Глава шестидесятая

В городе Крылатого Льва

В тот час, когда в Северной Европе мирные горожане, заперев двери на засовы и затворив окна ставнями, собираются в кругу семьи у домашнего очага или, помолившись, отходят ко сну, Венеция пробуждается.

Город этот, расположенный на рубеже Западной и Восточной Европы, торговая республика, находящаяся под покровительством Святого Марка, отличается от всех городов мира. Его невозможно спутать ни с каким другим.

Когда солнце, теряя силу и яркость, медленно опустилось за зубцы Тирольских Альп, а над песчаной полосой Лидо ди Палестрино, защищающей от моря порт Венеции и лагуны, уже обрисовалась бледная и особенно таинственная в здешнем воздухе луна, толпы народа устремились из своих жилищ на главные площади Венеции. Охваченные жаждой развлечений и приключений, которые сулил им очередной вечер и надвигающаяся ему на смену ночь, люди разных возрастов, степеней достатка и национальностей собирались веселиться, пить, фланировать в толпе в поисках призрачного счастья или хотя бы мимолетного удовольствия.

На эту толпу глядел из окна человек, время от времени задумчиво покачивая головой.

«Забавная штука, я все никак не могу привыкнуть к милому обычаю венецианцев вставать и веселиться всю ночь напролет. Клянусь шпагой, лучше было назначить это свидание днем. Тогда нас уж точно никто бы не заметил.»

Человек перенес взгляд поверх голов толпы и устремил его к громаде Дворца Дожей, поднимавшейся над городом. Оттуда не доносилось ни звука, как и из освященного веками собора Святого Марка, возвышавшегося над площадью, которая носила такое же название. Этот символ мощи и долголетия республики устремлялся ввысь над площадью, уже запруженной пестрой, красочной и разноязыкой толпой, соперничая высотой с колокольней – Кампанилой, вершина которой, залитая призрачным светом луны, указывала на ночное небо, словно гигантский указующий перст.

«В этом городе забыли о Боге», – покачал головой человек у окна.

Он подошел к столу и еще раз перечитал написанное незадолго до того письмо.

«Милая Шевретта!

Я очень рад представившейся возможности переслать тебе письмо с верным и надежным человеком. Обычным же путем сделать это затруднительно, вследствие неусыпной слежки за моей персоной. Несмотря на то что моя шпага поставлена на службу Республике Св. Марка, а точнее именно по этой самой причине, наблюдение за мной ведется значительно более усиленно, чем за кем-либо другим. Мои гондольеры – тайные агенты Совета, мои лакеи – те же агенты. Так здесь заведено. Сам дож не свободен в своих поступках и не может чувствовать себя полновластным хозяином Венеции.

Я командую далматинской гвардией. Представляю, какое впечатление произвели бы на тебя эти воинственные горцы – дикие, неукротимые и простодушные. Конечно, они не могут сравниться с мушкетерами короля, особенно с тем из них, кто пишет рондо, как господин Вуатюр, но…

Прошу не дуться на меня, милая родственница. Такое хорошее настроение приходит ко мне здесь не часто. Впрочем, надо признать, что жизнь здесь весьма любопытна. Думаю, тебе бы здесь понравилось.

Насколько я могу судить, успехи нашего общего знакомого, который настолько любит красный цвет, что предпочитает его всякому другому, не столь прочны, как кажется. В недалеком будущем его ждут сюрпризы и в Северной Италии, и, возможно, в других местах, которые мне недавно пришлось покинуть волею судеб. Больше сказать ничего не могу.

Я буду рад любым известиям от вас, милая родственница.

Преданный вам, Генрих».

Сложив и запечатав письмо, герцог Роган, а это, несомненно, был он, снова подошел к окну. Назначенный час еще не наступил, и герцог не знал, чем заняться.

Из роскошного палаццо, в котором обитал бывший предводитель французских гугенотов, ставший венецианским наемником, открывался прекрасный вид. Луна уже поднялась высоко, и ее серебристый свет проникал в узкие разрезы улочек, в щели между домами, поднимавшимися прямо из воды, сверкающей дрожащей рябью. Купола и зубцы башен, шпили палаццо величаво застыли в глубоком торжественном сне, но черная вода каналов и лагун, залитая лунным светом, жила своей особой, призрачной жизнью: колыхалась, вздыхая и всплескивая о гранит стен и мрамор ступеней, набегая на прибрежный песок и тихо отступая.

В глубине малой площади – Пьяцетты, подступающей к морю, в ночном небе герцог ясно различил силуэты Крылатого Льва и Святого Марка, покровителя Венеции, установленных на колоннах из африканского гранита.

Площадь Святого Марка заполнилась веселящимся народом, вид которого живо напомнил смотревшему на это море голов герцогу порхание ночных бабочек возле и вокруг пламени свечей.

– Надо писать в Стокгольм, – убежденно произнес герцог. – Уеду в Швецию.

В этот момент часы на соборе Святого Марка пробили одиннадцать раз. Бой часов вывел Рогана из задумчивости. Он прицепил шпагу, закутался в черный широкий плащ и, низко надвинув на лицо широкополую шляпу без пера, спустился в нижний этаж палаццо. Здесь его дожидались два гондольера в традиционных красных бархатных шапочках, которые последовали за герцогом, повинуясь его знаку.

Выйдя в вестибюль, который одновременно являлся и крытым внутренним двориком палаццо, герцог остановился, чтобы дать возможность гребцам спустить на воду гондолу. Несколько гондол лежали на мраморном полу вестибюля, словно выловленные гигантские рыбы. Еще одна, которой обычно хозяин палаццо пользовался в своих поездках, стояла на якоре у крыльца.

– Вот эту, Гвидо, – негромко сказал Роган. – Та слишком тихоходная.

Усевшись на черных подушках под пологом, герцог ощупал письмо и, убедившись, что оно спрятано надежно и не забыто, откинулся на мягком сиденье, предоставив гондольерам осторожными ударами весел выводить гондолу на свободное пространство канала.

Гондола легко и стремительно заскользила вперед. Это необычное средство передвижения, которое не встретишь почти нигде, являлось в Венеции самым обыкновенным и сохранилось поныне. Гондола – узкая, длинная лодка, очень легкая, несмотря на внушительные размеры, и прекрасно приспособленная к условиям такого необычного города, какой представляет собой Венеция.

Каналы города так узки, что грести двумя веслами одновременно просто невозможно. Поэтому один из гондольеров, более опытный, стал на корме на специальном возвышении, чтобы балдахин, под которым сидел герцог, не мешал смотреть ему вперед и управлять лодкой. Второй гребец встал на носу гондолы. Вдвоем, слаженно и искусно работая веслами, они легко направляли гондолу, огибая препятствия и расходясь со встречными гондолами, которые в этот поздний час хоть и редко, но все же попадались на их пути.

Позади оставались палаццо и большие каналы, у мраморных ступеней дворцов, омываемых волнами, вода тихо покачивала молчаливые гондолы – подобно тому, как у подъездов остальных европейских городов хозяев дожидаются их экипажи. Укоротив весла, гондольеры сворачивали в более узкие каналы, и тогда всплески волны об их высокие стены становились слышнее, громче. Иногда Гвидо, стоящему на корме, приходилось сгибаться, чтобы благополучно проплыть под каким-либо особенно низким мостиком.

Мысли герцога были поглощены запиской, полученной им сегодняшним утром. Ее принес старый еврей, ювелир с Риальто. Передав ее в руки герцога, старик прикинулся глухонемым, избежал расспросов и исчез. Однако Роган узнал почерк, поэтому он не боялся ловушки, отправляясь на назначенную встречу.

Глава шестьдесят первая

Две гондолы

Гондола уже плыла по Большому Каналу, когда раздумья герцога были нарушены Гвидо. Откинув полог и нагнувшись, он сообщил, что за ними неотступно следует черная гондола.

Роган выглянул наружу и убедился в том, что его гребец говорит правду.

– Поверните направо при ближайшей возможности, – приказал герцог.

Гвидо и второй гондольер послушно вынули весла из уключин и вставили их в другие, изменив тем самым длину рычага. Быстрый поворот, весла вспенили воду в канале, и вот уже гондола герцога скользит по черной протоке, уводящей в сторону от Большого Канала. Но преследователи тоже сделали поворот.

– Нам нужно потеряться, Гвидо, – негромко произнес Роган. – Приналягте на весла.

Гондольеры герцога удвоили усилия. Однако черную гондолу направляли сильные и не менее умелые гребцы. Расстояние не увеличивалось.

– Ну что ж, – пробормотал герцог. – Я предполагал подобный вариант, синьоры. К счастью, ваш городок – рай для тех, кто хочет скрыться от нескромных взглядов.

Говоря это, Генрих Роган откинул одну из черных кожаных подушек, составлявших сиденье гондолы, и извлек из-под нее маску Арлекина и камзол в красно-черную клетку. Сбросив свой камзол и шляпу, он водрузил на голову шапочку в стиле Монтеро, что был принят в Южной Европе. Надев маскарадное платье, герцог вывернул свой черный плащ наизнанку и предстал закутанным в красное с ног до головы.

Тем временем гондола герцога снова вошла в Большой Канал и стремительно приближалась к Дворцу Дожен.

– Гвидо! – отрывисто бросил герцог. – Резко сверни и сразу же приостанови гондолу; там, за поворотом, есть причал – я успею спрыгнуть на него. После этого снова гребите, как прежде, а после двух-трех поворотов дайте себя догнать. Они увидят, что в гондоле пусто, и отстанут от вас.

– Но если это республиканская гондола, то эти люди станут расспрашивать нас о том, куда делись ваша светлость. – В голосе Гвидо зазвучал испуг. – И может статься, что ваша светлость скоро будете вынуждены нанимать новых гребцов, потому что нас с Джакомо поведут вот по этому проклятому мосту.

С этими словами бедный малый указал на знаменитый Мост Вздохов, под арку которого в этот момент вошла гондола. По странной, а может быть, глубоко символичной прихоти архитекторов Дворец Дожей, обиталище формальных правителей республики, находится как раз напротив весьма красивого своей архитектурой здания, служащего республиканской тюрьмой. Крытая галерея ведет из верхнего этажа Дворца Дожей в тюрьму. Именно эту галерею романтически называют Мостом Вздохов, так как по ней проводят обвиняемых, когда им надлежит предстать перед лицом своих судей.

– Что ты говоришь, Гвидо! – в притворном негодовании вскричал Роган. – Меня, командира гвардии, выслеживать, как государственного преступника! Этого просто не может быть. На самом-то деле я догадываюсь, кто эти люди: у меня этой ночью назначено свидание с одной прекрасной синьоритой с Риальто. Но на беду у нее много братьев, которые очень назойливо охраняют ее честь. Думаю, что это их гондола, – отвечал герцог, нимало не интересуясь, насколько правдоподобны его слова.

Впрочем, решил он тут же, эти слова значительно ближе к истине, чем, наверное, думает этот Гвидо-гондольер. Протестантский ум герцога де Рогана всегда избегал прямой лжи, а если уж герцог говорил что-либо для отвода глаз, его выдумка почти не отличалась от истины.

«Уеду в Швецию, – снова подумал он. – Никудышный из меня враль».

Оказавшись на причале, герцог отошел в густую тень зданий и проводил взглядом свою гондолу, сразу же резко набравшую ход, и преследующую ее черную лодку, гребцы на которой, по-видимому, сменяли друг друга, чтобы поддерживать высокий темп, – так быстро показалась она из-за поворота.

Венеция – город на островах, это знают все. Но почти все дома Венеции, выходя фасадом на канал, имеют с противоположной стороны сообщение с внутренними улицами. Эти тихие мощеные улицы соединяют между собой все острова при помощи бесчисленных мостов, поэтому достичь любой точки города можно пешком, вовсе не пользуясь гондолой.

Сейчас герцог вышел на одну из таких улочек, тишину которой, в отличие от всех остальных городов Европы, никогда не нарушал цокот копыт, и зашагал по ней, явно торопясь, к месту назначенной ему встречи.

Уже давно настал традиционный час масок, и наряд герцога не только не привлекал к себе внимания, что, несомненно, случилось бы на улицах Парижа или Лондона, но, напротив, помогал ему смешаться с уличной толпой.

Мужчины и женщины, монахи, робко стремившиеся чуточку разнообразить свою однообразную жизнь, зажиточные виноделы с Лидо и евреи-ювелиры с Риальто – все они, укрывшись под масками, нацепив костюмы домино и шутов, сарацин и цыган, направлялись к набережной Пьяцетты и площади Святого Марка, где уже давно бурлила веселая, пестрая толпа.

Герцог, всячески стараясь не привлекать ничьего внимания, пробирался через толпу, раздражаясь все больше, так как его характер, привычки и исповедуемая им вера коренным образом противоречили нравам и обычаям тех, кто высыпал на площади и набережные Венеции в этот ночной час. Рогану казалось неестественным лихорадочное веселье, царившее вокруг, он находил бездумным и беспечным подобное времяпрепровождение и ощущал себя чужим в этой южной толпе.

«Они считают нас северными еретиками, – подумалось герцогу уже в который раз. – Пусть так, но Бог с нами. В Европу приходит время „северных еретиков“, и с этим ничего не поделаешь, синьоры».

Взгляд герцога устремился к гранитным колоннам с вознесенными на них крылатыми львами. Он силился разглядеть что-то или кого-то около одной из этих колонн. Однако Роган тщетно перебегал взглядом от одной каменной вышки к другой.

Не обнаружив того, кого искал, герцог подошел к ближайшей из колонн и, скрестив руки на груди, замер в тревожном ожидании.

Ожидание длилось недолго. Из толпы вынырнула женская фигура, одетая в яркое платье, лицо женщины скрывала изящная шелковая маска.

– Наконец-то, – вырвалось у герцога.

Он сделал порывистое движение навстречу, но тут же сдержал себя и незаметно осмотрелся по сторонам. Поблизости не было никого, кто проявил бы к ним какой-то интерес.

Мы говорим «к ним», потому что женщина приблизилась к Рогану и остановилась с явным намерением заговорить.

– Вы будете слегка разочарованы, но – ненадолго, – тихо произнесла «цыганка», прикладывая пальчик к губам.

Герцог, явно ожидавший услышать совсем другой голос, вздрогнул и непроизвольно нащупал эфес шпаги.

– Не беспокойтесь, ваша светлость, перед вами всего лишь слабая женщина, – полунасмешливо продолжала «цыганка». – Не станет же столь прославленный воин сражаться с безоружной цыганкой.

– Кто вы такая? – сухо осведомился Роган, не переставая бросать молниеносные тревожные взгляды по сторонам.

– Доверенное лицо одной особы, – лукаво поглядывая на герцога из прорезей маски, отвечала женщина.

– Но это ровным счетом ничего не объясняет.

– Минуту терпения, ваша светлость.

– Как вы нашли меня, и почему вы титулуете меня как герцога?

– А разве вы перестали им быть, ваша светлость?

– Думаю, вы ошибаетесь, прекрасная незнакомка, – холодно поклонившись, отвечал Роган, встревоженный не на шутку.

– Я вижу, вы не верите мне, но, может быть, вот это сделает вас более покладистым, – сказала женщина в маске.

Говоря это, она протянула ему руку так, чтобы герцог ясно видел кольцо на одном из пальцев.

– У той, что послала меня к вам, пальчики тоньше моих, поэтому мне пришлось надеть его на мизинец. Что вы скажете теперь, осторожный кавалер?

– Что готов последовать за вами. Но вы ответите мне на один вопрос.

– Задавайте его поскорее, ваша светлость, а то мы начнем привлекать внимание.

– Почему она не пришла сама?

– На то есть веские причины. Это оказалось небезопасным.

– Где она?

– Это будет уже два вопроса, ваша светлость.

– Хорошо, – сдался Роган. – Я полагаю, вы собираетесь провести меня к ней? Ведите.

– Вот это слова, достойные храброго шевалье. Следуйте за мной, ваша светлость.

«Цыганка» повернулась на легких каблуках и пошла прочь, а герцог, кинув по сторонам еще один настороженный взгляд, двинулся за нею, стараясь соблюдать некоторое расстояние, но и не слишком отставая, чтобы не потерять женщину из виду.

Идти пришлось недолго. Они миновали шумную площадь и, пройдя в одну из арок, очутились у канала. Женщина быстро направилась к гондоле, покачивающейся у причала и удерживаемой металлическим багром, всаженным между каменными плитами причала. Одинокая фигура гребца маячила на корме.

Герцог торопливо перекрестился и решительно ступил на уходящую из-под ног палубу гондолы. Гребец не мешкая налег на весло, и они поплыли, оставляя позади веселую площадь и хмурый Дворец Дожей, мрачно и безмолвно взиравший на ночной карнавал.

– Почему мы сели в гондолу? Это так далеко? – все же спросил Роган, который продолжал сжимать эфес шпаги.

Герцог был храбрым, но отнюдь не безрассудным человеком, а храбрость и осторожность обычно идут рука об руку.

– Это недалеко, но туда не дойдешь посуху, ваша светлость, – насмешливо отвечала мнимая цыганка, хотя Роган и не был уверен в том, что наряд его проводницы действительно являлся маскарадным костюмом.

Гондола плыла по Большому Каналу и уже приближалась к его концу, который вел в порт. Хотя былое величие торговой республики уже немного померкло, порт еще был забит многочисленными кораблями из самых разных стран мира, и вымпелы самых гордых морских держав Европы реяли на ветру у берегов Лидо.

Полночное светило озаряло бледным сиянием черную воду, усеянную многочисленными судами, лес мачт, такелаж, снасти, реи на мачтах, напоминавшие кресты, корпуса тяжелых кораблей и небольших легких суденышек.

Гребец сильными ударами весла направлял гондолу в обход судов, бросивших якоря вблизи от берега.

– Она на судне? – снова нарушил молчание герцог. – Она в безопасности, по крайней мере?

Провожатая серьезно посмотрела на него и так же серьезно ответила:

– Я думаю, сегодня Элина Макропулос в полной безопасности, потому что с нею один из благороднейших дворян Франции и Европы – Генрих Роган. Мы у цели, ваша светлость.

Искусным движением весла гондольер остановил гондолу у борта шхуны. Герцог первым взобрался по трапу и ступил на затемненную палубу.

– Ты не обиделся за эту морскую прогулку, Генрих? – позвали его из глубины корабля.

– Вот теперь со мной говорит моя прекрасная Киприда! – воскликнул сразу повеселевший герцог.

– Да, Генрих, да, Дева Panaja [35], это я! – отвечала гречанка, бросаясь ему навстречу…

Глава шестьдесят вторая

О чем беседовали бывший предводитель гугенотов Франции, ставший начальником гвардии Венецианской Республики, и дочь бывшего лейб-медика при дворе императора Рудольфа, ставшая странствующей авантюристкой, на борту британской шхуны «Эйри»

Никогда еще герцогу Рогану не казались столь привлекательными и радующими глаз массивные купола и великолепные палаццо, сверкающая гладь лагун и стрелы каналов, залитые восходящим солнцем, как утром, сменившем описанную в предыдущей главе ночь. Солнце едва показалось над песчаной косой Лидо ди Палестрино, а на поверхности каналов уже показались вездесущие гондолы. Они выплывали из каналов, стесняющих их движения, и разбегались по голубым водам Адриатики во всех направлениях, через порт Джудекку во все концы.

Прокатилось эхо от пушечного выстрела из отдаленного Арсенала. Венеция пробудилась от недолгого сна.

Всю эту картину герцог наблюдал, стоя на палубе шхуны, оказавшейся английским судном, называемым «Эйри».

– Morning, sir! [36] – осклабился в белозубой улыбке прошедший мимо матрос, и герцог не удержался от ответной улыбки.

По-видимому, его присутствие на борту не вызывало никакого недоумения у экипажа.

Генрих Роган еще раз окинул взглядом великолепную панораму города и порта и вернулся в каюту. Гречанка уже закончила свой утренний туалет и приветствовала его ласковым взглядом черных глаз.

– Вы восхитительны, мадам. Вам всегда все к лицу.

– Ах, мой Генрих, только не надо быть галантным. Будь собой, и ты будешь лучше всех. Сейчас юнга Кристофер подаст нам завтрак, а покончив с ним, мы сможем поговорить о делах.

– Скажи мне, Элина, почему ты не пришла на площадь сама?

– Ну, это долгая история. Я не хочу рассказывать ее натощак.

Вскоре подали завтрак, который показался герцогу простым, но здоровым. Ему нравилось на английском корабле.

– Ах, Киприда, мне хочется остаться в этой каюте навеки.

– Такой человек, как вы, не сможет заточить себя в четырех стенах надолго, даже если это стены венецианского палаццо.

– Вы правы, мне уже надоела эта республика торгашей и соглядатаев.

– Прибавьте к этому любителей доносов, и вы поймете, что заставило меня остаться на борту шхуны.

– За мной действительно плыла какая-то гондола. Вполне возможно, что это были люди, посланные Советом, но я сбил их со следа. И потом, в этом нет ничего личного, здесь все шпионят друг за другом.

– По моим следам идет охотник посерьезнее ваших патрициев, Генрих.

– О ком вы говорите, Элина?

– Об ордене Иисуса.

– Иезуиты?!

– Да, герцог. Но я, кажется, сбежала от них. Во всяком случае, на британце нет их агентов, за это я могу поручиться.

– Расскажите же мне вашу историю.

– Сначала я передам вам письмо Шевретты.

– Да, правда.

– Вот это мило, нечего сказать – родственные чувства.

– Не стоит сердиться на меня за то, что, получив записку от вас, я позабыл обо всем на свете.

Гречанка подала герцогу письмо герцогини де Шеврез. Де Роган вскрыл его и пробежал строчки глазами.

– Она пишет, что ждет ареста со дня на день. Неужели во Франции больше нет ни короля, ни королевы?

– Они есть, и это еще опаснее для таких, как герцогиня. Дружба одних сильных мира сего навлекает гнев других.

Герцог задумчиво посмотрел на гречанку.

– Время бежит, – с печалью в голосе произнес он. – Вот и я в изгнании. Только вы, богиня, все хорошеете.

– Не надо об этом, – неожиданно резко ответила гречанка и зябко передернула плечами.

– Но отчего!? Женщина не может не быть счастливой, если она выглядит так, как вы. Давайте же говорить о вас, мне интереснее всего этот предмет.

– Ну хорошо, – смеясь, сказала гречанка. – Давайте немного поболтаем обо мне, хотя вы совсем забыли о милой и очаровательной Шевретте.

– Ах да! Вот это письмо, Элина; я никогда бы не стал злоупотреблять вашей любезностью, но вы написали, что вернетесь во Францию и сможете передать письмо к ней… поэтому я набросал несколько строк…

– Если соблюдать точность – я не вернусь во Францию.

– Но в таком случае не стоит и говорить об этом письме.

– Напротив. Давайте его сюда. Нет, подождите. Вы внимательно прочли письмо Шевретты?

– Не очень. Мне трудно отвлекаться на что-либо еще, когда вы рядом.

Гречанка чуть улыбнулась, но глаза ее остались строгими. В них застыла какая-то отстраненность.

– Довольно безумств, Генрих. Шевретта предостерегает вас от некоего Рудольфи.

Роган вернулся к письму герцогини де Шеврез.

– Ах да! Бедняжке мерещатся всякие ужасы. Неудивительно, если ее положение так плачевно, как она описывает.

– Нет, Генрих. Вы прекрасно знаете свою родственницу: у нее мужской ум и храбрости достанет на двоих.

– Так что же?

– То, что вам следует принять меры. Его словесный портрет должен быть в письме…

– Да… темноглазый, невысокого роста, черные… Короче говоря – типичный итальянец.

– Остерегайтесь этого человека. Он ведет какую-то дьявольскую игру и собирается приехать в Венецию с письмом, адресованным вам.

– По чьему поручению?

– Ваша светлость! Все написано в письме. Перечтите его еще раз.

– Шевретта выбрала неудачного почтальона, он лишает меня стройности в мыслях, – пожаловался герцог.

Он еще раз, теперь уже более внимательно, прочитал послание герцогини.

– Хорошо, – сказал де Роган. – Я буду настороже.

– Отлично, герцог, – сказала гречанка. – Предупрежден – значит, вооружен.

Роган вглядывался в точеные черты женщины, сидевшей напротив него.

– Элина, неужели вы только ради того, чтобы предупредить об опасности, грозящей мне со стороны некоего Рудольфи, предприняли это путешествие в Венецию? Мне, которому грозили пули и шпаги по меньшей мере сотню раз, а среди злоумышлявших на мою жизнь наверняка нашлась дюжина подобных Рудольфи.

Лицо гречанки походило на маску грустного клоуна.

– Нет, Генрих. Не только ради этого.

– Значит, Элина Макропулос просто хотела повидать меня?

– Элина Макропулос хотела выполнить просьбу своей хорошей подруги, которая очень боится за здоровье своего родственника.

– И все?

– Еще Элина Макропулос хотела уладить кое-какие старые дела, связанные с обстоятельствами своего отца.

– Здесь, в Венеции?

– А почему это вас удивляет, господин Роган?

– Элина, вы печальны, что случилось? Вас преследуют иезуиты? Отчего? Доверьтесь мне, неужели я не смогу помочь вам?

Гречанка посмотрела на герцога таким взглядом, каким мать смотрит на малыша-несмышленыша.

– Если бы речь шла о выигрыше сражения или любом другом деле, где успех приносит твердая рука, отважное сердце и острый клинок, я без раздумий прибегла бы к твоей помощи, Генрих. Но есть в мире вещи, неподвластные клинку. Тайны мироздания спрятаны за семью замками, и не следует людям вторгаться за запретные двери. Увы, отец был из тех, кто хочет заглянуть за полог. Он не сделался счастливее оттого, что ему это удалось. Единственная же дочь его принуждена теперь…

Женщина смолкла и провела рукой по глазам, словно стряхивая наваждение.

– О чем, о чем ты говоришь, Элина, я не понял ни слова! – вскричал встревоженный Роган.

– Нет, ничего, Генрих. Это все старые долги. Отец ведь был врачом, а значит, алхимиком. Многие влиятельные особы уверены в том, что алхимики могут превращать вещество в золото, могут отыскать секрет философского камня и прочее в том же духе. Отцу подчас приходилось нелегко, никто не хотел верить, что такое попросту невозможно. Ведь многие знали, что Иеронимус Макропулос умен, как сам царь Соломон. Ну вот и мне приходится расхлебывать кое-что из отцовского наследия.

– Тебя поэтому ищут иезуиты?

– Ну да, конечно. В Клермоне они совсем было поймали бедную гречанку, но…

Тут Элина Макропулос рассмеялась недобрым смехом.

– Я оставила их с пустыми руками. А они уже торжествовали победу. Нет, Генрих, я не вернусь во Францию, но передам письмо в Тур, когда британец сделает остановку в Гавре или другом французском порту. Мне есть кого послать с твоим письмом к Шевретте.

Роган молчал.

– Что ты так смотришь на меня, Генрих?

– Я думаю о том, помнишь ли ты, как мы встретились впервые.

Глаза гречанки заблестели, в них показались слезы.

– Theot Okos! [37] Помню ли я?! Конечно, помню, все помню! Я к тебе приехала в Венецию. Приехала, чтобы повидать тебя еще раз.

– Я ждал, когда ты скажешь это, Киприда, ждал, а ты все говорила про старые отцовские долги… Но почему – еще раз? Полно, мы увидимся еще много раз. Черт возьми! Мы вместе уедем в Швецию к благородному Густаву-Адольфу и будем жить в Стокгольме, где зимой с неба падает белый снег, а не льется вода за шиворот!

– Нет, Генрих, нет! Я знаю, что будет совсем иначе. Я чувствую! А ты – не знаешь и поэтому молчи, молчи, неуклюжий, неотесанный, огромный еретик… Я не хочу, чтобы было так… но – я чувствую.

Глаза гречанки затуманились, мысли ее витали сейчас далеко.

– Я помню тот день, это было незадолго до рождества святого Иоанна. Отца схватили… Императору было плохо, с ним был припадок… отец вылечил его, но там был этот проклятый испанец… Он, он во всем виноват, будь он проклят… Курили благовония, служили торжественную мессу, звуки органа… А потом – этот огонь. Огонь во всем теле… Этот бред… И теперь я живу, будь он проклят и император вместе с ним. Живу, живу, Генрих, и даже не знаю, подействовало ли то снадобье или, может быть…

Гречанка разрыдалась. Роган бросился к ней, чтобы утешить ее, но женщина оттолкнула его.

– О Christos-Soter [38], прости меня, если можешь, – говорила она, содрогаясь от рыданий. – Прости мои грехи, но ведь и ты поступил со мной жестоко! Очень жестоко. Да, я подсунула инквизиторам ту девочку, она и впрямь была ненормальной, и они уцепились за нее. Не сделай я этого, мне не удалось бы сбежать тогда, в Клермоне. Наверное, они пришли в ярость, когда поняли, что сумасшедшая Перье и ее полубезумный старый отец вовсе не то, что они надеялись получить. Да-да! Быть может, они сожгли ее. Но тогда – она сейчас с тобой, Христос всеблагой и всемогущий. А я, я… я – никогда не буду с тобой. И ни с кем. Я всегда буду… одна.

Женщина упала на руки Рогана почти без чувств.

Расставание было тяжелым. Герцог, печальный и недоумевающий, спустился в лодку, которая отвезла его к тому самому месту, где он сел в нее прошлой ночью. Вечерело. Снова пестрая публика потянулась к площади, снова кафе и казино, расположившиеся под портиками, с трех сторон окружавшими площадь Святого Марка, принялись наполняться любителями вина и острых ощущений.

Проходя мимо площади, герцог Роган постарался обойти шумную толпу стороной. У подножия Лестницы Гигантов он заметил знакомую фигуру. Это был его гондольер Гвидо. Герцог остановился в тени, желая проверить возникшую догадку.

Гондольер крадучись взбежал по ступеням и, опасливо поглядывая на алебардщика, стоящего на страже у Дворца, приблизился к одному из отверстий в дворцовой стене, окруженных барельефами в виде львиной головы, которые были известны тем, что в них опускали тайные доносы. Гвидо опустил в «Львиную голову» свернутую в трубочку бумагу и заскользил по лестнице, спеша убраться подальше.