Последнее сообщение господина де Тревиля не улучшило настроение короля Людовика XIII.
      - Однако это странно, - заметил король холодно.
      - Все дело в том, что остальные посетители тут же удалились, завидев, что под одной кровлей сошлись мушкетеры вашего величества и гвардейцы его высокопреосвященства, хорошо зная буйный нрав последних и предполагая, чем может закончиться такая встреча. Хозяин же заведения - человек робкий и недалекий - тотчас залез под стол и потому не годился в качестве свидетеля.
      - Ну почему же "недалекий", де Тревиль? - саркастически улыбаясь, спросил король. - Наоборот - весьма предусмотрительный человек, не так ли?
      - Вы правы, ваше величество. Дальнейшие события показали, что он проявил известную предусмотрительность, действуя, впрочем, из эгоистических побуждений. Не дрожи он так за свою шкуру, он мог бы подтвердить невиновность господина де Куртиврона, и тот не находился бы сейчас в Форт-Левеке, а мог бы засвидетельствовать свою преданность вашему величеству, присутствуя на смотре.
      - Послушать вас - во всем виноват трактирщик, - с легкой улыбкой заметил король.
      Это ободрило капитана мушкетеров. Он промокнул лоб кружевным платком и пустился в дальнейшее нелегкое плавание по океану лжи во спасение, лавируя между Сциллой фантазии и Харибдой здравого смысла.
      - Нет, ваше величество, конечно, более трактирщика виноваты патрульные швейцарцы, с трудом понимающие речь, на которой изъясняются все добрые французы, и по этой причине никак не могшие взять в толк, что господин де Куртиврон тут вовсе ни при чем.
      - Так вот почему маршал упоминал каких-то покалеченных швейцарцев. Но кто же их покалечил?
      - Ваше величество, зная, что дуэли запрещены, и питая уважение к представителям власти, хотя это и были солдаты швейцарской гвардии, господин де Куртиврон и его друзья, конечно же, и не помышляли о применении оружия. Но так как патрульные обошлись с ними весьма невежливо, то они были вынуждены, как люди военные и к тому же дворяне, защитить свою честь и достоинство.
      - В результате чего пострадали трое патрульных, - насмешливо сказал король.
      - Трое или пятеро, - небрежно заметил де Тревиль.
      - И что же, все от рук мушкетеров? А что же гвардейцы его высокопреосвященства? Не сопротивлялись?!
      - Как я уже имел честь упоминать вашему величеству, многие из гвардии кардинала с темным прошлым, а люди такого сорта имеют привычку сразу же разбегаться в разные стороны при появлении стражи. Они именно так и поступили, ваше величество.
      - Я понял почти все. Все, кроме одного: почему арестован лишь один господин де Куртиврон?
      - О, это очень просто, ваше величество. Ведь не думаете же вы, что восемь швейцарцев могут задержать больше, чем одного мушкетера!
      - Довод основательный, - заметил король, настроение которого заметно улучшилось. - Но почему именно его, а не кого-либо из его подчиненных?
      - Господин де Куртиврон благородно пожертвовал собой ради своих солдат. Кроме того, подобно капитану тонущего корабля, он замыкал отступление.
      - Что ж, это делает ему честь, - довольным тоном произнес король, заметивший кардинала, направляющегося к нему.
      - И все-таки, де Тревиль, - добавил он, - столько по" страдавших швейцарцев, которые, по сути, ни при чем, и ни один зачинщик ссоры не получил по заслугам? Я помню иные времена.
      - Не знаю, как доложить вашему величеству...
      - Что еще?!
      - Я не хотел говорить...
      - Нет уж, будьте добры, говорите, пожалуйста!
      - Предводитель гвардейцев его высокопреосвященства Гризар поскользнулся во время потасовки, неудачно упал и отдал Богу душу. А другой - кажется, его зовут Дюбуа - тяжело поранился о пику одного из швейцарцев. Думаю, что его высокопреосвященство станет уверять вас, что эту злополучную пику господин де Куртиврон отобрал у одного из патрульных, но я этому не верю, ваше величество. Это так на него не похоже.
      Де Тревиль увидел, что кардинал задержался, чтобы сказать несколько слов кому-то из придворных, и воспользовался этим для того, чтобы сообщить королю самое главное.
      - Третий же из отсутствующих - господин д'Артаньян - помещен в Бастилию по приказу его высокопреосвященства, ему не предъявлено никакого обвинения, он содержится в камере и лишь недавно сумел известить меня о своем местонахождении.
      Король сделал резкое движение, словно воротник неожиданно показался ему тесен.
      - Вот как?! Отлично, мы зададим кардиналу пару вопросов.
      - Его высокопреосвященство как раз направляется к вашему величеству.
      Во взгляде короля появилась тоска, сопутствовавшая ему всю жизнь.
      - Ах, де Тревиль! Если бы вы знали, как я иногда завидую своему брату, герцогу Орлеанскому. Я так хотел бы оказаться на его месте хоть на день, хоть на час. И знаете, что бы я сделал? Взял свое любимое охотничье ружье, которое изготовил в прошлом году, - у него такой красивый замок, помните?
      - Ваше величество изволили убить из этого ружья кабана в Венсеннском лесу.
      - Вот именно! Я взял бы это ружье и выстрелил бы в кардинала. И рука моя не дрогнула бы...
      Глава одиннадцатая
      Предусмотрительность кардинала
      Ришелье приблизился к королю.
      - Как вам смотр, герцог? - спросил Людовик, делая знак де Тревилю.
      Тот понял и, поклонившись кардиналу, отошел в сторону, оставив наедине двух первых людей государства. И если король только что в мыслях желал министру разделить участь застреленного кабана, то министр являл собой воплощение доброжелательности и почтительности, во всяком случае внешне.
      - Великолепно, ваше величество, - проникновенно отвечал Ришелье, состроив при этом обиженную мину. - Гвардейцы выглядят просто превосходно. Именно поэтому мне так хотелось увидеть в их компании и своих.
      - Господин маршал командует, а нам с вами остается лишь подчиняться, пожал плечами король. - Вы не заняты сейчас, герцог? Тогда пройдемте в мой кабинет, я хотел поговорить с вами об одном деле.
      И король, сопровождаемый своим первым министром, проследовал во дворец. В кабинете его величества, как обычно, царил полумрак. Поэтому его высокопреосвященство не сразу рассмотрел в глубине любимого шута Людовика по имени Маре и вздрогнул, когда тот обнаружил свое присутствие легким смешком.
      - Кого это ты привел с собой, куманек? Уж не самого ли Римского Папу.
      - Господин герцог носит кардинальский сан, Маре. Это видно даже глупцам вроде тебя - по красной мантии, - отвечал король, прощавший своему шуту любые выходки.
      - Золотые слова! - вскричал шут, скорчив презабавную гримасу. - Глупцы видят красную мантию, а того, что под ней, не замечают! Такой персоне подавай престол Святого Петра <Папский престол.>, и того мало!
      - Прекрати, Маре, - велел король. - Не то я прикажу своим пажам высечь тебя.
      - Молчу-молчу! - испуганно затараторил шут. - Пажи у тебя, куманек, все, как на подбор, канальи! Им только попадись - беднягу Кальмэтта они прибили за ухо к забору!
      Ты уж не отдавай меня им, а я буду молчать как рыба.
      - Отлично, - сказал король. - Итак, герцог, мне нужно было поговорить с вами о моих мушкетерах.
      - Но для этой цели, наверное, лучше подошел бы господин де Тревиль, их начальник, чем я, ваше величество, - сухо отвечал Ришелье, злобно поглядев на шута, усевшегося в кресло. Маре болтал ногами и, хитро прищурившись, дерзко рассматривал кардинала.
      - С де Тревилем я уже побеседовал, - сказал король. - И пришел к выводу, что только вы, ваше высокопреосвященство, поможете мне пролить свет на одну загадочную историю.
      - Я всецело к вашим услугам, ваше величество. Уж не хотите ли вы спросить меня о том, куда подевался герцог Орлеанский?
      - А вам это известно? - живо спросил король.
      - Конечно, это мой долг министра.
      - И где же он?
      - Он направляется в Ардр вместе с неким Ла Лувьером, чтобы склонить к измене тамошнего коменданта маркиза де Монкорель.
      - Вы думаете, это ему удастся?
      - Думаю - нет, ваше величество, - спокойно отвечал кардинал. - Я принял меры.
      Король помолчал. Он обдумывал свое положение. Только что Ришелье в очередной раз дал ощутить ему свою незаменимость.
      - Я отдаю должное вашей государственной мудрости, господин кардинал, сказал наконец Людовик. - Всякий раз, когда вы говорите мне, что приняли меры, я успокаиваюсь. Но для чего вы приняли меры в отношении господина д'Артаньяна? Разве он не надежен?
      Ришелье сделал вид, что старается вспомнить это имя.
      - Господин д'Артаньян, - проговорил он с рассеянным видом. - Прошу извинить меня, ваше величество, множество дел самого различного рода...
      - Господин д'Артаньян состоит в роте моих мушкетеров и носит чин их лейтенанта. Этот патент вы вручили ему собственноручно во время осады Ла-Рошели, где этот шевалье, если мне не изменяет память, имел случай отличиться, выполняя ваш приказ.
      - Не трудитесь продолжать, ваше величество, я вспомнил!
      - Чем же лейтенант мушкетеров заслужил вашу немилость?
      - Я не совсем понимаю, государь.
      - За что он попал в Бастилию?
      - А-а, так господин д'Артаньян попал в Бастилию. Да-да, теперь я все вспомнил. Но ведь вам, ваше величество, несомненно, лучше моего известно, за что этот дворянин заключен в Бастилию.
      - Герцог! Мне кажется, вы зашли слишком далеко! - вскричал король.
      Ришелье склонился перед Людовиком XIII в низком поклоне:
      - Я никоим образом не намеревался разгневать ваше величество, выполняя вашу волю.
      - Мою волю? Я, верно, ослышался!
      - Несомненно, ваше величество. Извольте припомнить - вы сами подписали приказ об аресте господина д'Артаньяна. Правда, с тех пор произошло так много разнообразных событий.
      Король задумался:
      - Это было во время моей болезни?
      - Нет, ваше величество, еще до того.
      Король понял, что кардинал выиграл и на этот раз.
      - Однако, ведь все разъяснилось, не так ли? - спросил он. - Вы же сами уверили меня в полной невиновности господина д'Артаньяна, герцог.
      - Вот видите, ваше величество, вы вспомнили это дело.
      - Да, - неохотно согласился король. - Теперь я припоминаю. Вы подозревали какую-то связь между Туром, отставным мушкетером по имени д'Эрбле и господином д'Артаньяном, так, кажется?
      - Вы совершенно правы, государь.
      - Но ведь ничего не подтвердилось, не так ли?
      - Увы, нет, ваше величество. Напротив - новые факты свидетельствуют против упомянутого шевалье.
      - В таком случае я выражаю вам неудовольствие, господин кардинал!
      - Чем я вызвал его, ваше величество?
      - Еще бы! Лейтенант моей гвардии арестован по подозрению в связях с заговорщиками, а я узнаю об этом последним!
      - Уверяю ваше величество в том, что никто об этом не знает, кроме... И Ришелье на мгновение задумался. - Будет ли мне позволено задать вашему величеству один вопрос? - продолжал он.
      - Прошу вас, герцог. Но боюсь, что не имею ответов на ваши вопросы.
      - В таком случае мне хотелось бы понять, кто известил ваше величество о том, что д'Артаньян в Бастилии?
      Пауза, которую сделал Людовик, подсказала кардиналу верный ответ.
      - Я не хочу говорить об этом. Мне, как видите, тоже неплохо служат, господин кардинал, - заносчиво ответил король.
      - И первый ваш слуга - я, ваш первый министр, государь, - проговорил Ришелье, пряча улыбку.
      - Я высоко ценю ваши труды, герцог. Прошу вас поставить меня в известность сразу же, как только в деле господина д'Артаньяна что-либо прояснится. И прошу помнить, что господин де Тревиль неизменно отзывается о нем самым положительным образом, - закончил король. - До свидания, господин кардинал.
      - Желаю доброй ночи, ваше величество, - произнес кардинал. Вслед за этим он поклонился королю и направился к дверям - суровый и величественный, как и подобает всемогущему министру.
      - Кстати, герцог, что это за новые факты относительно лейтенанта мушкетеров? Вы ведь так и не сказали мне.
      Застигнутый голосом короля на пороге, кардинал медленно повернулся и уже было открыл рот, чтобы произнести приготовленную заблаговременно фразу он и сам хотел произнести ее именно так, на пороге, даже если бы король не обратился к нему со своим вопросом, - как услышал скрипучий голос проклятого шута:
      - Берегись, куманек, сейчас услышишь какую-нибудь гадость!
      Но его высокопреосвященство уже не мог и не хотел остановиться, к тому же положение министра диктовало не обращать внимания на выходки шута. Поэтому он ответил:
      - Будет лучше, государь, если этот вопрос вы зададите королеве.
      И красная мантия скрылась в сумраке коридоров Лувра.
      Глава двенадцатая
      Господин де Тревиль принимает свои меры
      Как и следовало ожидать, стрела, пущенная кардиналом, попала в цель. Король был озадачен и раздражен. Ришелье снова оставил его наедине с ревностью и подозрениями. До короля доходили смутные слухи о планах королевы-матери, о том, что Анна Австрийская якобы не возражала против брака с герцогом Орлеанским в случае его смерти. Слухи эти приводили короля в бешенство. Он знал, что кардинал откроет ему только то, что захочет, причем в удобный момент, и не существует никакого способа узнать от министра все, что тому известно.
      Король обратился за разъяснениями к королеве, но она лишь горько жаловалась на его несправедливость. Анна Австрийская напомнила супругу о том, что Ришелье домогался ее благосклонности, а теперь преследует за то, что она отвергла эти домогательства. Королева была права, но это не улучшило расположения духа его величества. Доводы королевы живо напомнили Людовику XIII, что не только его высокопреосвященство искал благосклонности его прекрасной супруги. И что некоторые были не столь неудачливы в этом.
      Король осыпал королеву упреками. Он был резок и во многом несправедлив. Бедная королева не пыталась оправдываться.
      - Моя мать и брат Гастон строят заговоры за моей спиной! Пусть их! Они получат свое! Мне не повезло с родственниками. Но вы, Анна, почему вы приняли их сторону?! Вы, моя супруга, королева Франции!
      - Скажите лучше - пленница. Я даже не могу написать письмо брату.
      - Напишите ему завтра же, мадам. Но не пытайтесь строить заговоры!
      - Ваше величество, письмо будет перехвачено соглядатаями господина кардинала. Смысл каждой фразы будет искажен до неузнаваемости и в таком виде, удобном кардиналу, передан вам.
      - Но ведь вы не станете отрицать, что существует целый заговор...
      - Да, ваше величество! Точнее - существовал. Но не против французского короля, а против тирана Франции - Ришелье.
      - И вам известны имена заговорщиков?
      - Мне известны имена некоторых людей, мечтавших о более справедливом управлении государством, - только в этом их вина!
      - В таком случае, сообщите их мне.
      - Извольте, Людовик. Во-первых, это ваша мать - Мария Медичи. Ваша мать, которой вы еще так недавно обещали отправить кардинала в отставку. Во-вторых, ваш брат - герцог Орлеанский.
      - Оставьте, мадам! Этих имен вы могли бы и не называть. Кто еще?
      - Имена остальных вам также прекрасно известны, государь.
      - Неужели? И они до сих пор не в Бастилии? Я требую, чтобы вы назвали их, Анна!
      - Пюилоран, Шале, граф Море, приор Вандомский.
      - Постойте, но ведь их всех...
      - Вот именно, ваше величество. Вдобавок могу назвать мадемуазель д'Отфор. Кажется, она пользовалась вашим расположением?
      - Но ведь я удалил ее от двора, - в некотором замешательстве отвечал Людовик Справедливый.
      - Добавьте - по наущению кардинала. Так же, как сослали герцогиню д'Эльбеф, принцессу де Конти...
      - Погодите, Анна. Вы называете мне тех, кто и так уже понес наказание!
      - Это так и есть, Людовик. Кардинал расправился со всеми. Даже с преданными людьми, вина которых заключается лишь в том, что они хорошо служат вашему величеству.
      Король сделал гримасу.
      - Точнее - вам, мадам, - сказал он, скорее наудачу.
      Однако он попал в цель. Анна Австрийская покраснела.
      - Я не совсем понимаю вас, ваше величество, - проговорила она дрогнувшим голосом.
      Людовик почувствовал растерянность королевы.
      - Вы снова скрытничаете, мадам, - заявил он, повышая голос. - Столько секретов! И после этого вы жалуетесь на мое недоверие! Оно вполне понятно: посудите сами - моя почтенная матушка затаилась и хранит молчание, что способ" но вызвать страх у любого, знающего ее, а братец Гастон и вовсе пустился в бега, полагаю, не для того, чтобы полюбоваться пейзажами! Он готовит мятеж! Если бы вы знали, как я устал от этих интриг!
      - Вашему величеству в таком случае не следует бросать на произвол судьбы тех, кто верен ему!
      - Кого же я бросил на произвол судьбы?
      Королева осеклась. Она поняла, что вступила на тонкий лед. Король настаивал на ответе. Анна Австрийская, призвав на помощь Деву Марию, стояла на своем. Гнев его величества нарастал, и тогда королева решилась.
      - Вы сами видите, государь, что кардинал отомстил всем своим противникам. Их не защитили ни происхождение, ни титулы, ни мундир вашей гвардии, наконец!
      - Отлично! Слово сказано, мадам. Вы говорите о лейтенанте мушкетеров д'Артаньянс?
      - Да.
      - Вы знаете, что с ним случилось?
      - Мне это неизвестно. Но поскольку мне известно другое: то, что его разыскивает господин де Тревиль, я вправе предположить самое худшее...
      - Ну, очутиться в Бастилии и еще не самое худшее из того, что может произойти с человеком, строящим заговоры, мадам.
      - Ваши слова несправедливы, ваше величество. Разве вам не известно, что д'Артаньян - преданный человек.
      - Теперь я сомневаюсь в атом.
      - Чем же вызваны эти сомнения, ваше величество?
      - Хотя бы тем, что вы так горячо защищаете его, мадам!
      С чего бы это?
      Анна Австрийская сжала ладони. Лед сделался еще тоньше.
      - Мне больно смотреть, как кардинал опутывает вас своей паутиной, словно гигантский паук. Он губит всех преданных вам людей. Теперь он доберется и до капитана мушкетеров - господина де Тревиля. Вы же сами говорили мне, что люди де Тревиля терпеть не могут гвардейцев кардинала и частенько поколачивают их, несмотря на то что Ришелье набирает в ряды своих телохранителей самых отъявленных головорезов и бретеров Парижа!
      - Да, это правда... Совсем недавно...
      - Вы сами видите, ваше величество, что у кардинала есть причины питать к господину д'Артаньяну недобрые чувства.
      А вы заключили его в тюрьму!
      - Но я не приказывал отправить д'Артаньяна в Бастилию. Я сам узнал обо всем только вчера! - воскликнул Людовик и понял, что проговорился. Это рассердило его еще больше.
      - Кардинал дошел до того, что распоряжается всем без исключения!
      - Мадам, - резко перебил ее король. - То, что сделал кардинал, сделано от моего имени и заслужило мое одобрение. У него и у меня есть веские основания для этого.
      - В таком случае я умолкаю, ваше величество.
      Людовик понял, что он так ничего и не узнал. Он хотел повернуться и уйти из покоев королевы, сказав ей на прощание какую-нибудь резкость, к которым Анна Австрийская уже привыкла, однако благоразумие победило гордость.
      - Все же вы могли бы помочь мне, Анна, - примирительным тоном проговорил король. - Ришелье что-то скрывает от меня.
      - Ах, ваше величество! Вернее сказать - кое-что он не скрывает!
      - Вы не любите кардинала, я знаю. Но оставим это. Мне и впрямь не нравится, когда моих мушкетеров сажают в Бастилию из-за каких-то сомнительных историй...
      Анна Австрийская насторожилась:
      - Позвольте спросить, ваше величество. Кардинал объяснил вам, что это за сомнительные истории?
      - Не слишком внятно, - признался король. - Он посоветовал уточнить детали у вас, мадам.
      "Неужели гасконец проговорился!" - подумала королева.
      Анна Австрийская забыла, что, в смятении чувств отправляя д'Артаньяна в погоню за дю Трамбле, она сама разрешила ему действовать от своего имени. Сейчас мысль о том, что кардиналу стало известно, кто приказал арестовать дю Трамбле, пугала ее, хотя она и не присутствовала на знаменитой встрече заговорщиков в Лионе.
      Она решилась:
      - Вот видите, ваше величество. Ришелье просто не выносит согласия между нами и старается непременно поссорить нас. Его приспешник дю Трамбле подслушал, как Бассомпьер и еще несколько военных резко высказывались о кардинале, и помчался к нему с доносом. Узнав об этом, маршал не на шутку встревожился - не столько за себя, столько за своих подчиненных, которые, не будучи защищены от мести кардинала, могли поплатиться за вольные речи. Маршал обратился к королеве-матери, а королева-мать - ко мне.
      - Но почему именно к вам, мадам?
      - Это очень просто, государь. Королева-мать просила послать вдогонку за дю Трамбле верного человека, чтобы он перехватил его по дороге и помешал тем самым оклеветать этих дворян. Однако прошло время, и догнать дю Трамбле мог лишь такой человек, как господин д'Артаньян.
      - Но господин д'Артаньян - мушкетер.
      - Вот по этой-то причине королева-мать и попросила меня отдать приказ шевалье д'Артаньяну. Ее приказа он не стал бы исполнять.
      - В самом деле - просто, - сказал повеселевший король.
      - И теперь бедный господин д'Артаньян томится в Бастилии.
      - Он крепко насолил кардиналу, чуть не отправив на тот свет де Жюссака и Бернажу - двух его лучших гвардейцев! - рассмеялся король. - Я поговорю с кардиналом. Он не должен сводить счеты с мушкетерами подобным образом.
      Его величество удалился, вполне удовлетворенный объяснениями королевы. Анна Австрийская же осталась в тревожной неизвестности.
      На следующий день королева пригласила господина де Тревиля. Между ними произошел разговор, после которого заключенный Базиньеры без номера получил через месье Гийо записку. С трудом разобрав каракули, узник прочел:
      "Знает ли он, чью просьбу вы выполняли в Дофине? Вы назвали имя?" Судя по почерку, писала полуграмотная женщина, и, хотя бумага была старательно смята и покрыта жирными пятнами, все же это была дорогая бумага. И распространяла она тончайший аромат духов, который узник не спутал бы ни с чем на свете. Такой же аромат исходил от нежной ручки, протянутой ему для поцелуя из-за бархатной портьеры, в день его памятного возвращения из Лондона.
      На следующее утро стражник забрал вместе с нетронутыми блюдами клочок бумаги со следующими словами: догадывается, но не знает наверняка. И никогда не узнает". В тот же день капитан мушкетеров господин де Тревиль был снова удостоен аудиенции у ее величества. Фрейлины королевы отметили, что разговор привел королеву в хорошее расположение, это было неудивительно: капитан мушкетеров пользовался репутацией галантного кавалера и ловкого придворного.
      На третий день д'Артаньяну пришлось пообедать самой малостью крохотным клочком бумаги со словами: "О вас помнят!" Впрочем, заключенный Базиньеры не выразил неудовольствия таким скудным обедом.
      Все эти события, однако, не привели к тому, на что надеялся мушкетер, его скорому освобождению. Успокоенная королева до поры до времени не решалась заговаривать с королем на скользкую тему. Король же, спросив его высокопреосвященство о причинах столь долгого заключения лейтенанта мушкетеров, получил пространный ответ, в котором кардинал ссылался на возможность связи между д'Артаньяном и Туром, напоминал о подозрительном исчезновении шевалье д'Эрбле, называл имена герцогини де Шеврез и какого-то испанского дворянина, и в конце концов довел короля до обычного его состояния - раздражения и меланхолии. Его величество потерял всякое желание задавать Ришелье какие бы то ни было вопросы и уехал охотиться в Сен-Жермен, а Анна Австрийская уединилась с доньей Эстефанией и принялась писать длинное письмо в Мадрид.
      Господин де Тревиль понял, что надеяться не на кого.
      "В таком случае остается один выход, - сказал он себе. - Обратиться к помощи дружбы. Помнится, один из четверки принял сан. Вот он-то и может мне помочь. Проклятие! Раз мало проку от монархов, попросим поддержки у монахов!"
      В тот же вечер молодой дворянин Жиль Персон, называющий себя с некоторых пор шевалье де Роберваль, получил приглашение во дворец господина де Тревиля, которое ему вручил ливрейный лакей.
      Глава тринадцатая
      Политика и алхимия
      Арамис сидел в строгой монастырской келье в монашеском облачении за столом и исписывал лист за листом своим бисерным почерком.
      Его адресаты всюду - в Лангедоке и Бургундии, в Пьемонте и Провансе, в Риме и Мадриде. Пишет он и в Тур. Он получает письма от францисканцев, что просят милостыню по дорогам Европы, и от купцов из Брюгге, торгующих фрисландским полотном; ему пишет испанский гранд и.., белошвейка Мари Мишон...
      Мой дорогой кузен!
      Сестра опять беспокоится по поводу моего здоровья, однако у меня оно ничуть не хуже, чем вчера. Очередная охота на "красного" зверя, которую затевают в Париже (или Сен-Жермене - я, право, не знаю точно), может, конечно, окончиться неудачей, ведь лисица хитра. Мне кажется, для успеха всего предприятия охотникам следует заручиться участием его величества - во всей Франции не сыскать охотника лучше и удачливее. Все же, думаю, сестра преувеличивает мою скромную роль. Во всяком случае я принимаю некоторые меры, чтобы не схватить насморка, и, если Богу будет угодно, мое здоровье не пошатнется и впредь. И это несмотря на то, что у нас в округе полно лисий,. Они - гроза местных курятников. Но не все курочки так беззащитны, есть ведь и петушки, а у петушков есть шпоры.
      Помните о Мари.
      Нежно целую Ваши прекрасные глаза.
      Арамис перечитал письмо еще раз, вздохнул, а затем аккуратно сжег его. Потом он вздохнул снова и принялся писать ответ:
      Дорогая кузина!
      Мне трудно описать Вам то волнение, которое всегда охватывает меня при получении известий от Вас. Его можно сравнить лишь с радостью по поводу Вашего прекрасного настроения и здоровья.
      Однако, зная Вашу сестру, не могу не предостеречь Вас: погода нынче скверная, и, если Вы будете разгуливать под дождем, по своему обыкновению, легко можете простудиться.
      Сезон охоты еще не начался. Крестьяне и так голодают, а если "красный" зверь передушит всех кур, то что толку от оставшихся петухов, о чьих шпорах Вы так легкомысленно мне сообщаете, будто Вам доставляет удовольствие подразнить меня.
      Итак, петухи попадут в суп. Однако их мясо настолько невкусно, что лично я нахожу в том мало проку. Чтобы не доводить дело до этого, в Ваши места приедет другой охотник, хоть и не столь известный и удачливый, как тот, о котором Вы пишете в своем письме. Если сестра сочтет нужным известить Вас о ненастье (она лучше Вашего предсказывает погоду), этот охотник будет снабжен предметом, по которому Вы безошибочно узнаете его - сестра передаст ему молитвенник в зеленом переплете. В этом случае Вам станет ясно, что из-за ненастья охота не состоится, и Вы, надеюсь, успеете переменить климат на более сухой и теплый - насморк Вам не к лицу.
      Я же здесь иногда охочусь на бекасов, воображая, что это Ваши петухи со шпорами. Возможно, в скором времени предприму поездку на юг. Так хочется повидать Вас. Тысяча поцелуев!
      Всегда любящий Вас кузен.
      P.S. Почаще бывайте в известном Вам монастыре, его обитатели прекрасно умеют предсказывать погоду. Ах! Почему я не сестра-урсулинка, мы виделись бы чаше.
      Арамис задумчиво посмотрел на только что написанное письмо и собирался было вздохнуть еще раз, но передумал, запечатал послание и отложил его в сторону. Пора было приниматься за новое.
      Досточтимый дон Ривера!
      Мне лестно, что Вы меня помните, но не могу скрыть своего разочарования, вызванного Вашим, досточтимый дон, предложением. Мне действительно приходилось оказывать некоторые услуги, чисто дружеские, кое-кому из дворян, родившихся по ту сторону Пиренейского хребта, но прошу Вас заметить, что я-то живу - по эту! Отношения между нашими государствами сейчас настолько далеки от нормальных, что я не считаю себя вправе вести с Вами какие бы то ни было дальнейшие переговоры, тем более что если Вы не рискуете ничем, то я рискую всем. Прежде всего - я француз, а уже затем все остальное.
      Это письмо Арамис вообще не подписал, очевидно, он знал, что адресат и так установит личность отправителя. В то же время всякий посторонний человек несомненно затруднился бы назвать обратный адрес, тем более что Арамис предусмотрительно изменил почерк.
      Следующее письмо бывший мушкетер адресовал в монастырь Ордена миноритов в Париже.
      Преподобный отец и мой уважаемый друг, если только мне позволено называться Вашим другом, что я счел бы за великую честь.
      С тех пор как Вы, рискуя собственной свободой, так благородно помогли мне скрыться от преследователей из моего домика на улице Вожирар, я почти не имел возможности выразить Вам свою искреннюю признательность. Настоятель сообщил мне, что после окончания коллегии нашего Ордена, Вы избрали себе суровую стезю минорита, что лишь усиливает мое восхищение Вами.
      Я прошу простить столь долгое молчание, но Вы, конечно. понимаете его причину: мне трудно было отыскать надежного человека, чтобы доверить ему вполне откровенное письмо, - другого же я писать Вам не хотел. Наконец такой человек отыскался. Это Жиль Персон, милый и честный юноша, который хочет, чтобы его называли шевалье де Роберваль, что я и делаю для того, чтобы доставить ему удовольствие. Вдобавок к перечисленным мной положительным его качествам он умен, что ставит его в один ряд с лучшими людьми из числа тех, которых я знаю. Он стремится служить Франции и науке, и, если в те места, где я теперь обитаю, шевалье де Пер.., простите - де Роберваля, привело служение первой, то в Париж он направляется с мыслью послужить второй. Молодого человека снедает желание сделаться ученым - желание, согласитесь, нечастое в наше время. Именно поэтому я, без тени сомнения, вручаю ему мое письмо - ведь во всем Париже ему не сыскать места, где упомянутая мной вторая прекрасная дама, служению коей шевалье де Роберваль собирается себя посвятить, гостила бы чаще, чем в Вашей скромной келье, ничуть не компрометируя Ваш сан, но лишь увеличивая Вашу славу и пользу всей образованной Европы.