Глава тридцать пятая

О чем говорили в свете

Камилла де Бриссар стала бывать в свете. У г-жи де Рамбулье она получила возможность завязать новые знакомства. Голубая зала хозяйки салона оказалась местом, где девушка смогла увидеть чуть ли не всю знать Парижа. Здесь бывали не только аристократические верхи, но и почти все парижские знаменитости, а это в эпоху Людовика XIII было отнюдь не одно и то же.

Что же вынесла Камилла, встретившись с этим непривычным для нее миром. Если бы не ее одиночество в Париже и последующее радостное удивление при такой неожиданной и существенной перемене, какой явилось для нее знакомство с принцессой Конде, и тем, что из этой встречи получилось, девушка вполне могла бы испытать некоторую неприязнь, а точнее, неприятие светского салона. Она, воспитанная в кальвинистской вере и привыкшая думать о вещах в духе христианского мировоззрения, сразу же почувствовала, что столичные салонные мудрецы и щеголи к подобным вещам относятся глубоко безразлично и подчас даже враждебно.

Поверхностная эстетика, культивируемая салоном, трудно сочеталась с пуританской моралью и религиозными доктринами.

Но что же спрашивать с молоденькой девушки, оставшейся в Париже наедине со своими чувствами и юной, полной жизненных сил, природой!

В Голубой зале познакомилась Камилла и с другой «светской львицей» – г-жой Сенто, – сестрой модного в парижском обществе поэта Далибре. От принцессы Камилла узнала, что г-жа Сенто – любовница прославленного Вуатюра, что сперва несколько шокировало девушку. Затем она почувствовала некий запретный интерес к пикантной хозяйке второго по известности и притягательности салона Парижа.

У г-жи Сенто обсуждались последние литературные и светские новости. Распространение светских сплетен было занятием едва ли не самым популярным в салоне г-жи Сенто, и поэтому Камилла, бывая у этой дамы, невольно оказывалась в курсе самых последних слухов и новостей подобного рода.

В тот день, о котором мы намереваемся рассказать, Камилла появилась у г-жи Сенто, по обыкновению, довольно рано, так как опасалась возвращаться домой после захода солнца, не слишком полагаясь на способность единственного своего лакея по имени Антуан защитить ее от уличных грабителей.

Несмотря на ранний час, дом был полон гостей, которые наперебой обсуждали свежую новость.

– Слышали ли вы, что вслед за Ла Портом кардинал повелел засадить в Бастилию и Бассомпьера? – спросил Поль де Гонди, которому было в то время лишь двадцать лет, но он, несмотря на свою молодость, еще четыре года назад был посвящен в каноники церкви Парижской Богоматери. Это был тот самый Гонди, что получил впоследствии аббатство Бюзе, но так как «Бюзе» напоминало ему слово «бюз» – глупец, то он стал называться аббатом де Рецем.

Аббату де Рецу суждено не раз появляться на страницах французской истории, а значит, и нашего повествования.

Итак, Гонди спросил:

– Слышали ли вы, что вслед за Ла Портом кардинал повелел засадить в Бастилию и Бассомпьера?

– Быть не может! – воскликнул герцог Ларошфуко. – Не далее как позавчера мы встретились с ним у принцессы де Конти, и он тут же сказал мне какую-то дерзость в своей обычной манере.

– Я надеюсь, вы не поссорились, любезный герцог! Это было бы чрезвычайно досадно, – заметила хозяйка дома, подходя к собеседникам.

– О, конечно же, нет! Ведь на Бассомпьера положительно невозможно сердиться дольше минуты, – провозгласил герцог громким голосом.

– Но давайте спросим у господина Дезэссара, он должен знать! – воскликнули дамы.

Господин Дезэссар, получивший новость «из первых рук» – от г-на де Тревиля, – подтвердил известие. Собравшиеся были весьма возбуждены, и многие вслух выражали свое негодование.

– До каких же пор Ришелье будет отправлять в Бастилию достойнейших дворян королевства?! – вскричал г-н де Меланкур. – Скоро он пересажает весь Париж!

– Кто же арестовал маршала? Господин де Кавуа?

– О нет! Говорят, именно из-за этого ареста де Кавуа поссорился с кардиналом и впал в немилость.

– И слег от огорчения!

– Но кто же в таком случае осуществил арест? Господин де Тревиль?

– Он не захотел сделать шаг в историю подобным образом. Арестовали маршала мушкетеры…

– Значит, маршалу пришлось отдать свою шпагу лейтенанту д'Артаньяну…

– Вы ошибаетесь, господа, – раздался голос г-на Дезэссара. – Господин д'Артаньян сам является узником Бастилии.

– Как, господин Дезэссар?! – воскликнула Камилла, услышавшая эти слова. – Господин д'Артаньян – в Бастилии?!

– К несчастью – да, мадемуазель де Бриссар, – отвечал капитан. – И все мы немало опечалены этим обстоятельством.

– Но возможно ли это?! – не в силах скрывать свое волнение продолжала Камилла. – Лейтенант королевских мушкетеров заключен в Бастилию! Какое же преступление он мог совершить?

– Но вы же слышали, его высокопреосвященство уже посадил в Бастилию и маршала Франции! Ему можно все.

– Ах! – воскликнула г-жа Сенто. – Я до сих пор не могу поверить, что с маршалом случилось подобное несчастье. Ведь он баловень фортуны!

– А знаете, почему Бассомпьеру всегда и во всем сопутствует успех, – заметил граф Прален. – Вернее, я хотел сказать – «сопутствовал». На этот счет существует одна любопытная легенда.

– Ах, поскорее расскажите нам ее, граф! – зашумели дамы, и только Камилле хотелось узнать больше о гасконце, сверкнувшем, словно комета, на ее жизненном небосводе. Но, к несчастью, блестящий аристократ Бассомпьер занимал умы собравшихся куда больше, чем скромный служака д'Артаньян, а потому все хотели слышать историю о первом, а о втором больше никто не вспоминал.

– Рассказывают, – начал граф Прален, весьма польщенный привлеченным к своей особе вниманием, – что с фамилией Бассомпьера, который, как известно, родился в Лотарингии в 1579 году, связана одна странная, а лучше сказать, загадочная история.

– Не томите, граф, – улыбаясь, сказала г-жа Сенто. – Иначе нам придется тоже попроситься в Бастилию, чтобы бедный маршал сам нам все рассказал.

– С удовольствием продолжаю. Итак, жил на свете некто граф Оржвилье, который слыл самым страстным охотником во всей округе. Однажды, вернувшись с очередной успешной охоты, граф возымел фантазию войти в комнату, находившуюся в одном из дальних уголков своего обширного замка и давно не отпиравшуюся. Он обнаружил там женщину, лежавшую на кровати, застланной удивительно тонким и свежим бельем. Женщина была красива до чрезвычайности, а так как она спала или, быть может, хотела казаться таковой, граф не покинул комнаты немедленно. Напротив, он надолго задержался в ней…

Прекрасная незнакомка не рассердилась на графа. Она даже пообещала ему появляться в этой комнате раз в неделю, в тот самый день, когда состоялось их первое свидание.

Перед расставанием она взяла с графа клятву сохранить все происшедшее в тайне, предупредив, что если хоть один человек узнает об их любви, то он навсегда ее потеряет.

– Какую романтичную историю вы нам рассказываете, любезный граф! – послышались голоса дам, составивших главную часть слушателей. – Что же было дальше и какое отношение имеет бедный маршал ко всей этой истории?

– Маршал имеет к этой истории самое непосредственное отношение. Это будет видно из дальнейшего, – отвечал граф Прален, после чего продолжал:

– Их связь продолжалась пятнадцать лет, но красавица оставалась такой же молодой и прелестной, как и в день их самой первой встречи.

И хотя всякому ясно, что тут не обошлось без вмешательства сил мистических и недоступных разумению, все же счастье графа окончилось, как кончается все на этом свете! Граф тщательно хранил тайну, но графиня заметила, что каждую неделю, в один и тот же день, ее муж избегает супружеской спальни, а удаляется куда-то на ночлег. Графиня решила узнать, в чем дело. Она проследила его путь до уединенной комнаты, после чего возвратилась к себе, не сказав графу ни слова. Наутро же распорядилась сделать себе другой ключ от той двери и, дождавшись следующего условленного дня, вернее, условленной ночи, вошла в комнату, где и увидела графа с незнакомкой, крепко спящих. Графиня, будучи женщиной умной, не стала их будить, а вместо того сняла свой ночной чепец и положила его на виду, на смятой постели.

И после этого удалилась.

– Она поступила правильно! – был единодушный приговор женского общества, которое совершенно увлеклось повествованием графа.

– Проснувшись, красавица поняла, что о них стало известно, и залилась слезами. Граф, пробудившийся в свою очередь, увидел чепец своей супруги и тоже все понял. Красавица, плача, сказала, что должна покинуть его навсегда, потому что таково повеление судьбы. На прощание лесная фея – без всякого сомнения, таинственная незнакомка была ею – сделала графу три подарка. У него было три дочери, поэтому графу Оржвилье было подарено три талисмана, представлявшие собой волшебные предметы, обещавшие счастье и покровительство судьбы во всем тому семейству, которое владеет такой вещицей. Если же кому-то удалось бы похитить подарок феи, то похититель, напротив, подвергся бы преследованию рока и всевозможным несчастьям. После этого фея исчезла.

– И они никогда не виделись больше?! – воскликнула одна из молодых дам.

– Никогда, – отвечал граф, наслаждаясь произведенным эффектом.

– Но что же за волшебные предметы подарила фея графу Оржвилье? – спросила г-жа Сенто, настроенная менее романтически. – И где же здесь Бассомпьер?

– Сейчас вы увидите сами, сударыня, – с поклоном отвечал граф. – Этими тремя талисманами были бокал, кольцо и ложка. Когда граф выдавал замуж своих дочерей, каждой он дал по одному талисману и по имению впридачу. Старшей дочери, вышедшей за господина де Круа, достался бокал и имение Фенестранж, второй, которая стала госпожой де Сальма, – кольцо и земля Фислинг, а третья дочь сделалась супругой Бассомпьера и получила ложку и имение Оржвилье.

– И что же, подарки феи действительно обладали приписываемой им волшебной силой? – спросила герцогиня де Роган, которая давно собиралась покинуть Париж и последовать за своим мужем в Венецию, но никак не могла осуществить свое намерение: Париж обладает особой притягательной силой и имеет свойство не отпускать от себя тех, кто не слишком противится этому.

– Судите сами, герцогиня! – воскликнул рассказчик, давая понять, что он подошел к самому драматическому моменту своего повествования. – Однажды господин де Панж, знавший эту историю, но не желавший поверить в волшебство или заклятие, как вам будет угодно, так вот господин де Панж похитил кольцо у господина де Сальма во время веселой пирушки и надел его себе на палец, со смехом уверяя, что не верит сказкам. И предсказание феи сбылось! Де Панж, имевший прекрасную жену, трех дочерей-красавиц, вышедших замуж и любивших своих мужей, а кроме всего прочего – сорок тысяч ливров годового дохода, был послан в Испанию. По возвращении оттуда он нашел свое имение разоренным, всех дочерей – оставленных своими мужьями, а жену – беременной от иезуита. Вскоре он умер от горя.

– Ах! – воскликнула герцогиня де Роган. – Ваша история, граф, подействовала на мое воображение.

– Итак, Бассомпьер обладал ложкой феи, – задумчиво проговорила г-жа Сенто. – И удача сопутствовала ему везде и во всем.

– Несомненно, сударыня, – вмешался герцог Ларошфуко. – Например, он всегда выигрывал по-крупному. Я вам могу засвидетельствовать, что маршал постоянно выигрывал у герцога де Гиза до пятидесяти Тысяч экю. Дело дошло до того, что однажды супруга герцога предложила Бассомпьеру пожизненный пенсион и десять тысяч экю, чтобы он только не играл более с ее мужем! И вы знаете, что он ответил?!

– Что же? – с улыбкой спросила г-жа Сенто.

– Он сказал: «Ах, сударыня, я от этого много потеряю!», – возгласил герцог и громко захохотал.

В кругу кавалеров тоже судачили о Бассомпьере. Только здесь, не будучи стеснены присутствием дам, рассказывали истории не столь безобидного свойства.

Глава тридцать шестая

Арамис и одна из «племянниц» богослова

Нам уже известно, что капитан гвардии его высокопреосвященства последовал совету своей жены и не удовольствовался подписью своего грозного покровителя на приказе. Нам известно также, к чему это привело.

Кардиналу доложили о бегстве дона Алонсо, и он пришел в бешенство. Его высокопреосвященство до такой степени потерял контроль над собой, что совершил вещь небывалую, а именно – пнул ногой одну из своих любимых кошек, которые совершенно свободно разгуливали у него в кабинете, забираясь на письменный стол, кресло, колени.

Когда его высокопреосвященство понял, что к этому бегству имеют отношение мушкетеры де Тревиля, он опрокинул чернила, замаравшие все пятое действие трагедии «Мириам».

Он проследовал на половину короля и обратился к нему с предложением распустить мушкетеров и отправить в отставку г-на де Тревиля.

– Вы ли это говорите мне, герцог?! – вскричал король. – Ведь вы же сами накануне уверяли меня в том, что необходимо готовить войска к походу против моего дорогого братца. Или он передумал лезть на рожон и распустил свою армию в Брюсселе?

– Увы, герцог Орлеанский пока не сделал этого, ваше величество, – с зубовным скрежетом признал кардинал.

– Вот видите! Значит, нам придется идти на войну, так как это уже не просто заговор, а настоящая гражданская война. И мушкетеры мне сейчас нужны, как никогда ранее!

Я уверен в де Тревиле и его солдатах.

Напрасно кардинал пытался убедить короля в том, что среди мушкетеров угнездилась измена и они сделались ненадежны, ссылаясь на то обстоятельство, что побег испанского пленника из Бастилии не обошелся без помощи солдат этой привилегированной воинской части.

Но королю Людовику XIII, как и всем слабохарактерным людям, были свойственны приступы упрямства, которые случались с ним редко, но по этой причине были весьма сильны.

К тому же логика была на стороне короля. Он указал кардиналу на то, что буквально позавчера тот убеждал его в ненадежности швейцарцев и просил подписать приказ о заключении в Бастилию их полковника и лучшего маршала Франции – Бассомпьера.

– Теперь вам стал неугодным де Тревиль! Вам стали неугодны мои мушкетеры! – раздраженно твердил король, расхаживая по кабинету. – Почему бы не распустить их!

А заодно и роту Дезэссара! Но кого мы отправим воевать с мятежным войском?! Вы подумали об этом, любезный герцог?! Ваших гвардейцев? О, они живо разделаются с братцем Гастоном, который, говорят, навербовал себе испанской пехоты, этих испытанных всеми видами смерти воинов! Вы полагаете, что жалкая кучка ваших людей в красных мундирах не покинет поле боя от одного вида испанской пехоты ?!

Усы кардинала приняли вертикальное положение. Его высокопреосвященство очень болезненно переносил любой намек на дурную репутацию или недостаточную боеспособность своих гвардейцев.

– Однако, ваше величество, должен заметить, что моим гвардейцам несвойственно упускать из Бастилии государственных преступников. «Упускать», чтобы не сказать хуже.

– Я прикажу провести расследование по этому делу, господин кардинал, – по-прежнему раздраженным тоном ответил король.

– Но полиция уже располагает всеми данными. Арестант был вывезен из Бастилии в плаще мушкетера, ваше величество!

– Выходит, у моих мушкетеров есть ключи от всех бастильских камер и перед ними открываются ворота тюрем? – насмешливо осведомился король. – Но в таком случае надо в первую голову снять с должности коменданта Бастилии и примерно наказать его. А затем назначить нового – лучшего! Вот вы и позаботьтесь об этом, герцог.

А мушкетерами я займусь сам!

С этим его высокопреосвященству и пришлось покинуть королевский кабинет. Настроение его отнюдь не улучшилось.

Вернувшись к себе, он первым делом подписал приказ о снятии коменданта Бастилии и назначении на должность первого тюремщика Франции господина дю Трамбле, так своевременно известившего кардинала о новом заговоре. Усердную службу кардинал никогда не оставлял без воздаяния, и именно по этой причине ему удавалось так долго и так счастливо оставаться на вершине государственной власти и побеждать всех своих врагов.

Итак, Бассомпьер все же находился в Бастилии, дю Трамбле был назначен ее комендантом. Оставалось лишь найти беглеца. Побег дона Алонсо был неприятен кардиналу в высшей степени. Во-первых, он собирался использовать пленника для того, чтобы глава испанского кабинета Оливарец стал посговорчивее, во-вторых, шпионы кардинала уже донесли ему, что от захваченного под Казале испанца ниточка ведет и в Тур, и в Орлеан, и в Брюссель, а самое главное – из Тура прямо в покои Анны Австрийской. Это давало возможность очернить королеву в глазах ее супруга и снова представить доказательства тайных сношений ее с внешним врагом – испанским королем – ее собственным братом.

Итак, побег был очень некстати.

– А во всем виноват этот болван де Кавуа, – процедил кардинал сквозь зубы, не обращаясь ни к кому персонально, но так, чтобы быть услышанным секретарями и прочими приближенными. – Пусть он больше не показывается мне на глаза!

Так как Ришелье с некоторых пор пользовался почти неограниченной властью, вокруг него постоянно увивались придворные, ищущие милостей министра. Были у него и действительно верные слуги и надежные соратники, также ловившие каждый его жест.

И те и другие слышали нелестный отзыв о де Кавуа и поспешили распространить его среди своих знакомых. Таким образом, в самом скором времени недобрая для злополучного капитана весть была подхвачена и разнесена по всем салонам и приемным, где собирались кардиналисты, то есть по доброй половине Парижа. Кавалер де Рошфор, будучи при кардинале постоянно, если только он не находился в отъезде по поручению своего покровителя, сообщил эту фразу маршалу де Ла Мельере, а тот принес недоброе известие самому де Кавуа, который и в самом деле начинал чувствовать себя все хуже. Родственница кардинала г-жа д'Эгильон также не преминула известить г-жу де Кавуа, с которой она находилась в самых дружеских отношениях.

Ночью капитан забылся тяжелым сном. Ему снились кошмары.

Госпожа де Кавуа, напротив, и не думала спать. Она принимала гостя, которого под покровом наступившей темноты впустила в дом с черного входа.

Госпожа де Кавуа провела посетителя к себе, предварительно убедившись, что никто из слуг не попадется им навстречу. Затем она закрыла двери на ключ и села в кресло.

– Прошу, садитесь и вы, д'Эрбле, – предложила г-жа де Кавуа.

Арамис (а это был он) откинул капюшон, скрывавший его лицо, и бросил несколько быстрых взглядов по сторонам.

Затем тоже сел в указанное ему кресло.

– Итак, вы хотели меня видеть, – начала хозяйка дома. – Вы прибегнули к стольким предосторожностям, что мне остается только гадать, что за дело привело вас ко мне.

– Ах, сударыня! Мне и в былые годы случалось прибегать к предосторожностям, когда вы дарили мне несколько часов общения, – отвечал Арамис с нежной улыбкой.

Госпожа де Кавуа чуть наклонила голову в знак того, что она помнит об этом и ценит осторожность и деликатность своего собеседника. Однако от внимательного Арамиса не укрылось, что жест дамы был несколько более сухим, чем ему хотелось бы.

– Но время идет, и прошлое подергивает дымка забвения, – продолжал Арамис, прибегая к поэтической метафоре, – прием отнюдь не свойственный ему в разговоре с отцами церкви или друзьями. Сейчас перед ним сидела женщина, эта женщина была красива, и, самое главное, Арамис хотел пробудить в ней воспоминания. – Увы! – добавил он со вздохом. – Увы! Все, что было, мадам, для вас лишь призрачный мираж, истаявший без следа…

– Милый д'Эрбле, почему вы больше не пишете стихов.

У нас было бы два Вуатюра, – слова г-жи де Кавуа, казалось, заключали в себе насмешку, но взгляд, устремленный на красивое печальное лицо Арамиса, был участлив и нежен.

Казалось, женщина, сначала решившая держаться официально, постепенно смягчается и в уголках ее губ и глаз появляется улыбка.

– Парижу не нужен второй Вуатюр, мадам. Кроме того, я теперь пишу только на богословские темы.

– Но вы и раньше посвящали много часов богословским занятиям, – с лукавой улыбкой заметила г-жа де Кавуа.

– Не столько занятиям богословием, сколько занятиям с богословом – хотите вы сказать, а вернее, – с его племянницей, – живо подхватил Арамис.

– Скажите лучше, «с племянницами», – легко вздохнула г-жа де Кавуа. – В Париже было и есть слишком много ученых богословов. И наверное, немалое число их имеет племянниц.

– Ну вот, вы в хорошем настроении. И я рад этому.

– Вы полагали застать меня в слезах? – живо спросила г-жа де Кавуа.

– Избави Боже! Видеть слезы на ваших глазах было бы для меня невыносимо!

– А между тем иногда мне хочется разрыдаться. Откуда вы узнали о наших неприятностях?

– Госпожа де Буа-Трасси сказала мне…

– Что кардинал прогнал с глаз долой моего мужа?!

– Ну… примерно это… Я, впрочем, не поверил.

– Но, на правах старой дружбы, решили узнать, верно ли то, о чем болтает весь Париж?

– Но, мадам, что заставляет вас так говорить?!

– Еще бы! Если это знает Камилла де Буа-Трасси, значит, это известно всему Парижу!

– Уверяю вас – нет!

– Ну, так будет известно до захода солнца следующего дня!

– Право же, мадам, вы несправедливы к госпоже де Буа-Трасси. Она искренне огорчена тем, что случилось.

– Ах, д'Эрбле, раньше вы были куда деликатнее! Хвалить одну даму в будуаре другой! Нет, положительно вы и впрямь сделались монахом!

Арамис улыбнулся:

– Вот теперь я вас узнаю.

– Зато я не вполне узнаю вас.

– Вы перемените свое мнение, когда узнаете, что я рискую жизнью, чтобы повидаться с вами.

– Вы пугаете меня, милый д'Эрбле. Вы ведь сменили мундир на сутану, не вы ли сами говорили мне это?!

– Так и есть, но сутана в наше время навлекает на ее владельца не меньше опасностей, чем военный мундир.

– Но кто же грозит вам?!

– Ах, мадам, Париж как водоворот. Он затягивает любого, кто имел неосторожность подплыть к нему слишком близко. Вам ли не знать этого, вы ведь бываете при дворе…

– Не слишком часто, но вполне достаточно для того, чтобы согласиться с вами, – сказала г-жа де Кавуа. При этом она подумала: «Неужели он пришел только для того, чтобы повидаться со мной?» Вслух же произнесла:

– Но вы по-прежнему говорите загадками, таинственный господин д'Эрбле. Что же за опасность угрожает вам?

Искушенный в дипломатии, Арамис выдержал паузу. Он сделал ее достаточно длинной для того, чтобы воображение г-жи де Кавуа могло разыграться и все опасности, подстерегающие одинокого прохожего в ночном Париже, предстали бы перед ее мысленным взором.

– Духовник королевы-матери предостерег меня, что флорентийка собирается подослать ко мне убийц. Мы оба принадлежим к одному братству – лазаристов – и встречались в Лотарингии…

– Но почему?

– Вы спрашиваете?

– Посудите сами, что же мне еще остается?!

– Но я и сам ничего не могу сказать со всей уверенностью. Ничего, кроме того, что прошлой ночью на улице Бриземиш на меня напали какие-то люди.

– Боже милосердный! Вы не ранены?!

– К счастью – нет. Со мной было двое друзей, и втроем мы дали негодяям достойный отпор. Трое из них, думаю, упокоились на кладбище Сен-Сюльпис.

– Но флорентийка на этом не успокоится!

– Боюсь, что вы правы, мадам.

– Что же делать?! – Последнее восклицание женщины было искренним и показало Арамису, что он почти у цели, – Собственно, я пришел к вам за советом. Ведь на самом деле в Париже у меня лишь один «знакомый богослов» и лишь его «племянница» питает… я хотел сказать – питала, ко мне дружеские чувства.

Легкий румянец проступил на щеках г-жи де Кавуа.

– Полагаю, в первый раз вы употребили глагол в нужном времени, – тихо произнесла она. – Но, увы, бедная «племянница» не знает, чем помочь…

– Я подумал… Я думал, что против Марии Медичи есть лишь одно действенное средство…

– Какое же?

– Вы знаете сами!

– Нет же!! Назовите его!

– Это средство – Ришелье.

– Ax! – всплеснула руками г-жа де Кавуа. – Вы тысячу раз правы, милый д'Эрбле. Если флорентийка и боится кого-нибудь, то только кардинала.

– Оттого она так ненавидит его, – заметил Арамис.

– Но ведь вы и сами, кажется, не слишком жаловали первого министра, когда носили мушкетерский плащ.

Мечтательная улыбка тронула губы Арамиса.

– Ах, счастливое, беззаботное время! Я был молод и сумасброден. Что еще можно было ждать от юнца, окруженного компанией повес и дуэлянтов. Эдикты его высокопреосвященства мы воспринимали как личное оскорбление.

И дрались наперекор им где только возможно и по малейшему поводу.

– Все же некоторые из ваших сумасбродств были очень милы, – в задумчивости проговорила г-жа де Кавуа. Затем она легонько тряхнула головой, словно отгоняя прочь призраки воспоминаний.

– Но, должна же быть какая-то веская причина! – воскликнула она.

– Причина для чего?

– Для того чтобы Мария Медичи добивалась вашей… – г-жа де Кавуа запнулась, потому что ей не хотелось произносить слово «смерти» применительно к своему позднему гостю.

Но Арамис, которого, видимо, мало смущали подобные тонкости, тотчас пришел ей на помощь:

– …добивалась моей смерти, хотите вы сказать? Не знаю наверное, но могу предположить…

Госпожа де Кавуа почувствовала, что Арамис хочет сказать что-то очень важное, быть может, самое главное в раз" говоре, но никак не решится.

– Хотите я помогу вам, д'Эрбле? – спросила она.

Арамис бросил на г-жу де Кавуа взгляд из-под ресниц, один из тех своих молниеносных взглядов, которые, как правило, оставались незамеченными его собеседниками и которые свидетельствовали о том, что Арамис играет свою, сложную и недоступную разумению собеседника, игру. Лишь два человека умели замечать этот мимолетный взгляд Арамиса и могли догадаться, что он поглощен очередной интригой, и лишь на трех человек никогда он не бросал такого взгляда. Этими двумя были д'Артаньян и Атос, эти трое были Атос, Портос и д'Артаньян.

– Не надо, мадам, я скажу сам, – медленно проговорил Арамис, как бы через силу и невольно обвел взглядом комнату, словно желая удостовериться, что они совершенно одни. – Королева-мать, по-видимому, имеет свои причины полагать, что мне известны некие подробности гибели ее супруга… Ведь об этом роковом событии ходит много толков, и многие называют шепотом ее имя в числе тех, кому была желательна скорая смерть короля Генриха…

– Да, конечно, ведь король сделал ее фактической правительницей государства незадолго до своей гибели на улице Лаферронери, – кивнула г-жа де Кавуа. – Все знают и другое: она была подвержена влиянию Кончини и его жены, которые почти открыто замышляли убийство короля…

– За что и поплатились жизнью впоследствии, – мрачно закончил Арамис. – Так вот, я немного знаком с герцогом д'Эперноном, а также имел счастье… я хотел сказать – несчастье… Имел несчастье знать близкую родственницу герцога де Роган-Монбазон, который ехал в одной карете с королем в тот день и которого одним из ударов своего кинжала, уже обагренного кровью короля Генриха, ранил в руку Равальяк. [11]

– Если не ошибаюсь, этих господ кое-кто в народе до сих пор считает молчаливыми пособниками убийцы? – небрежно спросила г-жа де Кавуа. Но эта напускная небрежность не могла обмануть Арамиса.

– У меня действительно есть свои соображения на этот счет, и в Люксембургском дворце дорого бы дали за то, чтобы лишить меня возможности поделиться ими с кем бы то ни было.

– Вы хотите сказать, что ваши сведения представляли реальную угрозу для… нее?

– Да.

– И вы были бы готовы поделиться этими сведениями… с кем-либо из сильных мира сего?

– В обмен на его защиту.

Наступило долгое молчание. Было слышно, как листва деревьев за окном волнуется и шумит на ветру.

– Итак, вы рассчитывали на мою помощь? Вернее, моего мужа.

– Правда, ведь он – капитан гвардии кардинала.

– Увы! В настоящее время это невозможно!

– Но почему?!

– Он не может ходатайствовать о вас перед Ришелье, так как сам нуждается в подобном ходатайстве.

– Так, значит, это правда?!

– Что?

– Что ваш муж в немилости у кардинала.

– Ну конечно! Вы ведь сами слышали от госпожи де Буа-Трасси о наших напастях.

– Но не хотел этому верить.

– Теперь вы верите?

– Вам – да!

Наступило молчание.

«Сейчас он вздохнет и откланяется», – с некоторым сожалением подумала г-жа де Кавуа.

«Сейчас самое время приступить к выполнению моего плана», – решил Арамис.

В этот момент за окном послышался колокольный звон.

Это колокол на башне Собора Парижской Богоматери уронил три тяжких раскатистых удара, нарушив тишину ночи.

Париж крепко спал. Не спали только двое в верхнем этаже дома де Кавуа.

Глава тридцать седьмая

Средство Арамиса

В тот момент, когда колокол опять пробудился и с колокольни Собора Богоматери снова понеслись его звучные удары, г-жа де Кавуа потихоньку выпустила Арамиса в темноту парижских улиц. Последний, пятый удар совпал с негромким звуком открываемой двери, и темная фигура закутанного в плащ Арамиса появилась в дверном проеме. Г-жа де Кавуа сама посветила ему.

– Итак, мы снова расстаемся?

– Мы расстаемся, – эхом откликнулась дама.

– Но я уношу с собой надежду. На благополучный исход дела и на новую встречу, – прошептал Арамис.

– Пусть небо услышит вас.

– Вы запомнили все, что я вам сказал?

– Да.

– И вы последуете моему совету?

– Да.

– Тогда скоро мы снова встретимся.

– Да.

Арамис почувствовал, что дама слегка сжала его руку, затем дверь затворилась, и он остался один. Некоторое время он постоял, прислонившись к стене и мечтательно улыбаясь. Потом потряс головой, решительно надвинул шляпу на все еще поблескивающие глаза и, проверив заряжены ли оба пистолета за поясом, зашагал прочь. Скоро его шаги затихли в отдалении.