Глава двадцать седьмая

Ночной переполох

– Теперь я и вовсе перестал понимать что бы то ни было! – удрученно признался Портос. – Вы с Арамисом только что окончательно меня убедили в том, что план никуда не годится. Только все стало на свои места.

Я ведь и сам знаю, что не мастер придумывать планы, как вы снова…

– Раз у нас нет ничего лучшего, мы просто обязаны попробовать.

– Что попробовать?!

– Вытащить д'Артаньяна.

– Вы говорите серьезно, Атос? – Портос и Арамис произнесли это хором.

– Я серьезен, как никогда. И совершенно трезв, заметьте, – невозмутимо откликнулся Атос.

– Что же вы в таком случае предлагаете?

– Что я предлагаю? Черт побери, я предлагаю попытаться вытащить д'Артаньяна, как только что вы сами сказали!

– Да, но как это сделать?!

– Как мы и намеревались с самого начала.

– Но ведь мы только что пришли к выводу, что это невозможно!

– На свете существуют невозможные вещи, однако их немного.

– Итак?..

– Итак, этой ночью мы попробуем, если вы не против.

– Как, тысяча чертей, я могу быть против, если есть хоть малая надежда! – вскричал оживший на глазах Портос.

– Что до меня, – кротко проговорил Арамис, – то мне остается только присоединиться к вам, так как, если мне вздумается возразить, я все равно в меньшинстве.

– Тем лучше, – невозмутимо произнес Атос. – Тогда я отправляюсь в казармы мушкетеров, а вы распоряжайтесь остальным. Я всецело полагаюсь на вашу аккуратность и предусмотрительность, Арамис, а также на ваш военный опыт и решительность, Портос.

И Атос ушел. После этого был вновь призван Планше, которому поручили привести полуроту копейщиков. Жемблу, находившийся в соседней комнате, занялся сматыванием лассо, присоединив к нему еще несколько веревок попрочнее. Арамис уделил внимание арбалету, а Портос – пистолетам и шпагам.

Одним словом, работа закипела, и время до наступления сумерек прошло незаметно.

Поначалу из темноты доносились крики и шум. Затем раздалось несколько выстрелов. Часовые у ворот насторожились.

Конский топот, опять крики, беспорядочная стрельба и… из ночной темноты выступила фигура человека с обнаженной шпагой в руке.

В полном соответствии с известным читателю планом Портоса, мушкетер (а человек, появившийся из темноты, несомненно был мушкетером) прерывистым голосом сообщил часовым о нападении целой шайки мятежников на карету с арестантом. Дальнейшие события развивались так, или почти так, как ожидалось. Подошедший на шум офицер раздумывал недолго. Он приказал отворить ворота, и отряд гарнизона Бастилии поспешил на выручку конвою мушкетеров, подвергшихся нападению.

Тем временем небольшая группа, состоящая из Портоса, Арамиса и Жемблу, форсировала внешний ров. Он не был заполнен водой, поэтому заговорщики просто спустились на его дно, поросшее бурьяном, на веревках, а затем взобрались на вал с противоположной стороны.

Тут они столкнулись с первым непредвиденным препятствием. Оно предстало перед ними в виде часового в железном шишаке, собиравшегося было поднять тревогу, но своевременно схваченным Портосом за ногу и повергнутым наземь. Часового связали, заткнули ему рот платком и оставили лежать возле стены. На стену поднялись по лестнице, которую Портос нес как перышко и которая жалобно заскрипела под его внушительным весом.

– Стреляйте, Арамис! – прогудел великан, сажая Жемблу на стену.

– Приготовьтесь, Портос! – откликнулся Арамис, прицеливаясь из арбалета в то место, где, по его мнению, должно было находиться окно камеры д'Артаньяна. – Будь готов и ты, Жемблу!

– Будьте спокойны, сударь! Я не подведу. – отозвался слуга, раскручивая лассо. – Как только покажется часовой, я мигом заарканю его. Он у меня и пикнуть не успеет.

Дальнейшие действия Портоса отличались от того, чем он предполагал заниматься вначале, и были подсказаны Атосом, внесшим коррективы в первоначальный план. Портос перелез через стену, спустился по веревке, которая выдержала его, очевидно, потому, что на ней, по выражению Жемблу, выбиравшего ее, «можно было вешать быка», и отважно бросился в воду. Атос, принявший командование операцией на себя, объяснил Портосу его новую роль. Она усложнилась, но теперь великан сделался центральной фигурой во всем их отчаянном предприятии.

Слава требует жертв. И Портос принес жертву. Он кинулся в холодную воду и шумно поплыл вперед, рассекая ее, подобный плавучему острову, внезапно оторвавшемуся от берега стремительным приливом или шквальным ветром. Портос принес жертву не только славе, но и дружбе. Переплывая ров, он думал прежде всего о д'Артаньяне. Издалека доносился шум, выстрелы и крики часовых, пытавшихся разглядеть происходящее невдалеке маленькое сражение, как они полагали. Барабаны во внутреннем дворе выбивали тревогу.

Портос благополучно переплыл ров и выбрался на противоположную сторону. Над головой его просвистела арбалетная стрела, выпущенная Арамисом. Она ударилась о камни мрачной Базиньеры и упала к ногам Портоса.

– Ах, черт! В этакой темноте Арамису никогда не попасть в маленькое оконце, – проворчал Портос, осматриваясь в поисках подходящего булыжника.

Булыжник не попадался. Летели драгоценные мгновения.

Переполох, вызванный спектаклем, режиссерами которого были Атос и Планше, не мог длиться бесконечно. Арамис снова выстрелил. И вновь с тем же результатом.

– Тысяча чертей! – воззвал Портос у подножия башни. – Неужели он слит?! И это в то время, когда не спит ни один солдат в Бастилии! Д'Артаньян, друг мой, проснись!!

Однако гасконец не спал. Полученная весточка от друзей совершенно лишила его сна. Каждую ночь он чутко прислушивался к малейшему шороху. Отсюда следует, что весь этот шум не прошел для него незамеченным. Он напряженно внимал барабанному бою, глухо отдающемуся между толстых стен тюремных коридоров, и стискивал кулаки до боли в суставах.

– Их обнаружили! Проклятие! – прошептал мушкетер, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь из происходящего за зарешеченным оконцем. В это время Портос внизу нащупал то, что искал. Еще мгновение – и мощный удар потряс решетку, а осколки стекла осыпались перед лицом д'Артаньяна.

– Д'Артаньян! Ты слышишь меня! – донеслось снизу.

Этот зычный бас невозможно было перепутать ни с чем.

– Портос!! Слышу, еще бы – прекрасно слышу! – откликнулся сверху д'Артаньян сдавленным голосом. От избытка чувств у него перехватило дыхание.

– Сбрось лестницу, д'Артаньян!

– Проклятие! Но я не смог еще перепилить ни одного из прутьев!

– Это и ни к чему! Я сейчас поднимусь к тебе. Спускай лестницу!

Д'Артаньяну никогда не приходилось повторять дважды.

Он тотчас же бросился к своему жесткому тюремному ложу и извлек сверток, хранимый им между кроватью и стеной.

Не прошло и двух минут, как веревочная лестница была спущена. Портос не мешкая принялся подниматься по ней.

Арамис, напрягавший зрение, понял, что штурм Базиньеры начался и ему лучше воздержаться от дальнейшего использования арбалета, если он не хочет рисковать жизнью друзей.

– Я иду, д'Артаньян! – бормотал Портос, неуклонно взбиравшийся по раскачивающейся лестнице.

И в этот момент появился часовой. Он действительно нес в руке фонарь, что позволило ему заметить спущенную веревочную лестницу. Он наткнулся на ее конец, висевший на уровне его груди, прежде чем понял, что это такое.

Наверное, солдат тут же поднял бы крик, если бы не посмотрел вверх, задрав голову и подсвечивая себе фонарем.

Вид человека, взбирающегося по лестнице вверх, вместо того, чтобы спускаться вниз, так поразил стражника, что его умственные способности, видно, и без того не слишком выдающиеся, пришли на некоторое время в совершенное расстройство. Только этим обстоятельством можно объяснить последующие действия часового, видимо, только что сменившего своего товарища в карауле, а потому еще и как следует не проснувшегося.

Солдат дернул за конец лестницы и окликнул Портоса, который был уже на полпути к окну камеры д'Артаньяна. Не получив от первого никакого ответа, бедняга полез следом за ним.

Оставшиеся в тылу Жемблу и Арамис были свидетелями всей этой сцены. Жемблу понял, что настала пора действовать.

Лассо просвистело в воздухе. Упражнения с затяжной петлей в Новом Свете действительно дали поразительный эффект.

Петля с потрясающей точностью захлестнула часового. Но тот, ошалев от страха свалиться вниз, мертвой хваткой вцепился в качающуюся, словно под порывами урагана, лестницу, и, похоже, никакая сила не смогла бы заставить его отпустить ее веревочных перекладин.

Портос, изрыгая проклятия, пытался достигнуть окна, чтобы выломать своими могучими руками решетку на окне д'Артаньяна. Д'Артаньян отчаянно орудовал пилкой, одновременно налегая плечом на железные прутья. Жемблу, удерживаемый Арамисом за талию, сидя на стене, из последних сил тянул лассо. Полузадушенный солдат, действуя скорее бессознательно, испускал нечленораздельные звуки и не выпускал лестницы из рук.

Не приходится сомневаться, что бедняга был бы неминуемо удушен затяжной петлей Жемблу, но судьбе было угодно распорядиться иначе. В то самое мгновение, когда Планше, мечущийся в неразберихе ночной сумятицы, начал опасаться, что скоро составит компанию своему господину, в то самое мгновение, когда легко раненный Атос, видя, что его бывшие однополчане рискуют свободой и жизнью, так как спектакль вот-вот будет разгадан и фарс превратится в трагедию, велел им скакать прочь, а сам продолжал оставаться на месте, в то самое мгновение веревочная лестница издала натужный скрип и, не выдержав выпавшей на ее долю тройной нагрузки, оборвалась.

Д'Артаньян увидел, как его друг стремительно удаляется от него, устремляясь к земле и исчезая в темноте ночи. Неумолимая сила притяжения, которой не мог противиться даже гигант Портос, подхватила его, грозя разбить о земную твердь. Однако судьба в ту ночь была не до такой степени не благосклонна к друзьям. Она вложила все силы в отчаянный рывок Жемблу, и оба повисших на падающей лестнице чело" века с громким всплеском обрушились в ров. Повезло и часовому. Упади он наземь с той небольшой высоты, на которой он находился, он мог бы отделаться поломанным ребром, но сверху на него неотвратимо летел Портос. Солдат быстро пришел в себя, его привела в чувство холодная ванна. И тут ему повезло вторично. Он не попался на пути рассекающего волны Портоса. Настроение последнего было таково, что часовой был бы утоплен в течение нескольких секунд.

Повезло также Планше и Атосу – в ту ночь им удалось целыми и относительно невредимыми избежать рук бастильских стражников. Не повезло одному д'Артаньяну – его положение не переменилось.

Глава двадцать восьмая

Кардинал сверяется со списком

Вечером, сидя у растопленного, несмотря на относительно теплую погоду, камина, Ришелье перелистывал страницы красной записной книжки. Буковые поленья рассыпались на краснеющие в полутьме кабинета угли и грели ровным, мягким теплом. Высокие стрельчатые окна замутились из-за наступивших сумерек и теперь отливали синевой, поблескивая, словно зеркала. За окнами капли дождя шелестели по листьям.

Его высокопреосвященство только что отпустил утомленных писцов, оставивших после себя множество бумаг на просторном столе. Лакей неслышно зажег свечи и удалился, бесшумно ступая.

– Шарль де Гиз, – повторил Ришелье, словно пытаясь вызвать образ герцога, и перелистнул страничку. – Господин де Гиз предложил сослать меня в Рим. Не Бог весть какая кара, принимая во внимание, что Папа – человек умный и благоволит ко мне. Такая снисходительность к моей скромной особе делает вам честь, герцог Лотарингский. Я меряю той же мерой.

Кардинал взял в руки перо. Потеребил клинообразную бородку. Перо коснулось бумаги. Против имени де Гиза появилось короткое слово «ссылка».

…И герцог де Гиз был сослан…

Покончив с этим пунктом, Ришелье отправился к королю.

– На следующего я напущу моего незаменимого мерзавца Партичелли, – бормотал он по пути.

– Что это за бумагу вы принесли мне, господин кардинал? – вскинул бровь король.

– Я подумал, что вашему величеству пригодился бы дельный министр финансов, а так как именно сейчас у нас открылась вакансия…

– В самом деле. И насколько мне известно, этот мошенник Партичелли, сын известного лионского банкира и негодяя, уже домогается этого места. Надеюсь, вы не за него просите, герцог?

– Что вы, ваше величество! Я бы рекомендовал господина д'Эмери. Он живет не в Лионе, а в Париже.

– А-а, это другое дело! И вы ручаетесь за него? Ну что же, по крайней мере это француз, а не мошенник Партичелли, за которого, как меня уверяли, вы будете хлопотать.

– Не стоит беспокоиться, ваше величество. Партичелли уже повешен, – отвечал его высокопреосвященство, не моргнув глазом.

– Надо полагать – поделом! Тем лучше, – беспечно согласился король, с легким сердцем подписывая приказ.

Людовик XIII не знал, что сын лионского банкира после смерти своего папаши перебрался в Париж, приняв новую фамилию. Он стал называться д'Эмери.

Новоявленный министр финансов Партичелли-д'Эмери известен тем, что долгое время был любовником Марион Делорм. Обладая особенным талантом налагать подати и пошлины, он был просто необходим кардиналу. Вскоре после своего назначения министр финансов отбыл в Лангедок.

Это было началом атаки на Монморанси.

Не имея возможности покончить с губернатором Лангедока сразу, его высокопреосвященство повел правильную осаду.

Отправив нового министра финансов с тайным поручением в Лангедок, Ришелье мог подумать и о Бассомпьере. Бассомпьер был всегда под рукой, так как командовал швейцарской гвардией, расквартированной в Париже.

Его высокопреосвященство призвал капитана своей гвардии де Кавуа.

– Послушайте, де Кавуа, – сказал первый министр Людовика XIII, – все уверяют, что маршал Бассомпьер обладает каким-то чудодейственным талисманом, который оберегает его ото всех напастей.

– Не могу об этом судить, ваше высокопреосвященство, – с поклоном отвечал де Кавуа. – Но госпожа де Шатле рассказывала, что у маршала есть какая-то волшебная ложка, полученная его супругой от своего отца – старого графа Оржвилье. Эту ложку якобы тот получил от феи.

– От кого?!

– От феи, ваше высокопреосвященство.

– Вы верите в фей, де Кавуа?!

Капитан замялся. Лицо его приняло оттенок, под стать Красному мундиру кардинальской гвардии.

– Впрочем, вы имеете на то основания, – добродушно промолвил кардинал, видя крайнее замешательство своего офицера. – Обладая такой женой, какую имеет вы, любезный де Кавуа, любой поверит в существование фей.

– Вы очень добры, ваше высокопреосвященство, – отвечал бравый капитан, красный как рак, но обрадованный тем, что кардинал, очевидно, пришел в благоприятное расположение духа.

– Но – к делу. Я вызвал вас по неотложной надобности.

– Слушаю, ваше высокопреосвященство.

– Пришло время проверить силу пресловутого талисмана.

Вот приказ об аресте маршала Франсуа Бассомпьера и препровождении его в Бастилию.

– Приказ будет выполнен, ваше высокопреосвященство!

– Еще одно. Маршал – лицо весьма популярное. Необходимо произвести арест и доставку арестанта так, чтобы шума было поменьше. Например, ночью. Все же этот господин был любимцем Генриха Четвертого.

– Понятно, ваше высокопреосвященство.

– И заметьте, де Кавуа, дело не терпит отлагательства.

– Этой же ночью он будет в Бастилии.

Де Кавуа, поклонившись, покинул кабинет первого министра, а Ришелье снова достал книжечку и вычеркнул из нее еще одно имя.

Его преосвященство имел множество причин не любить Бассомпьера. Однако это не мешало ему до поры до времени приберегать маршала, даря его показной благосклонностью, – он выигрывал для кардинала сражения, а следовательно, был полезен. Приняв участие в заговоре против его особы, Бассомпьер перешагнул черту, он стал опасен для кардинала, хотя бы потому, что имел влияние на короля.

Дю Трамбле стал глазами и ушами кардинала. Он предупредил его о заговоре.

Де Кавуа был шпагой кардинала. Он должен был упрятать стареющего маршала в тюрьму.

Глава двадцать девятая

Совет госпожи де Кавуа

Как видно из предшествующей главы, капитан гвардейцев его высокопреосвященства имел жену. Именно ее суровый кардинал сравнивал с теми волшебными существами, которые обитают в сказках и народной молве, называясь феями.

Что же представляла собой госпожа де Кавуа? Она была молода – на шесть или семь лет моложе своего супруга, а более мы ничего не станем добавлять, чтобы не показаться неделикатными по отношению к даме. Она была красива и одевалась с таким вкусом, что благородная простота ее туалетов неизменно подчеркивала это ее природное свойство. Наконец, она была умна, что в сочетании с упомянутыми качествами ставило ее на высоту почти недосягаемую, в силу крайней редкости подобного набора положительных качеств.

Благодаря этому госпожа де Кавуа имела влияние при дворе и пользовалась неизменным расположением самого кардинала, не однажды во всеуслышание заявлявшего, что эта дама его добрая фея, поскольку лишь ей доступно заставлять его смеяться даже в такую минуту, когда ему совершенно не до веселья. Добивалась она этого не с помощью плоских шуток, что порой в ходу у придворных, напротив, ее речь блистала искрами остроумия, которое удовлетворяло самый взыскательный вкус, делало ее столь неотразимой и создавало такое влияние в обществе, что без нее было положительно нельзя обойтись.

Отсюда следует, что госпожа де Кавуа имела все основания быть сравниваемой со столь волшебными существами, какими несомненно являются лесные феи.

У бравого капитана не было секретов от своей милой супруги. Пожалуй, единственное, в чем он превосходил эту даму. была его супружеская преданность, о чем нам предстоит еще упомянуть впоследствии. Поэтому она быстро узнала о полученном приказе. Будучи, как мы уже говорили, женщиной очень умной и рассудительной, госпожа де Кавуа не преминула поинтересоваться, подписан ли приказ самим королем. Оказалось, что приказ подписан только кардиналом. Увидев, что подписи короля на таком немаловажном документе нет, госпожа де Кавуа глубоко задумалась.

Затем она приоткрыла свои коралловые губки и произнесла:

– Вам следует отправиться к кардиналу, друг мой и почтительнейше просить подтверждения приказа у его величества.

– Но это невозможно!

– Еще менее возможно упрятать за решетку маршала Франции и фаворита короля без королевского приказа!

Тут пришла очередь задуматься самому капитану. Г-н де Кавуа не мог не согласиться, что доводы его супруги вполне основательны.

– Так вы полагаете…

– Что вам немедленно следует вернуться к кардиналу.

– Но ведь он несомненно будет взбешен! Он сочтет это дерзостью с моей стороны и будет совершенно прав! Мое дело исполнять приказ и не задавать лишних вопросов.

– Маршал – один из самых известных вельмож Франции. Он командует швейцарцами. Ему покровительствуют все: и король, и королева-мать, и даже королева – сочетание столь редкое, что я просто не могу вспомнить другой подобный пример. Его просто нет.

– Все это так.

– Вот, вы сами видите!

– Но, как я покажусь на глаза его высокопреосвященству?!

От одной мысли о том взгляде, каким он меня встретит, мне становится не по себе.

– Представьте дело так, будто вы лишь хотите предупредить кардинала о его оплошности. О том, что он запамятовал отдать свой приказ на подпись королю, ведь известно, что король подпишет любую бумагу, если кардинал этого захочет.

– Во-первых, друг мой, кардинал не допускает оплошностей. Во-вторых, он совершенно не переносит, когда ему напоминают о них, а в-третьих…

– Не торопитесь. Вы сами себе противоречите. Давайте все же разберемся: он не делает ошибок или не терпит напоминаний о них?

– Э-э, дорогая моя! Не мое дело судить своего господина, а Ришелье – господин грозный.

– Согласна. Но представьте себе, что этот грозный министр завтра будет отправлен в отставку, благодаря проискам королевы-матери, или опасно заболеет, или умрет, в конце концов.

– Храни нас Господь от этого! Ведь в таком случае гвардию кардинала непременно распустят, следовательно, я останусь без места.

– Но остаться просто без места все же лучше, чем поменяться местами с Бассомпьером, который выйдет из Бастилии на следующий день после несчастья с кардиналом. А еще через день его место займете вы, мой друг. Если не прикроетесь сейчас подписью его величества на приказе.

Де Кавуа подумал с минуту.

– Дорогая моя, меня тревожит одна вещь.

– Только одна?

– Вы правы, и я целиком разделяю вашу иронию – оснований для тревоги в моем положении предостаточно. Как ни поступи – все грозит обернуться крупными неприятностями.

Но я имею в виду нечто другое.

– Что же именно?

– Вы так говорите, будто знаете, что кардиналу угрожает какая-то опасность.

– Всем известно, что у Ришелье множество врагов, которые будут просто в восторге, если министр будет повергнут.

Что вас удивляет?

– Так значит, вам не известно ничего особенного?

– Нет, а что мне должно быть известно?

– Я потому и спрашиваю, что не знаю ничего. Одно я знаю доподлинно: наша знать постоянно строит заговоры и покушается на жизнь его высокопреосвященства. А есть еще иезуиты, испанцы, англичане, имперцы, наконец.

– И от всех этих врагов его с успехом уберегаете вы, мой храбрец!

С этими словами, подкрепленными очаровательной улыбкой, госпожа де Кавуа выпроводила мужа из дому, взяв с него слово, что он немедля отправится в кардинальский дворец и постарается как можно быстрее попасть к Ришелье.

Предчувствия не обманули капитана кардинальской гвардии. Его высокий покровитель не скрывал своего неудовольствия. Его усы грозно топорщились, как это всегда бывало у Ришелье в минуты гнева. Бедняга де Кавуа, запинаясь от волнения, изложил свою просьбу. Его прошиб пот. Волновался он не зря. Его высокопреосвященство скривился, словно его вновь настигла отступившая было подагра. Но факты вещь упрямая. Они свидетельствовали о правоте капитана, а вернее, его умной жены. Кардинал всегда уважал логику. Поэтому он указал де Кавуа на дверь, а сам отправился к королю.

Обычно на половине короля было безлюдно и сумрачно.

Склонный к меланхолии Людовик XIII зачастую коротал время в полном одиночестве или в окружении одного-двух приближенных. Однако, на этот раз кардиналу, рассчитывавшему на разговор наедине, не повезло. Не считая пажей и ненавистного шута Маре, его величество окружали господин де Барада, граф д'Аркур и, что было хуже всего, господин де Тревиль.

Его высокопреосвященство попытался отделаться от всех этих придворных, почтительно сообщив королю, что осмеливается беспокоить его по важному государственному делу.

– Ах, герцог, все государственные дела, без сомнения, важны, но в настоящее время для меня нет ничего важнее моего собственного здоровья. Ведь, если Господь приберет меня к себе, мне уже не будет никакого дела до дел государства!

– Надеюсь, ваше величество пребудете в добром здравии еще долгие и долгие годы, – с почтительным поклоном отвечал кардинал.

– Напротив! – кисло заметил Людовик. – Я чувствую себя отвратительно. А мой лекарь уверяет меня в обратном!

Подумать только – разве не мне лучше знать!

– Скажи-ка ему, куманек, пусть помолится за тебя, – вмешался несносный шут. – Хотя нет! Не годится Адскому Пламени молить Отца Небесного о здоровье короля.

– Не сердитесь на Маре, герцог, – проговорил король, гладя свою любимую борзую. – В складках вашей алой мантии ему видятся языки огня.

Ришелье промолчал. Про себя же грозный министр подумал, что не худо бы было и в самом деле отправить наглого шута в огонь – только не привидевшийся, а, вполне реальный.

– Впрочем, – продолжал король, не желавший, чтобы кардинал возвращался к теме государственных дел, – я слышал, у вас тоже есть причины быть недовольным своим медиком.

– Вы правы, ваше величество. Мое здоровье совершенно расстроено непосильным бременем государственных дел, о чем я уже имел случай доложить вашему величеству.

– Да-да, я помню, – поспешно заметил король. «Государственные дела» никак не входили в его планы в этот вечер. – Господин де Барада перед вашим приходом рассказывал мне чудеса о новом лекаре, что недавно появился в Люксембургском дворце. Говорят, он с легкостью излечивает от подагры, не правда ли?

С этими словами король повернулся к упомянутому придворному.

– Совершенно верно, ваше величество. Господин Бельгард уверяет, что с его подагрой он справился за несколько дней.

В глазах его преосвященства блеснула искорка неподдельного интереса. Однако Ришелье не был бы Ришелье, если бы позволил сбить себя с намеченного курса. Подагра и в самом деле доставляла ему немало неприятностей, но кардинал ни на секунду не забывал о цели своего визита к королю. Из этого следует, что кардинал действительно был великим человеком.

– Господь посылает нам недуги за наши прегрешения, и человеку следует переносить все свои немощи со смирением, – хмуро заметил он. – Теперь же я вынужден вновь просить ваше величество обратить внимание на дела государственные.

Речь идет о судьбе одного из ваших подданных, ваше величество.

Слова кардинала и тон, каким они были произнесены, свидетельствовали о серьезности дела.

Король вздохнул:

– Что же случилось, герцог? Видите, я готов выслушать все, что вы захотите мне сказать. И во всем разобраться. Ведь недаром в народе меня зовут Людовиком Справедливым.

– Именно поэтому я решился побеспокоить ваше величество в столь поздний час.

– Итак, господин кардинал?

Ришелье выразительно посмотрел на присутствующих дворян. Дипломатичный граф д'Аркур тут же поспешил откланяться. Граф сказал, что не смеет отвлекать короля и его первого министра в то время как вершатся судьбы государства.

Немного запоздавший господин де Барада также направился к дверям. Однако капитан королевских мушкетеров не желал замечать многозначительного взгляда кардинала. Г-н де Тревиль мог повиноваться только своему королю.

Ришелье нахмурился. Он уже привыкал чувствовать себя единственным, кто отдает приказы. Пауза затягивалась. Было ясно, что кардиналу придется просить короля, чтобы их оставили наедине.

Неожиданно его высокопреосвященство осенила блестящая идея. Если арест Бассомпьера будет произведен по королевскому приказу, то и выполнение этого приказа следует возложить на капитана гвардии короля. Таким образом, кардинал вообще оставался в стороне.

«Кажется, этот болван де Кавуа сослужил мне хорошую службу своей нерасторопностью», – подумал Ришелье. Затем он произнес:

– Я только что хотел просить вас остаться, господин капитан мушкетеров, так как дело, о котором пойдет речь, касается и вас.

Удивленный взгляд де Тревиля уверил его высокопреосвященство в том, что он сделал удачный ход.

Ришелье знал о том, что капитан королевских мушкетеров недолюбливает полковника швейцарцев, маршала Франции Франсуа Бассомпьера за то, что тому покровительствует король, видит в нем своего конкурента и вряд ли придет в дурное расположение духа, если получит приказ препроводить стареющего фаворита Генриха IV в Бастильскую крепость.

– Ваше величество, прежде чем я изложу суть проблемы, могу я почтительно просить вас о том, чтобы в кабинете остались только трое? – спросил кардинал, поглядывая на шута.

– Но ведь нас и так трое, господин кардинал, – удивленно проговорил король.

– Нас четверо, ваше величество.

– А, понимаю! – рассмеялся Людовик. – Вы имеете в виду Маре. Но ведь он – не в счет! Говорите смело, герцог.

– И все же, ваше величество, я позволю себе повторить просьбу!

– Ну что же, господин кардинал, я ценю вашу государственную мудрость, – сказал король сухо, так как ему снова давали почувствовать его зависимость. – Ты слышишь, Маре, господину кардиналу нежелательно твое присутствие.

Он не хочет посвящать тебя в государственные тайны. И он прав. Есть тайны, которые могут погубить их обладателя, если он не защищен высоким титулом.

– И то правда, – закудахтал шут, боком, вприпрыжку, направляясь к дверям. – Только с высокими титулами иной раз еще хуже! Выше взлетишь – сильнее шлепнешься! Не так ли, ваше высокопреосвященство?! Правильно?! Вы ведь верно об этом и пришли поговорить с куманьком. Эхе-хе! Выше взлетишь – сильнее шлепнешься!

И, прокричав эту фразу несколько раз, шут скрылся за дверьми. Ришелье вздрогнул и с ненавистью поглядел шуту вслед. «При первом же удобном случае я от тебя избавлюсь, мошенник», – подумал его высокопреосвященство.