Бессмертный вздрогнул. По всей видимости, он и думать забыл о том, где находится – канул в пучину воспоминаний да и увяз в них, словно в трясине.

– Что? – Алех встрепенулся, рассеянно приглаживая волосы.

– Что было дальше, ну с Рогоном и Ителью? – Повторила колдунка свой вопрос.

Эльф хлопнул длинными ресницами и, спохватившись, продолжил.

«А теперь я расскажу вам, зачем Аранхольду понадобилась смерть Рогона. Интрига закрутилась в самых верхах Совета, её вдохновителем стал наставник Рогона эльф по имени Йонех. Его семья постепенно вырождалась, и он очень боялся утратить своё влияние, а потому рассудил, что было бы замечательно устранить конкурентов – других магов. А как устранить тех, кто мешает, но при этом самому публично не замараться? Ясное дело, состроить грамотную интригу, на которые мы – эльфы – те ещё мастера. И Йонех придумал изумительный ход – сделать всё руками других людей. Именно людей. Люди умрут, бессмертный останется и всего через какие-нибудь пятьдесят – семьдесят лет можно будет пожинать плоды, не опасаясь шантажа или подозрений.

Йонех рассудил так: если Рогон согласится на предложение Аранхольда, то после победы чернохитонщиков Совет возглавит он – бессмертный эльф, а Гильдию чернокнижников – Аранхольд, ну, или Рогон. Но Рогону власть не нужна, поэтому он наверняка уступит бразды правления Аранхольду, а сам станет спокойно созидать – учить и учиться. Казалось бы, всё продумано. Но ведь мой друг мог и отказаться? На этот случай у находчивого волшебника тоже был придуман план – убить Рогона, а на Аранхольда надеть умело слепленную личину. И выдать одного за другого.

Я вижу, эта новость смутила вас ещё сильнее, чем известие об убийстве. Уверяю, в запасниках у эльфов множество старинных, выдержанных веками заклинаний. Эти заклинания передаются от отца к сыну, от сына к внуку и так далее, с каждым годом, с каждым веком становясь всё сильнее. И, конечно, они берегутся в условиях предельной секретности на крайний случай. Проще говоря, мы ждём удобного момента. Иногда не одно столетие.

У Йонеха имелось наследное заклинание, позволяющее накладывать личину. Заклинание, прямо скажем, бесполезное – действует хотя и наверняка (ни за что не заподозришь), но очень недолго. Одним словом, убить, скажем, Императора, чтобы самому им стать – не получится. А потому Йонех ждал удобного момента, и, наконец, дождался: появился Рогон, которого равно уважали как маги, так и чернохитонщики. Человек такой Силы и авторитета рождается не каждое столетие. Дальновидный старый интриган не мог не воспользоваться подвернувшейся возможностью. Конечно, сначала он попытался заручиться поддержкой живого Рогона, всё-таки перетянуть его на свою сторону было бы безопаснее и выгоднее. Не вышло. Тогда-то его и убили.

Кстати, замечу, что воскрешение человека – очень длительное действо. А потому, пока в течение полугода Рогон приходил в себя, заново учился управлять своим телом и Силой, Арнхольд и Йонех натворили такого, что ещё долго будут вспоминать потомки. Война была непродолжительной, но кровопролитной. И, наверное, лже-Рогон победил бы, если бы я не пустил известие о том, что пламенный борец за равенство в магии – вовсе не настоящий Рогон. Часть ченохитонщиков в это поверили, поняли, что были обмануты и отступили – как бы ни показалось это удивительным магам из Совета, но на самом деле среди колдунов очень много таких, которые никогда не пойдут вразрез со своей совестью.

Что было потом, вы знаете – Совет выиграл войну, а на чернохитонщиков началась отчаянная травля. Йонех, вышел сухим из воды, даже отряхиваться не пришлось (а заодно всё-таки умертвил немало конкурентов). Аранхольд, сбросив личину, тоже остался не замаранным и даже удовлетворил свои амбиции, возглавив Гильдию. И неважно, что в ту пору все порядочные колдуны Гильдию покинули, а сталась лишь беспринципная шушера… Власть он получил.

Рогона, я имею в виду настоящего Рогона, которого все считали не только живым, но и виновным в развязывании усобицы, низложили. Ты, Торой, очнулся в его теле как раз на третий день после случившегося. Наш друг ещё не совсем окреп после учинённого Зен-Зином воскрешения, а на него уже свалилась новая напасть. Я думал, это сломает Итель. Но она оказалась сильнее, чем все мы. Такой же сильной, как Рогон. И впоследствии они всё же стали настоящими мужем и женой. По этому случаю я сделал для неё колдовское блюдце. С той поры Итель в любой миг могла увидеть того, ради кого жила, как бы далеко от неё он ни находился.

Ну, а потом, уже после низложения и долгих мучительных лет, когда наш друг пытался сломать запрет и, наконец-то, сломал – пришёл черёд мести. Поскольку волшебник всегда готов отразить удар другого волшебника, Рогон расплатился со своими недругами другой монетой. С помощью Зен-Зина, Витама (ты видел его в повозке) и вашего покорного слуги он сделал Рунический нож. Этим-то ножом и были умерщвлены участники заговора. Только с Йонехом промашка и вышла – он сразу почувствовал неладное и предпочёл спрятаться до той поры, пока недоброжелатель не отойдёт в Мир Скорби. Мстить же его родне Рогон считал недостойным. Собственно, он бы, может, не стал мстить и Аранхольду со товарищи, но те по разные стороны Совета чинили такие тёмные делишки, что даже чернокнижникам впору было зардеться от стыда.

И, конечно, всю свою долгую жизнь, Рогон пытался разгадать тайну неведомого Зеркала, а также… твою, Торой. Он считал, будто вы с ним очень похожи, а потому всячески хотел сохранить тебя, в надежде на то, что кто-то, пускай и позже на века, осуществит его страстную мечту – объединит магию и колдовство. Мне не составило какого-то особенного труда попасть в Совет – волшебники меня не знали, а однокашники по пустыни к тому времени все уже умерли от старости. Вот только вашему покорному слуге пришлось навсегда отказаться от ведьмачества и заниматься исключительно волшебством. Скучное, надо сказать, занятие…»

Когда Алех замолчал, некоторое время молчали, осмысливая услышанное и Люция с Тороем. Первой нарушила молчание, конечно же, нетерпеливая ведьма.

– Послушай, Алех, ты ж говорил, что Итель начала стариться, а почему тогда тарелка показала её такой юной и цветущей? – По голосу чувствовалось, что колдунка никак не может признать в красавице Фиалке собственную наставницу, запомнившуюся ей морщинистой и беззубой.

Эльф грустно улыбнулся:

– Скажи мне, Люция, за что сожгли твою бабку?

Девушка захлопала глазами и сказала то, что уже однажды говорила Торою:

– Болтали, будто она стариков деревенских со свету сжила, мол, высохли те – одни мощи остались.

Бессмертный ведьмак кивнул:

– Конечно, высохли. Итель жила в дряхлой старости три сотни лет, после смерти Рогона она оставила детей (ни один из которых не унаследовал от неё Вечность) и пропала. Просто пропала. Ушла в чащу и не вернулась. Дети, не знавшие её тайны, решили, что она погибла или вовсе ушла умирать. Я долго искал её, хотя она за многие годы до этого запретила мне являться и видеть своё угасание… Какой женщине приятно покрываться морщинами, терять зубы и ловить на себе жалостливые взгляды вечно молодого друга юности? Я это понимал, а потому не смел нарушить запрет. После смерти Рогона, когда Фиалка исчезла, мне безумно хотелось отыскать её, попытаться хоть что-то исправить. Но она решила иначе. Я подумал, она покончила с собой, не выдержав потери. А она, оказывается, уединилась в дикой чаще, и, как всякий эльф, стала выжидать. И дождалась. Тебя, Торой.

Волшебник вздрогнул и уставился на эльфа. Но Алех невозмутимо продолжил:

– Она дождалась твоего рождения и восполнила то, что копила столетия – вернула себе молодость, поделившись дряхлостью со стариками окрестных деревень. Кстати говоря, могла бы убить десятка два юношей и девушек и вернуть себе юность куда быстрее, но рассудила человечнее – убила колдовством тех, кто своё уже пожил. – Он криво улыбнулся, понимая, насколько абсурдно в данном случае слово «человечнее». – Уверен, что старики высохли не только в соседней деревеньке, но и в парочке других.

Тут снова встряла Люция:

– Но ведь её сожгли! Сожгли!

Торой согласно кивнул, требуя разъяснения данной загадки или хотя бы достойного предположения. Алех не подкачал. Подняв с пола тарелку, он спокойно ответил:

– Чтобы родиться заново, нужно сначала умереть. Огонь – лишь часть колдовского ритуала. Итель старая и очень сильная ведьма. Самая сильная из всех ныне живущих. Разве для такой опасен костёр?

Уронив эти слова в тишину комнаты, эльф подошёл к окну и задумчиво посмотрел куда-то вдаль. Торой по-прежнему сидел, уткнувшись лбом в ладонь, и пытался переварить все те новости, которые вот так, не глядя, выложил ему Алех. Наконец, маг неуверенно спросил:

– Послушай, я не понимаю одного – зачем Ители понадобилось убивать магов? Это что, месть?

Алех не обернулся, лишь заложил руки за спину и ответил:

– Нет. Это не месть. Что-то другое. Не знаю, что именно. Я не видел её более трёх сотен лет. И даже не уверен, что в своём одиночестве она сохранила здравый рассудок. Единственное, что мне известно наверняка – нам нужно готовиться к встрече.

Люция беспомощно посмотрела на Тороя, недоумевая – радоваться ей или горевать. Фиалка никак не связывалась в сознании девушки с бабкой. Или связывалась? Неужели не памятны больше неожиданно молодые глаза на старом сморщенном лице? Жена Рогона… Ведьма подошла к магу и, неожиданно для самой себя, вдруг спросила едва слышным шёпотом:

– Скажи, ты бы женился на настоящей ведьме, а?

Он смерил девушку серьёзным взглядом, в котором не было даже толики тепла, и ответил твёрдо и спокойно:

– Нет. Никогда.

Попытка придать лицу невозмутимость Люции не удалась, губы дрогнули, и пришлось поспешно отвернуться, чтобы скрыть неожиданно часто заморгавшие глаза.

– На настоящей ведьме – ни за что на свете. – Повторил негромко Торой и пояснил. – Я ведь уже нашёл себе ненастоящую. Тебя.

Колдунка подумала было, что момент для поцелуя выбран совершенно неудачный. Но потом, когда Торой осторожно повернул её за подбородок и коснулся губами губ, поняла – неудачных моментов для поцелуев не бывает.

Вишнёвая заря окрасила небо ликующим румянцем. Первые солнечные лучи лизнули макушки елей, скользнули сквозь кроны, заставили глянцевито заблестеть мокрые камни гелинвирских тротуаров. Где-то высоко в небе сиротливой грядой тянулись к северу истончившиеся, отдавшие влагу тучи. Утро обещало быть ярким и радостным.

Алех смотрел на зубчатую стену леса, на очистившийся горизонт, на сияющий восход, но не разделял с природой её веселья. Сердце билось размеренно и ровно, а в горле пересохло от страшного, прямо-таки ужасающего предчувствия беды. Настоящей. Непоправимой. Ах, Итель, Итель… Знать бы, что ты задумала – прекрасная и бессмертная. К чему идёшь и чего вот-вот достигнешь?..

В комнате царила тишина, нарушаемая лишь треском догорающих в камине дров, сладким сопением мальчишек и тихим звуком поцелуя. Тактичный эльф предпочёл не оглядываться. Ему, уже переступившему рубеж бытия в несколько веков, многие загадки людских сердец открывались ещё тогда, когда и сами люди о них не ведали. Это ведь для человека, живущего несколько десятилетий, мир полон тайн. А для бессмертного секретов очень мало. И, конечно, чем старше и умудрённей становишься, тем скучнее с первого взгляда читать в людских глазах то, на понимание чего у человека уйдут часы, дни, месяцы или даже годы…

Торой, может быть, только сейчас осознал, что невзрачная любопытная ведьма давно и прочно обосновалась в его сердце, а вот Алех понял это ещё тогда, на поливаемой дождём улице. И теперь ему не нужно было оборачиваться, чтобы увидеть как над головами влюблённых медленно и застенчиво крадутся друг к дружке две их магических сущности – зелёный болотный светляк и победительно сияющий лепесток белого пламени.

Эльф улыбнулся. Оконное стекло всё же отразило, как две разнородных Силы примериваются для более близкого знакомства. Мол, что же это – наши хозяева обнимаются, а нам и дела нет? Вот лепесток белого пламени, рея в воздухе, подплыл к недоверчивому зелёному светляку ещё на чуть, а потом белое и изумрудное сияния, вздрагивая и искрясь, свились между собой, словно бесплотные нити. Одна волшебная сущность льнула к другой, словно проверяя – желанна ли, родна ли?

По-прежнему не решаясь обернуться, Алех тихонько кашлянул. Слава Силам Древнего Леса! Его услышали. У ведьмочки премило заполыхали уши, а вот Торой поглядел с досадой.

– Я приношу свои извинения, но, к сожалению, вынужден покинуть вас. Пойду в свои покои, всё же надо выспаться после эдакой ночки. – Эльф отвесил самый светский поклон и прошествовал к дверям.

Стоит ли говорить, что одного короткого взгляда, вскользь брошенного на двух влюблённых, Алеху хватило, дабы понять – эти двое тоже незамедлительно удалятся в какой-нибудь покойчик, но, конечно же, вовсе не для того, чтобы спать. В истинности подобного предположения эльф готов был поклясться собственными ушами.

Люция лежала, свернувшись калачиком, словно котёнок – такая же маленькая, беззащитная и трогательная. Одну руку она подсунула под мягкую подушку, а другой надёжно прижимала к себе скомканное одеяло. В результате этих узурпаторских действий Торой оказался и вовсе раздет, но не мёрз. Он удобно устроился на боку и обнимал тихо сопящую ведьму. Та приютилась в колыбели его рук и жалась голой спиной к тёплому мужскому телу.

Маг улыбнулся и подумал – всё-таки прав был Золдан, говоря наперснику, что любовь человек выбирает не рассудком, но сердцем. Только вот разве мог юный и вздорный ученик допустить, что слова эти окажутся самой истиной? Но, разумеется, жизнь в очередной раз ткнула сомневающегося носом в свою странную и не всегда логичную правду. Вот и выбрало сердце, и полюбило. И не смутил его даже голос разума, который поначалу твердил было, что магу и ведьме ни в чём не найти согласия.

А ведь чего только Торой не натерпелся от вздорной колдуньи – и обманула, и предала, и околдовала, и приворожить пыталась… Да потом сама же спасла и выходила… И вот ведь ирония судьбы, не смутившееся приворотным колдовством сердце вдруг само поняло – без хитро-наивной, гневливой и обидчивой Люции не жизнь ему, а страдание. И всё бы хорошо, если не опустошение Гелинвира да грядущее пришествие древней колдуньи! А так мечталось сцапать вожделенное счастье в охапку и утащить прочь от магии, зеркал… Утащить куда-нибудь, где людей поменьше, да наслаждаться, смаковать в одиночку, никого не подпуская.

«Дожил, рассуждаю совсем, как Итель, – повеселился про себя маг, – Алех говорил, она тоже мечтала скрыться с мужем где-нибудь в глубинке и спокойно жить-коротать свой век».

Он вздохнул и задумчиво поцеловал шелковистое худое плечико Люции. Колдунка прижалась к волшебнику ещё плотнее, а он уже унёсся мыслями далеко-далеко, возвращаясь к рассказу эльфа.

Надо же, казалось бы, столько лет прошло, ан, нет, всплывают-таки давно знакомые имена и люди. Точнее нелюди.

Йонех.

Вот же старый конь! И вправду – борозды не испортит, но и новую не вспашет – всё те же интриги, всё та же тяга к власти, прежняя беспринципность да жестокость… И подумать страшно – отправил на смерть собственного ученика! Того, кого растил и пестовал! Того, кто стал едва ли не сыном! Хотя, чего с них взять, с этих эльфов… Вон ведь, пожертвовал Йонех невестки, равнодушно рискнул жизнью собственного отпрыска (пускай и слабоумного) да ещё и новорожденным потомком. А потом даже попытался умертвить помощничка блистательной махинации – Тороя. И ведь, если бы не Лита…

Да, у Йонеха была богатая предательствами и обманами жизнь. Торою в припадке гневных воспоминаний даже сладко помечталось – мол, вот бы прервать её окончательно и бесповоротно, в отместку за все гадости. Хотя, к чему теперь? И так остался остроухий ни с чем – без Силы, без влияния, без власти. А это для него, пожалуй, станет пострашнее самой мучительной смерти.

Тут, наверное, можно было бы даже порадоваться, да только кроме Йонеха пострадали ещё сотни и тысячи людей. Как им жить без привычной магии? Как лечить скот, если придёт из диких земель неизвестный лекарям мор? Как сохранять посевы в скупое на дожди лето? Как получать диковинные снадобья, заглядывать в прошлое и будущее, оберегать свои границы и противостоять первородному колдовству? Что теперь ждёт государства с разом обессиленными армиями? Как властителям уберечь подданных от паники, как предотвратить восстания, как угомонить воспрянувших колдунов и простых бандитов, которых теперь уже не изловишь при помощи магии? Очень, очень безрадостное будущее маячит впереди, а сдержать поднимающуюся волну бедствий можно только сильной уверенной рукой, безжалостно и жестоко.

А ещё хотелось знать, что при всём этом на уме у Ители? Зачем она руками кхалаев убила старика Баруза и семью Илана, зачем расправилась с магами? Да, много смертей взяла на свою совесть красавица Фиалка. Как-то отмоется теперь? Ведь непохожа по рассказам Алеха на жестокую душегубку, и вот, на тебе, разошлась почище Аранхольда и того же Йонеха. К чему только? Что нужно хитрой и очень сильной колдунье? Или есть у зеркала ещё какая-то загадка, ещё какой-то запас гадостей? От одной этой мысли по спине волшебника поползли мурашки. Ай, да Итель… Ай, да ведьма. Нагнала такого страху, какого и сотня сильнейших магов не смогла бы вселить…

Торой ещё думал о злокозненной колдунье, но мысли становились всё более вязкими и тягучими, терялись в сладкой дремоте, уплывали, ускользали, меркли – волшебник, словно по крутой ледяной горке, скатился в мир сновидений. Впервые за многие годы ему приснилась Тьянка – такая же вертлявая и ловкая непоседа – большеглазая и остроносая. А ведь Торой думал, что вовсе позабыл её проказливые черты!..

Как давно это было… Чернокнижие, некромантия, обряд Зара, на который маг и пошёл-то ради того, чтобы перешагнуть таинственный рубеж, заглянуть в Мир Скорби, увидеть подругу детства да попрощаться с ней, навсегда отпустив из памяти и сердца. А ещё попросить прощения за то, что его – надёжного друга и защитника – не оказалось рядом в тот самый момент, когда надо было спасти из холодных цепких объятий смерти.

В сегодняшнем сне – точь-в-точь как тогда, во время обряда – Тьянка вышла из чернильной темноты, просияла лучезарной улыбкой, беспечно почесала острый кончик вздёрнутого носа и сказала на просьбу о прощении то же, что и много лет назад:

– Глупый. А ведь смерти и нет вовсе. Есть иные рубежи, куда шагнёшь и подивишься.

Торой попытался ухватить подружку за локоть, и ему это даже удалось – пальцы скользнули по тёплой шелковистой руке. Но девчонка вывернулась, взметнув тяжёлой косой, и спросила капризно, как спрашивала всегда, когда собиралась осадить задавалу-магика:

– Ну? Чего припиявился?

– Как шагнёшь? – Спросил взрослый Торой в своём сне.

Этот вопрос казался ему особенно важным.

– Как шагнёшь? – Повторил волшебник.

И подруга, которая так навсегда и осталась девчонкой пятнадцати лет, ответила на столь нелюбимом чародеем просторечье:

– Ты ж некромант. Поди, и сам знаешь. Есть тайные двери, которые открыть не всякому по силам.

Он ни единого слова, ничегошеньки из сказанного не понял и в отчаянье крикнул:

– Постой! Объясни!

Но Тьянка лишь пожала плечами, подивившись его непроходимой бестолковости, и поспешила куда-то, подобрав обтрёпанный подол простенького платья. Побежала прямо в непроглядную беспамятную черноту, растворяясь в ней, пропадая… Но всё-таки сжалилась, крикнула из неведомого далёка:

– Топай, топай, да девчонку свою блюди! Любовь, она ведь не только на дары щедра, но и на откуп.

Он проснулся в поту.

Старая Ульна поднялась как всегда ранёхонько, ещё и коров в поле не выгнали. Вся деревня спала, а её – дряхлую – словно демоны какие погнали с сонного ложа. И снова бабка неспешно оделась, снова пошла на кухню, снова налила себе топлёного молока с золотисто-коричневой жирной пенкой, взяла сладкий пирожок и села у окна. На столе перед ней в нарядной чистой миске тихо мерцал неземной огонёк.

Экая благодать с этим послушным светляком! Хоть до поздней ночи делай дела – чини ли одёжу, пряди ли пряжу, вяжи ли, вышивай ли – всё светло, как днём, и горит он исправно, и слова человеческого слушается. Вся деревня радуется этакому дару. Ульна отхлебнула молока и улыбнулась – знать бы, как там волшебник со своей девонькой? Добрались до Гелинвира? Вызнали, чего там приключилось?

Нежный рассвет подрумянил небо, а дождя, словно и не бывало. Ещё чуть и начнёт просыпаться деревня, сноха пойдёт доить коров, огольцы поведут кормилиц на выпас и начнутся каждодневные хлопоты.

И, конечно, бабка была права. Лишь повыше поднялось солнце – ожил дом, загудела деревня, запели петухи, заскрипели ворота, замычали коровы. И казалось, должен был этот день стать одним из многих, но не стал.

Солнце ещё не поднялось в зенит, когда вошли в деревню странники. И только глупец не распознал бы их одёжи – чёрных хитонов, страшных татуировок на руках, пронзительных взглядов. Пришлецы появились со стороны поля, оттуда же, откуда давеча пришёл волшебник с девушкой и мальчишкой, словно шли они по чётко оставленному магом и его спутниками следу.

Не встретить чужаков было нельзя, слишком уж могущественными и грозными они казались, несмотря на свою молодость. Общим числом путников явилось полдюжины, все молчаливые и с виду спокойные, но глаза у многих – холоднее студёной водицы Зелёного Озера. И, хотя незнакомые странники по всему видно с раннего утра ехали верхом, лошади их были свежи и полны сил.

Двое из пришлых оказались близнецами, едва ли не юношами, и среди прочих смотрелись самыми безобидными. Да только даже эта безобидность мнилась обманчивой. Остальные колдуны были менее приметны, но взгляды у всех настороженные, колючие. Так смотрят люди, не ждущие от других ни добра, ни участия. Ульне неожиданно, против всякого благоразумия, стало жалко диковинных пришлецов. Это какой же была их короткая, молодая жизнь, если каждый теперь эдак враждебно и люто щерился?

Пуще же всего прочего среди прибывших выделялся воин с обожжённым лицом и щедрой проседью в русых волосах. Его Ульна особенно испугалась – могучие руки от самых кончиков пальцев покрывала затейливая вязь татуировки, рисунок исчезал под домотканой рубахой и снова возникал уже из-под ворота, скользил по шее к подбородку и затылку, лизал изуродованную ожогом кожу, словно чёрное пламя.

Однако самой первой, верхом на красивом гнедом скакуне, ступила на деревенскую улицу молодая девица – красивая, будто из сказки. Держалась она осанисто и горделиво, а ехала поперёд своих спутников так, что даже грозный воин почтительно отставал от неё на несколько шагов. Высыпавшие к тому времени на улицу деревенские сочли за благо отвесить красавице поясной поклон. Девица с достоинством спешилась и поклонилась в ответ. Ульна же подивилась лицу диковинной гости – было оно прекрасным, даже совершенным, но каким-то… беспокойным, словно снедала пришелицу страшная неумолимая болезнь.

– Через вашу ли деревню держал путь волшебник с девушкой и мальчиком? – спросила красавица и голос её, чистый и нежный, прозвенел, словно бубенец.

Деревенские начали переглядываться – кто смелый, кто ответит? Тут бы старосту вытолкать, да и шагнул он уже, вот только можно ли говорить правду? Староста – кряжистый сильный мужик – вышел навстречу незнакомой красавице и ответил согласно, приняв единственно верное решение:

– Через нашу. – Склонил голову да замер посреди улицы.

Нешто станешь отпираться, когда имеешь дело с этакими «гостями»? Волшебника уже и след простыл, а деревенские все тут – ну, как разнесут колдуны деревню по брёвнышку, с землёй сравняют?

Красавица улыбнулась – тёплой, доброй улыбкой. У кого-то, может, и дрогнуло сердце, а уж у молодых парней – наверняка, но старую Ульну эта улыбка не обманула. Наоборот, бабке захотелось вдруг закричать, замахать руками, отгоняя страшное видение. Неправильная то была улыбка. Не понимала Ульна, что в ней не так, знала только одно – неправильная. Опасная.

– У кого останавливался? – снова полюбопытствовала красавица.

Спросила ласково, учтиво, но Ульна почувствовала, как потекли по сгорбленной спине капельки холодного пота.

– Кто приветил?

Староста молчал, пряча глаза в землю, и всё ниже склонял голову. Странница терпеливо ждала ответа, а её жеребец переминался с ноги на ногу, подёргивая ухом. Над улицей повисла тишина. Вот по размокшей после вчерашнего ливня дороге ступил вперёд огненно-рыжий конь, стукнул копытом, а всадник (тот самый – в татуировке) повторил вопрос.

– У кого останавливался?

Все молчали. Молчали и едва не кожей чуяли как растёт, словно снежный ком, невидимая опасность. И всё же ни стар, ни млад не размыкали уст, не поднимали руки с указующим перстом. Стояли, испуганные, да глядели в землю, клоня без вины повинные головы. Ульна шагнула вперёд.

– Я пригласила его, красавица. У меня и вечерял.

Бабка снизу вверх посмотрела на рослую пришелицу, щуря слезящиеся глаза.

Девица медленно перевела взгляд на старуху. И был этот взгляд пронзительный, острый, зрящий в самую душу.

«Да это же ведьма!» – ахнула про себя Ульна, поняв, наконец, с кем имеет дело.

Красавица тем временем бросила поводья своего жеребца в руки одного из близнецов и сказала:

– Идём, бабушка, покажешь, где гости твои ночевали.

Стоящие вдоль улицы деревенские тихо зашумели – шутка ли отпускать бабку с неизвестной колдуньей! Но ведьма обвела толпу тяжёлым опасным взглядом, и перечить ей не осмелились. Ульна засеменила к дому, спиной чувствуя испуганные и растерянные взоры соседей.

– Ступай за мной, милая, ступай.

Ведьма пошла. А за ней поспешил и грозный воин с обожжённым лицом.

Они так и не вошли в дом. Пришелица остановилась во дворике и сладко улыбнулась, она смотрела на старую яблоню. То ли красавица увидела под кроной раскидистого дерева что-то особенное, неподвластное обычному взору, то ли что-то почувствовала. Но блаженная улыбка сбежала с лица колдуньи. А когда странная гостья повернулась к Ульне, бабке захотелось кричать от ужаса. Теперь-то она поняла, что такого пугающего было в облике юной прелестницы. Глаза! Поразительно красивые, нежного фиалкового цвета, они были совершенно безумны.

Ульна не знала, откуда вдруг взялась у неё эта странная уверенность, да и не хотела знать. Безумие рвалось из чёрных пульсирующих зрачков ведьмы, плескалось в них, словно неудержимая волна. А ещё глаза эти были старыми. Очень старыми. И видели они куда больше, чем глаза едва ли не древней Ульны. Бабка жалко скособочилась, схватившись за сердце – остервенело заскрёбся под левой грудью маленький злобный котёнок, рвал и царапал плоть, не давал дышать. На улице, за воротами остались и внук, и сноха, и правнуки – никому Ульна не позволила идти следом. Все толпились в неведении, гадая, что же происходит на аккуратном дворике.

– Я хочу его увидеть.

Ульна открыла было рот, чтобы втолковать сумасшедшей, мол, уехал маг, вчера утром уехал, но даже слова выдавить из себя не успела… Что-то ярко полыхнуло в голове, взорвалось, и вот полетели, понеслись против воли лихорадочные воспоминания.

Котёнок под левой грудью яростно впился когтями, стиснул сердце беспощадными лапками, и рвал, рвал его на части. Бабка отступила на шаг, стискивая болящее место рукой, привалилась горбатой спиной к надёжному стволу старой доброй яблони, а в голове сами собой возникали вырванные из памяти образы и так же стремительно исчезали.

Последний раз злобный зверёк завозился под сердцем, последний раз немилосердно сдавил его в когтистых лапах и отпустил. Старая яблоня словно зашаталась, перестав быть верной опорой, и Ульна повалилась наземь. Бабка успела ещё увидеть стройный силуэт ведьмы на фоне яркого синего неба, а после этого не стало вообще ничего, кроме темноты, покоя и заманчиво мерцающего вдали яркого света. Старуха больше не чувствовала боли и тело стало послушным и лёгким. Ульна всем существом устремилась туда, вперёд, к яркому радостному сиянию, так похожему на неземной огонёк.

Когда ведьма и её спутник вышли обратно на улицу, вид у красавицы был довольный и цветущий, словно она только что узнала какую-то славную новость. Деревенские тщетно старались выглядеть за спинами пришлецов Ульну. Больше из ворот никто не вышел.

Воин подсадил спутницу в седло и процессия, так и не произнеся больше ни слова, направила лошадей прочь из деревни. Люди не глядели странникам вслед, не желали счастливого пути и доброго пристанища, деревенские кинулись во двор, где лежала бездыханной старуха.

Покинув деревню, Фиалка довольно вздохнула и даже любовно потрепала гриву своего коня. Она видела Тороя. Ульна хорошо запомнила его. Волшебник был красив. Ведьма мечтательно улыбнулась. Конечно, можно было и не учинять самоуправства, не рыться в памяти старухи, глядишь, и пожила бы бабка ещё лет пяток, но так не терпелось увидеть мага! Так не терпелось… Это нетерпение может понять только женщина, только жаждущая свидания с суженым девица, только юная девушка, гадающая тёмной ночью о наречённом.

Итель посмотрела на небо – кроны сосен плыли в чистой синеве, мир был покоен и тих. Она добилась, чего хотела. Почти. Её спутники войдут в Гелинвир и займут Залу Собраний, потому что они достойны этой чести, все они умелые чёрные маги, сильные колдуны и некроманты. Не пройдёт и седмицы, как в волшебную крепость со всех концов начнут приходить новые и новые чернокнижники, которые сменят, наконец-то, опостылевший Волшебный Совет. И разве кто-то посмеет воспрепятствовать этому? Нет. Никто. Магов не осталось. А люди никогда не поднимутся против Силы, которую не в состоянии побороть своими убогими мечами да луками.

Ах, милый, любимый Рогон! Разве не этот мир – истинная прелесть? Разве не этого торжества стоило алкать и ждать?