- Большая честь для нас, Николай Михайлович, - иронизировал кто-то из членов миссии. - В этот клуб нет доступа даже молодым консерваторам.
В большом зале находились пожилые джентльмены.
Надев пенсне, висевшие на шнурках, они начали рассматривать представителей миссии.
Александер представил нас, поочередно подводя то к одной, то к другой группе консерваторов. Последовали поклоны, учтивые слова. Теперь уж не могу перечислить всех:
в зале было человек восемьдесят. Запомнились Уркваит, Детердинг, Биркенхед, Хикс, Саймон, Галифакс, Хор. Словом, это был тот самый синклит, который совсем недавно проводил политику "умиротворения" с Гитлером. Думаю, что им искренне хотелось потолковать со "странными большевиками", а заодно выудить какую-нибудь информацию, с тем чтобы использовать ее против правительства Черчилля - Идена. Не сомневаюсь, что одной из причин этого приглашения была и мода на нас, советских людей.
После обмена любезностями раскрылась дверь в банкетный зал. Нас пригласили к столу.
В стране была уже введена карточная система. Но, разумеется, этого клуба она не коснулась: ведь здесь, зримо или незримо, присутствовала старая аристократическая Англия, ее представители, все еще оказывающие определенное влияние в парламенте и прочих политических кругах.
Вначале все шло гладко. Пили за победу союзного оружия, за русских гостей, за храбрость русского солдата. Но постепенно протокольная сдержанность стала таять, разговор перешел в открытую дискуссию как по общим политическим, так и военным вопросам. Разумеется, правые консерваторы не хотели понимать правительство Черчилля, его намерение оказывать СССР экономическую и военную помощь. Мы же старались разбить доводы наших оппонентов.
Короче говоря, спор приобретал все более острый характер.
И вот гостеприимные хозяева начали бросать реплики с тем или иным намеком. И хотя беседа велась вежливо, изобиловала шутками и остротами, подтекст реплик был очевиден: правые консерваторы как огня боялись победы русских, усиления влияния коммунистов в послевоенном мире.
Мы, конечно, разъясняли цель антифашистской борьбы народов. А на шутки отвечали шутками.
Пришла пора расходиться. Но тут встал Александер и сердито бросил:
- Джентльмены! Вот вы сидите здесь и спокойно распиваете коньяк и виски. А между тем на полях России льется кровь. Опа льется и за будущее Великобритании. Вы называете себя патриотами, но не ударили палец о палец для общей победы. Чем разглагольствовать о политике, лучше бы сделать пожертвования для советского Красного Креста...
Старцы были изрядно смущены обвинением в их адрес и полезли в карманы за чековыми книжками. Встреча приняла неожиданный оборот. За каких-то четверть часа взносы составили солидную сумму. Возможно, щедрость хозяев объяснялась изрядной дозой принятых горячительных напитков.
Александер встал и, взмахом рук приглашая всех поддержать его, запел "Интернационал".
- "Вставай, проклятьем заклейменный..."- загремел его голос.
Вот уж, действительно, такого прецедента в истории этого клуба не было! "Интернационал", да еще в исполнении кого - первого лорда адмиралтейства!
Между тем старые консерваторы, не разобравшись, какое произведение звучит за их столом, начали было подтягивать Александеру. Но потом один за другим смущенно смолкли.
Чтобы нас не обвинили в красной пропаганде, мы, поблагодарив хозяев, поспешили к своим машинам.
5. СОГЛАШЕНИЕ О ПОСТАВКАХ
Продолжим, однако, рассказ о первом годе войны.
Пока мы врастали в английскую почву и старались сориентироваться в обстановке, произошло несколько событий, ставших вехами на пути создания антигитлеровской коалиции. В конце июля советник президента Рузвельта Гарри Гопкинс выехал в Москву. Перед этим он побывал в Лондоне, где совместно с членами английского правительства и военными руководителями вырабатывались общие планы ведения войны на ближайшее будущее. И посол Майский, и я были в курсе этих переговоров. Разумеется, в той мере, в какой нас информировал Иден.
Главное, что беспокоило союзников в это труднейшее для нашей страны время, - сумеет ли Советский Союз выстоять, принимая на себя удары гитлеровских армий. Нам было известно, что сам Черчилль придерживался по данному вопросу отнюдь не оптимистической точки зрения. Однако были и такие члены кабинета, как, например, лорд Бивербрук, которые считали, что Советский Союз не только продержится длительное время, но и в конце концов нанесет поражение Германии. Более того, Бивербрук был убежден, что СССР единственная сила в мире, способная покончить с гитлеризмом. Он решительно настаивал на немедленной помощи России, с чем выступал открыто.
Мы понимали, насколько важен визит Гопкинса в нашу страну, сколь многое зависит от той информации, которую он доложит по возвращении своему президенту. Америка к тому времени стояла в стороне от схватки на европейском континенте. А ведь эта страна располагала огромными военными ресурсами и могла бы оказать нам более значительную помощь, чем Великобритания.
Не буду подробно останавливаться на переговорах Гопкинса в Советском Союзе: они широко известны по книге Роберта Шервуда "Рузвельт и Гопкинс". Для нас важно подчеркнуть, что Гопкинс не заметил в Москве никаких признаков растерянности или уныния, хотя к моменту его визита (конец июля) Красная Армия вынуждена была вести тяжелые бои, временно оставляя противнику огромные территории. Беседы с главой Советского правительства убедили Гопкинса, что Советский Союз готовится к длительной и упорной борьбе и преисполнен решимости разгромить Гитлера.
Как известно, Гопкинс пользовался безграничным доверием Рузвельта, поэтому его доклад сыграл определенную роль в подготовке трехсторонних переговоров в Москве с участием Сталина, Бивербрука и Гарримана. Эти переговоры открылись 29 сентября - ровно за сутки до начала "решительного" наступления немцев на Москву.
И посольство, и наша миссия еще задолго до начала переговоров всячески наседали на английское правительство, побуждая его от деклараций перейти к конкретным деловым шагам. 26 августа мы с Майским попросили свидания с Иденом. Не играть в дипломатические прятки, а вести разговор начистоту - с таким настроем прибыли мы в Форин оффис. Обрисовав ситуацию на советско-германском фронте, посол напомнил английскому министру, что вот уже десять недель Советский Союз ведет войну один на один с фашистской Германией, а наши британские союзники заняли позицию сторонних наблюдателей.
- Но наша авиация, - возразил Иден,- с каждым днем наращивает бомбовые удары по жизненно важным центрам Германии.
- Не спорю,- сказал Майский, - это имеет какое-то значение, но самое минимальное. Разве бомбардировки способны оказать серьезное влияние на Восточный фронт? Мы находимся в смертельной схватке с общим злейшим врагом. Нужно объединить все наши силы, все ресурсы. А как обстоят дела в действительности? - Майский обратился ко мне: - Что сделано, Николай Михайлович, нашим британским союзником по линии военной помощи?
Я открыл папку с заранее заготовленными документами.
- Вот, пожалуйста. Мы просили военное ведомство Великобритании дать нам шестьдесят супербомб. Посмотрите, сколько бумаги мы истратили на переписку! И все, что мы имеем на сегодняшний день, - это обещание передать нам шесть бомб! Я уже не говорю о втором фронте...
Министр иностранных дел был явно смущен моим сообщением, но тем не менее вместо конкретных деловых обещаний он, как обычно в таких случаях, стал говорить о героизме русского народа, о том, какое восхищение вызывает эта борьба у англичан.
Беседа перешла на тему о предстоящих московских переговорах. Иден заметил, что именно на этой встрече союзников будут урегулированы все вопросы взаимопомощи. Мы же с Майским настаивали на том, чтобы наш британский союзник уже сейчас, не теряя времени, внес свой вклад в дело борьбы с гитлеризмом. В конце концов Иден обещал переговорить с Черчиллем. И действительно, через несколько дней он пригласил нас с Майским и с явным удовлетворением сообщил, что Черчилль решил сделать "подарок"
Красной Армии - немедленно отправить на советский фронт 200 истребителей "харрикейн". Вероятно, Иден ждал от нас восторгов по этому поводу, но наша реакция была довольно сдержанной. Конечно, как говорится, дорог не подарок - дорога любовь, но мы-то прекрасно понимали, что эти 200 истребителей на советско-германском фронте не сделают погоды. Кстати замечу, что советская авиапромышленность в июле 1941 года дала фронту 1807 самолетов.
Их производство продолжало нарастать.
Да, нам не удалось добиться от английского правительства ничего существенного. Нужен был второй фронт. Но всякий раз, как только мы заводили разговор на эту тему, Идеи давал понять, что о высадке не может быть и речи.
Однако наш нажим тем не менее Москва одобрила. Неожиданно мы получили телеграмму от Сталина, который нашел наш демарш своевременным и крайне необходимым. Обрадованные этим поощрением, мы попросили Сталина обратиться к Черчиллю с личным посланием и поставить перед ним вопрос об открытии второго фронта во Францпи и о снабжении Красной Армии вооружением и военными материалами. И хотя понимали, что даже обращение Сталина вряд ли сможет принести какие-то положительные результаты, мы считали, что чем чаще мы будем давить на англичан по поводу открытия второго фронта, тем ощутимее получим результаты по второму вопросу - о поставках военной техники.
4 сентября пришло второе послание И. В. Сталина У. Черчиллю. Майский немедленно связался с премьер-министром, и тот назначил ему встречу на 10 часов вечера. На этой встрече мне присутствовать не довелось, поэтому позволю себе сослаться на воспоминания Майского [См.: Майский И. М. Воспоминания советского посла. Войпа 1939-1943. М., 1965, с. 170-171.].
"Черчилль принял меня в своем официальном кабинете, где обычно происходили заседания правительства. Он был в вечернем смокинге, с неизменной сигарой в зубах. Около премьера за длинным столом, крытым зеленым сукном, сидел Иден в легком темно-сером костюме. Черчилль исподлобья посмотрел на меня, пыхнул сигарой и по-бульдожьи буркнул:
- Приносите хорошие вести?
- Боюсь, что нет, - ответил я и подал премьеру послание И. В. Сталина.
Черчилль вытащил послание из конверта и, надев очки, стал быстро его читать. Читал он то молча, то вполголоса, иногда останавливаясь и как будто бы продумывая отдельные слова и фразы. Я сидел по другую сторону стола и внимательно следил за его реакцией. Черчилль читал вполголоса:
- "Приношу благодарность за обещание, кроме обещанных раньше 200 самолетов-истребителей, продать Советскому Союзу еще 200 истребителей".
Когда Черчилль произнес слово "продать", правая бровь у него удивленно поднялась. Я это мысленно отметил, но никаких выводов отсюда пока еще не сделал.
Целее Черчилль молча пробежал несколько строк и опять вполголоса прочитал:
- "...Относительная стабилизация на фронте, которой удалось добиться недели три назад, в последние недели потерпела крушение вследствие переброски на восточный фронт свежих 30-40 немецких пехотных дивизий и громадного количества танков и самолетов, а также вследствие большой активизации 20 финских дивизий и 26 румынских дивизий.
Немцы считают опасность на Западе блефом и безнаказанно перебрасывают с Запада все свои силы на Восток...
В итоге мы потеряли больше половины Украины и, кроме того, враг оказался у ворот Ленинграда...
Все это привело к ослаблению нашей обороноспособности и поставило Советский Союз перед смертельной угрозой.
Здесь уместен вопрос: каким образом выйти из этого более чем неблагоприятного положения?"
Черчилль остановился, подумал и затем вполголоса продолжал:
- "Я думаю, что существует лишь один путь выхода из такого положения: создать уже в этом году второй фронт где-либо на Балканах или во Франции, могущий оттянуть с восточного фронта 30-40 немецких дивизий, и одновременно обеспечить Советскому Союзу 30 тысяч тонн алюминия к началу октября с. г. и ежемесячную минимальную помощь в количестве 400 самолетов и 500 танков (малых или средних)" [Переписка Председателя Совета Министров СССР..., т. 1, с. 28-29.].
Как мне потом рассказывал Майский, послание Сталина произвело на Черчилля сильное впечатление. Воспользовавшись этим, Майский снова поднял вопрос о высадке десанта на севере Франции. По этому поводу у него с премьер-министром состоялся резкий разговор, который, однако, не дал никаких результатов. Черчилль ссылался на то, что Великобритания якобы пока не может форсировать ЛаМанш. Что касается военного снабжения, то здесь Черчилль оказался более сговорчивым. По этому вопросу утром 5 сентября он собрал совещание начальников штабов и экспертов. Насколько я понял, Черчилль при ответе Сталину хотел опереться на коллективное мнение, на мнение специалистов.
Я сидел за длинным столом и внимательно слушал начальников штабов. Смысл их выступлений сводился к тому, что Великобритания в настоящее время не в состоянии открыть второй фронт ни во Франции, ни на Балканах.
Потом речь пошла о военных поставках. Тут союзники, можно сказать, порадовали нас. Они заявили, что смогут удовлетворить всю заявку Советского правительства - наполовину за счет ресурсов Великобритании, наполовину за счет США. Переговоры по этому вопросу с Соединенными Штатами англичане брали на себя. Главный результат нашего нажима заключался в том, что англичане согласились начать поставки немедленно, не дожидаясь открытия трехсторонних переговоров в Москве.
После того как совещание закончилось, с Иденом в его кабинете остались только мы с Майским. Иван Михайлович повел разговор об условиях продажи вооружения и материалов. Тут впервые было произнесено слово "ленд-лиз".
Наш посол убедительно доказывал Идену, что такая форма продажи в интересах самой Великобритании, что если Советский Союз будет платить наличными, то это ограничит его возможности закупок. Иден обещал, что посоветуется с Черчиллем. И действительно, уже на следующий день он пригласил нас в Форин оффис и заявил, что Черчилль не возражает против того, чтобы все поставки вооружения и стратегических материалов в Советский Союз велись по системе ленд-лиза. О результатах наших переговоров мы немедленно сообщили в Москву, где наши действия с Майским были одобрены.
А вскоре (29 сентября) начались московские переговоры союзных держав. Это, по сути дела, была первая трехсторонняя конференция, обсуждавшая актуальные проблемы англо-американо-советского сотрудничества и принявшая важные практические решения. На заключительном заседании В. М. Молотов, Аверелл Гарриман и лорд Бивербрук подписали протокол о поставках. На том же заседаний было согласовано коммюнике об итогах конференции.
В коммюнике говорилось, что конференция представителей трех великих держав - СССР, Великобритании и Соединенных Штатов Америки - "успешно провела свою работу, вынесла важные решения в соответствии с поставленными перед нею целями и продемонстрировала полное единодушие и наличие тесного сотрудничества трех великих держав в их общих усилиях по достижению победы над заклятым врагом всех свободолюбивых народов".
Потом, когда Майский ознакомил меня с протоколами Московской конференции, я с радостью подумал, что в дело укрепления союзнических отношений внесены и наши усилия - советского посла и военной миссии в Лондоне.
Итак, соглашение о поставках вступило в силу. Был определен и порядок расчета за боевую технику и военные материалы, поставляемые в СССР,система ленд-лиза. Договоренность по этим вопросам знаменовала собой начало важного этапа союзнических отношений.
Правда, потом мы увидим, что обязательства союзников о поставках не всегда выполнялись, а если и выполнялись, то под большим нажимом, особенно в первое время, когда наши оборонные заводы эвакуировались на восток и советские войска испытывали острый недостаток в самолетах и танках. Увидим, что в дни Московской битвы поставки союзников существовали только в протоколах, а не на передовых позициях, что эта величайшая битва была выиграна Советским Союзом целиком и полностью за счет собственных ресурсов. Не поступит английское и американское вооружение и под Сталинград.
Между тем о помощи Советскому Союзу по ленд-лизу непомерно много говорится в буржуазной прессе на Западе. О значении поставок спорят там историки, военные и политические деятели. Иные утверждают, что без помощи союзников мы никогда не выиграли бы войны, что ленд-лиз чуть ли не спас нашу страну. Но это по меньшей мере смешно! Должен сказать, что для пас, советских людей, очевидцев и участников тех событий, предельно ясно: снабжая СССР техникой и военными материалами, союзники помогали не столько нам, сколько самим себе, ибо на русских полях шла битва не только за независимость Советской Родины, по и за спасение Англии и США, за разгром злейшего врага всего человечества - гитлеровского фашизма.
В этой и последующих главах я на конкретных фактах покажу, что поставки союзников не играли, да и не могли играть доминирующей роли.
Кстати замечу, что такой же точки зрения придерживались в годы войны политические деятели Англии и США.
Это уже теперь находятся люди, которые по спекулятивным соображениям вносят путаницу в совершенно ясный вопрос. Сошлюсь на двух политических деятелей военного времени, достаточно компетентных, которых к тому же нельзя заподозрить в излишней симпатии к Советскому Союзу. Премьер-министр Великобритании Э. Бевин сразу же после войны сказал: "Вся помощь, какую мы могли оказать, невелика, если сравнить ее с титаническими усилиями советского народа. Наши внуки, сидя за своими учебниками истории, будут думать о прошлом, полные восхищения и благодарности перед героизмом великого русского народа" [Цит. по: Вер т А. Россия в войне 1941-1945. Пер. с англ. М., 1967, с. 25.].
Или вот оценка ленд-лиза, данная Г. Гопкинсом, личным представителем президента США, сразу же после войны:
"...мы никогда не считали, что наша помощь по ленд-лизу является главным фактором в советской победе над Гитлером на Восточном фронте. Она была достигнута героизмом и кровью русской армии" [Шервуд Р. Рузвельт и Гопкинс. Глазами очевидца. Пер. с англ. М., 1958, т. 2, с. 626].
Сказано коротко, но объективно.
Вернувшись в Лондон, Бивербрук представил Черчиллю записку, в которой изложил свои доводы в пользу открытия второго фронта. Примечательно, что Бивербрук делал это не потому, что питал симпатии к Советской стране. Нет, он понимал, что создание второго фронта в Европе отвечало бы национальным интересам Англии, что ее судьба решается именно теперь и прежде всего благодаря усилиям советского народа, его доблестной армии.
В записке Бивербрук подверг суровой критике британскую стратегию, которая строилась на планах далекого будущего и не учитывала серьезных, драматических обстоятельств текущего момента. Он был подробно посвящен в планы английского правительства и осуждал его медлительность с высадкой десанта на территорию Франции. Причем возможностей английской экономики лучше Бивербрука, пожалуй, никто не знал. Тем более авторитетно было для нас его заявление. "Сегодня, - писал он, - есть только одна военная проблема - как помочь России. Однако по этому вопросу начальники штабов довольствуются разговорами о том, что ничего сделать нельзя. Они указывают на трудности, но ничего не предлагают для преодоления их.
Нелепо утверждать, что мы ничего не можем сделать для России. Мы можем, как только мы решим пожертвовать долгосрочными проектами и общей военной концепцией, которая, хотя ее все еще лелеют, окончательно устарела в тот день, когда на Россию было совершено нападение".
Лорд Бивербрук высказал мнение, которое потом, в сорок четвертом, во время высадки союзных войск в Нормандии, целиком и полностью подтвердилось.
"Сопротивление русских, - продолжал он в той же записке, - дает нам новые возможности. Оно, вероятно, отвлекло от Западной Европы немецкие войска и на время воспрепятствовало наступательным действиям держав оси на других театрах возможных операций. Оно создало почти революционную ситуацию во всех оккупированных странах и открыло 2 тысячи миль побережья для десанта английских войск.
Однако немцы могут безнаказанно перебрасывать свои дивизии на Восток именно потому, что наши генералы до сих пор считают континент запретной зоной для английских войск, а восстание, когда оно произойдет, будет рассматриваться как преждевременное и даже как несчастье, потому что мы не готовы к нему.
Начальники штабов хотели бы, чтобы мы ждали, пока на последнюю гетру не будет пришита последняя пуговина, и лишь тогда предприняли наступление. Они игнорируют нынешнюю благоприятную возможность" [Шервуд Р. Рузвельт и Гопкиис. Глазами очевидца, т. 1, с. 613.].
Сейчас я не вдаюсь в различие взглядов между Черчиллем и Бивербруком. Мне хотелось бы передать состояние общественного мнения Великобритании в те дни. Правительство испытывало давление со всех сторон. Почти все трезвые, здравомыслящие люди, не зараженные ядом антисоветизма, склонялись к тому, чтобы оказывать более активное общее противодействие Гитлеру. К числу людей, немало способствовавших советско-английскому сближению, относился, например, Стаффорд Криппс. Осенью 1941 года он сообщал из Москвы: "Очевидно, что, если мы сейчас же, в последний возможный момент, не сделаем какого-то сверхчеловеческого усилия, русский фронт потеряет для нас всякое значение не только на ближайшее время, но, может быть, и навсегда. Мы весьма неудачно считали, что война, ведущаяся здесь, не имеет к нам никакого отношения...
Я еще раз подчеркиваю, как жизненно важно для нас сейчас приложить максимум усилий для оказания помощи на этом фронте, коль скоро мы хотим, чтобы он был эффективным" [Ци1. по: Батлер Дж., Гуайер Дж. Большая стратегия. Пер.с англ. М., 1967, с. 163-104].
Опять же отбросим в сторону трагические ноты донесения посла, которые, кстати, не произвели на Черчилля никакого впечатления. Для нас было важно, что идея второго фронта имеет в английских правительственных кругах своих приверженцев.
В адрес советского посольства в Лондоне поступало множество писем, в которых рядовые англичане выражали свою солидарность с советским народом и Красной Армией. И еще поступали денежные переводы. На скромную сумму каждый по 5-10 фунтов. Эти переводы красноречивее любых слов говорили о настроении англичан. Они жертвовали деньги из личных, порой очень скромных сбережений в фонд Красной Армии, ибо знали, что только она способна разгромить гитлеровские полчища.
Были и другие формы выражения симпатии к нам, советским людям. Например, мы приезжали на завод, и сотни людей окружали машину, приветствовали нас, пожимая нам руки через открытое стекло кабины, скандируя: "Да здравствует Россия! Да здравствует Красная Армия!"
Однажды мне пришлось присутствовать на заседании палаты Общин. Помню, как член парламента Клемент Дэвис горячо говорил: "Палата только что возобновила свою работу после каникул, и я совершенно уверен, что достопочтенные члены палаты встречались со своими избирателями.
Я бросаю вызов любому члену палаты - кто сможет отрицать, что первый из заданных нам вопросов был: "Что мы собираемся делать, чтобы помочь России? Знаете ли вы о том, когда мы сделаем что-нибудь?" Задают и такой вопрос: "Когда же начнется война на втором фронте?" [Цит. по: Кулиш В. М. История второго фронта. М., 1971, с. 86.]
Парламентарий констатировал, что именно эти вопросы волнуют английский народ.
Знал ли Черчилль о настроении английской общественности? Судя по его мемуарам, знал. Он писал, что жена говорила ему о растущем беспокойстве и огорчениях народа в связи с тем, что Англия не оказала военной помощи Советскому Союзу. Но, продолжал он, "я сказал ей, что о втором фронте не может быть и речи и единственное, что мы будем в состоянии сделать в течение долгого времени,- это посылать в большом количестве все виды снабжения" [Там же].
Посмотрим, как обстояло дело со снабжением в конце 1941 года.
В первое время, когда англичане не верили в то, что мы выстоим, они пытались действовать по принципу: на тебе, боже, что нам негоже. Как-то я узнал, что вместо новых "харрикейнов" союзники отгрузили нам партию самолетов, уже прошедших капитальный ремонт. Что делать? Первый год каждая машина на фронте нужна дозарезу. И я скрепя сердце решил: лучше хоть что-нибудь, чем ничего. Но, думаю, это в первый и последний раз. И вдруг мне сообщают, что на транспорты, идущие очередным конвоем, опять погружены самолеты из капитального ремонта. Оказывается, торгпред Борисенко без моего ведома сделал уступку англичанам. Потом он оправдывался:
- Товарищ адмирал, вы ведь разрешали!
- То было исключением. Ремонтированную технику впредь не принимать.
Не совсем уверенный, что торгпред меня послушает, я на всякий случай дал телеграмму в Наркомат внешней торговли. А. И. Микоян в весьма энергичных выражениях подтвердил мое распоряжение, и с тех пор установленное правило - принимать только новую технику - стало железным законом.
После длительной волокиты со стороны чиновников и сопротивления первого морского лорда адмирала Паунда и командующего флотом метрополии адмирала Тови была налажена наконец конвойная служба. Это удалось опять же благодаря помощи лорда Бивербрука.
Первый конвой из Англии к нам на север вышел в августе 1941 года, всего же к весне 1942 года было отправлено двенадцать конвоев. Конвои, шедшие на восток, назывались "PQ" (например, "PQ-12") - по инициалам офицера оперативного управления адмиралтейства капитана 3 ранга P. Q. Edwards, занимавшегося в то время конвойными операциями. Возвращающийся обратно из Архангельска и Мурманска конвой обозначался "QP" (соответственно "QP-12").
Надо сказать, что из 103 судов, входящих в состав этих 12 конвоев, погибло одно-единственное. Оно было потоплено немецкой подводной лодкой, впервые появившейся в Арктике.
В тех случаях, когда то или иное судно было недогружено, конвойные офицеры докладывали мне. И тогда приходилось нажимать на дипломатические педали. Однажды я узнал об особо крупной недогрузке и обратился с жалобой к Бивербруку.
- Адмирал, - сказал он мне, - если через три дня не будет все в порядке, можете обругать меня самыми страшными ругательствами, какие только существуют в русском языке.
Но прибегать к столь сильному средству мне не пришлось. Конвойный офицер доложил, что все транспорты конвоя загружены по норме!
Бивербрук, как всегда, был точен и оперативен.
Казалось бы, союзные конвои пошли. Однако объем перевозок далеко не обеспечивал выполнения намеченных поставок. Чтобы не быть голословным, приведу цифры. Согласно Московскому протоколу Великобритания обязалась поставить в Советский Союз в четвертом квартале 1941 года 800 самолетов, 1000 танков и 600 танкеток. Фактически же было поставлено 669 самолетов, 487 танков и 330 танкеток. Еще хуже выглядят данные о поставках США. С октября 1941 года по 30 июня 1942 года они обещали прислать в Советский Союз 900 бомбардировщиков, 900 истребителей, 1125 средних и столько же легких танков, 85 тысяч грузовых машин и т. д. В действительности мы получили 267 бомбардировщиков (29,7%), 278 истребителей (30,6%), 363 средних танка (32,3%), 420 легких танков (37,3%), 16502 грузовика (19,4%).
Надо ли доказывать, что такое выполнение своих обязательств вольно или невольно вносило трения в отношения между союзными странами, не позволяло советскому комардованию точно рассчитывать силы и средства ври планировании операций.
Качество вооружения, поставляемого в Советский Союз, оставляло желать много лучшего.
Сошлюсь на свидетельство моего английского коллеги генерал-лейтенанта Мэсона Макфарлана, возглавлявшего английскую военную миссию в Москве. Вот что он записал в дневнике, опубликованном после войны:
"Реакция русских была такой, какую и следовало ожидать. Поставляемые нами материалы подверглись жестокой критике. Однажды на официальном завтраке для сотрудников прессы известный писатель Илья Эренбург заявил, что нам следовало бы посылать материалов поменьше, но более высокого качества... О какой помощи может идти речь, если прибывшие с первой партией в Архангельск танки "Валентайн" и "Матильда" оказались с треснувшими блоками цилиндров, потому что перед отправкой их с арктическим конвоем забыли... слить воду из радиаторов. Танки "Матильда" не годятся еще и потому, что их компрессоры отказывают в условиях низких температур. На замечания русских по поводу соотношения мощности и веса наших танков, недостаточной ширины их гусеничных лент и абсолютного несоответствия их 42-мм пушки было трудно что-либо возразить".
Да, возражать действительно было невозможно!
Среди других пунктов соглашения, достигнутого в результате трехсторонних переговоров в Москве, во время миссии Бивербрука Гарримана, был и пункт об обмене данными относительно намерений противника, его сил и нового вооружения. Но и этот пункт соответствующие английские официальные лица выполняли крайне неохотно.
Я неоднократно заходил к начальнику разведки имперского генерального штаба генералу Бриджу. Принимал он меня всякий раз любезно, усаживал в кресло и непрерывно улыбался. Но как только речь заходила о конкретных делах, лицо его принимало озабоченное выражение. Он брал чистый лист бумаги и принимался чертить какие-то схемы.
При этом жаловался на то, как трудно приходится английской разведывательной службе.
- Сейчас трудно всем, генерал, - напоминал я ему. - Война... Русским солдатам тоже очень нелегко. Они имеют перед собой опытного противника, вооруженного до зубов.
- Да, да, адмирал. Я восхищен вашей армией. Она сенпротивляется героически. Но поймите и нас, мы...
- Генерал, - довольно бесцеремонно перебил я его сетования, - я пришел к вам по делу. Если вы не хотите выполнять союзнические обязательства, то об этом я вынужден буду сообщить наверх.
- Нет, нет, - горячо возразил хозяин кабинета, - вы меня не так поняли, адмирал. Я всегда к вашим услугам.
Но к тому времени я уже знал характер этого человека и предпочитал с ним дела не иметь [Совсем недавно я пролитая любопытную книгу английского разведчика Ф.