24

Незадолго до полудня большая машина резко притормозила и свернула с Московского шоссе к военно-воздушной базе в Жуковском. Мрачный Феликс Суворин удержался на заднем сиденье, вцепившись в поручень. У контрольно-пропускного пункта поджидал джип. Как только поднялся шлагбаум, джип тронулся, блеснув включенными габаритными огнями, и они двинулись за ним вдоль боковой стены здания аэровокзала, проехали ворота в чугунном ограждении и оказались на бетонном поле.

Маленький серый самолет, винтовой, шестиместный, как он и просил, заправляли топливом. За самолетом выстроились в ряд темно-зеленые военные вертолеты с поникшими роторами, возле них стоял большой «зил».

Так, подумал Суворин, кое-что пока еще работает.

Он запихнул свои записи в портфель и пулей помчался под дождем и ветром к «зилу»; водитель Арсеньева уже открывал ему заднюю дверцу.

— Ну? — прозвучал нетерпеливый голос из теплой кабины.

— Ну… — сказал Суворин, усаживаясь рядом с Арсеньевым, — это не то, что мы думали. Спасибо за самолет.

— Подождите в другой машине, — бросил Арсеньев шоферу.

— Слушаюсь, товарищ полковник.

— Что именно не то и кто что думал? — спросил Арсеньев, когда дверца за шофером захлопнулась. — Между прочим, здравствуйте.

— Доброе утро, Юрий Семенович. Тетрадь. Все считали, что там записи Сталина. На самом деле это оказался дневник, который вела девушка — прислуга Сталина, Анна Михайловна Сафонова. Он выписал ее из Архангельска для обслуживания летом 1951 года, примерно за полтора года до смерти.

Арсеньев заморгал от неожиданности.

— Вот как? И Берия это выкрал?

— Да. Дневник и какие-то бумаги, имеющие отношение к ней, скорее всего.

Арсеньев удивленно смотрел на Суворина, а затем начал смеяться. И облегченно покачал головой.

— Ну, вашу мать! Этот старый мерзавец спал со своей прислугой? В этом все дело?

— Очевидно, так.

— Этому нет цены. Это просто замечательно! — Арсеньев стукнул по спинке переднего сиденья. — Как бы я хотел при этом присутствовать! Увидеть выражение лица Мамонтова, когда он узнает, что завещание великого Сталина — всего лишь отчет прислуги о том, как она спала с великим вождем! — Он взглянул на Суворина, его полные щеки раскраснелись от восторга, в глазах блеснули искры. — Что с вами, Феликс? Только не говорите мне, что вы не видите в этом ничего смешного. — Он перестал смеяться. — В чем же дело? Вы уверены, что это так, а не иначе?

— Вполне уверен, товарищ полковник. Все это со слов женщины, которую мы задержали вчера ночью, Зинаиды Рапава. Она прочитала этот дневник вчера днем — отец припрятал его для нее. Не могу себе представить, что она выдумала такую историю. Это превосходит всякое воображение.

— Верно, согласен. Так почему же вы невеселы? И где теперь эта тетрадь?

— В этом-то и состоит первое затруднение, — неуверенно сказал Суворин. Ему было неприятно портить хорошее настроение собеседника. — Поэтому я и хотел поговорить с вами. Похоже, она показала тетрадь английскому историку Келсо. По ее словам, он забрал тетрадь.

— Забрал?

— В Архангельск. Он хочет найти девушку, которая вела дневник, эту Анну Сафонову.

— Когда он уехал?

— Вчера днем. В четыре или в пять. Она не помнит.

— На чем?

— На машине.

— На машине? Так это прекрасно! Ты его легко перехватишь. Когда ты приземлишься, то будешь отставать всего на несколько часов. Он теперь там как мышь в мышеловке.

— К сожалению, он не один. С ним американский репортер О'Брайен. Вы его знаете? Корреспондент спутникового телевидения.

— Вот как… — Арсеньев выпятил нижнюю губу и потеребил вислую кожу на шее. Потом добавил: — Даже если так, шансы на то, что эта женщина до сих пор жива, незначительны. А если и жива — что ж, это тоже не катастрофа. Пусть пишут свои книги и делают свои мерзкие репортажи. Я не верю, что Сталин доверил своей — как бы это выразиться — горничной послание будущим поколениям. Как вы полагаете?

— Меня все же беспокоит…

— Его горничная? Да будет вам, Феликс! Он был грузин, да к тому же старик. Товарищу Сталину женщины были нужны только для трех вещей: готовки, стирки и рождения детей. Он… — Арсеньев на мгновение умолк. — Нет…

— Это безумие, — сказал Суворин, подняв руку. — Понимаю. Я беспрерывно твержу себе, что это безумие. Но ведь он и был безумцем. И грузином. Подумайте об этом. Зачем ему понадобилось устраивать такую проверку девушке? Ему, видимо, доставили ее медицинскую карту. Он требовал выяснить, нет ли у нее наследственных изъянов. И потом, зачем он хранил в своем сейфе ее дневник? Кроме того, видите ли…

— Кроме того? — Арсеньев уже не постукивал по спинке переднего сиденья, а буквально вцепился в нее.

— Если верить Зинаиде, в дневнике девушки есть ссылки на Трофима Лысенко. Ну, вы знаете: наследование приобретенных свойств и прочая дребедень. И, видимо, он говорил, что у него никчемные дети и чтодух России — на Севере.

— Ладно, Феликс. Это уже слишком.

— И еще есть Мамонтов. Я никак не могу понять, почему понадобилось идти на такой безумный риск — убивать Рапаву, да еще таким способом. Зачем? Это я и хотел сказать вам вчера: что Сталин мог написать такого, что отразилось бы на России пятьдесят лет спустя? Но если Мамонтов знал — или до него дошли какие-то слухи, возможно, много лет назад, от старых работников Лубянки — о том, что Сталин мог оставить после себя наследника…

— Наследника?!

— … то тогда многое становится на место, не так ли? Вот почему он пошел на это. Подумайте! Ведь Мамонтов такой псих, что он… ну, не знаю, как сказать, — ему пришло в голову самое абсурдное объяснение, — захочет провести сына Сталина в президенты или что-нибудь в этом роде. У него есть полмиллиарда рублей — для начала…

— Минутку, — сказал Арсеньев. — Дайте мне подумать. — Он взглянул на летное поле, на выстроившиеся в ряд вертолеты. Суворину бросилось в глаза, как мышца, по форме напоминавшая рыболовный крючок, задвигалась на его внушительном подбородке. — И мы до сих пор не знаем, где Мамонтов?

— Он может быть где угодно.

— В Архангельске?

— Не исключено. Вполне вероятно. Если у Зинаиды Рапава хватило мозгов, чтобы разыскать в аэропорту Келсо, то почему этого не мог сделать Мамонтов? Он мог идти по их следу двадцать четыре часа в сутки. Они не профессионалы; он — профессионал. Они ни о чем даже не догадаются, пока он не нанесет удар.

Арсеньев застонал.

— У тебя есть мобильный?

— Конечно. — Суворин опустил руку в карман и достал телефон.

— Не прослушивается?

— Предположительно.

— Позвони в мой офис.

Суворин начал набирать номер.

— Где сейчас дочь Рапавы? — спросил Арсеньев.

— Я велел Бунину отвезти ее домой. Я договорился о ее охране. Она не в лучшей форме.

— Ты, полагаю, это видел? — Арсеньев достал из кармана на спинке сиденья последний номер газеты «Аврора». Суворину сразу же бросился в глаза заголовок: «Насилие неизбежно».

— Я слышал в новостях.

— Ты можешь себе представить, с каким удовольствием это прочитали в…

— Готово. — Суворин протянул телефон.

— Сергей? — сказал Арсеньев. — Это я. Слушай. Ты можешь соединить меня с президентом?.. Правильно. Второй номер. — Он прикрыл рукой микрофон. — Ну, иди. Хотя нет. Подожди. Скажи, что тебе нужно.

Суворин развел руками. Он не знал, с чего начать.

— Хорошо бы милиции проверить всех Сафоновых в Архангельске к моему приезду. Это прежде всего. Нужно, чтобы меня встретили на аэродроме. Мне потребуется транспорт. И место, где остановиться.

— Сделаем. Будь осторожен, Феликс. Надеюсь… — Но Суворин так и не узнал, на что надеялся полковник, потому что Арсеньев вдруг предупреждающе поднял палец. — Да. Я готов. — Он задержал дыхание и выдавил из себя улыбку. Если бы он мог встать и отдать честь, он бы это сделал. — Добрый день и вам, Борис Николаевич…

Суворин бесшумно вылез из машины.

Заправщик уже залил топливо, шланг убрали. Радужные пятна поблескивали в лужах под крыльями. Вблизи помятый и тронутый ржавчиной «Туполев» выглядел еще старше, чем издали. Лет сорок, скорее всего. Старше самого Суворина. Господи, ну и ржавое корыто!

Несколько техников смотрели на него без всякого любопытства.

— Где летчик?

Один из них мотнул головой в сторону самолета. Суворин поднялся по ступенькам в кабину. Внутри было холодно и пахло как в старом автобусе, который много лет провел на стоянке. Дверь в кабину была открыта. Он видел, как летчик от нечего делать включает и выключает кнопки. Он просунул к нему голову и потрепал по плечу. У летчика было опухшее лицо и унылые, налитые кровью глаза горького пьяницы. Великолепно, сказал себе Суворин. Они обменялись рукопожатием.

— Какая погода в Архангельске?

Тот засмеялся. До Суворина донесся запах перегара. Он шел не только от дыхания, им было пропитано все тело летчика.

— Риск — благородное дело.

— У вас есть штурман или еще кто-то?

— Под рукой никого не оказалось.

— Великолепно. Замечательно.

Суворин вернулся в кабину и занял свое место. Один двигатель кашлянул и начал работать, выпустив облако черного дыма, затем зарокотал второй. Машина Арсеньева отбыла, он видел это в окно. «Туполев» развернулся и потащился по пустынному летному полю к взлетной полосе. Самолет сделал новый поворот, визг пропеллеров на мгновение стал тише и тут же начал вновь набирать мощь. Ветер словно выстилал бетон потоками дождя. Суворин видел узенькие серебряные стволы берез на краю летного поля, они стали стремительно приближаться, и он закрыл глаза — глупо бояться летать, но с ним так было всегда, — и тут давление прижало его к спинке кресла и самолет, слегка накренившись, поднялся в воздух.

Он открыл глаза. Самолет набирал высоту уже за пределами аэродрома и начал огибать город. Земные объекты на мгновение попадали в поле зрения и тут же исчезали — огни фар, отражавшиеся в мокром асфальте улиц, плоские серые крыши, темно-зеленые пятна деревьев. Как много деревьев! Это всегда его изумляло. Он подумал обо всех, кого знал внизу, — о Серафиме в их квартире, содержать которую им не по средствам, о мальчиках в школе, об Арсеньеве, наверное, все еще не унявшем дрожь после разговора с президентом, о Зинаиде Рапава, о том, как она молчала, когда он уезжал из морга…

Самолет вошел в низко нависшее облако, и в редких разрывах уже почти ничего нельзя было разглядеть. Скоро Москва окончательно скрылась из виду.

25

О'Брайен стоял на углу улицы в конце проулка, ведущего к дому Варвары Сафоновой, поставив между ног металлический кейс и уткнувшись в карту.

— Как вы думаете, скоро мы туда доберемся? За пару часов?

Келсо оглянулся на деревянный домик. Старушка все еще стояла у открытой двери, опираясь на палку, и наблюдала за ними. Он попрощался, подняв вверх руку, и дверь медленно закрылась.

— Куда?

— К Чижиковым, — сказал О'Брайен. — Сколько это займет времени?

— В такую-то погоду? — Келсо поднял глаза к тяжелым тучам, заслонившим небо. — Вы хотите найти их сейчас?

— Туда ведет только одна дорога. Смотрите сами. Она сказала, что это деревня, так? Если это деревня, она должна быть на дороге. — Он смахнул снежинки с карты и протянул ее Келсо. — По-моему, часа два.

— Это не дорога, — сказал Келсо. — Вы же видите, тут пунктирная линия. Это тропа. — Линия тянулась на восток через лес, параллельно Двине на протяжении километров восьмидесяти, затем поворачивала к северу и обрывалась посреди тайги километров через триста. — Оглядитесь вокруг, дружище. Дороги не проложены даже в городе. Вы представляете себе, какие они там?

Келсо отдал карту О'Брайену и двинулся к «тойоте». О'Брайен шел за ним.

— У нас все четыре ведущие, Непредсказуемый. И есть цепи противоскольжения.

— А если машина сломается?

— У нас много еды, топливо, чтобы развести костер, и дров — хоть целый лес. Мы всегда сможем растопить снег для питья. У нас есть спутниковый телефон. — Он потрепал Келсо по плечу. — Вот что я предлагаю. Если вам станет страшно, вы всегда сможете позвонить мамочке. Идет?

— Моя мамочка умерла.

— Тогда Зинаиде.

— Скажите мне, вы с ней спали, О'Брайен? Мне просто любопытно.

— Какое это имеет значение?

— Я просто хочу понять, почему она вам не доверяет. И права ли она. Это связано с сексом или с чем-то еще?

— О-го-го. Только и всего? — О'Брайен ухмыльнулся. — Будет вам, Непредсказуемый. Вы же знаете правила. Джентльмен о подобных вещах не распространяется.

Келсо плотнее застегнул куртку и зашагал быстрее.

— Дело не в том, что я чего-то боюсь.

— Неужели?

Машина была уже недалеко. Келсо остановился и повернулся лицом к О'Брайену.

— Хорошо, скажу честно. Я боюсь. И знаете, что пугает меня больше всего? Тот факт, что вас ничего не пугает. Вот это пугает меня по-настоящему.

— Чепуха. Немножко навалило снега…

— Забудьте про снег. Снег меня нисколько не беспокоит. — Келсо посмотрел на покосившиеся дома. Все было окрашено в коричневые, белые и серые тона. И тишина, как в старом немом кино. — Вы просто не отдаете себе отчета, — сказал он. — Вы не понимаете. У вас нет чувства истории, в этом все дело. Ну, скажем, эта фамилия — Чижиков. Она вам что-нибудь говорит?

— Нет. Фамилия как фамилия.

— А ведь это не так. Фамилия Чижиков была одним из псевдонимов Сталина до революции. Паспорт на имя Чижикова Сталину выдали в девятьсот одиннадцатом году.

(«Вы взволнованы, доктор Келсо? Почувствовали силу товарища Сталина, хоть он уже и в могиле?» Да, конечно. Чувствую. Он чувствовал эту силу, точно из снега высунулась рука и прикоснулась к его плечу.)

О'Брайен помолчал, а затем решительно помахал металлическим кейсом.

— Что ж, можете торчать здесь и общаться с историей, если вам это доставляет удовольствие. А я отправляюсь на поиски. — Он перешел на другую сторону улицы и оглянулся. — Идете или нет? Поезд в Москву отходит в десять минут девятого. Или поедете со мной? Выбирайте.

Келсо снова посмотрел на грозное небо. Это не было похоже на снегопад, какой случался в Англии или в Штатах. Как будто разверзлось что-то наверху — разлетелось на кусочки и обрушилось на землю.

Выбор? — подумал он. Для человека без визы и без денег, без постоянной работы, без книги, которая до сих пор не написана? Для человека, который зашел уже так далеко? Что же это за выбор, в конце концов?

Медленно, неохотно он направился к машине.

Они выехали из города по незаметной улице и повернули на север, по крайней мере им не пришлось проезжать пост ГАИ и уговаривать инспектора.

Было, вероятно, около часа дня.

Дорога бежала вдоль заброшенного и заросшего железнодорожного полотна, уставленного ветхими товарными вагонами, и сначала покрытие показалось им не столь уж плохим. В соответствующей компании поездка могла быть даже романтичной.

Они обогнали красочно разрисованную повозку, которую тащила низкорослая лошадка, низко склонившая голову от ветра, и вскоре возле дороги появились новые деревянные дома, выкрашенные в синий, зеленый и красный цвет, живописно расположившиеся на берегу вблизи деревянного мола. Под снегом не было видно, где кончается твердый грунт и начинается вода. Лодки, машины, навесы, курятники, козы на привязи — все сбилось в кучу. Даже большой деревообрабатывающий завод на другой стороне широченной Двины, на южном мысу, отличался какой-то эпической красотой, его краны и трубы возвышались на фоне свинцового неба.

Но вскоре дома исчезли, а потом и река. Одновременно кончилось и относительно плотное покрытие, и колеса начали прыгать в разбитых колеях. Березы и ели как бы сомкнулись над ними. Менее чем через пятнадцать минут они оказались словно в тысяче километров от Архангельска, на самом деле отъехав всего лишь десять. Дорога шла, извиваясь в глухом лесу. Время от времени лес редел и они попадали на вырубку с обожженными пнями, напоминавшую поле после бомбардировки. Или же — и это было более тревожно — дорога вела через сплошную рощу антенн.

Посты радио прослушивания, сказал О'Брайен, подслушивают северный фланг НАТО.

Он начал что-то напевать.

Келсо смог выдержать только два куплета.

— Это обязательно? — спросил он. О'Брайен замолк.

— Мрачный тип, — еле слышно пробормотал он.

А снег продолжал методично падать. Где-то вдали раздавалось эхо выстрелов, очевидно, охотничьих, от этих звуков испуганные птицы поднимались в воздух и с криками летели вдоль дороги.

Они проехали несколько деревень, одна меньше и заброшенней другой, какой-то барак со стенами, испещренными надписями, и спутниковой антенной на крыше — кусок Архангельска посреди пустоты. Людей не было видно, кроме двух детей, изумленно глазевших на машину, и женщины в черном, которая стояла на обочине и подавала им знак остановиться. О'Брайен даже не сбавил скорость, и она замахала кулаком и закричала им вслед.

— Ведьма. — О'Брайен посмотрел на женщину в зеркало заднего вида. — Чем она недовольна? И, кстати, где все мужчины? Валяются пьяные? — пошутил он.

— Скорее всего.

— Ну да? Все? Неужели все?

— Большинство, полагаю. Домашний самогон. А что еще делать?

— Господи Иисусе, что за страна!

Вскоре О'Брайен снова начал что-то напевать, но едва слышно и не столь самоуверенно, как раньше:

— Я брожу по снежной сказочной стране…

Прошел час, за ним второй.

Несколько раз в поле зрения снова оказывалась река, но ненадолго, и это, сказал О'Брайен, потрясающий вид — неохватная масса воды, медленно текущей к морю, а вдали темная зелень лесного массива, по— степенно растворяющаяся в волнах падающего снега. Первобытный пейзаж, подумал Келсо. И представил себе динозавра, бредущего по снежному полю.

По карте трудно было определить, где они находятся. Никаких поселков, никаких ориентиров. Он предложил остановиться в следующей деревне и проверить маршрут.

— Как скажете.

Но следующей деревни все не было. Она так и не появилась, и Келсо обратил внимание, что снег на дороге нетронутый: выходит, много часов ею никто не пользовался. В первый раз машину занесло, они попали в яму, скрытую под снегом, и «тойота» забуксовала, пока колеса не зацепились за твердый грунт. Машину швыряло из стороны в сторону. О'Брайен судорожно крутил руль, пока не выбрался на ровное место. И расхохотался.

— Вот потеха! — Но в его голосе прозвучали нотки неуверенности. Он снизил обороты двигателя, включил фары, весь подался вперед чтобы лучше видеть дорогу сквозь падающий снег.

— Бензина мало. Думаю, у нас не больше пятнадцати минут.

— И что потом?

— Либо возвращаться в Архангельск, либо искать ночлег где-то дальше.