"Я ДУМАЛ О ТОМ, КАК ПРЕКРАСНО
      ВСЕ ПЕРВОЕ!"
      Даниил Иванович Ювачев (1905 - 1942) еще на школьной скамье придумал себе псевдоним - Хармс, который варьировал с поразительной изобретательностью, иногда даже в подписи под одной рукописью: Хармс, Хормс, Чармс, Хаармс, Шардам, Хармс-Дандан и т.д. Дело в том, что Хармс полагал, что неизменное имя приносит несчастье, и брал новую фамилию как бы в попытках уйти от него. "Вчера папа сказал мне, что, пока я буду Хармс, меня будут преследовать нужды. Даниил Чармс. 23 декабря 1936 года" (дневниковая запись).
      Он происходил из семьи известного народовольца Ивана Павловича Ювачева, приговоренного в свое время к смертной казни, замененной пожизненным заключением, отбывавшего ссылку на Сахалине, где с ним познакомился Чехов. Даня родился уже после освобождения отца, когда Ювачев вернулся в Петербург. В эти годы начала века отец Хармса стал автором мемуарных и религиозных книг - послужил прототипом для героев Льва Толстого и Чехова... Так что корни Хармса - вполне литературные. Но известно, что Иван Павлович, не одобрял сочинений сына, - столь не похожи они были на то, что он сам почитал в литературе.
      Хармс-писатель сформировался в 20-е годы, испытав влияние Хлебникова и заумника А. Труфанова, и обрел единомышленников в кругу поэтов, назвавших себя обэриутами (от ОБЭРИУ - Объединения Реального Искусства). "Кто мы? И почему мы?.. - вопрошали они в своем манифесте. - Мы - поэты нового мироощущения и нового искусства... В своем творчестве мы расширяем и углубляем смысл предмета и слова, но никак не разрушаем его. Конкретный предмет,очищенный от литературной и обиходной шелухи, делается достоянием искусства. В поэзии - столкновение словесных смыслов выражает этот предмет с точностью механики", и так далее. Обэриуты нашли себе приют в стенах ленинградского Дома печати, где 24 января 1928 года состоялся их самый большой вечер,"Три левых часа". Хармс - вместе с Н.Заболоцким, А.Введенским, К.Вагиновым, И.Бахтеревым и другими - читал на первом "часу" свои стихи, восседая на шкафу, а на втором "часу" была представлена его пьеса "Елизавета Бам", одним из постановщиков которой был сам автор. ОБЭРИУ очень увлекло Хармса, и он (вспомним возраст) разрывался между обэриутскими занятиями и... возлюбленной. "Кто бы мог мне посоветовать, что мне делать? Эстер несет с собой несчастие. Я погибаю с ней вместе, - восклицал он в дневниковой записи 27 июля 1928 года. - <...> Куда делось Обэриу? Все пропало, как только Эстер вошла в меня. С тех пор я перестал как следует писать и ловил только со всех сторон несчастия. <...> Если Эстер несет горе за собой,то как же могу я пустить ее от себя. А вместе с тем как я могу подвергать свое дело, Обэриу, полному развалу. <...> Господи, помоги! <... .> Сделай, чтоб в течение этой недели Эстер ушла от меня и жила бы счастливо. А я чтобы опять принялся писать, будучи свободен как прежде!"
      Однако помогли разрубить этот узел спустя несколько лет совсем другие - внешние и недобрые силы. Желая положить конец выступлениям обэриутов в общежитиях, клубах, воинских частях и т.д. ленинградская молодежная газета "Смена" поместила статью "Реакционное жонглерство" (9 апреля 1930 года), имевшую подзаголовок: "Об одной вылазке литературных хулиганов". Тут прямо говорилось, что "литературные хулиганы" (читай: обэриуты) ничем не отличаются от классового врага. Автор статьи воспроизводил, очевидно, реальный диалог "пролетарского студенчества" с обэриутами: "Владимиров (самый молодой обэриут Юрий Владимиров. - Вл.Г.) с неподражаемой нагластью назвал собравшихся дикарями, которые попав в европейский город, увидели там автомобиль.
      Левин (прозаик, обериут Дойвбер Левин. В.Г.) заявил, что их "пока" (!) не понимают, но что они единственные представители (!) действительно нового искусства,которые строят большое здание.
      - Для кого строите? - спросили его.
      - Для всей России, - последовал классический ответ".
      А в 1931 году Хармс, Введенский и некоторые их друзья были арестованы и сосланы на год в Курск.
      Позади остались две единственные "взрослые" публикации Даниила Хармса - по стихотворению в каждом - в двух сборниках Союза поэтов (в 1926-м и 1927 годах). Больше Даниилу Хармсу, как, впрочем, и Александру Введенскому, не удалось опубликовать при жизни ни одной "взрослой" строчки.
      Стремился ли Хармс к публикации своих "взрослых" произведений? Думал ли о них? Полагаю, что да. Во-первых, таков имманентный закон всякого творчества. Во-вторых, есть и косвенное свидетельство, что он свыше четырех десятков своих произведений считал готовыми для печати.
      Но при этом - вот сознание безвыходности! - не делал после 1928 года никаких попыток опубликовать что-то из своих "взрослых" вещей. Во всяком случае о таких попытках пока неизвестно.
      Больше того, - он старался не посвящать своих знакомых в то, что пишет. Художница Алиса Порет вспоминала: "Хармс сам очень любили рисовать, но мне свои рисунки никогда не показывал, а также все, что он писал для взрослых. Он запретил это всем своим друзьям, а с меня взял клятву, что я не буду пытаться достать его рукописи". Думаю, однако, что небольшой круг его друзей - А.Введенский, Л.Липавский (Л.Савельев), Я.С.Друскин и некоторые другие - были постоянными слушателями его сочинений в 30-е годы.
      А писал он - во всяком случае стремился писать - ежедневно. "Я сегодня не выполнил своих 3-4 страниц", - упрекает он себя. И рядом, в те же дни, записывает: "Я был наиболее счастлив, когда у меня отняли перо и бумагу и запретили мне что-либо делать. У меня не было тревоги, что я не делаю чего-то по своей вине, совесть была спокойна, и я был счастлив. Это было, когда я сидел в тюрьме. Но если бы меня спросили, не хочу ли я опять туда или в положение, подобное тюрьме, я сказал бы: нет, НЕ ХОЧУ".
      И тут же: "Человек в своем деле видит спасение, и потому он должен постоянно заниматься своим делом, чтобы быть счастливым. Только вера в успешность своего дела приносит счастье. Сейчас должен быть счастлив Заболоцкий".
      "Довольно праздности и безделья! Каждый день раскрывай эту тетрадь и вписывай сюда не менее полстраницы. Если ничего не пишется,то запиши хотя бы по примеру Гоголя, что сегодня ничего не пишется. Пиши всегда с интересом и смотри на писание, как на праздник. 11 апреля 1937 года". ("Голубая тетрадь" N% 24).
      Эти записи относятся к середине 30-х годов, когда сочинение для детей, в которое Хармса и других обериутов (Введенского, Владимирова, Дойвбера Левина...) вовлек Маршак, шло у Хармса все натужнее, все труднее. Начав с сотрудничества в журнале "Еж" (с 1928 года), а затем "Чиж" (с 1930-го), с того,что в одном номере журнала могли появиться и его рассказ, и стихотворение, и подпись под картинкой, Хармс к середине 30-х уже писал для детей все реже и реже, от случая к случаю. И можно лишь удивляться, что при сравнительно небольшом числе детских стихотворений ("Иван Иваныч Самовар", "Врун", "Игра", "Миллион", "Как папа застрелил мне хорька", "Из дома вышел человек", "Что это было?", "Тигр на улице" ...) он создал свою страну в поэзии для детей и стал ее классиком. Нет, я не разделяю точку зрения, будто детская литература была для него "отхожим промыслом". Слишком честным и талантливым человеком был Даниил Хармс, чтобы писать только для денег. Да и сами детские стихи Хармса говорят за себя: они из того драгоценного металла, что и стихи "для взрослых". Детская литература с конца 20-х годов до конца жизни была, что немаловажно для писателя, его лицом, его визитной карточкой,именем наконец.
      Но жил он, внутренне жил тем, что творил не для детей. Это - с самого начала - были рассказы, стихотворения, пьесы, статьи и даже любая строчка в дневнике, письмо или частная записка. Во всем, в любом избранном жанре он оставался оригинальным, ни на кого не похожим писателем. "Я хочу быть в жизни тем же, чем Лобачевский в геометрии", - записал он в 1937 году.
      Мир удивился,узнав Даниила Хармса. Впервые прочитав его в конце 60-х - начале 70-х годов. Его и его друга Александра Введенского. До тех пор мир считал родоначальником европейской литературы абсурда Эжена Ионеско и Сэмюела Беккета. Но, прочтя наконец неизвестные дотоле и, к сожалению, еще не опубликованные у нас в стране пьесу "Елизавету Бам" (1927), прозаические и стихотворные произведения Даниила Хармса, а также пьесу "Елка у Ивановых" (1939) и стихотворения А. Введенского, он увидел, что эта столь популярная ныне ветвь литературы появилась задолго до Ионеско и Беккета. Но ни Хармс, ни Введенский уже не услышали, как их чествуют.
      Слом, разлад, разрушение устоявшегося быта, людских связей и прочее они почувствовали, пожалуй, острее и раньше других. И увидели в этом трагические последствия для человека. Так все ужасы жизни, все ее нелепости стали на только фоном, на котором разворачивается абсурдное действо, но и в какой -то мере причиной, породившей самый абсурд, его мышление. Литература абсурда оказалась по-своему идеальным выражением этих процессов, испытываемых каждым отдельным человеком.
      Но, при всех влияниях, на которые указывает сам Хармс, нельзя не видеть, что он наследует не только Гоголю, которого, как мы потом узнаем, он ставил выше всех писателей, но и, например, Достоевскому... И эти истоки свидетельствуют, что русский абсурд возник не вдруг и не на случайной почве. <...>
      Произведения Даниила Хармса - как ни на что похожие камешки в мозаике нашей литературы 20 - 30-х годов. Отмытые временем, как морем, они еще сильней отливают своей таинственностью, загадочностью. <...>
      Рассказы и сценки из цикла "Случаи", посвященного жене, Марине Малич, удивительным образом передают, несмотря на весь их лаконизм (иные вещи - в треть машинописной страницы) и фантасмагоричность, - и атмосферу и быт 30-ых годов. Их юмор - это юмор абсурда. Хармс прекрасно сознавал, что такой юмор может быть не всякому понятен, и все же не отказывался от него. В заметках "О смехе" он говорил: "Есть несколько сортов смеха. Есть средний сорт смеха,когда смеется и весь зал, но не в полную силу. Есть сильный сорт смеха, когда смеется та или иная часть залы, но уже в полную силу, а другая часть залы молчит, до нее смех в этом случае совсем не доходит. Первый сорт смеха требует эстрадная комиссия от эстрадного актера, но второй сорт смеха лучше. Скоты не должны смеяться."
      "Меня, - писал Хармс 31 октября 1937 года, - интересует только "ч у ш ь"; только то, что не имеет никакого практического смысла. Меня интересует жизнь только в своем нелепом проявлении. Геройство, пафос, удаль, мораль, гигиеничность, нравственность, умиление и азарт - ненавистные для меня слова и чувства.
      Но я вполне понимаю и уважаю: восторг и восхищение, вдохновение и отчаяние, страсть и сдержанность, распутство и целомудрие, печаль и горе, радость и смех". <...>
      Высказав свое кредо, он примерно в то же время открыл в дневнике имена писателей, кои больше всего близки ему. Этот список включает шесть имен в таком порядке: Гоголь, Прутков, Мейринк, Гамсун, Эдвард Лир и Льюис Кэрролл. Причем Хармс - с точностью до сотой сообщает, сколько, по его понятию, каждый из упомянутых писателей дает человечеству и сколько его, Хармса, сердцу. Гоголь - одинаково: 69 - 69. Прутков: 42 - 69. Мейринк так же. Гамсун: 55 - 62. Лир: 42 - 59. Кэрролл: 45 - 59. И Хармс добавляет: "Сейчас моему сердцу особенно мил Густав Мейринк" (запись 14 ноября 1937 года). В это время Хармс перечитывает, пожалуй, лучший роман австрийского писателя - "Голем" - и делает для себя заметки по поводу прочитанного.
      <...> Быт у Хармса, как и все действие, условен, алгебраичен, если говорить языком математики. Бытовой фон - не более чем стартовая площадка, с которой начинается действие. В этом, в частности, убеждает и повесть "Старуха" (1939).
      Читать ее реалистическими глазами, забывая о направлении, которое исповедовал писатель, бесмысленно, - это приведет по крайней мере к ошибочному суждению о вкусе автора.
      По свидетельству Л.С.Друскиной, "Хармс" читал эту вещь Введенскому и Якову Семеновичу (ее брату). "Выйдя от Хармса, Яков Семенович спросил Введенского:
      - Как тебе "Старуха"?
      На что Введенский ответил:
      - Я ведь не отказался от левого искусства".
      Хармса занимала чудо, чудесное. "Интересно только чудо, как нарушение физической структуры мира", - замечает он в своей записи 1939 года. Он верил в чудо - и при этом сомневался, существует ли оно в жизни. Иногда он сам ощущал себя чудотворцем, который может, но не хочет творить чудеса. Один из часто встречаемых мотивов его произведений сон. Сон как самое удобное состояние, среда для того, чтобы свершались чудеса и чтобы в них можно было поверить. Сон был не только лучшей формой, в которой воплощались мечты персонажей, но и счастливым соединением той трагической разорванности мира, яви, которую Хармс ощущал сильнее всего.
      Эта трагическая разорванность, конфликтность мира и составляет, пожалуй, главный интерес писателя. Как и психология, поведение человека в нем. Что человек диктует себе, или вернее, что мир диктует отдельному человеку.
      К самому Хармсу жизнь становилась все суровее. В 1937 и 1938 годах нередки были дни и недели, когда они с женой жестоко голодали. Не на что было купить даже совсем простую еду. "Я все не прихожу в отчаянье,записывает он 28 сентября 1937 года. - Должно быть, я на что-то надеюсь, и мне кажется, что мое положение лучше, чем оно есть на самом деле. Железные руки тянут меня в яму".
      Но в те же дни и годы, безнадежные по собственному ощущению, он вместе с тем интенсивно работает (рассказ "Связь", например, датирован 14-м сентября 1937 года). Он как художник исследует безнадежность, безвыходность, пишет о ней (рассказ "Сундук" - 30 января 1937 года,сценка "Всестороннее исследование" - 21 июня 1937-го, "О том, как меня посетили вестники" - 22 августа того же года и т.д.). Абсурдность сюжетов этих вещей не поддается сомнению, но также несомненно, что они вышли из-под пера Хармса во времена, когда то,что кажется абсурдным, стало былью.
      Творящие легенду о Хармсе писали, как был изумлен дворник, читая на дверях его квартиры табличку каждый раз с новым именем. Возможно, что так все и было. Но вот подлинная записка, сохранившаяся в архиве Хармса: "У меня срочная работа. Я дома, но никого не принимаю.И даже не разговариваю через дверь. Я работаю каждый день до 7 часов".
      "Срочная работа" у непечатающего писателя! Но он словно знал об отпущенных ему 36 годах жизни. Бывали дни, когда он писал по два-три стихотворения или по два рассказа. И любую, даже маленькую вещь мог несколько раз переделывать и переписывать. Но ни разу после 1928 года не перепетатывал свои стихи и рассказы на пишущей машинке - за ненадобностью. Носить их в редакции было бесполезно. Он знал, что их не возьмут, не напечатают. В дневнике он уговаривает себя не пасть духом, обрести равновесие, чтобы остаться верным избранному пути, даже если приходится плыть против течения. "Жизнь это море, судьба это ветер, а человек это корабль, - размышляет он. - И как хороший рулевой может использовать противный ветер и даже идти против ветра, не меняя курса корабля, так и умный человек может использовать удары судьбы и с каждым ударом приближаться к своей цели. П р и м е р: Человек хотел стать оратором, а судьба отрезала ему язык, и человек онемел. Но он не сдался, а научился показывать дощечку с фразами, написанными большими буквами, и при этом где нужно рычать, а где нужно подвывать и этим воздействовал на слушателей еще более, чем это можно было сделать обыкновенной речью". <...>
      Детская литература уже не могла прокормить Хармса, и они с женой временами жестоко голодали. "Пришло время еще более ужасное для меня, - записывает он 1 июня 1937 года. - В Детиздате придрались к каким-то моим стихам ("Из дома вышел человек..." - Вл.Г.) и начали меня травить. Меня прекратили печатать. Мне не выплачивают деньги, мотивируя какими-то случайными задержками. Я чувствую, что там происходит что-то тайное, злое. Нам нечего есть. Мы страшно голодаем. Я знаю,что мне пришел конец..."
      В среде писателей он чувствует себя чужим. Стихи "На посещение Писательского Дома 24 января 1935 года" начинаются строчками: "Когда оставленный судьбою, Я в двери к вам стучу, друзья, Мой взор темнеет сам собою И в сердце стук унять нельзя..."
      Второй арест, в 1937 году, не сломил его. После скорого освобождения он продолжал творить. Чудо,чудеса врывались в его рассказы и пьесы, приобретая подчас гротесковые, абсурдные формы, но эти формы парадоксальным образом соотносились с той жизнью, которая окружала самого Хармса, и потому даже самые короткие его вещи выглядят художественно и философски законченными.
      Он жил высокой духовной жизнью, пускай его круг ограничивался несколькими друзьями (Введенский, Липавский, Друскин, Олейников.. .). Большая дружба связывала его с художниками: Петром Соколовым, Владимиром Татлиным (он, кстати, талантливо иллюстрировал его книжку "Во-первых и во-вторых"), с Казимиром Малевичем, на смерть которого он отозвался прекрасными стихами, с ученицами Филонова Алисой Порет и Татьяной Глебовой, с музыкантами Исайей Браудо, Марией Юдиной, с Иваном Соллертинским...
      Я нарочно не останавливаюсь на внешнем облике Хармса, столько раз описанном во всех мемуарах, - облике чудака. Нет, мемуаристы этот облик, конечно, не выдумали, не сочинили. Хармс и вправду одевался на обычный взгляд вызывающе, странно, иногда нелепо, но если мы будем говорить только об этом, мы не узнаем о Хармсе ничего. Это все из области легенды и анекдотов о Хармсе. А по сути его внешность могла стоить ему жизни. Вера Кетлинская, которая возглавляла в блокаду ленинградскую писательскую организацию, рассказывала, что ей в начале войны, приходилось несколько раз удостоверять личность Хармса, которого подозрительные граждане, в особенности подростки, принимали из-за его странного вида и одежды (гольфы, необычная шляпа, "цепочка с массой загадочных брелоков вплоть до черепа с костями" и т.д.) за немецкого шпиона. "Двадцать третьего августа, - сообщала в письме от 1 сентября 1941 года М.Малич своему другу Наталии Шанько, эвакуировавшейся на Урал, - Даня уехал к Николаю Макаровичу. Я осталась одна без работы, без денег, с бабушкой на руках. Что со мной будет, я не знаю, но знаю только, что жизнь для меня кончена с его отъездом". "Отъезд," "к Николаю Макаровичу" - что за этим стояло, друзья понимали сразу. Н.М.Олейников был давно арестован и, по слухам, погиб. <...>
      Последние месяцы жизни Хармс провел в тюрьме. [1]
      Уже слабея от голода, его жена, М.В.Малич, пришла в квартиру, пострадавшую от бомбежки, вместе с другом Даниила Ивановича, Я.С.Друскиным, сложила в небольшой чемоданчик рукописи мужа, а также находившиеся у Хармса рукописи Введенского и Николая Олейникова, и этот чемоданчик как самую большую ценность Друскин берег при всех перепитеях эвакуации. Потом, когда в 1944-м году он вернулся в Ленинград, то взял у сестры Хармса, Е.И.Ювачевой, и другую чудом уцелевшую на Надеждинской часть архива.
      В нем были и девять писем к актрисе Ленинградского ТЮЗа (театра А.Брянцева) Клавдии Васильевны Пугачевой, впоследствии артистки Московского театра сатиры и театра имени Маяковского, - при очень небольшой дошедшей до нас эпистолярии Хармса они имеют особенную ценность (ответные письма Пугачевой, к сожалению, не сохранились); рукопись как бы неоконченной повести "Старуха" - самого крупного у Хармса произведения в прозе <...>. Сейчас все эти рукописи, кроме автографа "Старухи" находятся в отделе рукописей и редких книг Государственной публичной библиотеки имени М.Е.Салтыкова-Щедрина в Ленинграде.
      Открытие Даниила Хармса для нашего читателя продолжается.
      
      Владимир Глоцер. --------------
      1. В 1984 году, пишут М.Мейлах и В.Эрль в журнале "Родник" N% 5 за 1988 г., одному из них стало доподлинно известно, что вскоре после ареста, в сентябре 1941 года, Хармс был признан невменяемым и направлен на принудительное лечение в психиатрическую больницу, куда прибыл в конце декабря и где он умер, вероятно, от голода, 2 февраля 1942 года.
      СЛУЧАИ
      1. ГОЛУБАЯ ТЕТРАДЬ N% 10
      ЖИЛ один рыжий человек, у которого не было глаз и ушей. У него не было и волос, так что рыжим его называли условно.
      Говорить он не мог, так как у него не было рта. Носа тоже у него не было.
      У него не было даже рук и ног. И живота у него не было, и спины у него не было, и хребта у него не было, и никаких внутренностей у него не было. Ничего не было! Так что не понятно, о ком идет речь.
      Уж лучше мы о нем не будем больше говорить.
      
      1937
      2. СЛУЧАИ
      Однажды Орлов объелся толченым горохом и умер. А Крылов, узнав об этом, тоже умер. А Спиридонов умер сам собой. А жена Спиридонова упала с буфета и тоже умерла. А дети Спиридонова утонули в пруду. А бабушка Спиридонова спилась и пошла по дорогам. А Михайлов перестал причесываться и заболел паршой. А Круглов нарисовал даму с кнутом и сошел с ума. А Перехрестов получил телеграфом четыреста рублей и так заважничал, что его вытолкали со службы.
      Хорошие люди не умеют поставить себя на твердую ногу.
      
      22 августа {1936года}.
      3. ВЫВАЛИВАЮЩИЕСЯ СТАРУХИ
      Одна старуха от чрезмерного любопытства вывалилась из окна, упала и разбилась.
      Из окна высунулась другая старуха и стала смотреть вниз на разбившуюся, но от чрезмерного любопытства тоже вывалилась из окна, упала и разбилась.
      Потом из окна вывалилась третья старуха, потом четвертая, потом пятая.
      Когда вывалилась шестая старуха, мне надоело смотреть на них, и я пошел на Мальцевский рынок, где, говорят, одному слепому подарили вязаную шаль.
      4. СОНЕТ
      Удивительный случай случился со мной: я вдруг забыл, что идет раньше - 7 или 8.
      Я отправился к соседям и спросил их, что они думают по этому поводу.
      Каково же было их и мое удивление, когда они вдруг обнаружили, что тоже не могут вспомнить порядок счета. 1,2,3,4,5 и 6 помнят, а дальше забыли.
      Мы все пошли в комерческий магазин "Гастроном", что на углу Знаменской и Бассейной улицы, и спросили кассиршу о нашем недоумении. Кассирша грустно улыбнулась, вынула изо рта маленький молоточек и, слегка подвигав носом, сказала:
      - По-моему, семь идет после восьми в том случае, когда восемь идет после семи.
      Мы поблагодарили кассиршу и с радостью выбежали из магазина. Но тут, вдумываясь в слова кассирши, мы опять приуныли, так как ее слова показались нам лишенными всякого смысла.
      Что нам было делать? Мы пошли в Летний сад и стали там считать деревья. Но дойдя в счете до 6-ти, мы остановились и начали спорить: по мнению одних дальше следовало 7, по мнению других - 8.
      Мы спорили бы очень долго, но, по счастию тут со скамейки свалился какой-то ребенок и сломал себе обе челюсти. Это отвлекло нас от нашего спора.
      А потом мы разошлись по домам.
      
      12 нояб<ря> 1935.
      5. ПЕТРОВ И КАМАРОВ
      ПЕТРОВ:
      Эй, Камаров!
      Давай ловить комаров!
      КАМАРОВ:
      Нет, я к этому еще не готов.
      Давай лучше ловить котов!
      6. ОПТИЧЕСКИЙ ОБМАН
      Семен Семенович, надев очки, смотрит на сосну и видит: на сосне сидит мужик и показывает ему кулак.
      Семен Семенович, сняв очки, смотрит на сосну и видит, что на сосне никто не сидит.
      Семен Семенович, надев очки, смотрит на сосну и опять видит, что на сосне сидит мужик и показывает ему кулак.
      Семен Семенович, сняв очки, опять видит, что на сосне никто не сидит.
      Семен Семенович, опять надев очки, смотрит на сосну и опять видит, что на сосне сидит мужик и показывает ему кулак.
      Семен Семенович не желает верить в это явление и считает это явление оптическим обманом.
      
      7. ПУШКИН И ГОГОЛЬ
      Г о г о л ь (падает из-за кулис на сцену и смирно лежит).
      П у ш к и н (выходит, спотыкается об Гоголя и падает): Вот черт! Никак об Гоголя!
      Г о г о л ь (поднимаясь): Мерзопакость какая! Отдохнуть не дадут! (Идет, спотыкается об Пушкина и падает). Никак об Пушкина спотыкнулся!
      П у ш к и н (поднимаясь): Ни минуты покоя! (Идет, спотыкается об Гоголя и падает). Вот черт! Никак опять об Гоголя!
      Г о г о л ь (поднимаясь): Вечно во всем помеха! (Идет, спотыкается об Пушкина и падает). Вот мерзопакость! Опять об Пушкина!
      П у ш к и н (поднимаясь): Хулиганство! Сплошное хулиганство! (Идет, спотыкается об Гоголя и падает). Вот черт! Опять об Гоголя!
      Г о г о л ь (поднимаясь): Это издевательство сплошное! (Идет, спотыкается об Пушкина и падает). Опять об Пушкина!
      П у ш к и н (поднимаясь): Вот черт! Истинно что черт! (Идет, спотыкается об Гоголя и падает). Об Гоголя!
      Г о г о л ь (поднимаясь): Мерзопакость! (Идет, спотыкается об Пушкина и падает). Об Пушкина!
      П у ш к и н (поднимаясь): Вот черт! (Идет, спотыкается об Гоголя и падает за кулисы). Об Гоголя!
      Г о г о л ь (поднимаясь): Мерзопакость! (Уходит за кулисы).
      За сценой слышен голос Гоголя:
      "Об Пушкина!"
      Занавес.
      <1934>
      8. СТОЛЯР КУШАКОВ
      Жил-был столяр. Звали его Кушаков.
      Однажды вышел он из дому и пошел в лавочку, купить столярного клея.
      Была оттепель, и на улице было очень скользко. Столяр прошел несколько шагов, поскользнулся, упал и расшиб себе лоб.
      - Эх! - сказал столяр, встал, пошел в аптеку, купил пластырь и заклеил себе лоб.
      Но когда он вышел на улицу и сделал несколько шагов, он опять поскользнулся, упал и расшиб себе нос.
      - Фу! - сказал столяр, пошел в аптеку, купил пластырь и заклеил пластырем себе нос.
      Потом он опять вышел на улицу, опять поскользнулся, упал и расшиб себе щеку.
      Пришлось опять пойти в аптеку и заклеить пластырем щеку.
      - Вот что, - сказал столяру аптекарь. Вы так часто падаете и расшибаетесь, что я советую ваь купить пластырей несколько штук.
      - Нет, - сказал столяр, - больше не упаду!
      Но когда он вышел на улицу, то опять поскользнулся, упал и расшиб себе подбородок.
      - Паршивая гололедица! - закричал столяр и опять побежал в аптеку.
      - Ну вот видите, - сказал аптекарь, Вот вы опять упали.
      - Нет! - закричал столяр. - Ничего слышать не хочу! Давайте скорее пластырь!
      Аптекарь дал пластырь; столяр заклеил себе подбородок и побежал домой.
      А дома его не узнали и не пустили в квартиру.
      - Я столяр Кушаков! - закричал столяр.
      - Рассказывай! - отвечали из квартиры и заперли дверь на крюк и на цепочку.
      Столяр Кушаков постоял на лестнице, плюнул и пошел на улицу.
      9. СУНДУК
      Человек с тонкой шеей забрался в сундук, закрыл за собой крышку и начал задыхаться.
      - Вот, - говорил, задыхаясь человек с тонкой шеей, - я задыхаюсь в сундуке, потому что у меня тонкая шея. Крышка сундука закрыта и не пускает ко мне воздуха. Я буду задыхаться, но крышку сундука все равно не открою. Постепенно я буду умирать. Я увижу борьбу жизни и смерти. Бой произойдет неестественный, при равных шансах, потому что естественно побеждает смерть, а жизнь, обреченная на смерть, только тщетно борется с врагом, до последней минуты не теряя напрасной надежды. В этой же борьбе, которая произойдет сейчас, жизнь будет знать способ своей победы: для этого жизни надо заставить мои руки открыть крышку сундука. Посмотрим: кто кого? Только вот ужасно пахнет нафталином. Если победит жизнь, я буду вещи в сундуке пересыпать махоркой... Вот началось: я больше не могу дышать. Я погиб, это ясно! Мне уже нет спасения! И ничего возвышенного нет в моей голове. Я задыхаюсь!..
      Ой! Что же это такое? Сейчас что-то произошло, но я не могу понять, что именно. Я что-то видел или что-то слышал...
      Ой! Опять что-то произошло? Боже мой! Мне нечем дышать. Я, кажется, умираю...
      А это еще что такое? Почему я пою? Кажется, у меня болит шея... Но где же сундук? Почему я вижу все, что находится у меня в комнате? Да никак я лежу на полу! А где же сундук?
      Человек с тонкой шеей поднялся с пола и посмотрел кругом. Сундука нигде не было. На стульях и кровати лежали вещи, вынутые из сундука, а сундука нигде не было.
      Человек с тонкой шеей сказал:
      - Значит, жизнь победила смерть неизвестным для меня способом.
      (В черновике приписка: жизнь победила смерть, где именительный падеж, а где винительный).
      
      30 января 1937 года.
      10. СЛУЧАЙ С ПЕТРАКОВЫМ
      Вот однажды Петраков хотел спать лечь, да лег мимо кровати. Так он об пол ударился, что лежит на полу и встать не может.
      Вот Петраков собрал последние силы и встал на четвереньки. А силы его покинули, и он опять упал на живот и лежит.
      Лежал Петраков на полу часов пять. Сначала просто так лежал, а потом заснул.
      Сон подкрепил силы Петракова. Он проснулся совершенно здоровым, встал, прошелся по комнате и лег осторожно на кровать. "Ну, - думает, - теперь посплю". А спать-то уже и не хочется. Ворочается Петраков с боку на бок и никак заснуть не может.
      Вот, собственно, и все.
      11. ИСТОРИЯ ДЕРУЩИХСЯ
      Алексей Алексеевич подмял под себя Андрея Карловича и, набив ему морду, отпустил его.
      Андрей Карлович, бледный от бешенства, кинулся на Алексея Алексеевича и ударил его по зубам.
      Алексей Алексеевич, не ожидая такого быстрого нападения, повалился на пол, а Андрей Карлович сел на него верхом, вынул у себя изо рта вставную челюсть и так обработал ею Алексея Алексеевича, что Алексей Алексеевич поднялся с полу с совершенно искалеченным лицом и рваной ноздрей. Держась руками за лицо, Алексей Алексеевич убежал.
      А Андрей Карлович протер свою вставную челюсть,вставил ее себе в рот и, убедившись, что челюсть пришлась на место, осмотрелся вокруг и, не видя Алексея Алексеевича, пошел его разыскивать.
      <1936>
      12. СОН
      Калугин заснул и увидел сон, будто он сидит в кустах, а мимо кустов проходит милиционер.
      Калугин проснулся, почесал рот и опять заснул, и опять увидел сон, будто он идет мимо кустов, а в кустах притаился и сидит милиционер.
      Калугин проснулся, подложил под голову газету, чтобы не мочить слюнями подушку, и опять заснул, и опять увидел сон, будто он сидит в кустах, а мимо кустов проходит милиционер.
      Калугин проснулся, переменил газету, лег и заснул опять. Заснул и опять увидел сон, будто он идет мимо кустов, а в кустах сидит милиционер.
      Тут Калугин проснулся и решил больше не спать, но моментально заснул и увидел сон, будто он сидит за милиционером, а мимо проходят кусты.
      Калугин закричал и заметался в кровати, но проснуться уже не мог.
      Калугин спал четыре дня и четыре ночи подряд и на пятый день проснулся таким тощим, что сапоги пришлось подвязывать к ногам веревочкой, чтобы они не сваливались. В булочной, где Калугин всегда покупал пшеничный хлеб, его не узнали и подсунули ему полуржаной. А санитарная комиссия, ходя по квартирам и увидя Калугина, нашла его антисанитарным и никуда не годным и приказала жакту выкинуть Калугина вместе с сором.
      Калугина сложили пополам и выкинули его как сор.
      
      13. МАТЕМАТИК
      И АНДРЕЙ СЕМЕНОВИЧ
      МАТЕМАТИК (вынимая из головы шар):
      Я вынул из головы шар.
      Я вынул из головы шар.
      Я вынул из головы шар.
      Я вынул из головы шар.
      АНДРЕЙ СЕМЕНОВИЧ:
      Положь его обратно.
      Положь его обратно.
      Положь его обратно.
      Положь его обратно.
      МАТЕМАТИК:
      Нет, не положу!
      Нет, не положу!
      Нет, не положу!
      Нет, не положу!
      АНДРЕЙ СЕМЕНОВИЧ:
      Ну и не клади.
      Ну и не клади.
      Ну и не клади.
      МАТЕМАТИК:
      Вот и не положу!
      Вот и не положу!
      Вот и не положу!
      АНДРЕЙ СЕМЕНОВИЧ:
      Ну и ладно.
      Ну и ладно.
      Ну и ладно.
      МАТЕМАТИК:
      Вот я и победил!
      Вот я и победил!
      Вот я и победил!
      АНДРЕЙ СЕМЕНОВИЧ:
      Ну победил и успокойся!
      МАТЕМАТИК:
      Нет, не успокоюсь!
      Нет, не успокоюсь!
      Нет, не успокоюсь!
      АНДРЕЙ СЕМЕНОВИЧ: Хоть ты математик, а честное слово, ты не умен.
      МАТЕМАТИК:
      Нет, умен и знаю очень много!
      Нет, умен и знаю очень много!
      Нет, умен и знаю очень много!
      АНДРЕЙ СЕМЕНОВИЧ: Много, да только все ерунду.
      МАТЕМАТИК:
      Нет, не ерунду!
      Нет, не ерунду!
      Нет, не ерунду!
      АНДРЕЙ СЕМЕНОВИЧ: Надоело мне с тобой препираться.
      МАТЕМАТИК:
      Нет, не надоело!
      Нет, не надоело!
      Нет, не надоело!
      (Андрей Семенович досадливо машет рукой и уходит. Математик, постояв минуту, уходит вслед за Андреем Семеновичем).
      Занавес
      1933
      14. МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК,
      УДИВИВШИЙ СТОРОЖА
      - Ишь ты, - сказал сторож, рассматривая муху. - Ведь если ее помазать столярным клеем, то ей, пожалуй, и конец придет. Вот ведь история! От простого клея!
      - Эй ты, леший! - окликнул сторожа молодой человек в желтых перчатках.
      Сторож сразу же понял, что это обращаются к нему, но продолжал смотреть на муху.
      - Не тебе что ли говорят? - крикнул опять молодой человек. - Скотина!
      Сторож раздавил муху пальцем и, не поворачивая головы к молодому человеку, сказал:
      - А ты чего, срамник, орешь-то? Я и так слышу. Нечего орать-то!
      Молодой человек почистил перчатками свои брюки и деликатным голосом спросил:
      - Скажите, дедушка, как тут пройти на небо?
      Сторож посмотрел на молодого человека, прищурил один глаз, потом прищурил другой, потом почесал себе бородку, еще раз посмотрел на молодого человека и сказал:
      - Ну, нечего тут задерживаться, проходите мимо.
      - Извините, - сказал молодой человек, ведь я по срочному делу. Там для меня уже и комната приготовлена.
      - Ладно, - сказал сторож, - покажи билет.
      - Билет не у меня; они говорили, что меня и так пропустят, - сказал молодой человек, заглядывая в лицо сторожу.
      - Ишь ты! - сказал сторож.
      - Так как же? - спросил молодой человек. - Пропустите?
      - Ладно, ладно, - сказал сторож. - Идите.
      - А как пройти-то? Куда? - спросил молодой человек. - Ведь я и дороги-то не знаю.
      - Вам куда нужно? - спросил сторож, делая строгое лицо.
      Молодой человек прикрыл рот ладонью и очень тихо сказал:
      - На небо!
      Сторож наклонился вперед, подвинул правую ногу, чтобы встать потверже, пристально посмотрел на молодого человека и сурово спросил:
      - Ты чего? Ваньку валяешь?
      Молодой человек улыбнулся, поднял руку в желтой перчатке, помахал ею над головой и вдруг исчез.
      Сторож понюхал воздух. В воздухе пахло жжеными перьями.
      - Ишь ты! - сказал сторож, распахнул куртку, почесал себе живот, плюнул в то место, где стоял молодой человек, и медленно пошел в свою сторожку.
      
      15. ЧЕТЫРЕ ИЛЛЮСТРАЦИИ ТОГО, КАК
      НОВАЯ ИДЕЯ ОГОРАШИВАЕТ ЧЕЛОВЕКА,
      К НЕЙ НЕ ПОДГОТОВЛЕННОГО I ПИСАТЕЛЬ: Я писатель! ЧИТАТЕЛЬ: А по-моему, ты говно!
      (Писатель стоит несколько минут, потря
      сенный этой новой идеей и падает замерт
      во. Его выносят.) II
      ХУДОЖНИК: Я художник! РАБОЧИЙ: А по-моему,ты говно!
      (Художник тут же побледнел, как полотно,
      И как тростиночка закачался
      И неожиданно скончался.
      Его выносят.)
      III КОМПОЗИТОР: Я композитор! ВАНЯ РУБЛЕВ: А по-моему, ты говно!
      (Композитор, тяжело дыша, так и осел.
      Его неожиданно выносят.) IV_ ХИМИК: Я химик! ФИЗИК: А по-моему, ты говно!
      (Химик не сказал больше ни слова и тяже
      ло рухнул на пол.)
      16. ПОТЕРИ
      Андрей Андреевич Мясов купил на рынке фитиль и понес его домой.
      По дороге Андрей Андреевич потерял фитиль и зашел в магазин купить полтораста грамм полтавской колбасы. Потом Андрей Андреевич зашел в молокосоюз и купил бутылку кефира, потом выпил в ларьке маленькую кружечку хлебного кваса и встал в очередь за газетой. Очередь была довольно длинная, и Андрей Андреевич простоял в очереди не менее двадцати минут, но, когда он подходил к газетчику, то газеты перед самым его носом кончились.
      Андрей Андреевич потоптался на месте и пошел домой, но по дороге потерял кефир и завернул в булочную, купил французскую булку, но потерял полтавскую колбасу.
      Тогда Андрей Андреевич пошел прямо домой, но по дороге упал, потерял французскую булку и сломал свои пенсне.
      Домой Андрей Андреевич пришел очень злой и сразу лег спать, но долго не мог заснуть, а когда заснул, то увидел сон: будто он потерял зубную щетку и чистит зубы каким-то подсвечником.
      17. МАКАРОВ И ПЕТЕРСЕН
      N% 3
      МАКАРОВ: Тут, в этой книге написано, о наших желаниях и об исполнении их. Прочти эту книгу, и ты поймешь, как суетны наши желания. Ты также поймешь, как легко исполнить желание другого и как трудно исполнить желание свое.
      ПЕТЕРСЕН: Ты что-то заговорил больно торжественно. Так говорят вожди индейцев.
      МАКАРОВ: Эта книга такова, что говорить о ней надо возвышенно. Даже думая о ней, я снимаю шапку.
      ПЕТЕРСЕН: А руки моешь, прежде чем коснуться этой книги.
      МАКАРОВ: Да, и руки надо мыть.
      ПЕТЕРСЕН: Ты и ноги, на всякий случай, вымыл бы!
      МАКАРОВ: Это неостроумно и грубо.
      ПЕТЕРСЕН: Да что же это за книга?
      МАКАРОВ: Название этой книги таинственно...
      ПЕТЕРСЕН: Хи-хи-хи!
      МАКАРОВ: Называется эта книга МАЛГИЛ.
      (Петерсен исчезает)
      МАКАРОВ: Господи! Что же это такое? Петерсен!
      ГОЛОС ПЕТЕРСЕНА: Что случилось? Макаров! Где я?
      МАКАРОВ: Где ты? Я тебя не вижу!
      ГОЛОС ПЕТЕРСЕНА: А ты где? Я тоже тебя не вижу!.. Что это за шары?
      МАКАРОВ: Что же делать? Петерсен, ты слышишь меня?
      ГОЛОС ПЕТЕРСЕНА: Слышу! Но что такое случилось? И что это за шары?
      МАКАРОВ: Ты можешь двигаться?
      ГОЛОС ПЕТЕРСЕНА: Макаров! Ты видишь эти шары?
      МАКАРОВ: Какие шары?
      ГОЛОС ПЕТЕРСЕНА: Пустите!.. Пустите меня!.. Макаров!..
      (Тихо. Макаров стоит в ужасе, потом хва
      тает книгу и раскрывает ее).
      МАКАРОВ (читает): "...Постепенно человек утрачивает свою форму и становится шаром. И став шаром, человек утрачивает все свои желания".
      ЗАНАВЕС.
      1934
      18. СУД ЛИНЧА
      Петров садится на коня и говорит, обращаясь к толпе, речь о том, что будет, если на месте, где находится общественный сад,будет построен американский небоскреб. Толпа слушает и, видимо, соглашается. Петров записывает что-то у себя в записной книжечке. Из толпы выделяется человек среднего роста и спрашивает Петрова, что он записал у себя в записной книжечке. Петров отвечает, что это касается только его самого. Человек среднего роста наседает. Слово за слово, и начинается распря. Толпа принимает сторону человека среднего роста, и Петров, спасая свою жизнь, погоняет коня и скрывается за поворотом. Толпа волнуется и, за неимением другой жертвы, хватает человека среднего роста и отрывает ему голову. Оторванная голова катится по мостовой и застревает в люке для водостока. Толпа, удовлетворив свои страсти, расходится.
      
      19. ВСТРЕЧА
      Вот однажды один человек пошел на службу, да по дороге встретил другого человека, который, купив польский батон, направлялся к себе восвояси.
      Вот, собственно, и все.
      20. НЕУДАЧНЫЙ СПЕКТАКЛЬ
      На сцену выходит Петраков-Горбунов, хо
      чет что-то сказать, но икает. Его начи
      нает рвать. Он уходит.
      Выходит Притыкин.
      П р и т ы к и н: Уважаемый Петраков-Горбунов должен сооб... (Его рвет, и он убегает).
      Выходит Макаров.
      М а к а р о в: Егор... (Макарова рвет. Он убегает.)
      Выходит Серпухов.
      С е р п у х о в: Чтобы не быть... (Его рвет, он убегает).
      Выходит Курова.
      К у р о в а: Я была бы... (Ее рвет, она убегает).
      Выходит маленькая девочка.
      М а л е н ь к а я д е в о ч к а:
      - Папа просил передать вам всем, что театр закрывается. Нас всех тошнит.
      
      Занавес
      21. ТЮК!
      Лето, письменный стол. Направо дверь. На столе картина. На картине нарисована лошадь, а в зубах у лошади цыган. Ольга Петровна колет дрова. При каждом ударе с носа Ольги Петровны соскакивает пенсне. Евдоким Осипович сидит в креслах и курит.
      О л ь г а П е т р о в н а (ударяет колуном по полену, которое, однако, нисколько не раскалывается).
      Е в д о к и м О с и п о в и ч. Тюк!
      О л ь г а П е т р о в н а. (Надевая пенсне, бьет по полену).
      Е в д о к и м О с и п о в и ч. Тюк!
      Е в д о к и м О с и п о в и ч (Надевая пенсне). Евдоким Осипович! Я вас прошу, не говорите этого слова "тюк".
      Е в д о к и м О с и п о в и ч. Хорошо, хорошо.
      О л ь г а П е т р о в н а (Ударяет колуном по полену).
      Е в д о к и м О с и п о в и ч. Тюк!
      О л ь г а П е т р о в н а (надевая пенсне). Евдоким Осипович! Вы обещали не говорить этого слова "тюк".
      Е в д о к и м О с и п о в и ч. Хорошо, чорошо, Ольга Петровна! Больше не буду.
      О л ь г а П е т р о в н а (Ударяет колуном по полену).
      Е в д о к и м О с и п о в и ч. Тюк!
      О л ь г а П е т р о в н а (надевая пенсне) Это безобразие! Взрослый пожилой человек и не понимает простой человеческой просьбы!
      Е в д о к и м О с и п о в и ч. Ольга Петровна! Вы можете спокойно продолжать вашу работу. Я больше мешать не буду.
      О л ь г а П е т р о в н а . Ну я прошу вас, я очень прошу вас: дайте мне расколоть хотя бы это полено.
      Е в д о к и м О с и п о в и ч. Колите, конечно, колите!
      О л ь г а П е т р о в н а (Ударяет колуном по полену).
      Е в д о к и м О с и п о в и ч. Тюк!
      Ольга Петровна роняет колун, открывает рот, но ничего не может сказать. Евдоким Осипович встает с кресел, оглядывает Ольгу Петровну с головы до ног и медленно уходит. Ольга Петровна стоит неподвижно с открытым ртом и смотрит на удаляющегося Евдокима Осиповича.
      Занавес медленно опускается.
      22. ЧТО ТЕПЕРЬ ПРОДАЮТ
      В МАГАЗИНАХ
      Коратыгин пришел к Тикакееву и не застал его дома.
      А Тикакеев в это время был в магазине и покупал там сахар, мясо и огурцы.
      Коратыгин потолкался возле дверей Тикакеева и собрался уже писать записку, вдруг смотрит, идет сам Тикакеев и несет в руках клеенчатую кошелку.
      Коратыгин увидел Тикакеева и кричит ему:
      - А я вас уже целый час жду!
      - Неправда, - говорит Тикакеев, - я всего двадцать пять минут, как из дома.
      - Ну, уж этого я не знаю, - сказал Коратыгин, - а только я тут уже целый час.
      - Не врите! - сказал Тикакеев. - Стыдно врать.
      - Милостивейший государь! - сказал Коратыгин. - Потрудитесь выбирать выражения.
      - Я считаю... - начал было Тикакеев, но его перебил Коратыгин.
      - Если вы считаете.. - сказал он, но тут Коратыгина перебил Тикакеев и сказал:
      - Сам-то ты хорош!
      Эти слова так взбесили Коратыгина, что он зажал пальцем одну ноздрю, а другой сморкнулся в Тикакеева.
      Тогда Тикакеев выхватил из кошелки самый большой огурец и ударил им Коратыгина по голове.
      Коратыгин схватился руками за голову, упал и умер.
      Вот какие большие огурцы продаются теперь в магазинах!
      
      23. МАШКИН УБИЛ КОШКИНА
      Товарищ Кошкин танцевал вокруг товарища Машкина.
      Товарищ Машкин следил за товарищем Кошкиным.
      Товарищ Кошкин оскорбительно махал руками и противно выворачивал ноги.
      Товарищ Машкин нахмурился.
      Товарищ Кошкин пошевелил животом и притопнул правой ногой.
      Товарищ Машкин вскрикнул и кинулся на товарища Кошкина.
      Товарищ Кошкин попробовал убежать, но спотыкнулся и был настигнут товарищем Машкиным.
      Товарищ Машкин ударил кулаком по голове товарища Кошкина.
      Товарищ Кошкин вскрикнул и упал на четвереньки.
      Товарищ Машкин двинул товарища Кошкина ногой под живот и еще раз ударил его кулаком по затылку.
      Товарищ Кошкин растянулся на полу и умер.
      Машкин убил Кошкина.
      24. СОН ДРАЗНИТ ЧЕЛОВЕКА
      Марков снял сапоги и, вздохнув, лег на диван.
      Ему хотелось спать, но как только он закрывал глаза, желание спать моментально проходило. Марков открывал глаза и тянулся рукой за книгой, но сон опять налетал на него, и, не дотянувшись до книги, Марков ложился и снова закрывал глаза. Но лишь только глаза закрывались, сон улетал опять, и сознание становилось таким ясным, что Марков мог в уме решать алгебраические задачи на уравнения с двумя неизвестными.
      Долго мучился Марков, не зная, что ему делать: спать или бодрствовать? Наконец измучившись и возненавидев самого себя и свою комнату, Марков надел пальто и шляпу, взял в руки трость и вышел на улицу. Свежий ветерок успокоил Маркова, ему стало радостнее на душе и захотелось вернуться обратно к себе в комнату.
      Войдя в свою комнату, он почувствовал в теле приятную усталость и захотел спать. Но только он лег на диван и закрыл глаза, - сон моментально испарился.
      С бешенством вскочил Марков с дивана и, без шапки и без пальто, помчался по направлению к Таврическому саду.
      
      25. ОХОТНИКИ
      На охоту поехало шесть человек, а вернулось-то только четыре.
      Двое-то не вернулось.
      Окнов, Козлов, Стрючков и Мотыльков благополучно вернулись домой, а Широков и Каблуков погибли на охоте.
      Окнов целый день ходил потом расстроенный и даже не хотел ни с кем разговаривать. Козлов неотступно ходил следом за Окновым и приставал к нему с различными вопросами, чем и довел Окнова до высшей точки раздражения.
      КОЗЛОВ: Хочешь закурить?
      ОКНОВ: Нет.
      КОЗЛОВ: Хочешь, я тебе принесу вон ту вон штуку?
      ОКНОВ: Нет.
      КОЗЛОВ: Может быть, хочешь, я тебе расскажу что-нибудь смешное?
      ОКНОВ: Нет.
      КОЗЛОВ: Ну, хочешь пить? У меня вот тут есть чай с коньяком.
      ОКНОВ: Мало того, что я тебя сейчас этим камнем по затылку ударил, я тебе еще оторву ногу.
      СТРЮЧКОВ и МОТЫЛЬКОВ: Что вы делаете? Что вы делаете?
      КОЗЛОВ: Приподнимите меня с земли.
      МОТЫЛЬКОВ: Ты не волнуйся, рана заживет.
      КОЗЛОВ: А где Окнов?
      ОКНОВ (отрывая Козлову ногу): Я тут, недалеко!
      КОЗЛОВ: Ох, матушки! Спа-па-си!
      СТРЮЧКОВ и МОТЫЛЬКОВ: Никак он ему и ногу оторвал!
      ОКНОВ: Оторвал и бросил вон туда!
      СТРЮЧКОВ: Это злодейство!
      ОКНОВ: Что-о?
      СТРЮЧКОВ: ... ейство...
      ОКНОВ: Ка-а-ак?
      СТРЮЧКОВ: Нь...нь...нь...никак.
      КОЗЛОВ: Как же я дойду до дому?
      МОТЫЛЬКОВ: Не беспокойся, мы тебе приделаем деревяшку.
      СТРЮЧКОВ: Ты на одной ноге стоять можешь?
      КОЗЛОВ: Могу, но не очень-то.
      СТРЮЧКОВ: Ну, мы тебя поддержим.
      ОКНОВ: Пустите меня к нему!
      СТРЮЧКОВ: Ой нет, лучше уходи!
      ОКНОВ: Нет, пустите!.. Пустите!.. Пусти... Вот, что я хотел сделать.
      СТРЮЧКОВ и МОТЫЛЬКОВ: Какой ужас!
      ОКНОВ: Ха-ха-ха!
      МОТЫЛЬКОВ: А где же Козлов?
      СТРЮЧКОВ: Он уполз в кусты.
      МОТЫЛЬКОВ: Козлов, ты тут?
      КОЗЛОВ: Шаша!..
      МОТЫЛЬКОВ: Вот ведь до чего дошел!
      СТРЮЧКОВ: Что же с ним делать?
      МОТЫЛЬКОВ: А тут уж ничего с ним не поделаешь. По-моему, его надо просто удавить. Козлов! А, Козлов? Ты меня слышишь?
      КОЗЛОВ: Ох, слышу, да плохо.
      МОТЫЛЬКОВ: Ты, брат, не горюй. Мы сейчас тебя удавим. Постой!.. Вот... Вот... Вот...
      СТРЮЧКОВ: Вот сюда вот еще! Так! Так! Так! Ну-ка еще... Ну, теперь готово!
      МОТЫЛЬКОВ: Теперь готово!
      ОКНОВ: Господи, благослови!
      26. ИСТОРИЧЕСКИЙ ЭПИЗОД
      В.Н.Петрову
      Иван Иванович Сусанин (то самое историческое лицо, которое положило свою жизнь за царя и впоследствии было воспето оперой Глинки) зашел однажды в русскую харчевню и, сев за стол, потребовал себе антрекот. Пока хозяин харчевни жарил антрекот, Иван Иванович закусил свою бороду зубами и задумался: такая у него была привычка.
      Прошло 35 колов времени, и хозяин принес Ивану Ивановичу антрекот на круглой деревянной дощечке. Иван Иванович был голоден и по обычаю того времени схватил антрекот руками и начал его есть. Но, торопясь утолить свой голод, Иван Иванович так жадно набросился на антрекот, что забыл вынуть изо рта свою бороду и съел антрекот с куском своей бороды.
      Вот тут-то и произошла неприятность, так как не прошло и пятнадцатим колов времени, как в животе у Ивана Ивановича начались сильные рези. Иван Иванович вскочил из-за стола и кинулся на двор. Хозяин крикнул было Ивану Ивановичу: "Зри, како твоя борода клочна", - но Иван Иванович, не обращая ни на что внимания, выбежал во двор.
      Тогда боярин Ковшегуб, сидящий в углу харчевни и пьющий сусло, ударил кулаком по столу и вскричал: "Кто есть сей?" А хозяин, низко кланяясь, ответил боярину: "Сие есть наш патриот Иван Иванович Сусанин". - "Во как!" - сказал боярин, допивая свое сусло.
      "Не угодно ли рыбки?" - спросил хозяин. "Пошел ты к бую!" - крикнул боярин и пустил в хозяина ковшом. Ковш просвистел возле хозяйской головы, вылетел через окно на двор и хватил по зубам сидящего орлом Ивана Ивановича. Иван Иванович схватился рукой за щеку и повалился на бок.
      Тут справа из сарая выбежал Карп и, перепрыгнув через корыто, на котором среди помоев лежала свинья, с криком побежал к воротам. Из харчевни выглянул хозяин. "Чего ты орешь?" - спросил он Карпа. Но Карп, ничего не отвечая, убежал.
      Хозяин вышел на двор и увидел Сусанина, лежащего неподвижно на земле. Хозяин подошел поближе и заглянул ему в лицо. Сусанин пристально глядел на хозяина. "Так ты жив?" спросил хозяин. "Жив, да тилько страшусь, что меня еще чем-нибудь ударят", - сказал Сусанин. "Нет, - сказал хозяин, - не страшись. Это тебя боярин Ковшегуб чуть не убил, а теперь он ушедши". "Ну и слава тебе, Боже, - сказал Иван Сусанин, поднимаясь с земли. Я человек храбрый, да тилько зря живот покладать не люблю. Вот и приник к земле и ждал, что дальше будет. Чуть чего, я бы на животе до самой Елдыриной слободы бы уполз. Евона как щеку разнесло. Батюшки! Полбороды отхватило!".. "Это у тебя еще раньше было",сказал хозяин. "Как это так раньше? - вскричал патриот Сусанин. - Что же, по-твоему, я так с клочной бородой ходил?" "Ходил",- сказал хозяин. "Ах ты, мяфа", - проговорил Иван Сусанин. Хозяин зажмурил глаза и, размахнувшись со всего маху, звезданул Сусанина по уху. Патриот Сусанин рухнул на землю и замер. "Вот тебе! Сам ты мяфа!" - сказал хозяин и удалился в харчевню.
      Несколько колов времени Сусанин лежал на земле и прислушивался, но, не слыша ничего подозрительного, осторожно приподнял голову и осмотрелся. На дворе никого не было, если не считать свиньи, которая вывалившись из корыта, валялась теперь в грязной луже. Иван Сусанин, озираясь, подобрался к воротам. Ворота, по счастью, были открыты, и патриот Иван Сусанин, извиваясь по земле, как червь, пополз по направлению к Елдыриной слободе.
      Вот эпизод из жизни знаменитого исторического лица, которое положило свою жизнь за царя и было впоследствии воспето в опере Глинки.
      27. ФЕДЯ ДАВИДОВИЧ
      Федя долго подкрадывался к масленке и, наконец, улучив момент, когда жена нагнулась, чтобы состричь на ноге ноготь, быстро, одним движением вынул из масленки все масло и сунул его к себе в рот. Закрывая масленку, Федя нечаянно звякнул крышкой. Жена сейчас же выпрямилась и, увидя пустую масленку, указала на нее ножницами и строго сказала:
      - Масла в масленке нет. Где оно?
      Федя сделал удивленные глаза и, вытянув шею, заглянул в масленку.
      - Это масло у тебя во рту, - сказала жена, показывая ножницами на Федю.
      Федя отрицательно покачал головой.
      - Ага, сказала жена. - Ты молчишь и мотаешь головой, потому что у тебя рот набит маслом.
      Федя вытаращил глаза и замахал на жену руками, как бы говоря: "Что ты, что ты, ничего подобного!". Но жена сказала:
      - Ты врешь. Открой рот.
      - Мм, - сказал Федя.
      - Открой рот, - повторила жена.
      Федя растопырил пальцы и замычал, как бы говоря: "Ах да, совсем было забыл; сейчас приду", - и встал, собираясь выйти из комнаты.
      - Стой! - крикнула жена.
      Но Федя прибавил шагу и скрылся за дверью. Жена кинулась за ним, но около двери остановилась, так как была голой и в таком виде не могла выйти в коридор, где ходили другие жильцы этой квартиры.
      - Ушел, - сказала жена, садясь на диван. - Вот черт!
      А Федя, дойдя по коридору до двери, на которой висела надпись: "Вход категорически воспрещен", открыл эту дверь и вошел в комнату. Комната, в которую вошел Федя, была узкой и длинной, с окном, завешенным грязной бумагой. В комнате справа у стены стояла грязная ломаная кушетка, а у окна стол, который был сделан из доски, положенной одним концом на ночной столик, а другим на спинку стула. На стене висела двойная полка, на которой лежало неопределенно что. Больше в комнате ничего не было, если не считать лежащего на кушетке человека с бледно-зеленым лицом, одетого в длинный и рваный коричневый сюртук и в черные нанковые штаны, из которых торчали чисто вымытые босые ноги. Человек этот не спал и пристально смотрел на вошедшего.
      Федя поклонился, шаркнул ножкой и, вынув пальцем изо рта масло, показал его лежащему человеку.
      - Полтора, - сказал хозяин комнаты, не меняя позы.
      - Маловато, - сказал Федя.
      - Хватит, - сказал хозяин комнаты.
      - Ну ладно, - сказал Федя и, сняв масло с пальца, положил его на полку.
      - За деньгами придешь завтра утром, сказал хозяин.
      - Ой,что вы! - вскричал Федя. - Мне ведь их сейчас нужно. И ведь полтора рубля всего...
      - Пошел вон, - сухо сказал хозяин, и Федя на цыпочках выбежал из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь.
      28. АНЕКДОТЫ ИЗ ЖИЗНИ ПУШКИНА
      1. Пушкин был поэтом и все что-то писал. Однажды Жуковский застал его за писанием и громко воскликнул:
      - Да никако ты писака!
      С тех пор Пушкин очень полюбил Жуковского и стал называть его по-приятельски Жуковым.
      2. Как известно, у Пушкина никогда не росла борода. Пушкин очень этим мучился и всегда завидовал Захарьину, у которого, наоборот, борода росла вполне прилично. "У него растет, а у меня не растет", - частенько говаривал Пушкин, показывая ногтями на Захарьина. И всегда был прав.
      3. Однажды Петрушевский сломал свои часы и послал за Пушкиным. Пушкин пришел, осмотрел часы Петрушевского и положил их обратно на стол. "Что скажешь, брат Пушкин?" спросил Петрушевский. "Стоп машина", - сказал Пушкин.
      4. Когда Пушкин сломал себе ноги, то стал передвигаться на колесах. Друзья любили дразнить Пушкина и хватали его за эти колеса. Пушкин злился и писал про друзей ругательные стихи. Эти стихи он называл "эпиграммами".
      5. Лето 1829 года Пушкин провел в деревне. Он вставал рано утром, выпивал жбан парного молока и бежал к реке купаться. Выкупавшись в реке, Пушкин ложился на траву и спал до обеда. После обеда Пушкин спал в гамаке. При встрече с вонючими мужиками Пушкин кивал им головой и зажимал пальцами свой нос. А вонючие мужики ломали свои шапки и говорили: "Это ничаво".
      6. Пушкин любил кидаться камнями. Как увидит камни, так и начнет ими кидаться. Иногда так разойдется, что стоит весь красный, руками машет, камнями кидается, просто ужас!
      7. У Пушкина было четыре сына и все идиоты. Один не умел даже сидеть на стуле и все время падал. Пушкин-то и сам довольно плохо сидел на стуле. Бывало, сплошная умора: сидят они за столом; на одном конце Пушкин все время падает со стула, а на другом конце - его сын. Просто хоть святых вон выноси!
      29. НАЧАЛО ОЧЕНЬ ХОРОШЕГО
      ЛЕТНЕГО ДНЯ
      (СИМФОНИЯ)
      Чуть только прокричал петух, Тимофей выскочил из окошка на улицу и напугал всех, кто проходил в это время по улице. Крестьянин Харитон остановился, поднял камень и пустил им в Тимофея. Тимофей куда-то исчез.
      - Вот ловкач! - закричало человеческое стадо, и некто Зубов разбежался и со всего маху двинулся головой о стенку.
      - Эх! - вскрикнула баба с флюсом. Но Комаров сделал этой бабе тепель-тапель, и баба с воем убежала в подворотню.
      Мимо шел Фетелюшин и посмеивался. К нему подошел Комаров и сказал:
      - Эй ты, сало, - и ударил Фетелюшина по животу. Фетелюшин прислонился к стене и начал икать.
      Ромашкин плевался сверху из окна, стараясь попасть в Фетелюшина. Тут же невдалеке носатая баба била корытом своего ребенка. А молодая толстенькая мать терла хорошенькую девочку лицом о кирпичную стенку.
      Маленькая собачка, сломав тоненькую ножку, валялась на панели.
      Маленький мальчик ел из плевательницы какую-то гадость.
      У бакалейного магазина стояла очередь за сахаром. Бабы громко ругались и толкали друг друга кошелками.
      Крестьянин Харитон, напившись денатурата, стоял перед бабами с растегнутыми штанами и произносил нехорошие слова.
      Таким образом начинался хороший летний день.
      30. ПАКИН И РАКУКИН
      - Ну ты, не очень фрякай! - сказал Пакин Ракукину.
      Ракукин сморщил нос и недоброжелательно посмотрел на Пакина.
      - Что глядишь? Не узнал? - спросил Пакин.
      Ракукин пожевал губами и, с возмущением повернувшись на своем вертящемся кресле,стал смотреть в другую сторону. Пакин побарабанил пальцами по своему колену и сказал:
      - Вот дурак! Хорошо бы его по затылку палкой хлопнуть.
      Ракукин встал и пошел из комнаты, но Пакин быстро вскочил, догнал Ракукина и сказал:
      - Постой! Куда помчался? Лучше сядь, и я тебе покажу кое-что.
      Ракукин остановился и недоверчиво посмотрел на Пакина.
      - Что, не веришь? - спросил Пакин.
      - Верю, - сказал Ракукин.
      - Тогда садись вот сюда, в это кресло, сказал Пакин.
      И Ракукин сел обратно в свое вертящееся кресло.
      - Ну вот, - сказал Пакин, - чего сидишь в кресле, как дурак?
      Ракукин подвигал ногами и быстро замигал глазами.
      - Не мигай, - сказал Пакин.
      Ракукин перестал мигать глазами и, сгорбившись, втянул голову в плечи.
      - Сиди прямо, - сказал Пакин.
      Ракукин, продолжая сидеть сгорбившись, выпятил живот и вытянул шею.
      - Эх, - сказал Пакин, - так бы и шлепнул тебя по подрыльнику!
      Ракукин икнул, надул щеки и потом осторожно выпустил воздух через ноздри.
      - Ну ты, не фрякай! - сказал Пакин Ракукину.
      Ракукин еще больше вытянул шею и опять быстро-быстро замигал глазами.
      Пакин сказал:
      - Если ты, Ракукин, сейчас не перестанешь мигать, я тебя ударю ногой по грудям.
      Ракукин, чтобы не мигать, скривил челюсти и еще больше вытянул шею, и закинул назад голову.
      - Фу, какой мерзостный у тебя вид, сказал Пакин. - Морда как у курицы, шея синяя, просто гадость.
      В это время голова Ракукина закидывалась назад все дальше и дальше и, наконец, потеряв напряжение, свалилась на спину.
      - Что за черт! - воскликнул Пакин. - Это что еще за фокусы?
      Если посмотреть от Пакина на Ракукина, то можно было подумать, что Ракукин сидит вовсе без головы. Кадык Ракукина торчал вверх. Невольно хотелось думать, что это нос.
      - Эй, Ракукин! - сказал Пакин.
      Ракукин молчал.
      - Ракукин! - повторил Пакин.
      Ракукин не отвечал и продолжал сидеть без движения.
      - Так, - сказал Пакин, - подох Ракукин.
      Пакин перекрестился и на цыпочках вышел из комнаты.
      Минут четырнадцать спустя из тела Ракукина вылезла маленькая душа и злобно посмотрела на то место, где недавно сидел Пакин. Но тут из-за шкапа вышла высокая фигура ангела смерти и, взяв за руку ракукинскую душу, повела ее куда-то, прямо сквозь дома и стены. Ракукинская душа бежала за ангелом смерти, поминутно злобно оглядываясь. Но вот ангел смерти поддал ходу, и ракукинская душа, подпрыгивая и спотыкаясь, исчезла вдали за поворотом.
      31. БАСНЯ
      Один человек небольшого роста сказал: "Я согласен на все, только бы быть капельку повыше". Только он это сказал, как смотрит перед ним волшебница. А человек небольшого роста стоит и от страха ничего сказать не может.
      "Ну?" - говорит волшебница. А человек небольшого роста стоит и молчит. Волшебница исчезла. Тут человек небольшого роста начал плакать и кусать себе ногти. Сначала на руках ногти сгрыз, а потом на ногах.
      * * *
      Читатель, вдумайся в эту басню, и тебе станет не по себе.
      32.
      Два человека разговорились. Причем один человек заикался на гласных, а другой на гласных и согласных.
      Когда они кончили говорить, стало очень приятно - будто потушили примус.
      33.
      АНТОН ГАВРИЛОВИЧ НЕМЕЦКИЙ бегает в халате по комнате. Он размахивает коробочкой, показывает на нее пальцем и очень, очень рад.
      Антон Гаврилович звонит в колокольчик, входит слуга и приносит кадку с землей.
      Антон Гаврилович достает из коробочки боб и сажает его в кадку. Сам же Антон Гаврилович делает руками замечательные движения. Из кадки растет дерево.
      (1931?)
      34. СИМФОНИЯ N% 2
      Антон Михайлович плюнул, сказал "эх", опять плюнул, опять сказал "эх", опять плюнул, опять сказал "эх" и ушел. И Бог с ним. Расскажу лучше про Илью Павловича.
      Илья Павлович родился в 1883 году в Константинополе. Еще маленьким мальчиком его перевезли в Петербург, и тут он окончил немецкую школу на Кирочной улице. Потом он служил в каком-то магазине, потом еще чегото делал, а в начале революции эмигрировал за границу. Ну и Бог с ним. Я лучше расскажу про Анну Игнатьевну.
      Но про Анну Игнатьевну рассказать не так-то просто. Во-первых, я о ней почти ничего не знаю, а во-вторых, я сейчас упал со стула и забыл, о чем собирался рассказывать. Я лучше расскажу о себе.
      Я высокого роста, неглупый, одеваюсь изящно и со вкусом, не пью, на скачки не хожу, но к дамам тянусь. И дамы не избегают меня. Даже любят, когда я с ними гуляю. Серафима Измайловна неоднократно приглашала меня к себе, и Зинаида Яковлевна тоже говорила, что она всегда рада меня видеть. Но вот с Мариной Петровной у меня вышел забавный случай, о котором я и хочу рассказать. Случай вполне обыкновенный, но все же забавный, ибо Марина Петровна благодаря мне совершенно облысела, как ладонь. Случилось это так: пришел я однажды к Марине Петровне, а она трах! - и облысела. Вот и все.
      9 - 10 июня 1941 года. ГРИГОРЬЕВ (ударяя Семенова по морде): Вот
      вам и зима настала. Пора печи топить.
      Как по-вашему? СЕМЕНОВ: По-моему, если отнестись серьезно
      к вашему замечанию, то, пожалуй, дейст
      вительно, пора затопить печку. ГРИГОРЬЕВ (ударяя Семенова по морде): А как
      по-вашему, зима в этом году будет холод
      ная или теплая? СЕМЕНОВ: Пожалуй, судя по тому, что лето бы
      ло дождливое, то зима всегда холодная. ГРИГОРЬЕВ (ударяя Семенова по морде): А вот
      мне никогда не бывает холодно. СЕМЕНОВ: Это совершенно правильно, что вы
      говорите, что вам не бывает холодно. У
      вас такая натура. ГРИГОРЬЕВ (ударяя Семенова по морде): Я не
      зябну. СЕМЕНОВ: Ох! ГРИГОРЬЕВ (ударяя Семенова по морде): Что
      ох? СЕМЕНОВ (держась за щеку): Ох! Лицо болит! ГРИГОРЬЕВ: Почему болит? (И с этими словами
      хвать Семенова по морде). СЕМЕНОВ (падая со стула): Ох! Сам не знаю! ГРИГОРЬЕВ (ударяя Семенова ногой по морде):
      У меня ничего не болит. СЕМЕНОВ: Я тебя, сукин сын, отучу драться
      (пробует встать). ГРИГОРЬЕВ (ударяя Семенова по морде): Тоже,
      учитель нашелся! СЕМЕНОВ (валится на спину): Сволочь, парши
      вая! ГРИГОРЬЕВ: Ну ты, выбирай выражения полег
      че! СЕМЕНОВ (силясь подняться): Я, брат,долго
      терпел. Но хватит. ГРИГОРЬЕВ (ударяя Семенова каблуком по мор
      де): Говори, говори! Послушаем. СЕМЕНОВ (валится на спину): Ох! <...>
      36. ПРОИСШЕСТВИЕ НА УЛИЦЕ
      Однажды один человек соскочил с трамвая, да так неудачно, что попал под автомобиль. Движение уличное остановилось, и милиционер принялся выяснять, как произошло несчастье. Шофер долго что-то объяснял, показывая пальцами на передние колеса автомобиля. Милиционер ощупал эти колеса и записал в книжечку название улицы. Вокруг собралась довольно многочисленная толпа. Какой-то человек с тусклыми глазами все время сваливался с тумбы. Какая-то дама все оглядывалась на другую даму, а та, в свою очередь, все оглядывалась на первую даму. Потом толпа разошлась и уличное движение восстановилось.
      Гражданин с тусклыми глазами еще долго сваливался с тумбы, но наконец и он, отчаявшись, видно, утвердиться на тумбе, лег просто на тротуар. В это время какой-то человек, несший стул, со всего размаха угодил под трамвай. Опять пришел милиционер, опять собралась толпа и остановилось уличное движение. И гражданин с тусклыми глазами опять начал сваливаться с тумбы.
      Ну, а потом опять все стало хорошо, и даже Иван Семенович Карпов завернул в столовую.
      37. ПОБЕДА МЫШИНА
      Мышину сказали: "Эй, Мышин, вставай!"
      Мышин сказал: "Не встану", - и продолжал лежать на полу.
      Тогда к Мышину подошел Кулыгин и сказал:
      "Если ты, Мышин, не встанешь, я тебя заставлю встать". "Нет", - сказал Мышин, продолжая лежать на полу. К Мышину подошла Селезнева и сказала: "Вы, Мышин, вечно валяетесь на полу в коридоре и мешаете нам ходить взад и вперед".
      - Мешал и буду мешать, - сказал Мышин.
      - Ну знаете, - сказал Коршунов, но его перебил Кулыгин и сказал:
      - Да чего тут долго разговаривать! Звоните в милицию.
      Позвонили в милицию и вызвали милиционера.
      Через полчаса пришел милиционер с дворником.
      - Чего у вас тут? - спросил милиционер.
      - Полюбуйтесь, - сказал Коршунов, но его перебил Кулыгин и сказал:
      - Вот. Этот гражданин все время лежит тут на полу и мешает нам ходить по коридору. Мы его и так и эдак...
      Но тут Кулыгина перебила Селезнева и сказала:
      - Мы его просили уйти, а он не уходит.
      - Да, - сказал Коршунов.
      Милиционер подошел к Мышину.
      - Вы, гражданин, зачем тут лежите? сказал милиционер.
      - Отдыхаю, - сказал Мышин.
      - Здесь, гражданин, отдыхать не годится, - сказал милиционер. - Вы где, гражданин, живете?
      - Тут, - сказал Мышин.
      - Где ваша комната? - спросил милиционер.
      - Он прописан в нашей квартире, а комнаты не имеет, - сказал Кулыгин.
      - Обождите, гражданин, - сказал милиционер, - я сейчас с ним говорю. Гражданин, где вы спите?
      - Тут, - сказал Мышин.
      - Позвольте, - сказал Коршунов, но его перебил Кулыгин и сказал:
      - Он даже кровати не имеет и валяется на голом полу.
      - Они давно на него жалуются, - сказал дворник.
      - Совершенно невозможно ходить по коридору, - сказала Селезнева. - Я не могу вечно шагать через мужчину. А он нарочно ноги вытянет, да еще руки вытянет, да еще на спину ляжет и глядит. Я с работы усталая прихожу, мне отдых нужен.
      - Присовокупляю, - сказал Коршунов, но его перебил Кулыгин и сказал:
      - Он и ночью здесь лежит. Об него в темноте все спотыкаются. Я через него одеяло свое разорвал.
      Селезнева сказала:
      - У него вечно из кармана какие-то гвозди вываливаются. Невозможно по коридору босой ходить, того и гляди ногу напорешь.
      - Они давеча хотели его керосином пожечь, - сказал дворник.
      - Мы его керосином облили, - сказал Коршунов, но его перебил Кулыгин и сказал:
      - Мы его только для страха облили, а поджечь и не собирались.
      - Да я бы не позволила в своем присутствии живого человека жечь, - сказала Селезнева.
      - А почему этот гражданин в коридоре лежит? - спросил вдруг милиционер.
      - Здрасьте-пожалуйста! - сказал Коршунов, но Кулыгин его перебил и сказал:
      - А потому что у него нет другой жилплощади: вот в этой комнате я живу, в той вот они, в этой - вот он, а уж Мышин в коридоре живет.
      - Это не годится, - сказал милиционер. Надо, чтобы все на своей жилплощади лежали.
      - А у него нет другой жилплощади, как в коридоре, - сказал Кулыгин.
      - Вот именно, - сказал Коршунов.
      - Вот он вечно тут и лежит, - сказала Селезнева.
      - Это не годится, - сказал милиционер и ушел вместе с дворником.
      Коршунов подскочил к Мышину.
      - Что? - закричал он. - Как вам это по вкусу пришлось?
      - Подождите, - сказал Кулыгин и, подойдя к Мышину, сказал. - Слышал, чего говорил милиционер? Вставай с полу.
      - Не встану, - сказал Мышин, продолжая лежать на полу.
      - Он теперь нарочно и дальше будет вечно тут лежать, - сказала Селезнева.
      - Определенно, - сказал с раздражением Кулыгин.
      И Коршунов сказал:
      - Я в этом не сомневаюсь. Parfaifemenf!
      38. ПЬЕСА
      ШАШКИН (стоя посредине сцены): У меня сбежала жена. Ну что же тут поделаешь? Все равно, коли сбежала, так уж не вернешь. Надо быть философом и мудро воспринимать всякое событие. Счастлив тот, кто обладает мудростью. Вот Куров этой мудростью не обладает, а я обладаю. Я в Публичной библиотеке два раза книгу читал. Очень умно там обо всем написано.
      Я всем интересуюсь, даже языками. Я знаю по-французски считать и знаю по-немецки живот. Дер маген. Вот как! Со мной даже художник Козлов дружит. Мы с ним вместе пиво пьем. А Куров что? Даже на часы смотреть не умеет. В пальцы сморкается, рыбу вилкой ест, спит в сапогах, зубов не чистит... тьфу! Что называется - мужик! Ведь с ним покажись в обществе: вышибут вон, да еще и матом покроют - не ходи, мол, с мужиком, коли сам интеллигент.
      Ко мне не подкопаешься. Давай графа поговорю с графом. Давай барона - и с бароном поговорю. Сразу даже не поймешь, кто я такой есть.
      Немецкий язык, это я, верно, плохо знаю: живот - дер маген. А вот скажут мне: "Дер маген фин дель мун", - а я уже и не знаю, чего это такое. А Куров тот и "дер маген" не знает. И ведь с таким дурнем убежала! Ей, видите ли, вон чего надо! Меня она, видите ли, за мужчину не считает. "У тебя, - говорит, - голос бабий!" Ан и не бабий, а детский у меня голос! Тонкий, детский, а вовсе не бабий! Дура такая! Чего ей Куров дался? Художник Козлов говорит, что с меня садись да картину пиши.
      
      39.
      Когда жена уезжает куда-нибудь одна, муж бегает по комнате и не находит себе места.
      Ногти у мужа страшно отрастают, голова трясется, а лицо покрывается мелкими черными точками.
      Квартиранты утешают покинутого мужа и кормят его свиным зельцем. Но покинутый муж теряет аппетит и преимущественно пьет пустой чай.
      В это время его жена купается в озере и случайно задевает ногой подводную корягу. Из -под коряги выплывает щука и кусает жену за пятку. Жена с криком выскакивает из воды и бежит к дому. Навстречу жене бежит хозяйская дочка. Жена показывает хозяйской дочке пораненную ногу и просит ее забинтовать.
      Вечером жена пишет мужу письмо и подробно описывает свое злоключение.
      Муж читает письмо и волнуется до такой степени, что роняет из рук стакан с водой, который падает на пол и разбивается.
      Муж собирает осколки стакана и ранит ими себе руку.
      Забинтовав пораненный палец, муж садится и пишет жене письмо. Потом выходит на улицу, чтобы бросить письмо в почтовую кружку.
      Но на улице муж находит папиросную коробку, а в коробке 30 000 рублей.
      Муж экстренно выписывает жену обратно, и они начинают счастливую жизнь.
      
      40. СКАЗКА
      Жил-был один человек, звали его Семенов.
      Пошел однажды Семенов гулять и потерял носовой платок.
      Семенов начал искать носовой платок и потерял шапку.
      Начал искать шапку и потерял куртку. Начал куртку искать и потерял сапоги.
      - Ну, - сказал Семенов, - этак все растеряешь. Пойду лучше домой.
      Пошел Семенов домой и заблудился.
      - Нет, - сказал Семенов, - лучше я сяду и посижу.
      Сел Семенов на камушек и заснул.
      41. СЕВЕРНАЯ СКАЗКА
      Старик, не зная зачем, пошел в лес. Потом вернулся и говорит: - Старуха, а старуха! - Старуха так и повалилась. С тех пор все зайцы зимой белые.
      
      42.
      Одному французу подарили диван, четыре стула и кресло.
      Сел француз на стул у окна, а самому хочется на диване полежать.
      Лег француз на диван, а ему уже на кресле посидеть хочется.
      Встал француз с дивана и сел на кресло, как король, а у самого мысли в голове уже такие, что на кресле-то больно пышно. Лучше попроще, на стуле.
      Пересел француз на стул у окна, да только не сидится французу на этом стуле, потому что в окно как-то дует.
      Француз пересел на стул возле печки и почувствовал, что он устал.
      Тогда француз решил лечь на диван и отдохнуть, но, не дойдя до дивана, свернул в сторону и сел на кресло.
      - Вот где хорошо! - сказал француз, но сейчас же прибавил: - А на диване-то, пожалуй, лучше.
      
      43. КИРПИЧ
      Господин невысокого роста с камушком в глазу подошел к двери табачной лавки и остановился. Его черные лакированные туфли сияли у каменной ступенечки, ведущей в табачную лавку. Носки туфель были направлены внутрь магазина. Еще два шага, и господин скрылся бы за дверью.
      Но он почему-то задержался, будто нарочно для того, чтобы подставить голову под кирпич, упавший с крыши. Господин даже снял шляпу, обнаружив свой лысый череп, и таким образом кирпич ударил господина прямо по голой голове, проломил черепную кость и застрял в мозгу.
      Господин не упал. Нет, он только пошатнулся от страшного удара, вынул из кармана платок, вытер им лицо... и, повернувшись к толпе, которая мгновенно собралась вокруг этого господина, сказал:
      - Не беспокойтесь, господа, у меня была уже прививка. Вы видите, у меня в правом глазу торчит камушек? Это тоже был однажды случай. Я уже привык к этому. Теперь мне все трын-трава!
      И с этими словами господин надел шляпу и ушел куда-то в сторону, оставив смущенную толпу в полном недоумении.
      44. ВОПРОС
      - Есть ли что-нибудь на земле, что имело бы значение и могло бы даже изменить ход событий не только на земле, но и в других мирах? - спросил я у своего учителя.
      - Есть, - ответил мне мой учитель.
      - Что же это? - спросил я.
      - Это... - начал мой учитель и вдруг замолчал.
      Я стоял и напряженно ждал его ответа. А он молчал.
      И я стоял и молчал.
      И он молчал.
      И я стоял и молчал.
      И он молчал.
      Мы оба стоим и молчим.
      Хо-ля-ля!
      Мы оба стоим и молчим!
      Хэ-лэ-лэ!
      Да, да, мы оба стоим и молчим!
      16-17 июля 1937 года.
      
      45. ЗАБЫЛ, КАК НАЗЫВАЕТСЯ
      Один англичанин никак не мог вспомнить, как эта птица называется.
      - Это, - говорит, - крюкица. Ах нет, не крюкица, а кирюкица. Или нет, не кирюкица, а курякица. Фу ты! Не курякица, а кукрикица. Да и не кукрикица, а кирикрюкица.
      Хотите я вам расскажу рассказ про эту крюкицу? То есть не крюкицу, а кирюкицу. Или нет, не кирюкицу, а курякицу. Фу ты! Не курякицу, а кукрикицу. Да не кукрикицу, а кирикрюкицу! Нет, опять не так! Курикрятицу? Нет, не курикрятицу! Кирикрюкицу? Нет опять не так!
      Забыл я, как эта птица называется. А уж если б не забыл, то рассказал бы вам рассказ про эту кирикуркукукрекицу.
      
      46.
      У одной маленькой девочки начал гнить молочный зуб. Решили эту девочку отвести к зубному врачу, чтобы он выдернул ей ее молочный зуб.
      Вот однажды стояла эта маленькая девочка в редакции, стояла она около шкапа и была вся скрюченная.
      Тогда одна редакторша спросила эту девочку, почему она стоит вся скрюченная, и девочка ответила, что она стоит так потому, что боится рвать свой молочный зуб, так как должно быть, будет очень больно. А редакторша спрашивает:
      - Ты очень боишься, если тебя уколют булавкой в руку?
      Девочка говорит:
      - Нет.
      Редакторша уколола девочку булавкой в руку и говорит, что рвать молочный зуб не больнее этого укола. Девочка поверила и вырвала свой нездоровый молочный зуб.
      Можно только отметить находчивость этой редакторши.
      
      6 января 1937 года.
      47. ПАШКВИЛЬ
      Знаменитый чтец Антон Исаакович Ш. - то самое историческое лицо, которое выступало в сентябре месяце 1940 года в Литейном лектории, - любило перед своими концертами полежать часок-другой и отдохнуть. Ляжет оно, бывало, на кушет и скажет:
      - Буду спать, - а само не спит.
      После концертов оно любило поужинать.
      Вот оно придет домой, рассядется за столом и говорит своей жене:
      - А ну, голубушка, состряпай-ка мне что-нибудь из лапши.
      И пока жена его стряпает, оно сидит за столом и книгу читает.
      Жена его хорошенькая, в кружевном передничке, с сумочкой в руках, а в сумочке кружевной платочек и ватрушечный медальончик лежат, жена его бегает по комнате, каблучками стучит, как бабочки, а оно скромно за столом сидит, ужина дожидается.
      Все так складно и прилично. Жена ему что-нибудь приятное скажет, а оно головой кивает. А жена порх к буфетику и уже рюмочками там звенит.
      - Налей-ка, душечка, мне рюмочку, - говорит оно.
      - Смотри, голубчик, не спейся, - говорит ему жена.
      - Авось, пупочка, не сопьюсь, - говорит оно, опрокидывая рюмочку в рот.
      А жена грозит ему пальчиком, а сама боком через двери на кухню бежит.
      Вот в таких приятных тонах весь ужин проходит. А потом они спать закладываются.
      Ночью, если им мухи не мешают, они спят спокойно, потому что уж очень они люди хорошие!
      
      1940 г.
      48. УПАДАНИЕ
      Два человека упали с крыши пятиэтажного дома, новостройки. Кажется, школы. Они съехали по крыше в сидячем положении до самой кромки и тут начали падать.
      Их падение раньше всех заметила Ида Марковна. Она стояла у окна в противоложном доме и сморкалась в стакан. И вдруг она увидела, что кто-то с крыши противоположного дома начинает падать. Вглядевшись, Ида Марковна увидела, что это начинают падать сразу целых двое. Совершенно растерявшись, Ида Марковна содрала с себя рубашкуи начала этой рубашкой скорее протирать запотевшее оконное стекло, чтобы лучше разглядеть, кто там падает с крыши. Однако сообразив, что, пожалуй, падающие могут увидеть ее голой и невесть чего про нее подумать, Ида Марковна отскочила от окна за плетеный треножник, на котором стоял горшок с цветком.
      В это время падающих с крыш увидела другая особа, живущая в том же доме, что и Ида Марковна, но только двумя этажами ниже. Особу эту тоже звали Ида Марковна. Она, как раз в это время, сидела с ногами на подоконнике и пришивала к своей туфле пуговку. Взгянув в окно, она увидела падающих с крыши. Ида Марковна взвизгнула и, вскочив с подоконника, начала спешно открывать окно, чтобы лучше увидеть, как падающие с крыши ударятся об землю. Но окно не открывалось. Ида Марковна вспомнила, что она забила окно снизу гвоздем, и кинулась к печке, в которой она хранила инструменты: четыре молотка, долото и клещи.
      Схватив клещи, Ида Марковна опять подбежала к окну и выдернула гвоздь. Теперь окно легко распахнулось. Ида Марковна высунулась из окна и увидела, как падающие с крыши со свистом подлетали к земле.
      На улице собралась уже небольшая толпа. Уже раздавались свистки, и к месту ожидаемого происшествия не спеша подходил маленького роста милиционер. Носатый дворник суетился, расталкивая людей и поясняя, что падающие с крыши могут вдарить собравшихся по головам.
      К этому времени уже обе Иды Марковны, одна в платье, а другая голая, высунувшись в окно, визжали и били ногами.
      И вот наконец, расставив руки и выпучив глаза, падающие с крыши ударились об землю.
      Так и мы иногда, упадая с высот достигнутых, ударяемся об унылую клеть нашей будущности.
      7 сентября 1940 год.
      49.
      Жил-был человек, звали его Кузнецов. Однажды сломалась у него табуретка. Он вышел из дома и пошел в магазин купить столярного клея, чтобы склеить табуретку.
      Когда Кузнецов проходил мимо недостроенного дома, сверху упал кирпич и ударил Кузнецова по голове.
      Кузнецов упал, но сразу же вскочил на ноги и пощупал свою голову. На голове у Кузнецова вскочила огромная шишка.
      Кузнецов погладил шишку рукой и сказал:
      - Я гражданин Кузнецов, вышел из дома и пошел в магазин, чтобы... чтобы... чтобы... Ах, что же это такое! Я забыл, зачем я пошел в магазин!
      В это время с крыши упал второй кирпич и опять стукнул Кузнецова по голове.
      - Ах! - вскрикнул Кузнецов, схватился за голову и нащупал на голове вторую шишку.
      - Вот так история! - сказал Кузнецов. - Я гражданин Кузнецов, вышел из дома и пошел в... пошел в... пошел в ... куда же я пошел? Я забыл, куда я пошел!
      Тут сверху на Кузнецова упал третий кирпич. И на голове Кузнецова вскочила третья шишка.
      - Ай-ай-ай! - закричал Кузнецов, хватаясь за голову. - Я гражданин Кузнецов вышел из... вышел из... вышел из погреба? Нет. Вышел из бочки? Нет! Откуда же я вышел?
      С крыши упал четвертый кирпич, ударил Кузнецова по затылку, и на затылке у Кузнецова вскочила четвертая шишка.
      - Ну и ну! - сказал Кузнецов, почесывая затылок. - Я... я... я... Кто же я? Никак я забыл, как меня зовут? Вот так история! Как же меня зовут? Василий Петухов? Нет. Николай Сапогов? Нет. Пантелей Рысаков? Нет. Ну кто же я?
      Но тут с крыши упал пятый кирпич и так стукнул Кузнецова по затылку, что Кузнецов окончательно позабыл все на свете и крикнув "О-го-го!", побежал по улице.
      * * *
      Пожалуйста! Если кто-нибудь встретит на улице человека, у которого на голове пять шишек, то напомните ему, что зовут его Кузнецов и что ему нужно купить столярного клея и починить ломаную табуретку.
      
      1 ноября 1935 года.
      
      50.
      Когда два человека играют в шахматы, мне всегда кажется, что один другого околпачивает. И я до некоторой степени прав, потому что тот, кто проиграл, может считаться околпаченным. Особенно, если они играли на деньги.
      Вообще мне противна всякая игра на деньги. Я запрещаю играть в своем присутствии.
      Когда я вхожу куда-нибудь, где в тот момент ведется игра, все моментально стушевывются.
      Все-таки я фигура удивительная, хотя я и не люблю очень часто говорить об этом.
      Я долго изучал женщин и теперь могу сказать, что знаю их на пять с плюсом.
      Прежде всего женщина любит, чтобы ее не замечали. Пусть она стоит перед тобой или стонет, а ты делай вид, что ничего не слышишь и не видишь, и веди себя так, будто и нет никого в комнате. Это страшно разжигает женское любопытство. А любопытная женщина способна на все.
      Я другой раз нарочно полезу в карман с таинственным видом, а женщина так и уставится глазами, мол, дескать, что это такое? А я возьму и выну из кармана нарочно какой-нибудь подстаканник. Женщина так и вздрогнет от любопытства. Ну, значит, и попалась рыбка в сеть!
      
      51. О РАВНОВЕСИИ
      Теперь все знают, как опасно глотать камни.
      Один даже мой знакомый сочинил такое выражение: "Кавео", что значит: "Камни внутрь опасно". И хорошо сделал. "Кавео" легко запомнить, и как потребуется, так и вспомнишь сразу.
      А служил этот мой знакомый истопником при паровозе. То по северной ветви ездил, а то в Москву. Звали его Николай Иванович Серпухов, а курил он папиросы "Ракета", 35 коп. коробка, и всегда говорил, что от них он меньше кашлем страдает, а от пятирублевых, говорит, я всегда задыхаюсь.
      И вот случилось однажды Николаю Ивано
      - Ну и ну! - сказал Кузнецов, почесывая вичу попасть в Европейскую гостиницу, в ресторан. Сидит Николай Иванович за столиком, а за соседним столиком иностранцы сидят и яблоки жрут.
      Вот тут-то Николай Иванович и сказал себе: "Интересно, - сказал себе Николай Иванович, - как человек устроен".
      Только это он себе сказал, откуда ни возьмись, появляется перед ним фея и говорит:
      - Чего тебе, добрый человек, нужно?
      Ну, конечно, в ресторане происходит движение, откуда, мол, эта неизвестная дамочка возникла. Иностранцы так даже яблоки жрать перестали.
      Николай-то Иванович и сам не на шутку струхнул и говорит просто так, чтобы отвязаться:
      - Извините, - говорит, - особого такого ничего мне не требуется.
      - Нет, - говорит неизвестная дамочка, я, - говорит, - что называется фея. Одним моментом что угодно смастерю.
      Только видит Николай Иванович, что какой-то гражданин в серой паре внимательно к их разговору прислушивается. А в открытые двери метродотель бежит, а за ним еще какой-то субъект с папироской во рту.
      "Что за черт! - думает Николай Иванович, - неизвестно что получается".
      А оно и действительно неизвестно что получается. Метродотель по столам скачет, иностранцы ковры в трубочку закатывают, и вообще черт его знает! Кто во что горазд!
      Выбежал Николай Иванович на улицу, даже шапку в раздевалке из хранения не взял, выбежал на улицу Лассаля и сказал себе: "Ка ве О! Камни внутрь опасно! И чего-чего только на свете не бывает!"
      А придя домой, Николай Иванович так сказал жене своей:
      - Не пугайтесь, Екатерина Петровна, и не волнуйтесь. Только нет в мире никакого равновесия. И ошибка-то всего на какие-нибудь полтора килограмма на всю вселенную, а все же удивительно, Екатерина Петровна, совершенно удивительно!
      ВСЕ.
      18 сентября 1934 года.
      52. ШАПКА
      Отвечает один другому:
      - Не видал я их.
      - Как же ты их не видал, - говорит другой, - когда сам же на них шапки надевал?
      - А вот, - говорит один, - шапки на них надевал, а их не видал.
      - Да возможно ли это? - Говорит другой с длинными усами.
      - Да, - говорит первый, - возможно, - и улыбается синим ртом.
      Тогда другой, который с длинными усами, пристает к синерожему, чтобы тот объяснил ему, как это так возможно - шапки на людей надеть, а самих людей не заметить. А синерожий отказывается объяснять усатому, и качает своей головой, и усмехается своим синим ртом.
      - Ах ты дьявол ты этакий, - говорит ему усатый. - Морочишь ты меня старика! Отвечай мне и не заворачивай мне мозги: видел ты их или не видел?
      Усмехнулся еще раз другой, который синерожий, и вдруг исчез, только одна шапка осталась в воздухе висеть.
      - Ах так вот кто ты такой! - сказал усатый старик и протянул руку за шапкой, а шапка от руки в сторону. Старик за шапкой, а шапка от него, не дается в руки старику.
      Летит шапка по Некрасовской улице мимо булочной, мимо бань. Из пивной народ выбегает, на шапку с удиылением смотрит и обратно в пивную уходит.
      А старик бежит за шапкой, руки вперед вытянул, рот открыл; глаза у старика остеклянели, усы болтаются, а волосы перьями торчат во все стороны.
      Добежал старик до Литейной, а там ему наперерез уже милиционер бежит и еще какой-то гражданин в сером костюмчике. Схватили они безумного старика и повели его куда-то.
      
      21 июля 1938 года.
      
      53. ИЗ "ГОЛУБОЙ ТЕТРАДИ" N%12
      - Федя, а Федя!
      - Что-с?
      - А вот я тебе покажу что-с!
      (Молчание).
      - Федя, а Федя!
      - В чем дело?
      - Ах ты, сукин сын! Еще в чем дело спрашиваешь.
      - Да что вам от меня нужно?
      - Видали? Что мне от него нужно! Да я тебя, мерзавца, за такие слова... Я тебя так швырну, что полетишь сам знаешь куда!
      - Куда?
      - В горшок.
      (Молчание).
      - Федя, а Федя!
      - Да что вы, тетенька, с ума сошли?
      - Ах! Ах! Повтори, как ты сказал!
      - Нет, не повторю.
      - Ну то-то! Знай свое место! Небось! Тоже!
      23 февраля 1937 года.
      54. ЧЕТВЕРОНОГАЯ ВОРОНА
      Жила-была четвероногая ворона. Собственно говоря, у нее было пять ног, но об этом говорить не стоит.
      Вот однажды купила себе четвероногая ворона кофе и думает: "Ну вот, купила я себе кофе, а что с ним делать?"
      А тут, как на беду, пробегала мимо лиса. Увидала она ворону и кричит ей:
      - Эй, - кричит, - ты, ворона!
      А ворона лисе кричит:
      - Сама ты ворона!
      А лиса вороне кричит:
      - А ты, ворона, свинья!
      Тут ворона от обиды рассыпала кофе. А лиса прочь побежала. А ворона слезла на землю и пошла на своих четырех, или точнее, пяти ногах в свой паршивый дом.
      
      13 февраля 1938 года.
      
      55. КАССИРША
      Нашла Маша гриб, сорвала его и понесла на рынок. На рынке Машу ударили по голове, да еще обещали ударить ее по ногам. Испугалась Маша и побежала прочь.
      Прибежала Маша в кооператив и хотела там за кассу спрятаться. А заведующий увидел Машу и говорит:
      - Что это у тебя в руках?
      А Маша говорит:
      - Гриб.
      Заведующий говорит:
      - Ишь какая бойкая! Хочешь, я тебя на место устрою?
      Маша говорит:
      - А не устроишь.
      Заведующий говорит:
      - А вот устрою! - и устроил Машу кассу вертеть.
      Маша вертела, вертела кассу и вдруг умерла. Пришла милиция, составила протокол и велела заведующему заплатить штраф - 15 рублей.
      Заведующий говорит:
      - За что же штраф?
      А милиция говорит:
      - За убийство.
      Заведующий испугался, заплатил поскорее штраф и говорит:
      - Унесите только поскорее эту мертвую кассиршу.
      А продавец из фруктового отдела говорит:
      - Нет, это неправда, она была не кассирша. Она только ручку в кассе вертела. А кассирша вон сидит.
      Милиция говорит:
      - Нам все равно: сказано унести кассиршу, мы ее и унесем.
      Стала милиция к кассирше подходить.
      Кассирша легла на пол за кассу и говорит:
      - Не пойду.
      Милиция говорит:
      - Почему же ты, дура, не пойдешь?
      Кассирша говорит:
      - Вы меня живой похороните.
      Милиция стала кассиршу с пола поднимать, но никак поднять не может, потому что кассирша очень полная.
      - Да вы ее за ноги, - говорит продавец из фруктового отдела.
      - Нет, - говорит заведующий, - эта кассирша мне вместо жены служит. А потому прошу вас, не оголяйте ее снизу.
      Кассирша говорит:
      - Вы слышите? Не смейте меня снизу оголять.
      Милиция взяла кассиршу под мышки и волоком выперла ее из кооператива.
      Заведующий велел продавцам прибрать магазин и начать торговлю.
      - А что мы будем делать с этой покойницей? - говорит продавец из фруктового отдела, показывая на Машу.
      - Батюшки, - говорит заведующий, - да ведь мы все перепутали! Ну, действительно, что с покойницей делать?
      - А кто за кассой сидеть будет? - спрашивает продавец.
      Заведующий за голову руками схватился. Раскидал коленом яблоки по прилавку и говорит:
      - Безобразие получилось!
      - Безобразие, - говорит хором продавцы.
      Вдруг заведующий почесал усы и говорит:
      - Хе-хе! Не так-то легко меня в тупик поставить! Посадим покойницу за кассу, может, публика и не разберет, кто за кассой сидит.
      Посадили покойницу за кассу, в зубы ей папироску вставили, чтобы она на живую больше походила, а в руки для правдоподобности дали ей гриб держать.
      Сидит покойница за кассой, как живая, только цвет лица очень зеленый, и один глаз открыт, а другой совершенно закрыт.
      - Ничего, - говорит заведующий, - сойдет.
      А публика уже в двери стучит, волнуется. Почему кооператив не открывают? Особенно одна хозяйка в шелковом манто раскричалась: трясет кошелкой и каблуком уже в дверную ручку нацелилась. А за хозяйкой какая-то старушка с наволочкой на голове, кричит, ругается и заведующего кооперативом называет сквалыжником.
      Заведующий открыл двери и впустил публику. Публика побежала сразу в мясной отдел, а потом туда, где продается сахар и перец. А старушка прямо в рыбный отдел пошла, но по дороге взгянула на кассиршу и остановилась.
      - Господи, - говорит, - с нами крестная сила!
      А хозяйка в шелковом манто уже во всех отделах побывала и несется прямо к кассе.Но только на кассиршу взгянула, сразу остановилась, стоит молча и смотрит. А продавцы тоже молчат и смотрят на заведующего. А заведующий из-за прилавка выглядывает и ждет, что дальше будет.
      Хозяйка в шелковом манто повернулась к продавцам и говорит:
      - Это кто у вас за кассой сидит?
      А продавцы молчат, потому что не знают, что ответить.
      Заведующий тоже молчит.
      А тут народ со всех сторон сбегается. Уже на улице толпа. Появились дворники. Раздались свистки. Одним словом, настоящий скандал.
      Толпа готова была хоть до самого вечера стоять около кооператива, но кто-то сказал, что в Озерном переулке из окна старухи вываливаются. Тогда толпа возле кооператива поредела, потому что многие перешли в Озерный переулок.
      
      31 августа 1936 года.
      56. НОВАЯ АНАТОМИЯ
      У одной маленькой девочки на носу выросли две голубые ленты. Случай особенно редкий, ибо на одной ленте было написано "Марс", а на другой - "Юпитер".
      
      1935.
      57. ТЕТРАДЬ
      Мне дали пощечину.
      Я сидел у окна. Вдруг на улице что-то свистнуло. Я высунулся на улицу из окна и получил пощечину.
      Я спрятался опять в дом. И вот теперь на моей щеке горит, как раньше говорили, несмываемый позор.
      Такую боль обиды я испытал раньше только один раз. Это было так. Одна прекрасная дама, незаконная дочь короля, подарила мне роскошную тетрадь.
      Это был для меня настоящий праздник: так хороша была тетрадь! Я сразу сел и начал писать туда стихи. Но когда эта дама, незаконная дочь короля, увидала, что я пишу в эту тетрадь черновики, она сказала:
      - Если бы я знала, что вы сюда будете писать свои бездарные черновики, никогда бы не подарила я вам этой тетради. Я ведь думала, что эта тетрадь вам послужит для списывания туда умных и полезных фраз, вычитанных вами из различных книг.
      Я вырвал из тетради написанные мной листки и вернул тетрадь даме.
      И вот теперь, когда мне дали пощечину через окно, я ощутил знакомое мне чувство. Это было то же чувство, какое я испытал, когда вернул прекрасной даме ее роскошную тетрадь.
      
      12 октября 1938 года.
      58. НОВЫЕ АЛЬПИНИСТЫ
      Бибиков залез на гору, задумался и свалился под гору. Чеченцы подняли Бибикова и опять поставили его на гору. Бибиков поблагодарил чеченцов и опять свалился под откос. Только его и видели.
      Теперь на гору залез Аугенапфель, посмотрел в бинокль и увидел всадника.
      - Эй! - закричал Аугенапфель. - Где тут поблизости духан?
      Всадник скрылся под горой, потом показался возле кустов, потом скрылся за кустами, потом показался в долине, потом скрылся под горой, потом показался на склоне горы и подъехал к Аугенапфелю.
      - Где тут поблизости духан? - спросил Аугенапфель.
      Всадник показал себе на уши и рот.
      - Ты что, глухонемой? - спросил Аугенапфель.
      Всадник почесал затылок и показал себе на живот.
      - Что такое? - спросил Аугенапфель.
      Всадник вынул из кармана деревянное яблоко и раскусил его пополам.
      Тут Аугенапфелю стало не по себе, и он начал пятиться.
      А всадник снял с ноги сапог да как крикнет:
      - Хаа-галлай!
      Аугенапфель скаканул куда-то вбок и свалился под откос.
      В это время Бибиков, вторично свалившийся под откос еще раньше Аугенапфеля, пришел в себя и начал подниматься на четвереньки. Вдруг чувствует: на него сверху кто-то падает. Бибиков отполз в сторону, посмотрел оттуда и видит: лежит какой-то гражданин в клетчатых брюках. Бибиков сел на камушек и стал ждать.
      А гражданин в клетчатых брюках полежал не двигаясь часа четыре, а потом поднял голову и спрашивает неизвестно кого:
      - Это чей духан?
      - Какой там духан? Это не духан, - отвечает Бибиков.
      - А вы кто такой? - спрашивает человек в клетчатых брюках.
      - Я альпинист Бибиков. А вы кто?
      - А я альпинист Аугенапфель.
      Таким образом Бибиков и Аугенапфель познакомились друг с другом.
      
      1-2 сентября 1936 года.
      
      59. СУДЬБА ЖЕНЫ ПРОФЕССОРА
      Однажды один профессор съел чего-то, да не то, и его начало рвать.
      Пришла его жена и говорит:
      - Ты чего?
      А профессор говорит:
      - Ничего.
      Жена обратно ушла.
      Профессор лег на оттоманку, полежал, отдохнул и на службу пошел.
      А на службе ему сюрприз, жалованье скостили: вместо 650 руб. всего только 500 оставили.
      Профессор туда-сюда - ничего не помогает. Профессор и к директору, а директор его в шею. Профессор к бухгалтеру, а бухгалтер говорит:
      - Обратитесь к директору.
      Профессор сел на поезд и поехал в Москву.
      По дороге профессор схватил грипп. Приехал в Москву, а на платформу вылезти не может.
      Положили профессора на носилки и отнесли в больницу.
      Пролежал профессор в больнице не больше четырех дней и умер.
      Тело профессора сожгли в крематории, пепел положили в баночку и послали его жене.
      Вот жена профессора сидит и кофе пьет. Вдруг звонок. Что такое?
      - Вам посылка.
      Жена обрадовалась, улыбается во весь рот, почтальону полтинник в руку сует и скорее посылку распечатывает.
      Смотрит, а в посылке баночка с пеплом и записка: "Вот все, что осталось от Вашего супруга".
      Жена профессора очень расстроилась, поплакала часа три и пошла баночку с пеплом хоронить. Завернула она баночку в газету и отнесла в сад имени 1-ой пятилетки, б. Таврический.
      Выбрала жена профессора аллейку поглуше и только хотела баночку в землю зарыть, вдруг идет сторож.
      - Эй, - кричит сторож, - ты чего тут делаешь?
      Жена профессора испугалась и говорит:
      - Да вот хотела лягушек в баночку изловить.
      - Ну, - говорит сторож, - это ничего, только смотри: по траве ходить воспрещается.
      Когда сторож ушел, жена профессора зарыла баночку в землю, ногой вокруг притоптала и пошла по саду погулять.
      А в саду к ней какой-то матрос пристал.
      - Пойдем да пойдем, - говорит, - спать.
      Она говорит:
      - Зачем же днем спать?
      А он опять свое: спать да спать. И действительно, захотелось профессорше спать.
      Идет она по улицам, а ей спать хочется. Вокруг люди бегают, какие-то синие, да зеленые, а ей все спать хочется. Идет она и спит. И видит сон, будто идет к ней навстречу Лев Толстой и в руках ночной горшок держит. Она его спрашивает: "Что же это такое?" А он показывает ей пальцем на горшок и говорит:
      - Вот, - говорит, - тут я кое-что наделал и теперь несу всему свету показывать. Пусть, - говорит, - все смотрят.
      Стала профессорша тоже смотреть и видит, будто это уже не Толстой, а сарай, а в сарае сидит курица.
      Стала профессорша курицу ловить, а курица забилась под диван и оттуда уже кроликом выглядывает.
      Полезла профессорша за кроликом под диван и проснулась. Проснулась. Смотрит: действительно лежит она под диваном.
      Вылезла профессорша из-под дивана, видит - комната ее собственная. А вот и стол стоит с недопитым кофем. На столе записка лежит: "Вот все, что осталось от Вашего супруга".
      Всплакнула профессорш а еще раз и села холодный кофе допивать.
      Вдруг звонок. Что такое?
      - Поедемте.
      - Куда? - спрашивает профессорша.
      - В сумасшедший дом, - отвечают люди.
      Профессорша стала кричать и упираться, но люди схватили ее и отвезли в сумасшедший дом.
      И вот сидит совершенно нормальная профессорша на койке в сумасшедшем доме, держит в руках удочку и ловит на полу каких-то невидимых рыбок.
      Эта профессорша только жалкий пример того, как много в жизни несчастных, которые занимают в жизни не то место, которое им занимать следует.
      
      21 августа 1936 года.
      
      60.
      Я родился в камыше. Как мышь. Моя мать меня родила и положила в воду. И я поплыл.
      Какая-то рыба с четырьмя усами на носу кружилась около меня. Я заплакал. И рыба заплакала.
      Вдруг мы увидели, что плывет по воде каша. Мы съели эту кашу и начали смеяться.
      Нам было очень весело, мы плыли по течению и встретили рака. Это был древний, великий рак, он держал в своих клешнях топор.
      За раком плыла голая лягушка.
      - Почему ты всегда голая? - спросил ее рак. - Как тебе не стыдно?
      - Здесь ничего нет стыдного, - ответила лягушка. - Зачем нам стыдиться своего хорошего тела, данного нам природой, когда мы не стыдимся своих мерзких поступков, созданных нами самими?
      - Ты говоришь правильно, - сказал рак. И я не знаю, как тебе на это ответить. Я предлагаю спросить об этом человека, потому что человек умнее нас. Мы же умны только в баснях, которые пишет про нас человек, так что и тут выходит, что опять-таки умен человек, а не мы. Но тут рак увидел меня и сказал:
      - Да и плыть никуда не надо, потому что вот он - человек.
      Рак подплыл ко мне и спросил:
      - Надо ли стесняться своего голого тела? Ты человек и ответь нам.
      - Я человек и отвечу вам: не надо стесняться своего голого тела.
      
      (1934?)
      61. ИЗ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ
      Старичок чесался обеими руками. Там, где нельзя было достать обеими, старичок чесался одной, но зато быстро-быстро. И при этом быстро мигал глазами.
      
      _______________
      Хвилищевский ел клюкву, стараясь не морщиться.Он ждал, что все скажут: "Какая сила характера!" Но никто не сказал ничего.
      
      _______________
      Было слышно,как собака обнюхивала дверь. Хвилищевский зажал в кулаке зубную щетку и таращил глаза, чтобы лучше слышать. "Если собака войдет, - подумал Хвилищевский, я ударю ее этой костяной ручкой прямо в висок!"
      
      _______________
      ... Из коробки вышли какие-то пузыри. Хвилищевский на цыпочках удалился из комнаты и тихо прикрыл за собой дверь. "Черт с ней! - сказал себе Хвилищевский. - Меня не касается, что в ней лежит. В самом деле! Черт с ней!"
      
      Из паровозной трубы шел пар, или так называемый дым. И нарядная птица, влетая в этот дым, вылетала из него обсосанной и помятой.
      
      _______________
      Один толстый человек придумал способ похудеть. И похудел. К нему стали приставать дамы, расспрашивая его, как он добился того, что похудел. Но похудевший отвечал дамам, что мужчине худеть к лицу, а дамам не к лицу, что, мол, дамы должны быть полными. И он был глубоко прав.
      
      62. О ВРЕДЕ КУРЕНИЯ
      (из записной книжки)
      Надо бросить курить, чтобы хвастаться своей силой воли.
      Приятно, не покурив неделю и уверившись в себе, что сумеешь удержаться от курения, прийти в общество Липавского, Олейникова и Заболоцкого, чтобы они сами обратили внимание на то, что ты целый вечер не куришь. И на вопрос их: почему ты не куришь? - ответить, скрывая в себе страшное хвастовство: я бросил курить.
      Великий человек не должен курить.
      Хорошо и практично, чтобы избавиться от порока курения, использовать порок хвастовства.
      Винолюбие, чревоугодие и хвастовство меньшие пороки, нежели курение.
      Курящий мужчина никогда не находится на высоте своего положения, а курящая женщина способна положительно на все. А потому бросим, товарищи курить.
      
      1933 г. -----------------
      Л.С.Липавский (1904-1941, псевдоним Л.Савельев) - автор историко-революционных книг для школьников. Близкий знакомый Хармса. Погиб на фронте.
      
      63. О ПУШКИНЕ
      Трудно сказать что-нибудь о Пушкине тому, кто ничего о нем не знает. Пушкин великий поэт. Наполеон менее велик, чем Пушкин. И Бисмарк по сравнению с Пушкиным ничто. И Александр I и II, и III просто пузыри по сравнению с Пушкиным. Да и все люди по сравнению с Пушкиным пузыри, только по сравнению с Гоголем Пушкин сам пузырь.
      А потому вместо того, чтобы писать о Пушкине, я лучше напишу вам о Гоголе.
      Хотя Гоголь так велик, что о нем и писать-то ничего нельзя, поэтому я буду все-таки писать о Пушкине.
      Но после Гоголя писать о Пушкине как-то обидно. А о Гоголе писать нельзя. Поэтому я уж лучше ни о ком ничего не напишу.
      
      1936
      64. ВЕСЕЛЫЕ РЕБЯТА
      Николай 1 написал стихотворение на именины императрицы. Начинается так: "Я помню чудное мгновение..." И тому подобное дальше. Тут к нему пришел Пушкин и прочитал. А вечером в салоне у Зинаиды Волконской имел большой через них успех, выдавая, как всегда, за свои. Что значит профессиональная память у человека была. И вот утром, когда Александра Федоровна кофий пьет, царь-супруг ей свою бумажку подсовывает под блюдечко. Она прочитала и говорит: "Ах, Коко, как мило, где ты достал, это же свежий Пушкин!"
      
      --------------
      Достоевский пришел в гости к Гоголю. Позвонил. Ему открыли. "Что вы, - говорят, - Федор Михайлович, Николай Васильевич, уже лет пятьдесят как умер". "Ну, что ж, - подумал Достоевский, - царство ему небесное. Я ведь тоже когда-нибудь умру".
      
      --------------
      Лев Толстой очень любил детей. За обедом он им все сказки рассказывал, истории с моралью для поучения.
      
      --------------
      Однажды Пушкин стрелялся с Гоголем. Пушкин говорит: "Стреляй первый ты. - Как я? Нет, ты! - Ах, я? Нет ты!" Так и не стали стреляться.
      
      --------------
      Лермонтов любил собак. Еще он любил Наталью Николаевну Пушкину. Только больше всего он любил самого Пушкина. Читал его стихи и всегда плакал. Поплачет, а потом вытащит саблю и давай рубить подушки. Тут и любимая собака не попадайся под руку - штук сорок как-то зарубил. А Пушкин ни от каких стихов не плакал. Ни за что.
      
      --------------
      Лев Толстой очень любил детей. Утром проснется, поймает кого-нибудь и гладит по головке, пока не позовут завтракать.
      
      --------------
      Однажды Гоголь переоделся Пушкиным, пришел к Пушкину и позвонил. Пушкин открыл ему и кричит: "Смотри-ка, Арина Радионовна, я пришел!"
      
      --------------
      Лев Толстой очень любил детей. Приведет полную комнату, шагу ступить негде, а он все кричит: "Еще! Еще!"
      
      --------------
      У Вяземского была квартира окнами на Тверской бульвар. Пушкин очень любил ходить к нему в гости. Придет, бывало, и сразу прыг на подоконник, и свесится из окна, и смотрит. Чай ему тоже туда на окно подавали. Иной раз там и заночует. Ему даже матрац купили специальный, только он его не признавал. "К чему, - говорит, - такие роскоши!" и спихивает матрац с подоконника. А потом всю ночь вертится спать не дает.
      
      --------------
      Ф.М.Достоевский, царство ему небесное, тоже очень любил собак, но был болезненно самолюбив и это скрывал (насчет собак), чтобы никто не мог сказать, что он подражает Лермонтову. Про него и так уже много говорили.
      
      --------------
      Однажды Пушкин написал письмо Рабиндранату Тагору. "Дорогой далекий друг, - писал он, - я Вас не знаю, и Вы меня не знаете. Очень хотелось бы познакомиться. Всего хорошего. Саша." Когда письмо принесли, Тагор предался самосозерцанию. Так погрузился, хоть режь его. Жена толкала-толкала, письмо подсовывала - не видит. Так и не познакомились.
      
      --------------
      Однажды Гоголь переоделся Пушкиным и пришел к Державину Гавриилу Романовичу. Старик, уверенный, что перед ним и впрямь Пушкин, сходя в гроб, благословил его.
      
      --------------
      Однажды Ф.М.Достоевский, царство ему небесное, исполнилось 150 лет. Он обрадовался и устроил день рождения. Пришли к нему все писатели, только почему-то наголо бритые, как сговорились. Ну, хорошо. Выпили, закусили, поздравили новорожденного, царство ему небесное, сели играть в винт. Сдал Лев Толстой - у каждого по пяти тузов. Что за черт? Так не бывает! Сдай-ка, брат Пушкин, лучше ты! "Я, - говорит, - пожалуйста, сдам!" И сдал всем по шести тузов и по две пиковые дамы. Ну и дела! Сдай-ка ты, брат Гоголь! Гоголь сдал... Ну и знаете... Даже нехорошо сказать. Так как-то получилось. Нет, право слово, лучше не надо.
      
      --------------
      Лев Толстой очень любил детей, а взрослых терпеть не мог, особенно Герцена. Как увидит, так и бросается с костылем, и все в глаз норовит, в глаз. А тот делает вид , что не замечает. Говорит: "О, Толстой, о!"
      
      --------------
      Пушкин часто бывал в гостях у Вяземского, подолгу сидел на окне, все видел и все знал. Он знал, что Лермонтов любит его жену. Потому считал не вполне уместным передать ему лиру. Думал Тютчеву послать за границу не пропустили, сказали не подлежит: имеет художественную ценность. А Некрасов ему как человек не нравился. Вздохнул и оставил лиру у себя.
      
      --------------
      Однажды Гоголю подарили канделябр. Он сразу нацепил на него бакенбарды и стал дразниться: "Эх, ты, - говорит, - лира недоделанная!"
      
      --------------
      Однажды Гоголь переоделся Пушкиным, сверху нацепил львиную шкуру и поехал в маскарад. Ф.М.Достоевский, царство ему небесное, увидал и кричит: "Спорим - это Лев Толстой! Спорим - это Лев Толстой!"
      
      --------------
      Однажды Чернышевский видел из окна своей мансарды, как Лермонтов вскочил на коня и крикнул: "В Пассаж!". "Ну и что же, - подумал Чернышевский, - вот Бог даст, революция будет, тогда и я как-то крикну". И стал репетировать перед зеркалом, повторяя на разные манеры: "В Пассаж! В Пассаж! В Пассажжж! В Пассаааж!!".
      
      --------------
      Лев Толстой очень любил детей. Однажды он шел по Тверскому бульвару и увидел идущего впереди Пушкина. Пушкин, как известно, ростом был невелик. "Конечно, это уже не ребенок, а скорее подросток,- подумал Толстой. - Все равно догоню и поглажу по головке", и побежал догонять Пушкина. Пушкин же не знал толстовских намерений и бросился наутек. Пробегают мимо городового. Сей страж порядка был возмущен неприличною быстротой в людном месте и бегом устремился вслед с целью остановить. Западная пресса потом писала, что в России литераторы подвергаются преследованию со стороны властей.
      
      --------------
      Однажды Гоголь переоделся Пушкиным и задумался о душе. Что уж там надумал, так никто и не узнал. Только на другой день Ф.М. Достоевский, царство ему небесное, встретил Гоголя на улице и отшатнулся. "Что с вами, - воскликнул он, - Николай Васильевич? У вас вся голова седая!"
      
      --------------
      Однажды Пушкин решил испугать Тургенева и спрятался на Тверском бульваре под лавкой. А Гоголь тоже решил в этот день испугать Тургенева, переоделся Пушкиным и спрятался под другой лавкой: тут Тургенев идет. Как оба выскочат.
      
      --------------
      Лев Толстой очень любил детей. Однажды он играл с ними весь день и проголодался. "Сонечка, - говорит, - ангельчик, сделай мне тюрьку". Она возражает: "Левушка, ты не видишь, я "Войну и мир" переписываю". "А-а! - возопил он, - я так и знал, что тебе мой литературный фимиам дороже моего Я". И костыль задрожал в его судорожной руке.
      
      --------------
      Однажды Лермонтов купил яблок и пришел на Тверской бульвар и стал угощать присутствующих дам. Все брали и говорили "мерси". Когда же подошла Наталья Николаевна с сестрой Александриной, от волнения он так задрожал, что яблоко упало к ее ногам (Натальи Николаевны, а не Александрины). Одна изсобак схватила яблоко и бросилась бежать. Александрина, конечно, побежала за ней. Они были одни впервые в жизни (Лермонтов, конечно, с Натальей Николаевной, а не Александрина с собачкой). Кстати она (Александрина) ее не догнала.
      
      --------------
      Лев Толстой очень любил детей. Бывало, привезет в кабриолете штук пять и всех гостей оделяет. И надо же, вечно Герцену не везло: то вшивый достанется, то кусачий. А попробуй поморщится - схватит костыль и трах по башке!
      
      --------------
      Тургенев хотел быть храбрым, как Лермонтов, и пошел покупать саблю. Пушкин проходил мимо магазина и увидел его в окно. Взял и закричал нарочно: "Смотри-ка, Гоголь (а никакого Гоголя с ним и вовсе не было), смотри-ка. Тургенев саблю покупает! Давай мы с тобой ружье купим!" Тургенев испугался и в ту же ночь уехал в Баден-Баден.
      
      --------------
      Однажды Ф.М.Достоевский, царство ему небесное, поймал на улице кота. Ему надо было живого кота для романа. Бедное животное пищало, визжало, хрипело и закатывало глаза, потом притворилось мертвым. Тут он его и отпустил. Обманщик укусил бедного, в свою очередь, писателя за ногу и скрылся. Так остался невоплощенным лучший роман Федора Михайловича Достоевского, царство ему небесное, "Бедное животное". Про котов.
      
      --------------
      Лев Толстой жил на площади Пушкина, а Герцен - у Никитских ворот. Обоим по литературным делам часто приходилось бывать на Тверском бульваре. И уж если встретятся беда: погонится и хоть раз да врежет костылем по башке. А бывало и так, что впятером оттаскивали, и Герцена из фонтана в чувство приводили. Вот почему Пушкин к Вяземскому в гости ходил, на окошке сидел. Так этот дом потом и назывался "Дом Герцена".
      
      --------------
      Пушкин шел по Тверскому бульвару и встретил красивую даму. Подмигнул ей, а она как захохочет: "Не обманете, - говорит, Николай Васильевич! Лучше отдайте три рубля, что давеча в буриме проиграли". Пушкин сразу догадался в чем дело. "Не отдам, - говорит, - дура!" Показал ей язык и убежал. Что потом Гоголю было!
      
      --------------
      Гоголь только под конец жизни о душе задумался, а смолоду у него вовсе совести не было. Однажды невесту в карты проиграл. И не отдал.
      
      --------------
      Лермонтов хотел у Пушкина жену увезти на Кавказ. Все смотрел на нее из-под колонны и смотрел. Вдруг устыдился своих желаний. "Пушкин, - думает, - зеркало русской революции, а я свинья". Пошел, встал перед ним на колени и говорит: "Пушкин, - говорит, - где твой кинжал? Вот грудь моя!" Пушкин долго смеялся.
      
      --------------
      Тургенев мало того, что от природы был робок, его еще Пушкин с Гоголем совсем затюкали. Проснется ночью и кричит: "Мама!". Особенно под старость.
      --------------
      Однажды у Достоевского засорилась ноздря. Стал продувать - лопнула перепонка в ухе. Заткнул пробкой - оказалась велика, череп треснул. Связал веревочкой, смотрит рот не открывается. Тут он проснулся в недоумении; царство ему небесное.
      --------------
      Лев Толстой очень любил детей и писал про них стихи. Стихи эти он списывал в отдельную тетрадку. Однажды после чаю подает эту тетрадку жене: "Гляньте, Софи, правда лучше Пушкина?" А сам сзади костыль держит. Она прочитала и говорит: "Нет, Левушка, гораздо хуже. А чье это?" Тут он ее костылем по башке - трах! С тех пор во всем полагался на ее литературный вкус.
      
      --------------
      Лермонтов был влюблен в Наталью Николаевну Пушкину, но ни разу с ней не разговаривал. Однажды он вывел своих собак погулять на Тверской бульвар. Ну, они, натурально, визжат, кусаются, всего его испачкали. А тут она навстречу с сестрой Александриной. "Посмотри, - говорит, - ма шер, охота некоторым жизнь себе осложнять! Лучше уж детей держать побольше!" Лермонтов аж плюнул про себя. "Ну и дура, - думает, - мне такую даром не надо!". С тех пор и не мечтал увезти ее на Кавказ.
      --------------
      Однажды Гоголь переоделся Пушкиным и пришел в гости к Майкову. Майков усадил его в кресло и угощает пустым чаем. "Поверите ли, - говорит, - Александр Сергеевич, куска сахара в доме нет. Давеча Гоголь приходил и весь сахар съел". Гоголь ничего ему не сказал.
      
      --------------
      Однажды Гоголь написал роман. Сатирический. Про одного хорошего человека, попавшего на Кавказ в лагерь. Начальника лагеря зовут Николай Павлович (намек на царя). И вот он с помощью уголовников травит этого хорошего человека и доводит его до смерти. Гоголь назвал роман "Герой нашего времени". Подписал "Пушкин". И отнес Тургеневу, чтобы напечатать в журнале. Тургенев был человек робкий. Он прочитал роман и покрылся холодным потом. Решил скорее отредактировать. Место действия он перенес Кавказ. Заключенного заменил офицером. Вместо уголовников у него стали красивые девушки, и не они обижают героя, а он их. Николая Павловича он переименовал в Максима Максимовича. Зачеркнул "Пушкин" и написал "Лермонтов". Поскорее отправил рукопись в редакцию, отер холодный пот и лег спать. Вдруг посреди сладкого сна его пронзила кошмарная мысль. Название! Название! Название-то он не изменил. Тут же, почти не одеваясь, он уехал в Баден-Баден.
      
      --------------
      Однажды Лев Толстой спросил Достоевского, царство ему небесное: "Правда, Пушкин плохой поэт?" "Неправда", - хотел ответить Ф.М.Достоевский, но вспомнил, что у него не открывается рот с тех пор, как он перевязал свой треснутый череп, и промолчал. "Молчание - знак согласия", - сказал Лев Толстой и ушел. Тут Ф.М., царство ему небесное, вспомнил, что все это ему приснилось во сне. Но было уже поздно.
      
      --------------
      Однажды Гоголь переоделся Пушкиным и пришел в гости к В яземскому. Выглянул случайно в окно и видит - Толстой Герцена костылем лупит, а кругом детишки стоят и смеются. Он пожалел Герцена и заплакал. Тогда Вяземский понял, что перед ним не Пушкин.
      
      --------------
      Шел Пушкин по Тверскому бульвару и увидел Чернышевского. Подкрался, идет сзади. Мимоидущие литераторы кланяются Пушкину, а Чернышевский думает - ему. Радуется. Достоевский прошел, поклонился. Помялович, Григорович - поклон. Гоголь прошел - засмеялся так и ручкой сделал, привет - тоже приятно. Тургенев - реверанс. Потом Пушкин ушел к Вяземскому чай пить. А тут навстречу Толстой молодой еще был, без бороды, в эполетах. И не посмотрел даже. Чернышевский потом записал в дневнике: "Все писатели хорошие, один Лев Толстой хам, потому что граф!".
      
      --------------
      Лев Толстой очень любил играть на балалайке (и, конечно, детей). Но не умел. Бывало пишет роман "Война и мир", а сам думает: "Трень-день-тер-деньдень!".
      
      --------------
      Однажды Ф.М.Достоевский, царство ему небесное, сидел у окна и курил. Докурил и выбросил окурок в окно. Под окном у него была керосиновая лавка, и окурок угодил как раз в бидон с керосином. Пламя, конечно, столбом. В одну ночь пол-Петербурга сгорело. Ну, посадили его, конечно. Отсидел, вышел. Навстречу ему Петрашевский. Ничего не сказал, только пожал руку и в глаза посмотрел со значением.
      
      --------------
      Пушкин был не то, чтобы ленив, но склонен к мечтательному созерцанию. Тургенев же - хлопотун ужасный, вечно одержимый жаждой деятельности. Пушкин этим часто злоупотреблял. Бывало, лежит на диване, входит Тургенев. Пушкин ему: "Иван Сергеевич, не в службу, а в дружбу, за пивом не сбегаешь?" И тут же спокойно засыпает обратно. Знает, не было случая, чтобы Тургенев вернулся. То забежит куда-нибудь петиции подписывать, то на гражданскую панихиду. А то испугается чего-нибудь и уедет в Баден-Баден. Без пива же оставаться Пушкин не боялся. Слава Богу крепостные были. Было кого послать.
      
      --------------
      Счастливо избежав однажды встречи со Львом Толстым, идет Герцен по Тверскому бульвару и думает: "Все же жизнь иногда прекрасна". Тут ему под ноги огромный черный котище - враз сбивает с ног. Только встал, отряхивает с себя прах - налетает свора черных собак, бегущих за этим котом, и повергает его на землю. Вновь поднимается будущий издатель "Колокола" и видит - навстречу на вороном коне гарцует владелец собак поручик Лермонтов. "Конец, - мыслит автор "Былого и дум", - сейчас разбегутся и...". Ничуть не бывало. Сдержанный привычной рукой конь строевым шагом проходит мимо и только, почти уже миновав Герцена размахивается хвостом и - хлясь по морде! Очки, натурально, летят в кусты. "Ну, это еще пол-беды", - думает автор "Сороки-воровки", берет очки, водружает их себе на нос - и что видит посередине куста? Ехидно улыбающее лицо Льва Толстого! Но только Толстой ведь не изверг был. "Проходи, - говорит, - проходи, бедолага", - и погладил по головке.
      
      --------------
      Однажды Гоголь переоделся Пушкиным, сверху нацепил маску и поехал на бал-маскарад. Там к нему подпорхнула прекрасная дама, одетая баядерой и сунула ему записочку. Гоголь читает и думает: "Если это мне как Гоголю, что я, спрашивается должен делать? Если мне как Пушкину, я как человек порядочный, не могу воспользоваться. А если это всего лишь шутка юного создания, избалованного всеобщим вниманием? А ну ее!". И бросил записку в помойку.
      
      --------------
      Пушкин сидит у себя и думает: "Я гений, ладно. Гоголь тоже гений. Но ведь и Толстой гений, и Достоевский, царство ему небесное, гений! Когда же это кончится?". Тут все и кончилось.
      
      --------------
      Лев Толстой и Ф.М.Достоевский поспорили, кто лучше роман напишет. Судить пригласили Тургенева. Толстой прибежал домой, заперся в кабинете и начал писать роман про детей, конечно (он их очень любил). А Достоевский сидит у себя и думает: "Тургенев человек робкий. Он сидит сейчас у себя и думает: "Достоевский человек нервный. Если я скажу, что его роман хуже, он и зарезаться может". Что же мне стараться? (это Достоевский думает). Напишу нарочно похуже, все равно денежки мои будут (на сто рублей спорили)". А Тургенев в это время сидит у себя и думает: "Достоевский человек нервный, если я скажу, что его роман хуже, он и зарезаться может. С другой стороны, Толстой - граф. Тоже лучше не связываться. Ну их совсем!". И в ту же ночь уехал в Баден-Баден.
      
      --------------
      Ф.М.Достоевский, царство ему небесное, страстно любил жизнь. Она его, однако, не баловала, поэтому он часто грустил. Те же, кому жизнь улыбалась (например, Лев Толстой) не ценили этого, постоянно отвлекаясь на другие предметы. Например, Лев Толстой очень любил детей. Они же его боялись. Прятались от него под лавку и шушукались там: "Робя, вы этого дяденьку бойтесь. Еще как трахнет костылем!". Дети любили Пушкина. Они говорили: "Он веселый! Смешной такой!". И гонялись за ним босоногой стайкой. Но Пушкину было не до детей. Он любил один дом на Тверском бульваре, одно окно в этом доме... Он мог часами сидеть на широком подоконнике, пить чай, смотреть на бульвар... Однажды, направляясь к этому дому, он поднял глаза и на своем окне увидел себя! С бакенбардами, с перстнем на большом пальце! Он,конечно, сразу понял, кто это. А Вы?
      
      65. СЕМЬ КОШЕК
      Вот так история! Не знаю, что делать. Я совершенно запутался. Ничего разобрать не могу. Посудите сами: поступил я сторожем на кошачью выставку.
      Выдали мне кожаные перчатки, чтобы кошки меня за пальцы не цапали, и велели кошек по клеткам рассаживать и на каждой клетке надписывать - как которую кошку зовут.
      - Хорошо, - говорю я, - а только как зовут этих кошек?
      - А вот, - говорят, - кошку,которая слева, зовут Машка, рядом с ней сидит Пронька, потом Бубенчик, а эта Чурка, а эта Мурка, а эта Бурка, а эта Штукатурка.
      Вот остался я один с кошками и думаю: "Выкурюка я сначала трубочку, а уж потом рассажу этих кошек по клеткам".
      Вот курю я трубочку и на кошек смотрю.
      Одна лапкой мордочку моет, другая на потолок смотрит, третья по комнате гуляет, четвертая кричит страшным голосом, еще две кошки друг на друга шипят, а одна подошла ко мне и меня за ногу укусила.
      Я вскочил, даже трубку уронил. - Вот, кричу, - противная кошка! Ты даже и на кошку не похожа. Пронька ты или Чурка, или, может быть, ты Штукатурка?
      Тут вдруг я понял, что я всех кошек перепутал. Которую как зовут - совершенно не знаю.
      - Эй, - кричу, - Машка! Пронька! Бубенчик! Чурка! Мурка! Бурка! Штукатурка!
      А кошки на меня ни малейшего внимания не обращают.
      Я им крикнул:
      - Кис-кис-кис!
      Тут все кошки зараз ко мне свои головы повернули.
      Что тут делать?
      Вот кошки забрались на подоконник, повернулись ко мне спиной и давай в окно смотреть.
      Вот они все тут сидят, а которая тут Штукатурка и которая тут Бубенчик?
      Ничего я разобрать не могу.
      Я думаю так, что только очень умный человек сумеет отгадать,как какую кошку зовут.
      
      66. ХРАБРЫЙ ЕЖ
      Стоял на столе ящик.
      Подошли звери к ящику, стали его осматривать, обнюхивать и облизывать.
      А ящик-то вдруг - раз, два, три - и открылся.
      А из ящика-то - раз, два, три - змея выскочила.
      Испугались звери и разбежались.
      Один еж не испугался, кинулся на змею и - раз, два, три - загрыз ее.
      А потом сел на ящик и закричал: "Кукареку!".
      Нет, не так! Еж закричал: "Ав-авав!".
      Heт, и не так! Еж закричал: "Мяу-мяумяу!".
      Нет, опять не так! Я и сам не знаю как.
      Кто знает, как ежи кричат?
      67. КАРЬЕРА
      ИВАНА ЯКОВЛЕВИЧА АНТОНОВА
      Это случилось еще до революции.
      Одна купчиха зевнула, а к ней в рот залетела кукушка.
      Купец прибежал на зов своей супруги и, моментально сообразив, в чем дело, поступил самым остроумным способом.
      С тех пор он стал известен всему населению города и его выбрали в сенат.
      Но прослужив года четыре в сенате, несчастный купец однажды вечером зевнул, и ему в рот залетела кукушка.
      На зов своего мужа прибежала купчиха и поступила самым остроумным способом.
      Слава о ее находчивости распространилась по всей губернии, и купчиху повезли в столицу показать метрополиту.
      Выслушиваяя длинный рассказ купчихи метрополит зевнул, и ему в рот залетела кукушка.
      На громкий зов метрополита прибежал Иван Яковлевич Григорьев и поступил самым остроумным способом.
      За это Ивана Яковлевича Григорьва переименовали в Ивана Яковлевича Антонова и представили царю.
      И вот теперь становится ясным, каким образом Иван Яковлевич Антонов сделал себе карьеру.
      
      8 января 1935 года.
      68.
      Все люди любят деньги: и гладят их, и целуют, и к сердцу прижимают, и заворачивают их в красные тряпочки, и няньчат их, как куклу. А некоторые заключают деньзнак в рамку, вешают его на стену и поклоняяются ему как иконе.
      Некоторые кормят свои деньги: открывают им рты и суют туда самые жирные куски своей пищи.
      В жару несут деньги в холодный погреб, а зимой, в лютые морозы, бросают деньги в печку, в огонь.
      Некоторые просто разговаривают со своими деньгами, или читают им вслух интересные книги, или поют им приятные песни.
      Я же не отдаю деньгам особого внимания и просто ношу из в кошельке или в бумажнике и по мере надобности трачу их. Шибейя!
      69.
      - Видите-ли, - сказал он, - я видел как вы с ними катались третьего дня на лодке. Один из них сидел на руле, двое гребли, а четвертый сидел рядом с вами и говорил. Я долго стоял на берегу и смотрел, как гребли те двое. Да, я могу смело утверждать, что они хотели утопить вас. Так гребут только перед убийством.
      Дама в желтых перчатках посмотрела на Клопова.
      - Что это значит? - сказала она. - Как это так можно особенно грести перед убийством? И потом, какой смысл им топить меня?
      Клопов резко повернулся к даме и сказал:
      - Вы знаете, что такое медный взгяд?
      - Нет, - сказала дама, невольно отодвигаясь от Клопова.
      - Ага, - сказал Клопов. - Когда тонкая фарфоровая чашка падает со шкапа и летит вниз, то в тот момент, пока она еще летит по воздуху, вы уже знаете, что она коснетс пола и разлетится на куски. А я знаю, что если человек, взгянув на другого человека медным взгядом, то уж рано или поздно он неминуемо убьет его.
      - Они смотрели на меня медным взгядом? спросила дама в желтых перчатках.
      - Да, сударыня, - сказал Клопов и надел шляпу.
      Некоторое времяя оба молчали.
      Клопов сидел, опустив низко голову.
      - Простите меня, - вдруг сказал он тихо.
      Дама в желтых перчатках с удивлением смотрела на Клопова и мосчала.
      - Это все неправда, - сказал Клопов. - Я выдумал про медный взгяд сейчас, вот тут, сидя с вами на скамейке. Я, видите ли, разбил сегодня свои часы, и мне все представляется в мрачном свете.
      Клопов вынул из кармана платок, развернул его и протянул даме разбитые часы.
      - Я носил их шестнадцать лет. Вы понимаете, что это значит? Разбить часы, которые шестнадцать лет тикали у меня вот тут под сердцем? У вас есть часы?
      70. НОВЫЙ ТАЛАНТЛИВЫЙ
      ПИСАТЕЛЬ
      Андрей Андреевич придумал рассказ.
      В старинном замке жил принц, страшный пьяница. А жена этого принца, наоборот, не пила даже чаю, только воду и молоко пила. А муж ее пил водку и вино, а молока не пил. Да и жена его, собственно говоря, тоже водку пила, но скрывала это. А муж был бесстыдник и не скрывал. "Не пью молока, а водку пью!"говорил он всегда. А жена тихонько, из-под фартука, вынимала баночку и хлоп, значит,выпивала. Муж ее, принц, говорит: "Ты бы и мне дала". А жена, принцесса, говорит: "Нет, самой мало. Хю!" - "Ах ты, говорит принц, ледя!" И с этими словами хвать жену об пол! Жена себе всю харю расшибла, лежит на полу и плачет. А принц в мантию завернулся и ушел к себе на башню. Там у него клетки стояли. Он, видите ли, там кур разводил. Вот пришел принц на башню, а там куры кричат, пищи требуют. Одна курица даже ржать начала. "Ну ты, - говорит ей принц, - шантоклер! Молчи, пока по зубам не попало!" Курица слов не понимает и продолжает ржать. Выходит,значит, что курица на башне шумит, принц, значит, матерно ругается, а жена внизу, на полу лежит - одним словом, настоящий содом.
      Вот какой рассказ выдумал Андрей Андреевич. Уже по этому рассказу можно судить, что Андрей Андреевич крупный талант. Андрей Андреевич очень умный человек. Очень умный и очень хороший!
      12 и 30 октября 1938 года.
      71. ВСЕСТОРОННЕЕ ИССЛЕДОВАНИЕ
      Е р м о л а е в. Я был у Блинова, он показал мне свою силу. Ничего подобного я никогда не видел. Это сила зверя! Мне стало страшно. Блинов поднял письменный стол, раскачал его и отбросил от себя метра на четыре.
      Д о к т о р. Интересно было бы исследовать это явление. Науке известны такие факты, но причины их непонятны. Откуда такая мышечная сила ученые еще сказать не могут. Познакомьте меня с Блиновым: я дам ему исследовательскую пилюлю.
      Е р м о л а е в. А что это за пилюля, которую вы собираетесь дать Блинову/
      Д о к т о р. Как пилюля? Я не собираюсь давать ему пилюлю.
      Е р м о л а е в. Но вы же сами только только что сказали, что собираетесь дать ему пилюлю.
      Д о к т о р. Нет, нет, вы ошибаетесь.Про пилюлю я не говорил.
      Е р м о л а е в. Ну уж извините, я-то слышал, как вы сказали про пилюлю.
      Д о к т о р. Нет.
      Е р м о л а е в. Что нет?
      Д о к т о р. Не говорил!
      Е р м о л а е в. Кто не говорил?
      Д о к т о р. Вы не говорили.
      Е р м о л а е в. Чего я не говорил?
      Д о к т о р. Вы, по-моему, чего-то недоговариваете.
      Е р м о л а е в. Я ничего не понимаю. Чего я недоговариваю?
      Д о к т о р. Ваша речь очень типична. Вы проглатываете слова, недоговариваете начатой мысли, торопитесь и заикаетесь.
      Е р м о л а е в. Когда же я заикался? Я говорю довольно гладко.
      Д о к т о р. Вот в этом-то и есть ваша ошибка. Видите? Вы даже от напряжения начинаете покрываться красными пятнами. У вас еще не похолодели руки?
      Е р м о л а е в. Нет. А что?
      Д о к т о р. Так. Это мое предположение. Мне кажется, вам уже тяжело дышать. Лучше сядьте, а то вы можете упасть. Ну вот. Теперь вы отдохните.
      Е р м о л а е в. Да зачем же это?
      Д о к т о р. Тсс. Не напрягайте голосовых связок. Сейчас я вам постараюсь облегчить вашу участь.
      Е р м о л а е в.Доктор! Вы меня пугаете.
      Д о к т о р. Дружочек милый! Я хочу вам помочь. Вот возьмите это. Глотайте.
      Е р м о л а е в. Ой! Фу! Какой сладкий отвратительный вкус! Что это вы мне дали?
      Д о к т о р. Ничего, ничего. Успокойтесь. Это средство верное.
      Е р м о л а е в. Мне жарко и все кажется зеленого цвета.
      Д о к т о р. Да, да, да, дружочек милый, сечас вы умрете.
      Е р м о л а е в. Что вы говорите? Доктор! Ой, не могу! Доктор! Что вы мне дали? Ой, доктор!
      Д о к т о р. Вы проглотили исследоватескуюль пилюлю.
      Е р м о л а е в. Спасите. Ой. Спасите. Ой. Дайте дышать. Ой. Спас... Ой. Дышать...
      Д о к т о р. Замосчал. И не дышит. Значит уже умер. Умер, не найдя на земле ответов на свои вопрсы. Да, мы, врачи, должны всесторонне исследовать явление смерти.
      
      21 июня 1937 года.
      72. ОТЕЦ И ДОЧЬ
      Было у Наташи две конфеты. потом она одну конфету съела, и осталась одна конфета. Наташа положила конфету перею собой на стол и заплакала.
      Вдруг смотрит - лежит перед ней на столе опять две конфеты.
      Наташа съела одну конфету и опять заплакала.
      Наташа плачет, а сама одним глазом на стол смотрит, не появилась ли вторая конфета. Но вторая конфета не появлялась.
      Наташа перестала плакать и стала петь. Пела, пела и вдруг умерла.
      Пришел Наташин папа, взял Наташу и отнес ее к управдому.
      - Вот, - говорит Наташин папа, - засвидетельствуйте смерть.
      Управдом поодул на печать и приложил ее к Наташиному лбу.
      - Спасибо, - сказал Наташин папа и понес Наташу на кладбище.
      А на кладбище был сторож Матвей, он всегда сидел у ворот и никого на кладбище не пускал, так что покойников приходилось хоронить прямо на улице.
      Похоронил папа Наташа на улице, снял шапку, положил ее на том месте, где зарыл Наташу, и пошел домой.
      Пришел домой, а Наташа уже дома сидит. Как так? Да очень просто: вылезла из-под земли и домой прибежала.
      Вот так штука! Папа так растерялся, что упал и умер.
      Позвала Наташа управдома и говорит:
      - Засвидетельстуйте смерть.
      Управдом подул на печать и приложил ее к листку бумаги, а потом на этом же листке бумаги написал: "Сим удостоверяется, что такой -то действительно умер".
      Взяла Наташа бумажку и понесла ее на кладбище хоронить. А сторож Матвей говорит Наташе:
      - Ни за что не пущу.
      Наташа говорит:
      - Мне бы только эту бумажку похоронить.
      А сторож говорит:
      - Лучше не проси.
      Зарыла Наташа бумажку на улице, положила на то место, где зарыла бумажку, свои носочки и пошла домой.
      Приходит домой, а папа уже дома сидит и сам с собой на маленьком бильярдике с металлическими шарикамми играет.
      Наташа удивилась, но ничего не сказала и пошла к себе в комнату расти.
      Росла, росла и через четыре года стала взрослой барышней. А Наташин папа состарился и согнулся. Но оба как вспомнят, как они друг друга за покойников приняли, так повалятся на диван и смеются. Другой раз минут двадцать смеются.
      А соседи, как услышат смех, так сразу одеваются и в кинематограф уходят. А один раз ушли так и больше не вернулись. Кажется, под автомобиль попали.
      1 сентября 1936 года.
      73.
      - Пейте уксус, господа, - сказал Шуев.
      Ему никто ничего не ответил.
      - Господа! - крикнул Шуев. - Я предлагаю вам выпить уксусу!
      С кресла поднялся Макаронов и сказал:
      - Я приветствую мысль Шуева. Давайте пить уксус.
      Растопякин сказал:
      - Я не буду пить уксуса.
      Тут наступило молчание, и все начали смотреть на Шуева. Шуев сидел с каменным лицом. Было неясно, что думает он.
      Прошло минуты три. Сучков кашлянул в кулак. Рывин почесал рот. Калтаев поправил свой галстук. Макаронов подвигал ушами и носом. А Растопякин, откинувшись на сспинку кресла, смотрел как бы равнодушно в камин.
      Прошло ещЯ минут семь или восемь.
      Рывин встал и на цыпочках вышел из комнаты.
      Калтаев посмотрел ему вслед.
      Когда дверь за Рывиным закрылась, Шуев сказал:
      - Так. Бунтовщик ушел. К чорту бунтовщика!
      Все с удивлением переглянулись, а Растопякин поднял голову и уставился на Шуева.
      Шуев стого сказал
      - Кто бунтует, - тот негодяй!
      Сучков осторожно, под столом, пожал плечами.
      - Я за то, чтобы пить уксус, - негромко сказал Макаронов и выжидательно посмотрел на Шуева.
      Растопякин икнул и, смутившись, покраснел как девица.
      - Смерть бунтовщикам! - крикнул Сучков, оскалив свои черноватые зубы.
      74. ЛЕКЦИЯ
      Пушков сказал:
      - Женщина - это станок любви.
      И тут же получил по морде.
      - За что? - спросил Пушков.
      Но, не получив ответа на свой вопрос продолжал:
      - Я думаю так: к женщине надо подкатываться снизу. Женщины это любят и только делают вид, что они этого не любят.
      Тут Пушкова опять стукнули по морде.
      - Да что же это такое, товарищи! Я тогда и говорить не буду, - сказал Пушков.
      Но, подождав с четверть минуты, продолжал:
      - Женщина устроена так, что она вся мягкая и влажная.
      Тут Пушкова опять стукнули по морде.Пушков попробовал сделать вид, что он этого не заметил и продолжал:
      - Если женщину понюхать...
      Но тут Пушкова так сильно трахнули по морде, что он схватился за щеку и сказал:
      - Товарищи, в таких условиях совершенно невозможно провести лекцию. Если это будет еще повторяться, я замолчу.
      Пушков подожал четверть минуты и продолжал:
      - На чем мы остановились? Ах да! Так вот. Женщина любит смотреть на себя. Она садится перед зеркалом совершенно голая...
      На этом слове Пушков опять получил по морде.
      - Голая, - повторил Пушков.
      Трах! - отвесили ему по морде.
      - Голая! - крикнул Пушков.
      Трах! - получил по морде.
      - Голая! Женщина голая! Голая баба! кричал Пушков.
      Трах! Трах! Трах! - получил Пушков по морде.
      - Голая баба с ковшом в руках! - кричал Пушков.
      Трах! Трах! - сыпались на Пушкова удары.
      - Бабий хвост! - кричал Пушков, увертыот ударов. - Голая монашка!
      Но тут Пушкова ударили с такой силой,что он потерял сознание и как подкошенный рухнул на пол.
      12 августа 1940 года.
      75.
      Андрей Семенович плюнул в чашку с водой. Вода сразу почернела. Андрей Семенович сощурил глаза и пристально посмотрел в чашку. Вода была очень черна. У Андрей Семеновича забилось сердце.
      В это время проснулась собака Андрея Семеновича. Андрей Семенович подошел к окну и задумался.
      Вдруг что-то большое и темное пронеслось мимо лица Андрея Семеновича и вылетело в окно. Это вылетела собака Андрея Семеновича и понеслась как ворона на крышу противоположного дома. Андрей Семенович сел на корточки и завыл.
      В комнату вбежал товарищ Попугаев.
      - Что с вами? Вы больны? - спросил товарищ Попугаев.
      Андрей Семенович молчал и тер лицо руками.
      Товарищ Попугаев заглянул в чашку, стоявшую на столе.
      - Что это у вас тут налито? - спросил он Андрея Семеновича.
      - Не знаю, - сказал Андрей Семенович.
      Попугаев мгновенно исчез. Собака опять влетела в окно, легла на свое прежнее место и заснула.
      Андрей Семенович подошел к столу и выпил из чашки почерневшую воду.
      И на душе у Андрея Семеновича стало светло.
      
      21 августа <1934>.
      76. ХУДОЖНИК И ЧАСЫ
      Серов, художник, пошел на Обводной канал. Зачем он туда пошел? Покупать резину. Зачем ему резина? Чтобы сделать себе резинку. А зачем ему резинка? А чтобы ее растягивать. Вот. Что еще? А еще вот что: художник Серов поломал свои часы. Часы хорошо ходили, а он их взял и поломал. Чего еще? А боле ничего. Ничего, и всЯ тут! И свое поганое рыло куда не надо не суй! Господи помилуй!
      Жила-была старушка. Жила, жила и сгорела в печке. Туда ей и дорога! Серов, художник, по крайней мере так рассудил...
      Эх! Написать бы еще, да чернильница куда-то исчезла.
      22 октября 1938 года.
      77. НЕОЖИДАННАЯ ПОПОЙКА
      Однажды Антонина Алексеевна ударила своего мужа служебной печатью и выпачкала ему лоб печатной краской.
      Сильно оскорбленный Петр Леонидович, муж Антонины Алексеевны, заперся в ванной комнате и никого туда не пускал.
      Однако жильцы коммунальной квартиры, имея сильну нужду пройти туда, где сидел Петр Леонидович, решили силой взломать запертую дверь.
      Видя, что его дело проиграно, Петр Леонидович вышел из ванной комнаты и, пройдя к себе, лег на кровать.
      Но Антонина Алексеевна решила преследовать своего мужа до конца. Она нарвала мелких бумажек и посыпала ими лежащего на кровати Петра Леонидовича...
      Взбешенный Петр Леонидович выскочил в коридор и принялся там рвать обои.
      Тут выбежали жильцы и, видя, что делает несчастный Петр Леонидович, накинулись на него и разодрали на нем жилетку.
      Петр Леонидович выбежал в жакт.
      В это время Антонина Алексеевна разделась догола и спряталась в сундук.
      Через десять минут вернулся Петр Леонидович, ведя за собой управдома.
      Не найдя жены в комнате, управдом и Петр Леонидович решили воспользоваться свободным помещением и выпить водочки. Петр Леонидович взялся сбегать за этим напитком на угол.
      Когда Петр Леонидович ушел, Антонина Алексеевна вылезла из сундука и предстала в голом виде перед управдомом.
      Потрясенный управдом вскочил со стула и подбежал к окну, но, видя мощное сложение молодой двадцатишестилетней женщины, вдруг пришел в дикий восторг.
      Тут вернулся Петр Леонидович с литром водки.
      Увидя, что творится в его комнате, Петр Леонидович нахмурил брови.
      Но его супруга Антонина Алексеевна показала ему служебную печать, и Петр Леонидович успокоился.
      Антонина Алексеевна высказала желание принять участие в попойке, но обязательно в голом виде да еще вдобавок сидя на столе, на котором предполагалось разложить закуску к водке.
      Мужчины сели на стулья, Антонина Алексеевна села на стол, и попойка началась.
      Нельзя назвать это гигиеничным, если молодая голая женщина сидит на том же столе, где едят. К тому же Антонина Алексеевна была женщиной довольно полного сложения и не особенно чистоплотной, так что было вообще чорт знает что.
      Скоро, однако, все напились и заснули: мужчины на полу а Антонина Алексеевна на столе.
      И в коммунальной квартире водворилась тишина.
      
      22 янв<аря> 1935 года.
      78. СМЕРТЬ СТАРИЧКА
      У одного старичка из носа выскочил маленький шарик и упал на землю. Старичок нагнулся, чтобы поднять этот шарик, и тут у него из глаза выскочила маленькая палочка и тоже упала на землю. Старичок испугался и,не зная, что делать, пошевелил губами. В это время у старичка изо рта выскочил маленький квадратик. Старичок схватил рот рукой, но тут у старичка из рукава выскочила маленькая мышка. Старичку от страха сделалось нехорошо, и он, чтобы не упасть, сел на корточки. Но тут в старичке что-то хрустнуло, и он,как мягкая плюшевая шуба, повалился на землю.Тут у старичка из прорешки выскочил длинненький прутик, и на самом конце этого прутика сидела тоненькая птичка. Старичок хотел крикнуть, но у него одна челюсть зашла за другую, и он вместо того, чтобы крикнуть, только слабо икнул и закрыл один глаз. Другой глаз у старичка остался открытым и, перестав двигаться и блестеть, стал неподвижным и мутным, как у мертвого человека. Так настигла коварная смерть старичка, не знавшего своего часа.
      
      79. О ЯВЛЕНИЯХ И СУЩЕСТВОВАНИЯХ
      N% 1
      Художник Миккель Анжело садится на груду кирпичей и, подперев голову руками, начинает думать.
      Вот проходит мимо петух и смотрит на художника Миккеля Анжело своими круглыми золотистыми глазами. Смотрит и не мигает.
      Тут художник Миккель Анжело поднимает голову и видит петуха. Петух не отводит глаз, не мигает и не двигает хвостом.
      Художник Миккель Анжело опускает глаза и замечает, что глаза что-то щиплет. Художник Миккель Анжело трет глаза руками. А петух не стоит уж больше, не стоит, а уходит, уходит за сарай, за сарай на птичий двор, на птичий двор к своим курам.
      И художник Миккель Анжело поднимается с груды кирпичей, отряхивает со штанов красную, кирпичную пыль, бросает в сторону ремешок и идет к своей жене.
      По дороге художник Миккель Анжело встречает Комарова, хватает его за руку и кричит:
      - Смотри!
      Комаров смотрит и видит шар.
      "Что это?" - шепчет Комаров.
      А с неба грохочет: "Это шар".
      - Какой такой шар? - шепчет Комаров.
      А с неба грохот: "Шар гладкоповерхностный!"
      Комаров и художник Миккель Анжело садятся в траву, и сидят они в траве, как грибы. Они держат друг друга за руки и смотрят на небо.
      А на небе вырисовывается огромная ложка. Что же это такое? Никто этого не знает. Люди бегут и застревают в своих домах. И двери запирают и окна. Но разве это поможет? Куда там! Не поможет это.
      Я помню, как в 1884-том году показалась на небе обыкновенная комета величиной с пароход. Очень было страшно. А тут ложка! Куда комете до такого явления.
      Запирают окна и двери!
      Разве это может помочь? Против небесного явления доской не загородишься.
      У нас в доме живет Николай Иванович Ступин, у него теория, что всЯ дым. А по-моему не всЯ дым. Может, и дыма-то никакого нет. Ничего, может быть, нет. Есть одно только разделение. А может быть, и разделения-то никакого нет. Трудно сказать.
      Говорят, один знаменитый художник, рассматривал петуха. Рассматривал, рассматривал и пришел к убеждению, что петуха не существует.
      Художник сказал об этом своему приятелю, а приятель давай смеяться. Как же, говорит, не существует, когда, говорит, он вот тут вот стоит и я, говорит, его отчетливо наблюдаю.
      А великий художник опустил тогда голову и как стоял, так и сел на груду кирпичей.
      ВСП.
      18 сентября 1934 года.
      80. О ЯВЛЕНИЯХ И СУЩЕСТВОВАНИЯХ
      N% 2
      Вот бутылка с водкой, так называемый спиртуоз. А рядом вы видите Николая Ивановича Серпухова.
      Вот из бутылки поднимаются спиртуозные пары. Поглядите, как дышит носом Николай Иванович Серпухов. Видно, ему это очень приятно, и главным образом потому что спиртуоз.
      Но обратите внимание на то, что за спиной Николая Ивановича нет ничего. Не то чтобы там не стоял шкап или комод, или вообще что-нибудь такое, а совсем ничего нет, даже воздуха нет. Хотите верьте, хотите не верьте, но за спиной Николая Ивановича нет даже безвоздушного пространства, или, как говорится, мирового эфира. Откровенно говоря, ничего нет.
      Этого, конечно, и вообразить себе невозможно.
      Но на это нам наплевать, нас интересует только спиртуоз и Николай Иванович Серпухов.
      Вот Николай Иванович берет рукой бутылку со спиртуозом и подносит ее к своему носу. Николай Иванович нюхает и двигает ртом, как кролик.
      Теперь пришло время сказать, что не только за спиной Николая Ивановича, но впереди, так сказать перед грудью и вообще кругом, нет ничего. Полное отсутствие всякого существования, или, как острили когда-то: отстутствие всякого присутствия.
      Однако давайте интересоваться только спиртуозом и Николаем Ивановичем.
      Представьте себе, Николай Ивановия заглядывает во внутрь бутылки со спиртуозом, потом подносит ее к губам, запрокидывает бутылку донышком вверх и выпивает, представьте себе, весь спиртуоз.
      Вот ловко! Николай Иванович выпил спиртуоз и похлопал глазами. Вот ловко! Как это он!
      А мы теперь должны сказать вот что: собственно говоря, не только за спиной Николая Ивановича, или спереди и вокруг только, а также и внутри Николая Ивановича ничего не было, ничего не существовало.
      Оно, конечно, могло быть так, как мы только что сказали, а сам Николай Иванович мог при этом восхитительно существовать.Это, конечно, верно. Но, откровенно говоря, вся штука в том, что Николай Иванович не существовал и не существует. Вот в чем штука-то.
      Вы спросите:"А как же бутылка со спиртуозом? Особенно, куда вот делся спиртуоз, если его выпил несуществующий Николай Иванович? Бутылка, скажем, осталась, а где же спиртуоз? Только что был, а вдруг его и нет. Ведь Николай Иванович не существует, говорите вы. Вот как же это так?"
      Тут мы и сами теряемся в догадках.
      А впрочем, что же это мы говорим? Ведь мы сказали, что как внутри, так и снаружи Николая Ивановича ничего не существует. А раз ни внутри, ни снаружи ничего не существует, то значит, и бутылки не существует. Так ведь?
      Но с другой стороны, обратите внимание на следующее: если мы говорим, что ничего не существует ни изнутри, ни снаружи, то является вопрос: изнутри и снаружи чего? Что-то, видно, все же существует? А может, и не существует.Тогда для чего же мы говорим изнутри и снаружи?
      Нет, тут явно тупик. И мы сами не знаем, что сказать.
      До свидания.
      ВСП.
      18 сентября 1934 года.
      81.
             Одна муха ударила в лоб бегущего мимо господина, прошла сквозь его голову и вышла из затылка. Господин, по фамилии Дернятин, был весьма удивлен: ему показалось, что в его мозгах что-то просвистело, а на затылке лопнула кожица и стало щекотно. Дернятин остановился и подумал: "Что бы это значло? Ведь совершенно ясно я слышал в мозгах свист. Ничего такого мне в голову не приходило, чтобы я мог понять, в чем тут дело. Во всяком случае, ощущение редкостное, похожее на какую-то головную болезнь. Но больше об этом я думать не буду, а буду продолжать свой бег. С этими мыслями господин Дернятин побежал дальше, но как он ни бежал, того уже все-таки не получилось. На голубой дорожке Дернятин оступился ногой и едва не упал, пришлось даже помахать руками в воздухе. "Хорошо, что я не упал, - подумал Дернятин,а то разбил бы свои очки и перестал бы видеть направление путей". Дальше Дернятин пошел шагом, опираясь на свою тросточку. Однако одна опасность следовала за другой. Дернятин запел какую-то песень, чтобы рассеять свои нехорошие мысли. Песень была веселой и звучной, такая, что Дернятин увлекся ей и забыл даже, что он идет по голубой дорожке, по которой в эти часы дня ездили другой раз автомобили с головокружительной быстротой. Голубая дорожка была очень узенькая, и отскочить в сторону от автомобиля было довольно трудно. Потому она считалась опасным путем. Осторожные люди всегда ходили по голубой дорожке с опаской, чтобы не умереть. Тут смерть поджидала пешехода на каждом шагу, то в виде автомобиля, то в виде ломовика, а то в виде телеги с каменным углем. Не успел Дернятин высморкаться, как на него катил огромный автомобиль. Дернятин крикнул: "Умираю!" - и прыгнул в сторону. Трава расступилась перед ним, и он упал в сырую канавку. Автомобиль с грохотом проехал мимо, подняв на крыше флаг бедственных положений. Люди в автомобиле были уверены, что Дернятин погиб, а потому сняли свои гловные уборы и дальше ехали уже простоволосые. "Вы не заметили,под какие колеса попал этот странник, под передние или под задние?" - спросил господин,одетый в муфту, то есть не в муфту, а в башлык. "У меня, - говоривал этот господин, - здорово застужены щеки и ушные мочки, а потому я хожу всегда в этом башлыке". Рядом с господином в автомобиле сидела дама, интересная своим ртом. "Я, - сказала дама, - волнуюсь, как бы нас не обвинили в убийстве этого путника". - "Что? Что?" - спросил господин, оттягивая с уха башлык. Дама повторила свое опасение. "Нет, - сказал господин в башлыке, - убийство карается только в тех случаях, когда убитый подобен тыкве. Мы же нет. Мы же нет. Мы не виноваты в смерти путника. Он сам крикнул: умираю! Мы только свидетели его внезапной смерти". Мадам Анэт улыбнулась интересным ртом и сказала про себя: "Антон Антонович, вы ловко выходите из беды". А господин Дернятин лежал в сырой канаве, вытянув свои руки и ноги. А автомобиль уже уехал.Уже Дернятин понял, что он умер. смерть в виде автомобиля миновала его. Он встал, почистил рукавом свой костюм, послюнявил пальцы и пошел по голубой дорожке нагонять время. Время на девять с половиной минут убежало вперед, и Дернятин шел, нагоняя минуты.
             Семья Рундадаров жила в доме у тихой реки Свиречки. Отец Рундадаров, Платон Ильич, любил знания высоких полетов: Математика, Тройная философия, География Эдема, книги Винтвивека, учение о смертных толчках и небесная иерархия Дионисия Ареопагита были наилюбимейшие науки Платона Ильича. Двери дома Рундадаров были открыты всем странникам, посетившим святые точки нашей планеты. Рассказы о летающих холмах, приносимые оборванцами из Никитинской слободы, встречались в доме Рундадаров с оживлением и напряженным вниманием. Платоном Ильичом хранились длинные списки о деталях летания больших и малких холмов. Особенно отличался от всех иных взлетов взлет Капустинского холма. Как известно, Капустинский холм взлетел ночью, часов в 5, выворотив с корнем кедр. От места взлета к небу холм поднимался не по серповидному пути, как все прочие холмы, а по прямой линии, сделав маленькие колебания лишь на высоте 15 - 16 километров. И ветер, дующий в холм, пролетал сквозь него, не сгоняя егос пути. Будто холм кремневых пород потерял свойство непрницаемости. Сквозь холм, например, пролетела галка. Пролетела, как сквозь облако. Об этом утверждают несколько свидетелей. Это противоречило законам летающих холмов, но факт оставался фактом, и Платон Ильич занес его в список деталей Капустинского холма. Ежедневно у Рундадаров собирались почетные гости и обсуждались признаки законов алогической цепи. Среди почетных гостей были: профессор железных путей Михаил Иванович Дундуков, игумен Миринос II и плехаризиаст Стефан Дернятин. Гости собирались в нижней гостиной, садились за продолговатый стол, на стол ставилось обыкновенное корыто с водой. Гости, разговаривая, поплевывали в корыто: таков был обычай в семье Рундадаров. Сам Платон Ильич сидел с кнутиком. Время от времени он мочил его в воде и хлестал им по пустому стулу. Это называлось "шуметь инструментом". В девять часов появлялась жена Платона Ильича, Анна Маляевна, и вела гостей к столу. Гости ели жидкте и твердые блюда, потом подползали на четвереньках к Анне Маляевне, целовалией ей ручку и садились пить чай. а чаем игумен Миринос II рассказывал случай, происшедший четырнадцать лет тому назад. Будто он, игумен, сидел как-то на ступеньках своего крыльца и кормил уток. Вдруг из дома вылетела муха, покружилась и ударила игумена в лоб. Ударила в лоб и прошла насквозь головы, и вышла из затылка, и улетела опять в дом. Игумен остался сидеть на крыльце с восхищенной улыбкой, что наконец-то воочию увидел чудо. Остальные гости, выслушав Мириноса II, ударили себя чайными ложками по губам и по кадыку в знак того, что вечер окончен. После разговор принимал фривольный характер. Анна Маляевна уходила из комнаты, а господин плехаризиаст Дернятин заговаривал на тему "Женщина и цветы". Бывало и так, что некоторые из гостей оставались ночевать. Тогда сдвигалось несколько шкапов, и на шкапы укладывали Мириноса II. Профессор Дундуков спал в столовой на рояле, а господин Дернятин ложился в кровать к рундадарской прислуге Маше. В большинстве же случаев гости расходились по домам. Платон Ильич сам запирал за ними дверь и шел к Анне Маляевне. По реке Свиречке плыли с песнями никитинские рыбаки. И под рыбацкие песни засыпала семья Рундадаров.
      <1929 - 1930>
      82. ИСТОРИ СДЫГР АППР
      А н д р е й С е м е н о в и ч: Здравсвуй, Петя.
      П е т р П а в л о в и ч: Здравствуй, здравствуй. Guten Morgen. Куда несет?
      Андрей Семенович протянул руку Петру Павловичу, а Петр Павлович схватил руку Андрея Семеновича и так ее дернули, что Андрей Семенович остался без руки и с испугу кинулся бежать. Петр Павлович бежали за Андреем Семеновичем и кричали: "Я тебе, мерзавцу,руку оторвал, а вот обожди, догоню, так и голову оторву!"
      Андрей Семенович неожиданно сделал прыжок и перескочил канаву, а Петр Павлович не сумели перепрыгнуть канавы и остались по сию сторону.
      А н д р е й С е м е н о в и ч: Что? Не догнал?
      П е т р П а в л о в и ч: А это вот видел? (И показал руку Андрея Семеновича.)
      А н д р е й С е м е н о в и ч: Это моя рука!
      П е т р П а в л о в и ч: Да-с, рука ваша! Чем махать будете?
      А н д р е й С е м е н о в и ч: Платочком.
      П е т р П а в л о в и ч: Хорош, нечего сказать! Одну руку в карман сунул, и головы почесать нечем.
      А н д р е й С е м е н о в и ч: Петя! Давай так: я тебе чего-нибудь дам, а ты мне руку отдай.
      П е т р П а в л о в и ч: Нет, я руки тебе не отдам. Лучше и не проси. А вот, хочешь, пойдем к профессору Тартарелину, - он тебя вылечит.
      Андрей Семенович прыгнул от радости и пошел к профессору Тартарелину.
      
      А н д р е й С е м е н о в и ч: Многоуважаемый профессор, вылечите мою правую руку. Ее оторвал мой приятель Петр Павлович и обратно не отдает.
      Петр Павлович стояли в прихожей профессора и демонически хохотали. Под мышкой у них была рука Андрея Семеновича, которую они держали презрительно, наподобие портфеля.
      Осмотрев плечо Андрея Семеновича, профессор закурил трубку-папиросу и вымолвил:
      - Это крупная шшадина.
      А н д р е й С е м е н о в и ч: Простите, как вы сказали?
      П р о ф е с с о р: Сшадина.
      А н д р е й С е м е н о в и ч: Ссадина?
      П р о ф е с с о р: Да, да, да. Шатина. Ша-тин-на!
      А н д р е й С е м е н о в и ч: Хороша ссадина, когда руки-то нет!
      (Из прихожей послышался смех.)
      П р о ф е с с о р: Ой! Кто там шмиется?
      А н д р е й С е м е н о в и ч: Это так просто. Вы не обращайте внимания.
      П р о ф е с с о р: Хо! Ш удовольствием. Хотите, что-нибудь почитаем?
      А н д р е й С е м е н о в и ч: А вы меня полечите.
      П р о ф е с с о р: Да, да, да. Почитаем, а потом я вас полечу. Садитесь.
      (Оба садятся.)
      П р о ф е с с о р: Хотите, я вам прочту свою науку?
      А н д р е й С е м е н о в и ч: Пожалуйста! Очень интересно.
      П р о ф е с с о р: Только я изложил ее в стихах.
      А н д р е й С е м е н о в и ч: Это страшно интересно.
      П р о ф е с с о р: Вот, хе-хе, я вам прочту отсюда досюда. Тут вот о внутренних органах, а тут уже о суставах.
      П е т р П а в л о в и ч ( входя в комнату):
      Здрыгр аппр устр устр
      я несу чужую руку
      здрыгр аппр устр устр
      где профессор Тартарелин?
      здрыгр аппр устр устр
      где приемные часы?
      если эти побрякушки
      с двумя гирями до полу
      эти часики старушки
      пролетели параболу
      здрыгр аппр устр устр
      ход часов нарушен мною
      им в замену карабистр
      на подставке здрыгр аппр
      с бесконечною рукою
      приспособленной как стрелы
      от минуты за другою
      в путь несется погорелый
      а под белым циферблатом
      блин мотает устр устр
      и закутанный халатом
      восседает карабистр
      он приемные секунды
      смотрит в двигатель размерен
      чтобы время не гуляло
      где профессор Тартарелин,
      где Андрей Семеныч здрыгр
      однорукий здрыгр аппр
      лечит здрыгр аппр устр
      приспосабливает руку
      приколачивает пальцы
      здрыгр аппр прибивает
      здрыгр аппр устр бьет.
      П р о ф е с с о р Т а р т а р е л и н:
      Это вы искалечили гражданина, Петр Павлович?
      П е т р П а в л о в и ч: Руку вырвал из манжеты.
      А н д р е й С е м е н о в и ч: Бегал следом.
      П р о ф е с с о р: Отвечайте!
      (Петр Павлович смеются.)
      К а р а б и с т р: Гвиндалея!
      П е т р П а в л о в и ч: Карабистр!
      К а р а б и с т р: Гвиндалан.
      П р о ф е с с о р: Расскажите, как было дело.
      А н д р е й С е м е н о в и ч:
      
      Шел я по полю намедни
      и внезапно вижу: Петя
      мне навстречу идет спокойно
      и, меня как будто не заметя,
      хочет мимо проскочить.
      Я кричу ему: ах, Петя!
      Здравствуй, Петя, мой приятель
      ты, как видно, не заметил,
      что иду навстречу я.
      П е т р П а в л о в и ч:
      
      Но господство обстоятельств
      и скрещение событий
      испокон веков доныне
      нами правит, как детьми,
      морит голодом в пустыне,
      хлещет в комнате плетьми.
      П р о ф е с с о р: Так-так, - это понятно. Стечение обстоятельств.Это верно. Закон.
      
      Тут вдруг Петр Павлович наклонился к профессору и откусил ему ухо. Андрей Семенович побежал за милиционером, а Петр Павлович бросили на пол руку Андрея Семеновича, положили на стол откушенное ухо профессора Тартарелина и незаметно ушли по черной лестнице.
      Профессор лежал на полу и стонал.
      - Ой-ой-ой, как больно! - стонал профессор. - Моя рана горит и исходит соком. Где найдется такой сострадательный человек, который промоет мою рану и зальет ее каллоидом?!
      Был чудный вечер. Высокие звезды, расположенные на небе установленными фигурами, светили вниз. Андрей Семенович, дыша полной грудью, тащил двух милиционеров к дому профессора Тартарелина. Помахивая своей единственной рукой, Андрей Семенович рассказывал о случившемся.
      Милиционер спросил Андрея Семеновича:
      - Как зовут этого проходимца?
      Андрей Семенович не выдал своего товарища и даже не сказал его имени.
      Тогда оба милиционера спросили Андрея Семеновича:
      - Скажите нам, вы его давно знаете?
      - С маленьких лет, когда я был еще вот таким маленьким, - сказал Андрей Семенович.
      - А как он выглядит? - спросили милиционеры.
      - Его характерной чертой является длинная черная борода, - сказал Андрей Семенович.
      Милиционеры остановились, подтянули потуже свои кушаки и, открыв рты, запели протяжными ночными голосами:
      Ах, как это интересно,
      был приятель молодой,
      а подрос когда приятель,
      стал ходить он с бородой.
      - Вы обладаетет очень недурными голосами, разрешите поблагодарить вас, - сказал Андрей Семенович и протянул милиционерам пустой рукав, потому что руки не было.
      - Мы можем и на научные темы поговорить, - сказали милиционеры хором.
      Андрей Семенович махнул пустышкой.
      - Земля имеет семь океянов, - начали милиционеры. - Научные физики изучали солнечные пятна и привели к заключению, что на планетах нет водорода, и там неуместно какое-либо сожительство.
      В нашей атмосфере имеется такая точка, которая всякий центр зашибет.
      Английский кремарторий Альберт Эйнштейн изобрел такую махинацию, через которую всякая штука относительна.
      - О любезные милиционеры! - взмолился Андрей Семенович. - Бежимте скорее, а не то мой приятель убьет профессора Тартарелина.
      Одного милиционера звали Володя, а другого Сережа. Володя схватил Сережу под руку, а Сережа схватил Андрея Семеновича за рукав, и они все втроем побежали.
      - Глядите, три институтки бегут! - кричали им вслед извозчики. Один даже хватил Андрей Семеновичережу кнутом по заднице.
      - Постой! На обратном пути ты мне штраф заплатишь! - крикнул Сережа, не выпуская из рук Андрея Семеновича.
      Добежав до дома профессора, все трое сказали:
      - Тпррр! - и остановились.
      - По лестнице, в третий этаж! - скомандовал Андрей Семенович.
      - Hoch! - крикнули милиционеры и кинулись по лестнице.
      Моментально высадив плечом дверь, они вошли в кабинет профессора Тартарелина
      Профессор Тартарелин сидел на полу,а жена профессора стояла перед ним на коленях и пришивала профессору ухо розовой шелковой ниточкой. Профессор держал в руках ножницы и вырезал платье на животе своей жены. Когда показался голый женин живот, профессор потер его ладонью и посмотрел в него, как в зеркало.
      - Куда шьешь? Разве не видишь, что одно ухо выше другого получилось? - сказал сердито профессор.
      Жена отпорола ухо и стала пришивать его заново.
      Голый женский живот, как видно развеселил профессора. Усы его ощетинились, а глазки заулыбались.
      - Катенька, - сказал профессор, - брось пришивать ухо где-то сбоку, пришей мне его лучше к щеке.
      Катенька, жена профессора Тартарелина, терпеливо отпорола ухо во второй раз и принялась пришивать его к щеке профессора.
      - Ой, как щекотно! Ха-ха-ха! Как щекотно! - смеялся профессор, но вдруг, увидя стоящих на пороге милиционеров, замолчал и сделался серьезным.
      Милиционер С е р е ж а: Где здесь пострадавший?
      Милиционер В о л о д я: Кому здесь откусили ухо?
      П р о ф е с с о р (поднимаясь на ноги): Господа! Я - человек, изучающий науку вот уже, слава богу, пятьдесят шесть лет, ни в какие другие дела не вмешиваюсь. Если вы думаете, что мне откусили ухо, то вы жестоко ошибаетесь. Как видите, у меня оба уха целы. Одно, правда, на щеке, но такова моя воля.
      Милиционер С е р е ж а: Действительно, верно, оба уха налицо.
      Милиционер В о л о д я: У моего двоюродного брата так брови росли под носом.
      Милиционер С е р е ж а: Не брови, а просто усы.
      К а р а б и с т р: Фасфалакат!
      П р о ф е с с о р: Приемные часы окончены.
      Ж е н а п р о ф е с с о р а:Пора спать.
      А н д р е й С е м е н о в и ч (входя): Половина двенадцатого.
      М и л и ц и о н е р ы х о р о м: Спокойной ночи.
      Э х о: Спите сладко.
      Профессор ложится на пол, остальные тоже ложатся и засыпают.
      С о н
      тихо плещет океян
      скалы грозные ду ду
      тихо светит океян
      человек поет в дуду
      тихо по морю бегут
      страха белые слоны
      рыбы скользкие поют
      звезды падают с луны
      домик слабенький стоит
      двери настежь распахнул
      печи теплые сулит
      в доме дремлет караул
      а на крыше спит старуха
      на носу ее кривом
      тихо ветром плещет в ухо
      дует волосы кругом
      а на дереве кукушка
      сквозь очки глядит на север
      не гляди моя кукушка
      не гляди всю ночь на север
      там лишь ветер карабистр
      время в цифрах бережет
      там лишь ястреб сдыгр устр
      себе добычу стережет
      П е т р П а в л о в и ч:
      
      Кто-то тут впотьмах уснул,
      шарю, чую: стол и стул,
      натыкаюсь на комод,
      вижу древо бергамот,
      я спешу, срываю груши,
      что за дьявол! это уши!
      Я боюсь, бегу направо,
      предо мной стоит дубрава,
      я обратно так и сяк,
      натыкаюсь на косяк,
      ноги гнутся, тянут лечь,
      думал: двери - это печь,
      прыгнул влево - там кровать,
      помогите!...
      П р о ф е с с о р (просыпаясь): Ать?..
      А н д р е й С е м е н о в и ч ( вскакивая): Ффу! Ну и сон же видел, будто нам всем уши пообрывали. (Зажигает свет.)
      Оказывается, что, пока все спали, приходили Петр Павлович и обрезали всем уши.
      Замечание милиционера С е р е ж и:
      - Сон в руку!
      <Апрель? 1929 года>
      83. ВЕЩЬ
      Мама, папа и прислуга по названию Наташа сидели за столом и пили.
      Папа был несомненно забулдыга. Даже мама смотрела на него свысока. Но это не мешало папе быть очень хорошим человеком. Он очень добродушно смеялся и качался на стуле. Горничная Наташе, в наколке и передничке, все время невозможно смеялась. Папа веселил всех своей бородой, но горничная Наташа конфузливо опускала глаза, изображая, что она стесняется.
      Мама, высокая женщина с большой прической, говорила лошадиным голосом Мамин голос трубил в столовой, отзываясь на дворе и в других комнатах.
      Выпив по первой рюмочке, все на секунду замолчали и поели колбасы. Немного погодя все опять заговорили.
      Вдруг, совершенно неожиданно, в дверь кто-то постучал. Ни папа, ни мама, ни горничная Наташа не могли догадаться, кто это стучит в двери.
      - Как это странно, - сказал папа. - Кто бы там мог стучать в дверь?
      Мама сделала соболезнующее лицо и не в очередь налила себе вторую рюмочку, выпила и сказал:
      - Странно.
      Папа ничего не сказал плохого, но налил себе тоже рюмочку,выпил и встал из-за стола.
      Ростом был папа невысок. Не в пример маме. Мама была высокой, полной женщиной с лошадиным голосом,а папа был просто ее супруг. В добавление ко всему прочему папа был веснушчат.
      Он одним шагом подошел к двери и спросил:
      - Кто там?
      - Я, - сказал голос за дверью.
      Тут же открылась дверь и вошла горничная Наташа, вся смущенная и розовая. Как цветок. Как цветок.
      Папа сел.
      Мама выпила еще.
      Горничная Наташа и другая, как цветок, зарделись от стыда. Папа посмотрел на них и ничего не сказал, а только выпил, также как и мама.
      Чтобы заглушить неприятное жжение во рту, папа вскрыл банку консервов с раковым паштетом. Все были очень рады, ели до утра. Но мама молчала, сидя на своем месте. Это было очень неприятно.
      Когда папа собирался что-то спеть, стукнуло окно. Мама вскочила с испуга и закричала, что она ясно видит, как с улицы в окно кто-то заглянул. Другие уверяли маму, что это невозможно, так как их квартира в третьем этаже, и никто с улмцы в окно посмотреть не может, - для этого нужно быть великаном или Голиафом.
      Но маме взбрела в голову крепкая мысль. Ничто на свете не могло ее убедить, что в окно никто не смотрел.
      Чтобы успокоить маму, ей налили еще одну рюмочку. Мама выпила рюмочку. Папа тоже налил себе и выпил.
      Наташа горничная, как цветок, сидели,попив глаза от конфуза.
      - Не могу быть в хорошем настроении, когда на нас смотрят с улицы через окно, кричала мама.
      Папа был в отчаянии, не зная, как успокоить маму. Он сбегал даже во двор, пытаясь заглянуть оттуда хотя бы в окно второго этажа. Конечно, он не смог дотянуться. Но маму это нисколько не убедило. Мама даже не видела, как папа не мог дотянуться до окна всего лишь второго этажа.
      Окончательно расстроенный всем этим, папа вихрем влетел в столовую и залпом выпил две рюмочки, налив рюмочку и маме. Мама выпила рюмочку, но сказала, что пьет только в знак того, что убеждена, что в окно кто-то посмотрел.
      Папа даже руками развел.
      - Вот, - сказал он маме и, подойдя к окну, растворил настежь обе рамы.
      В окно попытался влезть какой-то человек в грязном воротничке и с ножом в руках. Увидя его папа захлопнул раму и сказал:
      - Никого нет там.
      Однако человек в грязном воротничке стоял за окном и смотрел в комнату и даже открыл окно и вошел.
      Мама была страшно взволнованна. Она грохнулась в истерику, но, выпив немного предложенного ей папой и закусив грибком, успокоилась.
      Вскоре и папа пришел в себя. Все опять сели к столу и продолжали пить.
      Папа достал газету и долго вертел ее в руках, ища, где верх и где низ. Но сколько он ни искал, так и не нашел, а потому отложил газету в сторону и выпил рюмочку.
      - Хорошо, - сказал папа, - но не хватает огурцов.
      Мама неприлично заржала, отчего горничные сильно сконфузились и принялись рассматривать узор на скатерти.
      Папа выпил еще и вдруг, схватив маму, посадил ее на буфет.
      У мамы взбилась седая пышная прическа, на лице проступили красные пятна, и, в общем, рожа была возбужденная.
      Папа подтянул свои штаны и начал тост.
      Но тут открылся в полу люк, и оттуда вылез монах.
      Горничные так переконфузились, что одну начало рвать. Наташа держала свою подругу за лоб, стараясь скрыть безобразие.
      Монах, который вылез из-под пола, прицелился кулаком в папино ухо, да как треснет!
      Папа так и шлепнулся на стул, не окончив тоста.
      Тогда монах подошел к маме и ударил ее как-то снизу, - не то рукой, не то ногой.
      Мама принялась кричать и звать на помощь.
      А монах схватил за шиворот обеих горничных и, помотав ими по воздуху, отпустил.
      Потом, никем не замеченный, монах скрылся опять под пол и закрыл за собою люк.
      Очень долго ни мама, ни папа, ни горничная Наташа не могли прийти в себя. Но потом, отдышавшись и приведя себя в порядок, они все выпили по рюмочке и сели за стол закусить шинкованной капусткой.
      Выпив еще по рюмочке, все посидели, мирно беседуя.
      Вдруг папа побагровел и принялся кричать.
      - Что! Что! - кричал папа. - Вы считаете меня за мелочного человека! Вы смотрите на меня как на неудачника! Я вам не приживальщик! Сами вы негодяи!
      Мама и горничная Наташа выбежали из столовой и заперлись на кухне.
      - Пошел, забулдыга! Пошел, чертово копыто! - шептала мама в ужасе окончательно сконфуженной Наташе.
      А папа сидел в столовой до утра и орал, пока не взял папку с делами, одел белую фуражку и скромно пошел на службу.
      31 мая 1929
      84. МЫР
      Я говорил себе, что я вижу мир. Но весь мир недоступен моему взгляду, и я видел только части мира. И все, что я видел, я называл частями мира. И я наблюдал свойства этих частей, и, наблюдая свойства частей, я делал науку. Я понимал,что есть умные свойства частей и есть не умные свойства в тех же частях. Я делил их и давал им имена. И в зависимости от их свойств, части мира были умные и не умные.
      И были такие части мира, которые могли думать. И эти части смотрели на другие части и на меня. И все части были похожи друг на друга, и я был похож на них.
      Я говорил: части гром.
      Части говорили: пук времени.
      Я говорил: Я тоже часть трех поворотов.
      Части отвечали: Мы же маленькие точки.
      И вдруг я перестал видеть их, а потом и другие части. И я испугался, что рухнет мир.
      Но тут я понял, что я не вижу частей по отдельности, а вижу все зараз. Сначала я думал, что это НИЧТО. Но потом понял, что это мир, а то, что я видел раньше, был не мир.
      И я всегда знал, что такое мир, но, что я видел раньше, я не знаю и сейчас.
      И когда части пропали, то их умные свойства перестали быть умными, и их неумные свойства перестали быть неумными. И весь мир перестал быть умным и неумным.
      Но только я понял, что я вижу мир, как я перестал его видеть. Я испугался, думая, что мир рухнул. Но пока я так думал, я понял,что если бы рухнул мир, то я бы так уже не думал. И я смотрел, ища мир, но не находил его.
      А потом и смотреть стало некуда.
      Тогда я понял, что, покуда было куда смотреть, - вокруг меня был мир. А теперь его нет. Есть только я.
      А потом я понял, что я и есть мир.
      Но мир - это не я.
      Хотя в то же время я мир.
      А мир не я.
      А я мир.
      А мир не я.
      А я мир.
      А мир не я.
      А я мир.
      И больше я ничего не думал.
      1930
      85.
      Иван Яковлевич Бобов проснулся в самом приятном настроении духа. Он выглянул из-под одеяла и сразу увидел потолок. Потолок был украшен большим серым пятном с зеленоватыми краями. Если смотреть на пятно пристально, одним глазом, то пятно становится похоже на носорога, запряженного в тачку, хотя другие находили, что оно больше походит на трамвай, на котором верхом сидит великан, - а впрочем, в этом пятне можно было усмотреть очертания даже какого-то города. Иван Яковлевич посмотрел на потолок, но не в то место, где было пятно, а так, неизвестно куда; при этом он улыбнулся и сощурил глаза. Потом он вытаращил глаза и так высоко поднял брови, что лоб сложился, как гармошка, и чуть совсем не исчез, если бы Иван Яковлевич не сощурил глаза опять, и вдруг, будто устыдившись чего -то, натянул одеяло себе на голову. Он сделал это так быстро, что из-под другого конца одеяла выставились голые ноги Ивана Яковлевича, и сейчас же на большой пале левой ноги села муха. Иван Яковлевич подвигал этим пальцем, и муха перелетела и села на пятку. Тогда Иван Яковлевич схватил одеяло обеими ногами, одной ногой он подцепил одеяло снизу, а другую ногу вывернул и прижал ею одеяло сверху, и таким образом стянул одеяло со своей головы. "Шиш", - сказал Иван Яковлевич и надул щеки. Обыкновенно, когда Ивану Яковлевичу чтщ-нибудь удавалось или, наоборот, совсем не выходило, Иван Яковлевич всегда говорил "шиш" - разумется, не громко и вовсе не дляя того, чтобы кто-нибудь это слышал, а так, про себя, самому себе. И вот, сказав "шиш", Иван Яковлевич сел на кровать и протянул руку к стулу, на котором лежали его брюки, рубашка и прочее белье. Брюки Иван Яковлевич любил носить полосатые. Но раз, действительно, нигде нельзя было достать полосатых брюк. Иван Яковлевич и в "Ленинградодежде" был, и в Универмаге, и в Гостином дворе, и на Петроградской стороне обошел все магазины. Даже куда-то на Охту съездил, но нигде полосатых брюк не нашел. А старые брюки Ивана Яковлевича износились уже настолько, что одеть их стало невозможно. Иван Яковлевич зашивал их несколько раз, но наконец и это перестало помогать. Иван Яковлевич обошел все магазины и, опять не найдя нигде полосатых брюк, решил наконец купить клетчатые. Но и клетчатых брюк нигде не оказалось. Тогда Иван Яковлевич решил купить себе серые брюки, но и серых нигде себе не нашел. Не нашлись нигде и черные брюки, годные на рост Ивана Яковлевича. Тогда Иван Яковлевич пошел покупать синие брюки, но,пока он искал черные, пропали всюду и синие и коричневые. И вот, наконец, Ивану Яковлевичу пришлось купить зеленые брюки с желтыми крапинками. В магазине Ивану Яковлевичу показалось, что брюки не очень уж яркого цвета и желтая крапинка вовсе не режет глаз. Но,придя домой, Иван Яковлевич обнаружил, что одна штанина и точно будто благородного оттенка, но зато другая просто бирюзовая, и желтая крапинка так и горит на ней. Иван Яковлевич попробовал вывернуть брюки на другую сторону, но там обе половины имели тяготение перейти в желтый цвет с зелеными горошинами и имели такой веселый вид, что, кажись, вынеси такие штаны на эстраду после сеанса кинематографа, и ничего больше не надо: публика полчаса будет смеяться. Два дня Иван Яковлевич не решался надеть новые брюки, но когда старые разодрались так, что издали можно было видеть, что и кальсоны Ивана Яковлевича требуют починки, пришлось надеть новые брюки. Первый раз в новых брюках Иван Яковлевич вышел очень осторожно. Выйдя из подъезда, он посмотрел раньше в обе стороны и, убедившись, что никого поблизости нет, вышел на улицу и быстро зашагал по направлению к своей службе. Первым повстречался яблочный торговец с большой корзиной на голове. Он ничего не сказал, увидя Ивана Яковлевича, и только, когда Иван Яковлевич прошел мимо, остановился, и так как корзина не позволила повернуть голову, то яблочный торговец повернулся весь сам и посмотрел вслед Ивану Яковлевичу, - может быть, покачал бы головой, если бы опять-таки не все та же корзина. Иван Яковлевич бодро шел вперед, считая свою встречу с торговцем хорошим предзнаменованием. Он не видел маневра торговца и утешал себя, что брюки не так уж бросаются в глаза. Теперь навстречу Ивану Яковлевичу шел такой же служащий, как и он, с портфелем под мышкой. Служащий шел быстро, зря по сторонам не смотрел, а больше себе под ноги. Полравнявшись с Иваном Яковлевичем, служащий скользнул взгядом по брюкам Ивана Яковлевича и остановился. Иван Яковлевич остановился тоже. Служащий смотрел на Ивана Яковлевича, а Иван Яковлевич на служащего.
      - Простите, - сказал служащий, - вы не можете сказать мне, как пройти в сторону этого... государственного... биржи?
      - Это вам надо идти по мостовой... по мосту... нет, надо идти так, а потом так, сказал Иван Яковлевич.
      Служащий сказал спасибо и быстро ушел, а Иван Яковлевич сделал несколько шагов вперед, но, увидев, что теперь навстречу ему идет не служащий, а служащая, опустил голову и перебежал на другую сторону улицы. На службу Иван Яковлевич пришел с опозданием и очень злой. Сослуживцы Ивана Яковлевича, конечно, обратили внимание на зеленые брюки со штанинами разного оттенка, но, видно, догадались, что это - причина злости Ивана Яковлевича, и расспросами его не беспокоили. Две недели мучился Иван Яковлевич, ходя в зеленых брюках, пока один из его сослуживцев, Аполлон Максимович Шилов не предложил Ивану Яковлевичу купить полосатые брюки самого Аполлона Максимовича, будто бы не нужные Аполлону Максимовичу.
      
      <1934 - 1937>
      86. РЫЦАРЬ
      Алексей Алексеевич Алексеев был настоящим рыцарем. Так, например, однажды, увидя из трамвая, как одна дама запнулась о тумбу и выронила из кошелки стеклянный колпак для настольной лампы, который тут же и разбился, Алексей Алексеевич, желая помочь этой даме, решил пожертвовать собой и, выскочив из трамвая на полном ходу, упал и раскроил себе о камень всю рожу. В другой раз, видя, как одна дама, перелезая через забор, зацепилась юбкой за гвоздь и застряла так, что, сидя верхом на заборе, не могла двинуться ни взад ни вперед, Алексей Алексеевич начал так волноваться, что от волнения выдавил себе языком два передних зуба. Одним словом, Алексей Алексеевич был самым настоящим рыцарем, да и не только по отношению к дамам. С небывалой легкостью Алексей Алексеевич мог пожертвовать своей жизнью за Веру, Царя и Отечество, что и доказал в 14-м году, в начале германской войны, с криком "За Родину!"выбросившись на улицу из окна третьего этажа. Каким-то чудом Алексей Алексеевич остался жив, отделавшись только несерьезными ушибами, и вскоре, как столь редкостно-ревностный патриот, был отослан на фронт.
      На фронте Алексей Алексеевич отличался небывало возвышенными чувствами и всякий раз, когда произносил слова "стяг", "фанфара" или даже просто "эполеты", по лицу его бежала слеза умиления.
      В 16-м году Алексей Алексеевич был ранен в чресла и удален с фронта.
      Как инвалид I категории Алексей Алексеевич не служил и, пользуясь свободным временем, излагал на бумаге свои патриотические чувства.
      Однажды, беседуя с Константином Лебедевым, Алексей Алексеевич сказал свою любимую фразу: "Я пострадал за Родину и разбил свои чресла, но существую силой убеждения своего заднего подсознания".
      - И дурак! - сказал ему Константин Лебедев. - Наивысшую услугу родине окажет только ЛИБЕРАЛ.
      Почему-то эти слова глубоко запали в душу Алексея Алексеевича, и вот в 17-м году он уже называет себя "либералом, чреслами своими пострадавшим за отчизну".
      Революцию Алексей Алексеевич воспринял с восторгом, несмотря даже на то, что был лишен пенсии. Некоторое время Константин Лебедев снабжал его тростниковым сахаром, шоколадом, консервированным салом и пшенной крупой. Но, когда Константин Лебедев вдруг неизвестно куда пропал, Алексею Алексеевичу пришлось выйти на улицу и просить подаяния. Сначала Алексей Алексеевич протягивал руку и говорил: "Подайте, Христа ради, чреслами своими пострадавшему за родину". Но это успеха не имело. Тогда Алексей Алексеевич заменил слово "родину" словом "революцию". Но и это успеха не имело. Тогда Алексей Алексеевич сочинил революционную песню и, завидя на улице человека, способного, по мнению Алексея Алексеевича, подать милостыню, делал шаг вперед и, гордо, с достоинством, откинув назад голову, начинал петь:
      На баррикады
      мы все пойдем!
      За свободу
      мы все покалечимся и умрем!
      И лихо, по-польски притопнув каблуком Алексей Алексеевич протягивал шляпу и говорил: "Подайте милостыню, Христа ради". Это помогало, и Алексей Алексеевич редко оставался без пищи.
      Все шло хорошо, но вот в 22-м году Алексей Алексеевич познакомился с неким Иваном Ивановичем Пузыревым, торговавшим на Сенном рынке подсолнечным маслом. Пузырев пригласил Алексея Алексеевича в кафе, угостил его настоящим кофеем и сам, чавкая пирожными, изложил какое-то сложное предприятие, из которого Алексей Алексеевич понял только, что и ему надо что-то делать, за что и будет получать от Пузырева ценнейшие продукты питания. Алексей Алексеевич согласился, и Пузырев тут же, в виде поощрения, передал ему под столом два цибика чая и пачку папирос "Раджа".
      С этого дня Алексей Алексеевич каждое утро приходил на рынок к Пузыреву и, получив от него какие-то бумаги с кривыми подписями и бесчисленными печатями, брал саночки, если это происходило зимой, или, если это происходило летом, - тачку и отправлялся, по указанию Пузырева, по разным учреждениям, где, предъявив бумаги, получал какие-то ящики, которые грузил на свои саночки или тележку и вечером отвозил их Пузыреву на квартиру. Но однажды, когда Алексей Алексеевич подкатил свои саночки к пузыревской квартире, к нему подошли два человека, из которых один был в военной шинели, и спросили его: "Ваша фамилия - Алексеев?" Потом Алексея Алексеевича посадили в автомобиль и увезли в тюрьму.
      Но допросах Алексей Алексеевич ничего не понимал и все только говорил, что он пострадал за революционную родину. Но, несмотря на это, был приговорен к десяти годам ссылки в северные части своего отечества. Вернувшись в 28-м году обратно в Ленинград, Алексей Алексеевич занялся своим прежним ремеслом и, встав на углу пр. Володарского, закинул с достоинством голову, притопнул каблуком и запел:
      
      На баррикады
      мы все пойдем!
      За свободу
      мы все покалечимся и умрем
      Но не успел он пропеть это и два раза, как был увезен в крытой машине куда-то по направлению к Адмиралтейству. Только его и видели.
      Вот краткая повесть жизни доблестного рыцаря и патриота Алексея Алексеевича Алексеева.
      <1934 - 1936>
      87. ПРАЗДНИК
      На крыше одного дома сидели два чертежника и ели гречневую кашу.
      Вдруг один из чертежников радостно вскрикнул и достал из кармана длинный носовой платок. Ему пришла в голову блестящая идея - завязать в кончик платка двадцатикопеечную монетку и швырнуть все это с крыши вниз на улицу, и посмотреть, что из этого получится.
      Второй чертежник, быстро уловив идею первого, доел гречневую кашу, высморкался и, облизав себе пальцы, принялся наблюдать за первым чертежником.
      Однако внимание обоих чертежников было отвлечено от опыта с платком и двадцатикопеечной монеткой. На крыше, где сидели оба чертежника, произошло событие, не могущее быть незамеченным.
      Дворник Ибрагим приколачивал к трубе длинную палку с выцветшим флагом.
      Чертежники спросили Ибрагима, что это значит, на что Ибрагим отвечал: "Это значит, что в городе праздник". - "А какой же праздник, Ибрагим?" - спросили чертежники.
      "А праздник такой, что наш любимый поэт сочинил новую поэму", - сказал Ибрагим.
      И чертежники, устыженные своим незнанием, растворились в воздухе.
      9 января 1935
      88. ГРЯЗНАЯ ЛИЧНОСТЬ
      Сенька стукнул Федьку по морде и спрятался под комод.
      Федька достал кочергой Сеньку из-под комода и оторвал ему правое ухо.
      Сенька вывернулся из рук Федьки и с оторванным ухом в руках побежал к соседям.
      Но Федька догнал Сеньку и двинул его сахарницей по голове.
      Сенька упал и, кажется, умер.
      Тогда Федька уложил вещи в чемодан и уехал во Владивосток.
      Во Владивостоке Федька стал портным: собственно говоря, он стал не совсем портным, потому что шил только дамское белье, преимущественно панталоны и бюстгальтеры. Дамы не стеснялись Федьки, прямо при нем поднимали свои юбки, и Федька снимал с них мерку.
      Федька, что называется, насмотрелся видов.
      Федька - грязная личность.
      Федька - убийца Сеньки.
      Федька - сладострастник.
      Федька - обжора, потому что он каждый вечер съедал по двенадцать котлет. У Федьки вырос такой живот, что он сделал себе корсет и стал его носить.
      Федька - бессовестный человек: он отнимал на улице у встречных детей деньги, он подставлял старичкам подножку и пугал старух, занося над ними руку, а когда испуганная старуха шарахалась в сторону, Федька делал вид, что поднял руку только для того, чтобы почесать себе голову.
      Кончилось тем, что к Федьке подошел Николай, стукнул его по морде и спрятался под шкап.
      Федька достал Николая из-под шкапа кочергой и разорвал ему рот.
      Николай с разорванным ртом побежал к соседям, но Федька догнал его и ударил его пивной кружкой. Николай упал и умер.
      А Федька собрал свои вещи и уехал из Владивостока.
      21 ноября 1937
      89. ВОСПОМИНАНИЯ ОДНОГО
      МУДРОГО СТАРИКА
      
      Я был очень мудрым стариком.
      Теперь я уже не то, считайте даже, что меня нет. Но было время, когда любой из вас пришел бы ко мне, и какая бы тяжесть ни томила его душу, какие бы грехи ни терзали его мысли, я бы обнял его и сказал: "Сын мой, утешься, ибо никакая тяжесть души твоей не томит и никаких грехов не вижу я в теле твоем", и он убежал бы от меня счастливый и радостный.
      Я был велик и силен. Люди, встречая меня на улице, шарахались в сторону, и я проходил сквозь толпу, как утюг.
      Мне часто целовали ноги, но я не протестовал, я знал, что достоин этого. Зачем лишать людей радости почтить меня? Я даже сам, будучи чрезвычайно гибким в теле, попробовал поцеловать себе свою собственную ногу. Я сел на скамейку, взял в руки свою правую ногу и подтянул ее к лицу. Мне удалось поцеловать большой палец на ноге. Я был счастлив. Я понял счастье других людей.
      Все преклонялись передо мной! И не люди, даже звери, даже разные букашки ползали передо мной и виляли своими хвостами. А кошки! Те просто души во мне не чаяли и, каким-то образом сцепившись лапами друг с другом, бежали передо мной, когда я шел по лестнице.
      В то время я был действительно очень мудр и все понимал. Не было такой вещи, перед которой я встал бы в тупик. Одна минута напряжения моего чудовищного ума - и самый сложный вопрос разрешался наипростейшим образом. Меня даже водили в Институт мозга и показывали ученым профессорам. Те электричеством измерили мой ум и просто опупели."Мы никогда ничего подобного не видали", - сказали они.
      Я был женат, но редко видел свою жену. Она боялась меня: колосальность моего ума подавляла ее. Она не жила, а трепетала, и если я смотрел на нее, она начинала икать. Мы долго жили с ней вместе, но потом она, кажется, куда-то исчезла: точно не помню.
      Память - это вообще явление странное. Как трудно бывает что-нибудь запомнить и как легко забыть! А то и так бывает: запомнишь одно, а вспомнишь совсем другое. Или: запомнишь что-нибудь с трудом, но очень крепко, и потом ничего вспомнить не сможешь. Так тоже бывает. Я бы всем советовал поработать над своей памятью.
      Я был всегда справедлив и зря никого не бил, потому что, когда кого-нибудь бьешь, то всегда жалеешь, и тут можно переборщить. Детей, например, никогда не надо бить ножом или вообще чем-нибудь железным. А женщин, наоборот: никогда не следует бить ногой. Животные, те, говорят, выносливее. Но я производил в этом направлении опыты и знаю, что это не всегда так.
      Благодаря своей гибкости я мог делать то, чего никто не мог сделать. Так, например, мне удалось однажды достать рукой из очень извилистой фановой трубы заскочившую туда серьгу моего брата. Я мог, например, спрятаться в сравнительно небольшую корзинку и закрыть за собой крышку.
      Да, конечно, я был феноменален!
      Мой брат был полная моя противоположность: во-первых, он был выше ростом, а во-вторых, - глупее.
      Мы с ним никогда не дружили. Хотя, впрочем, дружили, и даже очень. Я тут что-то напутал: мы именно с ним не дружили и всегда были в ссоре. А поссорились мы с ним так. Я стоял: там выдавали сахар, и я стоял в очереди и старался не слушать, что говорят кругом. У меня немножечко болел зуб, и настроение было неважное. На улице было очень холодно, потому что все стояли в ватных шубах и все-таки мерзли. Я тоже стоял в ватной шубе, но сам не очень мерз, а мерзли мои руки, потому что то и дело приходилось вынимать их из кармана и поправлять чемодан, который я держал, зажав ногами, чтобы он не пропал. Вдруг меня ударил кто-то по спине. Я пришел в неописуемое негодование и с быстротой молнии стал обдумывать, как наказать обидчика. В это время меня ударили по спине вторично. Я весь насторожился, но решил голову назад не поворачивать и сделать вид, будто я ничего не заметил. Я только на всякий случай взял чемодан в руку. Прошло минут семь, и меня в третий раз ударили по спине. Тут я повернулся и увидел перед собой высокого пожилого человека в довольно поношенной, но все же хорошей ватной шубе.
      - Что вам от меня нужно? - спросил я его строгим и даже слегка металлическим голосом.
      - А ты чего не оборачиваешься, когда тебя окликают? - сказал он.
      Я задумался над смыслом его слов, когда он опять открыл рот и сказал:
      - Да ты что? Не узнаешь, что ли, меня? Ведь я твой брат.
      Я опять задумался над его словами, а он снова открыл рот и сказал:
      - Послушай-ка, брат. У меня не хватает на сахар четырех рублей, а из очереди уходить обидно. Одолжи-ка мне пятерку, и мы с тобой потом рассчитаемся.
      Я стал раздумывать о том, почему брату не хватает четырех рублей, но он схватил меня за рукав и сказал:
      - Ну так как же: одолжишь ты своему брату немного денег? - И с этими словами он сам растегнул мне мою ватную шубу, залез ко мне во внутренний карман и достал мой кошелек.
      - Вот, - сказал он, - я, брат, возьму у тебя взаймы некоторую сумму, а кошелек, вот смотри, я кладу тебе обратно в пальто. - И он сунул кошелек в наружный карман моей шубы.
      Я был, конечно, удивлен, так неожиданно встретив своего брата. Некоторое время я помолчал, а потом спросил его:
      - А где же ты был до сих пор?
      - Там, - отвечал мне брат и показал куда-то рукой.
      Я задумался: где это "там", но брат подтолкнул меня в бок и сказал:
      - Смотри: в магазин начали пускать.
      До дверей магазина мы шли вместе, но в магазине я оказался один, без брата. Я на минуту выскочил из очереди и выглянул через дверь на улицу. Но брата нигде не было.
      Когда я хотел опять занять в очереди свое место, меня туда не пустили и даже постепенно вытолкали на улицу. Я сдерживая гнев на плохие порядки, отправился домой. Дома я обнаружил, что мой брат изъял из моего кошелька все деньги. Тут я страшно рассердился на брата, и с тех пор мы с ним никогда больше не мирились.
      Я жил один и пускал к себе только тех, кто приходил ко мне за советом. Но таких было много, и выходило так, что я ни днем, ни ночью не знал покоя. Иногда я уставал до такой степени, что ложился на пол и отдыхал. Я лежал на полу до тех пор, пока мне не делалось холодно, тогда я вскакивал и начинал бегать по комнате, чтобы согреться. Потом я опять садился на скамейку и давал советы всем нуждающимся.
      Они входили ко мне друг за другом, иногда даже не открывая дверей. Мне было весело смотреть на их мучительные лица. Я говорил с ними, а сам едва сдерживал смех.
      Один раз я не выдержал и рассмеялся. Они с ужасом кинулись бежать, кто в дверь, кто в окно, а кто и прямо сквозь стену.
      Оставшись один, я встал во весь свой могучий рост, открыл рот и сказал:
      - Принтимпрам.
      Но тут во мне что-то хрустнуло, и с тех пор, можете считать, что меня больше нет.
      
      1936 г?
      90. ВЛАСТЬ
      Фаол сказал: "Мы грешим и творим добро вслепую. Один стряпчий ехал на велосипеде и вдруг, доехав до Казанского Собора, исчез. Знает ли он, что дано было сотворить ему: добро или зло? Или такой случай: один артист купил себе шубу и якобы сотворил добро той старушке, которая, нуждаясь, продавала эту шубу, но зато другой старушке, а именно своей матери, которая жила у артиста и обыкновенно спала в прихожей, где артист вешал свою новую шубу, он сотворил по всей видимости зло, ибо от новой шубы столь невыносимо пахло каким-то формалином и нафталином, что старушка, мать того артиста, однажды не смогла проснуться и умерла. Или еще так: один графолог надрызгался водкой и натворил такое, что тут, пожалуй, и сам полковник Дибич не разобрал бы, что хорошо, а что плохо. Грех от добра отличить очень трудно".
      Мышин, задумавшись над словами Фаола, упал со стула.
      - Хо-хо, - сказал он, лежа на полу, че-че.
      Фаол продолжал: "Возьмем любовь. Будто хорошо, а будто и плохо. С одной стороны, сказано: возлюби, а, с другой стороны, сказано: не балуй. Может, лучше вовсе не возлюбить? А сказано: возлюби. А возлюбишь - набалуешь. Что делать? Может возлюбить, да не так? Тогда зачем же у всех народов одним и тем же словом изображается возлюбить и так и не так? Вот один артист любил свою мать и одну молоденькую полненькую девицу. И любил он их разными способами. И отдавал девице большую часть своего заработка. Мать частенько голодала, а девица пила и ела за троих. Мать артиста жила в прихожей на полу, а девица имела в своем распоряжении две хорошие комнаты. У девицы было четыре пальто, а у матери одно. И вот артист взял у своей матери это одно пальто и перешил из него девице юбку. Наконец, с девицей артист баловался, а со своей матерью - не баловался и любил ее чистой любовью. Но смерти матери артист побаивался, а смерти девицы - артист не побаивался. И когда умерла мать, артист плакал, а когда девица вывалилась из окна и тоже умерла, артист не плакал и завел себе другую девицу. Выходит, что мать ценится, как уники, вроде редкой марки, которую нельзя заменить другой".
      - Шо-шо, - сказал Мышин, лежа на полу. Хо-хо.
      Фаол продолжал:
      "И это называется чистая любовь! Добро ли такая любовь? А если нет, то как же возлюбить? Одна мать любила своего ребенка. Этому ребенку было два с половиной года. Мать носила его в сад и сажала на песочек. Туда же приносили детей и другие матери. Иногда на песочке накапливалось до сорока маленьких детей. И вот однажды в этот сад ворвалась бешеная собака, кинулась прямо к детям и начала их кусать. Матери с воплями кинулись к своим детям, в том числе и наша мать. Она, жертвуя собой, подскочила к собаке и вырвала у нее из пасти, как ей казалось, своего ребенка. Но, вырвав ребенка, она увидела, что это не ее ребенок, и мать кинула его обратно собаке, чтобы схватить и спасти от смерти лежащего тут же рядом своего ребенка. Кто ответит мне: согрешила ли она или сотворила добро?"
      - Сю-сю, - сказал Мышин, ворочаясь на полу.
      Фаол продолжал:"Грешит ли камень? Грешит ли дерево? Грешит ли зверь? Или грешит только один человек?"
      - Млям-млям, - сказал Мышин, прислушиваясь к словам Фаола, - шуп-шуп.
      Фаол продолжал: "Если грешит только один человек, то значит, все грехи мира находятся в самом человеке. Грех не входит в человека, а только выходитиз него. Подобно пище: человек съедает хорошее, а выбрасывает из себя нехорошее. В мире нет ничего нехорошего, только то, что прошло сквозь человека, может стать нехорошим".
      - Умняф, - сказал Мышин, стараясь приподняться с пола.
      Фаол продолжал: "Вот я говорил о любви, я говорил о тех состояниях наших, которые называются одним словом "любовь". Ошибка ли это языка, или все эти состояния едины? Любовь матери к ребенку, любовь сына к матери и любовь мужчины к женщине - быть может, это все одна любовь?"
      - Определенно, - сказал Мышин, кивая головой.
      Фаол сказал: "Да, я думаю, что сущность любви не меняется от того, кто кого любит. Каждому человеку отпущена известная величина любви. И каждый человек ищет, куда бы ее приложить, не скидывая своих фюзеляжек. Раскрытие тайн перестановок и мелких свойств нашей души, подобной мешку опилок..."
      - Хвать! - крикнул Мышин, вскакивая с пола. - Сгинь!
      И Фаол рассыпался, как плохой сахар.
      1940
      
      91. ПОМЕХА
      Пронин сказал:
      - У вас очень красивые чулки.
      Ирина Мазер сказала:
      - Вам нравятся мои чулки?
      Пронин сказал:
      - О, да. Очень.- И схватился за них рукой.
      Ирина сказала:
      - А почему вам нравятся мои чулки?
      Пронин сказал:
      - Они очень гладкие.
      Ирина подняла свою юбку и сказала:
      - А видите, какие они высокие?
      Пронин сказал:
      - Ой, да, да.
      Ирина сказала:
      - Но вот тут они уже кончаются. Тут уже идет голая нога.
      - Ой, какая нога! - сказал Пронин.
      - У меня очень толстые ноги, - сказала Ирина. - А в бедрах я очень широкая.
      - Покажите, - сказал Пронин.
      - Нельзя, - сказала Ирина, - я без пантолон.
      Пронин опустился перед ней на колени.
      Ирина сказала:
      - Зачем вы встали на колени?
      Пронин поцеловал ее ногу чуть повыше чулка и сказал:
      - Вот зачем.
      Ирина сказала:
      - Зачем вы поднимаете мою юбку еще выше? Я же вам сказала, что я без панталон.
      Но Пронин все-таки поднял ее юбку и сказал:
      - Ничего, ничего.
      - То есть как это так, ничего? - сказала Ирина.
      Но тут в дверь кто-то постучал. Ирина быстро одернула свою юбку, а Пронин встал с пола и подошел к окну.
      - Кто там? - спросила Ирина через двери.
      - Откройте дверь,- сказал резкий голос.
      Ирина открыла дверь, и в комнату вошел человек в черном пальто и в высоких сапогах. За ним вошли двое военных, низших чинов, с винтовками в руках, а за ними вошел дворник. Низшие чины встали около двери, а человек в черном пальто подошел к Ирине Мазер и сказал:
      - Ваша фамилия?
      - Мазер, - сказала Ирина.
      - Ваша фамилия? - спросил человек в черном пальто, обращаясь к Пронину.
      Пронин сказал:
      - Моя фамилия Пронин.
      - У вас оружие есть? - спросил человек в черном пальто.
      - Нет, - сказал Пронин.
      - Сядьте сюда, - сказал человек в черном пальто, указывая Пронину на стул.
      Пронин сел.
      - А вы, - сказал человек в черном пальто, обращаясь к Ирине, - наденьте ваше пальто. Вам придется с нами поехать.
      - Зачем? - сказал Ирина.
      Человек в черном пальто не ответил.
      - Мне нужно переодеться, - сказала Ирина.
      - Нет, - сказал человек в черном пальто.
      - Но мне нужно еще кое-что на себя надеть, - сказала Ирина.
      - Нет, - сказал человек в черном пальто.
      Ирина молча надела свою шубку.
      - Прощайте, - сказала она Пронину.
      - Разговоры запрещены, - сказал человек в черном пальто.
      - А мне тоже ехать с вами? - спросил Пронин.
      - Да, - сказал человек в черном пальто. - Одевайтесь.
      Пронин встал, снял с вешалки свое пальто и шляпу, оделся и сказал:
      - Ну, я готов.
      - Идемте, - сказал человек в черном пальто.
      Низшие чины и дворник застучали подметками.
      Все вышли в коридор.
      Человек в черном пальто запер дверь Ирининой комнаты и запечатал ее двумя бурыми печатями.
      - Даешь на улицу, - сказал он.
      И все вышли из квартиры, громко хлопнув наружной дверью.
      1940
      92.
      Теперь я расскажу о том, как я родился, как я рос и как обнаружились во мне первые признаки гения. Я родился дважды. Произошло это вот как.
      Мой папа женился на моей маме в 1902 году, но меня мои родители поизвели на свет только в конце 1905 года, потому что папа пожелал, чтобы его ребенок родился обязательно на Новый год. Папа рассчитал, что зачатие должно произойти 1-го апреля и только в этот день подъехал к маме с предложением зачать ребенка.
      Первый раз папа подъехал к моей маме 1го апреля 1903-го года. Мама давно ждала этого момента и страшно обрадовалась. Но папа, как видно, был в очень шутливом настроении и не удержался и сказал маме: "С первым апреля!"
      Мама страшно обиделась и в этот день не подпустила папу к себе. Пришлось ждать до следующего года.
      В 1904 году, 1-го апреля, папа начал опять подъезжать к маме с тем же предложением. Но мама, помня прошлогодний случай, сказала, что теперь она уже больше не желает оставаться в глупом положении, и опять не подпустила к себе папу. Сколько папа ни бушевал, ничего не помогло.
      И только год спустя удалось моему папе уломать мою маму и зачать меня.
      Итак мое зачатие произошло 1-го апреля 1905 года.
      Однако все папины рассчеты рухнули, потому что я оказался недоноском и родился на четыре месяца раньше срока.
      Папа так разбушевался,что акушерка, принявшая меня, растерялась и начала запихивать меня обратно, откуда я только что вылез.
      Присутствующий при этом один наш знакомый, студент Военно-Медицинской Академии,заявил, что запихать меня обратно не удастся. Однако несмотря на слова студента, меня все же запихали, но, правда, как потом выяснилось, запихать-то запихали, да второпях не туда.
      Тут началась страшная суматоха.
      Родительница кричит: "Подавайте мне моего ребенка!" А ей отвечают: "Ваш, говорят, ребенок находится внутри вас". "Как! кричит родительница. - Как ребенок внутри меня, когда я его только что родила!"
      "Но, - говорят родительнице, - может быть вы ошибаетесь?" "Как! - кричит родительница, - ошибаюсь! Разве я могу ошибаться! Я сама видела, что ребенок только что вот тут лежал на простыне!" "Это верно, говорят родительнице. - Но, может быть, он куда-нибудь заполз". Одним словом, и сами не знают, что сказать родительнице.
      А родительница шумит и требует своего ребенка.
      Пришлось звать опытного доктора. Опытный доктор осмотрел родительницу и руками развел, однако все же сообразил и дал родительнице хорошую порцию английской соли. Родительницу пронесло, и таким образом я вторично вышел на свет.
      Тут опять папа разбушевался, - дескать, это, мол, еще нельзя назвать рождением, что это, мол, еще не человек, а скорее наполовину зародыш, и что его следует либо опять обратно запихать, либо посадить в инкубатор.
      И они посадили меня в инкубатор.
      25 сентября 1935 года.
      93. ИНКУБАТОРНЫЙ ПЕРИОД
      В инкубаторе я просидел четыре месяца. Помню только, что инкубатор был стекляянный, прозрачный и с градусником. Я сидел внутри инкубатора на вате. Больше я ничего не помню.
      Через четыре месяца меня вынули из инкубатора. Это сделали как раз 1-го января 1906 года. Таким образом, я как бы родился в третий раз. Днем моего рождения стали считать именно 1 января.
      1935
      94. АДАМ И ЕВА
      Водевиль в четырех частях
      Цена 30 рублей
      Часть первая
      АНТОН ИСААКОВИЧ. Не хочу больше быть Антоном, а хочу быть Адамом. А ты, Наташа, будь Евой.
      НАТАЛИЯ БОРИСОВНА ( сидя на кордонке с халвой). Да ты что: с ума сошел?
      АНТОН ИСААКОВИЧ. Ничего я с ума не сошел. Я буду Адамом, а ты будешь Ева!
      НАТАЛИЯ БОРИСОВНА ( смотря налево и направо). Ничего не понимаю!
      АНТОН ИСААКОВИЧ. Это очень просто! Мы встанем на письменный стол, и, когда кто-нибудь будет входить к нам, мы будем кланяться и говорить: "Разрешите представиться - Адам и Ева".
      НАТАЛИЯ БОРИСОВНА. Ты сошел с ума! Ты сошел с ума!
      АНТОН ИСААКОВИЧ ( влезая на письменный стол и таща за руку Наталию Борисовну). Ну вот будем тут стоять и кланяться пришедшим.
      НАТАЛИЯ БОРИСОВНА (залезая на письменный стол). Почему? Почему?
      АНТОН ИСААКОВИЧ. Ну вот, слышишь два звонка!Это к нам приготовься.
      В дверь стучат. Войдите!
      Входит Вейсбрем.
      АНТОН ИСААКОВИЧ и НАТАЛИЯ БОРИСОВНА (кланяясь). Разрешите представиться: Адам и Ева!
      Вейсбрем падает как
      пораженный громом.
      З а н а в е с
      Часть вторая
      По улице скачут люди на трех ногах. Из Москвы дует фиолетовый ветер.
      
      З а н а в е с
      
      Часть третья
      Адам Исаакович и Ева Борисовна летают над городом Ленинградом. Народ стоит на коленях и просит о пощаде. Адам Исаакович и Ева Борисовна добродушно смеются.
      
      З а н а в е с
      Часть четвертая и последняя
      Адам и Ева сидят на березе и поют.
      З а н а в е с
      23 февраля 1935 года.
      95. ГРЕХОПАДЕНИЕ, ИЛИ
      ПОЗНАНИЕ ДОБРА И ЗЛА
      Дидаскалия
      Аллея красиво подстриженных деревьев изображает райский сад. Посередине Древо жизни и Древо Познания Добра и Зла. Сзади направо церковь.
      FIGVRA (указывая рукой на дерево, говорит). Вот это дерево познания добра и зла. От других деревьев ешьте плоды, а от этого дерева плодов не ешьте. (Уходит в церковь.)
      АДАМ (указывая рукой на дерево). Вот это дерево познания добра и зла. От других деревьев мы будем есть плоды, а от этого дерева мы плодов есть не будем. Ты, Ева, обожди меня, а я пойду соберу малину. (Уходит.)
      ЕВА. Вот это дерево познания добра и зла. Адам запретил мне есть плоды с этого дерева. А интересно, какого они вкуса? Мастер Леонардо. (Из-за дерева появляется М ас т е р Л е о н а р д о.)
      МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Ева! Вот я пришел к тебе.
      ЕВА. А скажи мне, Мастер Леонардо, зачем?
      МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Ты такая красивая, белотелая и полногрудая. Я хлопочу о пользе.
      ЕВА. Дай-то Бог.
      МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Ты знаешь, Ева, я люблю тебя.
      ЕВА. А я знаю, что это такое?
      МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Неужто не знаешь?
      ЕВА. Откуда мне знать?
      МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Ты меня удивляешь.
      ЕВА. Ой, посмотри, как смешно фазан на фазаниху сел!
      МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Вот это и есть то самое.
      ЕВА. Что то самое?
      МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Любовь.
      ЕВА. Тогда это очень смешно. Ты что? Хочешь тоже на меня верхом сесть?
      МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Да, хочу. Но только ты ничего не говори Адаму.
      ЕВА. Нет, не скажу.
      МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Ты, я вижу, молодец.
      ЕВА. Да, я бойкая баба!
      МАСТЕР ЛЕОНАРДО. А ты меня любишь?
      ЕВА. Да, я не прочь, чтобы ты меня покатал по саду на себе верхом.
      МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Садись ко мне на плечи.
      Ева садится верхом на Мастера Леонардо, и он скачет с ней по саду.
      Входит Адам с картузом, полным малины, в руках.
      АДАМ. Ева! Где ты? Хочешь малины? Ева! Куда же она ушла? Пойду ее искать. (Уходит.)
      Появляется Ева верхом
      на Мастере Леонардо.
      ЕВА (спрыгивая на землю). Ну, спасибо. Очень хорошо.
      МАСТЕР ЛЕОНАРДО. А теперь попробуй вот это яблоко.
      ЕВА. Ой, что ты! С этого дерева нельзя есть плодов.
      МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Послушай, Ева! Я давно уже узнал все тайны рая. Кое-что я расскажу тебе.
      ЕВА. Ну говори, а я послушаю.
      МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Будешь меня слушать?
      ЕВА. Да, я тебя ни в чем не огорчу.
      МАСТЕР ЛЕОНАРДО. А не выдашь меня?
      ЕВА. Нет, поверь мне.
      МАСТЕР ЛЕОНАРДО. А вдруг все откроется?
      ЕВА. Не через меня.
      МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Ну хорошо. Я верю тебе. Ты была в хорошей школе. Я видел Адама, он очень глуп.
      ЕВА. Он грубоват немного.
      МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Он ничего не знает. Он мало путешествовал и ничего не видел. Его одурачили. А он одурачивает тебя.
      ЕВА. Каким образом?
      МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Он запрещает тебе есть плоды с этого дерева. А ведь это самые вкусные плоды. И когда ты съешь этот плод, ты сразу поймешь, что хорошо и что плохо. Ты сразу узнаешь очень много и будешь умнее самого Бога.
      ЕВА. Возможно ли это?
      МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Да уж я говорю тебе, что возможно.
      ЕВА. Ну, право, я не знаю, что мне делать.
      МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Ешь это яблоко! Ешь, ешь!
      Появляется Адам с картузом в руках.
      АДАМ. Ах вот ты где, Ева! А это кто?
      Мастер Леонардо скрывается за кусты.
      АДАМ. Это кто был?
      ЕВА. Это был мой друг, Мастер Леонардо.
      АДАМ. А что ему нужно?
      ЕВА. Он посадил меня верхом к себе на шею и бегал со мной по саду. Я страшно смеялась.
      АДАМ. Больше вы ничего не делали?
      ЕВА. Нет.
      АДАМ. А что это у тебя в руках?
      ЕВА. Это яблоко.
      АДАМ. С какого дерева?
      ЕВА. Вон с того.
      АДАМ. Нет, врешь, с этого.
      ЕВА. Нет, с того.
      АДАМ. Врешь поди.
      ЕВА. Честное слово, не вру.
      АДАМ. Ну хорошо, я тебе верю.
      ЗМЕЙ (сидящий на дереве познания дора и зла). Она врет. Ты не верь. Это яблоко с этого дерева!
      АДАМ. Брось яблоко. Обманщица.
      ЕВА. Нет, ты очень глуп. Надо попробовать, каково оно на вкус.
      АДАМ. Ева! Смотри!
      ЕВА. И смотреть тут нечего!
      АДАМ. Ну как знаешь.
      Ева откусывает от яблока кусок.
      Змей от радости хлопает в ладоши.
      ЕВА. Ах, как вкусно! Только что же это такое? Ты все время исчезаешь и появляешься вновь. Ой! Все исчезает и откуда-то появляется все опять. Ох, как это интересно! Ай! Я голая! Адам, подойди ко мне ближе, я хочу сесть на тебя верхом!
      АДАМ. Что такое?
      ЕВА. На, ешь ты тоже это яблоко!
      АДАМ. Я боюсь.
      ЕВА. Ешь! Ешь!
      Адам съедает кусок яблока
      и сразу же прикрывается картузом.
      АДАМ. Мне стыдно.
      Из церкви выходит Figvra.
      FIGVRA. Ты, человек, и ты, человечица, вы съели запрещенный плод. А потому вон из моего сада!
      Figvra уходит обратно в церковь.
      АДАМ. Куда же нам идти?
      Появляется ангел с огненным
      челом и гонит их из рая. АНГЕЛ. Пошли вон! Пошли вон! Пошли вон!
      МАСТЕР ЛЕОНАРДО ( появляясь из-за кустов). Пошли, пошли! Пошли, пошли! (Машет руками.) Давайте занавес!
      З а н а в е с
      27 сентября 1934 года.
      
      96. ВОСТРЯКОВ смотрит в окно на улицу:
      Смотрю в окно и вижу снег.
      Картина зимняя давно душе знакома.
      Какой-то глупый человек
      Стоит в подъезде противоположного дома.
      Он держит пачку книг под мышкой
      Он курит трубку с медной крышкой.
      Теперь он быстрыми шагами
      Дорогу переходит вдруг,
      Вот он исчез в оконной раме.
      (Стук в дверь).
      Теперь я слышу в двери стук.
      Кто там? ГОЛОС ЗА ДВЕРЬЮ:
      Откройте. Телеграмма. ВОСТРЯКОВ:
      Врет. Чувствую, что это ложь.
      И вовсе там не телеграмма.
      Я сердцем чую острый нож.
      Открыть иль не открыть? ГОЛОС ЗА ДВЕРЬЮ:
      Откройте!
      Чего вы медлите? ВОСТРЯКОВ:
      Постойте!
      Вы суньте мне под дверь посланье.
      Замок поломан. До свиданья. ГОЛОС ЗА ДВЕРЬЮ:
      Вам нужно в книге расписаться.
      Откройте мне скорее дверь.
      Меня вам нечего бояться,
      Скорей откройте. Я не зверь. ВОСТРЯКОВ (приоткрывая дверь):
      Войдите. Где вы? Что такое?
      (Смотрит за дверь).
      Куда жеон пропал? Он не мог далеко уйти.
      Спрятаться тут негде. Куда же он делся?
      Улица совсем пустая. Боже мой! И на снегу
      нет следов! Значит, никто к моей двери не
      подходил. Кто же стучал? Кто говорил со
      мной через дверь?
      (Закрывает дверь).
      
      [1937 - 1938 гг.]
      ЕЛИЗАВЕТА БАМ ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Сейчас, того и гляди, откроется
      дверь и они войдут... Они обязательно войдут,
      чтобы поймать меня и стереть с лица земли.
      Что я наделала? Если бы я только знала... Бе
      жать? Но куда бежать? Эта дверь ведет на лест
      ницу, а на лестнице я встречу их. В окно?
      (Смотрит в окно.) Ууу, высоко! мне не прыг
      нуть! Ну что же мне делать?.. Э! чьи-то шаги!
      Это они. Запру дверь и не открою. Пусть сту
      чат, сколько хотят. СТУК В ДВЕРЬ, ПОТОМ ГОЛОС. Елизавета Бам, открой
      те! Елизавета Бам откройте! ГОЛОС ИЗДАЛЕКА. Ну что она там, двери не открыва
      ет? ГОЛОС ЗА ДВЕРЬЮ. Откройте, Елизавета Бам, открой
      те. ГОЛОСА ЗА ДВЕРЬЮ. ПЕРВЫЙ: Елизавета Бам, я Вам приказываю немедленно
      же открыть! ВТОРОЙ: Вы скажите ей, что иначе мы сломаем дверь.
      Дайте-ка я попробую. ПЕРВЫЙ: Мы сами сломаем дверь, если Вы сейчас не
      откроете. ВТОРОЙ: Может, ее здесь нету? ПЕРВЫЙ (тихо): Здесь. Где же ей быть? Она взбежала
      по лестнице наверх. Здесь только одна дверь.
      (Громко): Елизавета Бам, говорю Вам в послед
      ний раз, откройте дверь. (Пауза.) Ломай. ВТОРОЙ: У Вас ножа нету? ПЕРВЫЙ: Нет, Вы плечом. ВТОРОЙ: Не поддается. Постой-ка, я еще так попро
      бую. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Я Вам дверь не открою, пока Вы не
      скажите, что Вы хотите со мной сделать. ПЕРВЫЙ: Вы сами знаете, что Вам предстоит. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Нет, не знаю. Вы меня хотите убить? ПЕРВЫЙ: Вы подлежите крупному наказанию! ВТОРОЙ: Вы все равно от нас не уйдете! ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Вы, может быть, скажете мне, в чем
      я провинилась? ПЕРВЫЙ: Вы сами знаете. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Нет, не знаю. ПЕРВЫЙ: Разрешите Вам не поверить. ВТОРОЙ: Вы преступница. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Ха-ха-ха-ха! А если Вы убьете меня,
      Вы думаете, Ваша совесть будет чиста? ПЕРВЫЙ: Мы сделаем это, сообразуясь с нашей сове
      стью. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: В таком случае, увы, но у Вас нет
      совести. ВТОРОЙ: Как нет совести? Петр Николаевич, она го
      ворит, что у нас нет совести. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: У Вас-то, Иван Иванович, нет ника
      кой совести. Вы просто мошенник. ВТОРОЙ: Кто мошенник? Это я? Это я? Это я мошен
      ник?! ПЕРВЫЙ: Ну подожди, Иван Иванович! Елизавета Бам,
      прика... ВТОРОЙ: Нет, постойте, Петр Николаевич, Вы мне
      скажите, это я мошенник? ПЕРВЫЙ: Да отстаньте же Вы! ВТОРОЙ: Это что же, я, по-Вашему, мошенник? ПЕРВЫЙ: Да, мошенник!!! ВТОРОЙ: Ах так, значит по-Вашему я мошенник! Так
      Вы сказали? ПЕРВЫЙ: Убирайтесь вон! Балда какая! Я еще пошел
      на ответственное дело. Вам слово сказали, а Вы
      уж и на стену лезете. Кто же Вы после этого?
      Просто идиот? ВТОРОЙ: А Вы шарлатан! ПЕРВЫЙ: Убирайтесь вон! ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Иван Иванович мошенник! ВТОРОЙ: Я Вам этого не прощу! ПЕРВЫЙ: Я Вас сейчас спущу с лестницы!
      Елизавета Бам открывает
      двери. ИВАН ИВАНОВИЧ: Попробуйте скиньте! ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Скину, скину, скину, скину! ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Руки коротки! ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Это у меня-то руки коротки? ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Ну да! ИВАН ИВАНОВИЧ: У Вас! У Вас! Скажите, ведь у него? ЕЛИЗАВЕТА БАМ: У него! ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Елизавета Бам, Вы не смеете так
      говорить. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Почему? ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Потому что Вы лишены всякого го
      лоса. Вы совершили гнусное преступление. Не
      Вам говорить мне дерзости. Вы - преступница! ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Почему? ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Что почему? ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Почему я преступница? ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Потому что Вы лишены всякого го
      лоса. ИВАН ИВАНОВИЧ: Лишены всякого голоса. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: А я не лишена. Вы можете проверить
      по часам. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: До этого дело не дойдет. Я у две
      рей расставил стражу, и при малейшем толчке
      Иван Иванович икнет в сторону. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Покажите. Пожалуйста, покажите. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Ну, смотрите. Предлагаю отверну
      ться. Раз, два, три. (Толкает тумбу.) ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Еще раз, пожалуйста! Как это вы де
      лаете? ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Очень просто. Иван Иванович, по
      кажите. ИВАН ИВАНОВИЧ: С удовольствием. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Да ведь это же прелесть как хорошо
      (Кричит.) Мама! Пойди сюда! фокусники приеха
      ли. Сейчас придет моя мама... Познакомьтесь,
      Петр Николаевич, Иван Иванович. - Вы что-ни
      будь нам покажете? ИВАН ИВАНОВИЧ: С удовольствием. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Халэ оп! Сразу, сразу. ИВАН ИВАНОВИЧ: Тут негде упереться. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Хотите, может быть, полотенце? ИВАН ИВАНОВИЧ: Зачем? ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Просто так. Хи-хи-хи-хи. ИВАН ИВАНОВИЧ: У вас чрезвычайно приятная внеш
      ность. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Ну да? Почему? ИВАН ИВАНОВИЧ: Ы-ы-ы-ы-ы потому что вы незабудка.
      (Громко икает.) ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Я незабудка? Правда? А вы тюльпан. ИВАН ИВАНОВИЧ: Как? ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Тюльпан. ИВАН ИВАНОВИЧ (в недоумении): Очень приятно-с. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: (в нос): Разрешите вас сорвать. ОТЕЦ (басом): Елизавета, не дури. ЕЛИЗАВЕТА БАМ (отцу): Я, папочка, сейчас переста
      ну. (Иван Ивановичу, в нос): Встаньте на чет
      веринки. ИВАН ИВАНОВИЧ: Если позволите, Елизавета Таракано
      вна, я пойду лучше домой. Меня ждет жена дома.
      У ней много ребят, Елизавета Таракановна. Про
      стите, что я так надоел Вам. Не забывайте ме
      ня. Такой уж я человек, что все меня гоняют.
      За что, спрашивается? Украл я, что ли? Ведь
      нет! Елизавета Эдуардовна, я честный человек.
      У меня дома жена. У жены ребят много. Ребята
      хорошие. Каждый в зубах по спичечной коробке
      держит. Вы уж простите меня. Я, Елизавета Ми
      хайловна, домой пойду. МАМАША ПОЕТ ПОД МУЗЫКУ: Вот вспыхнуло утро, румя
      нятся воды, над озером быстрая чайка летит и
      т.д. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Ну вот и приехали! ПАПАША: Слава Тебе, Господи!
      Уходят. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: А ты, мама, не пойдешь разве гу
      лять? МАМАША: А тебе хочется? ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Страшно. МАМАША: Нет, не пойду. ЕЛИЗАВЕТА БАМ:Пойдем, ну-у-у-у. МАМАША: Ну пойдем, пойдем. (Уходят.)
      (Сцена пуста) ИВАН ИВАНОВИЧ И ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ, ВБЕГАЯ:
      Где, где, где.
      Елизавета Бам.
      Елизавета Бам,
      Елизавета Бам. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Тут, тут, тут. ИВАН ИВАНОВИЧ: Там, там, там. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Где мы оказались, ИванИванович? ИВАН ИВАНОВИЧ: Петр Николаевич, мы с вами взапер
      ти. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Что за безобразие! Прошу меня не
      тычь! ИВАН ИВАНОВИЧ: Вот Вам фунт, баста пять без пяти. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Где Елизавета Бам? ИВАН ИВАНОВИЧ: Зачем ее надо Вам? ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Чтобы убить! ИВАН ИВАНОВИЧ: Хм, Елизавета Бам сидит на скамей
      ке там. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Бежим тогда во всю прыть. ОБА БЕГУТ НА ОДНОМ МЕСТЕ. НА АВАНСЦЕНУ ВЫНОСЯТ ПОЛЕНО, И ПОКА П.Н. И И.И. БЕГУТ, РАСПИЛИВАЮТ ЭТО ПОЛЕНО.
      Хоп, хоп,
      ногами
      закат за
      горами
      облаками розовыми
      пух, пух
      паровозами
      хук, хук
      филина бревно!
      - распилено. Отодвигается кулиса и за кулисами сидит Е.Б. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Вы меня ищете? ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Вас! Ванька, она тут! ИВАН ИВАНОВИЧ: Где,где, где? ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Здесь под фарлушкой.
      На сцену выходит нищий. ИВАН ИВАНОВИЧ: Тащи ее наружу! ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Не вытаскивается! НИЩИЙ (Елизавете Бам): Товарищ, помоготе. ИВАН ИВАНОВИЧ (заикаясь): Вот следующий раз у ме
      ня больше опыта будет. Я как все подметил. ЕЛИЗАВЕТА БАМ (нищему): У меня ничего нет. НИЩИЙ: Копеечку бы. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Спроси того вон дяденьку.
      (Указывает на Петра Николаевича.) ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ (Ивану Ивановичу, заикаясь): Ты
      гляди, что ты делаешь! ИВАН ИВАНОВИЧ (заикаясь): Я корни выкапываю. НИЩИЙ: Помогите, товарищи. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ (нищему): Давай. Залезай туда. ИВАН ИВАНОВИЧ: Руками обопрись о камушки.
      Нищий улезает под кулису. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Ничего, он это умеет. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Садитесь и вы. Чего смотреть? ИВАН ИВАНОВИЧ: Благодарю. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Сядем. (Садятся.) ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Что-то муж мой не идет. Куда он
      пропал? ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Придет. (Вскакивает и бежит по
      сцене.) Чур-чура! ИВАН ИВАНОВИЧ: Ха-ха-ха. (Бежит за Петром Николае
      вичем.) Где же дом? ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Тут вот, за этой черточкой.
      На сцену выходит Папаша с пером в руке. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ (хлопает Ивана Ивановича): Ты
      пятнашка! ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Иван Иванович, бегите сюда! ИВАН ИВАНОВИЧ: Ха-ха-ха, у меня ног нет! ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: А ты так, на четверенках! ПАПАША: Про которую написано было. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Кто пятнашка? ИВАН ИВАНОВИЧ: Я, ха-ха-ха, в штанах! ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ И ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Ха-ха-ха-ха!.. ПАПАША: Коперник был велишайшим ученым. ИВАН ИВАНОВИЧ (валится на пол): У меня на голове
      волосы. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ И ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Ха-ха-ха-ха-хаха
      ха! ИВАН ИВАНОВИЧ: Я весь лежу на полу!
      На сцену выходит Мамаша. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ И ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Ха-ха-ха-ха-ха! ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Ой, ой, не могу! ПАПАША: Покупая птицу, смотри, нет ли у нее зу
      бов. Если есть зубы, то это не птица. (Выхо
      дит.) ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ (поднимая руку): Прошу как следует
      вслушаться в мои слова. Я хочу доказать Вам,
      что всякое несчастие наступает неожиданно.
      Когда я был еще совсем молодым человеком, я
      жил в небольшом домике со скрипучей дверью. Я
      жил один в этом домике. Кроме меня были лишь
      одни мыши и тараканы. Тараканы всюду бывают;
      когда наступала ночь, я запирал дверь и тушил
      лампу. Я спал, не боясь ничего. ГОЛОС ЗА СЦЕНОЙ: Н и ч е г о! МАМАША: Ничего! ДУДОЧКА ЗА СЦЕНОЙ: ! - ! ИВАН ИВАНОВИЧ: Ничего! РОЯЛЬ: ! - ! ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Ничего. (Пауза.) Мне нечего было
      бояться. И действительно. Грабители могли бы
      прийти и обыскать весь домик. Что бы они наш
      ли? Ничего. ДУДОЧКА ЗА СЦЕНОЙ: ! - ! (пауза.) ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: А кто бы еще мог забраться ко мне
      ночью? Больше некому ведь? Правда? ГОЛОС ЗА СЦЕНОЙ: Ведь некому же больше? ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Правда? Но однажды я просыпаюсь.. ИВАН ИВАНОВИЧ: ... и вижу, дверь открыта, а в
      дверях стоит какая-то женщина. Я смотрю на нее
      прямо в упор. Она стоит. Было достаточно свет
      ло. Должно быть, дело близилось к утру. Во
      всяком случае, я видел хорошо ее лицо. Это бы
      ла вот кто. (Показывает на Елизавету Бам.) То
      гда она была похожа... ВСЕ: На меня! ИВАН ИВАНОВИЧ: Говорю, чтобы быть. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Что Вы говорите? ИВАН ИВАНОВИЧ: Говорю, чтобы быть. Потом, думаю,
      уже поздно. Она слушает меня. (Все, кроме Ели
      заветы Бам и Ивана Ивановича уходят.) Я спро
      сил ее, чем она это сделала. Она говорит, что
      подралась с ним на эспадронах. Дрались честно,
      но она не виновата, что убила его. Слушай, за
      чем ты убила Петра Николаевича? ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Ура, я никого не убивала! ИВАН ИВАНОВИЧ: Взять и зарезать человека! Сколь
      много в этом коварства! Ура! ты это сделала, а
      зачем! ЕЛИЗАВЕТА БАМ (уходит в сторону и оттуда): Уууууу
      уууу-у-у-у-у. ИВАН ИВАНОВИЧ: Волчица. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Ууууу-у-у-у-у-у-у-у. ИВАН ИВАНОВИЧ: Во-о-о-о-о-лчица. ЕЛИЗАВЕТА БАМ (дрожит): У-у-у-у-у - черносливы. ИВАН ИВАНОВИЧ: Пр-р-р-рабабушка. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Ликование! ИВАН ИВАНОВИЧ: Погублена навеки! ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Вороной конь, а на коне солдат! ИВАН ИВАНОВИЧ (зажигает спичку): Голубушка Ели
      завета! ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Мои плечи, как восходящее солнце!
      (Влезает на стул.) ИВАН ИВАНОВИЧ (садясь на корточки): Мои ноги, как
      огурцы! ЕЛИЗАВЕТА БАМ (влезая выше): Ура! Я ничего не го
      ворила! ИВАН ИВАНОВИЧ (ложась на пол): Нет, нет, ничего,
      ничего. Г.г. пш. пш. ЕЛИЗАВЕТА БАМ (поднимая руки): Ку-ни-ма-га-ни-ли
      ва-ни-баууу! ИВАН ИВАНОВИЧ (лежа на полу, поет):
      Мурка кошечка
      молочко приговаривала
      на подушку прыгала
      и на печку прыгала
      прыг, прыг.
      Скок, скок. ЕЛИЗАВЕТА БАМ [КРИЧИТ]: Дзы калитка! Рубашка! ве
      ревка! ИВАН ИВАНОВИЧ (приподнимаясь): Прибежали два плот
      ника и спрашивают: в чем дело? ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Котлеты! Варвара Семенна! ИВАН ИВАНОВИЧ (кричит, стиснув зубы): Плясунья на
      проволо-о-о! ЕЛИЗАВЕТА БАМ (спрыгивая со стула): Я вся блестя
      щая! ИВАН ИВАНОВИЧ (бежит вглубь комнаты):Кубатура этой
      комнаты нами не изведана.
      Кулисы подают Папашу и Мамашу. ЕЛИЗАВЕТА БАМ (бежит на другой конец сцены): Свои
      люди, сочтемся! ИВАН ИВАНОВИЧ (прыгая на стул): Благополучие Пен
      сильванского пастуха и пасту-у-у-у! ЕЛИЗАВЕТА БАМ (прыгая на другой стул): Иван Ива-а
      а-а! ПАПАША (показывая коробочку): Коробочка из дере-е
      е-е! ИВАН ИВАНОВИЧ (со стула): Пока-а-а! ПАПАША: Возьми посмо-о-о! МАМАША: Ау-у-у-у-у! ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Нашла подберезови-и-и-и! ИВАН ИВАНОВИЧ: Пойдемте на озеро! ПАПАША: Ау-у-у-у-у! ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Ау-у-у-у-у! ИВАН ИВАНОВИЧ: Я вчера Кольку встретил! МАМАША: Да что Вы-ы-ы? ИВАН ИВАНОВИЧ: Да, да. Встретил, встретил. Смотрю,
      Колька идет и яблоко несет. Что, говорю, ку
      пил? Да, говорит, купил. Потом взял и дальше
      пошел. ПАПАША: Скажите пожалуйста-а-а-а-а! ИВАН ИВАНОВИЧ: Нда. Я его спросил: ты что, яблоки
      покупал или крал? А он говорит: зачем крал?
      Покупал. И пошел себе дальше. МАМАША: Куда же это он пошел? ИВАН ИВАНОВИЧ: Не знаю. Не крал, не покупал. По
      шел себе. ПАПАША: С этим не совсем любезным приветствием се
      стра привела его к более открытому месту, где
      были составлены в кучу золотые столы и кресла,
      и штук пятнадцать молодых девиц весело болтали
      между собой, сидя на чем Бог послал. Все эти
      девицы сильно нуждались в горячем утюге и все
      отличались странной манерой вертеть глазами,
      ни на минуту не переставая болтать. ИВАН ИВАНОВИЧ: Друзья, мы все тут собрались. Ура! ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Ура! МАМАША И ПАПАША: Ура! ИВАН ИВАНОВИЧ (дрожа и зажигая спичку): Я хочу
      сказать вам, что с тех пор, как я родился,
      прошло 38 лет. ПАПАША И МАМАША: Ура! ИВАН ИВАНОВИЧ: Товарищи. У меня дом есть. Дома же
      на сидит. У ней много ребят. Я их сосчитал
      10 штук. МАМАША (топчась на месте): Дарья, Марья, Федор,
      Пелагея, Нина, Александр и четверо других. ПАПАША: Это все мальчики? ЕЛИЗАВЕТА БАМ (бежит вокруг сцены):
      Оторвалась отовсюду!
      Оторвалась и побежала!
      Оторвалась и ну бегать! МАМАША (бежит за Елизаветой Бам): Хлеб есшь? ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Суп есшь? ПАПАША: Мясо есшь? (Бежит.) МАМАША: Муку есшь? ИВАН ИВАНОВИЧ: Брюкву есшь? (Бежит.) ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Баранину есшь? ПАПАША: Котлеты есшь? МАМАША: Ой, ноги устали! ИВАН ИВАНОВИЧ: Ой, руки устали! ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Ой, ножницы устали! ПАПАША: Ой, пружины устали! МАМАША: На балкон дверь открыта! ИВАН ИВАНОВИЧ: Хотел бы я подпрыгнуть до четверто
      го этажа. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Оторвалась и побежала! Оторвалась
      и ну бежать! ПАПАША: Караул, моя правая рука и нос такие же
      штуки, как левая рука и ухо! ХОР (под музыку на мотив увертюры):
      До свидания, до свидания.
      !! - !
      Наверху говорит сосна,
      а кругом говорит темно.
      На сосне говорит кровать,
      а в кровати лежит супруг.
      До свидания, до свидания.
      !! - !
      !! - !
      Как-то раз прибежали мы
      ! - ! в бесконечный дом.
      А в окно наверху глядит
      сквозь очки молодой старик.
      До свидания, до свидания.
      !! - !
      !! - !
      Растворились ворота,
      показались ! - !
      (Увертюра) ИВАН ИВАНОВИЧ:
      Сам ты сломан
      стул твой сломан. СКРИПКА: па па пи па
      па па пи па ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ:
      Встань Берлином
      надень пелерину. СКРИПКА: па па пи па
      па па пи па ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Восемь минут
      пробегут незаметно. СКРИПКА: па па пи па па
      па па пи ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Вам счет отдан
      будите трудыны
      взвод или роту
      вести пулемет. БАРАБАН: ! - - !
      ! - - !
      ! - - ! - - ! - ! ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Клочья летели
      неделю за неделей. СИРЕНА И БАРАБАН: виа-а бум, бум
      виа-а-а бум. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Капитанного шума первого не заме
      тила сикурая невеста. СИРЕНА: виа, виа, виа, виа. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Помогите сейчас, помогите, надо
      мною салат и водица. СКРИПКА: па па пи па
      па па пи па ИВАН ИВАНОВИЧ: Скажите, Петр Николаевич, Вы были
      там на той горе. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Я только что оттуда, там прекрас
      но.
      Цветы растут. Деревья шелестят.
      Стоит избушка - деревянный домик,
      в избушке светит огонек,
      на огонек слетаются черницы,
      стучат в окно ночные комары.
      Порой шмыгнет и выпорхнет под
      крышей разбойник старый козодой,
      собака цепью колыхает воздух
      и лает в пустоту перед собой,
      а ей в ответ невидные стрекозы
      бормочут заговор на все лады. ИВАН ИВАНОВИЧ: А в этом домике,который деревянный,
      который называется избушка,
      в котором огонек блестит и шевелится,
      кто в этом домике живет? ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Никто в нем не живет
      и дверь не растворяет,
      в нем только мыши трут ладонями муку,
      в нем только лампа светит розмарином
      да целый день пустынником сидит
      на печке таракан. ИВАН ИВАНОВИЧ: А кто же лампу зажигает? ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Никто, она горит сама. ИВАН ИВАНОВИЧ: Но этого же не бывает! ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Пустые, глупые слова!
      Есть бесконечное движенье,
      дыханье легких элементов,
      планетный бег, земли вращенье,
      шальная смена дня и ночи,
      глухой природы сочетанье,
      зверей дремучих гнев и сила
      и покоренье человеком
      законов света и волны. ИВАН ИВАНОВИЧ (зажигая спичку): Теперь я понял,
      понял, понял,
      благодарю и приседаю,
      и как всегда, интересуюсь
      который час? скажите мне. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Четыре. Ой, пора обедать!
      Иван Иванович, пойдемте,
      но помните, что завтра ночью
      Елизавета Бам умрет. ПАПАША (входя): Которая Елизавета Бам,
      которая мне дочь,
      которую хотите вы на следующую ночь
      убить и вздернуть на сосне,
      которая стройна,
      чтобы знали звери все вокруг
      и целая страна.
      А я приказываю вам
      могуществом руки забыть Елизавету Бам
      законам вопреки. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Попробуй только запрети,
      я растопчу тебя в минуту,
      потом червонными плетьми
      я перебью твои суставы.
      Изрежу, вздую и верхом
      пущу по ветру петухом. ИВАН ИВАНОВИЧ: Ему известно все вокруг,
      он повелитель мне и друг,
      одним движением крыла
      он двигает морями,
      одним размахом топора
      он рубит лес и горы
      одним дыханием своим
      он всюду есть неуловим. ПАПАША: Давай, сразимся, чародей,
      ты словом, я рукой,
      пройдет минута, час пройдет,
      потом еще другой.
      Погибнешь ты, погибну я,
      все тихо будет там,
      но пусть ликует дочь моя
      Елизавета Бам.
      СРАЖЕНЬЕ ДВУХ БОГАТЫРЕЙ ИВАН ИВАНОВИЧ: Сраженье двух богатырей!
      Текст - Иммануила Красдайтейрик.
      Музыка - Велиопага, нидерландского пастуха.
      Движенье - неизвестного путешественника.
      Начало объявит колокол! ГОЛОСА С РАЗНЫХ КОНЦОВ ЗАЛА:
      Сраженье двух богатырей!
      Текст - Иммануила Красдайтейрик.
      Музыка - Велиопага, нидерландского пастуха!
      Движенье - неизвестного путешественника!
      Начало объявит колокол!
      Сраженье двух богатырей!
      и т.д. КОЛОКОЛ: Бум, бум, бум, бум, бум. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Курыбыр дарамур
      дыньдири
      слакатырь пакарадагу
      ды кы чири кири кири
      занудила хабакула
      хе-е-ель
      ханчу ана куды
      стум чи на лакуды
      пара вы на лыйтена
      хе-е-ель
      чапу ачапали
      чапатали мар
      набалочина
      хе-е-ель (поднимает руку). ПАПАША: Пускай на солнце залетит
      крылатый попугай,
      пускай померкнет золотой,
      широкий день, пускай.
      Пускай прорвется сквозь леса
      копыта звон и стук,
      и с визгом сходит с колеса
      фундамента сундук.
      И рыцарь, сидя за столом
      и трогая мечи, поднимет чашу, а потом
      над чашей закричит:
      Я эту чашу подношу
      к восторженным губам,
      я пью за лучшую из всех,
      Елизавету Бам.
      Чьи руки белы и свежи,
      ласкали мой жилет...
      Елизавета Бам, живи,
      живи сто тысяч лет. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Ну-с, начинаем.
      Прошу внимательно следить
      за колебаньем наших сабель,
      куда которая бросает острие
      и где которая приемлет направление. ИВАН ИВАНОВИЧ: Итак, считаю нападенье слева! ПАПАША: Я режу вбок, я режу вправо,
      Спасайся кто куды!
      Уже шумит кругом дубрава,
      растут кругом сады. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Смотри поменьше по сторонам,
      а больше наблюдай движенье
      железных центров и сгущенье смертельных сил. ПАПАША: Хвала железу - карборунду!
      Оно скрепляет мостовые
      и, электричеством сияя,
      терзает до смерти врага!
      Хвала железу! Песнь битве!
      Она разбойника волнует,
      младенца в юноши выносит
      терзает до смерти врага!
      О песнь битве! Слава перьям!
      Они по воздуху летают,
      глаза неверным заполняют,
      терзают до смерти врага!
      О слава перьям! Мудрость камню.
      Он под сосной лежит серьезной,
      из-под него бежит водица
      навстречу мертвому врагу.
      Петр Николаевич падает. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Я пал на землю поражен,
      прощай, Елизавета Бам,
      сходи в мой домик на горе
      и запрокинься там.
      И будут бегать по тебе
      и по твоим рукам глухие мыши,а затем
      пустынник таракан.
      Звонит колокол.
      Ты слышишь, колокол звенит
      на крыше бим и бам.
      Прости меня и извини, Елизавета Бам. ИВАН ИВАНОВИЧ: Сраженье двух богатырей окончено.
      Петра Николаевича выносят. ЕЛИЗАВЕТА БАМ (входя):Ах,папочка,ты тут.
      Я очень рада,
      я только что была в кооперативе,
      я только что конфеты покупала,
      хотела, чтобы к чаю был бы торт. ПАПАША (растегивая ворот): Фу, утомился как. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: А что ты делал? ПАПАША: Да... я дрова колол
      и страшно утомлен. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Иван Иванович, сходите в полпивную
      и принесите нам бутылку пива и горох. ИВАН ИВАНОВИЧ: Ага, горох и полбутылки пива,
      сходить в пивную, а оттудова сюда. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Не полбутылки, а бутылку пива,
      и не в пивную, а в горох идти! ИВАН ИВАНОВИЧ: Сейчас, я шубу в полпивную спрячу,
      а сам на голову одену полгорох. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Ах, нет, не надо, торопитесь толь
      ко,
      а мой папочка устал колоть дрова. ПАПАША: О что за женшины, понятия в них мало,
      они в понятиях имеют пустоту. МАМАША (входя): Товарищи. Маво сына эта мержавка
      укокосыла.
      Из-за кулис высовываются
      две головы. ГОЛОВЫ: Какая? Какая? МАМАША: Эта вот, с такими вот губами! ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Мама, мама, что ты говоришь? МАМАША: Все из-за тебя евонная жизнь окончилась
      вничью. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Да ты мне скажи, про кого ты гово
      ришь? МАМАША (с каменным лицом): Иих! иих! иих! ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Она с ума сошла! МАМАША: Я каракатица.
      Кулисы поглощают Папашу и Мамашу. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Они сейчас придут, что я наделала! МАМАША: 3 x 27 = 81. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Они обязательно придут, чтобы пой
      мать и стереть с лица земли. Бежать. Надо бе
      жать. Но куда бежать? Эта дверь ведет на лест
      ницу, а на лестнице я встречу их. В окно?
      (Смотрит в окно.) О-о-о-о-х. Мне не прыгнуть.
      Высоко очень! Но что же мне делать? Э! Чьи-то
      шаги. Это они. Запру дверь и не открою. Пусть
      стучат, сколько хотят.
      Запирает дверь. СТУК В ДВЕРЬ, ПОТОМ ГОЛОС: Елизавета Бам, именем
      закона, приказываю Вам открыть дверь.
      Молчание. ПЕРВЫЙ ГОЛОС: Приказываю Вам открыть дверь!
      Молчание. ВТОРОЙ ГОЛОС (тихо): Давайте ломать дверь. ПЕРВЫЙ ГОЛОС: Елизавета Бам, откройте, иначе мы
      сами взломаем! ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Что вы хотите со мной сделать? ПЕРВЫЙ: Вы подлежите наказанию. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: За что? Почему вы не хотите сказать
      мне, что я сделала? ПЕРВЫЙ: Вы обвиняетесь в убийстве Петра Николае
      вича Крупернак. ВТОРОЙ: И за это Вы ответите. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Да я не убивала никого! ПЕРВЫЙ: Это решит суд.
      Елизавета Бам открывает дверь. Входят
      Петр Николаевич и Иван Иванович,
      переодетые в пожарных. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Я в вашей власти. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Именем закона Вы арестованы. ИВАН ИВАНОВИЧ (зажигая спичку): Следуйте за нами. ЕЛИЗАВЕТА БАМ (кричит): Вяжите меня! Тащите за ко
      су! продевайте сквозь корыто! Я никого не уби
      вала. Я не могу убивать никого! ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Елизавета Бам, спокойно! ИВАН ИВАНОВИЧ: Смотрите в даль перед собой. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: А в домике, который на горе, уже
      горит огонек. Мыши усиками шевелят, шевелят. А
      на печке таракан тараканович, в рубахе с рыжим
      воротом и с топором в руках сидит. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Елизавета Бам! Вытянув руки и по
      тушив свой пристальный взор, двигайтесь следом
      за мной, хроня суставов равновесие и сухожилий
      торжество. За мной.
      Медленно уходят.
      З а н а в е с
      Писано с 12 по 24 декабря 1927 года.
      СТИХОТВОРЕНИЯ
      97.
      Я понял, будучи в лесу:
      вода подобна колесу.
      Так вот послушайте. Однажды
      я погибал совсем от жажды,
      живот водой мечтал надуться.
      Я встал,
      и ноги больше не плетутся.
      Я сел,
      и в окна льется свет.
      Я лег,
      и мысли больше нет.
      1933
      98. СМЕРТЬ ДИКОГО ВОИНА
      Часы стучат
      Часы стучат
      Летит над миром пыль.
      В городах поют
      В городах поют
      В пустынях звенит песок.
      Поперек реки
      Поперек реки
      Летит копье свистя.
      Дикарь упал
      Дикарь упал
      И спит, амулетом блестя.
      Как легкий пар
      Как легкий пар
      Летит его душа.
      И в солнца шар
      И в солнца шар
      Вонзается косами шурша.
      Четыреста воинов
      Четыреста воинов
      Мечами небу грозят.
      Супруга убитого
      Супруга убитого
      К реке на коленях ползет.
      Супруга убитого
      Супруга убитого
      Отламывает камня кусок.
      И прячет убитого
      И прячет убитого
      Под ломаный камень в песок.
      Четыреста воинов
      Четыреста воинов
      Четыреста суток молчат.
      Четыреста суток
      Четыреста суток
      Над миром часы не стучат.
      27 июня 1938 года.
      99. Елизавета играла с огнем, Елизавета играла с огнем, пускала огонь по спине, пускала огонь по спине. Петр Палыч смотрел в восхищенье кругом, Петр Палыч смотрел в восхищенье кругом и дышал тяжело, и дышал тяжело, и за сердце держался рукой. 3 августа 1933 года.
      100. ДЕНЬ
      И рыбка мелькает в прохладной реке,
      И маленький домик стоит вдалеке,
      И лает собака на стадо коров,
      И под гору мчится в тележке Петров,
      И вьется на домике маленький флаг,
      И зреет на нивах питательный злак,
      И пыль серебрится на каждом листе,
      И мухи со свистом летают везде,
      И девушки, греясь, на солнце лежат,
      И пчелы в саду над цветами жужжат,
      И гуси ныряют в тенистых прудах,
      И день пробегает в обычных трудах.
      25-26 октября 1937 года.
      101
      Засни и в миг душой воздушной
      В сады беспечные войди.
      И тело спит, как прах бездушный,
      И речка дремлет на груди.
      И сон ленивыми перстами
      Твоих касается ресниц.
      И я бумажными листами
      Не шелещу своих страниц.
      1935
      102.
      Дни летят, как ласточки,
      А мы летим, как палочки.
      Часы стучат на полочке,
      А я сижу в ермолочке.
      А дни летят, как рюмочки,
      А мы летим, как ласточки.
      Сверкают в небе лампочки,
      А мы летим, как звездочки.
      [1936?]
      103. ПРИКАЗ ЛОШАДЯМ
      Для быстрого движенья
      по шумным площадям
      пришло распоряженье
      от Бога к лошадям:
      скачи всегда в позиции
      военного коня,
      но если из милиции
      при помощи огня
      на тросе вверх подвешенном
      в коробке жестяной
      мелькнет в движеньи бешеном
      фонарик над стеной,
      пугая красной вспышкой
      идущую толпу,
      беги мгновенно мышкой
      к фонарному столбу,
      покорно и с терпением
      зеленый жди сигнал,
      борясь в груди с биением,
      где кровь бежит в канал
      от сердца расходящийся
      не в виде тех кусков
      в музее находящихся,
      а виде волосков,
      и сердце трепетание
      удачно поборов,
      пустись опять в скитание
      покуда ты здоров.
      3 сентября 1933 года.
      104.
      
      Тебя мечтания погубят.
      К суровой жизни интерес
      Как дым исчезнет. В то же время
      Посол небес не прилетит
      Увянут страсти и желанья,
      Промчится юность пылких дум...
      Оставь! Оставь, мой друг, мечтанья,
      Освободи от смерти ум.
      4 окт<ября> 1937 года.
      105. ПОСТОЯНСТВО ВЕСЕЛЬЯ И ГРЯЗИ
      Вода в реке журчит прохладна,
      и тень от гор ложится в поле,
      и гаснет в небе свет. И птицы
      уже летают в сновиденьях,
      и дворник с черными усами
      стоит всю ночь под воротами
      и чешет грязными руками
      под грязной шапкой свой затылок,
      и в окна слышен крик веселый
      и топот ног и звон бутылок.
      Проходит день, потом неделя,
      потом года проходят мимо,
      и люди стройными рядами
      в своих могилах исчезают,
      а дворник с черными усами
      стоит года под воротами
      и чешет грязными руками
      под грязной шапкой свой затылок.
      И в окна слышен крик веселый
      и топот ног и звон бутылок.
      Луна и солнце побледнели.
      Созвездья форму изменили.
      Движенье сделалось тягучим,
      и время стало как песок.
      А дворник с черными усами
      стоит опять под воротами
      и чешет грязными руками
      под грязной шапкой свой затылок,
      и в окна слышен крик веселый
      и топот ног и звон бутылок.
      14 окт<ября> 1933.
      106
      Вечер тихий наступает.
      Лампа круглая горит.
      За стеной никто не лает
      И никто не говорит.
      Звонкий маятник, качаясь,
      Делит время на куски,
      И жена, во мне отчаясь,
      Дремля штопает носки.
      Я лежу задравши ноги,
      Ощущая в мыслях кол.
      Помогите мне, о Боги!
      Быстро встать и сесть за стол.
      [1936?]
      107. ВАРИАЦИИ
      Среди гостей, в одной рубашке
      Стоял задумчиво Петров.
      Молчали гости. над камином
      Железный градусник висел.
      Молчали гости. Над камином
      Висел охотничий рожок.
      Петров стоял. Часы стучали.
      Трещал в камине огонек.
      И гости мрачные молчали.
      Петров стоял. Трещал камин.
      Часы показывали восемь.
      Железный градусник сверкал.
      Среди гостей, в одной рубашке
      Петров задумчиво стоял.
      Молчали гости. Над камином
      Рожок охотничий висел.
      Часы таинственно молчали.
      Плясал в камине огонек.
      Петров задумчиво садился
      На табуретку. Вдруг звонок
      В прихожей бешено залился,
      И щелкнул англицкий замок.
      Петров вскочил, и гости тоже.
      Рожок охотничий трубит.
      Петров кричит: "О Боже, Боже!"
      И на пол падает убит.
      И гости мечутся и плачут.
      Железный градусник трясут.
      Через Петрова с криком скачут
      И в двери страшный гроб несут.
      И в гроб закупорив Петрова,
      Уходят с криками: "готово".
      15 августа 1936 года.
      108. СТАРУХА
      Года и дни бегут по кругу.
      Летит песок; звенит река.
      Супруга в дом идет к супругу.
      Седеет бровь, дрожит рука.
      И светлый глаз уже слезится,
      На все кругом глядя с тоской.
      И сердце, жить устав, стремится
      Хотя б в земле найти покой.
      Старуха, где твой черный волос,
      Твой гибкий стан и легкий шаг?
      Куда пропал твой звонкий голос,
      Кольцо с мечом и твой кушак?
      Теперь тебе весь мир несносен,
      Противен ход годов и дней.
      Беги, старуха, в рощу сосен
      И в землю лбом ложись и тлей.
      20 окт<ября> 1933.
      109.
      Я гений пламенных речей.
      Я господин свободных мыслей.
      Я царь бесмысленных красот.
      Я Бог исчезнувших высот.
      Я господин свободных мыслей.
      Я светлой радости ручей.
      
      Когда в толпу метну свой взор,
      Толпа как птица замирает
      И вкруг меня, как вкруг столба,
      Стоит безмолвная толпа.
      Толпа как птица замирает,
      И я толпу мету как сор.
      [1935?]
      110. РОМАНС Безумными глазами он смотрит на меня Ваш дом и крыльцо мне знакомы давно. Темно-красными губами он целует меня Наши предки ходили на войну в стальной
      чешуе. Он принес мне букет темно-красных
      гвоздик Ваше строгое лицо мне знакомо давно. Он просил за букет лишь один поцелуй Наши предки ходили на войну в стальной
      чешуе. Своим пальцем в черном кольце он
      коснулся меня Ваше темное кольцо мне знакомо давно. На турецкий диван мы свалились вдвоем Наши предки ходили на войну в стальной
      чешуе. Безумными глазами он смотрит на меня О, потухнете, звезды! и луна, побледней! Темно-красными губами он целует меня Наши предки ходили на войну в стальной
      чешуе. Даниил Дандан. 1 октября 1934 г.
      111.
      Однажды господин Кондратьев
      попал в американский шкап для платьев
      и там провел четыре дня.
      На пятый вся его родня
      едва держалась на ногах.
      Но в это время ба-ба-бах!
      Скатили шкап по лестнице и по ступенькам
      до земли
      и в тот же день в Америку на пароходе
      увезли.
      Злодейство, скажете? Согласен.
      Но помните: влюбленный человек всегда
      опасен.
      112. Жил-был в доме тридцать три единицы человек, страдающий болью в пояснице. Только стоит ему съесть лук или укроп, валится он моментально, как сноп. Развивается боль в правом боку, человек стонет: "Я больше не могу! Погибают мускулы в непосильной борьбе. Откажите родственнику карабе..." И так, слово какое-то не досказав, умер он, пальцем в окно показав. Все присутствующие тут и наоборот стояли в недоумении,забыв закрыть рот. Доктор с веснушками возле губы катал по столу хлебный шарик при
      помощи медицинской трубы. Сосед, занимающий комнату возле уборной стоял в дверях, абсолютно судьбе
      покорный. Тот, кому принадлежала квартира, гулял по коридору от прихожей до сортира. Племянник покойника, желая развеселить
      собравшихся гостей кучку, заводил грамофон, вертя ручку. Дворник, раздумывая о привратности
      человеческого положения, заворачивал тело покойника в таблицу
      умножения. Варвара Михайловна шарила в
      покойницком комоде не столько для себя, сколько для
      своего сына Володи. Жилец, написавший в уборной "пол не
      марать", вытягивал из-под покойника железную
      кровать. Вынесли покойника, завернутого в бумагу, положили покойника на гробовую
      колымагу. Подъехал к дому гробовой шарабан. Забил в сердцах тревогу громовой
      барабан.
      1933 г.
      113. НЕИЗВЕСТНОЙ НАТАШЕ
      Скрепив очки простой веревкой,
      седой старик читает книгу.
      Горит свеча, и мглистый воздух в
      страницах ветром шелестит.
      Старик, вздыхая гладит волос и
      хлеба черствую ковригу,
      Грызет зубов былых остатком и громко
      челюстью хрустит.
      Уже заря снимает звезды и фонари на
      Невском тушит,
      Уже кондукторша в трамвае бранится
      с пьяным в пятый раз,
      Уже проснулся невский кашель и
      старика за горло душит,
      А я стихи пишу Наташе и не смыкаю
      светлых глаз.
      23 января 1935 года.
      114. НЕБО
      Кричит петух. Настало утро.
      Уже спешит за утром день.
      Уже и ночи Брамапутра
      Шлет на поля благую тень.
      Уже прохладой воздух веет,
      Уже клубится пыль кругом.
      Дубовый листик, взвившись, реет.
      Уже гремит над нами гром.
      Уже Невой клокочет Питер,
      И ветр вокруг свистит в лесах,
      И громоблещущий Юпитер
      Мечом сверкает в небесах.
      Уже поток небесный хлещет,
      Уже вода везде шумит.
      Но вот из туч все реже блещет,
      Все дальше, дальше гром гремит.
      Уже сверкает солнце шаром
      И с неба в землю мечет жар,
      И поднимает воду паром,
      И в облака сгущает пар.
      И снова страшный ливень льется,
      И снова солнца шар блестит
      То плачет небо, то смеется,
      То веселится, то грустит.
      19 августа 1935 года.
      115. НЕТЕПЕРЬ
      Это есть Это.
      То есть То.
      Это не есть Это.
      Остальное либо это, либо не это.
      Все либо то, либо не то.
      Что не то и не это, то не это и не то.
      Что то и это, то и себе Само.
      Что себе Само, то может быть то, да не
      это, либо это, да не то.
      Это ушло в то, а то ушло в это. Мы
      говорим: Бог дунул.
      Это ушло в это, а то ушло в то, и нам
      неоткуда выйти и некуда прийти.
      Это ушло в это. Мы спросили: где?
      Нам пропели: тут.
      Это вышло из тут. Что это? Это То.
      Это есть то.
      То есть это.
      Тут есть это и то.
      Тут ушло в это, это ушло в то, а то
      ушло в тут.
      Мы смотрели, но не видели.
      А там стояли это и то.
      Там не тут.
      Там то.
      Тут это.
      Но теперь там и это и то.
      Но теперь и тут это и то.
      Мы тоскуем и думаем и томимся.
      Где же теперь?
      Теперь тут, а теперь там, а теперь
      тут, а теперь тут и там.
      Это было то.
      Тут быть там.
      Это, то, там, быть, Я, Мы, Бог.
      29 мая 1930 года.
      116. СТРАСТЬ
      Я не имею больше власти
      таить в себе любовные страсти.
      Меня натура победила,
      я, озверев, грызу удила,
      из носа валит дым столбом
      и волос движется от страсти надо лбом.
      Ах если б мне иметь бы галстукнежный,
      сюртук из сизого сукна,
      стоять бы в позе мне небрежной,
      смотреть бы сверху из окна,
      как по дорожке белоснежной
      ко мне торопится она.
      Я не имею больше власти
      таить в себе любовные страсти,
      они кипят во мне от злости,
      что мой предмет любви меня к себе
      не приглашает в гости.
      Уже два дня не видел я предмета.
      На третий кончу жизнь из пистолета.
      Ах, если б мне из Эрмитажа
      назло соперникам-врагам
      украсть бы пистолет Лепажа
      и, взор направив к облакам,
      вдруг перед ней из экипажа
      упасть бы замертво к ногам.
      Я не имею больше власти
      таить в себе любовные страсти,
      они меня как лист иссушат,
      как башню временем, разрушат,
      нарвут на козьи ножки,с табаком раскурят,
      сотрут в песок и измечулят.
      Ах, если б мне предмету страсти
      пересказать свою тоску,
      и, разорвав себя на части,
      отдать бы ей себя всего и по куску,
      и быть бы с ней вдвоем на много лет
      в любовной власти,
      пока над нами не прибьют могильную доску.
      7 января 1933 года.
      117. МОЛОДЕЦ-ИСПЕЧЕЦ
      Намешу в бадье муку
      Да лепешку испеку.
      Положу туда изюм,
      Чтобы вкусно стало всем.
      Гости к вечеру пришли
      Им лепешку подали.
      Вот вам, гости, ешьте, жуйте,
      В рот лепешку живо суйте.
      И скорей скажите нам:
      Наша лепешка вкусна вам?
      Гости хором мне в ответ:
      "Второй лепешки такой нет,
      Потому лепешка та
      Не плоха, а вкуснота!"
      - Вот какой я молодец!
      Вот какой я испечец!
      (Сочинено для розыграша редакции
      "Чижа", устроенного Д.Хармсом и
      Н.В.Гернет.)
      118.
      По вторникам над мостовой
      Воздушный шар летал пустой.
      Он тихо в воздухе парил;
      В нем кто-то трубочку курил.
      Смотрел на площади, сады,
      Смотрел спокойно до среды,
      А в среду лампу потушив,
      Он говорил: "Ну, город жив".
      1928 г.
      119.
      Ветер дул. Текла вода.
      Пели птицы. Шли года.
      А из тучи к нам на землю
      падал дождик иногда.
      Вот в лесу проснулся волк
      фыркнул, крикнул и умолк
      а потом из лесу вышел
      злых волков огромный полк.
      Старший волк ужасным глазом
      смотрит жадно из кустов
      Чтобы жертву зубом разом
      разорвать на сто кусков.
      Темным вечером в лесу
      я поймал в капкан лису
      думал я: домой приеду
      лисью шкуру принесу.
      12 августа 1933 г.
      120.
      Фадеев, Калдеев и Пепермалдеев
      однажды гуляли в дремучем лесу.
      Фадеев в цилиндре, Калдеев в перчатках,
      а Пепермалдеев с ключом на носу.
      Над ними по воздуху сокол катался
      в скрипучей тележке с высокой дугой.
      Фадеев смеялся, Калдеев чесался,
      а Пепермалдеев лягался ногой.
      Но вдруг неожиданно воздух надулся
      и вылетел в небо горяч и горюч.
      Фадеев подпрыгнул, Калдеев согнулся,
      а Пепермалдеев схватился за ключ.
      Но стоит ли трусить, подумайте сами,
      давай мудрецы танцевать на траве.
      Фадеев с картонкой, Калдеев с часами,
      а Пепермалдеев с кнутом в рукаве.
      И долго, веселые игры затеяв,
      пока не проснутся в лесу петухи,
      Фадеев, Калдеев и Пепермалдеев
      смеялись: ха-ха, хо-хо-хо, хи-хи-хи!
      18 ноября 1930 года.
      121. БУЛЬДОГ И ТАКСИК
      Над косточкой сидит бульдог,
      Привязанный к столбу.
      Подходит таксик маленький,
      С морщинками на лбу.
      "Послушайте, бульдог, бульдог!
      Сказал незваный гость.
      Позвольте мне, бульдог, бульдог,
      Докушать эту кость".
      Рычит бульдог на таксика:
      "Не дам вам ничего!"
      Бежит бульдог за таксиком,
      А таксик от него.
      Бегут они вокруг столба,
      Как лев бульдог рычит.
      И цепь стучит вокруг столба,
      Вокруг столба стучит.
      Теперь бульдогу косьочку
      Не взять уже никак.
      А таксик, взявши косточку,
      Сказал бульдогу так:
      "Пора мне на свидание,
      Уж восемь без пяти.
      Как поздно! До свидания!
      Сидите на цепи!"
      122. КОРАБЛИК
      По реке плывет кораблик.
      Он плывет издалека.
      На кораблике четыре
      Очень храбрых моряка.
      У них ушки на макушке,
      У них длинные хвосты,
      И страшны им только кошки,
      Только кошки и коты!
      123. В ГОСТЯХ
      Мышь меня на чашку чая
      Пригласила в новый дом.
      Долго в дом не мог войти я,
      Все же влез в него с трудом.
      А теперь вы мне скажите:
      Почему и отчего
      Нет ни дома и ни чая,
      Нет буквально ничего!
      124. ТИГР НА УЛИЦЕ
      Я долго думал, откуда на улице взялся тигр. Думал, думал, думал, думал, думал, думал, думал, думал... В это время ветер дунул, и я забыл, о чем я думал. Так я и не знаю, откуда на улице взялся тигр.
      
      ПИСЬМА
      125.
      Дорогой
      Никандр Андреевич,
      получил твое письмо и сразу понял, что оно от тебя. Сначала подумал, что оно вдруг не от тебя, но как только распечатал, сразу понял, что от тебя, а то было подумал, что оно не от тебя. Я рад, что ты давно женился, потому что когда человек женится на том, на ком он хотел жениться, то значит, что он добился того, чего хотел. И я вот очень рад, что ты женился, потому что, когда человек женится на том, на ком хотел, то значит, он добился того, чего хотел. Вчера я получил твое письмо и сразу подумал, что это письмо от тебя, но потом подумал, что кажется, что не от тебя, но распечатал и вижу - точно от тебя. Очень хорошо сделал, что написал мне. Сначала не писал, а потом вдруг написал, хотя еще раньше, до того, как некоторое время не писал - тоже писал. Я сразу, как получил твое письмо, сразу решил, что оно от тебя, и, потому, я очень рад, что ты уже женился. А то, если человек захотел жениться, то ему надо во что бы то ни стало жениться. Поэтому я очень рад, что ты наконец женился именно на том, на ком и хотел жениться. И очень хорошо сделал, что написал мне. Я очень обрадовался, как увидел твое письмо, и сразу даже подумал, что оно от тебя. Правда, когда распечатывал, то мелькнула такая мысль, что оно не от тебя, но потом, все-таки, я решил, что оно от тебя. Спасибо, что написал. Благодарю тебя за это и очень рад за тебя. Ты, может быть, не догадываешься, почему я так рад за тебя, но я тебе сразу скажу, что рад я за тебя потому, потому что ты женился, и именно на том, на ком и хотел жениться. А это,знаешь, очень хорошо жениться именно на том, на ком хочешь жениться, потому что тогда именно и добиваешься того, чего хотел. Вот именно поэтому я так рад за тебя. А также рад и тому, что ты написал мне письмо. Я еще издали решил, что письмо от тебя, а как взял в руки, так подумал: а вдруг не от тебя? А потом думаю: да нет, конечно от тебя. Сам распечатываю письмо и в то же время думаю: от тебя или не от тебя? Ну, а как распечатал, то и вижу, что от тебя. Я очень обрадовался и решил тоже написать тебе письмо. О многом надо сказать, но буквально нет времени. Что успел, написал тебе в этом письме, а остальное потом напишу, а то сейчас совсем нет времени. Хорошо, по крайней мере, что ты написал мне письмо. Теперь я знаю, что ты уже давно женился. Я и из прежних писем знал, что ты женился, а теперь опять вижу - совершенно верно, ты женился. И я очень рад, что ты женился и написал мне письмо. Я сразу, как увидел твое письмо, так и решил, что ты опять женился. Ну, думаю, это хорошо, что ты опять женился и написал мне об этом письмо. Напиши мне теперь, кто твоя новая жена и как это все вышло. Передай привет твоей новой жене.
      
      25 сентября и октября 1933 года.
      126. ПЯТЬ НЕОКОНЧЕННЫХ
      ПОВЕСТВОВАНИЙ
      Дорогой Яков Семенович,
      1. Один человек, разбежавшись, ударился головой об кузницу с такой силой, что кузнец отложил в сторону кувалду, которую он держал в руках, снял кожаный передник и, пригладив ладонью волосы, вышел на улицу посмотреть, что случилось. 2. Тут кузнец увидел человека, сидящего на земле. Человек сидел на земле и держался за голову. 3. "Что случилось?" - спросил кузнец. "Ой!" - сказал человек. 4. Кузнец подошел к человеку поближе. 5. Мы прекращаем повествование о кузнеце и неизвестном человеке и начинаем новое повествование о четырех друзьях гарема. 6. Жили-были четыре любителя гарема. Они считали, что приятно иметь зараз по восьми женщин. Они собирались по вечерам и рассуждали о гаремной жизни. Они пили вино; они напивались пьяными; они валились под стол; они блевали. Было противно смотреть на них . Они кусали друг друга за ноги. Они называли друг друга нехорошими словами. Они ползали на животах своих. 7. Мы прекращаем о них рассказ и приступаем к новому рассказу о пиве. 8. Стояла бочка с пивом, а рядом сидел философ и рассуждал: "Эта бочка наполнена пивом. Пиво бродит и крепнет. И я своим разумом брожу по надзвездным вершинам и крепну духом. Пиво есть напиток, текущий в пространстве, я же есть напиток, текущий во времени. 9. Когда пиво заключено в бочке, ему некуда течь. Остановится время, и я встану. 10. Но не остановится время, и мое течение непреложно. 11. Нет, уж пусть лучше и пиво течет свободно, ибо противно законам природы стоять ему на месте". И с этими словами философ открыл кран в бочке, и пиво вылилось на пол. 12. Мы довольно рассказали о пиве;теперь мы расскажем о барабане. 13. Философ бил в барабан и кричал: "Я произвожу философский шум! Этот шум не нужен никому, он даже мешает всем. Но если он мешает всем, то значит он не от мира сего. А если он не от мира сего, то он от мира того. А если он от мира того, то я буду производить его". 14. Долго шумел философ. Но мы оставим эту шумную повесть и перейдем к следующей тихой повести о деревьях. 15. Философ гулял под деревьями и молчал, потому что вдохновение покинуло его.
      127. СВЯЗЬ
      Философ!
      1. Пишу Вам в ответ на Ваше письмо, которое Вы собираетесь написать мне в ответ на мое письмо, которое я написал Вам. 2. Один скрипач купил себе магнит и понес его домой. По дороге на скрипача напали хулиганы и сбили с него шапку. Ветер подхватил шапку и понес ее по улице. 3. Скрипач положил магнит на землю и побежал за шапкой. Шапка попала в лужу азотной кислоты и там истлела. 4. А хулиганы тем временем схватили магнит и скрылись. 5. Скрипач вернулся домой без пальто и шапки, потому что шапка истлела в азотной кислоте, и скрипач, расстроенный потерей своей шапки, забыл пальто в трамвае. 6. Кондуктор того трамвая отнес пальто на барахолку и там обменял на сметатану, крупу и помидоры. 7. Тесть кондуктора объелся помидорами и умер. Труп тестя кондуктора положили в покойницкую, но потом его перепутали и вместо тестя кондуктора похоронили какую-то старушку. 8. На могиле старушки поставили белый столб с надписью: "Антон Сергеевич Кондратьев". 9. Через одиннадцать лет этот столб источили черви, и он упал. А кладбищенский сторож распилил этот столб на четыре части и сжег его в своей плите. А жена кладбищенского сторожа на этом огне сварила суп из цветной капусты. 10. Но когда суп был уже готов, со стены упала муха прямо в кастрюлю с этим супом. Суп отдали нищему Тимофею. 11. Нищий Тимофей поел супа и рассказал нищему Николаю про доброту кладбищенского сторожа. 12. На другой день нищий Николай пришел к кладбищенскому сторожу и стал просить милостыню. Но кладбищенский сторож ничего не дал Николаю и прогнал прочь. 13. Нищий Николай очень обозлился и поджег дом кладбищенского сторожа. 14.Огонь перекинулся с дома на церковь, и церковь сгорела. 15. Повелось длительное следствие, но причину пожара установить не удалось.16. На том месте, где была церковь, построили клуб и в день открытия клуба устроили концерт, на котором выступал скрипач, который четырнадцать лет назад потерял свое пальто. 17. А среди слушателей сидел сын одного из тех хулиганов, которые четырнадцать лет тому назад сбили шапку с этого скрипача. 18.После концерта они поехали домой в одном трамвае. Но в трамвае, который ехал за ними, вагоновожатым был тот самый кондуктор, который когда-то продал пальто скрипача на барахолке. 19. И вот они едут поздно вечером по городу: впереди скрипач и сын хулигана, а за ними вагоновожатый, бывший кондуктор. 20. Они едут и не знают, какая между ними связь, и не узнают до самой смерти.
      14 сентября 1937 г.
      128. ПИСЬМА К К.В.ПУГАЧЕВОЙ
      1
      Среда
      20 сентября 1933года.
      Петербург.
      Дорогая
      Клавдия Васильевна, оказалось не так просто написать Вам обещанное письмо. Ну в чем я разоблачу себя? И откуда взять мне обещанное красноречие? Поэтому я просто отказываюсь от обещанного письма и пишу Вам просто письмо от всей души и по доброй воле. Пусть первая часть письма будет нежной, вторая - игривой, а третья - деловой. Может быть, некоторая доля обещанного и войдет в это произведение, но, во всяком случае, я специально заботиться об этом не буду. Единственное, что я выполню точно, это опущу письмо в почтовую кружку 21-го сентября 1933 года.
      Часть I (нежная).
      Милая Клавдия Васильевна,эта часть письма должна быть нежной. Это не трудно сделать, ибо поистине мое отношение к Вам достигло нежности просто удивительной. Достаточно мне написать все, что взбредет в голову, но думая только о Вас (а это тоже не требует усилий, ибо думаю я о Вас все время), и письмо само собой получится нежнейшее.
      Не знаю сам, как это вышло, но только в один прекрасный день, получилось вдруг, что Вы - это уже не Вы, но не то чтобы Вы стали частью меня, или я - частью Вас, или мы оба - частью того, что раньше было частью меня самого, если бы я не был сам той частицей, которая в свою очередь была частью... Простите, мысль довольно сложная, и оказалось, что я в ней запутался.
      В общем, Клавдия Васильевна, поверьте мне только в одном, что никогда не имел я друга и даже не думал об этом, считая, что та часть (опять эта часть!) меня самого, которая ищет себе друга, может смотреть на оставшуюся часть, как на существо, способное наилучшим образом воплотить в себе идею дружбы и той откровенности, той искренности, того самоотверживания, т.е. отверженья (чувствую, что опять хватил далеко и опять начинаю запутываться), того трогательного обмена самых сокровенных мыслей и чувств, способного растрогать... Нет, опять запутался. Лучше в двух словах скажу Вам все: я бесконечно нежно отношусь к Вам, Клавдия Васильевна!
      Теперь перейдемте ко второй части.
      Часть II (игривая).
      Как просто после "нежной части", требующей всей тонкости душевных поворотов, написать "часть игривую", нуждающуюся не столько в душевной тонкости, сколько в изощреннейшем уме и гибкости мысли. Воздерживаясь от красивых фраз, с длинными периодами, по причине своего несчастного косноязычия, прямо обращаю свое внимание на Вас и тут же восклицаю: "О, как Вы прекрасны, Клавдия Васильевна!"
      Помоги мне Бог досказать следующую фразу до конца и не застрять посередине. Итак, перекрестясь, начинаю: Дорогая Клавдия Васильевна, я рад, что Вы уехали в Москву, ибо останься Вы здесь (короче!), я бы в короткий срок забыл (еще короче!), я бы влюбился в Вас и забыл все вокруг! (Досказал.)
      Пользуясь полной удачей и не желая портить впечатления, оставленного второй частью, быстро перехожу на часть третию.
      Часть III (как ей и полагается
      быть - деловая).
      Дорогая Клавдия Васильевна, скорей напишите мне, как Вы устроились в Москве [1]. Очень соскучился по Вас. Страшно подумать, что постепенно человек ко всему привыкает, или, вернее, забывает то, о чем тосковал когда-то. Но другой раз бывает достаточно легкого напоминания, и все желания вспыхивают вновь, если они когда-то, хоть одно мгновение, были настоящими. Я не верю в переписку между знакомыми людьми, скорей и лучше могут переписываться люди незнакомые друг с другом, а потому я не прошу Вас о письмах, написанных по "правилам и форме". Но если Вы будете, время от времени,присылать мне кусочек бумажки с Вашим имянем [2], я буду Вам очень благодарен. Конечно, если Вы пришлете мне письмо, я буду также тронут весьма.
      У Шварцев Литейных [3] я еще не был; но, когда буду, передам им все, о чем Вы меня просили.
      Жизнь-то! Жизнь-то как вздорожала! Лук-порей на рынке стоит уже не 30, а 35 или даже все 40 копеек!
      Даниил Хармс.
      Ленинград.
      Надеждинская 11, кв. 8. _________________
      1. В 1933 году К.В.Пугачева переехала в Москву.
      2. Здесь и в некоторых других случаях сохраняется правописание автора.
      3. "Шварцы Литейные": Евгений Львович Шварц (1896 - 1958), драматург и мемуарист, и его жена Екатерина Ивановна Шварц (1902 1963) жили в то время на Литейном проспекте и звались так в кругу друзей в отличие от "Шварцев Невских" - Антона Исааковича Шварца (1896 - 1954), чтеца, эстрадного артиста, и его жены Натальи Борисовны Шанько.
      2
      5 октября 1933 года.
      Дорогая
      Клавдия Васильевна, больше всего на свете хочу видеть Вас. Вы покорили меня. Я Вам очеь благодарен за Ваше письмо. Я очень много о Вас думаю. И мне опять кажется, что Вы напрасно перебрались в Москву. Я очень люблю театр, но, к сожалению, сейчас театра нет. Время театра, больших поэм и прекрасной архитектуры кончилось сто лет тому назад. Не обольщайте себя надеждой, что Хлебников написал большие поэмы, а Мейерхольд - это все же театр.
      Хлебников лучше всех остальных поэтов второй половины ХIX и первой четверти ХХ века, но его поэмы это только длинные стихотворения; а Мейерхольд не сделал ничего.
      Я твердо верю, что время больших поэм, архитектуры и театра когда-нибудь возобновится. Но пока этого еще нет.
      Пока не созданы новые образцы в этих трех искусствах, лучшими остаются старые пути. И я, на Вашем бы месте, либо постарался сам создать новый театр, если бы чувствовал в себе достаточно величия для такого дела, либо придерживался театра наиболее архаических форм.
      Между прочим, ТЮЗ стоит в более выгодном положении, нежели театры для взрослых. Если он и не открывает собой новую эпоху возрождения, он все же, благодаря особым условиям детской аудитории, хоть и засорен театральной наукой, "конструкциями" и "левизной" (не забывайте, что меня самого причисляют к самым "крайне левым поэтам"), - все же чище других театров.
      Милая Клавдия Васильевна, как жалко, что Вы уехали из моего города, и тем более жалко мне это, что я всей душой привязался к Вам.
      Желаю Вам, милая Клавдия Васильевна, всяческих успехов.
      Даниил Хармс.
      3
      Понедельник,
      9 октября 1933 года.
      Петербург.
      Дорогая
      Клавдия Васильевна, Вы переехали в чужой город, поэтому вполне понятно, что у Вас нет еще близких Вам людей. Но почему их вдруг не стало у меня с тех пор, как Вы уехали, - мне это не то чтобы непонятно, но удивительно! Удивительно, что видел я Вас всего четыре раза, но все, что я вижу и думаю, мне хочется сказать только Вам.
      Простите меня, если впредь я буду с Вами совершенно откровенен.
      --------------
      Я утешаю себя: будто хорошо, что Вы уехали в Москву. Ибо что получилоь бы, если бы Вы остались тут? Либо мы постепенно разочаровались бы друг в друге, либо я полюбил бы Вас и, в силу своего консерватизма, захотел бы видеть Вас своей женой.
      Может быть, лучше знать Вас издали.
      --------------
      Вчера я был в ТЮЗе на "Кладе" Шварца [1].
      Голос Охитиной [2], очень часто, похож на Ваш. Она совершенно очевидно подражает Вам.
      После ТЮЗа мы долго гуляли со Шварцем, и Шварц сожалел, что нет Вас. Он рассказывал мне, как Вы удачно играли в "Ундервуде" [3]. Чтобы побольше послушать о Вас, я попросил Шварца рассказать мне Вашу роль в "Ундервуде". Шварц рассказывал, а я интересовался всеми подробностями, и Шварц был польщен моим вниманием к его пиесе.
      --------------
      Сейчас дочитал Эккермана "Разговоры о Гете". Если Вы не читали их вовсе или читали, но давно, то прочтите опять. Очень хорошая и спокойная книга.
      --------------
      С тех пор, как Вы уехали, я написал только одно стихотворение. Посылаю его Вам. Оно называется "Подруга", но это не о Вас. Там подруга довольно страшного вида, с кругами на лице и лопнувшим глазом. Я не знаю, кто она. Может быть, как это ни смешно в наше время, это Муза. Но если стихотворение получилось грустным, то это уже Ваша вина. Мне жалко, что Вы не знаете моих стихов. "Подруга" не похожа на мои обычные стихи, как и я сам теперь не похож на самого себя. В этом виноваты Вы. А потому я и посылаю Вам это стихотворение.
      Подруга
      На лице твоем, подруга,
      два точильщика жука
      начертили сто два круга,
      цифру семь и букву Ка.
      Над тобой проходят годы,
      хладный рот позеленел,
      лопнул глаз от злой погоды,
      в ноздрях ветер зазвенел.
      Что в душе твоей творится,
      я не знаю. Только вдруг
      может с треском раствориться
      дум твоих большой сундук.
      И тогда понятен сразу
      будет всем твой сладкий сон;
      и твой дух, подобно газу,
      из груди умчится вон.
      Что ты ждешь? Планет смятенья?
      Иль движенья звездных толп?
      Или ждешь судеб сплетенья,
      опершись рукой на стоб?
      Или ждешь, пока желанье
      из небес к тебе слетит
      и груди твое дыханье
      мысль в слово превратит?
      Мы живем не полным ходом,
      не считаем наших дней.
      Но минуты, с каждым годом,
      все становятся видней.
      С каждым часом гнев и скупость
      окружают нас вокруг,
      и к земле былая глупость
      опускает взоры вдруг.
      И тогда, настроив лиру
      и услыша лиры звон,
      будем петь. И будет миру
      наша песня точно сон.
      И быстрей помчатся реки,
      и, с высоких берегов,
      будешь ты, поднявши веки,
      бесконечный ряд веков
      наблюдать холодным оком
      нашу славу каждый день.
      И на лбу твоем высоком
      никогда не ляжет тень [4].
      28 сентября 1933 года.
      --------------
      Ваш чекан [5] обладает странной особенностью: он играет пять минут, а потом начинает шипеть. Поэтому я играю на нем два раза в день: утром и при заходе солнца.
      --------------
      Милая Клавдия Васильевна, не падайте духом, а также не бойтесь писать мне грустные письма. Я даже рад, что Вы нашли Москву, на первых порах, пустой и скучной. Это только говорит, что Вы сами - большой человек.
      Даниил Хармс. ________________
      1. Хармс был на первом представлении, которое состоялось 8 октября 1933 года. Постановка А.А.Брянцева.
      В записной книжке Хармса находим такую запись: "Клад" Шварца интересен в тех местах, где кажется, что происходит сверхестественное. Как замечательно, что это всегда так, когда в меру" (Архив Я.С.Друскина).
      2. Александра Алексеевна Охитина исполняла в "Кладе" роль Птахи.
      3. Первая пьеса Е.Шварца. Поставлена в Ленинградском ТЮЗе режиссерами А.А. Брянцевым и Б.В.Зоном. Премьера состоялась 21 сентября 1929 года. К.В.Пугачева играла в этом спектакле роль пионерки Маруси.
      4. Третий, окончательный вариант стихотворения опубликован в "Дне поэзии. 1965" (Л. 1966, стр. 292 - 294), публикация А.Александрова. В "Дне поэзии" стихи Хармса разбиты на четверостишия и строчка "окружают нас вокруг" заменена на строчку "ловят нас в свой мрачный круг", не встречающуюся ни в одном варианте. Первый вариант был написан на обратной стороне письма от 21 сентября 1933 года к Н.И.Колюбакиной. В этом письме Хармс сообщал, что посылает "вчера написанные стихи. Правда, они еще не закончены. Конец должен быть другим, но несмотря на это я считаю, что в них есть стройность и тот грустный тон, каким говорит человек о непонятном ему предназначении человека в мире". Второй вариант написан через несколько дней, 25 сентября.
      5. Музыкальный инструмент, - по описанию К.В.Пугачевой, напоминал флейту или гобой. Пугачева играла на нем в спектакле "Дети Индии" (пьеса Н.Ю.Жуковской, постановка А.А. Брянцева) и потом подарила его Д.И.Хармсу. Хармс, вспоминает Пугачева, смотрел этот спектакль (премьера состоялась 10 июня 1928 года), в нем актриса исполняла роль мальчика-индуса Умеша.
      4
      Понедельник 16 октября 1933 года.
      Петербург.
      Талант растет, круша и строя.
      Благополучье - знак застоя!
      Дорогая
      Клавдия Васильевна,
      Вы удивительный и настоящий человек!
      Как ни прискорбно мне не видеть Вас, я больше не зову Вас в ТЮЗ и мой город. Как приятно знать, что есть еще человек, в котором кипит желание! Я не знаю, каким словом выразить ту силу, которая радует меня в Вас. Я называю ее обыкновенно ч и с т о т о й.
      Я думал о том, как прекрасно все первое! как прекрасна первая реальность! Прекрасно солнце и трава и камень и вода и птица и жук и муха и человек. Но так же прекрасны и рюмка и ножик и ключ и гребешок. Но если я ослеп, оглох и потерял все чувства, то как я могу знать все это прекрасное? Все исчезло и нет, для меня, ничего. Но вот я получил осязание,и сразу почти весь мир появился вновь. Я приобрел слух, и мир стал значительно лучше. Я приобрел все следующие чувства, и мир стал еще больше и лучше. Мир стал существовать, как только я впустил его в себя. Пусть он еще в беспорядке, но все же существует!
      Однако я стал приводить мир в порядок. И вот тут появилось Искусство. Только тут понял я истинную разницу между солнцем и гребешком, но в то же время я узнал, что это одно и то же.
      Теперь моя забота создать правильный порядок. Я увлечен этим и только об этом и думаю. Я говорю об этом, пытаюсь это рассказать, описать, нарисовать, протанцевать, построить. Я творец мира, и это самое главное во мне. Как же я могу не думать постоянно об этом! Во все, что я делаю, я вкладываю сознание, что я творец мира. И я делаю не просто сапог, но, раньше всего, я создаю новую вещь. Мне мало того, чтобы сапог вышел удобным, прочным и красивым. Мне важно, чтобы в нем был тот же порядок, что и во всем мире: чтобы порядок мира не пострадал, не загрязнился от прикосновения с кожей и гвоздями, чтобы, несмотря на форму сапога, он сохранил бы свою форму, остался бы тем же, чем был, остался бы ч и с т ы м.
      Это та самая чистота, которая пронизывает все искусства. Когда я пишу стихи, то самым главным мне кажется не идея, не содержание и не форма, и не туманное понятие "качество", а нечто еще более туманное и непонятное рационалистическому уму, но понятное мне и, надеюсь, Вам, милая Клавдия Васильевна, это - ч и с т о т а п о р я д к а.
      Эта чистота одна и та же в солнце, траве, человеке и стихах. Истинное искусство стоит в ряду первой реальности, оно создает мир и является его первым отражением. Оно обязательно реально.
      Но, Боже мой, в каких пустяках заключается истинное искусство! Великая вещь "Божественная комедия", но и стихотворение "Сквозь волнистые туманы пробирается луна" не менее велико. Ибо там и там одна и та же чистота, а следовательно, одинаковая близость к реальности, т.е. к самостоятельному существованию. Это уже не просто слова и мысли, напечатанные на бумаге, это вещь, такая же реальная, как хрустальный пузырек для чернил, стоящий передо мной на столе. Кажется, эти стихи, ставшие вещью, можно снять с бумаги и бросить в окно, и окно разобьется. Вот что могут сделать слова!
      Но, с другой стороны, как те же слова могут быть беспомощны и жалки! Я никогда не читаю газет. Это вымышленный, а не созданный мир. Это только жалкий, сбитый типографский шрифт на плохой, занозистой бумаге.
      --------------
      Нужно ли человеку что-либо помимо жизни и искусства? Я думаю, что нет: больше не нужно ничего, сюда входит все настоящее.
      --------------
      Я думаю, чистота может быть во всем, даже в том, как человек ест суп. Вы поступили правильно, что переехали в Москву. Вы ходите по улице и играете в голодном театре. В этом больше чистоты, чем жить здесь, в уютной комнате и играть в ТЮЗе.
      --------------
      Мне всегда подозрительно все благополучное.
      Сегодня был у меня Заболоцкий. Он давно увлекается архитектурой и вот написал поэму, где много высказал замечательных мыслей об архитектуре и человеческой жизни [1]. Я знаю, что этим будут восторгаться много людей. Но я также знаю, что эта поэма плоха. Только в некоторых своих частях она, почти случайно, хороша. Это две категории.
      Первая категория понятна и проста. Тут все так ясно, что нужно делать. Понятно, куда стремиться, чего достигать и как это осуществить. Тут виден путь. Об этом можно рассуждать; и когда-нибудь литературный критик напишет целый том по этому поводу, а комментатор - шесть томов о том, что это значит. Тут все обстоит благополучно.
      О второй категории никто не скажет ни слова, хотя именно она делает хорошей всю архитектуру и мысль о человеческой жизни. Она непонятна, непостижима и, в то же время, прекрасна, вторая категория! Но ее нельзя достигнуть, к ней даже нелепо стремиться, к ней нет дорог. Именно эта вторая категория заставляет человека вдруг бросить все и заняться математикой, а потом, бросив математику, вдруг увлечься арабской музыкой, а потом жениться, а потом, зарезав жену и сына, лежать на животе и рассматривать цветок.
      Это та самая неблагополучная категория, которая делает гения.
      (Кстати, это я говорю уже не о Зоболоцком, он еще жену свою не убил и даже не увлекался математикой.)
      --------------
      Милая Клавдия Васильевна, я отнюдь не смеюсь над тем, что Вы бываете в Зоологическом парке. Было время, когда я сам каждый день бывал в здешнем Зоологическом саду. Там были у меня знакомый волк и пеликан. Если хотите, я Вам когда-нибудь опишу, как мило мы проводили время.
      Хотите, я опишу Вам также, как я жил однажды целое лето на Лахтинской зоологической станции, в замке графа Стенбок-Фермора, питаясь живыми червями и мукой "Нестли" [2], в обществе полупомешанного зоолога, пауков, змей и муравьев?
      Я очень рад, что Вы ходите именно в Зоологический парк. И если Вы ходите туда не только с тем, чтобы погулять, но и посмотреть на зверей, - то я еще нежнее полюблю Вас.
      Даниил Хармс. --------------
      1. Можно предполагать, что речь идет о не сохранившейся поэме Н.Заболоцкого "Облака" (1933).
      2. Верно: "Нестле". Молочная мука для вскармливания грудных младенцев. Изготовлялась в Швейцарии.
      5
      Суббота,
      21 октября 1933 года.
      Петербург.
      Дорогая
      Клавдия Васильевна,
      16-го октября я послал Вам письмо, к несчастью, не заказным.
      18-го получил от Вас телеграмму и ответил тоже телеграммой.
      Теперь я не знаю, получили ли Вы мое четвертое письмо.
      Создалась особая последовательность в наших письмах, и, чтобы написать следующее письмо, мне важно знать, что Вы получили предыдущее.
      Вчера был в Филармонии на Моцарте. Не хватало только Вас, чтобы я мог чувствовать себя совершенно счастливым.
      Сейчас, как никогда, хочется мне увидеть Вас. Но, несмотря на это, я больше не зову Вас в ТЮЗ и в мой город. Вы настоящий и талантливый человек, и Вы вправе презирать благополучие.
      Обо всем этом я подробно изложил в четвертом письме.
      Если, в течение ближайших четырех дней, я не получу от Вас вести, то пошлю Вам очередное длинное письмо, считая, что четвертого письма Вы не получили.
      Даниил Хармс.
      Это письмо внеочередное и имеет своей целью восстановить только неисправности нашей почты.
      6
      24 октября 1933 года.
      "Моя дивная Клавдия Васильевна, - говорю я Вам, - Вы видите, я у Ваших ног?"
      А Вы мне говорите: "Нет".
      Я говорю: "Помилуйте Клавдия Васильевна. Хотите, я сяду даже на пол?"
      А Вы мне опять: "Нет".
      "Милая Клавдия Васильевна, - говорю я тут горячась. - Да ведь я Ваш. Именно что Ваш".
      А Вы трясетесь от смеха всей своей архитектурой и не верите мне и не верите.
      "Боже мой! - думаю я. - А ведь вера-то горами двигает!" А безверие что безветрие. Распустил все паруса, а корабль ни с места. То ли дело пароход!
      Тут мне в голову план такой пришел: а ну-ка не пущу я Вас из сердца! Правда, есть такие ловкачи, что в глаз войдут и из уха вылезут. А я уши ватой заложу! Что тогда будете делать?
      И действительно, заложил я уши ватой и пошел в Госиздат.
      Сначала вата плохо в ушах держалась: как глотну, так вата из ушей выскакивает. Но потом я вату покрепче пальцем в ухо забил, тогда держаться стала.
      Милая и самая дорогая моя Клавдия Васильевна,
      простите меня за это шутливое вступление (только не отрезайте верхнюю часть письма, а то эти слова примут какое-то другое освещение), но я хочу сказать Вам только, что я ни с какой стороны, или, вернее, если можно так выразиться, а б с о л ю т н о не отношусь к Вам с иронией. С каждым письмом Вы делаетесь мне все ближе и дороже. Я даже вижу, как со страниц Ваших писем поднимается не то шар, не то пар и входит мне в глаза. А через глаз попадает в мозг, а там не то сгустившись, не то определившись, по нервным волоконцам, или, как говорили в старину, по жилам, бежит, уже в виде Вас, в мое сердце. Вы с ногами и руками садитесь на диван и делаетесь полной хозяйкой этого оригинального, черт возьми, дома.
      И вот я уже сам прихожу в свое сердце как гость и, прежде чем войти, робко стучусь. А Вы оттуда: "Пожалста! Пожалста!"
      Ну я робко вхожу, а Вы мне сейчас же дивный винегрет, паштет из селедки, чай с подушечками, журнал с Пикассо и, как говорится, чекан в зубы.
      А в Госиздате надо мной потешаются: "Ну, брат, - кричат мне, - совсем, брат, ты рехнулся!" А я говорю им: "И верно, что рехнулся. И все это от любви. От любви, братцы, рехнулся!"
      7
      4 ноября 1933 года.
      Дорогая
      Клавдия Васильевна, за это время я написал Вам два длинных письма, но не послал их. Одно оказалось слишком шутливое, а другое - настолько запутано, что я предпочел написать третье. Но эти два письма сбили меня с тона, и вот уже одиннадцать дней я не могу написать Вам ничего.
      --------------
      Третьего дня я был у Маршака и рассказывал ему о Вас. Как блистали его глаза и как пламенно билось его сердечко! (Видите, опять въехала совершенно неуместная и нелепая фраза. Какая ерунда! Маршак с пламенными глазами!)
      --------------
      Я увлекся Моцартом. Вот где удивительная чистота! Трижды в день, по пяти минут, изображаю я эту чистоту на Вашем чекане. Ах если бы свистел он хоть двадцать минут подряд!
      За неимением рояля я приобрел себе цитру. На этом деликатном инструменте я упражняюсь наперегонки со своей сестрой [1]. До Моцарта еще не добрался, но попутно, знакомясь с теорией музыки, увлекся числовой гармонией. Между прочим, числа меня интересовали давно [2]. И человечество меньше всего знает о том, что такое число. Но почему-то принято считать, что если какое-либо явление выражено числами и в этом усмотрена некоторая закономерность, настолько, что можно предугадать последующее явление,то все, значит, понятно.
      Так, например, Гельмгольц нашел числовые законы в звуках и тонах и думал этим объяснить, что такое звук и тон.
      Это дало только систему, привело звук и тон в порядок, дало возможность сравнения, но ничего не объяснило.
      Ибо мы не знаем, что такое число.
      Что такое число? Это наша выдумка, которая только в приложении к чему-либо делается вещественной? Или число вроде травы, которую мы посеяли в цветочном горшке и считаем, что это наша выдумка и больше нет травы нигде, кроме как на нашем подоконнике?
      Не число объяснит, что такое звук и тон, а звук и тон прольют хоть капельку света в нутро числа.
      --------------
      Милая Клавдия Васильевна, я посылаю Вам свое стихотворение: "Трава".
      Очень скучаю без Вас и хочу видеть Вас. Хоть и молчал столько времени, но Вы единственный человек, о ком я думаю с радостью в сердце. Видно, будь Вы тут, я был бы влюблен по-настоящему, второй раз в своей жизни.
      Дан. Хармс. --------------
      1. Елизаветой Ивановной Грицыной (Ювачевой).
      2. Сохранились философские и математические сочинения Хармса о природе чисел и т.д.
      3. Полный текст этого стихотворения пока не обнаружен. Приведу строки, которые запомнила (и я записал с ее слов 22.IХ. 1974) художница Елена Васильевна Сафонова (1902 1980), дружившая с Введенским и Хармсом. Начало:
      Когда в густой траве гуляет конь,
      она себя считает конской пищей.
      Когда в тебя стреляют из винтовки
      и ты протягиваешь к палачу ладонь,
      то ты ничтожество, ты нищий... И еще несколько строк:
      Когда траву мы собираем в стог,
      она благоухает.
      А человек, попав в острог,
      и плачет, и вздыхает,
      и бьется головой и бесится,
      и пробует на простыне повеситься...
      8
      Петербург.
      Надеждинская 11, кв. 8.
      Суббота, 11 февр<аля> 1934.
      Дорогая
      Клавдия Васильевна, только что получил от Вас письмо, где Вы пишете, что вот уже три недели как не получали от меня писем. Действительно все три недели я был в таком странном состоянии, что не мог написать Вам. Я устыжен, что Вы первая напомнили мне об этом.
      Ваша подруга так трогательно зашла ко мне и передала мне петуха. "Это от Клавдии Васильевны", - сказала она. Я долго радовался, глядя на эту птицу [1].
      Потом я видел Александра Осиповича Маргулиса [2]. Он написал длинную поэму и посвятил ее Вам. Он изобрел еще особые игральные спички, в котрые выигрывает тот, кто первый сложит из них слова: "Клавдия Васильевна". Мы играли с ним в эту занимательную игру, и он кое-что проиграл мне.
      В ТЮЗе приятная новость: расширили сцену и прямо на ней устроили раздевалку, где публика снимат свое верхнее платье. Это очень оживило спектакли.
      Брянцев [3] написал новую пиесу "Вурдалак".
      Вчера был у Антона Антоновича; весь вечер говорили о Вас. Вера Михайловна собирается повторить свои пульяжи. Как Вам это нравится?
      Ваш митрополит осаждает меня с самого утра. Когда ему говорят, что меня нет дома, он прячется в лифт и оттуда караулит меня.
      У Шварцев бываю довольно часто. Прихожу туда под различными предлогами, но на самом деле только для того, чтобы взглянуть на Вас. Екатерина Ивановна [4] заметила это и сказала Евгению Львовичу. Теперь мое посещение Шварца называется "пугачевщина".
      Дорогая Клавдия Васильевна, я часто вижу Вас во сне. Вы бегаете по комнате с колокольчиком в руках и все спрашиваете: "Где деньги? Где деньги?" А я курю трубку и отвечаю Вам: "В сундуке. В сундуке".
      Даниил Хармс. -------------
      1. В письме много выдуманных историй и вымышленных персонажей.
      2. Верно: Моргулис, Александр Осипович Моргулис (1898 - 1938), переводчик с французского (Гюстав Флобер, Анатоль Франс и другие), писал стихи. Он и его жена пианистка И.Д.Ханцин (1899 - 1984) были в дружеских отношениях с О.Э. и Н.Я.Мандельштамами. О. Мандельштам посвятил Моргулису десять шутливых стихотворений (так называемые "моргулеты"). Репрессирован в 1936 году.
      3. Александр Александрович Брянцев (1883 - 1961) - режиссер, актер и педагог, основатель Ленинградского театра юных зрителей, ТЮЗа, который теперь носит его имя.
      4. Е.И.Шварц.
      9
      Дорогая
      Клавдия Васильевна, теперь я понял: Вы надо мной издеваетесь. Как могу я поверить, что Вы две ночи подряд не спали, а все находились вместе с Яхонтовым [1] и Маргулисом! Мало этого, Вы остроумно и точно намекаете мне II-ой частью "Возвращенной молодости" [2] на мое второстепенное значение в Вашей жизни, а словами "Возвращенная молодость" Вы хотите сказать, что мою-де молодость не вернешь и что вообще я слишком много о себе воображаю. Я также прекрасно понял, что Вы считаете, что я глуп. А я как раз не глуп. А что касается моих глаз и выражения моего лица, то, во-первых, наружное впечатление бывает ошибочно, а во-вторых, как бы там ни было, я остаюсь при своем мнении.
      (Яронея [3].) --------------
      1. Владимир Николаевич Яхонтов (1899 1945) - чтец, артист эстрады.
      2. Повесть М.Зощенко (1933), которая, однако, на части не делится. Говоря о II-ой части, Хармс подразумевает, очевидно, номера журнала с продолжением повести ("Звезда", 1933, N% 8 и 10), страницы, рассказывающие об уходе старого профессора к молодой жене, скоро начинающей отодвигать его на задний план.
      В одном из авторских предисловий к повести говорится: "В этой книге будут затронуты вопросы сложные и даже отчасти чересчур сложные, отдаленные от литературы и непривычные для рук писателя. Такие вопросы, как, например, поиски потерянной молодости, возвращение здоровья, свежести чувств и так далее, и тому подобное, и прочее".
      Отметим, что это пока единственное известное нам у Хармса упоминание написанного Михаилом Зощенко.
      3. Искаженное "ирония".
      129. ПИСЬМО Е.А. МЕЙЕР-ЛИПАВСКОЙ И
      Л.С.ЛИПАВСКОМУ
      Дорогая Тамара Александровна и Леонид Савельевич, спасибо Вам за Ваше чудесное письмо. Я перечитал его много раз и выучил наизусть. Меня можно разбудить ночью, и я сразу без запинки начну: "Здравствуйте, Даниил Иванович, мы очень без Вас соскрючились. Леня купил себе новые..." и т.д. и т. д.
      Я читал это письмо всем своим царскосельским знакомым. Всем оно очень нравится. Вчера ко мне пришел мой приятель Бальнис. Он хотел остаться у меня ночевать. Я прочел ему Ваше письмо шесть раз. Он очень сильно улыбался, видно, что письмо ему понравилось, но подробного мнения он высказать не успел, ибо ушел, не оставшись ночевать. Сегодня я ходил к нему сам и прочел ему письмо еще раз, чтобы он освежил его в своей памяти. Потом я спросил Бальниса, каково его мнение. Но он выломал у стула ножку и при помощи этой ножки выгнал меня на улицу, да еще сказал, что если я еще раз явлюсь с этой паскудью, то свяжет мне руки и набьет рот грязью из помойной ямы. Это были, конечно, с его стороны грубые и неостроумные слова. Я, конечно, ушел и понял, что у него был, возможно, сильный насморк, и ему было не по себе. От Бальниса я пошел в Екатерининский парк и катался на лодке. На всем озере, кроме меня, плавало еще две-три лодки. Между прочим, в одной лодке каталась очень красивая девушка. И совершенно одна. Я повернул лодку (кстати, при повороте надо грести осторожно, потому что весла могут выскочить из уключин) и поехал следом за красавицей. Мне казалось, что я похож на норвежца и от моей фигуры в сером жилете и развевающемся галстуке должны излучаться свежесть и здоровье и, как говорится, пахнуть морем. Но около Орловской колонны купались какие-то хулиганы, и, когда я проезжал мимо, один из них хотел проплыть как раз поперек моего пути. Тогда другой крикнул: "Подожди, когда проплывет эта кривая и потная личность!" - и показал на меня ногой. Мне было очень неприятно, потому что все это слышала красавица. А так как она плыла впереди меня, а в лодке, как известно, сидят затылком к направлению движения, то красавица не только слышала, но и видела, как хулиган показал на меня ногой. Я попробовал сделать вид, что это относится не ко мне, и стал, улыбаясь смотреть по сторонам, но вокруг не было ни одной лодки. Да тут еще хулиган крикнул опять: "Ну чего засмотрелся! Не тебе, что-ли, говорят! Эй ты, насос в шляпе!"
      Я принялся грести что есть мочи, но весла выскакивали из уключин, и лодка подвигалась медленно. Наконец, после больших усилий я догнал красавицу, и мы познакомились. Ее звали Екатериной Павловной. Мы сдали ее лодку, и Екатерина Павловна пересела в мою. Она оказалась очень остроумной собеседницей. Я решил блеснуть остроумием моих знакомых, достал Ваше письмо и принялся читать: "Здравствуйте, Даниил Иванович, мы очень без Вас соскрючились. Леня купил..." и т.д. Екатерина Павловна, что если мы подъедем к берегу, то я что-то увижу. И я увидел, как Екатерина Павловна ушла, а из кустов вылез грязный мальчишка и сказал: "Дяденька, покатай на лодке".
      Сегодня вечером письмо пропало. Случилось это так: я стоял на балконе, читал Ваше письмо и ел манную кашу. В это время тетушка позвала меня в комнаты помочь ей завести часы. Я закрыл письмом манную кашу и пошел в комнаты. Когда я вернулся обратно, то письмо впитало в себя всю манную кашу, и я съел его.
      Погоды в Царском стоят хорошие: переменная облачность, ветры юго-западной четверти, возможен дождь.
      Сегодня утром в наш сад приходил шарманщик и играл собачий вальс, а потом спер гамак и убежал.
      Я прочел очень интересную книгу о том, как один молодой человек полюбил одну молодую особу, а эта молодая особа любила другого молодого человека, а этот молодой человек любил другую молодую особу, а эта молодая особа любила опять-таки другого молодого человека, который любил не ее, а другую молодую особу.
      И вдруг эта молодая особа оступается в открытый люк и надламывает себе позвоночник. Но когда она уже совсем поправляется, она вдруг простужается и умирает. Тогда молодой человек, любящий ее, кончает с собой выстрелом из револьвера. Тогда молодая особа, любящая этого молодого человека, бросается под поезд. Тогда молодой человек, любящий эту молодую особу, залезает с горя на трамвайный столб, и касается проводника, и умирает от электрического тока. Тогда молодая особа, любящая этого молодого человека, наедается толченого стекла и умирает от раны в кишках. Тогда молодой человек, любящий эту молодую особу, бежит в Америку и спивается до такой степени, что продает свой последний костюм, и за неимением костюма он принужден лежать в постели, и получает пролежни, и от пролежней умирает.
      На днях буду в городе. Обязательно хочу увидеть Вас. Привет Валентине Ефимовне и Якову Семеновичу.
      Даниил Хармс
      28 июня 1932 года
      Царское Село
      СТАРУХА
      Повесть
      ... И между ними происходит
      следующий разговор.
      Гамсун.
      На дворе стоит старуха и держит в руках стенные часы. Я прохожу мимо старухи, останавливаюсь и спрашиваю ее: "Который час?"
      - Посмотрите, - говорит мне старуха.
      Я смотрю и вижу, что на часах нет стрелок.
      - Тут нет стрелок, - говорю я.
      Старуха смотрит на циферблат и говорит мне:
      - Сейчас без четверти три.
      - Ах так. Большое спасибо, - говорю я и ухожу.
      Старуха кричит мна что-то вслед, но я иду не оглядываясь. Я выхожу на улицу и иду по солнечной стороне. Весеннее солнце очень приятно. Я иду пешком, щурю глаза и курю трубку. На углу Садовой мне попадается навстречу Сакердон Михайлович. Мы здороваемся, останавливаемся и долго разговариваем. Мне надоедает стоять на улице, и я приглашаю Сакердона Михайловича в подвальчик. Мы пьем водку, закусываем крутым яйцом с килькой, потом прощаемся, и я иду дальше один.
      Тут я вдруг вспоминаю, что забыл дома выключить электрическую печку. Мне очень досадно. Я поворачиваюсь и иду домой. Так хорошо начался день, и вот уже первая неудача. Мне не следовало выходить на улицу.
      Я прихожу домой, снимаю куртку, вынимаю из жилетного кармана часы и вешаю их на гвоздик; потом запираю дверь на ключ и ложусь на кушетку. Буду лежать и постараюсь заснуть.
      С улицы слышен противный крик мальчишек.Я лежу и выдумываю им казнь.Больше всего мне нравится напустить на них столбняк, чтобы они вдруг перестали двигаться. Родители растаскивают их по домам. Они лежат в своих кроватках и не могут даже есть, потому что у них не открываются рты. Их питают искусственно. Через неделю столбняк проходит, но дети так слабы, что еще целый месяц должны пролежать в постелях. Потом они начинают постепенно выздоравливать, но я напускаю на них второй столбняк, и они все околевают.
      Я лежу на кушетке с открытыми глазами и не могу заснуть. Мне вспоминается старуха с часами, которую я видел сегодня на дворе, и мне делается приятно, что на ее часах не было стрелок. А вот на днях я видел в комиссионном магазине отвратительные кухонные часы, и стрелки у них были сделаны в виде ножа и вилки.
      Боже мой! ведь я еще не выключил электрической печки! Я вскакиваю и выключаю ее, потом опять ложусь на кушетку и стараюсь заснуть. Я закрываю глаза. Мне не хочется спать. В окно светит весеннее солнце, прямо на меня. Мне становится жарко. Я встаю и сажусь в кресло у окна.
      Теперь мне хочется спать, но я спать не буду. Я возьму бумагу и перо и буду писать. Я чувствую в себе страшную силу. Я все обдумал еще вчера. Это будет рассказ о чудотворце, который живет в наше время и не творит чудес. Он знает, что он чудотворец и может сотворить любое чудо, но он этого не делает. Его выселяют из квартиры, он знает, что стоит ему только махнуть платком, и квартира останется за ним, но он не делает этого, он покорно съезжает с квартиры и живет за городом в сарае. Он может этот сарай превратить в прекрасный кирпичный дом, но он не делает этого, он продолжает жить в сарае и в конце концов умирает, не сделав за свою жизнь ни одного чуда.
      Я сижу и от радости потираю руки. Сакердон Михайлович лопнет от зависти. Он думает, что я уже не способен написать гениальную вещь. Скорее, скорее за работу! Долой всякий сон и лень! Я буду писать восемнадцать часов подряд!
      От нетерпения я весь дрожу. Я не могу сообразить, что мне делать: нужно было взять перо и бумагу, а я хватал разные предметы, совсем не те, которые мне были нужны. Я бегал по комнате: от окна к столу, от стола к печке, от печки опять к столу, потом к дивану и опять к окну. Я задыхался от пламени, которое пылало в моей груди. Сейчас только пять часов. Впереди весь день, и вечер, и вся ночь...
      Я стою посередине комнаты. О чем же я думаю? Ведь уже двадцать минут шестого. Надо писать. Я придвигаю к окну столик и сажусь за него. Передо мной клетчатая бумага, в руке перо.
      Мое сердце еще слишком бьется, и рука дрожит. Я жду, чтобы немножко успокоиться. Я кладу перо и набиваю трубку. Солнце светит мне прямо в глаза, я жмурюсь и трубку закуриваю.
      Вот мимо окна пролетает ворона. Я смотрю из окна на улицу и вижу, как по панели идет человек на механической ноге. Он громко стучит своей ногой и палкой.
      - Так, - говорю я сам себе, продолжая смотреть в окно.
      Солнце прячется за трубу противостоящего дома. Тень от трубы бежит по крыше, перелетает улицу и ложится мне на лицо. Надо воспользоваться этой тенью и написать несколько слов о чудотворце. Я хватаю перо и пишу:
      "Чудотворец был высокого роста".
      Больше я ничего написать не могу. Я сижу до тех пор, пока не начинаю чувствовать голод. Тогда я встаю и иду к шкапику, где хранится у меня провизия, я шарю там, но ничего не нахожу. Кусок сахара и больше ничего.
      В дверь кто-то стучит.
      - Кто там?
      Мне никто не отвечает. Я открываю дверь и вижу перед собой старуху, которая утром стояла на дворе с часами. Я очень удивлен и ничего не могу сказать.
      - Вот я и пришла, - говорит старуха и входит в мою комнату.
      Я стою у двери и не знаю, что мне делать: выгнать старуху или, наоборот, предложить ей сесть? но старуха сама идет к моему креслу возле окна и садится в него.
      - Закрой дверь и запри ее на ключ, - говорит мне старуха.
      Я закрываю и запираю дверь.
      - Встань на колени, - говорит старуха.
      И я становлюсь на колени.
      Но тут я начинаю понимать всю нелепость своего положения. Зачем я стою на коленях перед какой-то старухой? Да и почему эта старуха находится в моей комнате и сидит в моем любимом кресле? Почему я не выгнал эту старуху?
      - Послушай-те, - говорю я, - какое право имеете вы распоряжаться в моей комнате, да еще командовать мной? Я вовсе не хочу стоять на коленях.
      - И не надо, - говорит старуха. - Теперь ты должен лечь на живот и уткнуться лицом в пол.
      Я тотчас исполнил приказание...
      Я вижу перед собой правильно начерченные квадраты. Боль в плече и в правом бедре заставляет меня изменить положение. Я лежу ничком, теперь я с большим трудом поднимаюсь на колени. Все члены мои затекли и плохо сгибаются. Я оглядываюсь и вижу себя в своей комнате, стоящего на коленях посередине пола. Сознание и память медленно возвращаются ко мне. Я еще оглядываю комнату и вижу, что на кресле у окна будто сидит кто-то. В комнате не очень светло, потому что сейчас, должно быть, белая ночь. Я пристально вглядываюсь. Господи! Неужели это старуха все еще сидит в моем кресле? Я вытягиваю шею и смотрю. Да, конечно, это сидит старуха и голову опустила на грудь. Должно быть, она уснула.
      Я поднимаюсь и, прихрамывая, подхожу к ней. Голова старухи опущена на грудь, руки висят по бокам кресла. Мне хочется схватить эту старуху и вытолкать ее за дверь.
      - Послушай-те, - говорю я, - вы находитесь в моей комнате. Мне надо работать. Я прошу вас уйти.
      Старуха не движется. Я нагибаюсь и заглядываю старухе в лицо. Рот у нее приоткрыт и изо рта торчит соскочившая вставная челюсть. И вдруг мне делается все ясно: старуха умерла.
      Меня охватывает страшное чувство досады. Зачем она умерла в моей комнате? Я терпеть не могу покойников. А теперь возись с этой падалью, иди разговаривать с дворником, управдомом, объясняй им, почему эта старуха оказалась у меня. Я с ненавистью посмотрел на старуху. А может быть, она и не умерла? Я щупаю ее лоб. Лоб холодный. Рука тоже. Ну что мне делать?
      Я закуриваю трубку и сажусь на кушетку. Безумная злость поднимается во мне.
      - Вот сволочь! - говорю я вслух.
      Мертвая старуха как мешок сидит в моем кресле. Зубы торчат у нее изо рта. Она похожа на мертвую лошадь.
      - Противная картина, - говорю я, но закрыть старуху газетой не могу, потому что мало ли что может случиться под газетой.
      За стеной слышно движение: это встает мой сосед, паровозный машинист. Еще того не хватало, чтобы он пронюхал, что у меня в комнате сидит мертвая старуха! Я прислушиваюсь к шагам соседа. Чего он медлит? Уже половина шестого! Ему давно пора уходить. Боже мой! Он собирается пить чай! Я слышу, как за стенкой шумит примус. Ах, поскорее ушел бы этот проклятый машинист!
      Я забираюсь на кушетку с ногами и лежу. Проходит восемь минут, но чай у соседа еще не готов и примус шумит. Я закрываю глаза и дремлю.
      Мне снится, что сосед ушел и я, вместе с ним, выхожу на лестницу и захлопываю за собой дверь с французским замком. Ключа у меня нет, и я не могу попасть в квартиру. Надо звонить и будить остальных жильцов, а это уж совсем плохо. Я стою на площадке лестницы и думаю, что мне делать, и вдруг вижу, что у меня нет рук. Я наклоняю голову, чтобы лучше рассмотреть,есть ли у меня руки, и вижу, что с одной стороны у меня вместо руки торчит столовый ножик, а с другой стороны - вилка.
      - Вот, - говорю я Сакердону Михайловичу, который сидит почему-то тут же на складном стуле.- Вот видите, - говорю я ему, - какие у меня руки?
      А Сакердон Михайлович сидит молча, и я вижу, что это не настоящий Сакердон Михайлович, а глиняный.
      Тут я просыпаюсь и сразу же понимаю, что лежу у себя в комнате на кушетке, а у окна, в кресле, сидит мертвая старуха.
      Я быстро поворачиваю к ней голову. Старухи в кресле нет. Я смотрю на пустое кресло, и дикая радость наполняет меня. Значит, это все был сон. Но только где же он начался? Входила ли старуха вчера в мою комнату? Может быть, это тоже был сон? Я вернулся вчера домой, потому что забыл выключить электрическую печку. Но, может быть, и это был сон? Во всяком случае, как хорошо, что у меня в комнате нет мертвой старухи и, значит, не надо идти к управдому и возиться с покойником!
      Однако сколько же времени я спал? Я посмотрел на часы: половина десятого, должно быть, утра.
      Господи! Чего только не приснится во сне!
      Я спустил ноги с кушетки, собираясь встать, и вдруг увидел мертвую старуху, лежащую на полу за столом, возле кресла. Она лежала лицом вверх, и вставная челюсть, выскочив изо рта, впилась одним зубом старухе в ноздрю. Руки подвернулись под туловище и их не было видно, а из-под задравшейся юбки торчали костлявые ноги в белых, грязных шерстяных чулках.
      - Сволочь! - крикнул я и, подбежав к старухе, ударил ее сапогом по подбородку.
      Вставная челюсть отлетела в угол. Я хотел ударить старуху еще раз, но побоялся, чтобы на теле не остались знаки, а то еще потом решат,что это я убил ее.
      Я отошел от старухи, сел на кушетку и закурил трубку. Так прошло минут двадцать. Теперь мне стало ясно, что все равно дело передадут в уголовный розыск и следственная бестолочь обвинит меня в убийстве. Положение выходит серьезное, а тут еще этот удар сапогом.
      Я подошел опять к старухе, наклонился и стал рассматривать ее лицо. На подбородке было маленькое темное пятнышко. Нет, придраться нельзя. Мало ли что? Может быть, старуха еще при жизни стукнулась обо что-нибудь? Я немного успокаиваюсь и начинаю ходить по комнате, куря трубку и обдумывая свое положение.
      Я хожу по комнате и начинаю чувствовать голод, все сильнее и сильнее. От голода я начинаю даже дрожать. Я еще раз шарю в шкапике, где хранится у меня провизия, но ничего не нахожу, кроме куска сахара.
      Я вынимаю свой бумажник и считаю деньги. Одиннадцать рублей. Значит, я могу купить себе ветчины и хлеб и еще останется на табак.
      Я поправляю сбившийся за ночь галстук, беру часы, надеваю куртку, тщательно запираю дверь своей комнаты, кладу ключ к себе в карман и выхожу на улицу. Надо раньше всего поесть, тогда мысли будут яснее и тогда я предприму что-нибудь с этой падалью.
      По дороге в магазин еще приходит в голову: не зайти ли мне к Сакердону Михайловичу и не рассказать ли ему все, может быть, вместе мы скорее придумаем, что делать. Но я тут же отклоняю эту мысль, потому что некоторые вещи надо делать одному, без свидетелей.
      В магазине не было ветчинной колбасы, и я купил себе полкило сарделек. Табака тоже не было. Из магазина я пошел в булочную.
      В булочной было много народу, и к кассе стояла длинная очередь. Я сразу нахмурился, но все-таки в очередь встал. Очередь продвигалась очень медленно, а потом и вовсе остановилась, потому что у кассы произошел какой-то скандал.
      Я делал вид, что ничего не замечаю, и смотрел в спину молоденькой дамочки, которая стояла в очереди передо мной. Дамочка была, видно, очень любопытной: она вытягивала шейку то вправо, то влево и поминутно становилась на цыпочки, чтобы разглядеть, что происходит у кассы. Наконец она повернулась ко мне и спросила:
      - Вы не знаете, что там происходит?
      - Простите, не знаю, - сказал я как можно суше.
      Дамочка повертелась в разные стороны и наконец опять обратилась ко мне:
      - Вы не могли бы пойти и выяснить, что там происходит?
      - Простите, меня это нисколько не интересует, - сказал я еще суше.
      - Как не интересует? - воскликнула дамочка. Ведь вы же сами задерживаетесь из-за этого в очереди!
      Я ничего не ответил и только слегка поклонился. Дамочка внимательно посмотрела на меня.
      - Это, конечно, не мужское дело стоять в очередях за хлебом, - сказала она. - Мне жалко вас, вам приходится тут стоять. Вы, должно быть, холостой?
      - Да, холостой, - ответил я, несколько сбитый с толку, но по инерции продолжая отвечать довольно сухо и при этом слегка кланяясь.
      Дамочка еще раз осмотрела меня с головы до ног и влруг, притронувшись пальцами к моему рукаву, сказала:
      - Давайте я куплю что вам нужно, а вы подождите меня на улице.
      Я совершенно растерялся.
      - Благодарю вас, - сказал я. - Это очень мило с вашей стороны, но, право, я мог бы и сам.
      - Нет, нет, - сказала дамочка, - ступайте на улицу. Что вы собирались купить?
      - Видите ли, - сказал я, - я собирался купить полкило черного хлеба, но только формового, того, который дешевле. Я его больше люблю.
      - Ну вот и хорошо, - сказала дамочка. - А теперь идите. Я куплю, а потом рассчитаемся.
      И она даже слегка подтолкнула меня под локоть.
      Я вышел из булочной и встал у самой двери. Весеннее солнце светит мне прямо в лицо. Я закуриваю трубку. Какая милая дамочка! Это теперь так редко. Я стою, жмурюсь от солнца, курю трубку и думаю о милой дамочке. Ведь у нее светлые карие глазки. Просто прелесть какая она хорошенькая!
      - Вы курите трубку? - слышу я голос рядом с собой. Милая дамочка протягивает мне хлеб.
      - О, бесконечно вам благодарен, - говорю я, беря хлеб.
      - А вы курите трубку! Это мне страшно нравится, - говорит милая дамочка.
      И между нами происходит следующий разговор.
      ОНА: Вы, значит сами ходите за хлебом?
      Я: Не только за хлебом; я себе все сам покупаю.
      ОНА: А где же вы обедаете?
      Я: Обыкновенно я сам варю себе обед. А иногда ем в пивной.
      ОНА: Вы любите пиво?
      Я: Нет, я больше люблю водку.
      ОНА: Я тоже люблю водку.
      Я: Вы любите водку? Как это хорошо! Я хотел бы когда-нибудь с вами вместе выпить.
      ОНА: И я тоже хотела бы выпить с вами водки.
      Я: Простите, можно вас спросить об одной вещи?
      ОНА (сильно покраснев): Конечно спрашивайте.
      Я: Хорошо, я спрошу вас. Вы верите в Бога?
      ОНА (удивленно): В Бога? Да, конечно.
      Я: А что вы скажете, если нам сейчас купить водки и пойти ко мне. Я живу тут рядом.
      ОНА (задорно): Ну что ж, я согласна!
      Я: Тогда идемте.
      Мы заходим в магазин, и я покупаю пол-литра водки. Больше у меня нет денег, какая-то только мелочь. Мы все время говорим о разных вещах, и вдруг я вспоминаю, что у меня в комнате, на полу, лежит мертвая старуха.
      Я оглядываюсь на мою новую знакомую: она стоит у прилавка и рассматривает банки с вареньем. Я осторожно пробираюсь к двери и выхожу из магазина. Как раз, против магазина, останавливается трамвай. Я вскакиваю в трамвай, даже не посмотрев на его номер. На Михайловской улице я вылезаю и иду к Сакердону Михайловичу. У меня в руках бутылка с водкой, сардельки и хлеб.
      Сакердон Михайлович сам открыл мне двери. Он был в халате, накинутом на голое тело, в русских сапогах с отрезанными голенищами и в меховой с наушниками шапке, но наушники были подняты и завязаны на макушке бантом.
      - Очень рад, - сказал Сакердон Михайлович, увидя меня.
      - Я не оторвал вас от работы? - спросил я.
      - Нет, нет, - сказал Сакердон Михайлович. - Я ничего не делал, а просто сидел на полу.
      - Видите ли, - сказал я Сакердону Михайловичу. - Я к вам пришел с водкой и закуской. Если вы ничего не имеете против, давайте выпьем.
      - Очень хорошо, - сказал Сакердон Михайлович. - Вы входите.
      Мы прошли в его комнату. Я откупорил бутылку с водкой, а Сакердон Михайлович поставил на стол две рюмки и тарелку с вареным мясом.
      - Тут у меня сардельки, - сказал я. - Так, как мы их будем есть: сырыми, или будем варить?
      - Мы их поставим варить, - сказал Сакердон Михайлович, - а сами будем пить водку под вареное мясо. Оно из супа, превосходное вареное мясо!
      Сакердон Михайлович поставил на керосинку кастрюльку, и мы сели пить водку.
      - Водку пить полезно, - говорил Сакердон Михайдович, наполняя рюмки. - Мечников писал, что водка полезнее хлеба, а хлеб - это только солома, которая гниет в наших желудках.
      - Ваше здоровие! - сказал я, чокаясь с Сакердоном Михайдовичем.
      Мы выпили и закусили холодным мясом.
      - Вкусно, - сказал Сакердон Михайдович.
      Но в это мгновение в комнате что-то щелкнуло.
      - Что это? - спросил я.
      Мы сидели молча и прислушивались. Вдруг щелкнуло еще раз. Сакердон Михайлович вскочил со стула и, подбежав к окну, сорвал занавеску.
      - Что вы делаете? - крикнул я.
      Но Сакердон Михайлович, не отвечая мне, кинулся к керосинке, схватил занавеской кастрюльку и поставил ее на пол.
      - Черт побери! - сказал Сакердон Михайлович. Я забыл в кастрюльку налить воды, а кастрюлька эмалированная, и теперь эмаль отскочила.
      - Все понятно, - сказал я, кивая головой.
      Мы сели опять за стол.
      - Черт с ними, - сказал Сакердон Михайлович, мы будем есть сардельки сырыми.
      - Я страшно есть хочу, - сказал я.
      - Кушайте, - сказал Сакердон Михайлович, пододвигая мне сардельки.
      - Ведь я последний раз ел вчера, с вами в подвальчике, и с тех пор ничего еще не ел, сказал я.
      - Да, да, да, - сказал Сакердон Михайлович.
      - Я все время писал, - сказал я.
      - Черт побери! - утрированно вскричал Сакердон Михайлович. - Приятно видеть перед собой гения.
      - Еще бы! - сказал я.
      - Много поди наваляли? - спросил Сакердон Михайлович.
      - Да, - сказал я. - Исписал пропасть бумаги.
      - За гения наших дней, - сказал Сакердон Михайлович, поднимая рюмки.
      Мы выпили. Сакердон Михайлович ел вареное мясо, а я - сардельки. Съев четыре сардельки, я закурил трубку и сказал:
      - Вы знаете, я ведь к вам пришел, спасаяь от преследования.
      - Кто же вас преследовал? - спросил Сакердон Михайлович.
      - Дама, - сказал я.
      Но так как Сакердон Михайлович ничего меня не спросил, а только молча налил в рюмки водку, то я продолжал:
      - Я с ней познакомился в булочной и сразу влюбился.
      - Хороша? - спросил Сакердон Михайлович.
      - Да, - сказал я, - в моем вкусе.
      Мы выпили, и я продолжал:
      - Она согласилась идти ко мне и пить водку. Мы зашли в магазин, но из магазина мне пришлось потихоньку удрать.
      - Не хватило денег? - спросил Сакердон Михайлович.
      - Нет, денег хватило в обрез, - сказал я, - но я вспомнил, что не могу пустить ее в свою комнату.
      - Что же, у вас в комнате была другая дама? спросил Сакердон Михайлович.
      - Да, если хотите, у меня в комнате находится другая дама, - сказал я, улыбаясь. - Теперь я никого в свою комнату не могу пустить.
      - Женитесь. Будете приглашать меня к обеду, сказал Сакердон Михайлович.
      - Нет, - сказал я, фыркая от смеха. На этой даме я не женюсь.
      - Ну тогда женитесь на той, которая из булочной, - сказал Сакердон Михайлович.
      - Да что вы все хотите меня женить? - Сакердон Михайлович я.
      - А что же? - сказал Сакердон Михайлович, наполняя рюмки. - За ваши успехи!
      Мы выпили. Видно, водка начала оказывать на нас свое действие. Сакердон Михайлович снял свою меховую с наушниками шапку и швырнул ее на кровать. Я встал и прошелся по комнате, ощущая уже некоторое головокружение.
      - Как вы относитесь к покойникам? - спросил я Сакердона Михайловича.
      - Совершенно отрицательно, - сказал Сакердон Михайлович. - Я их боюсь.
      - Да, я тоже терпеть не могу покойников, сказал я. - Подвернись мне покойник, и не будь он мне родственником, я бы, должно быть, пнул бы его ногой.
      - Не надо лягать мертвецов, - сказал Сакердон Михайлович.
      - А я бы пнул его сапогом прямо в морду. Терпеть не могу покойников и детей.
      - Да, дети - гадость, - согласился Сакердон Михайлович.
      - А что, по-вашему, хуже: покойники или дети? - спросил я.
      - Дети, пожалуй, хуже, они чаще мешают нам. А покойники все-таки не врываются в нашу жизнь, сказал Сакердон Михайлович.
      - Врываются! - крикнул я и сейчас же замолчал.
      Сакердон Михайлович внимательно посмотрел на меня.
      - Хотите еще водки? - спросил он.
      - Нет, - сказал я, но, спохватившись, прибавил: - Нет, спасибо, я больше не хочу.
      Я подошел и сел опять за стол. Некоторое время мы молчим.
      - Я хочу спросить вас, - говорю я наконец. Вы веруете в Бога?
      У Сакердона Михайловича появляется на лбу поперечная морщина, и он говорит:
      - Есть неприличные поступки. Неприлично спросить у человека пятьдесят рублей в долг, если вы видели, как он только что положил себе в карман двести. Его дело: дать вам деньги или отказать; и самый удобный и приятный способ отказа - это соврать, что денег нет. Вы же видели, что у того человека деньги есть, и тем самым лишили его возможности вам просто и приятно отказать. Вы лишили его права выбора, а это свинство. Это неприличный и бестактный поступок. И спросить человека: "веруете ли в Бога?" - тоже поступок бестактный и неприличный.
      - Ну, - сказал я, - тут уж нет ничего общего.
      - А я и не сравниваю, - сказал Сакердон Михайлович.
      - Ну, хорошо, - сказал я, - оставим это. Извините только меня, что я задал вам такой неприличный и бестактный вопрос.
      - Пожалуйста, - сказал Сакердон Михайлович. Ведь я просто отказался отвечать вам.
      - Я бы тоже не ответил, - сказал я, - да только по другой причине.
      - По какой же? - вяло спросил Сакердон Михайлович.
      - Видите ли, - сказал я, - по-моему, нет верующих или неверующих людей. Есть только желающие верить и желающие не верить.
      - Значит, те, что желают не верить, уже во что-то верят? - сказал Сакердон Михайлович. - А те, что желают верить, уже заранее не верят ни во что?
      - Может быть, и так, - сказал я. - Не знаю.
      - А верят или не верят во что? В Бога? спросил Сакердон Михайлович.
      - Нет, - сказал я, - в бессмертие.
      - Тогда почему же вы спросили меня, верую ли я в Бога?
      - Да просто потому, что спросить: верите ли вы в бессмертие? - звучит как-то глупо, - сказал я Сакердону Михайловичу и встал.
      - Вы что, уходите? - спросил меня Сакердон Михайлович.
      - Да, - сказал я, - мне пора.
      - А что же водка? - сказал Сакердон Михайлович. - Ведь и осталось-то всего по рюмке.
      - Ну, давайте допьем, - сказал я.
      Мы допили водку и закусили остатками вареного мяса.
      - А теперь я должен идти,- сказал я.
      - До свидания, - сказал Сакердон Михайлович, провожая меня через кухню на лестницу. - Спасибо за угощение.
      - Спасибо вам, - сказал я. - До свидания.
      И я ушел.
      Оставшись один, Сакердон Михайлович убрал со стола, закинул на шкап пустую водочную бутылку, опять надел на голову свою меховую с наушниками шапку и сел под окном на пол. Руки Сакердон Михайлович заложил за спину, и их не было видно. А из-под задравшегося халата торчали голые костлявые ноги, обутые в русские сапоги с отрезанными голенищами,
      
      Я шел по Невскому, погруженный в свои мысли. Мне надо сейчас же пройти к управдому и рассказать ему все. А разделавшись со старухой, я буду целые дни стоять около булочной, пока не встречу ту милую дамочку. Ведь я остался ей должен за хлеб 48 копеек. У меня есть прекрасный предлог ее разыскивать. Выпитая водка продолжала еще действовать, и казалось, что все складывается очень хорошо и просто.
      На Фонтанке я подошел к ларьку и, на оставшуюся мелочь, выпил большую кружку хлебного кваса. Квас был плохой и кислый, и я пошел дальше с мерзким вкусом во рту.
      На углу Литейной какой-то пьяный, пошатнувшись, толкнул меня. Хорошо, что у меня нет револьвера: я бы убил его тут же на месте.
      До самого дома я шел, должно быть, с искаженным от злости лицом. Во всяком случае почти все встречные оборачивались на меня.
      Я вошел в домовую контору. На столе сидела низкорослая, грязная, курносая, кривая и белобрысая девка и, глядясь в ручное зеркальце, мазала себе помадой губы.
      - А где же управдом? - спросил я.
      Девка молчала,продолжая мазать губы.
      - Где управдом? - повторил я резким голосом.
      - Завтра будет, не сегодня, - отвечала грязная, курносая, кривая и белобрысая девка.
      Я вышел на улицу. По противоположной стороне шел инвалид на механической ноге и громко стучал своей ногой и палкой. Шесть мальчишек бежало за инвалидом, передразнивая его походку.
      Я завернул в свою парадную и стал подниматься по лестнице. На втором этаже я остановился; противная мысль пришла мне в голову: ведь старуха должна начать разлагаться. Я не закрыл окна, а говорят, что при открытом окне покойники разлагаются быстрее. Вот ведь глупость какая ! И этот чертов управдом будет только завтра! Я постоял в нерешительности несколько минут и стал подниматься дальше.
      Около двери в свою квартиру я опять остановился. Может быть пойти к булочной и ждать там ту милую дамочку? Я бы стал умолять ее пустить меня к себе на две или три ночи. Но тут я вспоминаю, что сегодня она уже купила хлеб и, значит, в булочную не придет. Да и вообще из этого ничего бы не вышло.
      Я отпер дверь и вошел в коридор. В конце коридора горел свет, и Марья Васильевна, держа в руках какую-то тряпку, терла по ней другой тряпкой. Увидя меня, Марья Васильевна крикнула:
      - Ваш шпрашивал какой-то штарик!
      - Какой старик? - сказал я.
      - Не жнаю, - отвечала Марья Васильевна.
      - Когда это было? - спросил я.
      - Тоже не жнаю, - сказала Марья Васильевна.
      - Вы разговаривали со стариком? - спросил я Марью Васильевну.
      - Я, - отвечала Марья Васильевна.
      - Так как же вы не знаете, когда это было? сказал я.
      - Чиша два тому нажад, - сказала Марья Васильевна.
      - А как этот старик выглядел? - спросил я.
      - Тоже не жнаю, - сказала Марья Васильевна и ушла на кухню.
      Я подошел к своей комнате.
      "Вдруг, - подумал я, - старуха исчезла. Я войду в комнату, а старухи-то и нет. Боже мой! Неужели чудес не бывает?!"
      Я отпер дверь и начал ее медленно открывать. Может быть, это только показалось, но мне в лицо пахнул приторный запах начавшегося разложения. Я заглянул в приотворенную дверь и, на мгновение, застыл на месте. Старуха на четвереньках медленно ползла ко мне навстречу.
      Я с криком захлопнул дверь, повернул ключ и отскочил к противоположной стенке.
      В коридоре появилась Марья Васильевна.
      - Вы меня жвали? - спросила она.
      Меня так трясло, что я ничего не мог ответить и только отрицательно замотал головой. Марья Васильевна подошла поближе.
      - Вы ш кем ражговаривали, - сказала она.
      Я опять отрицательно замотал головой.
      - Шумашедший, - сказала Марья Васильевна и опять ушла на кухню, несколько раз по дороге оглянувшись на меня.
      "Так стоять нельзя. Так стоять нельзя", повторял я мысленно. Эта фраза сама собой сложилась где-то внутри меня. Я твердил ее до тех пор, пока она не дошла до моего сознания.
      - Да, так стоять нельзя, - сказал я себе, но продолжал стоять как парализованный. Случилось что-то ужасное, но предстояло сделать что-то, может быть, еще более ужасное, чем то, что уже произошло. Вихрь кружил мои мысли, и я только видел злобные глаза мертвой старухи, медленно ползущей ко мне на четвереньках.
      Ворваться в комнату и раздробить этой старухе череп. Вот что надо сделать! Я даже поискал глазами и остался доволен, увидя крокетный молоток, неизвестно для чего уже в продолжение многих лет стоящий в углу коридора. Схватить молоток, ворваться в комнату и трах!..
      Озноб еще не прошел. Я стоял с поднятыми плечами от внутреннего холода. Мои мысли скакали, путались, возвращались к исходному пункту и вновь скакали, захватывая новые области, а я стоял и прислушивался к своим мыслям и был как бы в стороне от них и был как бы не их командир.
      - Покойники, - объясняли мне мои собственные мысли, - народ неважный. Их зря называют п о к о й н и к и, они скорее б е с п о к о й н и к и. За ними надо следить и следить. Спросите любого сторожа из мертвецкой. Вы думаете, он для чего поставлен там? Только для одного: следить, чтобы покойники не расползались. Бывают, в этом смысле, забавные случаи. Один покойник, пока сторож, по приказанию начальства, мылся в бане, выполз из мертвецкой, заполз в дезинфекционную камеру и съел там кучу белья. Дезинфекторы здорово отлупцевали этого покойника, но за испорченное белье им пришлось рассчитываться из своих собственных карманов. А другой покойник заполз в палату рожениц и так перепугал их, что одна роженица тут же произвела преждевременный выкидыш, а покойник набросился на выкинутый плод и начал его, чавкая, пожирать. А когда одна храбрая сиделка ударила покойника по спине табуреткой, то он укусил эту сиделку за ногу, и она вскоре умерла от заражения трупным ядом. Да, покойники народ неважный, и с ними надо быть начеку.
      - Стоп! - сказал я своим собственным мыслям. Вы говорите чушь. Покойники неподвижны.
      - Хорошо, - сказали мне мои собственные мысли, - войди тогда в свою комнату, где находится, как ты говоришь, неподвижный покойник.
      Неожиданное упрямство заговорило во мне.
      - И войду! - сказал я решительно своим собственным мыслям.
      - Попробуй! - сказали мне мои собственные мысли.
      Эта насмешливость окончательно взбесила меня. Я схватил крокетный молоток и кинулся к двери.
      - Подожди! - закричали мне мои собственные мысли. Но я уже повернул ключ и распахнул дверь.
      Старуха лежала у порога, уткнувшись лицом в пол.
      С поднятым крокетным молотком я стоял наготове. Старуха не шевелилась.
      Озноб прошел, и мысли мои текли ясно и четко. Я был командиром их.
      - Раньше всего закрыть дверь! - скомандовал я сам себе.
      Я вынул ключ с наружной стороны двери и вставил его с внутренней. Я сделал это левой рукой, а в правой я держал крокетный молоток и все время не спускал со старухи глаз. Я запер дверь на ключ и, осторожно переступив через старуху, вышел на середину комнаты.
      - Теперь мы с тобой рассчитаемся, - сказал я. У меня возник план, к которому обыкновенно прибегают убийцы из уголовных романов и газетных происшествий; я просто хотел запрятать старуху в чемодан, отвезти ее за город и спустить в болото. Я знал одно такое место.
      Чемодан стоял у меня под кушеткой. Я вытащил его и открыл. В нем находились кое-какие вещи: несколько книг, старая фетровая шляпа и рваное белье. Я выложил все это на кушетку.
      В это время громко хлопнула наружная дверь, и мне показалось, что старуха вздрогнула.
      Я моментально вскочил и схватил крокетный молоток.
      Старуха лежит спокойно. Я стою и прислушиваюсь. Это вернулся машинист, я слышу, как он ходит у себя по комнате. Вот он идет по коридору на кухню. Если Марья Васильевна расскажет ему о моем сумасшествии, это будет нехорошо. Чертовщина какая! Надо и мне пройти на кухню и своим видом успокоить их.
      Я опять перешагнул через старуху, поставил молоток возле самой двери, чтобы, вернувшись обратно, я бы мог, не входя еще в комнату, иметь молоток в руках, и вышел в коридор. Из кухни неслись голоса, но слов не было слышно. Я прикрыл за собой дверь в свою комнату и осторожно пошел на кухню: мне хотелось узнать, о чем говорит Марья Васильевна с машинистом. Коридор я прошел быстро, а около кухни замедлил шаги. Говорил машинист, по-видимому, он рассказывал чтото случившееся с ним на работе.
      Я вошел. Машинист стоял с полотенцем в руках и говорил, а Марья Васильевна сидела на табурете и слушала. Увидя меня, машинист махнул мне рукой.
      - Зравствуйте, здравствуйте, Матвей Филлипович, - сказал я ему и прошел в ванную комнату. Пока все было спокойно. Марья Васильевна привыкла к моим странностям и этот последний случай могла уже и забыть.
      Вдруг меня осенило: я не запер дверь. А что если старуха выползет из комнаты?
      Я кинулся обратно, но вовремя спохватился и, чтобы не испугать жильцов, прошел через кухню спокойными шагами.
      Марья Васильевна стучала пальцем по кухонному столу и говорила машинисту:
      - Ждорово! Вот это ждорово! Я бы тоже швистела!
      С замирающим сердцем я вышел в коридор и тут уже чуть не бегом пустился к своей комнате.
      Снаружи все было спокойно. Я подошел к двери и, приотворив ее, заглянул в комнату. Старуха по-прежнему спокойно лежала , уткнувшись лицом в пол. Крокетный молоток стоял у двери на прежнем месте. Я взял его, вошел в комнату и запер за собою дверь на ключ. Да, в комнате определенно пахло трупом. Я перешагнул через старуху, подошел к окну и сел в кресло. Только бы мне не стало дурно от этого пока еще хоть и слабого, но все-таки нестерпимого запаха. Я закурил трубку. Меня подташнивало, и немного болел живот.
      Ну что же я так сижу? Надо действовать скорее, пока эта старуха окончательно не протухла. Но, во всяком случае, в чемодан ее надо запихивать осторожно, потому что как раз тут-то она и может тяпнуть меня за палец. А потом умирать от трупного заражения - благодарю покорно!
      - Эге! - воскликнул я вдруг. - А интересуюсь я: чем вы меня укусите? Зубки-то ваши вон где!
      Я перегнулся в кресле и посмотрел в угол по ту сторону окна, где, по моим расчетам, должна была находится вставная челюсть старухи. Но челюсти там не было.
      Я задумался: может быть, мертвая старуха ползала у меня по комнате, ища свои зубы? Может быть даже, нашла их и вставила себе обратно в рот?
      Я взял крокетный молоток и пошарил им в углу. Нет, челюсть пропала. Тогда я вынул из комода толстую байковую простыню и подошел к старухе. Крокетный молоток я держал наготове в правой руке, а в левой я держал байковую простыню.
      Брезгливый страх к себе вызывала эта мертвая старуха. Я приподнял молотком ее голову: рот был открыт, глаза закатились кверху, а по всему подбородку, куда я ударил ее сапогом, расползлось большое темное пятно. Я заглянул старухе в рот. Нет, она не нашла свою челюсть. Я опустил голову. Голова упала и стукнулась об пол.
      Тогда я расстелил по полу байковую простыню и подтянул ее к самой старухе. Потом ногой и крокетным молотком я перевернул старуху через левый бок на спину. Теперь она лежала на простыне. Ноги старухи были согнуты в коленях, а кулаки прижаты к плечам. Казалось, что старуха, лежа на спине, как кошка, собирается защищаться от нападающего на нее орла. Скорее, прочь эту падаль!
      Я закатал старуху в толстую простыню и поднял ее на руки. Она оказалась легче, чем я думал. Я опустил ее в чемодан и попробовал закрыть крышкой. Тут я ожидал всяких трудностей, но крышка сравнительно легко закрылась. Я щелкнул чемоданными замками и выпрямился.
      Чемодан стоит перед мной, с виду вполне благопристойный, как будто в нем лежит белье и книги. Я взял его за ручку и попробовал поднять. Да, он был, конечно, тяжел, но не чрезмерно, я мог вполне донести его до трамвая.
      Я посмотрел на часы: двадцать минут шестого. Это хорошо. Я сел в кресло, чтобы немного передохнуть и выкурить трубку.
      Видно, сардельки, которые я ел сегодня, были не очень хороши, потому что живот мой болел все сильнее. А может быть, это потому, что я ел их сырыми? А может быть, боль в животе была и чисто нервной.
      Я сижу и курю. И минуты бегут за минутами.
      Весеннее солнце светит в окно, и я жмурюсь от его лучей. Вот оно прячется за трубу противостоящего дома, и тень от трубы бежит по крыше, перелетае улицу и ложится мне на лицо. Я вспоминаю, как вчера в это же время я сидел и писал повесть. Вот она: клетчатая бумага и на ней надпись, сделанная мелким почерком: "Чудотворец был высокого роста".
      Я посмотрел в окно. По улице шел инвалид на механической ноге и громко стучал своей ногой и палкой. Двое рабочих и с ними старуха, держась за бока, хохотали над смешной походкой инвалида.
      Я встал. Пора! Пора в путь! Пора отвозить старуху на болото! Мне нужно еще занять деньги у машиниста.
      Я вышел в коридор и подошел к его двери.
      - Матвей Филлипович, вы дома? - спросил я.
      - Дома, - ответил машинист.
      - Тогда, извините, Матвей Филлипович, вы не богаты деньгами? Я послезавтра получу. Не могли ли бы вы мне одолжить тридцать рублей?
      - Мог бы, - сказал машинист. И я слышал, как он звякал ключами, отпирая какой-то ящик. Потом он открыл дверь и протянул мне новую красную тридцатирублевку.
      - Большое спасибо, Матвей Филлипович, - сказал я.
      - Не стоит, не стоит, - сказал машинист.
      Я сунул деньги в карман и вернулся в свою комнату. Чемодан спокойно стоял на прежнем месте.
      - Ну теперь в путь, без промедления, - сказал я сам себе.
      Я взял чемодан и вышел из комнаты.
      Марья Васильевна увидела меня с чемоданом и крикнула:
      - Куда вы?
      - К тетке, - сказал я.
      - Шкоро приедете? - спросила Марья Васильевна.
      - Да, - сказал я. - Мне нужно только отвезти к тетке кое-какое белье. А приеду, может быть, и сегодня.
      Я вышел на улицу. До трамвая я дошел благополучно, неся чемодан то в правой, то в левой руке.
      В трамвай я влез с передней площадки прицепного вагона и стал махать кондукторше, чтобы она пришла получить за багаж и билет. Я не хотел передавать единственную тридцатирублевку через весь вагон, и не решался оставить чемодан и сам пройти к кондукторше. Кондукторша пришла ко мне на площадку и заявила, что у нее нет сдачи. На первой же остановке мне пришлось слезть.
      Я стоял злой и ждал следующего трамвая. У меня болел живот и слегка дрожали ноги.
      И вдру я увидел мою милую дамочку: она переходила улицу и не смотрела в мою сторону.
      Я схватил чемодан и кинулся за ней. Я не знал, как ее зовут, и не мог ее окликнуть. Чемодан страшно мешал мне: я держал его перед собой двумя руками и подталкивал его коленями и животом. Милая дамочка шла довольно быстро, и я чувствовал, что мне ее не догнать. Я был весь мокрый от пота и выбивался из сил. Милая дамочка повернула в переулок. Когда я добрался до угла - ее нигде не было.
      - Проклятая старуха! - прошипел я, бросая чемодан на землю.
      Рукава моей куртки насквозь промокли от пота и липли к рукам. Двое мальчишек остановились передо иной и стали меня рассматривать. Я сделал спокойное лицо и пристально смотрел на ближайшую подворотню, как бы поджидая кого-то. Мальчишки шептались и показывали на меня пальцами. Дикая злоба душила меня. Ах, напустить бы на них столбняк!
      И вот из-за этих паршивых мальчишек я встаю, поднимаю чемодан, подхожу с ним к подворотне и заглядываю туда. Я делаю удивленное лицо, достаю часы и пожимаю плечами. Мальчишки издали наблюдают за мной. Я еще раз пожимаю плечами и заглядываю в подворотню.
      - Странно, - говорю я вслух, беру чемодан и тащу его к трамвайной остановке.
      На вокзал я приехал без пяти минут семь. Я беру обратный билет до Лисьего Носа и сажусь в поезд.
      В вагоне, кроме меня, еще двое: один, как видно, рабочий, он устал и, надвинув кепку на глаза, спит. Другой, еще молодой парень, одет деревенским франтом: под пиджаком у него розовая косоворотка, а из-под кепки торчит курчавый кок. Он курит папироску, всунутую в ярко-зеленый мундштук из пластмассы.
      Я ставлю чемодан между скамейками и сажусь. В животе у меня такие рези, что я сжимаю кулаки, чтобы не застонать от боли.
      По платформе два милиционера ведут какого-то гражданина в пикет. Он идет, заложив руки за спину и опустив голову.
      Поезд трогается. Я смотрю на часы: десять минут восьмого.
      О, с каким удовольствием спущу я эту старуху в болото! Жаль только, что я не захватил с собой палку, должно быть, старуху придется подталкивать.
      Франт в розовой косоворотке нахально разглядывает меня. Я поворачиваюсь к нему спиной и смотрю в окно.
      В моем животе происходят ужасные схватки; тогда я стискиваю зубы, сжимаю кулаки и напрягаю ноги.
      Мы проезжаем Ланскую и Новую Деревню. Вон мелькает золотая верхушка Буддийской пагоды, а вон показалось море.
      Но тут я вскакиваю и, забыв все вокруг, мелкими шажками бегу в уборную. Безумная волна качает и вертит мое сознание...
      Поезд замедляет ход. Мы подъезжаем к Лахте. Я сижу, боясь пошевелиться, чтобы меня не выгнали на остановке из уборной.
      - Скорее бы он трогался! Скорее бы он трогался!
      Поезд трогается, и я закрываю глаза от наслаждения. О,эти минуты бывают столь сладки, как мгновения любви! Все силы мои напряжены, но я знаю, что за этим последует страшный упадок.
      Поезд опять останавливается. Это Ольгино. Значит, опять эта пытка!
      Но теперь это ложные позывы. Холодный пот выступает у меня на лбу, и легкий холодок порхает вокруг моего сердца. Я поднимаюсь и некоторое время стою прижавшись головой к стене. Поезд идет, и покачиванье вагона мне очень приятно.
      Я собираю все свои силы и пошатываясь выхожу из уборной.
      В вагоне нет никого. Рабочий и франт в розовой косоворотке, видно, слезли на Лахте или в Ольгино. Я медленно иду к своему окошку.
      И вдруг я останавливаюсь и тупо гляжу перед собой. Чемодана, там, где я его оставил, нет. Должно быть, я ошибся окном. Я прыгаю к следующему окошку. Чемодана нет. Я прыгаю назад, вперед, я пробегаю вагон в обе стороны, заглядываю под скамейки, но чемодана нигде нет.
      Да, разве можно тут сомневаться? Конечно, пока я был в уборной, чемодан украли. Это можно было предвидеть!
      Я сижу на скамейке с вытаращенными глазами, и мне почему-то вспоминается, как у Сакердона Михайловича с треском отскакивала эмаль от раскаленной кастрюльки.
      - Что же получилось? - спрашиваю я сам себя. Ну кто теперь поверит, что я не убивал старуху? Меня сегодня же схватят, тут же или в городе на вокзале, как того гражданина, который шел, опустив голову.
      Я выхожу на площадку вагона. Поезд подходит к Лисьему Носу. Мелькают белые столбики, окружающие дорогу. Поезд останавливается. Ступеньки моего вагона не доходят до земли. Я соскакиваю и иду к станционному павильону. До поезда, идущего в город, еще полчаса.
      Я иду в лесок. Вот кустики можжевельника. За ними меня никто не увидит. Я направляюсь туда.
      По земле ползет большая зеленая гусеница. Я опускаюсь на колени и трогаю ее пальцем. Она сильно и жилисто складывается несколько раз в одну сторону.
      Я оглядываюсь. Никто меня не видит. Легкий трепет бежит по моей спине. Я низко склоняю голову и негромко говорю:
      - Во имя Отца и Сына и Святого Духа, ныне присно и во веки веков. Аминь. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      На этом я временно заканчиваю свою рукопись, считая, что она и так уже достаточно затянулась.
      
      <Конец мая и первая половина июня 1939 года.>
      СОДЕРЖАНИЕ
      "Я думал о том, как прекрасно все
      первое..." Владимир Глоцер . . . . . 1
      Случаи 1. Голубая тетрадь N% 10 . . . . . . . 17 2. Случаи . . . . . . . . . . . . . . . 17 3. Вываливающиеся старухи . . . . . . . 18 4. Сонет . . . . . . . . . . . . . . . 18 5. Петров и Камаров . . . . . . . . . . 19 6. Оптический обман . . . . . . . . . . 20 7. Пушкин и Гоголь . . . . . . . . . . 20 8. Столяр Кушаков . . . . . . . . . . . 21 9. Сундук . . . . . . . . . . . . . . . 23 10. Случай с Петраковым . . . . . . . . 24 11. История дерущихся . . . . . . . . . 25 12. Сон . . . . . . . . . . . . . . . . 25 13. Математик и Андрей Семенович . . . . 26 14. Молодой человек, удививший сторожа 28 15. Четыре иллюстрации того, как новая
      идея огорашивает человека, к ней
      не подготовленного . . . . . . . . . 30 16. Потери . . . . . . . . . . . . . . . 31 17. Макаров и Петерсен. N% 3 . . . . . . 32 18. Суд Линча . . . . . . . . . . . . . 34 19. Встреча . . . . . . . . . . . . . . 34 20. Неудачный спектакль . . . . . . . . 35 21. Тюк! . . . . . . . . . . . . . . . . 35 22. Что теперь продают в магазинах . . . 37 23. Машкин убил Кошкина . . . . . . . . 38 24. Сон дразнит человека . . . . . . . . 39 25. Охотники . . . . . . . . . . . . . . 40 26. Исторический эпизод . . . . . . . . 42
      237
      27. Федя Давидович . . . . . . . . . . . 44 28. Анекдоты из жизни Пушкина . . . . . 47 29. Начало очень хорошего летнего дня. 48
      (Симфония) . . . . . . . . . . . . 30. Пакин и Ракукин . . . . . . . . . . 49 31. Басня . . . . . . . . . . . . . . . 52 32. "Два человека разговорились..." . . 52 33. "Антон Гаврилович Немецкий..." . . . 52 34. Симфония N% 2 . . . . . . . . . . . 53 35. Григорьев (ударяя Семенова...) . . . 54 36. Происшествие на улице . . . . . . . 55 37. Победа Мышина. . . . . . . . . . . . 56 38. Пьеса . . . . . . . . . . . . . . . 59 39. Когда жена уезжает . . . . . . . . . 60 40. Сказка . . . . . . . . . . . . . . . 61 41. Северная сказка . . . . . . . . . . 62 42. "Одному французу подарили диван..." 62 43. Кирпич . . . . . . . . . . . . . . . 63 44. Вопрос . . . . . . . . . . . . . . . 64 45. Забыл, как называется . . . . . . . 64 46. "У одной маленькой девочки..." . . . 65 47. Пашквиль . . . . . . . . . . . . . . 66 48. Упадание . . . . . . . . . . . . . . 67 49. "Жил-был человек, звали его
      Кузнецов..." . . . . . . . . . . . . 69 50. "Когда два человека играют в
      шахматы..." . . . . . . . . . . . . 70 51. О равновесии . . . . . . . . . . . . 71 52. Шапка . . . . . . . . . . . . . . . 73 53. Из голубой тетради N% 12 . . . . . . 74 54. Четвероногая ворона . . . . . . . . 75 55. Кассирша . . . . . . . . . . . . . . 76 56. Новая анатомия . . . . . . . . . . . 80 57. Тетрадь . . . . . . . . . . . . . . 80 58. Новые альпинисты . . . . . . . . . . 81 238
      59. Судьба жены профессора . . . . . . . 82 60. "Я родился в камыше..." . . . . . . 86 61. Из записной книжки . . . . . . . . . 87 62. О вреде курения (из записной книжки) 88 63. О Пушкине . . . . . . . . . . . . . 89 64. Веселые ребята . . . . . . . . . . . 90 65. Семь кошек . . . . . . . . . . . . . 105 66. Храбрый еж . . . . . . . . . . . . . 107 67. Карьера Ивана Яковлевича Антонова 108 68. "Все люди любят деньги..." . . . . . 109 69. " - Видите ли, - сказал он, - я
      видел как..." . . . . . . . . . . . 109 70. Новый талантливый писатель . . . . . 111 71. Всестороннее исследование . . . . . 112 72. Отец и дочь . . . . . . . . . . . . 114 73. "Пейте уксус, господа..." . . . . . 116 74. Лекция . . . . . . . . . . . . . . . 117 75. "Антон Семенович плюнул..." . . . . 119 76. Художник и часы . . . . . . . . . . 120 77. Неожиданная попойка . . . . . . . . 120 78. Смерть старичка . . . . . . . . . . 122 79. О явлениях и существованиях N% 1 . . 123 80. О явлениях и существованиях N% 2 . . 125 81. "Одна муха ударила в лоб..." . . . . 127 82. История сдыгр аппр . . . . . . . . . 132 83. Вещь . . . . . . . . . . . . . . . . 142 84. Мыр . . . . . . . . . . . . . . . . 147 85. "Иван Яковлевич Бобов проснулся..." 148 86. Рыцарь . . . . . . . . . . . . . . . 152 87. Праздник . . . . . . . . . . . . . . 156 88. Грязная личность . . . . . . . . . . 157 89. Воспоминания одного мудрого старика 159 90. Власть . . . . . . . . . . . . . . . 164 91. Помеха . . . . . . . . . . . . . . . 167 92. "Теперь я расскажу, как я
      
      239
      родился ..." . . . . . . . . . . . 170 93. Инкубаторный период . . . . . . . 172 94. Адам и Ева (водевиль в четырех
      частях) . . . . . . . . . . . . . 173 95. Грехопадение, или познание Добра
      и Зла (Дидаскалия) . . . . . . . . 175 96. "Востряков смотрит в окно..." . . 179
      Стихотворения 97. "Я понял, будучи в лесу...". . . . 181 98. Смерть дикого воина 181 99. Елизавета играла с огнем..." . . . 183 100. День . . . . . . . . . . . . . . . 183 101. "Засни и в миг душой
      прекрасной...." . . . . . . . . . 184 102. "Дни летят, как лодочки..." . . . 184 103. Приказ лошадям . . . . . . . . . . 184 104. "Тебя мечтания погубят..." . . . . 185 105. Постоянство веселья и грязи . . . 186 106. "Вечер тихий наступает..." . . . . 187 107. Вариации . . . . . . . . . . . . . 187 108. Старуха . . . . . . . . . . . . . 189 109. "Я гений пламенных речей..." . . . 189 110. Романс . . . . . . . . . . . . . . 190 111. "Однажды господин Кондратьев..." 191 112. "Жил-был в доме тридцать три
      единицы..." . . . . . . . . . . . 191 113. Неизвестной Наташе . . . . . . . . 192 114. Небо . . . . . . . . . . . . . . . 193 115. Нетеперь . . . . . . . . . . . . . 194 116. Страсть . . . . . . . . . . . . . 195 117. Молодец-испечец . . . . . . . . . 197 118. "По вторникам над мостовой..." . . 197 119. "Ветер дул. Текла вода..." . . . . 198 240
      120. "Фадеев, Калдеев и
      Пепермалдеев..." . . . . . . . . . 199 121. Бульдог и таксик . . . . . . . . . 199 122. Кораблик . . . . . . . . . . . . . 200 123. В гостях . . . . . . . . . . . . . 201 124. Тигр на улице . . . . . . . . . . 201
      Письма 125. "Дорогой Никандр Андреевич..." . . 203 126. Пять неоконченных повествований . 205 127. Связь . . . . . . . . . . . . . . 206 128. Письма к К.В.Пугачевой . . . . . . 208 129. Письмо Е.А.Мейер-Липавской и
      Л.С.Липавскому . . . . . . . . . . 232
      Содержание . . . . . . . . . . . . 237