Сейчас двадцать очень хороших чёрных магов удерживают нити моей жизни, чтобы я, погружаясь в пучины Безвременья не сгинул в них вовсе. Тебя сюда перенесла моя Книга, которая вобрала твою Силу и тем самым швырнула за тонкую грань – туда, где ещё не заканчивается жизнь, но ещё и не начинается смерть. Последние несколько лет мне всё не давали покоя рассказы жены о том, как я бредил после низложения, говоря что-то о зиме, какой-то Книге и маге по имени Торой. А уж после того, как я узнал, что ты на короткое время очнулся в моём теле, любопытству моему и вовсе не было предела. Я задумался над тем, что могло произойти такое, чтобы неизвестный маг из далёкого будущего, каким-то образом оказался в прошлом. И пришёл к выводу, что ты многим сильнее меня…

На этих словах волшебника Торой горько усмехнулся. Да, когда-то Золдан и Алех считали, что их своенравный ученик и впрямь очень силён, конечно, не сильнее легендарного Рогона, но уж определённо не из середнячков. Но после низложения…

– Торой, – устало вздохнул маг, – как ты можешь, будучи сильным и далеко не глупым магом, верить в то, кто-то может отобрать твою Силу? Это же не материальный предмет, который можно подержать в руках и, соответственно, украсть. Отобрать Силу, низложить, опустошить – называй это, как хочешь – невозможно. Ну, вот задумайся, можно ли отобрать у человека нечто эфемерное? Скажем, способность мыслить?

Он внимательно посмотрел на своего собеседника, ожидая от него, если не ответа, то хотя бы проблеска понимания во взоре. В полумраке глаза Рогона казались слишком тёмными, чтобы судить об их цвете – может, карие, может, тёмно-зелёные… И уж, конечно, Торою вовсе не было никакого дела до их цвета, маг погрузился в размышления. В свою очередь широкоплечий бородатый волшебник удовлетворённо кивнул, словно Торой не молчал задумчиво, а напротив, утвердительно ответил на заданный вопрос:

– Вот именно. Нельзя запретить человеку думать. Это просто невозможно, ну, пока он жив, во всяком случае. Однако можно отвлечь, заставить думать о чём-то другом, заставить посвятить все свои чаяния иному предмету. Так же и с Силой. Не в человеческих возможностях лишить тебя того нематериального, что дано природой. Я знаю. Меня низлагали. Процесс этот неприятный и, надо сказать, я после него еле выжил. На самом деле техника низложения проста до идиотизма – из тебя выкачивают всё то, что ты имеешь на конкретный момент…

На этих словах Торой вскочил со скамьи, тупо глядя в пустоту, а потом вовсе забыл про предупреждения Рогона и заговорил:

– Если они забрали то, что было, то я мог восстановиться. Магические силы тут ничем не отличаются от обычных. Хватило бы двух-трёх лет, чтобы…

Волшебник взмахнул рукой, обрывая поток его красноречия, и горько сказал:

– Я думал, после моей смерти мир поумнеет. Но миру это, как видно, совершенно не грозит. Торой, не трать моё и своё время на растолковывание тебе самых простых истин. Тебе сказали, что ты низложен и ты поверил. Первые два года, может, и пытался что-то из себя выдавить, а потом, когда ничего не получилось, просто сложил лапки и перестал дёргаться. Этим человек отличается от животного, загнанный в угол он не умеет сопротивляться с отчаянной злостью достаточно долго. И ты не смог. Не смею тебя в этом упрекать, особенно если учесть, какими идиотами ты, наверняка, был окружён. Так вот, послушай меня, раз это так важно. Сила – это не бессмысленная стихия, на кончиках пальцев, Сила – это часть твоего сознания. Да, у тебя отобрали то, что ты имел, а взамен этого повесили над тобой весьма, должен сказать, неслабое заклятье…

Рогон внимательно посмотрел поверх головы своего собеседника и уважительно поднял брови. Только теперь до Тороя дошло, каким образом маг догадался о том, что он низложен – стало быть, всё это время над ним реяло заклятие, которое мог углядеть только очень опытный чародей. Так сам Торой разглядел руну Ан над головами молодых чернокнижников, нагнавших его в Мираре.

– А ты, – продолжил тем временем Рогон, – уже набрал достаточно Силы, чтобы сломать запрет. И ты его сломал, коли моя Книга нашла, что у тебя забрать.

Торой хотел, было, сказать своему собеседнику, что Книга на самом деле забрала силу двух чёрных магов, но в последний момент волшебник бросил взгляд на циферблат и заметил, что разговор с Рогоном продолжается уже без малого четверть часа, потому-то низложенный маг и не решился снова о чём-то спрашивать.

– Ты накопил в себе достаточно мощи, чтобы использовать её направо и налево, совершенно не глядя, вот только ещё не можешь до конца преодолеть своё неверие. Ну да ладно. Итак, сейчас я хочу услышать то, чем ты бредил, будучи в моём бренном изничтоженном низложением теле. Всё в подробностях. Скажем, мне очень интересно, что такое могло произойти в мире, чтобы наши судьбы так тесно переплелись.

Богатырь устроился поудобнее и приготовился слушать. Торой прошёлся по комнате, посматривая на медленно ползущую секундную стрелку часов и собираясь с мыслями. Говорить ему следовало кратко и исключительно по делу, потому волшебник восстанавливал всю чреду событий, произошедших с ним за последние несколько суток. Наконец, сосредоточившись, он начал рассказ.

Рогон оказался благодарным слушателем, не перебивал, не задавал вопросов, только слушал, прикрыв глаза. Торой старался не подходить близко к магу, знал, что во время обряда Зара нельзя соприкасаться с тем, с кем доведётся встретиться, иначе никогда не вернёшься в мир живых, да, собственно, и в Мир Скорби тоже не попадёшь. Конечно, Рогон это тоже знал, но… Привычка ожидать подлости заставляла низложенного мага держаться от своего собеседника на почтительном расстоянии.

Пару раз за время своего рассказа Торой переводил взгляд с часов (стрелки на которых словно взбесились) на маленькое окошко. За окном не было ничего, только чёрная пустота, и волшебник ничуть не сомневался, что если он решится распахнуть створки, или Сила убереги, открыть низенькую дверь, ведущую прочь из комнаты – эта бездушная пустота просочится внутрь и беспощадно пожрёт сознание находящихся под прикрытием бревенчатых стен мужчин. Торой знал и то, что эта убогая комнатушка – есть не более чем умелая защита, которой окружили его и Рогона те самые двадцать чёрных магов, что отдавали сейчас свои силы на свершение обряда Зара. Потому-то силуэты находящихся в комнате предметов были нечёткими, размытыми, краски какими-то блеклыми и вялыми, даже угли в камине и те блестели маслянисто, тускло, словно являлись не более чем искусной подделкой.

Рогон выслушал речь Тороя и, когда маг, наконец, замолчал, удовлетворённо кивнул. Торой без утайки рассказал и о Книге, и о Люции, и о зеркальщике, и о самом зеркале, и о маленьком Илане, и о зиме, и о кхалаях.

Когда волшебник открыл глаза, Торой неожиданно пожалел обо всём рассказанном. Его только сейчас посетила мысль, что перед ним мог сидеть вовсе не Рогон, а… Да кто угодно мог сидеть! И всё-таки… Он знал, что сейчас его не обманули, да и сам великий маг внезапно произнёс:

– Я рад, что ты ничего не утаил, теперь мне нужно о многом подумать. Но сдаётся, я и без лишних размышлений знаю, что за зеркало выкрали из Мирара, однако не могу навскидку догадаться, кому бы это понадобилось… У нас кончается время. – Последнее было не вопросом, а утверждением.

Торой кивнул, глядя на то, как стремительно несётся секундная стрелка. Но всё же, волшебник успел прокричать в сгущавшуюся темноту:

– Алех! Эльф Алех друг моего наставника, сейчас он состоит в Великом Магическом Совете, как он мог быть твоим учеником?!

Ответа он не услышал. Собственно, и Рогон, скорее всего, не услышал слов волшебника. Зато до Тороя донеслись словно уносимые ветром слова:

– Я написал тебе кое-что, ты найдёшь это в книге…

Голос Рогона поглотила звенящая тишина. Маленький мирок окончательно утратил и реальность и материальность – бревенчатые стены расплылись у Тороя перед глазами, камин оплыл, словно восковой, стёкла в окне начали пузыриться, будто были и не стёклами вовсе, а мыльной пеной. Неизвестные Торою маги ещё держали оборону, ещё не впускали Безвременье туда, где корчилось, удерживаемое ими сознание двоих людей. И всё же прожорливая Пустота пыталась поглотить тех, кто отважился вторгнуться в её вотчину – туда, где отсутствовало всё – время, пространство, цвета, жизнь. Торой чувствовал, как исчезают, тают под ногами половицы, видел, как растворяется в пустоте силуэт дюжего волшебника, а потом часы в руке низложенного мага (единственное, что никуда не пропадало и не меняло очертаний) налились жутким холодом. Торой увидел, как пальцы, сжимавшие серебряный корпус становятся прозрачными, увидел, как секундная и минутная стрелки дёрнулись в последний раз, а потом нечто вязкое обволокло его, и волшебник перестал что-либо чувствовать и понимать.

Когда он в очередной раз открыл глаза, левая рука, судорожно сжимающая часы Баруза, совершенно окоченела. Торой попытался расцепить сведённые судорогой пальцы, но обнаружил в них не часы, как ожидал, а комок слипшегося, наполовину растаявшего снега. Волшебник поднял взгляд и увидел над головой прежние верхушки сосен, которые медленно плыли в поднебесье и казались нарисованными чёрной тушью. Левая рука безвольно свалилась с полотнища, на котором мага куда-то тащили, и теперь пальцы снова загребали снег. Волшебник хотел спросить у упрямо пыхтящей за его спиной ведьмы, долго ли он был в беспамятстве, хотел сказать ей, что он ещё жив, но опять-таки не смог. Отяжелевшие веки закрылись. Как же хотелось спать! Холод уже давно перестал мучить, левая рука, загребающая снег, больше не мёрзла, а по всему телу разлился неведомый доселе покой. О, боги, как же хорошо…

Торой закрыл глаза и снова рухнул в темноту. Он успел на секунду ужаснуться, что вот опять начнутся непонятные видения и снова надо будет о чём-то говорить, что-то предпринимать, о чём-то думать… Но видения решили оставить его в покое. Последнее, что вспомнилось магу перед чертой забвения, был слегка насмешливый и удивлённый взгляд Рогона. Прежде, чем исчезнуть, волшебник внимательно всмотрелся в пульсации Силы, вьющиеся над головой низложенного мага и что-то из увиденного в них позабавило богатыря чародея. Во всяком случае, он улыбнулся улыбкой человека, который заметил нечто трогательное и тщательно от него скрываемое.

На этом Торой снова выпал из реальности.

Люция обернулась. Ей показалось, что волшебник зашевелился. Но нет, Торой как и прежде лежал без движения, только левая рука свесилась с плаща и теперь чертила по сугробам. Ведьма плакать уже не могла. Глухое отчаяние вытеснило все сантименты. Она кусала обветренные губы и упрямо брела вперёд. Ей, к счастью, хватило ума использовать все подручные средства для того, чтобы тащить мага и мальчишку. Пальцы ведьмы, сжимавшие углы плаща, на котором лежал бесчувственный Торой, на лютом холоде потрескались в кровь. Кровь давно замёрзла на морозе, но руки замёрзли ещё раньше и потому не болели.

Колдунья ещё раз обернулась. Её изобретение у всякого, кто увидел его со стороны, вызвало бы приступ истерического смеха. Но девчонка уж точно не разделила бы ничьё веселье.

Когда маг рухнул с лошади в снег и упокоился там не шевелясь, ведьма взвыла от отчаяния. Некоторое время она пыталась привести волшебника в чувство. Девушка трясла его, хлопала по замёрзшим щекам, умоляла, упрашивала, грозила, плакала – всё было бесполезно. Утешало одно – он всё-таки был жив. Пока. А это означало, что следовало срочно что-то предпринимать. Вот только что? К счастью, юная колдунья с детства отличалась изрядной смекалкой. Не растерялась и в этот раз.

Она, конечно, позволила себе несколько минут поплакать, сидя в сугробе и загребая руками рыхлый снег. Некоторое время даже жалко скулила, но потом всё-таки собралась с мыслями и решила действовать. Всё-таки упрямство присуще каждой колдунье, как ни крути, а хорошая ведьма должна уметь бороться. Поскольку, что есть жизнь ведьмы? Только борьба. Вот Люции и пришлось, кусая губы, да вытирая рукавом шмыгающий нос браться за дело. Само собой – поднять Тороя в седло она не могла, Илана – да, но Тороя… Девушка пробовала, было, оторвать мужчину от земли путём хитрых заклинаний, но силёнок не хватило – все её немногочисленные магические способности ушли на то, чтобы разбудить лошадей, так что… Приходилось орудовать безо всякого чародейства. Люция понимала – времени у неё крайне мало. Можно даже сказать – совсем нет. Без движения да на этаком морозе волшебник замёрзнет прямо во сне.

Как и всякая лесная ведьма, Люция никогда не блуждала в лесу. Да чего там говорить! Ей было бы куда как проще потеряться где-нибудь на улицах оживлённого Мирара, чем в самой глухой и непролазной чащобе. Мало того, совсем недавно именно над этим лесом колдунья пролетала на помеле, ну, когда пряталась от стражников и запутывала следы. Именно тогда она и заприметила в окрестностях небольшую сторожку. По счастью, домик должен был находиться где-то неподалёку. И вот теперь колдунья собиралась дотащить до него своих бесчувственных спутников. В маленькой избушке странников ждала крыша, четыре стены и хоть какой-то очаг. Это сейчас казалось самым главным. В сторожке Люция сможет согреться и заняться Тороем. Она подозревала, что без помощи волшебных лекарских отваров маг попросту не выживет. Потому-то, стиснув зубы, ведьма решила действовать.

Чёрные силуэты елей двоились перед глазами, порывы ветра срывали с веток снег и щедро осыпали им колдунью. Однако она давно уже не обращала внимания на подобные мелочи. Девчонка плелась через сугробы, сдавлено и сипло дыша. Первые несколько шагов у Люции ещё были силы на то, чтобы грязно и непотребно ругаться от злости на собственную хилость, но очень скоро ведьма поняла – радующие душу крепкие деревенские ругательства годны только для того, чтобы сбиваться с дыхания и быстрее уставать. А потому она понадёжнее стиснула зубы и теперь крыла снег, холод, темноту да бездорожье мысленно.

Ведьма торопилась. Она боялась, что из чащи в любой момент могут вынырнуть волки. Лесную колдунью, конечно, не тронет ни один хищник, даже самый свирепый, но так это ведь лесную колдунью, а не её спутников. Потому-то Люция старалась идти настолько быстро, насколько это возможно. Время от времени живое воображение, нет-нет, да играло с девушкой злую шутку, время от времени ей мерещились светящиеся жёлтым огнём глаза. Пару раз даже показалось, будто в сиреневом полумраке, пригибаясь к снегу и скользя носом по сугробам, крались поджарые хищники. Тогда ведьма гортанно выкрикивала несколько отвращающих заклинательных слов, которые обычно отпугивали дикое зверьё.

Колдунья пыхтела и отдувалась, но волокла Тороя вперёд, оставляя на снегу причудливые следы. Грустные лошадки брели рядом. Мальчишка лежал на широкой спине смирной кобылки, доверчиво прижимаясь щекой к тёплой шее животного.

Никогда в жизни юной ведьме не было так тяжело. Она шла, увязая в сугробах, волокла за собой бесчувственного мужчину, пыталась сморгнуть слёзы отчаяния и тихо всхлипывала. Через каждые тридцать шагов Люция останавливалась, чтобы хоть как-то перевести дух и заодно оглянуться на Тороя – жив ли? Маг был бледен, голова безжизненно моталась из стороны в сторону.

Девушка вспотела насквозь, от разгорячённого тела валил пар, так что даже зябкие сиреневые сумерки больше не могли заморозить тянущую свою ношу ведьму. В полумраке она ковыляла вперёд, иногда наклоняясь, чтобы закинуть в рот пригоршню снега и утолить жажду. Лошади покорно брели рядом и время от времени неодобрительно косились на упрямую колдунью. Она в свою очередь косилась на них, умирая от досады – у неё было ДВА коня и всё же приходилось самой брести по сугробам и тащить бесчувственное тело, упираясь изо всех сил. Пот тёк по лбу и вискам, струился по спине, платье вымокло насквозь и липло к телу. Только ноги совершенно окоченели и промокли, а каждый шаг давался путём неимоверного усилия. Ведьма всхлипывала, смахивала с лица солёную влагу и брела дальше. Ей казалось, что каждый новый шаг станет последним – вот-вот, ещё немного и она умрёт от усталости. Умрёт прямо в сугробе. Слёзы упрямства и злости катились из глаз, они смешивались с потом, капали с подбородка и, словно переливчатый бисер падали в снег.

Люция знала – она не упадёт и не умрёт. Она дойдёт до сторожки, как бы то ни было – добредёт, доковыляет, доползёт, дотащится!

Когда сторожка и впрямь вынырнула из сумерек, остатки сил разом покинули ведьму. Девушка рухнула в сугроб и зарыдала, сминая руками снег. Она дошла! Пару раз ей, правда, приходилось возвращаться, потому что Торой сползал с ткани, а уставшая колдунья затуманенным усталостью рассудком не замечала этого и успевала пройти несколько десятков шагов, прежде чем понимала, что её ноша стала заметно легче. И вот сейчас у Люции болело всё – плечи, рёбра, спина, ноги, руки… Потому-то вид угрюмой сторожки, до которой ведьма уже не чаяла добраться, стал последней каплей. Колдунья лежала и глухо рыдала, оплакивая свою судьбу – она всё-таки дошла. Теперь оставалось самое малое – протащиться последние три десятка шагов. Но как раз на это-то сил и не осталось. Сторожка – низенький приземистый домик – казалась чем-то недостижимым, невероятным.

Кое-как Люция снова поднялась на ноги, ухватилась за углы плаща и бросила измученное усталостью тело в последний отчаянный переход. Теперь колдунья не видела ничего, кроме сторожки – тёмный домик с заснеженными бревенчатыми стенами стоял перед глазами, затмевая собой всё. Ведьма тащилась до порога едва ли не четверть часа. Наконец, она бросила свою ношу и, спотыкаясь, из последних сил кинулась к двери. Впрочем, про себя девушка уже решила, что дверь будет заперта и придётся разбивать маленькое окно да пытаться протиснуться внутрь утомительным способом, но… Видимо, иногда бывают чудеса. Дверь оказалась открыта. Причём открыта настолько, что внутрь сторожки уже намело достаточно снега.

Колдунья щёлкнула над головой окоченевшими израненными пальцами, и болотный огонёк послушно просиял, окрасив сугробы изумрудом. Это ведь только в лесных сумерках более или менее светло от снега и не разгоравшейся зари, а вот в тёмном домике без неверного колдовского сияния уж точно не обойтись. С переливающимся огоньком над головой ведьма шмыгнула внутрь. Внутри сторожка оказалась вполне обжитой. Очаг, конечно, оказался холоден и чёрен, видимо погас ещё накануне, но в остальном… Впрочем, времени оглядываться у Люции не было. Распахнув дверь настежь, девушка снова вышла на улицу. Здесь она кое-как стащила Илана с кобылицы. Однако в последний момент ослабшие ноги и руки подвели – ведьма вместе с ребёнком рухнула в снег. Всё же она смогла подняться и чуть ли не волоком втащить мальчишку в домик, где, не особенно церемонясь, уложила его на лавку и снова побрела на улицу – на этот раз за Тороем.

Приволочь в дом мужчину оказалось, конечно, посложнее – Люция уже вымоталась до такой степени, что, как ей казалось, не смогла бы поднять и еловой иголки. Но всё-таки привитое бабкой упрямство сделало своё дело – ведьма втащила Тороя в сторожку, ругаясь сквозь стиснутые зубы. Разумеется, она не смогла поднять его даже на низкий деревянный топчан и устроила прямо на полу – возле очага.

После этого Люция упала рядом, не в силах более делать что-либо ещё.

«Сейчас я отдышусь, поднимусь на ноги и разожгу огонь, сейчас, ещё немного…», – уговаривала себя девушка, а сама потихоньку уплывала в сладкий сон. Из этого сна ведьму вырвал резкий скрип распахнутой ветром двери. Люция подскочила, как ужаленная. К счастью, она спала не больше пары минут. Ведьма точно это знала, поскольку ещё не успела озябнуть на сквозняке. Кляня себя, на чём свет стоит, колдунья с болезненным оханьем поднялась на ноги. Это же надо – чуть было не заснула в холодном доме, с гуляющей туда-сюда дверью, в мокрых башмаках… Да ведь, если бы не этот скрип, то в таком холоде, взмокшая после долгого пути – заснула бы мертвецким сном навсегда… И спутников бы своих загубила.

Новый страх поднял ведьму на ноги. Следовало притащить хоть каких-то дровишек. Измученная Люция опять побрела на улицу. К счастью, у неё хватило ума заглянуть за сторожку. И, о чудо! Сбоку, заботливо укрытая куском заснеженной рогожи нашлась маленькая поленница. Ведьма едва не разрыдалась от счастья. Набрать огромную охапку дров сил уже не было, четыре замёрзших поленца, едва не выпадающие из ослабших рук – вот и всё, что смогла взять ведьма. Пошатываясь, она побрела обратно в дом. Люция зло втягивала ноги из сугробов и ругалась с полным знанием дела, совершенно не стесняясь в выражениях. Если бы её слышал Торой, он бы восхитился. Даже поскитавшийся по свету маг и тот не знал доброй половины всех произнесенных колдуньей слов.

Торой с трудом разлепил сомкнутые веки, сознание ещё плыло, а тело совершенно не подчинялось. Кто-то заботливо приподнял его голову и поднёс к губам ложку с горячим травяным отваром. Волшебник кое-как открыл глаза и увидел перед собой сосредоточенное осунувшееся лицо Люции. Девушка осторожно влила в мага снадобье. Торой сделал несколько глотков, после чего глаза против воли снова начали слипаться. Сквозь дурманное забытьё маг покорно пил всё, чем его потчевала ведьма. Травяные отвары, которыми она его лечила, были терпкими и горькими, но от них становилось легче – отступала боль, а тело сковывала дремотная истома.

Маг ещё заметил, что откуда-то тянуло даже не теплом – настоящим жаром яростно пылающего очага, слышался треск поленьев. Торой хотел было спросить, как он и его спутница оказались под защитой четырёх стен, но, разумеется, не смог.

А в следующий раз он очнулся уже менее больным. Во всяком случае, сумел сам приподняться на локте, выпить целую чашку неведомого питья, проглотить кусочек вяленого мяса и снова кануть в сон, даже не успев толком оглядеться и уж, тем более, что-то спросить.

Люция же, когда Торой первый раз осмысленно посмотрел на неё, едва сдержалась, чтобы не стиснуть его в объятиях. Про себя ведьма уже решила, что маг не оправится. Она, конечно, сварила для него несколько укрепляющих снадобий из подручных травок, что нашлись в узелке, да доброй порции заклинаний, что отыскались в памяти. И всё-таки, когда волшебник впервые смог разлепить веки и даже что-то попытался пробормотать, Люция почувствовала себя на седьмом небе от счастья. Так радоваться ей не приходилось ни разу. Прошли уже сутки с той поры, как она притащила мага в сторожку, за эти сутки она с грехом пополам поила его отваром, который он глотал, даже не приходя в сознание.

После изнурительного путешествия, ведьма, скрепя сердце даже отважилась раздеть волшебника. Конечно, прежде чем решиться на эдакий смелый поступок, девчонка некоторое время расхаживала по сторожке кругами, собираясь с духом. Как ни крути, а дело предстояло ответственное. С одной стороны, подумаешь, ерунда какая – раздеть человека. Вот только, человека – одно дело, а совсем другое – пускай обессилевшего и полумёртвого, но всё-таки мага… Ну как не разберётся со сна, примет за тать или воровку какую, да развеет в прах? Так, на всякий случай, чтобы помирать не мешала. Мало ли чего ему в бреду примерещится?

Девчонка стояла над волшебником и напряжённо морщила лоб, раздумывая, следует ли так рисковать собой. Решающим же аргументом в пользу раздевания мага стал сам маг. Вид его был настолько жалок, что ведьма поневоле уверилась – в этаком состоянии Торой не то, что развеять её, а и просто оттолкнуть не сможет. Вон, свернулся калачиком, скрючился себе и еле дышит, облепленный мокрой одёжей.

Кое-как Люция всё-таки подступилась к бесчувственному телу, подбадривая себя тем, что оставлять волшебника в подобном непотребном виде попросту нельзя. Болотный огонёк со свойственным ему любопытством спустился с потолка и замаячил над головой хозяйки, мешаясь и сопереживая. Ведьма зло зашипела и отмахнулась от светляка, словно от назойливой мухи:

– А ну пошёл прочь! Разбудишь ещё!

Огонёк послушно отпрянул и гневно задрожал в сторонке – надо же хозяйка предпочла ему – верному другу – какого-то подозрительного помирающего мужика! Но Люции не было дела до обиженного светляка. Вот ещё! Девчонка сосредоточенно стягивала с мага одежду, косясь в полглаза на крепкое мужское тело… А ничего – ладный волшебник ей достался.

Сама не понимая отчего, ведьма вдруг смутилась, совсем как тогда, на выезде из Мирара, когда задевала ногой стремя тороевой лошадки. Ну и, конечно, колдунка отчаянно боялась, что Торой, когда (или если) очнётся, взгреет её за учинённое самоуправство со всей яростью. «Только попробуй!», – пробормотала Люция сквозь зубы и продолжила своё бесстыдное дело. «Я тебе тут жизнь спасаю, дураку такому!» И Люция, исполненная решимости, рванула на себя штаны волшебника, едва не оторвав их вместе с ногами.

Но Торой не очнулся, и не взгрел её. Он только свернулся калачиком под одеялом и, по-прежнему бледный, как смерть, не открыл глаз. Одежду его ведьма кое-как развесила возле очага вместе со своей, чтобы просушить. Пока мокрое платье сохло, колдунья ходила в единственной нашедшейся в узелке вязаной тунике клотильдиного мужа. Одёжка была ей велика и доставала едва ли не до середины голеней. Это вполне устраивало девушку, и она щеголяла так по сторожке безо всякого стеснения. Всё равно единственные двое мужчин, которые могли её увидеть в столь непотребном виде, дрыхли, ни на что не обращая внимания.

Надо сказать, после всех перипетий Люция так и не смогла выспаться. Ей, конечно, хотелось провалиться в безмятежный сон, но ведьма боялась, что заснёт очень надолго и тогда Торой, лишённый поддержки отварами и заклинаниями, просто преставится. Поэтому колдунья спала вполглаза, приказав болотному огоньку будить себя каждые полчаса. Огонёк, конечно, не знал, что такое полчаса и потому будил хозяйку тогда, когда вздумается – то есть каждый раз, когда чего-нибудь пугался, то свиста ветра в трубе, то треска полена в очаге. Но, в общем-то, этого было достаточно для того, чтобы у ведьмы не получалось толком отдохнуть, и, чтобы она могла поить едва живого мага снадобьями.

Волшебник выплыл из сна легко, безболезненно и впервые за последние пробуждения не почувствовал себя немощным умирающим калекой. Мало того, жутко хотелось есть. Он, конечно, ещё был достаточно слаб, но не настолько, чтобы не суметь встать. Когда Торой пошевелился, зелёный болотный огонёк, что висел аккурат под потолком комнаты, резво взвился и спикировал куда-то вниз.

Трусливый изумрудный шарик с разлёту впечатался в щёку Люции, однако ничего этим не добился. Девушка спала, свернувшись калачиком на низеньком топчане. Вид у неё был изнурённый и несчастный. Вместо платья на юной колдунье оказалось надето нечто бесформенное. Ведьма зябко поджимала голые ножки, пытаясь во сне укрыть их подолом своего странного одеяния. Только приглядевшись получше, Торой узнал таки в чудном наряде тунику Клотильдиного мужа.

Чародей ещё рассматривал свою утомлённую спутницу, когда болотный огонёк, разобиженный тем, что хозяйка его так беззастенчиво игнорирует, пошёл на второй круг. Переливающийся шарик взмыл к потолку, залился оскорблённо-ярким сиянием и снова устремился вниз.

Торой, сам не осознавая, что делает, резко выбросил вперёд руку и тут же с удивлением увидел, как своенравный сгусток ведьминой силы замер в воздухе и обиженно приглушил сияние. Вот, мол, тебе, раз не пускаешь меня к хозяйке, сиди, как дурак, в темноте. Торой хмыкнул. Надо же, у него получилось остановить чужую волю. Пускай и волю слабой деревенской ведьмы.

Не особенно надеясь на удачу, волшебник едва слышно щёлкнул пальцами и над его ладонью сразу расцвёл переливающийся ослепительно белым свечением язычок пламени. Маг изумлённо выдохнул, видя, как комната мгновенно озарилась ярким светом – не чета тебе всяким там болотным светлякам. Зелёный огонёк тем временем боязливо пополз вдоль стены, намереваясь тихой сапой прошмыгнуть к хозяйке. Маг усмехнулся. Он всегда был уверен, что у Силы нет характера, а вот, поди ж ты, огонёк Люции явно не был бездушным сгустком чужого могущества, вон, какой строптивый. Впрочем, у огонька с Тороем отношения не заладились с самого начала, ещё с момента первого знакомства, когда маг обманул его и использовал в своих коварных целях.

Покамест зелёная молния опасливо кралась вдоль стены, Торой вылез из-под одеяла. К своему удивлению он лишь сейчас заметил, что из всей одежды на нём было только… Считай, что ничего не было. Маг хмыкнул, надо же, Люция его раздела. Он уже увидел свою одежду, висящей возле жарко горящего очага. Как-то не особенно задумываясь над происходящим, Торой поднялся на ноги, стащил с верёвки сначала штаны, потом рубаху и неторопливо оделся. Краем глаза маг следил за вредным огоньком, что опасливо стелился по полу, намереваясь прошмыгнуть к топчану и разбудить хозяйку.

– Только попробуй. – Шепнул ему волшебник. – Мигом развею.

Огонёк обиженно мигнул и завис в сторонке.

– Не буди её. – Попросил Торой, чувствуя себя полным идиотом оттого, что разговаривает с чужой Силой.

Однако Сила его, как это ни странно, поняла и надменно воспарила обратно к потолку, боязливо сторонясь неведомого белого сияния. Торой снова хмыкнул и лишь сейчас осознал всю странность происходящего. Как он оказался здесь (кстати, где именно?), почему лежал на полу под одеялом, как сумел впервые за неведомо сколько лет сотворить волшебный огонёк? У мага закружилась голова. Некоторое время он стоял, ошарашено оглядываясь, а потом решил, что рано ещё ломать голову. Часть из упущенных событий ему поможет восстановить Люция, когда проснётся, часть он осознает сам, когда поест.

Волшебник повернулся к спящей ведьме. Какой крохотной и беззащитной она ему показалась… Девушка сжалась в комочек, ютясь на краешке топчана, Илан безмятежно дрых слева от неё возле стены, заботливо укрытый одеялом. Надо же, обо всех позаботилась, а сама лежит нагишом, ноги в подол кутает. Торой покачал головой, поднял с пола одеяло, под которым спал, и осторожно, чтобы не разбудить, укрыл им Люцию. Однако этого хватило. Девушка в последние часы, видимо слишком часто просыпалась, проснулась и теперь. Открыла сонные зелёно-голубые глаза и изумлёно уставилась на Тороя.