Глава двадцатая

Портос уходит

На другой день, явившись в приемную г-на де Тревиля, д’Артаньян застал там Портоса, сиявшего, как новенькая монета.

– Портос, вы сегодня просто великолепны, и я вам завидую, – сказал мушкетер, дружески пожимая руку гиганта.

– Зависть не в вашем характере, дорогой друг, – зычно произнес Портос, отвечая на рукопожатие.

– Ох, осторожнее, Портос. Вы расплющите мне пальцы, – сказал д’Артаньян, в этот раз забывший по обыкновению протянуть Портосу не ладонь, а кулак.

– Прошу прощения, дорогой д’Артаньян, прошу прощения, – возбужденно говорил Портос, беря гасконца под руку и меряя с ним приемную своими широкими шагами. – Знаете, чувства так и переполняют меня.

– Это вполне естественно – ведь вы без пяти минут муж своей прекрасной герцогини. Кстати, вы не познакомите нас со своей будущей супругой? – невинным тоном спросил д’Артаньян.

Портос густо покраснел. Он собирался что-то сказать в ответ, но видно было, что язык плохо повинуется ему. Портоса выручил лакей, отворивший двери кабинета.

– Господин де Тревиль ждет господина Портоса! – звучно доложил он и почтительно, но с достоинством отступил на шаг, чтобы дать гиганту пройти.

– Прошу вас подождать меня, д’Артаньян, – шепнул Портос, слегка сжав локоть товарища.

Затем он вошел в кабинет.

Оставшись в приемной, д’Артаньян огляделся. Все здесь было, как и три с половиной года назад, когда он, провинциальный юнец с пустыми карманами, потерявший в дороге рекомендательное письмо к капитану мушкетеров, впервые перешагнул порог этого дома.

Все так же просители толпились во дворе, все так же расхаживали по нему вооруженные до зубов мушкетеры, чтобы быть под рукой, в случае если у г-на де Тревиля будет в них нужда. Приемная по-прежнему была полна, и в ней стоял несмолкающий гул, а на широкой лестнице развлекались фехтованием участники рискованной забавы, в которой неудачник часто отходил в сторону, зажимая рукой царапину, сочившуюся вполне реальной кровью.

Все было по-прежнему, за исключением одного обстоятельства: он сам стал другим. Гасконец, вступивший в Париж на заморенном мерине неопределенной расцветки, сделался всем известным храбрецом, лейтенантом королевских мушкетеров. Господин де Тревиль удостаивал его своей дружбы, король помнил его имя и раз или два благосклонно кивнул ему, когда д’Артаньяну случалось дежурить в Лувре. Наконец, королева была обязана ему… чем Анна Австрийская была обязана д’Артаньяну – в этом он и сам не хотел себе признаваться.

Гасконец постарался вычеркнуть из памяти то, за что куда более родовитые и влиятельные люди без промедления могли быть отправлены в Бастилию.

Однако он был жив и здоров. Д’Артаньян был не настолько простодушен, чтобы не понимать, что кардинал щадил его, в чем он и сам признавался, продолжая испытывать к нему какое-то загадочное расположение. Загадочное, если принять во внимание, что гасконец уже не раз становился поперек дороги этому могущественному человеку, имя которого заставляло бессильно скрежетать зубами монархов древних и могущественных империй Европы.

Д’Артаньян начинал догадываться, что только истинное величие этого человека, величие его ума и души, сохраняет его, д’Артаньяна, жизнь среди превратностей того тревожного и смутного времени, в которое ему выпало жить.

Понимал он также, что его друзья – «трое неразлучных», находившиеся всегда рядом с ним, – притягивают к нему капризную удачу и дружба их служит тем волшебным щитом, от которого отскакивают все пущенные вражеской рукой стрелы.

Но вот один из четверки покидает его. Скоро уйдет и второй. Будет ли он так же удачлив, когда их союз распадется? Смогут ли они вдвоем с Атосом уцелеть в полной опасностей и интриг парижской жизни?

К нему подходили мушкетеры, здоровались, заговаривали с ним. Он отвечал на приветствия, с кем-то раскланивался, кому-то любезно или покровительственно кивал, но одна мысль неотступно преследовала его: «Портос уходит…»?

– Ну вот и я, дорогой друг. Спасибо, что дождались меня. – Зычный бас Портоса вывел его из глубокой задумчивости. – Как вы, наверное, догадываетесь, я подал господину де Тревилю прошение об отставке.

– Как же встретил это известие господин де Тревиль?

– Не стану скрывать – он уговаривал меня забрать прошение назад, – сказал Портос, хвастливо подкручивая усы. – Он наговорил мне кучу всяких приятных вещей. Но когда я наконец сумел объяснить ему, в чем дело, вы знаете, дорогой д’Артаньян, я не мастер произносить длинные речи…

– Готов признать, Портос, что мушкетом и шпагой вы орудуете лучше, чем языком.

– Надеюсь, что так, – добродушно отвечал Портос, вполне уверенный, что д’Артаньян только что произнес комплимент. – Так вот, когда я наконец все объяснил господину де Тревилю, он смирился с неизбежным и подписал бумагу. Отныне я свободный человек!

– И это говорите мне вы, готовый с минуты на минуту связать себя узами брака – узами подчас более прочными, чем оковы галерного раба!

– Ну… в чем-то вы, конечно, правы, д’Артаньян, – без особого энтузиазма проговорил Портос, и легкое облачко пробежало по его челу.

– Простите, если я невольно огорчил вас, друг мой! – воскликнул д’Артаньян. – Поверьте, я сказал так лишь потому, что мне будет очень не хватать вас.

– Мне тоже, – очень серьезно сказал Портос. Он остановился и посмотрел д’Артаньяну в глаза.

– Поверьте, мне нелегко было решиться на этот шаг. Но она добрая женщина, и, я думаю, она любит меня.

Д’Артаньян вздохнул.

– Это уже очень много. Я одобряю ваш выбор, Портос.

Портос двинулся было дальше под руку с д’Артаньяном, остановился, сделал еще шаг вперед. Борьба противоречивых чувств отразилась на его лице.

– Вас что-то мучает, Портос? Вы чем-то озабочены? – спросил д’Артаньян, который все прочел на лице Портоса, словно в раскрытой книге.

– Правда! Как вы догадались?! – вскричал простодушный великан, восхищенно глядя на д’Артаньяна. – Воистину прав Атос, называя вас великим человеком, д’Артаньян!

– Просто я хорошо знаю вас, вот и все.

– Это правда. Но все-таки и вы не все знаете, друг мой. И меня это угнетает. Когда меня пригласили к господину де Тревилю, вы задали мне вопрос…

– В самом деле? – спросил осторожный гасконец. – А я, признаться, уже и забыл об этом.

Портос вздрогнул и замер в нерешительности, как бы спрашивая себя, открывать ли д’Артаньяну свой секрет. Затем он тряхнул головой, прогоняя прочь остатки сомнений.

– Видите ли, я все равно не буду чувствовать себя хорошо, если не расскажу вам, д’Артаньян…

– Что же вы хотите мне рассказать?

– Вы спросили меня – не познакомлю ли я вас и наших друзей, Атоса и Арамиса, с будущей госпожой дю Валлон, а именно таково мое настоящее имя, и это был вполне естественный вопрос с вашей стороны, дорогой друг. Без сомнения, так и следовало бы сделать, если бы…

– Прошу вас, любезный друг…

– Если бы, – продолжал Портос, делая рукой жест, означающий, что он собирается договорить. – Если бы будущая госпожа дю Валлон… не была бывшей госпожой Кокнар.

Д’Артаньян на всякий случай притворился, что не понимает, в чем дело.

– Она не очень-то родовита и, по правде говоря, совсем не герцогиня. И даже не совсем дворянка. Она – вдова прокурора.

Видя, что д’Артаньян молчит, Портос решительно взмахнул рукой и, указывая на особняк д’Эгильонов, мимо которого они проходили в этот момент, произнес:

– Конечно, она не такая красавица, как та, которая живет там, во дворце, а уж по части происхождения и вовсе не может с ней соревноваться, но зато у нее есть другое – доброе сердце и…

«И состояние достойного мэтра Кокнара», – подумал д’Артаньян, улыбнувшись свой хитрой гасконской улыбкой.

Но сделал он это только в своих мыслях – он никогда бы не позволил обнаружить свою улыбку, понимая, что любая дружба может не устоять перед насмешкой…

– …И потом – она богата, наконец! – закончил свою фразу Портос и облегченно перевел дух. Затем он решился поглядеть на д’Артаньяна. – Вы не осуждаете меня, дорогой друг? – спросил он. – Я чувствовал, что должен все рассказать вам, но, наверное, не смогу посвятить в это Атоса и Арамиса.

Д’Артаньян остановился посреди мостовой. Он обнял Портоса и сказал:

– Вы самый везучий из нас, Портос. Будьте счастливы, друг мой.

Через несколько дней Портос, сердечно распрощавшись с друзьями, покинул Париж и вместе с госпожой дю Валлон отбыл в свое поместье.

В сундуке покойного мэтра Кокнара оказалось восемьсот тысяч ливров. Мушкетон стал щеголять в великолепной ливрее и достиг величайшего удовлетворения, о каком мечтал всю жизнь: начал ездить на запятках раззолоченной кареты.

Изредка от четы дю Валлон приходили письма, в которых Портос неизменно сообщал, что дела у него обстоят самым наилучшим образом, госпожа дю Валлон – сущий ангел и лучшая супруга, какую только может пожелать себе смертный, поэтому он, Портос, находится на вершине блаженства.

Так же неизменно к размашистым буквам Портоса было приписано несколько строчек колючим почерком бывшей госпожи Кокнар. Она считала своим долгом поддерживать светские отношения.

Всякий раз, получив очередное такое письмо, д’Артаньян принимался яростно закручивать свой ус, Атос грустно покачивал головой и откупоривал бутылку, а Арамис утверждал, что, судя по стилю, бедняга Портос написал все до последней строчки под диктовку достойнейшей госпожи дю Валлон.

Так расстался с мушкетерским плащом Портос.

Глава двадцать первая

Дела государственные

Когда Ришелье испытывал потребность в хорошем совете, он посылал за «отцом Жозефом», который также был известен при дворе под именем «серого кардинала» или «черной эминенции».

Настоящее имя этого человека было Франц-Леклерк дю Трамбле. Не занимая никакой официальной должности при дворе, отец Жозеф скрывал под своим капуцинским клобуком голову умного государственного деятеля и тонкого дипломата.

Его высокопреосвященство, всесильный кардинал Арман Жан Дюплесси Ришелье, обладая реальной властью, был окружен врагами и на деле был очень одинок. Отец Жозеф был, пожалуй, единственным его верным помощником, на кого кардинал мог положиться, как на самого себя.

Разделавшись с Ла-Рошелью на западе, Ришелье еще не покончил с гугенотами на юге. Признанный вождь реформатов герцог Роган все еще держал знамя восстания, опираясь на многочисленные здесь крепости. Ла-Рошель пала, но мятежный Севенн и не думал покориться.

А могучая Испания пыталась в союзе с империей Габсбургов охватить Францию с юга, запада и востока, подобно гигантскому спруту, и раздавить ее своими страшными щупальцами.

В ту пору в Европе вовсю свирепствовала война, получившая впоследствии название Тридцатилетней. Будучи начатой в Богемии в 1618 году, то есть за десять лет до описываемых здесь событий, эта война дворянства против монархического абсолютизма, война протестантов против католиков, а в конечном свете – всех против всех, постепенно распространилась на всю Европу. Так или иначе, в нее оказались втянутыми все державы, игравшие в европейской политике сколько-нибудь заметную роль.

В нашу задачу не входит давать развернутое описание событий, сотрясавших континент в то волнующее и тревожное время. Скажем лишь только, что политика Ришелье, а значит, и политика Франции, к описываемому моменту состояла в том, чтобы, не выступая открыто против Испании и Австрийской Империи, отстаивать свои интересы на континенте.

Интересы же эти неизбежно приводили Францию на грань столкновения с этими двумя могучими католическими государствами.

Ришелье понимал, что союз Англии с Нидерландами, добившимися освобождения от испанского господства, заключенный в 1625 году и приведший к созданию евангелической лиги протестантских государств, направлен в первую очередь против Испании, которая мечтала превратить всю Европу в свою колонию и, предав аутодафе всех еретиков-реформаторов, установить единую католическую империю от Атлантики до Московии под главенством Мадрида.

Будучи католическим кардиналом, Ришелье, однако, всегда отдавал приоритет национальным интересам. Подчиняя своей воле гугенотов внутри Франции, он поддерживал протестантов за ее пределами, так как понимал, что союз северных протестантских держав ослабляет естественного врага Франции – Испанию.

В Испании тоже понимали это и стремились связать Ришелье руки, собираясь поддержать (и поддерживая) – страшно подумать – французских еретиков, возглавляемых герцогом Роганом.

Положение кардинала усложнялось тем, что Габсбурги, активно насаждая католицизм в Германии, видели в Испании своего естественного союзника против него. Австрия открыто заявила о своих претензиях на «мантуанское наследство», о котором здесь следует сказать несколько слов, так как события, к которым привела эта проблема, самым тесным образом повлияли на судьбы наших героев.

Дело шло о довольно значительном герцогстве Мантуа, связанном с маркграфством Монферра под властью дома Гонзаго. Последний герцог из старшей линии Винченцио II, бывший приверженцем Испании, умер в декабре 1627 года. Его же преемник герцог Неверский, к которому перешли наследственные права, владел землями во Франции и считал себя французом, что вполне устраивало кардинала и не устраивало всех остальных.

Ришелье оказал поддержку герцогу Неверскому, и тот, вступив в Мантую и заняв ее войском, сделал из нее весьма важный пограничный пункт у испанской Миланской области, из которого Франция могла угрожать Италии, находившейся тогда в основном под австрийским господством.

Поэтому испанское правительство стало просить австрийского императора Фердинанда II отказать герцогу Неверскому в правах наследования, что он и сделал, взяв область в свое управление как ее ленный сюзерен.

Ришелье колебался. Он не знал, с кого начать. С Рогана, с испанцев или имперцев, выгнавших тем временем Невера из его владений. В такие минуты он прибегал к помощи «серого кардинала» дю Трамбле.

Зимним вечером, сидя у огня, Ришелье беседовал с отцом Жозефом.

– Мои люди сообщают, что шпионы Филиппа Четвертого пытаются установить связь с герцогом де Роганом, – неторопливо говорил отец Жозеф своим тихим голосом, глядя, как пламя пожирает сосновые поленья в каминном очаге. – Возможно, в ближайшее время им все же удастся встретиться с ним.

– Что они предложат ему? – так же тихо спросил кардинал.

– Прежде всего деньги, чтобы он продолжал военное сопротивление, ваше высокопреосвященство. Однако не исключено, что король собирается оказать герцогу и военную помощь.

– Что ж, королю испанскому не привыкать проливать кровь свои подданных – она льется и в Старом, и в Новом Свете. Через кого они пытаются связаться с Роганом? Через герцогиню де Роган? – помолчав, спросил Ришелье.

– Ваше высокопреосвященство, эта особа действительно герцогиня, но она носит другое имя…

– Что вы имеете в виду, Жозеф? Я знаю ее?

– Вы знаете ее, ваша светлость.

– Тогда я догадываюсь. Это герцогиня…

– …де Шеврез, ваша светлость.

– Все та же интриганка, – проговорил Ришелье. – Кажется, она приходится родственницей Роганам?

– Совершенно верно, ваша светлость.

– В Туре у меня надежные люди. Один раз ей удалось скрыться и бежать в Париж, когда этому английскому безумцу вздумалось шнырять по коридорам Лувра в мушкетерском плаще. Впрочем, о мертвых либо ничего… либо хорошо. Но с тех пор я сменил всех. Теперь там дю Пейра и другие, я им доверяю. Разумеется, настолько, насколько я вообще доверяю людям подобного рода.

Отец Жозеф внимательно посмотрел на кардинала.

– Кто, например?

– Один из адресатов – мушкетер роты Тревиля. Мушкетер, который последнее время чаще встречается с настоятелем иезуитского монастыря, чем бывает в казармах.

– А-а, – протянул кардинал. – Один из четверки. Кажется, он был ее любовником. Неплохо для несостоявшегося аббата. И что? Особа, о которой идет речь, часто пишет подчиненному господина де Тревиля, который предпочитает общество отцов-иезуитов королевской службе?

– Во всяком случае, мне известно, что она писала ему всего лишь несколько дней назад.

– Вот как!

– Письмо было перехвачено.

– Господь всегда на стороне правого дела, Жозеф. И что же там, в этом письме? Неужели какой-нибудь любовный вздор? – сказал кардинал с той улыбкой, которая вызывала дрожь у знающих его людей, поскольку служила предвестником его жестоких решений, принимаемых, впрочем, часто в государственных интересах.

– Конечно, я не имею послания герцогини к нашему мушкетеру при себе, ваша светлость, но запомнил, о чем там говорится.

– И это?..

– Просьба и предупреждение. Точнее – предупреждение и поручение.

– О чем же она предупреждает нашего друга иезуитов, носящего мушкетерский плащ?

– Она предупреждает его о том, что те люди, с которыми он встречается или в скором времени встретится в коллегии иезуитов, – враги вашего высокопреосвященства и, следовательно, ее друзья. Ее и герцога де Рогана. Отсюда она делает вывод о том, что адресат может полностью доверять этим людям.

– Весьма логично. О чем же просит герцогиня? Вернее – что она поручает своему рыцарю?

– Она доверяет ему выполнить почетную, но опасную миссию связного.

– Между…

– Между ею и кем-то, кого рекомендует этому мушкетеру настоятель иезуитского монастыря и чьего имени она в письме, к сожалению, не называет. По ряду косвенных соображений я делаю вывод, что этот человек – важная персона и его путешествие в Тур было бы связано с неоправданным риском.

– Иными словами, этот таинственный некто должен что-то сообщить нашему мушкетеру, а ему следует отправиться в Тур и передать это ей.

– По-видимому так, ваша светлость.

– Это интересно. Следует сделать так, чтобы письмо дамы из Тура достигло своего адресата, и проследить за ним.

– Это излишне, ваша светлость.

– Почему?

– Герцогиня придавала такое значение своему посланию, что сделала копию и послала второго гонца, на тот случай, если с первым что-нибудь случится.

– Продолжайте, отец Жозеф.

– И этот второй, насколько мне известно, справился с поручением. Таким образом, письмо доставлено по адресу и без нашего участия.

– Но вы твердо уверены, что это именно то самое письмо, вернее – его копия?

– Совершенно уверен, ваша светлость.

– Я знаю вас, отец Жозеф, но мне все же хотелось бы понять, на чем основана эта уверенность.

– Ваша светлость, дю Пейра и его люди скрытно последовали за этим вторым курьером и в первом же придорожном трактире, где он сделал остановку, когда почувствовал потребность в отдыхе, подсыпали ему в стакан сонный порошок. После этого они обыскали его, обнаружили письмо и, удостоверившись, что это точная копия того, какое попало к нам в руки, вернули его на прежнее место.

– Но, проспавшись, курьер должен был заметить, что письмо вскрывали?

– Это уже забота специальных людей, ваша светлость. Он ничего не заметил.

– Беседа с вами всегда доставляет мне большое удовольствие, отец Жозеф.

Отец Жозеф поклонился.

– Значит, наш мушкетер уже прочел это письмо.

– Он получил его вчера вечером, ваша светлость.

– Кажется, на этот раз я их не упущу, – пробормотал кардинал. – Эта интриганка получит свое.

Глава двадцать вторая

Ночное свидание

Париж погрузился во мрак. Все часы Сен-Жерменского предместья пробили полночь. Улицы опустели. Тишину лишь изредка нарушал экипаж запоздавшего домой вельможи.

В одном из темных переулков, пролегавшем там, где сейчас находится улица Асса, показались две закутанные в плащи фигуры. Дойдя до конца переулка, они повернули направо. Из глубокой тени от одного из домов отделилась еще одна, шагнувшая им навстречу, фигура.

– Ну что? – спросил один из двух вновь прибывших.

– Он никуда не выходил, – отвечал человек, по-видимому, давно дожидавшийся появления двух закутанных в плащи незнакомцев.

– Принимал он кого-нибудь?

– Никого. Кроме какого-то нищего монаха.

– Монах заходил в дом?

– Только на мгновение. Он даже не успел закрыть за собой дверь, как тотчас был выставлен за порог. Наверное, он просил милостыню.

– Значит, ждать осталось недолго. Или придут к нему, или он отправится на встречу сам. Вероятно – последнее.

– Подождем.

Тот из двоих незнакомцев, который первым задал вопрос и продолжал этот короткий диалог, происходивший шепотом, видимо, считался начальником.

– Вы отправляйтесь на угол улицы Кассет, а вы – на угол Сервандони. Я останусь тут и буду наблюдать за домом. Я хочу подойти поближе – заглянуть внутрь. Если кто-то покажется – дайте мне знать.

Дом, который вызывал такой интерес со стороны предводителя закутанных в плащи людей, на первый взгляд не выделялся ничем особенным среди множества таких же домов славного города Парижа. Как уже ясно из описанного выше разговора, он был расположен на улице Вожирар, между улицами Кассет и Сервандони. Это был небольшой дом, окна которого, за исключением одного, по обыкновению того времени, выходили не на улицу, а в маленький тенистый садик, расположенный позади него.