Глава восьмая

Чего хочет женщина – того хочет Бог

Вернувшись на фелуку, вернее – будучи возвращенным туда под конвоем, капитан Ван Вейде обнаружил, что в его отсутствие на судне произошло много разнообразных событий. Еще в середине дня, то есть сразу после того, как г-н комендант отправил д’Артаньяна в тюрьму, на фелуку прибыл офицер с приказом коменданта города помощнику капитана немедленно приступить к устранению повреждений и последствий шторма.

Когда г-н Эвелин попробовал возражать, интересуясь, в свою очередь, судьбой уведенного солдатами капитана, ларошелец, оказавшийся даже не французским гугенотом, а английским пуританином, тоном, не терпящим возражений, объявил, что если г-н Эвелин немедленно не замолчит и не приступит со своими матросами к выполнению приказа, то он, офицер гарнизона, арестует г-на Эвелина и сам будет руководить матросами, так как прекрасно знает морское дело.

Сообразив, что он чуть было не занялся политикой, к которой питал такое отвращение, г-н Эвелин умолк и немедленно приступил к починке судна.

Вторая новость, сообщенная капитану, заключалась в том, что исчез Гримо, которого хватились лишь недавно и перевернули всю фелуку вверх дном, ничего, впрочем, не обнаружив, за исключением упомянутых в предыдущих главах запасов рейнвейна. Эта находка так отвлекла солдат, что они с готовностью сконцентрировали свое внимание на ней, а поиски Гримо как-то сами собой отошли на второй и даже еще более дальний план.

Последнее, по-видимому, обрадовало достойного капитана Ван Вейде, хотя внешне он ничем этого и не обнаружил. От помощника же, давно знавшего своего капитана, все же не укрылось, что бывалый моряк вздохнул с облегчением.

Не найдя Гримо, принялись за Планше. Прибывший на фелуку днем Джейкобсон (а именно он и был тем самым англичанином, что беседовал с г-ном Эвелином) пообещал Планше вздернуть его на рее, если он сейчас же не признается, куда девался его дружок.

Планше защищался, ссылаясь на то, что сбежать Гримо, кроме как в город, было некуда, а следовательно, он уже ответил на вопрос, избежав тем самым повешения на рее. В свою защиту Планше приводил также бесспорный, с нашей точки зрения, аргумент, заключавшийся в том, что стерегут экипаж фелуки ларошельцы, а никак не он, Планше, следовательно, и спрашивать с него за побег нечего.

Конец этим спорам положил капитан. Он подошел к Джейкобсону и, смерив его взглядом, сказал:

– Простите, сударь, по какому праву вы распоряжаетесь здесь?

– По тому же, по которому приказывают пленникам, капитан!

– Вы охраняете нас, это правда. Но командовать экипажем, а тем более решать, кого из его членов, а тем более пассажиров, следует вздернуть на рее, вы не можете. Хозяин на «Морской звезде» – я.

Взгляд фламандца скрестился со взглядом англичанина. Англичанин был упрям, моряк – тоже. Джейкобсон первый отвел глаза.

– Э-э, goddamn! Делайте, как хотите. Но не пытайтесь меня провести, кэптэн!

Как бы случайно оказавшийся рядом г-н Эвелин шепнул ему:

– Избегайте ссоры с капитаном, сударь! Он три года командовал пиратской шхуной в Карибском море, я это знаю наверняка, так как и тогда ходил его помощником.

Джейкобсон стиснул зубы и промолчал.

Таким образом, повешение Планше было отложено до лучших времен. Сам же он посчитал за лучшее немедленно удалиться в каюту, полпути благословляя капитана Ван Вейде и от души надеясь, что эти лучшие времена не наступят никогда.

Как легко догадаться, Гримо исчез не случайно. Получив от Планше подробную инструкцию, он задал только один вопрос:

– Надежная?

– Откуда мне знать, – с досадой отвечал Планше. – Не воображай, что я мог задать ей этот вопрос. Но хуже, чем сейчас, господину д’Артаньяну уже не будет, разве только если приговор приведут в исполнение. Не стала бы эта девушка пытаться спасти его от веревки для того, чтобы снова отправить на виселицу.

Гримо кивнул и исчез.

Все эти, следующие одно за другим, события, несомненно, отвлекают внимание от главного героя нашего правдивого повествования, однако их описание необходимо, поскольку они имели самое непосредственное отношение к его дальнейшей судьбе.

Пока д’Артаньян находился в камере для приговоренных к смертной казни и, следовательно, не имел возможности действовать, остальные лица, волею судьбы вовлеченные в историю, о которой мы рассказываем на этих страницах, напротив, жили активной жизнью. Движимые самыми различными желаниями, все они, совершая те или иные поступки, зачастую сами не отдавая себе в этом отчет, принимали живейшее участие в судьбе д’Артаньяна. И каковы бы ни были побудительные мотивы и помыслы всех героев трагикомедии, имя которой – жизнь, они привели к тому, чего и следовало ожидать. А именно: наша история, которая могла бы оборваться вместе с жизнью храброго гасконца, не оборвалась, а получила продолжение.

Возможно, это случилось потому, что д’Артаньян был не только храбр, но и обаятелен. По этой причине фортуна, эта ветреница, снова задержала на нем свой взор.

Вернее же всего, своим везением мушкетер был обязан тому обстоятельству, что его персона привлекла внимание другой молодой особы – мадемуазель де Бриссар.

Эта девушка, родившаяся в семье военного и выросшая среди людей действия, и сама была также способна на решительные поступки. Предоставив Планше, снабженного ее инструкциями, следовать под конвоем обратно на «Морскую звезду», одиноко маячившую в Ларошельской гавани, девушка приступила к осуществлению главной части своего плана.

Когда часы на башне городской ратуши пробили девять, в конце плохо освещенной, как и почти все остальные, городской улицы показался портшез, несомый двумя рослыми лакеями. Это само по себе было большой редкостью в осажденной Ла-Рошели, а появление портшеза в такое время, когда все старались не высовываться из своих домов, предпочитая находиться за крепкими дверными засовами и ставнями, вполне могло вызвать удивление и любопытство.

Поэтому стражник, стерегущий д’Артаньяна, был удивлен, когда лакеи опустили портшез перед тюремными воротами и из него вышла дама, закутанная в бархатный плащ с капюшоном.

Подойдя к стражнику, дама пожелала, чтобы ее провели к начальнику тюрьмы.

– Это невозможно, мадам, – отвечал стражник, пытаясь рассмотреть лицо молодой женщины, скрытое низко опущенным капюшоном.

– Почему же?

– Начальник не живет здесь. Он ночует дома, а так как тюрьма почти пуста, он давно ушел.

– Однако же кого-то вы здесь охраняете?

– Да, мадам. Этот человек будет завтра казнен.

– Значит, все правильно.

– Что вы имеете в виду, мадам?

– Называйте меня – мадемуазель.

– Простите, мадемдазель.

– Именно этого человека мне и нужно видеть, если, конечно, в тюрьме нет другого арестанта, которого также должны казнить на следующий день.

– Простите, мадам… я хотел сказать, мадемуазель…

– Что такое?

– Я не могу пропустить вас к нему, пока…

– Пока… Договаривайте, сержант.

– Но я не сержант, сударыня.

– Ну так вы станете им.

– Я не совсем понимаю вас, мадемуазель…

– Мой опекун, который для меня почти что родной отец, как вам, наверное, известно, предложил мне навестить заключенного, чтобы он получил духовное утешение – он наш брат по вере.

– Как, мадемуазель, приговоренный протестант?!

– Конечно, хотя вы могли и не знать этого. Не все наши противники – наши враги, и не все наши враги – католики. Он военный человек и просто исполнял свой долг, сражаясь с нами.

– Однако, мадемуазель, я все равно не могу пропустить вас к заключенному.

– Вы не даете мне договорить!

– Прошу прощения, мадемуазель!

– Мой отец очень утомлен и отдыхает – у него столько дел в это тяжелое время. Только поэтому он и послал меня с вооруженными людьми в такой час к дворянину, содержащемуся в этой камере, поскольку тот вспомнил об одной важной вещи, которую не успел сообщить ему. В записке, переданной отцу, этот дворянин пишет, что не хочет умирать, не облегчив душу каким-то очень важным признанием. Поскольку отец всецело доверяет мне, он и попросил меня выслушать этого дворянина.

– В таком случае – кто же ваш отец, сударыня.

– Комендант Ла-Рошели, – был ответ, и прекрасная незнакомка откинула капюшон.

– Ах, мадемуазель де Бриссар! – воскликнул пораженный стражник.

– Вы узнаете меня, не так ли?

– Конечно, но…

– Вы все еще колеблетесь?!

– Нет, но…

– Что же еще вам нужно?!

– Я просто не могу понять одной вещи, сударыня.

– Какой же именно?

– Как узник сумел передать эту записку?

– Это очень просто. Он передал ее одному из тех солдат, которых вы с вашим товарищем сменили час тому назад.

– О, теперь я понимаю, мадемуазель. Прошу вас пройти сюда, я посвечу вам.

– Вы передадите мне фонарь и оставите нас наедине – дело, о котором будет говорить приговоренный, может касаться слишком важных вопросов.

– Сударыня, но это может быть опасно…

– Это дворянин и вдобавок человек, который на рассвете предстанет перед Господом, – торжественно проговорила Камилла.

Солдат украдкой любовался ею.

– Итак, моей чести ничто не угрожает. А свою жизнь я сумею защитить. Во-первых, я закричу, и вы с товарищем сразу же придете ко мне на помощь.

– А во-вторых, мадемуазель?

– А во-вторых, со мной вот это. – И девушка извлекла из складок плаща стилет, тускло блеснувший при свете фонаря, раскачиваемого ветром в руке часового.

– Ах, сударыня. У вас на все есть ответ. Вот вам фонарь. Сейчас я отопру дверь.

– Когда я закончу разговор, я постучу в дверь и позову вас.

– Я тотчас же приду, мадемуазель.

Тяжелая дверь со скрипом отворилась.

Мы погрешили бы против истины, утверждая, что д’Артаньян спал беспробудным сном, зная, что наутро он отправится на виселицу. Поэтому, услышав лязг отпираемых засовов, мушкетер тут же вскочил на ноги. Он готов был думать, что потерял представление о ходе времени, что пришло утро, а с ним и тюремщики, явившиеся за ним.

– Вот он, этот человек, – сказал тюремщик, осветив лицо д’Артаньяна.

Затем он передал фонарь в руки Камиллы.

– Я буду рядом, сударыня, – тихо добавил он, скрываясь за дверью.

– Благодарю вас, сержант, – многозначительно отвечала Камилла, сопровождая свои столь многообещающие для солдата слова обворожительной улыбкой.

Мушкетер продолжал стоять, всматриваясь в темноту. Фонарь был опущен на пол, и темная фигура у дверей скрывалась во мраке.

– Сударь! Господин де Кастельмор! – позвал его приглушенный девичий голос.

– Я здесь, – откликнулся д’Артаньян, не зная хорошенько, что отвечать.

– Я крестница коменданта Ла-Рошели. Мы виделись с вами мельком сегодня утром в его кабинете.

– Я узнал вас, сударыня, – ответил удивленный д’Артаньян, уже окончательно стряхивая с себя тот тяжелый полусон-полубред, в котором он только что пребывал. – Я запомнил ваш голос.

– Мне удалось понять, что привело вас в наш город, – продолжала Камилла, заметно волнуясь. – Так как в намерения ваши вовсе не входило причинить вред моим согражданам и братьям по вере, то я решила, что опекун мой совершит тяжкий грех, приказав казнить вас. Это несправедливо, ведь Ла-Рошель все равно не устоит. Она будет сдана не сегодня, так завтра. Вы должны бежать отсюда и укрыться у одного человека, которому можете всецело доверять, пока Ла-Рошель не капитулирует, а это произойдет теперь очень скоро.

– Сударыня, мне нужно несколько мгновений, чтобы прийти в себя и оправиться от замешательства, вызванного вашим посещением. Ваши слова слишком неожиданны.

– Не теряйте времени, господин де Кастельмор. Минутное промедление может стоить вам жизни.

– Но каким образом я могу бежать отсюда? При мне нет оружия!

– Оно вам и не понадобится!

– Сударыня, вы говорите загадками!

– Меня зовут мадемуазель де Бриссар, господин де Кастельмор.

– А меня – шевалье д’Артаньян, лейтенант королевских мушкетеров.

– Я и забыла, что вы настоящий шпион и поэтому прибыли сюда под вымышленным именем.

– Зато теперь я открыл вам настоящее.

– А я, господин д’Артаньян, – открываю вам двери тюрьмы.

– Мадемуазель, я восхищен вашим мужеством, но до сих пор не могу поверить своим глазам, равно как к ушам. Зачем вы это делаете?

– Неужели лейтенант королевских мушкетеров может быть настолько несообразителен? Конечно же, только для того, чтобы не дать моему крестному совершить грех, который отяготит его душу, если он отправит вас на казнь. Только и всего!

– Мадемуазель, ваша забота о бессмертной душе вашего крестного отца делает вам честь, а меня она просто-таки возвращает к жизни.

Этот полушутливый-полусерьезный диалог мог затянуться на неопределенное время, так как обоим он стал доставлять удовольствие. Однако камера смертников не слишком подходящее место для подобного рода разговоров.

– Но что же мы стоим! – всплеснула руками девушка. – Снимите ваши плащ и шляпу и передайте их мне.

Д’Артаньян сделал то, что от него требовали, и протянул эти предметы мадемуазель де Бриссар, теряясь в догадках.

– А теперь быстро закутайтесь в мой плащ да опустите капюшон пониже. Как можно ниже!

– Что вы говорите! Возможно ли это…

– Ну, что там еще?! – досадливо воскликнула девушка. – Королю Франции не позавидуешь – у него такие неповоротливые мушкетеры.

Д’Артаньян скрестил руки на груди.

– Нет, мадемуазель. Тысячу раз нет, я никогда не приму такого самопожертвования, тем более от вас.

– Ах, вот как! Почему это, позвольте вас спросить?!

– Потому что не хочу, чтобы вы подвергали себя опасности.

– Но мне ничто не угрожает. Они и пальцем не посмеют тронуть меня!

– Даже если это так…

– То?

– То и тогда я отвечу – нет.

– Господин д’Артаньян – ваша жизнь висит на волоске. Наш разговор затягивается, и в любую минуту сюда может войти часовой.

– Я разделаюсь с ним в два счета!

– Но при вас же нет шпаги.

– Да, это правда…

– Вот видите. Не упрямьтесь, сударь. Мне приходится уговаривать вас бежать от виселицы, как капризного ребенка!

– Вы само совершенство, мадемуазель де Бриссар, и именно поэтому я вынужден…

– Уступить, не так ли?

– Напротив, отказаться.

– Господин д’Артаньян, вы вызываете у меня желание повесить вас собственноручно. Клянусь, я бы сделала это, если бы нашла веревку!

– Вы больше, чем совершенство!

– Так почему же вы не хотите воспользоваться моей помощью?

– Я не могу вам ответить, мадемуазель.

– Хотите, я отвечу за вас? Вы боитесь за мою репутацию, господин д’Артаньян. Вы не хотите скомпрометировать меня. Я угадала, признайтесь!

И, так как мушкетер молчал в растерянности, не зная, что сказать, девушка взволнованно продолжала:

– Но, поймите, сударь, что, отказываясь бежать, вы причиняете мне боль. Вы делаете только хуже. Это правда, что я устала от этих казней, я не хочу, чтобы весь город возненавидел моего крестного, чтобы говорили, что у него нет сердца. Но это только полбеды… Ах, это просто невыносимо! Вы вынуждаете меня… Одним словом – уж не думаете ли вы, что сердца нет и у меня?!

Услышав, как задрожал голос Камиллы, д’Артаньян понял, что его дальнейшие колебания не только бессмысленны, но и жестоки.