Глава пятьдесят третья

Рассказ Планше: день четвертый

– «Гримо, теперь мы не пропадем», – сказал я, – продолжал Планше свою историю на следующий день. – Видя, что он вопросительно поднял брови, я развил свою мысль. У меня, сударь, было хорошее настроение, потому что испанцам пришлось-таки убраться с Тортуги.

– Ну как же ты не понимаешь, Гримо? – веселился я. – Теперь ты – сын племени. Туземцы научат тебя людоедству. Ты научишь меня. И голод нам не грозит – на этих островах продуктов хватит всегда, учитывая занятия местных жителей.

Физиономия у Гримо вытянулась. С помощью энергичной пантомимы он выразил свое мнение обо мне. Но я не обиделся.

Перспективы меня радовали. Испанцев прогнали, и мы получили возможность вернуться к мирному труду. Гримо давно скучал по своим черепахам, я – по своим бумагам и векселям. Работа писцом не слишком утомляет, но оказалось, что она связана с некоторым риском.

– Удивительно, – заметил мушкетер. – Мне всегда казалось, что быть писцом почти так же безопасно, как сельским кюре.

– Это во Франции, сударь. Совсем другое дело – в Новом Свете. Люди там грубые, неподходящая компания для людей вроде нас с Гримо – мы ведь служили у таких благородных господ, как вы, сударь, и господин Атос, и надеялись вернуться на эту службу снова. Ах, как мы мечтали снова очутиться в Париже, сударь! Даже самая последняя парижская помойка казалась нам милой и родной, когда мы грелись на солнышке, лежа на берегу океана.

– Однако мне показалось, что все эти пальмы, ананасы, солнце и море пришлись тебе по душе, Планше.

– Добавьте к этому москитов, сколопендр, а также кайманов, сударь. Идя по лесу, вы должны быть готовы к тому, что за шиворот вам свалится чудовищный паук размером с яйцо. Вы можете наступить на змею, обнаружить за воротом тысяченожку или заболеть желтой лихорадкой.

– Ну, хорошо, Планше. Но ведь все эти насекомые и пресмыкающиеся опасны в равной мере как для какого-нибудь пирата, так и для мирного писца. Во всяком случае, шансы равны, не так ли?

– Так-то оно так, сударь. Однако позволю вам почтительнейше заметить, что каждое ремесло имеет свои тонкости. Так и мне – для того, чтобы получать работу почаще и иметь от этого дохода побольше, пришлось внести в мое ремесло писца… э-э, некоторые усовершенствования…

– Какие же усовершенствования можно внести в это дело?

– А вот какие, сударь. Чернила или, упаси Боже, тушь стоят в тех местах очень дорого. К тому же их просто частенько нет под рукой. Поэтому мне пришлось заняться ботаникой.

– Ботаникой?! Я не ослышался, Планше?

– Нет, сударь. Все правильно.

– Но какое отношение ботаника имеет к переписыванию или составлению документов?!

– Терпение, сударь, сейчас вы сами увидите. Из наших с Гримо странствий я вынес одно полезное наблюдение. Оказывается, все в природе взаимосвязано. Да вы и сами помните, сударь. Человеколюбие, точный прицел и рассеянность принесли мне чин сержанта Пьемонтского полка. Не будь я человеколюбив, я бы не стал так переживать из-за какого-то кардинальского адъютанта. Не возьми я точный прицел, я промахнулся бы и испанцы все-таки доскакали бы раньше королевских мушкетеров, сделали бы свое черное дело, а уж потом испустили бы дух под ударами ваших клинков. И не будь я, наконец, так рассеян, я, наверное, узнал бы в этом адъютанте господина Рошфора и поостерегся бы стрелять, не узнав наперед вашего мнения.

– Ты поступил правильно, Планше. В бою нет места личным счетам.

– Я рад, что вы так считаете, сударь.

– Но ты обещал мне объяснить связь…

– Между ботаникой и ремеслом писца, сударь?

– Ну да!

– О, нет ничего проще! В тех краях растут большие деревья, называемые генипас, которые по внешнему виду больше всего напоминают обычную черешню. Именно это обстоятельство и привлекло мое пристальное внимание. Однако черешня оказалась какой-то совсем не такой, очень противной на вкус, сударь, а рот мой почернел, как будто я неделю жевал уголь.

Оказалось, что, если из этих плодов выжать сок, он вполне может заменить чернила. Он черен, как сажа. Вот этим-то соком, сударь, я и воспользовался, экономя на чернилах и, следовательно, увеличивая свои доходы.

– Это ловко, – заметил д’Артаньян, улыбнувшись.

– Благодарю вас, сударь, – скромно отвечал Планше. – Ваше одобрение – лучшая похвала для меня. Однако именно этот самый генипасовый сок и подверг мою жизнь некоторой опасности…

– Как это могло произойти, Планше?

– Ах, сударь! Эти неотесанные мужланы не оценили моей изобретательности по достоинству. Скажу вам больше, сударь: они набросились на нас и, наверное, убили бы, если б мы не унесли ноги со всей возможной быстротой.

– Неужели эти люди собирались совершить убийство только из-за того, что бумаги были написаны не чернилами?! Разве это не одно и то же, Планше?!

– Я тоже так думал, сударь! Лишь бы документ был составлен грамотно и по всей форме. Я ведь старался изо всех сил – все писал, как полагается… Правда, у настоящих чернил все же нашлось одно незначительное преимущество перед этим черным соком…

– Какое же?

– Чернила не выцветают через девять дней.

Д’Артаньян в изумлении воззрился на своего слугу.

– Ты хочешь сказать, что все написанное этим черным соком выцветало ровно через девять дней? Все исчезало?!

– Бесследно, сударь. Правда, иногда это случалось на десятый или даже одиннадцатый день.

Д’Артаньян разразился хохотом.

– Выходит, все торговые соглашения и долговые обязательства, написанные тобой, растаивали как дым, Планше?!

– Признаться, это так и происходило, сударь. Я полагал, что это обеспечит мне постоянную и многочисленную клиентуру. Однако люди в тех краях грубы и невоспитанны, сударь, о чем я уже упоминал вам. Они сочли нанесенный им материальный ущерб слишком значительным…

– Тебе повезло, что ты остался цел, Планше.

– Эти неприятности – все из-за тамошней испорченности нравов, сударь. Совсем нет порядочных негоциантов. Никто не верит друг другу на слово.

– Не огорчайся, Планше, – не без ехидства заметил гасконец. – Поношение и брань толпы – удел незаурядных натур.

– Ах, сударь! Вы просто проливаете бальзам на мои душевные раны, – растроганно воскликнул Планше.

– Но объясни мне, Бога ради, отчего преследовали и Гримо. Потому что он твой товарищ?

– И за это тоже, сударь.

– Значит, был и другой повод?

– Ну да, сударь. Сколько раз я говорил этому дуралею, чтобы он наводил справки о покупателях.

– Ты имеешь в виду тех, кому он сбывал своих черепах?

– Конечно, сударь. Точнее – черепашье мясо. Я говорю так потому, что к тому времени, когда все это случилось, он нашел двух подручных самбо, чтобы они разделывали черепах, которых он добывает. Дело в том, сударь, что на остров иногда заходили корабли, идущие на Кубу, Мартинику или Ямайку. Гримо снабжал экипажи черепашьим мясом. Его прекрасно можно заготавливать впрок. Точнее – засаливать.

– Как! – вздрогнул д’Артаньян, мысли которого мгновением раньше перенеслись на свои собственные проблемы и он прослушал последние слова Планше. – Заготавливать впрок?! Гримо?!

– Ах, что вы, сударь. Я имею в виду черепашье мясо.

– А-а, прости Планше. Я, кажется, несколько отвлекся.

– Я говорил о засолке черепашьего мяса. Однако вкусные зеленые морские черепахи на Тортуге не столь многочисленны, как, например, другая разновидность этих животных, называемая каван. Есть еще и крупные черепахи с кожистым панцирем – их очень легко поразить гарпуном, а весят они от трех до четырех тысяч фунтов.

– Ты наполнен познаниями, как бочонок бургундским, Планше. Путешествие в Новый Свет сделало тебя ученым человеком!

– Поневоле, сударь. Мне ведь надо было не только выжить, но и накопить денег на возвращение во Францию. Капитан корабля, идущего в Европу, вряд ли согласился бы взять на борт пассажира, который не заплатит за путешествие.

– Конечно, Планше. Я вижу, что тебе пришлось туго, коль скоро ты принялся писать исчезающими чернилами. Итак…

– Итак, сударь, я рассказываю вам все это, чтобы обрисовать картину: на Тортуге можно добыть несколько разновидностей черепах. Но не все из них съедобны. А по правде говоря, все они, за исключением зеленых черепах, попросту несъедобны. И вследствие этого – легко доступны.

– Ты намекаешь на то, что этот плут ловил и заведомо несъедобных черепах.

– Ну… он просто не очень-то силен в… как бы это сказать… черепаховедении. Только и всего. Матросы с проходящих кораблей тоже не слишком превзошли эту науку. Особенно трудно отличить одну черепаху от другой, когда мясо разделано и засолено. Кроме того, экипажу продавали парочку «свежих» зеленых черепах, чтобы они могли тут же сварить ароматный черепаховый суп. Все расставались довольные друг другом.

– А потом, в открытом море, – со смехом продолжал д’Артаньян, – матросы, вываливая несъедобную солонину за борт, призывали громы и молнии на голову Гримо…

– …вся вина которого только в том и состояла, что он не слишком хорошо разбирается в местных животных, – с невинным видом закончил Планше.

Затем Планше подумал с минуту.

– Ну, вот я и сбился, сударь, – сказал он спустя некоторое время. – Я ведь как раз толковал про этого дуралея Гримо. Я ошибся, запамятовал и представил этого олуха этаким ангелом… Он этого не заслуживает, сударь, поверьте мне. Этот лентяй Гримо не удосужился узнать, кому его подручные самбо поволокли на продажу очередную партию мало пригодной для еды черепашатины!

– Неужели ее подали к столу губернатора острова?! – смеясь, спросил мушкетер.

– Хуже, сударь! Много хуже! – вскричал Планше, взволнованный ожившими в памяти малоприятными картинами. – Они отнесли ее на английский капер, который уже получил свою порцию по пути в Кингстон. Теперь англичане возвращались с Ямайки, и нелегкая опять занесла их на Тортугу. Это само по себе было очень некстати, но им надо было пополнить запасы пресной воды, и с этим уж ничего не поделаешь. Я признаю их право на это.

Но англичане еще не успели забыть историю с «черепашьим мясом от Гримо» и пришли в совершенную ярость. Ох, это было ужасно! Один разъяренный англичанин – зрелище, леденящее кровь. Но разъяренный экипаж пиратского судна, каким по сути является английский капер, – хуже этого, наверное, ничего не придумаешь, сударь. Нас в последнюю минуту спасло только одно обстоятельство.

– Неужели на Тортугу снова напали испанцы?

– Как вы угадали, сударь?! – в совершенном восхищении вскричал Планше.

– Догадаться было нетрудно, – улыбаясь, отвечал мушкетер. – Ничто другое вам бы не помогло.

– Могло бы не помочь и это, сударь. Если бы не капитан Ван Вейде и господин Эвелин. Им надоело праздно проводить время на этом дрянном островке, и они решили отправиться на Эспаньолу к своим старым знакомым – тамошним морским разбойникам. Из числа этих разбойников был и тот голландец, что предупредил нас о движении испанцев на Тортугу.

Эспаньола – большой остров, сударь, не в пример Тортуте. Он достигает трехсот миль в окружности, и на нем живут не только испанцы. Там есть такие места, куда ни один испанец и носа не сунет.

И вот, воспользовавшись поднявшейся суматохой, шумом и пальбой, мы отплыли в ночное время. Тут как раз кстати пришлось каноэ, которое изготовили индейцы по заказу Гримо. Капитан и помощник уверенно ориентировались по звездам, и мы благополучно и без всяких происшествий достигли Эспаньолы и в скором времени присоединились к тем морским разбойникам, о которых я говорил раньше.

Глава пятьдесят четвертая

Рассказ Планше: день пятый

– Судя по окрестностям, сударь, до Парижа не больше двух дней такого же аллюра, – обратился Планше к своему господину утром пятого дня их путешествия.

– Совершенно верно, – согласился мушкетер.

Солнце поглядывало на них с небосклона, придорожные деревья кивали им своими верхушками. И впервые с того момента, когда они покинули Клермон-Ферран, д’Артаньян ощутил вкус к жизни, свойственный его подвижной натуре.

– Наступило время рассказать о нашей жизни на Эспаньоле, – заявил Планше, также чувствовавший себя превосходно. – Я говорил, что остров велик. На нем много превосходных гаваней. Это и привлекает к нему пиратов, сударь. Мы направились к той, которую указал капитан Ван Вейде. Она располагалась между мысом Донья Мария и мысом Ле-Моль-Сен-Никола. Эта часть острова свободна от испанцев.

Что мне понравилось на Эспаньоле – это апельсины, сударь. На Тортуге они почему-то не растут. Я был также поражен обилием и разнообразием пальм. Там росли и совершенно громадные деревья, от ста двадцати до двухсот футов в вышину. Листьями пальм кроют хижины, а из сердцевины ствола приготовляют вино. Дерево спиливают примерно в трех или четырех футах от земли, на спиле делают надрез, и потихоньку в него набирается сок, весьма крепкий – настоящее вино.

Есть там и пальмы, которые так и называются – винные. В высоту они значительно меньше – футов пятьдесят, от земли ствол их тонок, а примерно с середины раздувается, как добрый французский бочонок. Вот в этом-то утолщении и содержится вещество, вполне съедобное и даже приятное на вкус, а главное – пальмовый сок. Если дать ему перебродить, он становится крепче любого вина.

Среди буканьеров этот напиток очень распространен, и их редко увидишь вполне трезвыми в любое время суток.

Морские разбойники народ отчаянный и не слишком приятный. Особенно запомнился мне один голландец по имени Йоханн-Скелет. Как вы понимаете, сударь, настоящие имена у них не в ходу и они называют друг друга различными прозвищами.

– Ну, не одни только пираты дают людям прозвища, – заметил д’Артаньян.

– Ваша милость кого-то имеет в виду?

– Например, нашего Портоса. Ведь настоящее имя Мушкетона – Бонифаций.

– Правда, сударь?! – в восторге вскричал Планше. – Значит, этот дуралей зовется Бонифацием – ха-ха-ха, вот здорово!

Планше не сразу удалось успокоиться и вернуться к своему повествованию.

– Поначалу наша жизнь на Эспаньоле протекала гладко, сударь, – все-таки продолжил он спустя немалое время. – Это происходило оттого, что мы прибыли на остров с господами Ван Вейде и Эвелином и считались их друзьями. Но скоро мы с Гримо убедились в том, что денег на обратную дорогу во Францию, живя с пиратами и буканьерами, не заработаешь. Никакой торговли они не ведут, а промышляют охотой на диких свиней и разбоем. Следовательно, мои услуги писца тут никому не пригодятся, даже в том случае, если я не пожалею самых первосортных чернил. Что же касается черепах, то буканьеры в них отлично разбираются и прекрасно умеют их ловить. Увидев это, Гримо приуныл. У меня тоже сделалась меланхолия, сударь.

Правда, нас кормили дичью, которой в лагере обычно хватало на всех с избытком, и поили пальмовым вином. Так что мы могли целыми днями греться на солнце и заниматься ничегонеделанием. Но такой образ жизни, может быть и не лишенный некоторой приятности, ни на шаг не приближал нас к Франции.

Наблюдая за пиратами, мы также поняли, что если хотим заработать какие-то средства, то должны вступить в их ряды и участвовать во всех их разбойничьих нападениях, чтобы затем, если повезет, получить свою законную долю при дележе добычи.

Из случайно услышанного разговора Ван Вейде и Эвелина я понял, что они не питают особого пристрастия к пиратскому образу жизни, но, имея среди разбойников старые связи, рассчитывают получить возможность завладеть судном, на котором можно будет попробовать возвратиться в Европу. Поэтому я решил ничего не предпринимать до поры до времени, поскольку наши интересы пока совпадают.

Я называю людей, среди которых мы оказались, разбойниками, сударь. Это не совсем справедливо. В тех краях люди вынуждены добывать себе хлеб насущный охотой и рыболовством, если не хотят с утра до вечера гнуть спину на плантатора.

Однако иногда дичи не хватает или выдается неудачный сезон. Тогда некоторые из охотников собираются вместе, договариваются о том, что все принадлежащее им скудное имущество становится общим, и отправляются разбойничать на море в надежде захватить какую-нибудь медленно плывущую испанскую барку с кожами. Если эти люди не имеют врожденной склонности к грабежу и насилию, они просто возвращаются в селение и продают захваченные кожи, а вырученные деньги делят поровну между собой. Вот и все. Отсюда следует, сударь, что не все буканьеры – пираты.

– Понятно, Планше. Они немножко пираты, немножко охотники. И разбойничают только в крайности.

– Примерно это самое я и имел в виду, сударь, – подтвердил Планше, не заметив сарказма в словах мушкетера.

– Однако есть же среди них и отпетые негодяи?

– Святая истина, сударь. Такие не могут спокойно сидеть на месте, если с утра кого-нибудь не подстрелили или, на худой конец, не ограбили. Именно таким человеком, если только тут возможно употребить это слово, и был Йоханн-Скелет. Его любимым развлечением была стрельба по живым мишеням – птицам или лошадям.

– Стрельба по лошадям! Черт побери, попадись мне эта каналья, я сам сделал бы из него мишень! – гневно воскликнул д’Артаньян.

– К счастью, это невозможно, сударь.

– Вот как!

– Да. Его повесили испанцы.

– Ага, наверное, у них были на то причины.

– Несомненно, сударь. Не прошло и двух недель со дня нашего прибытия на Эспаньолу, как этот Йоханн-Скелет и его шайка замыслили набег на одно из испанских поселений в глубине острова. Вокруг пирата собралось десятка три негодяев ему под стать. Они увешали себя оружием с головы до ног, каждый заткнул за пояс саблю и кинжал, и после этого они ушли.

До того селения, которое они наметили разграбить, было около дня пути, да еще через настоящие джунгли, поэтому их никто не ждал обратно раньше, чем через три дня. Однако на четвертый день никто из пиратов еще не возвратился. Тогда главарь всех пиратов, которого звали Старым Роком, – пират лет шестидесяти, но еще крепкий и очень хитрый – приказал начать поиски. На этот раз в лагере оставили только дозорных. Все остальные должны были выступить в поход.

Добравшись до того несчастного селения, мы нашли там одни головешки. Оно было разграблено и сожжено дотла. Никого из шайки Скелета мы там не обнаружили, лишь предали земле несколько трупов испанцев.

Капитан Ван Вейде, зная нрав Скелета, предположил, что пиратам могло показаться мало захваченной добычи и они отправились дальше в поисках еще большей. Это соображение признали весьма вероятным и прочесали окрестности. Скоро нашли и следы. Они вели к одной бухте, неподалеку от мыса Тибурон. Видимо, Йоханн-Скелет и его люди отправились туда, надеясь захватить испанскую барку с грузом.

Капитан Ван Вейде не имел решающего голоса в нашей разношерстной толпе. Распоряжался Старый Рок, который появился в тех краях, когда нас всех еще не было на свете. Тем не менее наш бравый шкипер вместе с господином Эвелином попытались склонить пиратов вернуться в лагерь и предоставить Йоханна-Скелета и его шайку их собственной судьбе. На мой взгляд, так и следовало поступить. Однако старый вожак заупрямился. Он сказал, что Скелет и его люди зарвались, но бросать их нельзя. И мы отправились по следам.

Блуждания по лесу так утомили меня (незаметный Гримо и на этот раз остался в лагере), что я не раз и не два испытывал желание упасть в траву и не шевелиться по крайней мере половину суток.

Но все на свете кончается, даже неприятности. Мы вышли на открытую местность и увидели невдалеке гавань и океанскую гладь.

Когда мы подошли поближе, я пожалел, что мы вообще не заблудились в джунглях. Моим глазам предстало зрелище разоренного селения, несчастные жертвы и пираты, самым отвратительным образом празднующие свою победу, как будто это можно назвать победой.

Однако не все предавались пьянству и грабежам. Несколько из них, очевидно наиболее алчных, никак не могли успокоиться и пытали пленных, добиваясь, чтобы те признались, куда они припрятали свое добро.