Фиалка попыталась вырваться, но маг только надёжнее перехватил её вывернутое под немыслимым углом запястье, так что девушка снова взвыла от нестерпимой боли. И снова не к месту подумала полную ересь: «Странно, обычно считается, будто злодеи, все как один – омерзительные типы с гнилыми зубами и грязными лапами, а мне вот попался вполне благопристойный». Да уж, глупее не придумаешь – благопристойный злодей. Она едва не захихикала – глупо, истерично – но вовремя сдержалась, а потом попыталась вывернуться и даже изо всей силы лягнула недруга под колено.

Заорав от неожиданности, Эйлик резко вывернул её руку. В кисти что-то хрустнуло, да так противно, что у ведьмы перед глазами весь белый свет померк. А потом пришла Боль. Ослепительная, невыносимая. Такая сильная, что у Ители даже не получилось закричать – вопль застрял где-то глубоко в груди и истерично забился в такт биению затравленного сердца. От невыносимой муки затошнило, разом пересохло во рту, а по всему телу выступил противный ледяной пот.

Отомстил.

– Что же ты так на нас посмотрела, хозяюшка? – Тяжко дыша, вновь прохрипел Эйлик сиплым, дрожащим от похоти голосом, – Прямо с порога-то? Будто помоями обила? А? Или ты магов за мусор держишь, после своего благоверного? Ну?

И снова эта дикая боль в руке, перед которой навсегда меркла, как несущественная, боль от выдранных волос и усталость в одеревенелых от ужаса ногах. Наконец-то, Итель взвыла от нестерпимой муки во весь голос:

– Пусти, свинья корытная!

Эх, а видать Эйлик прав. Она и впрямь отдарила магов ответным презрением, то-то Аранхольд таращился так недобро. Ну да ничего, Эйлик, вон, тоже в долгу не остался – руку ей сломал.

Болотистая земля мягкая, а потому, Итель, упав, не ушиблась. Только затылок на месте вырванных волос защипало от гнилой жижи. А Эйлик навалился сверху, вминая обессилившую от боли жертву во влажный мох, и принялся жадно рвать на ней платье – только ткань затрещала.

– Пусти! Пусти! – Рыдала ведьма, тщетно пытаясь вывернуться из грубых рук.

Но вот пальцы мужчины надёжно сомкнулись на горле трепыхающейся «дичи», да так сильно, что та лишь безмолвно забилась, шлёпая руками по волглой землице.

– В болото меня утянуть захотела? Думала, на дурака напала? Так вот, не хочешь, чтобы снова больно было, заткнись. Нечего своим ором дичь распугивать. Будешь молчать, отпущу живой. Поняла?

Итель, у которой к моменту окончания этой пламенной речи перед глазами уже плыли чёрные круги, из последних сил кивнула. Хватка стальных пальцев сразу же ослабла, и ведьма принялась жадно ловить ртом воздух. Это занятие оказалось таким увлекательным, что она даже не почувствовала жадных рук, самозабвенно лапающих её под обрывками одежды.

Собственно, Эйлик оказался тоже чрезвычайно увлечён, а потому и не заметил, как внезапно успокоилась жертва, лицо из умело-испуганного сделалось сосредоточенным и спокойным.

«О, мужчины, как вы предсказуемы… – со сладкой ненавистью подумала Фиалка. – Вас так легко обмануть, что это даже стыдно делать. Вот, ты сейчас так увлечён моим телом, что не понял главного – я вовсе не топить тебя собиралась, мой милый Эйлик, я лишь отвлекала тебя от главного, от своего колдовства. Умрёшь ты совсем иначе».

С замиранием в сердце она прислушивалась к тихим шорохам, которых увлечённый пойманной добычей маг не мог, точнее не хотел, слышать. И то верно – болото всегда полно всяческих неясных шелестов, кто же обратит на них внимание?

Лишь на мгновенье мужчина оторвался от созерцания беспомощных прелестей своей добычи – его удивило, что она как-то слишком ослабла и смирилась. Это показалось странным. А, когда волшебник увидел блуждающую покойную улыбку на измазанном в крови и болотной грязи лице… Было уже слишком поздно. Даже для магии.

– Я не буду кричать. – Мягко сказала Фиалка. – Но я вдоволь посмеюсь. Надеюсь, мой смех тебе будет слышать приятнее, чем крики?

Эйлик хотел было ударить её, но что-то гибкое и ледяное скользнуло под штанами по его бедру. Волшебник замер, думая, будто ему примерещилось. Но тут же за ледяным скольжением последовала острая боль, словно в ногу вонзились тонкие иголки. И почти сразу точно такой же болью взвыла правая рука, сомкнувшаяся снова на шее ведьмы. Тело перестало подчиняться, пальцы стремительно онемели, а по раненой ноге разлился неприятный холод. Потом дёрнулось от боли левое плечо. Холодная лента обвилась вокруг шеи волшебника, и прямо перед его глазами возникла, покачиваясь, чёрная треугольная голова с жуткими немигающими глазами. Голова гадюки.

А ледяные тела обитателей Топи продолжали обвивать отчаянно бьющегося в коконе сплетающихся гибких колец мужчину. Это выглядело до противного омерзительно – человеческий силуэт, кишащий чёрными глянцевыми жгутами. Они переплетались друг с другом, свивались и развивались, шипели и шелестели, оплетая тело жертвы всё плотнее и плотнее. Иногда в этом чёрном месиве нет-нет да мелькала белая плоть. Впрочем, тонкие чёрные змеи, каждая длиной не больше аршина, продолжали выползать из высокой травы и опутывать тело чужака, посмевшего вторгнуться в их царство.

Увы, Эйлик не смог бы отбиться от обитателей Топи магией, даже если бы очень захотел. Яд Кин-Чианской болотной гадюки парализует в считанные секунды, а в обездвиженном, изумлённом болью и ужасом теле какая может быть Сила?

Фиалка поднялась на подгибающиеся ноги и равнодушно перешагнула через кишащих змей, которые с наслаждением вытягивали жизненные соки из ещё тёплого (и, конечно, живого) тела жертвы. Эйлик умрёт не сразу, яд убьёт его не раньше, чем через четверть часа. К тому времени Итель как раз доберётся до маленького домика, где был оставлен умирать в одиночестве её муж.

Свитое змеиными телами бесформенное нечто, которое совсем недавно было волшебником, входящим в состав Великого Магического Совета, жалко захрипело. Может, змея в рот залезла?

– Не хочешь, чтобы больно было, заткнись. Нечего своим ором дичь распугивать. – Равнодушно посоветовала Фиалка и, шатаясь из стороны в сторону, поковыляла обратно в чашу, прижимая к покрытой царапинами груди увечную руку.

Древний призыв, на который отзывался всякий гад, оказался услышанным даже здесь, в этой чужой и дикой Топи, населённой неведомыми тварями. Да, любой лес, где бы он ни находился, всегда будет для ведьмы родным домом. Можете поверить.

Один раз она упала, споткнувшись в высокой траве. Упала очень неудачно – на сломанную руку. Боль была такой ослепляющей, что Итель только вгрызлась зубами в жирную влажную землю. Но ничего, вскорости попустило. Плача от нестерпимой душевной и телесной муки, ведьма добрела-таки до домика и лишь на мгновение задержалась у входа. Здоровая рука дрожала, тряслась и всё никак не желала толкнуть приземистую дверь. Тогда Итель пнула дверь ногой. Створка с грохотом ударилась о стену и чуть не захлопнулась снова. И всё же колдунья успела увидеть… Это мимолётное жуткое зрелище прогнало остатки оцепенения. Фиалка ворвалась внутрь.

Рогон стоял на коленях, привалившись плечом к стене. Нож торчал под левой лопаткой – уродливая рукоять выпирала, словно обломок кости. Кровь из раны текла уже очень медленно, даже как-то неохотно. Оно и не удивительно – пол в центре комнаты был весь в багровых разводах.

Ведьма на негнущихся ногах подошла к мужу и упала рядом с ним на выпачканные в алом доски. Фиалке показалось, будто жизнь покинет её в тот самый момент, в какой уйдёт из него последняя капля крови. Как ни силилась колдунья произнести хоть слово, а ничего у неё не получалось. Пепельно-серая шея мужа и его мучнисто-белые руки, испачканные в насыщенном багрянце, приковывали к себе взгляд.

– Видишь… – Прохрипел Рогон. – Они толком и убить-то не могут… Лучше б наняли кого… Наёмника что ли… Хоть бы не мучался… Да и ты бы не смотрела…

Итель забыла про свою нещадно болящую руку, про изодранные плечи, про рану на голове, про усталость и ужас – кинулась к нему. Обняла. Прижала к себе и завыла. Громко, по-бабски.

– Чш-ш-ш-ш… – Мягко попытался перехватить её руки Рогон. – Не надо кричать…

Его серые губы блестели пузырьками пурпурной пены, а потемневшие, стекленеющие глаза были страшны и неподвижны. Он умирал. И ничего не видел. Да и пальцы – холодные слабые – лишь скользнули по запястьям Фиалки. А потом волшебник стал заваливаться на спину. Итель выла и пыталась его удержать, чтобы не упал на безобразную рукоять, но расслабленное мужское тело оказалось слишком тяжёлым для девушки, у которой к тому же была сломана рука.

– Не-е-е-ет!!! – Снова захлебнулась Фиалка в бесполезном крике. – Любимый мой, счастье моё, радость моя, пожалуйста, я умоляю тебя, посмотри на меня…

На мгновенье его ресницы слабо задрожали, словно он и впрямь пытался раскрыть глаза, откликаясь на этот отчаянный призыв. А потом багряная пена запузырилась на губах ещё сильнее, и Рогон упал на дощатый пол, увлекая за собой жену.

В тот момент, когда они оба рухнули на испачканные кровью доски – один бездыханный и обескровленно-серый, а другая кричащая и белая, словно известь – в открытую дверь кто-то вбежал, тяжко гремя сапогами.

«Аранхольд, избавитель мой, вот ты и вернулся». – Подумала Итель с несказанным облегчением. Месть утратила всякий смысл. Единственное, чего хотелось – избавиться от боли, которая душила, мешала плакать и рвала на части сердце. Но вот чьи-то руки, ласковые и утешные, осторожно обняли Фиалку и потянули прочь от остывающего тела.

– НЕТ! – Она вцепилась в Рогона, словно их двоих связывала незримая нить, которая могла порваться, отдались Итель от него хоть на шаг. – НЕТ!

И всё-таки больная рука сама собой предательски разжалась, и ведьма оказалась в чьих-то крепких и таких надёжных объятиях. Алех.

Он что-то говорил, что-то спрашивал, но Фиалка только надрывно кричала, уткнувшись грязным, обезображенным от боли и плача лицом, в его шёлковую рубашку. А спустя ещё мгновенье вырвалась и вскочила на ноги.

Зэн-Зин стоял у двери, белый, как Алехова сорочка. Его узкие раскосые глаза были раскрыты так широко, что размером казались едва ли не с эльфийские. Кин-чианец смотрел на мёртвого друга, на лужи крови, размазанные по полу и на Итель, которая теперь даже отдалённо не напоминала красавицу – покрытая коркой грязи, со свалявшимися волосами, с неестественно вывернутой рукой, в разорванном платье и крови.

– Ты ведь чернокнижник, так делай что-нибудь! – Яростно встряхнула она Зен-Зина здоровой рукой. – Делай что-нибудь!

Фиалка впилась в него безумным взглядом. Алех осторожно, словно и впрямь имел дело с сумасшедшей, обнял её, крепко прижал к себе и сказал:

– Ничего нельзя сделать. Он умер. – И в его голосе было столько искренней и щемящей боли, что разъярённая отчаянием ведьма ослабла и беззвучно затряслась.

– Можно. – Негромко уронил от дверей взявший себя в руки Зэн-Зин. – Когда он умер?

Итель оторвалась от Алеха и сквозь душившие её слёзы прошептала:

– За секунду до того, как вы вошли.

С узкоглазого чернокнижника словно спало оцепенение. Он ринулся к Рогону, неуловимым движением, в котором крылось столько силы, сколько никак нельзя было угадать в невысоком тщедушном теле кин-чианца, перевернул костенеющее тело и рывком выдернул из чернеющей раны безобразный нож. Оружие было отброшено в сторону, как ненужное. А чернокнижник заговорил быстро-быстро, однако громко и внятно:

– Человека можно вернуть к жизни в течение одиннадцати минут после смерти, это очень сложно, но однажды у меня получилось. Получится и сейчас. Кто из вас готов поделиться с ним собой?

Алех безмолвно опустился рядом и протянул чернокнижнику руку. Да чёрная магия, это вам не волшебство, она безвозмездной не бывает, если хочешь что-то получить, то сначала должен что-то отдать. Зато этот обмен открывает такие горизонты, которые простому «правильному» волшебству и не снились. Уж во всяком случае, будьте уверены, ни один чародей не может оживить покойника.

– Я поделюсь. – Решительно и жёстко ответила Итель. – Отойди, Алех.

Эльф поднял на неё полные муки глаза и тихо сказал:

– Ты хоть знаешь, на что идёшь? Это состарит тебя за считанные годы. Итель…

– Я поделюсь. – Прервала его ведьма и опустилась на пол рядом с бездыханным мужем. – Твоя Сила понадобится нам ещё не раз, а от меня, какой прок?

Он замолчал и отступил. Она была права. И Алех это понимал. А ещё понимал, что он единственный, кто сможет защитить друзей в случае какой-то новой напасти. Как-никак Зэн-Зин сейчас выложится без остатка, да и Итель тоже, а он – бессмертный эльф со способностями как к ведьмачеству, так и к магии, должен будет уберечь их – беспомощных и испитых до дна колдовством. Ему ли без толку разбрасываться собой? Какой смысл возвращать человека к жизни, если не сможешь оборонить его, пока он не окрепнет?

Зэн-Зин тем временем вложил здоровую руку Фиалки в мёртвую стылую ладонь Рогона. Ведьма стиснула её, дрожа от нетерпения, и почти сразу же почувствовала, как между ней, чернокнижником и убитым магом протянулись незримые потоки Силы. А потом колдун подцепил переливающуюся лиловым нить жизни Ители и потянул…

Ничего ужаснее она ещё не чувствовала – казалось, будто вполне ясное сознание силком выуживают из сопротивляющегося тела. Ладонь, сжимающая руку чернокнижника, налилась нестерпимым жаром, словно ведьма держала её над открытым пламенем. Чтобы хоть как-то приободрить себя и набраться мужества Фиалка посмотрела на любимого мужчину. Это было последнее, что она увидела.

Итель открыла глаза и через силу улыбнулась – солнечное утро на окраине флуаронского леса было безмятежным и прекрасным. А воспоминания… Что ж… Это всего лишь воспоминания. И ничего в них не изменишь.

Лагерь по-прежнему спал. Та, которую любимый ласково называл Фиалкой, погладила ладонью шершавый сосновый ствол. Лес… Родной дом, где всегда можно найти спасение, утешение и покой. И хотя вокруг не было ни единой бодрствующей души, красавица колдунья буквально кожей почувствовала чужой взгляд. Острое чутьё бывалой ведьмы без труда определило, кому этот взгляд принадлежит.

– Доброе утро, Алех. – Негромко и певуче произнесла она. – Я уже близко.

Он, конечно, не услышит её. Но легко сможет прочесть эти нехитрые слова по губам.

За десятки вёрст от Флуаронского Приграничья, в комнате одного из покоев Гелинвира белокурый эльф выронил из рук старое уродливое блюдо. Тарелка упала в мягкий ворс ковра, и прекрасное изображение, покрытое сеткой трещин, погасло.

– Не может быть… – Прошептал Торой и ошеломлённо посмотрел на Люцию.

Колдунка с интересом наблюдала за картинкой в блюде и, когда она пропало, разочарованно вздохнула.

– Кто это?

Вопрос был обращён к Алеху, но тот промолчал, задумчиво и отрешённо глядя в пол, поэтому ответить пришлось Торою.

– Полагаю, это наша ведьма.

– Да ну? Такая хорошенькая?!

Судя по всему Люция считала, что злодейка никак не может быть красива.

Волшебник же вспомнил о том, как очнулся в повозке. Вспомнил ласковые руки и полные любви глаза, а также упавший камнем вопрос: «Где мой муж?» Нет, нет, это не как не может быть она! Тогда кто? Прапраправнучка, похожая на свою прародительницу, как две капли воды? Исключено. Или нет?

– Алех, боюсь даже предположить, но, кажется, я однажды видел это лицо… – Неуверенно начал Торой.

– Да. – Тихо сказал эльф и спрятал разом постаревшее лицо в ладони. – Это она. Итель.

– Кто? – Хлопнула глазами Люция.

– Итель. Жена Рогона. – Голос бессмертного звучал глухо.

– Да ну… – С искренним недоверием протянула колдунья и повернулась к волшебнику за уточнением. – Та, которую ты видел в повозке?

Маг кивнул, и тогда она спросила, кивнув на блюдо:

– А при чём здесь тарелка и моя бабка?

Маг пожал плечами и посмотрел на совершенно убитого Алеха.

– Знаешь что, – сказал, наконец, Торой, – было бы здорово, если бы ты нам всё объяснил. Потому что я тоже никак не возьму в толк, при чём здесь бабка Люции, зеркало Клотильды и жена Рогона, которая, если я не ошибаюсь, должна была умереть чуть не триста лет назад.

Эльф, по-прежнему пряча лицо в ладонях, помертвевшим голосом ответил:

– Всё очень просто. Жена Рогона была лефийкой.

У Тороя отсох язык. А что тут скажешь? Полукровки большая редкость, тем более, бессмертные. Нет, полукровок с внешностью эльфов на самом-то деле встретить ещё можно, как-никак унаследовать внешность куда проще, чем бессмертие, а мезальянсы были есть и будут во все времена… Но лефийцев, получивших вместо эльфийской внешности бессмертие! Таких ничтожно мало. И не принимали их ни люди (ага, примешь, пожалуй), ни эльфы (ну, эти-то просто брезговали). И сразу же совершенно не к месту всплыл в памяти негодяй Йонех вместе со своим внучком-лефийцем, которому Торой подарил (точнее продал) Вечность. Тут же вдруг подумалось и вот ещё что: «А Йонех-то, пожалуй, удавится – сделал-таки внучка настоящим эльфийским магом, а теперь от волшебства, стараниями Ители, и не осталось ничего». Мысль была глупой и, самое главное, совершенно неуместной.

– Ты хочешь сказать, что Итель – бессмертная? – Глупо уточнил он.

Алех кивнул. Люция ойкнула и посмотрела на Тороя круглыми от удивления и ужаса глазами.

– Тогда почему тебя удивил тот факт, что она жива? – Волшебник совершенно растерялся.

Эльф, наконец-то, убрал ладони от побледневшего лица и ответил:

– Видишь ли, друг мой, это так долго рассказывать, что я даже не знаю с чего начать. – Он и впрямь выглядел растерянным.

– Тогда начни с того, при чём здесь моя бабка. – Резво встряла колдунка. – Потому что я не понимаю, как у неё оказалась тарелка. Ведь ты её сделал для жены Рогона?

Он снова кивнул и с трудом произнёс:

– Твоя бабка и есть Итель. Чего тут объяснять-то?

Ведьма зло топнула ногой и зашипела:

– Моей бабке, конечно, сто лет в обед, но уж никак не триста. Да к тому же её сожгли много седмиц назад! Я не вижу связи.

Торой, растерянный, словно мальчишка, поочерёдно переводил взгляд с одного спорщика на другого и всё силился, силился понять – в чём же соль случившегося. Не получалось.

– Я же говорю, всё так запутанно. – Простонал бессмертный, а потом дёрнул себя за продолговатое ухо и сказал. – Ладно, расскажу вам всё по порядку. Слушайте и не перебивайте, когда закончу, будете задавать вопросы.

Несколько секунд он молчал, собираясь с мыслями, а потом заговорил. Тихий голос лился и журчал – эльфы непревзойдённые рассказчики, а уж если бессмертный рассказывает о жизни легендарного мага… И вовсе заслушаешься.

«Когда я познакомился с Рогоном, он был известным и подающим большие надежды волшебником, а я эльфийским лоботрясом. Семья моя не влиятельная и не богатая, да ещё ко всему ваш покорный слуга был в ней далеко не любимчиком. Такое случается. Я рано покинул дом, много странствовал, а потом и вовсе пошёл по кривой дорожке – имея хорошие способности к магии, занялся ведьмачеством. Почему? Понравилось. Всё, связанное с природой, растениями и животными, эльфу освоить проще простого. Да и, если в магии никогда не шагнёшь дальше назначенного тебе естеством предела, то в колдовстве можно совершенствоваться всю жизнь, становясь с каждым годом только сильнее.

И вот, в то время как я корпел над знаниями ведьмака, Рогон в совершенстве постиг науку магии. Он был любопытным, он старался познать всё – природу Силы, её проявления, возможности… В Гелинвире, где он успешно окончил Академию, ему быстро наскучило и талантливый ученик, несмотря на сильное недовольство своего наставника, покинул крепость. Его отпустили, потому что глупо удерживать того, кто всё равно сбежит при первой же возможности.

Вы, конечно, не знаете, но до Аранхольдовых войн, к которым я ещё вернусь, у ведьм и колдунов тоже были наставники и даже отдалённые пустыни, где чернохитонщики обучали новую смену. Маги всячески с этим боролись, но в те годы им, пожалуй, не доставало рьяности. А потому у чернокнижников тоже имелись наставники и даже своя Гильдия, которая была для Совета ну, точно кость в горле.

Конечно, почуяв свободу Рогон первым делом начал разыскивать кого-нибудь из колдунов, кто бы позволил ему попасть в одну из пустыней в качестве ученика. И попал-таки. Там мы и познакомились. В моей пустыни обучали ведьмаков. Рогон всё схватывал на лету, а потому задержался у нас недолго. Но мы успели сдружиться. Наверное, потому, что были ровесниками. Эльфы-то меня всерьёз не принимали, для бессмертных двадцатилетний возраст – это что-то давно забытое и неимоверно глупое. А для людей – самое то.

Скоро мой новый друг покинул пустынь и отбыл к чернокнижникам. Его встречали хотя и настороженно, но всё-таки с радостью – обучать того, кто легко постигает любые, даже самые сложные таинства – одно удовольствие. Да и ещё, Рогон был начисто лишён спеси и надменности. Впрочем, не об этом речь.

Как-то по осени в нашу пустынь пришла одна юная, талантливая и бессовестно красивая девушка по имени Итель. Она была замкнута, резка, очень зла, неистово хороша собой, а из-за этого преступно маняща. За ней многие ухаживали, но всякому прелестница давала такой яростный и жестокий отпор, что вскорости подначки и посягательства прекратились. Да и не хотелось никому связываться со злопамятной и очень изобретательной ведьмой, которую неизвестная наставница воспитала в дикой флуаронской глуши. Я же, как и всякий эльф, был слишком надменен и горд, чтобы ухаживать за какой-то там дерзкой «человечкой». Однако всё это не мешало мне тайком любовался ею. Никогда не видел глаз такого цвета, ни до, ни после. Ну да ладно.

Рогон вернулся в пустынь через полгода, после Ители – поздней весной. И вот, стоило ему появиться, как он за седмицу добился того, чего многие не могли добиться месяцы – красавица посмотрела на него благосклонно. Помнится, он заинтересовался тем, как она подчиняла себе летучих мышей. Можете не поверить, но я уверен, он не заметил ни фиалковых глаз, ни ослепительной красоты, только этих треклятых мышей, которые готовы были делать всё, что она ни прикажет. Стоило Ители повелительно махнуть рукой и эти летучие бестии становились послушными и понятливыми, словно натасканные псы. Ну, Рогон, конечно, принялся выведывать, что да как, стал учиться. И научился. А как научился, должно быть, всё-таки заметил, что у «наставницы» есть, на что полюбоваться и кроме мышей.

Итель его полюбила слепо и бездумно. Мне оставалось лишь позавидовать. А потом, когда Рогон предложил ей руку и сердце, вдруг наотрез отказалась, выставила его прочь и даже признание дослушивать не стала. Я думал, он подобного поворота событий просто не переживёт. Наш волшебник, как я уже говорил, был несколько странным – хотел всё постигнуть. Так и в этом случае, не мог он оставить Итель, не выяснив причину её отказа. Уж он и о своём происхождении думал (как-никак отпрыск известной в то время семьи), будто это оно всему виною, и о её вздорном характере, и о том, что он маг, а она – ведьма. Но никак не мог до истины докопаться. И тогда я вызвался помочь. Главным образом потому, что попросту не мог больше видеть, как эти двое убиваются друг по другу.

Эльфы – прекрасные ораторы и при желании могут заговорить кого угодно. Я думал, так же будет и в разговоре с Ителью – приду, рассыплюсь в комплиментах, осторожно всё выведаю, вызнаю. Но она без долгих уговоров всё рассказала. Да и с кем ещё ей было поделиться, как не с эльфом? Тогда я впервые пожалел, что оказался в своё время таким надменным дураком. А ещё понял – вот она, любовь, протяни руку и дотронься. К сожалению эта любовь не могла мне принадлежать, хотя и была такой же вечной…

Оказалось, неизвестная мать бросила новорожденную Итель на окраине леса. Наверное, девочка погибла бы от голода или ещё какой напасти, а там, глядишь, стала бы безутешной малюткой-баньши, но её подобрала ведьма. Эта же ведьма её воспитала, да ещё и научила многому такому, чего не знали даже наставники пустыни. Итель говорила, будто тайну её крови наставница вызнала по одному тому, что девочка никогда не болела и всегда была слишком красива, даже в том возрасте, в котором каждый подросток становится нескладным и прыщавым. Ну и другие безделицы, вроде стремительно заживающих ран да привязанности животных.

Конечно, обо всём этом Рогону знать было нельзя. Итель очень любила его, а потому понимала – эта её любовь не продлится долго, когда-то придётся уйти, а как бросить того, кем живёшь? Десять-пятнадцать лет и он начнёт стариться, болеть, а она так и будет молодой и прекрасной. Сказать ему правду, признаться? Тогда Рогон сам её бросит. Нет, не потому, что лефийка, а потому, что не позволит ей страдать и видеть как медленно угасает любимый человек. Он никогда бы не допустил для неё такой жуткой участи. И вот Итель не зала, как поступить – то ли махнуть на всё рукой, соврать и принять-таки предложение, то ли бежать, пока не поздно. Мне было её жаль. Жаль эгоистичной эльфийской любовью. А потому я предложил ложь. Она согласилась, поскольку хотела услышать именно это.

Они остались вместе. А я наблюдал со стороны и понимал, что всё больше и больше теряю голову. Это было совершенно недопустимо. Я старался реже с ними видеться, чтобы не выдать себя. И, наверное, не выдал. Во всяком случае, мне кажется, она не догадывалась. Впрочем, я не уверен.

А потом произошло многое другое – попытка Рогона призвать Совет к единению с чернохитонщиками, изгнание, в которое он отправился без сожаления, но с горечью о провалившейся затее. И отшельничество в Кин-Чиане, в самой чаще леса, куда влюблённая пара удалилась, чтобы отдохнуть от всех и вся. Закончилось же всё тем, что я совершил глупость. Это произошло так…

Аранхольд и Эйлик – однокашники Рогона по Академии – попросили устроить им встречу. Разве я мог предвидеть, чем обернётся эта безобидная просьба? Конечно, нет. Для этого следовало быть старше и умнее… Но мне исполнилось всего двадцать, и я был непроходимым дураком. В итоге, созданная мной итоге молния-попутчица привела этих двоих в кин-чианскую чащу.

Как потом оказалось, честолюбивый Аранхольд, предложил Рогону поднять восстание против Совета. Это был хитрый и беспроигрышный ход. В том случае, если бы Рогон согласился. Он ведь пользовался огромным уважением в Гильдии, а значит за ним бы пошли. Да только мой друг был не таков и, конечно, отказался. Да ещё и в словах не постеснялся. Он не жаждал власти, а потому не собирался воевать и идти против Совета.

Тогда-то его и убили. Да, да, не смотрите на меня так недоверчиво. Арнхольд пырнул его без всяких затей ножом в спину, пока Эйлик умело отвлекал разговорами и спорами. Тут самое смешное и горькое в том, что маг, он всегда готов к нападению другого мага, но никогда не бывает готов к нападению человека. То есть, не ждёт он, что друзья-волшебники пырнут ножом под рёбра, да ещё и в спину…

Мы с чернокнижником кин-чианцем появились, когда всё уже случилось – Эйлик едва не надругался над Ителью, а Аранхольд умертвил Рогона. Фиалка (так мы её называли) была похожа на безумную. Я и вправду боялся, что она тронется рассудком. Но, к счастью, наш кин-чианский друг по имени Зен-Зин (эх, и смешные у этого народа имена) оказался очень хорошим чернокнижником. Он умел воскрешать. Только ведь колдовство, это не магия, нельзя кого-то исцелить, не пожертвовав при этом собой или кем-то ещё. Нужен был жертвенный. И, конечно, я вызвался передать свою жизнь Рогону. Ну, всё-таки эльф… Как и следовало ожидать, Итель встретила эту идею без восторга. Она, хотя и была такой же юной, как я, на деле оказалась гораздо дальновиднее.

Фиалка сама щедро поделилась жизнью с возлюбленным. Отдала столько, сколько потребовалось. Возможно, будь она старше, скажем в возрасте трёхсот лет или больше, то и умерла бы, но… этого не случилось. Она выжила и даже не утратила бессмертия. Зато навсегда потеряла молодость. Нет, конечно, не состарилась за считанные секунды, просто, её красота обрела человеческую тленность. Это прозвучит дико, но, полагаю, день, когда она избавилась от своей вечной молодости, стал для неё самым счастливым».

Алех замолчал, грустно глядя на угли догорающего камина. Трагичность рассказа заставила благоговейно присмиреть даже непоседливую торопыгу Люцию. Колдунка зябко поёжилась и поёрзала на подлокотнике Тороева кресла. Девушке не терпелось услышать продолжение рассказа, но она не решалась поторопить эльфа, которому каждое слово и без того давалось с трудом. А ведьмак, как назло, не спешил заново вести речь. Тороя это безмолвие, судя по всему, тоже устраивало, во всяком случае, он явно не торопился узнать продолжение. Маг обдумывал и взвешивал уже услышанное и, судя по насупленным бровям, мысли его были, ой, какие безрадостные.

Между тем, дождь за окном перестал, и теперь мокрые стёкла переливались неожиданно тёплыми и радостными красками. Ведьма без сожаления покинула насиженное место и неторопливо прошлась по комнате. Девушка подошла к высокому окну и посмотрела на розовеющий восток. Сквозь бисерные капли, застывшие на стекле, было видно, что там, за лесом, небо уже налилось нежным румянцем. Тучи рассеялись, лишь кое-где ещё висели, гонимые ветром тонкие облака. Прозрачные краски рассвета струились в комнату, и Люция подивилась тому, как преобразился доселе неприглядный покой. А ведь в сиянии волшебного огонька он выглядел совершенно иначе – мрачнее что ли? Теперь же ведьма с удивлением отметила, что комната, на самом-то деле оказалась полукруглой! Стена с балконной дверью и окнами изящно изгибалась, что придавало покою необычайную прелесть. В свете восходящего солнца заиграла и шёлковая отделка на стенах, и обивка изысканной мебели, и утончённое мраморное кружево камина…

И только нахмуренные мужчины не замечали окружающей красоты. Они пустыми глазами смотрели в остывающие угли камина и думали каждый о своём. Тишина стала почти осязаемой и Люция, само собой, не выдержала.

– Так что было дальше? – Негромко спросила она, обернувшись к эльфу. – Вы смогли его оживить?