стук в дверь

Дудкин

Кто там?

Голос

Да я, это я.

Дудкин

Кто? Петька?

Голос

Ну да, открой скорее!

Дудкин

Сейчас, сейчас. Подожди немного.

Голос

Скорей, скорей, такое расскажу, что ахнешь! Черт подери! такие вещи знаю…

Валаамов

Ты спишь еще?

Дудкин

А час какой, много?

Валаамов

Ссс… много?? К черту время! Ты дурак знаешь…

Дудкин

Что? – …

… Ну?..

… – Что?

Валаамов

Ты, ты – вот ты самый богачом стал!

Дудкин

Ну?

Валаамов

Что ну?! Выиграл 200 000!

Дудкин (стоит молча, глядя на Валаамова)

Валаамов

Что стоишь? Дурак. Одевайся, да бежим в банк.

Дудкин

Мне не во что одеться.

Валаамов

Как не во что одеться?

Дудкин

Я вчера пришел, положил все на стул и нет ничего.

Валаамов

А где же?

Дудкин

Я не знаю.

Валаамов

Вот, черт возьми, выиграл 200 000! Ну идем скорей!

Дудкин

Да во что же я оденусь?

Валаамов и Дудкин на авансцене

Валаамов

Так пойдешь!

Дудкин

Так нехорошо!

Валаамов

Ну мой костюм одевай!

Дудкин

А ты в чем же?

Валаамов

А я в твоем пальто пойду!

Дудкин

Тогда уж лучше мне в пальто идти!

Валаамов

Все равно! Иди ты в твоем пальто.

Дудкин

А ты в своем костюме пойдешь?

Валаамов

А я в своем костюме.

Дудкин (заикаясь)

конец 1920-х годов

Даниил Иванович Хармс

портной снял с меня мерку

и сшил мне новые синие штаны. Отдел я новые штаны и погнался за бабочкой,

но сам попался в рыболовную сеть.

сел я на солнышке пообсохнуть, а захотел встать и не могу.

стал я кричать и на помощь звать.

прибежал портной

1930 год?

Даниил Иванович Хармс

Дорогой мой, купите мне бубенчик.

Сейчас посмотрю, хватит ли у меня фиников.

А потом купите мне табуретку.

Я очень устал.

Ну у тогда бегите на станцию и купите мне четырех коней.

На которую станцию мне бежать?

Лучше всего на правую.

Далеко ли до правой станции?

Я уже не помню сколько туда шагов.

Я пойду туда пешком.

Принесите мне люстру и мешок отрубей.

Я св

1930—1933 гг.?

Даниил Иванович Хармс

Веля – Меня зовут Веля.

Мркоков – Подожди, это ли надо было сказать?

Веля – Сядем сядем и подумаем.

(Мркоков садится и Веля садится).

Мркоков – Ну?

Веля – Ты ел сегодня труху?

Мркоков – Я очень обижен. Почему я должен есть труху?

Веля – Я не то хотела сказать. Я хотела сказать: ты видел сегодня паходу?

Мркоков – Как можешь ты так говорить. Ты знаешь ведь, что я редька.

Веля – Редька Мркоков. Вот это странно.

Мркоков – Я был сегодня в магазине

там было много огруцов

они лежали все в корзине

и только восемь на полу

Я сосчитал их было восемь

и два приказчика

Ты веришь или нет?

1930—1931 гг.

Даниил Иванович Хармс

Сейчас ещё не устоялся наш быт. Еще нет бытового героя. А если он есть, то его ещё не замечает глаз. А если его и замечает глаз, то не узнают его другие.

Либо вечно либо невечно. Почти вечно не существует, оно есть простое невечно. Но явление почти невечно возможно, хотя мы отнесем его к вечному. В наших устах оно прозвучит как только могущее совершиться, т.е. вечное, но могущее стать невечным. Как только оно совершится, оно станет нашим уже невечным. Но существует ли несовершившееся? Я думаю в вечном – да.

Приступить хочу к вещи состоящей из 11 самостоятельных глав. 11 раз жил Христос, 11 раз падает на землю брошенное тело. 11 раз отрекаюсь я от логического течения мысли.

Название второй главы должно быть: перекладина. Это перекладина снятая с четырехконечного Креста.

1931 год

Даниил Иванович Хармс

Сила заложенная в словах должна быть освобождена. Есть такие сочетания из слов, при которых становится заметней действие силы. Нехорошо думать, что эта сила заставит двигаться предметы. Я уверен, что сила слов может сделать и это. Но самое ценное действие силы почти неопределимо. Грубое представление этой силы мы получаем из ритмов метрических стихов. Те сложные пути, как помощь метрических стихов при двиганье каким-либо членом тела, тоже не должны считаться вымыслом. Это грубейшее и в то же время слабейшее проявление словесной силы. Дальнейшие действия этой силы вряд ли доступны нашему рассудительному пониманию. Если можно думать о методе исследования этих сил, то этот метод должен быть совершенно иным, чем методы применяемые до сих пор в науке. Тут, раньше всего, доказательством не может служить факт либо опыт. Я ХЫ затрудняюсь сказать чем придется доказывать и проверять сказанное. Пока известно мне четыре вида словесных машин: стихи, молитвы, песни и заговоры. Эти машины построены путем вычисления или рассуждения, а иным путем, название которого АЛФАВИТЪ.

1931 год

Даниил Иванович Хармс

Вода внизу отразила все то, что наверху.

Вход закрыт. Только тому кто вышел из воды и чист, откроется вход.

Путник идет по зеленому саду. Деревья, трава и цветы делают свое дело.

И во всем натура.

Вот огромный камень кубической формы.

А на камне сидит человек и повелевает натурой.

Кто знает больше, чем этот человек?

неправильно.

1931 год

Даниил Иванович Хармс

Числа не связаны порядком. Каждое число не предполагает себя в окружении других чисел. Мы разделяем арифметическое и природное взаимодействие чисел. Арифметическая сумма чисел дает новое число, природное соединение чисел не дает нового числа. В природе нет равенства. Есть тождество, соответствие, изображение, различие и противопоставление.

Природа не приравнивает одно к другому. Два дерева не могут быть равны друг другу. Они могут быть равны по своей длине, по своей толщине, вообще по своим свойствам. Но два дерева в своей природной целости, равны друг другу быть не могут. Многие думают, что числа, это количественные понятия вынутые из природы. Мы же думаем, что числа, это реальная порода. Мы думаем, что числа вроде деревьев или вроде травы. Но если деревья подвержены действию времени, то числа во все времена неизменны. Время и пространство не влияет на числа. Это постоянство чисел позволяет быть им законами других вещей.

Говоря два, Мы не хотим сказать этим, что это один и ещё один. Когда Мы выше сказали «два дерева», то Мы использовали одно из свойств «два» и закрыли глаза на все другие свойства. «Два дерева» значило, что разговор идет об одном дереве и ещё об одном дереве. В этом случае два выражало только количество и стояло в числовом ряду, или как Мы думаем, в числовом колесе, между единицей и тремя.

Числовое колесо имеет ход своего образования. Оно образуется из прямолинейной фигуры, именуемой крест.

1932 год?

Даниил Иванович Хармс

«Бесконечное, вот ответ на все вопросы. Все вопросы имеют один ответ. А потому нет многих вопросов, есть только один вопрос. Этот вопрос: что такое бесконечное?» Я написал это на бумаге, перечитал и написал дальше: «Бесконечное, кажется нам, имеет направление, потому что мы всё привыкли воспринимать графически. Большему соответствует длинный отрезок, а меньшему – короткий отрезок. Бесконечное, это прямая, не имеющая конца ни вправо, ни влево. Но такая прямая недоступна нашему пониманию. Если на идеально гладком полу лежит гладкий, плоский предмет, то овладеть этим предметом мы можем только в том случае, если мы доберемся до его краев; тогда мы сможем поддеть рукой под край этого предмета и поднять его. Бесконечную прямую не подденешь, не охватишь нашей мыслию. Она нигде не пронзает нас, ибо для того чтобы пронзить что-либо, должен обнаружиться ее конец, которого нет. Это касательная к кругу нашей мысли. Ее прикосновение так нематериально, так мало, что собственно нет никакого прикосновения. Оно выражается точкой. А точка, это бесконечно несуществующая фигура. Мы же представляем себе точку, как бесконечно маленькую точечку. Но это ложная точечка. И наше представление о бесконечной прямой – ложное. Бесконечность двух направлений, к началу и к концу, настолько непостижима, что даже не волнует нас, не кажется нам чудом и, даже больше, не существует для нас. Но бесконечность одного направления, имеющая начало, такая бесконечность потрясает нас. Она пронизывает нас своим концом или началом, и отрезок бесконечной прямой образующий хорду в кругу нашего сознания, с одной стороны постигается нами, а с другой стороны соединяет нас с бесконечным. Представить себе, что что-то никогда не начиналось и никогда не кончится, мы можем в искаженном виде. Этот вид таков: что-то никогда не начиналось, а потому никогда и не кончится. Это представление о чем-то есть представление ни о чем. Мы ставим связь между началом и концом и отсюда выводим первую теорему: что нигде не начинается, то нигде и не кончается, а что где-то начинается, то где-то и кончается. Первое есть бесконечное, второе – конечное. Первое – ничто, второе – что-то.»

Я записал это все, перечел и стал думать так:

«Мы не знаем явления с одним направлением. Если есть движение вправо, то должно быть и движение влево. Если есть направление вверх, то оно подразумевает в себе существование направления вниз. Это закон симметрии, закон равновесия. И если бы одна сторона направления потеряла бы вторую сторону, то равновесие нарушилось бы и вселенная опрокинулась бы. Всякое явление имеет себе обратное явление. Всякая теза – антитезу. Что бесконечно вверх, то бесконечно вниз, что конечно вверх, то конечно вниз. И до сего времени, 1932 года, в природе этот закон не был нарушен. Мы не видим предела повышения температур, но мы видим предел понижения, это абсолютный нуль, температура – 273°. Но до сих пор мы ее не достигли. Как бы близко мы к ней ни приближались, мы ее не достигли. И мы не знаем что случается с природой, когда она достигает этого предела. Тут очень интересное положение: чтобы достигнуть нижнего предела, надо предполагать существование верхнего предела. В противном случае пришлось бы сделать следующие выводы: либо верхний предел где-то все же имеется, но пока нам ещё неизвестен, либо температура – 273° не есть нижний предел, либо достигнув нижнего предела природа видоизменяется настолько, что фактически перестает быть, либо теорема о концах бесконечности неверна. В последнем случае положение: «что-то никогда не начиналось и никогда не кончится» не может быть рассматриваемо как «что-то никогда не начиналось, а потому никогда и не кончится», и бесконечность двух направлений перестала бы быть ничем, а стала бы чем-то. Мы поймали бы бесконечность за хвост».

Я написал это с некоторыми перерывами, потом перечитал это с большим интересом и продолжал размышлять так:

«Вот числа. Мы не знаем что это такое, но мы видим, что по некоторым своим свойствам они могут располагаться в строгом и вполне определенном порядке. И даже многие из нас думают, что числа есть только выражение этого порядка, и вне этого порядка существование числа – бессмысленно. Но порядок этот таков, что началом своим предполагает единство. Затем следует единство и ещё единство и т. д. без конца. Числа выражают этот порядок: 1, 2, 3 и т. д. И вот перед нами модель бесконечности одного направления. Это неуравновешенная бесконечность. В одном из своих направлений она имеет конец, в другом конце не имеет. Что-то где-то началось и нигде не кончилось, и пронзило нас своим началом, начиная с единицы. Несколько чисел первого десятка уложилось в кругу нашего сознания и соединило нас с бесконечностью. Но ум наш не мог вынести этого, мы уравновесили бесконечный числовой ряд другим бесконечным числовым рядом, созданным по принципу первого, но расположенным от начала первого в обратную сторону. Точку соединения этих двух рядов, одного естественного и непостижимого, а другого явно выдуманного, но объясняющего первый,– точку их соединения мы назвали нуль. И вот числовой ряд нигде не начинается и нигде не кончается. Он стал ничем. Казалось бы, все это так, но тут все нарушает нуль. Он стоит где-то в середине бесконечного ряда и качественно разнится от него. То, что мы назвали ничем, имеет в себе ещё что-то, что по сравнению с этим ничем есть новое ничто. Два ничто? Два ничто и друг другу противоречивые? Тогда одно ничто есть что-то. Тогда что-то, что нигде не начинается и нигде не кончается, есть что-то, содержащее в себе ничто».

Я прочитал написанное и долго думал. Потом я не думал несколько дней, А потом задумался опять. Меня интересовали числа, и я думал так:

«Мы представляем себе числа как некоторые свойства отношений некоторых свойств вещей. И, таким образом, вещи создали числа».

На этом я понял, что это глупо, глупо мое рассуждение. Я распахнул окно и стал смотреть на двор. Я видел, как по двору гуляют петухи и куры.

Курск, 2 августа 1932 года

Даниил Иванович Хармс

Гиммелькумов смотрел на девушку в противоположном окне. Но девушка в противоположном окне ни разу не посмотрела на Гиммелькумова. «Это она от застенчивости»,– думал Гиммелькумов.

Гиммелькумов раскрасил себе лицо зеленой тушью и подошел к окну. «Пусть думают все: какой он странный»,– говорил сам себе Гиммелькумов.

Кончился табак и Гиммелькумову нечего было курить. Он сосал пустую трубку, но это ещё больше увеличивало пытку. Так прошло часа два. А потом табак появился.

Гиммелькумов таращил на девушку глаза и приказывал ей мысленно повернуть голову. Однако, это не помогало. Тогда Гиммелькумов стал мысленно приказывать девушке не смотреть на него. Это тоже не помогло.

Гиммелькумов искал внутреннюю идею, чтобы на всю жизнь погрузиться в неё. Приятно быть в одном пункте как бы сумасшедшим. Всюду и во всём видит такой человек свой пункт. Всё на его мельницу. Всё имеет прямое отношение к любимому пункту.

Вдруг страшная жадность охватила Гиммелькумова. Но на что распространялась эта жадность, было непонятно. Гиммелькумов повторял правила о переносе слов и долго размышлял о буквах ств, которые не делятся. «Ныне я очень жадный»,– говорил сам себе Гиммелькумов. Его кусала блоха, он чесался и раскладывал в уме слово «естество» для переноса с одной на другую строчку.

1933 год

Даниил Иванович Хармс

Вот какое странное происшествие случилось в трамвае №3.

Дама в коленкоровом пиджаке уронила на пол вагона 10 коп. Гражданин, стоявший вблизи от дамы, нагнулся за монетой и вдруг превратившись в свинью помчался на площадку.

Пассажиры, ехавшие в этом вагоне, были страшно поражены. И даже один старичок сказал, обращаясь ко всем и мигая при этом своими голубыми глазами:

– Вот так каша! Это шущее хулиганство!

август 1934 года

Даниил Иванович Хармс

У дурака из воротника его рубашки торчала шея, а на шее голова. Голова была когда-то коротко подстрижена. Теперь волосы отросли щеткой. Дурак много о чем-то говорил. Его никто не слушал. Все думали: Когда он замолчит и уйдет? Но дурак ничего не замечая продолжал говорить и хохотать.

Наконец Ёлбов не выдержал и, подойдя к дураку, сказал коротко и свирепо: «Сию же минуту убирайся вон.» Дурак растерянно смотрел вокруг, не соображая что происходит. Ёлбов двинул дурака по уху. Дурак вылетел из кресла и повалился на пол. Ёлбов поддал его ногой и дурак, вылетев из дверей, скатился с лестницы.

Так бывает в жизни: Дурак дураком, а ещё чего-то хочет выразить. По морде таких. Да, по морде!

Куда бы я ни посмотрел всюду эта дурацкая рожа арестанта. Хорошо бы сапогом по этой морде.

август 1934 года

Даниил Иванович Хармс

Шура, Коля и Федя сломали дверь и громко смеялись своей забаве. Но вот пришел сам математик и выдрал их ремнем. Сколько тут было крика и шума! Из Вены приехала Мария Абрамовна и долго ворчала, узнав как тут, без нее, вели себя молодые люди. Но это неверно, ибо молодые люди всегда хотят кому-нибудь насолить и все делают очень быстро. А к старости все дела замедляются. Не от лени, а именно от старости. Но уж лучше, когда от лени. А когда старый человек начнет что-нибудь рассказывать, это всегда длится очень долго и рассказ конца не имеет. Только какой-нибудь случай заставляет замолчать старого человека. Пароходы идут на Елагин остров.

июль 1933 года

Даниил Иванович Хармс

Антон Антонович сбрил себе бороду и все его знакомые перестали его узнавать.

«Да как же так,– говорил Антон Антонович,– ведь это я, Антон Антонович. Только я себе бороду сбрил».

«Ну да» – говорили знакомые.– У Антон Антоновича была борода, а у вас ее нету».

«Я вам говорю, что и у меня была борода, да я ее сбрил», говорил Антон Антонович.

«Мало ли у кого раньше борода была»' – говорили знакомые.

«Да что же это в самом деле,– говорил разозлясь Антон Антонович – Кто же я тогда по-вашему?»

«Не знаем,– говорили знакомые.– Только вы не Антон Антонович».

Антон Антонович растерялся и не знал, что ему делать. Он пошел в гости к Наскаковым, но там его встретили с удивленными лицами и спросили: «кого вам нужно?».

«Мне вас нужно Марусенька!– сказал Антон Антонович.– Неужели вы меня не узнаёте!»

«Нет,– скачала Маруся Наскакова с любопытством.– Подождите, может быть, я вас видела у Валентины Петровны?»

«Да что вы Маруся!– сказал Антон Антонович.– Ну посмотрите на меня хорошенько. Узнаёте?»

«Подождите, подождите… Нет, я не могу вспомнить кто вы,» – сказала Маруся.

«Да я Антон Антонович!– сказал Антон Антонович.– Теперь узнали?»

«Нет,– сказала Маруся,– вы надо мной шутите».

середина 1930-х годов

Даниил Иванович Хармс

Василий Антонович вышел из дома, купил себе шляпу и отправился в Летний Сад. Гуляя в Летнем Саду, Василий Антонович потерял свои часы. Сильно опечаленный этим, Василий Антонович повернул к дому, но по дороге промочил ноги и пришел домой со страшной зубной болью. Василий Антонович разделся и лег в кровать. Но зубная боль не давала ему заснуть. Василий Антонович решил принять аспирин, да по ошибке принял салол.

И так промучившись всю ночь, Василий Антонович встал на другой день утром с одутловатым лицом.

середина 1930-х годов

Даниил Иванович Хармс

Иван Федорович пришел домой. Дома ещё никого не было. Кот по имени Селиван сидел в прихожей на полу и что-то ел.

– Ты что это ешь?– спросил кота Иван Федорович.

Кот посмотрел на Ивана Федоровича, потом на дверь, потом в сторону и взяв что-то невидное с полу начал опять есть.

Иван Федорович прошел на кухню мыть руки.

В кухне на плите лежала маленькая черненькая собачка по имени Кепка. Иван Федорович любил удивить людей и некоторые вещи делал шиворот-навыворот. Он нарочно приучил кота Селивана сидеть в прихожей, а собаку Кепку лежать на плите.

– Что, Кепка? лежишь?– сказал Иван Федорович намылив руки. Кепка на всякий случай села и оскалила правый клык, что означало улыбку.

первая половина 1930-х годов

Даниил Иванович Хармс

Несовершенные подарки, это вот какие подарки: например, мы дарим имениннику крышку от чернильницы, А где же сама чернильница? Или дарим чернильницу с крышкой. А где же стол на котором должна стоять чернильница? Если стол уже есть у именинника, то чернильница будет подарком совершенным. Тогда, если у именинника есть чернильница, то ему можно подарить одну крышку и это будет совершенный подарок. Всегда совершенными подарками будут украшения голого тела, как-то ко'льца, браслеты, ожерелья и т. д. (считая конечно, что именинник не калека), или такие подарки, как например палочка, к одному концу которой приделан деревянный шарик, а к другому концу деревянный кубик. Такую палочку можно держать в руке или, если ее положить, то совершенно безразлично куда. Такая палочка больше ни к чему не пригодна.

Предположим что какой-нибудь, совершенно голый квартуполномоченный решил обстраиваться и окружать себя предметами. Если он начнет с стула, то к стулу потребуется стол, к столу лампа, потом кровать, одеяло, простыни, комод, белье, платье, платяной шкап, потом комната, куда все это поставить и т.д. Тут в каждом пункте этой системы, может возникнуть побочная маленькая система-веточка: на круглый столик захочется положить салфетку, на салфетку поставить вазу, в вазу сунуть цветок. Такая система окружения себя предметами, где один предмет цепляется за другой – неправильная система, потому что, если в цветочной вазе нет цветов, то такая ваза делается бессмысленной, а если убрать вазу, то делается бессмысленным круглый столик, правда, на него можно поставить графин с водой, но если в графин не налить воды, то рассуждение к цветочной вазе остается в силе. Уничтожение одного предмета нарушает всю систему. А если бы голый квартуполномоченный надел бы на себя кольца и браслеты и окружил бы себя шарами и целлулоидными ящерицами, то потеря одного или двадцати семи предметов не меняла бы сущности дела. Такая система окружения себя предметами – правильная система.

Один как обычно невысокого полета французский писатель, а именно Альфонс Доде, высказал неинтересную мысль, что предметы к нам не привязываются, а мы к предметам привязываемся. Даже самый бескорыстный человек потеряв часы, пальто и буфет, будет сожалеть о потере. Но даже, если отбросить привязанность к предметам, то всякий человек потеряв кровать и подушку, и доски пола, и даже более или менее удобные камни, и ознакомившись с невероятной бессонницей, начнет сожалеть о потере предметов и связанного с ними удобства. Поэтому уничтожение предметов собранных по неправильной системе окружения себя предметами, есть – неправильное уничтожение предметов вокруг себя, Уничтожение же вокруг себя всегда совершенных подарков, деревянных шаров, целлулоидных ящериц и т. д. более или менее бескорыстному человеку не доставит ни малейшего сожаления. Правильно уничтожая вокруг себя предметы, мы теряем вкус ко всякому приобретению.

Всякому человеку свойственно стремиться к наслаждению, которое есть всегда либо половое удовлетворение, либо насыщение, либо приобретение. Но только то, что не лежит на пути к наслаждению, ведет к бессмертию. Все системы ведущие к бессмертию в конце концов сводятся к одному правилу: постоянно делай то чего тебе не хочется, потому что всякому человеку постоянно хочется либо есть, либо удовлетворять свои половые чувства, либо что-то приобретать, либо все, более или менее, зараз. Интересно, что бессмертие всегда связано со смертью и трактуется разными религиозными системами либо как вечное наслаждение, либо как вечное страдание, либо как вечное отсутствие наслаждения и страдания.

Прав тот кому Бог подарил жизнь как совершенный подарок.

14 февраля 1939 года

Чел. Статья глупая.

Хармс

Даниил Иванович Хармс

Слушал Гиллельса.

Программа его концерта была плохая, безвкусная и плохо подобранная. Большинство вещей, с нашей точки зрения, Гиллельс исполнял неправильно.

Так, сонату Скарлатти он старался исполнить бесстрастно (что хорошо), но исполнял ее слишком тихо, шепотом, получилась некоторая задумчивость, а потому возникли какие-то чувства (что плохо). Нам думается, что Скарлатти надо исполнять значительно громче и с некоторым блеском, в таком исполнении, думается нам, и чувства будет меньше.

Кроме того, Гиллельс, исполняя Скарлатти, часто задевал соседние ноты и потому играл нечисто.

Потом Гиллельс сыграл две вещи Брамса. Об этом мы воздержимся сказать что-либо. Потом он исполнил два шубертовских экспромта. Может быть он сыграл их и хорошо, но как-то тускло.

Потом он исполнил Бетховена-Листа фантазию, «Афинские Развалины». Эта вещь совершенно изгажена Листом. Выбор ее для исполнения не говорит в пользу Гиллельса.

Во втором отделении он исполнил две вещи Шопена, Балладу и Полонез. Тут-то и обнаружилось смутное понимание Гиллельса. Единственно чем он отметил Шопена, это задумчивостью своего исполнения,

С нашей точки зрения, для правильного исполнения Шопена необходимо понять три важных фазы в каждом его произведении. Эти фазы мы называем:

1. Накопление

2. Отсекание

3. Вольное дыхание.

У нас нет под рукой Баллады и потому мы рассмотрим сходную с ней 13-ю мазурку op. 17 №4. Мы будем указывать порядковые номера тактов.

Первые четыре такта мы назовем настройкой, особенно 4-ый такт, который определяет весь тон мазурки, как бы недописанной и потому импрессионистической.

С 5-го такта начинается первое накопление. Левая рука остается в верхнем своем положении, нажимая различные трезвучия, кроме тонического (a-moll). На 13-ом такте левая рука ударяет нижнее ля, впервые опускаясь вниз и касаясь основного тона. Накопление ещё не кончено, т. к. правая рука проделывает в это время довольно сложную быструю фигуру в триолях, где основной тон ля пролетает в восьмых и, сейчас же, в 14-ом такте накопление продолжается; левая рука опять сгущается в своих верхних пределах, и вдруг, в 19-ом такте, происходит быстрая подготовка к разрешению: правая рука делает максимальный взлет (верхнее do), а левая – максимальный спуск (нижнее mi) и в 20-м такте наступает полное разрешение (правая рука держит тонику все 3/4, а левая нажимает нижнее ля и тоническое трезвучие) и первое накопление заканчивается. Но с 21-го такта начинается новое накопление, почти совершенно такое же как и первое, разница едва заметная. И вот это-то незначительное отклонение (сравни такты 7-ой с 23-им, 13-ый с 20-ым и 15-ый с 32-ым), но гениально правильно найденное и создает драгоценную «небольшую погрешность».[13]

И вот тут-то, на 37-ом такте, заканчивается фаза накопления и начинается новая фаза, известная некоторым композиторам, а в особенности Шопену,– это фаза отсекания.

Смысл этой фазы примерно тот же, что и в площадках лестницы: во-первых дать некоторый отдых, а во-вторых, если это нужно, сделать поворот. Обыкновенно рассказывая о фазе накопления, человек мягко сгибает ладони и несколько раз сближает их друг с другом, описывая в воздухе полукруги, фазу отсекания человек изображает так: он, твердо выпрямленными ладонями, рассекает по диагоналям воздух перед собой, в разных направлениях.

Мы думаем, что и при исполнении Шопена, фазу отсекания надо играть более твердой рукой, чем фазу накопления.

Отсеканием служит некая повторяющаяся музыкальная фигура, изображаемая при словесном рассказе твердой ладонью, которой рассказчик рубит перед собой в разных направлениях.

В 13-ой мазурке этим ударом ладони соответствуют музыкальные ходы вниз (такты 38 и 39-ый, 40 и 41, 42 и 43).

Например такты 36-ой и 39-ый:

Надо очень отчетливо и искусно отделить при исполнении фазу отсекания от фазы накопления.

В 13-ой мазурке, после отсекания, опять идет накопление с 46-го по 61-ый такт. Дается опять новый вариант накопления, объединяющий I и II варианты, но, вместе с тем, разнящий от них небольшой погрешностью.

И вот, к концу III накопления, слушатель вдруг понимает, что накопление, собственно говоря, и не прекращалось, и, что его так много, что дыхание спирается. Слушатель окончательно пресыщен накоплением. И вот тут-то Шопен оставляет эту фазу и переходит к фазе вольного дыхания.