости, потом повернулся к выходу:

— Политий! Пошевеливайся!

— Уже бегу, акварий!

В дверном проеме и вправду появился худощавый раб, несущий факел и тонкую восковую свечу. Он спустился вниз и вручил все это Аттилию. Инженер поднес горящий фитиль к пакле, пропитанной смолой. Та мгновенно вспыхнула. На стенах заплясали тени.

Аттилий осторожно спустился в лодку, подняв факел повыше, а потом, повернувшись, принял от Полития свернутые в трубочку чертежи и стеклянную бутылку. Лодка была легкой плоскодонкой, предназначенной для ремонтных работ в резервуаре, и, когда в нее забрался еще и Политий, суденышко сильно погрузилось в воду.

«Я должен бороться со своим страхом, — подумал Аттилий. — Я должен быть хозяином положения».

— Если бы это произошло при Экзомнии, что бы он стал делать?

— Не знаю. Но я вот что тебе скажу: он знал эту воду, как никто иной. Он бы это предвидел.

— Возможно, он и вправду это предвидел. Потому и бежал.

— Экзомний — не трус. Он не стал бы бежать.

— Тогда где же он?

— Я тебе уже сто раз повторял, красавчик: я понятия не имею, где он.

Надсмотрщик наклонился, отвязал веревку от кольца, вделанного в стену, и оттолкнулся от ступеней, а потом повернулся лицом к Аттилию и взялся за весла. В свете факела он казался смуглым и коварным и выглядел старше своих сорока лет. Он жил через дорогу от резервуара, и у него была жена и целый выводок детишек. Аттилию стало интересно: за что Коракс так его ненавидит? Может, он сам жаждал занять должность аквария и возмутился, когда ему на шею посадили какого-то юнца из Рима? Или тут крылось нечто иное?

Он велел Кораксу грести на середину Писцины. Когда они очутились в центре, Аттилий передал факел надсмотрщику, а сам открыл одну из бутылок и закатал рукава туники. Сколько раз он видел, как это проделывает его отец — там, в подземных резервуарах Клавдии или Анио Новис на Эсквилинском холме! Старик научил его чувствовать привкус и аромат каждого потока, столь же неповторимый, как букет хорошего вина. Самая сладкая — вода Аквы Марции: она течет из трех чистых ручьев из бассейна реки Анио. Самая грязная, с примесью песка — в Акве Альзиентине; ее берут из озера, и она годится только для полива. В Акве Юлии вода мягкая и холодная. Ну, и так далее. Отец говорил, что акварию мало знать законы архитектуры и гидравлики. Для того чтобы стать хорошим акварием, нужен вкус, обоняние, умение чувствовать воду, камни и почву, сквозь которые эта вода течет на своем пути к поверхности. От этого искусства может зависеть множество жизней.

Аттилию вдруг представился отец — отчетливо, словно живой. Свинец, с которым отец работал всю свою жизнь, убил его еще до наступления пятидесятилетия, и подросток Аттилий стал главой семьи. Под конец от отца почти ничего уже не осталось. Только кости, обтянутые тонким саваном белой кожи.

Отец знал бы, что делать в подобном случае.

Аттилий повернул бутылку горлышком книзу, перегнулся через борт и погрузил бутылку в воду — потом медленно повернул ее под водой, выпуская воздух. К поверхности потянулась цепочка пузырьков. Аттилий заткнул бутылку пробкой и вытащил из воды.

Усевшись поудобнее, он снова открыл бутылку и поднес к носу. Потом отпил глоток, подержал во рту, покатал на языке, проглотил. Горькая, но пить можно. По крайней мере, пока. Инженер передал бутылку Кораксу; тот подхватил ее, глотнул как следует и вытер рот тыльной стороной ладони.

— Сойдет, если добавить побольше вина, — вынес он свой вердикт.

Лодка стукнулась о колонну, и Аттилий заметил расширяющуюся полосу между сухим и мокрым бетоном — четко очерченная, она поднималась над поверхностью воды на добрый фут. Вода утекала из резервуара быстрее, чем Августа успевала его наполнять.

Новая вспышка паники. «Сражайся с ней».

— Какова вместимость Писцины?

— Двести восемьдесят квинариев.

Аттилий поднял факел повыше, к крыше, теряющейся где-то в полумраке футах в пятнадцати над ним. Значит, глубина воды сейчас — что-то около тридцати пяти футов. Резервуар заполнен на две трети. Предположим, это — двести квинариев. В Риме принято было считать, что один квинарий примерно равен дневной норме потребления двух сотен человек. Гарнизон Мизен насчитывал десять тысяч человек. Плюс еще тысяч десять гражданских лиц.

Несложно рассчитать.

У них осталось воды на два дня. Предположим, можно выдавать ее по расписанию, час утром и час вечером. И предположим, что концентрация серы в воде на дне Писцины не выше, чем у поверхности. Думай же! В естественных источниках сера теплая, и потому всегда поднимается к поверхности. Но как себя ведет сера, охлажденная до той же температуры, что и окружающая вода? Рассеивается? Всплывает? Погружается?

Аттилий посмотрел в северный конец резервуара, туда, куда впадала Августа.

— Нам нужно измерить давление.

Коракс погреб поближе к водопаду, умело лавируя среди лабиринта колонн. Аттилий, держа в одной руке факел, другой развернул и разложил на коленях чертеж.

На всем западном берегу залива, от Неаполя до Кум, сера встречалась в том или ином виде. Это Аттилий знал. Серу в виде зеленых полупрозрачных глыб извлекали из шахт в Левкогеевых холмах, в двух милях севернее основного водовода акведука. Вокруг города Байи имелось множество горячих серных источников: больные съезжались к ним со всей империи. Было еще озеро под названием Посидиан — его назвали так в честь какого-то вольноотпущенника Клавдиев, — такое горячее, что в нем можно было варить мясо. Даже прибрежные воды Байи иногда наполнялись горячей серой, и больные лезли на мелководье в надежде обрести исцеление. Видимо, где-то в этой тлеющей земле — земле, где находилась пещера Сивиллы и пылающие отверстия, ведущие прямиком в преисподнюю, — где-то здесь сера и смешалась с водами Августы.

Они добрались до туннеля акведука. Коракс на мгновение позволил лодке свободно скользить по воде, а потом несколькими ловкими ударами весел направил ее в противоположном направлении и остановил у самой колонны. Аттилий отложил чертежи и поднял факел повыше. Свет факела заиграл на зеленой плесени, покрывающей стены, а затем осветил высеченную из камня огромную голову Нептуна — собственно, через его распахнутый рот и низвергался блестящий черный поток, воды Августы. Но за тот краткий срок, что понадобился им, дабы доплыть досюда от лестницы, поток успел ослабеть и превратиться в жалкую струйку.

Коракс негромко присвистнул.

— Вот уж не думал, что доживу до такого дня, когда Августа пересохнет. Ты не зря беспокоился, красавчик. — Он взглянул на Аттилия, и по его лицу впервые промелькнула тень страха. — Под какой же звездой ты рожден, что навлек на нас это бедствие?

Акварий обнаружил, что ему тяжело дышать. Он снова прикрыл нос ладонью и поднес факел поближе к поверхности резервуара. Блики света заплясали на поверхности воды; казалось, будто где-то там, в глубине, горит костер.

«Это невозможно, — подумал Аттилий. — Акведуки не иссякают. Во всяком случае, не так, не за несколько часов. Главные водоводы делаются из кирпича, скрепленного водостойким раствором, и окружаются покрытием в полтора фута толщиной. Дефекты конструкции, течь, отложения извести, сужающие трубу — все это случается, но все эти неполадки проявляют себя постепенно, на протяжениимногих месяцев, если не лет. Акве Клавдии понадобилось десятилетие, чтобы окончательно перестать действовать».

От размышлений его отвлек крик раба, Полития.

— Акварий!

Аттилий обернулся, но отсюда лестница была не видна; ее заслоняли колонны, напоминающие сейчас окаменевшие дубы, встающие из вод какого-то темного зловонного болота.

— Что такое?

— Гонец, акварий! Он привез известие о том, что акведук иссяк!

— Это мы и сами видим, недоумок греческий, — пробормотал Коракс.

Аттилий вновь потянулся за чертежами.

— Из какого города он прибыл?

Он ожидал, что раб назовет Байи или Кумы. В худшем случае — Путеолы. Неаполь уже стал бы подлинным бедствием.

Но последовавший ответ был подобен удару под дых.

— Из Нолы!

Гонец был покрыт таким толстым слоем пыли, что напоминал скорее призрак, чем человека. И пока он рассказывал свою историю — о том, что на рассвете в резервуар Нолы перестала поступать вода и что несчастью этому предшествовал сильный запах серы, появившийся в середине ночи, — раздался стук копыт, и во двор рысцой въехал еще один всадник.

Он соскочил с коня и протянул Аттилию папирусный свиток. Письмо от городских властей Неаполя. Там Августа иссякла около полудня.

Аттилий внимательно прочел послание, как-то умудрившись сохранить бесстрастный вид. Во дворе к этому моменту собралась небольшая толпа: две лошади, два всадника и компания работников акведука, бросивших вечернюю трапезу, чтобы послушать о происшедшем. Эта суматоха уже начала привлекать внимание прохожих и окрестных лавочников.

— Эй, водяные души! — крикнул хозяин закусочной, находившейся на противоположной стороне улицы. — Что случилось?

«Немного же понадобится, чтобы паника разнеслась по городу, словно пожар под порывами ветра», — подумал Аттилий. Он уже чувствовал в себе ее первую искру. А потому прикрикнул на двоих рабов, чтобы те закрыли ворота, и велел Политию позаботиться о гонцах, напоить и накормить их.

— Муса, Бекко, берите повозку и начинайте загружать. Негашеная известь, путеоланум, инструменты — все, что может понадобиться для починки главного водовода. Столько, сколько сможет тянуть пара волов.

Работники переглянулись.

— Но мы не знаем, что там за повреждение, — заметил Муса. — Одной повозки может и не хватить.

— Тогда мы добудем недостающее в Ноле.

И он быстро зашагал к канцелярии акведука; посланец из Нолы двинулся за ним следом.

— Но что мне сказать эдилам? — Посланец был юн, еще совсем мальчишка. Единственным местом на его лице, не покрытым коркой пыли, были круги вокруг запавших глаз — розовые и мягкие, и по сравнению с ними его взгляд казался особенно испуганным. — Жрецы хотят принести жертву Нептуну. Они говорят, что сера — это ужасное знамение.

— Скажи им, что мы осознаем глубину несчастья, — Аттилий изобразил некий неопределенный жест. — Скажи, что мы починим Августу.

И он, пригнувшись, чтобы не стукнуться об низкую притолоку, нырнул в маленькую комнату. Экзомний оставил документацию Августы в полнейшем беспорядке. Какие-то купчие, долговые расписки, всякие судебные документы, письма из имперского смотрителя акведуков и приказы префекта флота, стоящего в Мизенах, — некоторые из них — двадцати-тридцатилетней давности — грудами валялись в сундуках, на столе и прямо на полу. Аттилий локтем смахнул все бумажки со стола и развернул чертежи.

Нола! Но как такое могло случиться? Нола — большой город, расположенный в тридцати милях восточнее Мизен, и рядом с ней нет никаких месторождений серы. Инженер попытался прикинуть расстояние. Повозке, запряженной волами, потребуется самое меньшее два дня, чтобы лишь добраться до Нолы. Карта, словно наяву, с математической четкостью показывала ему, как ширилось бедствие, как пустел акведук. Аттилий измерял карту пальцем, беззвучно шевеля губами. Две с половиной мили в час! Если в Ноле вода иссякла на рассвете, тогда где-то к середине утра это же должно было стрястись с Ацеррой. Неаполь, расположенный в двенадцати милях от Мизен, остался без воды в полдень, значит, к восьми это докатилось до Путеол, к девяти — до Кум, к десяти — до Байи. И вот теперь, к двенадцати, настал и их черед. Неизбежный результат.

Семь городов. Помпеи, расположенные на несколько миль выше Нолы, пока не входят в этот список. Но даже если не считать их... Более двухсот тысяч человек остались без воды!

Тут инженер заметил, что в комнате потемнело.

Это Коракс остановился в дверном проеме и привалился к косяку, ожидая, пока на него обратят внимание.

Аттилий свернул карту и сунул под мышку.

— Дай мне ключи от затворов.

— Зачем?

— А что, неясно? Я собираюсь закрыть резервуар.

— Но это вода флота! Ты не можешь этого сделать без дозволения префекта!

— Тогда почему бы тебе не сходить и не получить дозволение? А я тем временем запру затворы!

Вот уж второй раз за день они очутились лицом к лицу, так близко, что каждый мог чувствовать дыхание другого.

— Слушай, что я тебе скажу, Коракс. Писцина Мирабилис — стратегический резерв. Тебе ясно? Для этого она и существует — чтобы ее можно было закрыть в случае чрезвычайного происшествия. Мы тут тратим время на споры, а вода утекает. А теперь давай ключ, или тебе придется ответить за это в Риме.

— Ладно. Делай как знаешь, красавчик. — И Коракс, не отрывая взгляда от лица Аттилия, снял ключ со связки, которую он носил на поясе. — А я и вправду пойду к префекту. И расскажу ему, что тут творится. А потом посмотрим, кто за что ответит.

Аттилий схватил ключ и, отодвинув Коракса с дороги, выскочил во двор.

— Политий, закрой за мной ворота! — крикнул он ближайшему рабу. — И никого не впускайте без моего дозволения!

— Хорошо, акварий.

На улице уже собралась толпа зевак, но они расступились, давая Аттилию пройти. Акварий проскочил мимо, не обращая внимания на их вопросы, свернул налево, потом еще раз налево — и ринулся вниз по крутым лестницам. Где-то вдали все еще продолжал звенеть водяной орган. На веревках, натянутых поперек улочек, сохло выстиранное белье. Люди оборачивались вслед Аттилию, когда он проталкивался мимо них. Какая-то проститутка в шафрановом наряде — лет десяти от роду, никак не старше, — ухватила его за руку и не отпускала, пока Аттилий не вытащил из поясного кошелька пару медных монет и не сунул ей. Девчонка тут же молнией метнулась к жирному каппадокийцу — очевидно, ее хозяину — и отдала деньги ему, а Аттилий, прокляв свою доверчивость, заспешил дальше.

Запоры шлюза находились в небольшом кирпичном сооружении, квадратном, высотой с человеческий рост. В нише, устроенной рядом с дверью, стояла статуя Эгерии, богини источников. У ног статуи лежало несколько увядших цветков, заплесневелых ломтей хлеба и фруктов — подношения от беременных женщин, веривших, что Эгерия, супруга Нумы, владыки покоя, может послать им легкие роды. Еще один нелепый предрассудок. Напрасный перевод пищи.

Аттилий повернул ключ в замке и сердито рванул тяжелую деревянную дверь на себя.

Теперь он находился на одном уровне с дном Писцины Мирабилис. Вода поступала сюда из резервуара сквозь туннель в стене, забранный бронзовой решеткой, протекала по открытому водоводу и растекалась по трем трубам, расходящимся в разные стороны и исчезающим в известняковой стене. Эти трубы несли воду в порт и в сами Мизены. Мощность потока регулировала заслонка, убранная сейчас в стену; ее приводила в действие деревянная рукоять, соединенная с железным колесом. Колесо шло туго — им слишком редко пользовались, но когда Аттилий надавил изо всех сил, колесо все-таки начало вращаться. Заслонка начала опускаться, дребезжа, словно решетка на крепостных воротах, и постепенно сокращая поток воды — пока, в конце концов, он не иссяк окончательно, оставив после себя запах влажной пыли.

На каменном полу осталось несколько лужиц, но по нынешней жаре они стремительно испарялись — так быстро, что Аттилий буквально видел, как они уменьшаются. Он наклонился и окунул пальцы в такую лужицу, потом лизнул их. Привкуса серы не было.

Ну вот, дело сделано, — подумал Аттилий. На третий день пребывания на новом посту, в засуху, он, ни у кого не спросясь, оставил флот без воды. Людей казнили и за меньшие провинности. До Аттилия вдруг дошло, какого он свалял дурака, позволив Кораксу первым пойти к Гаю Плинию. Дело наверняка будет рассматривать следственная комиссия. А надсмотрщик небось прямо сейчас постарается объяснить, кто во всем виноват.

Аттилий запер дверь шлюзовой камеры и оглядел многолюдную улицу. Никто не обращал на него ни малейшего внимания. Никто еще ничего не знал. У Аттилия возникло ощущение, будто он владеет некой огромной тайной, и это знание сделало его скрытным. Он зашагал по узкому переулку в сторону порта, стараясь держаться поближе к стене и не глядеть людям в глаза.

Вилла адмирала находилась на противоположном конце Мизен, и, чтобы добраться до нее, акварию пришлось одолеть полмили — то шагом, то в страхе срываясь на бег, — по дамбе, а потом по разводному деревянному мостику, соединяющему две природные бухты порта.

Еще до того как он покинул Рим, Аттилия предупредили насчет адмирала.

— Там командует Гай Плиний, — сообщил смотритель акведуков. — Рано или поздно тебе придется с ним столкнуться. Он уверен, что знает все обо всем на свете. Возможно, это и правда. С ним нужно обращаться аккуратно. Взгляни как-нибудь при случае на его последнюю книгу, «Естественную историю». Все известные сведения о Матери-Природе, собранные в тридцати семи томах.

Экземпляр этой книги обнаружился в публичной библиотеке в Портике Октавии. Но акварий успел лишь просмотреть оглавление.

«Мир, его очертания и движение. Затмения, солнечные и лунные. Молнии. Музыка звезд. Небесные знамения, засвидетельствованные случаи. Небесные лучи, небесная зевота, цвета неба, небесные огни, небесные венцы, внезапно возникающие кольца. Затмения. Падающие камни...»

В той же библиотеке имелись и другие книги Плиния. Шесть томов, посвященных ораторскому искусству. Восемь — грамматике. Двенадцать — войне в Германии, во время которой Плиний командовал отрядом кавалерии. Тридцать — об истории империи, которой он служил в качестве прокуратора Испании и Бельгийской Галлии. Аттилий поразился: как Плиний успел и написать так много, и так высоко продвинуться по служебной лестнице!

— Все очень просто — у него нет жены! — сообщил смотритель и рассмеялся собственной шутке. — Либо он никогда не спит. А ты следи, чтобы он не застал тебя врасплох.

Заходящее солнце окрасило небо алым. Находившаяся по правую руку от Аттилия большая лагуна — там строили и ремонтировали военные корабли — была пуста по случаю позднего времени. В тростниках время от времени слышались печальные голоса морских птиц. Слева, на внешнем рейде, к порту приближалось залитое золотистым светом пассажирское судно; паруса его были убраны, с каждого борта равномерно вздымалось и опускалось по дюжине весел. Судно проскользнуло между стоящими на якоре триремами имперского флота. Для вечернего рейса из Остии было уже слишком поздно; значит, это какой-нибудь местный корабль. Под весом пассажиров, столпившихся на палубе, судно сильно осело.

«Дожди из молока, из крови, из мяса, из железа, из шерсти, из кирпичей. Предзнаменования. Земля в центре мира. Землетрясения. Пропасти. Дыры в воздухе. Объединенные чудеса воды и огня: минеральная смола; нефть; постоянно светящиеся области. Гармонические принципы мира...»

Аттилий опередил ток воды, и, когда он прошел под триумфальной аркой, служившей входом в порт, в большом общественном фонтане у перекрестка она все еще текла. Вокруг фонтана толпился народ, как и обычно по вечерам: моряки, хватившие лишку, окунали головы в воду, маленькие оборвыши с визгом плескали друг в дружку, женщины и рабы с глиняными кувшинами — одни держали их на плече, другие опирали о бедро — ждали своей очереди, чтобы набрать воды на ночь. Мраморное изваяние божественного Августа, предусмотрительно установленное рядом с людным перекрестком, дабы напоминать гражданам, кому они обязаны этим благом, холодно взирало на прохожих, застыв в своей вечной юности.

Перегруженное судно подошло к причалу. С носа и с кормы опустили сходни, и доски прогнулись под ногами пассажиров, которые, толкаясь и суетясь, ринулись на берег. Багаж передавали из рук в руки. Владелец наемных повозок, захваченный врасплох скоростью этого исхода, заметался из стороны в сторону, пинками поднимая на ноги своих носильщиков. Аттилий громко поинтересовался, откуда пришел корабль, и извозчик крикнул в ответ:

— Из Помпей через Неаполь, приятель! Помпеи!

Аттилий, уже двинувшийся прочь, притормозил. «Как странно!» — подумал он. Действительно, странно, что они не получили никаких известий из Помпей, первого города, подсоединенного к главному водоводу. Поколебавшись, инженер развернулся и шагнул навстречу приближающейся толпе.

— Эй, есть тут кто-нибудь из Помпей?

Он замахал свернутыми в трубку чертежами Августы, пытаясь привлечь к себе внимание.

— Был ли кто-нибудь этим утром в Помпеях? Но никто не отозвался. Пассажиры хотели пить с дороги — и неудивительно! Они же плыли через Неаполь, а там вода иссякла еще в полдень, — и они, огибая Аттилия, устремлялись к фонтану. И лишь какой-то пожилой жрец в колпаке авгура, с посохом в руках, шел медленно, вглядываясь в небо.

— Да, сегодня днем я был в Неаполе, а утром — в Помпеях, — сказал жрец остановившему его Аттилию. — А что? Чем я могу тебе помочь, сын мой?

Он бросил на Аттилия хитрый взгляд слезящихся глаз и понизил голос.

— Не стесняйся. Я умею толковать все, от молний до сверхъестественных явлений, и гадать по внутренностям и по полету птиц, — за умеренную плату.

— Скажи мне, святой человек, — спросил инженер, — когда ты покинул Помпеи?

— С первыми лучами рассвета.

— А работали ли в это время фонтаны? Была ли вода?

От этого ответа зависело столь много, что Аттилий почти боялся услышать его.

— Да, вода была. — Авгур нахмурился и вознес свой посох навстречу меркнущему свету. — Но когда я прибыл в Неаполь, фонтаны на улицах пересохли, а в термах воняло серой.

Он прищурился и стал вглядываться в небо, выискивая в нем птиц.

— Сера — это ужасное знамение.

— Воистину, — согласился Аттилий. — Но ты точно уверен, что вода была?

— Да, сын мой. Я уверен.

Вокруг фонтана возникла какая-то суета, и собеседники разом обернулись в ту сторону. Все началось с малого — кого-то толкнули. Но вскоре в ход пошли кулаки. Толпа словно сжалась, ринулась сама на себя, и из гущи свалки в воздух взмыл большой глиняный горшок — взмыл, медленно перевернулся и грохнулся на пристань, разлетевшись на множество осколков. Раздался пронзительный женский крик. Из толпы, энергично растолкав людей, выскочил какой-то человек в греческой тунике, крепко прижимая к груди бурдюк с водой. Из раны на виске у него струилась кровь. Он споткнулся, грохнулся, кое-как встал и заковылял прочь, исчезнув в переулке.

«Вот так оно и начинается, — подумал инженер. — Сперва — этот фонтан, потом остальные, окружающие порт, затем большой пруд на форуме. А затем — общественные термы и краны в военной школе и на больших виллах: опустевшие трубы будут исторгать лишь лязг содрогающегося свинца и свист выходящего воздуха...»

Где-то вдали водяной орган застрял вдруг на одной ноте, а потом издал протяжный стон и смолк.

Кто-то завопил, что «этот ублюдок из Неаполя» протолкался вперед и украл последнюю воду — и толпа, словно зверь, наделенный общим разумом, развернулась и в едином порыве ринулась по узкой улочке в погоню. А потом бесчинства вдруг прекратились, так же внезапно, как и начались, оставив после себя площадь, усеянную осколками и брошенными горшками. Да еще рядом со смолкшим фонтаном в пыли скорчились две женщины, прикрывая руками голову.