Элукс работал весь день, прервавшись лишь несколько раз, чтобы попить. К вечеру он, конечно, не успел убрать весь Гелинвир и с замиранием сердца ждал возвращения наставников. Но наставники не пришли. Видать понимали, что работы слишком много для одного маленького тщедушного рисовальщика. Ужасно страшно было собирать вещи в темноте – мальчик не мог зажечь волшебный огонёк, попросту не умел – а свечей в Гелинвире не держали.

Всю ночь Элукс метался в тревожном сне, ему мерещилось, что вещи ожили и снова разбегаются по своим прежним местам, чтобы он, проснувшись наутро, обнаружил прежний беспорядок. Вещи всегда от него разбегались, потому-то он был таким неуклюжим и неаккуратным. Впрочем, не в этот раз, не в этот раз.

Наутро, конечно, все вещи лежали там, где он их оставил, и Элукс с удвоенным рвением кинулся продолжать работу. Его шатало от усталости, боли и голода, но он не позволил себе отвлечься на еду – только вода и работа. Правда, под вечер, когда мальчик дошёл до уборки трапезной, он всё же не удержался и за несколько минут, давясь и кашляя, съел три огромных сухих лепёшки, жадно запивая их перебродившим квасом.

Ночью ему снова стало плохо. Впрочем, это, наверное, от кваса. Элукс уже даже не плакал… А, когда стало совсем-совсем невмоготу, кто-то вдруг склонился над измученным подмастерьем (он испугался – неужели учителя, неужели не успел?!). Это оказалась мама. Она пригладила потные волосы, поцеловала больной лоб, и мальчик провалился в спасительный сон.

Наутро всё повторилось – тщательная уборка, усталость, паника, боязнь не успеть и вещи, вещи, вещи, все – не на своих местах. Элукс таскал их и бубнил: «Вы должны быть на своих местах, я вам покажу ваши места, запомните их и будьте там, я не хочу провалить экзамен». Иногда он падал от усталости и плакал, жалея себя. Днём разразилась гроза. Потом заладил нудный дождь. А ведь Элукс почти закончил. К вечеру последняя неправильно лежащая вещь нашла своё пристанище в центре двора Академии. Мальчик, стоя под дождём – усталый мокрый и жалкий – заплакал, он притащил в потёмках последнюю вещь, но у него не было огня, чтобы сжечь хлам. Да и если бы был, как сожжёшь под дождём?

Он упал на колени рядом с кучей барахла и зашептал: «Мама, мамочка, мне сейчас очень, очень нужен огонь, мне очень нужен огонь».

И вдруг, о, чудо! Тихо отворилась огромная створка ворот, и лёгкий волшебный свет пролился в темноту дождливой ночи. Элукс, по-прежнему стоя на коленях с последней вещью у ног, поднял голову и с благоговением воззрился на огонёк. О, счастье, пришедшие были не магами наставникам, они были чужаками! Значит, он успеет, успеет сжечь хлам до возвращения учителей!!!

Элукс улыбнулся вошедшим и не понял, отчего они глядят на него с таким ужасом. Девушка, ведущая в поводу двух смирных лошадок, смотрела из-под капюшона кожаного плаща, беззвучно открывая и закрывая рот. Словно рыба. Это было очень смешно. Элукс даже захихикал. Мужчина, над головой которого реял огонёк, держал на руках спящего ребёнка и с не меньшим ужасом взирал на довольного, расплывшегося в улыбке ученика Академии.

– Друзья мои! – Торжественно провозгласил Элукс, дивясь своему красноречию, – Как я рад, что вы пришли! У меня теперь есть огонь!

Вот тут-то девушка и закричала. Точнее, попыталась закричать, но с губ сорвался лишь невнятный хрип. Элукс удивился – неужели, груда вещей, о которых он все эти дни запрещал себе думать иначе, как о вещах, выглядит так ужасно?

– Вы пришли. – Тихо сказал он без прежней истеричности в голосе. – Как я рад, что вы пришли. Я собрал их всех. Теперь здесь полный порядок.

И Элукс разрыдался от облегчения, повалившись прямо на мокрые камни мостовой.

Шестнадцатилетний мальчик лежал на скользких булыжниках мостовой рядом с грудой аккуратно сложенных человеческих тел.

Тела в мокрых одеждах были ужасны – высохшие и сморщенные, застывшие в неестественных конвульсивных позах боли и страдания, все, как один похожие на корявые ветки валежника.

Люция честно пыталась закричать, зайтись душераздирающим воплем, однако у неё ничего не получалось – крик застрял в горле, душил, стискивал грудь, но не выплёскивался наружу. Только руки, держащие поводья лошадей, разжались сами собой. «Хорошо хоть Илан спит», – успела подумать девушка, прежде чем провалиться в глубокий обморок.

Давно уже Элуксу не было так хорошо и уютно – в очаге горел, потрескивая огонь, непогода свирепо подвывала за окном, но ни ветер, ни дождь не тревожили больше юного рисовальщика. Красивая пятнистая кошка лежала на коленях у мага-подмастерья и громко мурлыкала. Элукс блаженно (и слегка глуповато) улыбался да монотонно поглаживал красавицу трёхцветку по пушистой спине.

Пришлые негромко переговаривались за столом. Такие спокойные. А ведь они заняли комнату в одном из замковых покоев! Что будет, если волшебники вернутся и увидят, что в Гелинвире хозяйничают перехожие бродяги?! Но черноволосый маг, имя которого Элукс всё никак не мог запомнить, весьма уверенно себя здесь чувствовал и, по всей видимости, совершенно никого и ничего не опасался. Может, это его покои? Эта мысль странно озадачила Элукса, и он застыл в кресле, так и не опустив ладонь на угодливо выгнутую спину кошки. Мальчик замер, приоткрыв рот.

Люция, собиравшая на стол, нет-нет да оборачивалась на скорбного рассудком паренька и жалостливо вздыхала. У неё всё никак не шли из головы воспоминания о первых секундах «знакомства» с Элуксом – измученный бледный мальчишка, стоящий в луже рядом с грудой человеческих тел…

По спине ведьмы пробежал липкий морозец – события дождливого вчера предстали перед внутренним взором во всей красе. А они-то с Тороем гадали, отчего ворота в Гелинвир оказались открыты? Это уже потом, очутившись внутри, странники поняли, что попросту некому было накладывать привратное заклятие и поднимать на ночь мост. А уж когда Люция увидела сумасшедшего мальчика возле кучи иссушенных тел, тогда она и вовсе перестала чему бы то ни было удивляться. И ещё крепко-накрепко решила – что бы ни случилось, от Тороя ни ногой! Даром, что заносчивый гордец и насмешник.

Конечно, рассматривать покойников у ведьмы не было никакого желания, но взгляд против воли сам собой возвращался к страшным останкам. Хорошо хоть потёмки да дождливая пелена удачно скрыли подробности. Собственно, по чести сказать, останки-то и похожи не были на человеческие. Во всяком случае, колдунка никогда не видела, чтобы мертвецов эдак скорчило да сморщило. Жители Гелинвира совершенно не походили на людей, скорее на неумело сделанные и слишком большие балаганные куклы – вывернутые руки со скрюченными пальцами были подобны костлявым птичьим лапкам, а лица и вовсе казались сушеными тыквами – одинаково маленькие и сморщенные. Бр-р-р-р!

Юный гелинвирец же, рыдавший в луже, ничего внятного рассказать о случившемся не смог, только мычал да хихикал, переходя попеременно то на бессвязное бормотанье, то на безутешный плач. И лишь по пятнам краски на мокрой испачканной одежде Торой предположил, что мальчик, возможно, рисовальщик – будущий маг-ремесленник. Однако скорбный рассудком паренёк не смог ни подтвердить, ни опровергнуть этой догадки, он лишь покачивался из стороны в сторону, бестолково открывал рот, да монотонно повторял, что теперь в Гелинвире царит порядок и всё благодаря ему, Элуксу. Собственно, только так странники и узнали имя несчастного.

К счастью для взрослых, ни бормотанье Элукса, ни обморок Люции не разбудили спящего крепким сном Илана. Измученный долгим странствием мальчик был избавлен от лицезрения ужасающих скрюченных тел.

Люция зябко вздрогнула, потёрла руками плечи, а потом громко зашептала на ухо Торою:

– Послушай, неужели Элукс единственный, кто выжил? И неужели он один собрал эти… эти… тела?

Волшебник, не отвлекаясь от сосредоточенного смешивания в старой пиале каких-то загадочных порошков (хорошо хоть в покоях магов всякого чародейного добра было навалом) вполголоса сказал в ответ:

– Мне и самому трудно поверить, но, как видишь, мальчик не вполне твёрд разумом, что неудивительно – почти трое суток провести с мертвецами.

Он поморщился от отвращения. Ведьма подивилась эдакой чувствительности, как-никак, Торой всё же не брезговал чернокнижием, а где чернокнижие, там и до некромантии недалеко. А уж, прямо скажем, с чего бы некроманту бояться покойников? И тут же Люция вздрогнула сама да с ещё большей жалостью поглядела на безмятежно улыбающегося мальчика с труднопроизносимым именем Элукс. Бедняжка…

– Как ты думаешь, что здесь произошло? – Снова зашептала ведьма. – Ну, почему они все умерли и стали похожи на сушеные грибы?

Горькая усмешка тронула губы волшебника, подивившегося сравнению скукорженных человеческих тел с сушеными грибами.

– Я не знаю, Люция. – Честно признался маг, высыпая загадочные порошки в пиалу с бульоном. – Но думаю, Элукс поможет кое-что прояснить.

По склонённой набок голове ведьмы волшебник понял – Люция не сообразила, что именно он имеет в виду – тратить же время на объяснения Торою было попросту жаль. А потому он занялся делом, подарив ведьме увлекательную возможность теряться в догадках. И Люции, увы, не осталось ничего иного, как молча и досадливо наблюдать за странными манипуляциями. Маг тем временем подошёл к рисовальщику, осторожно, но настойчиво согнал с его коленей «кошеньку» и вложил в безвольные руки пиалу с бульоном.

– Послушай, мальчик, ты очень устал, убираясь здесь, ведь так? – Голос чародея, казалось, наполнился тихим шелестом ветра, таким тихим, таким убаюкивающим…

Странное дело, Люция неожиданно почувствовала, как её измученное долгой конной поездкой тело начинает отзываться на этот вкрадчивый голос покорной слабостью и обволакивающим рассудок безразличием. Волшебство! Девушка встряхнулась и быстро-быстро принялась доставать из мешка остатки провизии – нужно срочно себя чем-то занять, иначе Тороевы чары коснутся не только подмастерья. Однако против воли девушка всё ещё продолжала прислушиваться к голосу-шелесту.

На вкрадчивый вопрос мага юный рисовальщик покорно и равнодушно ответил:

– Да, Элукс очень устал. Все бросили Элукса и оставили ему страшный беспорядок.

Торой нахмурился – юному подмастерью час от часу делалось хуже и хуже, словно сумасшествие всё теснее оплетало его рассудок своей липкой паутиной. Паренёк смотрел в одну точку и непрестанно покачивался всем телом. Вперёд, назад, вперёд, назад, вперёд, назад… Чародей предпринял попытку удержать мальчика за плечи и, надо сказать, попытка эта даже увенчалась относительным успехом – покачиваться, словно ковыль под ветром, Элукс перестал – теперь туда-сюда болталась только его голова.

– Вот, выпей, и сразу станет легче. Ты уснёшь, а, когда проснёшься, всё будет как прежде. – Мягко сказал маг, осторожно размыкая судорожно сцепленные ладони – все в пятнах засохшей краски.

Паренёк поднял на чародея бессмысленные, полные детской надежды глаза и прошептал:

– Правда? – Из левого глаза выкатилась тяжёлая одинокая слеза.

– Правда. – Убеждённо соврал Торой. – Пей.

И Элукс выпил зелье, которое предложил ему незнакомый волшебник. Зелье оказалось горьким и невкусным, это так обидело мальчика, что он заплакал навзрыд. Впрочем, слёзы быстро высохли, и на юного рисовальщика навалилась блаженная истома. Он закрыл глаза и обмяк, утонув в огромном уютном кресле.

– Люция… – Торой стремительно переставил на стол полупустую пиалу с зельем, едва не выпавшую из ослабших рук рисовальщика. – Мне нужна твоя помощь, быстрее, зелье действует недолго и скоро наш горемыка…

– Умрёт?! – Всплеснула руками ведьма. – Ты убил мальчика?

Маг бросил на свою спутницу испепеляющий взгляд:

– Скажи, ты хоть иногда можешь подумать обо мне не как о кровожадном самодуре, а? – Огрызнулся он, торопливо растирая ладони. – Всё же (хотя тебе, наверное, трудно в это поверить) я не закоренелый мучитель. Просто мы должны знать, что приключилось в Гелинвире и что свело с ума этого несчастного. А потому я собираюсь аккуратно проникнуть в его сознание. Бедняга жутко настрадался, поэтому придётся использовать самые щадящие методы. Держи его за голову.

Ведьма, которой держание жертвы за голову уж никак не казалось щадящим методом, всё же покорно стала за спинкой кресла и крепко стиснула виски безвольного Элукса.

– Отлично. Так и стой. Это на тот случай, если он вдруг дёрнется во сне. – Торой ногой придвинул к креслу табурет и уселся аккурат напротив рисовальщика, – Так что, если дёрнется, не пугайся, он спит очень крепко и не видит снов, любые судороги – лишь отзыв тела на то или иное воспоминание.

Маг подумал и закончил:

– Ну, а если дёрнусь я… Значит плохи наши дела.

Ведьма испуганно открыла рот, чтобы отговорить волшебника от опрометчивого поступка, но чародей лишь махнул рукой и раздражённо пробормотал себе под нос:

– Эх, давно я этого не делал…

Торой закрыл глаза и посмотрел на Элукса внутренним взором. Странно, а он-то принял мальчишку за мага-подмастерье, на самом же деле – ни малейшего следа способностей к волшебству – самый обычный человек. Что он делает в Гелинвире? Волшебник осторожно, едва ли не ласково коснулся рассудка паренька. Сознание, некогда имевшее радостный оранжевый цвет (его яркие сполохи нет-нет да высверкивались над головой рисовальщика), теперь стало грязно-охристым, мутным, словно стухшая вода. Прогнав бегущие по телу мурашки, Торой сделал глубокий вдох и шагнул в это полусумасшедшее чужое «я». Разум Элукса болезненно вздрогнул и, ведомый инстинктом, попытался отпрянуть. Не вышло. Чужак легко проник в самые сокровенные мысли, слился с ними и перестал чувствоваться как незваный пришлец.

В этот раз (в отличие от битвы с аметистовой ведьмой) чародей выбрал в качестве прообраза вовсе не двери – с врагом подобная бесцеремонность вполне оправдывала себя, ведь растерянность, вызванная неожиданной болью, помогала уверенно водвориться в чужом сознании, но Торою сейчас требовалось вовсе не это. Он не хотел водворяться и причинять Элуксу боль, лишь подглядеть за последними днями жизни рисовальщика. А подглядеть можно и в окна.

Маг и вздохнуть не успел, как оказался в самолично выдуманном (надо сказать наспех) длинном коридоре. Поскольку Торой не утруждался измысливанием деталей, коридор получился бесконечным, теряющимся во мраке, лишённым каких бы то ни было эстетических прикрас – неровные каменные стены, безликий пол, а потолка и вовсе не намечалось – лишь непроглядная тьма наверху. Зачем он нужен – потолок? В кривых мрачных стенах тоскливо бликовали грязными стёклами окна. Даже выдуманный волшебником коридор не скрывал царящих в сознании Элукса неразберихи и хаоса – в затянутых паутиной окнах то и дело мелькали смутные образы недавних (и очень далёких) воспоминаний. Чаще образы были размытыми и нечёткими – именно такие наполняют сознание сумасшедших, рассудок которых непременно искажает и не удерживает надолго то или иное событие. Иногда (в таком случае образ получался более чётким и понятным) в окне мелькало нечто давнее, из той жизни, когда Элукс ещё не увяз в болоте безумия.

Так, например, Торой увидел всамделишную деревенскую улицу, по которой хилого мальчонку лет пятнадцати таскал за вихры дюжий мужик. Воздух вокруг паренька и его мучителя вспыхивал тревожными красками страха, боли и унижения. Но, вот к мужику подошёл некто низкорослый, в мантии мага. Ага, стало быть, гном… Ну, если гном, то одно из трёх – либо краснодеревщик Лун, либо оружейник Шаха, либо художник Айе.

Вот гном повернулся лицом. Айе. Значит, Элукс действительно рисовальщик… Но почему гном взялся учить человека, неспособного к волшебству? Какой в этом смысл? Да и зачем везти неумёху от чародейства в Гелинвир? Не найдя ответа ни на один из вопросов, Торой перешёл к следующему окну – дожидаться, чем закончится встреча гнома и маленького забитого рисовальщика не имело никакого смысла.

Однако у второго окна (пыльного и мутного) не открылось ничего интересного. Обычные ученические будни – холсты, краски, эскизы (правда, потрясающей красоты и мастерства), кисти, угольные карандаши. А вот в следующем…

Торой вжался пылающим лбом в грязное стекло и застонал. Ничего страшнее он ещё не видел. Нашли, называется, надёжное убежище в Гелинвире…

Люция, которая, как ей казалось, вот уже битый час топталась за спинкой кресла, удерживая безвольную и заметно отяжелевшую голову спящего Элукса, подпрыгнула от ужаса – волшебник дёрнулся на своём табурете и судорожно вздохнул. Причём ведьма могла поклясться – в этом судорожном вздохе звучал неподдельный ужас. Совершенно струхнув, девушка ещё сильнее стиснула голову рисовальщика, бормоча про себя старинное заклятие к Духам Древнего Леса, прося их о заступничестве и вспомоществовании. И духи услышали!

Торой резво, словно ему прописали хорошего пинка, вскочил с табурета и, хватая ртом воздух, осел на пол. Создавалось впечатление, будто он не из чужого сознания вышел, а вынырнул из водной пучины, причём едва живым. Несколько секунд, скрючившись на корточках, маг молчал – восстанавливал сбившееся дыхание – а потом поднял на свою спутницу совершенно дикое лицо.

– Люция. – Хрипло выдавил чародей. – Ты даже не представляешь, что здесь произошло…

Девушка передёрнулась – так жутко прозвучал осипший голос Тороя – и обречённо сказала:

– Ну, рассказывай что ли. – Она предпочитала не паниковать раньше времени, мужчины, как известно, любят сгущать краски – только волю дай.

Однако прежде, чем что-либо поведать, волшебник указательным пальцем коснулся переносицы Элукса. Слабое мерцание осенило страдальческое лицо мальчишки. И едва погас переливчатый сполох Силы как осунувшийся рисовальщик преобразился – пропали мученические складки в уголках губ, разгладился лоб, и дыхание стало спокойным, почти неслышным. Теперь паренёк казался самым обычным ребёнком, ну, разве что только выглядел по-прежнему младше своих лет.

– Этот мальчик уже никогда не будет прежним. – Тихо произнёс Торой. – Его рассудок не излечить никаким волшебством, я могу лишь немного облегчить его мучения крепким сном.

Ведьма судорожно сглотнула – с некоторых пор она верила в Силу своего волшебника едва ли не больше, чем в Духов Древнего Леса, и уж коли он говорил, что мальчик навсегда останется блаженным… Значит у Элукса и впрямь нет никаких шансов обрести здравый рассудок. Впрочем, даже не это ужаснуло девушку, её напугало другое – мысль о том, что же должно было случиться в магической столице, чего не выдержал разум очевидца?

– Торой, – взмолилась колдунка, – Да говори ж ты толком, что здесь произошло, я и так едва жива от страха!

Собственно и волшебника при одном воспоминании о произошедшем в Гелинвире охватывала буквально животная паника. Вся хвалёная сдержанность развеивалась без следа.

– Понимаешь, Люция, все маги и чародеи Гелинвира, – начал свой рассказ Торой, – умерли оттого, что кто-то стремительно вытянул из них Силу…

Ведьма захлопала глазами и уточнила:

– То есть, их всех низложили?

Теперь она смотрела на волшебника с такой же жалостью, с какой давеча глядела на Элукса. В первое мгновение Люция и впрямь засомневалась в здравости Тороева рассудка, подумала без обиняков, что нагулялся чародей в мыслях сумасшедшего и сам немного тронулся. Однако волшебник, нервно расхаживающий по комнате, вид имел, скорее озабоченный, нежели безумный:

– В том-то и дело, что нет! – Заспорил он, рубя ладонью воздух. – Низложение отбирает лишь Дар волшебства. А здешних магов буквально выпили до донышка – полностью вытянули не только способности, но и все жизненные соки. Поэтому они так похожи на старинные Атийские мумии. Кто-то жестоко выжал их без остатка за считанные секунды.

Теперь по комнате забегала, схватившись за голову, ведьма. А ведь буквально неделей раньше она и подумать не могла, что известие о смерти Магического Совета повергнет её в такой транс и эвон как всё вышло… Впрочем, Люция не была кровожадной, а потому никогда не желала чьей-то смерти (ну, тот подлый чернокнижник, что копошился у неё в сознании, конечно, не в счёт). Тем более, как успела колдунка разглядеть груду сложенных на площади тел, среди гелинвирцев были и дети, и подростки, и убелённые сединами старцы и даже… о, Силы Древнего Леса! Даже эльфы!

– Торой. – Хрипло выдавила девушка. – Но это невозможно…

Волшебник замер посреди комнаты.

– Прости, что ты сказала?

– Я сказала, что это невозможно. – Слабо повторила она, оседая на табурет.

– Да! – С жаром согласился маг. – Да! Ты совершенно права – это невозможно!

И тут же растерянно и глухо закончил:

– Но это случилось.

– А почему, в таком случае, выжил Элукс? – Задала ведьма вполне резонный вопрос. – Почему он не погиб, как прочие?

Этот хилый аргумент совершенно не смутил волшебника и не нарушил стройный ход его предположений.

– Я думаю, Элукс с рождения немного отсталый. – Убеждённо ответил Торой, – Такое бывает. Тем более, мать нашего рисовальщика часто побивал собственный муж. Это вполне объясняет некоторую глуповатость Элукса. Мальчик, конечно, был единственным слабоумным в Гелинвире. А на таких, сама знаешь, волшебство почти не действует. Почти. Наш рисовальщик всё же лишился тех крох Силы, которые дала ему природа, да ещё и окончательно ослаб рассудком, то ли от боли, которая сопутствует любому низложению, то ли от одиночества, то ли от страха, то ли ото всего вместе.

Ведьма с сомнением посмотрела на спящего в кресле паренька и неуверенно спросила:

– Разве на обучение в Гелинвир принимают слабоумных магов?

Волшебник в ответ лишь горько усмехнулся:

– Люция, Элукс всего лишь безобидный деревенский паренёк, немного отстающий от своих сверстников. Он не сумасшедший. Был во всяком случае. И, кроме того, у мальчика действительно талант. Рисует он превосходно. Во всяком случае, я такое видел только на картинах эльфийских мастеров.

Последнее замечание мало тронуло Люцию, которая выросла в кособокой лесной избушке и, само собой, ни разу в жизни не видела картин вышеупомянутых мастеров. Ведьма молчала, обдумывая сказанное волшебником, и дико волновалась. Она то и дело вскакивала со стула и принималась бегать из угла в угол. У мага после странствия по задворкам Элуксова сознания и без того кружилась голова, а мельтешение колдуньи и вовсе сбивало его с мыслей.

– Этого не может быть… – Тем временем жалобно повторяла девушка. – Кому, ну кому понадобилось убивать столько волшебников?

– Да, – торопливо произнёс Торой, – Это похоже на абсолютное безумие, но… это… всё-таки правда.

Он запнулся, и колдунья тут же воспользовалась образовавшейся паузой:

– Торой, а как же ты???

– А что я? – Он удивлённо посмотрел на свою собеседницу.

– Но ведь ты – маг! И, насколько я вижу, ты жив, здоров, в меру прожорлив и вовсю чародействуешь!

Торой горько усмехнулся.

– Я в момент действия колдовства находился в Мираре, то есть был за тридевять земель, да и даже, если бы оказался поблизости, чары навряд ли подействовали бы – я ведь был низложен, а что у такого отнимать?

Ведьма прошлась по комнате, нервно ломая пальцы и совершенно не замечая звонкого хруста суставов. Наконец, она сказала:

– Значит, погибли только гелинвирские волшебники? А королевский чародей? Ну, который тебя спас от Нониче, он случайно не был похож на сушёный гриб?

Крепко спящий Золдан, как вспомнил ученик, на мумию вовсе не походил – поскольку, даже охваченный колдовским сном, оставался крепок, тяжёл и румян.

– Так, значит, он не умер? – Заключила ведьма и тут же поспешно спросила, – И, стало быть, не низложен?

Торой утвердительно кивнул:

– Конечно, нет! Это ж какую силищу надо иметь, чтобы низложить всех чародеев! Хотя, теоретически, отобрать Могущество можно, конечно, и во сне. Но зачем неизвестной ведьме убивать всех магов? Удар, я думаю, пришёлся на Гелинвир – здесь разом были уничтожены лучшие волшебники сопредельных королевств. А истреблять всякую мелочёвку попросту нет смысла. Зачем? Ведь прочих магов достаточно лишь усыпить. Пока проснутся, пока опомнятся от потрясения, пока то да сё… Есть все шансы…

– Что? – Нетерпеливо подогнала колдунья осекшегося неожиданно мага. – Что за шансы?

Торой пустыми глазами смотрел перед собой, словно не веря неожиданной догадке. Наконец, с трудом произнёс:

– Есть все шансы прийти и занять Гелинвир. Ты же слышала, ещё тогда, в Мираре, горшечник, который нас подвозил, говорил, будто колдуны и чернокнижники зачем-то стекаются в Атию… Должно быть, это являлось частью некоего плана.

– Они встретились, чтобы нанести удар? – Тут же торопливо предположила Люция.

Собеседник в ответ лишь покачал головой:

– Нет, не думаю. Ваша братия не настолько глупа. Дело в другом. Подобные перемещения, по всей вероятности были всего-навсего уловкой – пока Великий Магический Совет держал под колпаком колдунов и некромантов, стекающихся в Атию, кто-то, кто придумал всю эту катавасию, умело прятался в Мираре и делал то, что требовалось – какие-то манипуляции с зеркалом. Впрочем, нет, не знаю, это всего лишь догадки…

Он сбился, запутавшись в предположениях, и замолчал – только длинные пальцы напряжённо продолжали тереть подбородок. Неожиданно ведьма подошла к волшебнику и осторожно дотронулась до его плеча. Торой стоял лицом к камину – бледный и растерянный. Сперва он не заметил утешительной ласки и даже не обернулся, но, когда девушка неуверенно коснулась его плеча лбом, слегка вздрогнул.

Некоторое время они стояли неподвижно, глядя на огонь – два растерянных испуганных человека в опустошённом мире, полном опасностей и хаоса. А потом маг осторожно обнял колдунью, и она, окончательно осмелев, уткнулась ему носом в шею. Огонь в очаге уютно потрескивал, углы комнаты терялись в полумраке, в кресле тихо сопел Элукс, за окном шелестел нудный дождь. И никогда в жизни Люция не чувствовала себя так хорошо.

А Торой, прижавшись щекой к русому затылку ведьмы, думал вовсе не об уюте и даже не о погибших магах… Он, совершенно не к месту, вспоминал подругу своего далёкого детства. Ту самую Тьянку, которую часто лечил после розог, прописанных (и весьма справедливо) папашей поваром. Вздорную непоседу, которая погибла в неполные пятнадцать лет и которой в самый решительный момент Торой никак не смог помочь, поскольку именно тогда Золдан увёз его в Гелинвир, дабы впервые представить Совету. Визит продлился три дня и именно в один из этих трёх дней Тьянка, отправленная отцом в «холодную» за овощами, оскользнулась на длинной каменной лестнице и расшиблась насмерть. Видать, торопилась, непутёвая, поскорее выполнить скучное задание, да улизнуть на реку.

Торой и Золдан вернулись как раз через сутки после обряда похорон. Придворный лекарь сказал в утешение, будто девочка совсем не мучалась. Даже, наверное, не успела понять, что произошло. Но Торой сомневался. Как же это так? Умереть и не понять, что покинул мир живых? Глупость какая-то. И юный волшебник, которому до того момента ни разу не доводилось кого-то терять, всю ночь простоял у окна, глядя в темноту. Словно каменный. Тогда он впервые понял, насколько хрупко и ненадёжно человеческое существование, насколько непредсказуемо и уязвимо. А коли так, коли смерть может настигнуть в любой момент, то и дорожить этой жизнью нечего, один пёс – когда-нибудь загнёшься. А уж, какая разница – годом раньше или годом позже?

Торой с самого раннего детства не плакал. Не плакал и узнав о Тьянкиной смерти. Только пусто-пусто стало на душе, так безвыходно одиноко, что хоть волком вой. А ещё обидно. Обидно на Тьянку, которую нелёгкая понесла в прискок по скользким ступеням «холодной», на лекаря, который не сумел помочь. И, главным образом, конечно, обидно на себя, что не успел, не успел сказать подруге что-то значимое и важное. Не успел. И не успеет же.

С тех пор как-то так повелось, что юному магу стало нечем дорожить. Во всяком случае, до сегодняшнего дня. Волшебник замер, боясь спугнуть непривычное замирание сердца – девушка в его объятиях, вздорная и насмешливая, с бледными улыбчивыми губами и прозрачной зеленью глаз показалась вдруг самой главной драгоценностью.

Сердце мага билось ровно и размеренно, Люция чувствовала это по ритмично пульсирующей жилке на шее. Колдунья боялась пошевелиться и отстраниться, хотя отстраниться очень хотелось – в отличие от Тороева, её сердце пустилось в такой непристойный припляс, что девушке стало стыдно – ну, как маг заметит беспорядочные трепетания? А потом она махнула на всё рукой и прижалась к волшебнику ещё крепче.

Наконец, стоять в обнимку и дальше, по мнению Люции стало просто неприлично. Девушка оторвалась от уютного плеча и посмотрела на волшебника задумчиво и растерянно. Торой улыбнулся уголками губ. Ведьме очень хотелось, чтобы он её поцеловал, как тогда, на заснеженной улице. Очень-очень хотелось. Но он не поцеловал, лишь посмотрел ей через плечо. Раздосадованной колдунке против воли пришлось обернуться, чтобы узреть во всей красе заспанного Илана с «кошенькой» на руках.

– Мы уже приехали? – Уточнил мальчик, которого все треволнения нынешнего вечера удачно обошли стороной. – А я есть хочу.

Девушка выругалась про себя, но момент, удобный для поцелуя, был безвозвратно упущен.

– Будешь бульон? – Вздохнула ведьма.

Торой стоял у окна и краем уха слушал, как колдунья отвечает на какие-то расспросы паренька, как рассказывает ему обязательную перед сном сказку. Волшебник задумчиво смотрел на серу завесу дождя, что удачно скрывала груду останков.

А ведь Люция оказалась права – жуткие чары не пощадили никого, даже эльфов. Маг хотел посмотреть, был ли среди погибших не-людей Алех, однако в общей куче до неузнаваемости преобразившихся в смерти тел сложно отыскать кого-то определённого. Вполне возможно, что Алех отсутствовал на момент нанесения удара. Остроухий волшебник часто бывал в разъездах и не особенно любил протирать хитон на заседаниях. По эльфийским меркам он был ещё слишком молод, а потому в меру непоседлив – триста восемьдесят лет, разве это за возраст для бессмертного?