36. Арьегард

Арьергард оперативной группы покинул Аргентину до того, как сообщение Бен-Гуриона поставило аргентинские власти перед совершившимся фактом.

Сразу после отлёта «Британии» Эуд и Габи вернулись на «Тиру», где их с нетерпением ждали Эли и Дина. Наволновались эти двое достаточно, потому что Габи и Эуд отсутствовали целых четыре часа. Собравшись снова вместе, друзья поздравили себя с большим успехом и порадовались за Ицхака, попавшего с корабля на бал — из такси на самолёт. Этот способ отлёта как нельзя лучше подходил к его легенде, которую он рассказывал в Аргентине повсюду: дескать, он — сын богатых родителей, распоряжается неограниченными средствами и всю жизнь только и делает, что ездит по свету, нанимая автомобили и виллы, притом все так готовы ему услужить, что без него не взлетают даже самолёты.

Рано утром четвёрка принялась убирать дом. Только сейчас они поняли, как ждали этой минуты. Освободив виллу, они поехали в Буэнос-Айрес в наше убежище «Рамим», где жили Шалом и Менаше. Рафаэль Арнон к тому времени уже покинул страну, получив свои документы, исправленные Шаломом. Менаше собирался уехать из Аргентины ночью, после того как вернёт ключи от всех наших убежищ. Дина и Шалом заказали места в самолёте курсом на Монтевидео, чтобы вылететь в Уругвай 22 мая.

Габи, Эуд и Эли купили железнодорожные билеты в Чили. Они не хотели лететь самолётом, так как в последние дни слишком часто бывали в аэропорту. Им посчастливилось достать места в спальном вагоне, обычно в здешних местах такие билеты заказывали за месяц вперёд. Железнодорожный агент посоветовал Эуду поехать на вокзал: бывает, что кто-нибудь отказывается от билетов в последнюю минуту. Эуд так и сделал и достал три билета. Путешествие должно было продлиться сорок часов.

Вот уже несколько недель они не ели вкусно и в спокойной обстановке. Теперь же решили отметить завершение операции в хорошем ресторане. Официанты, слава Богу, не знали причину веселья этой компании, но заразились их смехом и обслуживали отлично. Одного официанты не понимали: почему сеньора не ест лакомства, в изобилии поставленные на стол. Если бы им и попытались объяснить, что она соблюдает кошер, вряд ли официанты поняли бы, в чём дело.

22 мая компания рассталась. В Мендозе, пограничном городе Аргентины и Чили, нашим троим путешественникам пришлось ещё раз поволноваться. Больше суток они не слушали новостей и не могли знать, как их встретят на границе. Но всё обошлось. Никаких особых проверок не было.

Поздней ночью они приехали в Сантьяго. Здесь жила знакомая израильтянка. Был, правда, поздний час, но ребята позвонили ей и договорились о встрече на утро. Знакомой решили рассказать, что путешествовали по Латинской Америке и заглянули в Сантьяго, чтобы полюбоваться Тихим океаном. Весь следующий день они гуляли, решив на завтра направиться в Вальпараисо. Однако на другой день газеты сообщили о сильном землетрясении в южной части Чили, примерно в шестистах километрах от Сантьяго. Парни решили послать домой телеграмму, что они живы и здоровы, но не хотели делать это в присутствии спутницы. Наконец Эуд изловчился забежать на почту и дать телеграмму на частный адрес: с ними всё в порядке, но самолёты не летают и придётся подождать в Чили с неделю. Телеграмму он подписал псевдонимом, который знали только в оперативной группе.

По дороге из Вальпараисо в столицу Эуд заглянул в газету, которую читал некий господин, и увидел имя Эйхмана, напечатанное гигантскими буквами через всю полосу. На остановке Эуд сошёл и купил все газеты, какие только были в киоске. Вернувшись в автобус, он громко спросил:

— Что это за Эйхман такой?

Их спутница ответила:

— Пишут, что его схватили.

— Но кто он?

Она начала объяснять, какую роль играл Эйхман в нацистской Германии, и добавила:

— Бен-Гурион известил кнессет, что Эйхмана обнаружила израильская служба безопасности, и сейчас он находится под арестом в Израиле. Может быть, вы поймали его? — улыбнулась она.

— Эх, если бы! — вздохнул Эуд.

Было удивительно, что сообщение опубликовано в тот час, когда парни ещё находились в Южной Америке. Решили поскорее улететь, и с помощью своей знакомой раздобыли два билета на самолёт в Монтевидео и один в Рио-де-Жанейро. Договорились, что Эуд и Эли полетят вместе, а Габи — один.

Самолёт с Эудом и Эли стоял в Буэнос-Айресе около сорока пяти минут на заправке, и наши сотрудники изо всех сил старались не привлекать к себе внимания, ведь Эуд провёл здесь, в аэропорту, долгие часы и мог нарваться на знакомого. Но всё шло благополучно. Во время полёта Эуд и Эли обсуждали на иврите сообщения газет. Вдруг Эуд заметил чемодан, принадлежавший пассажиру, сидевшему по соседству. На чемодане была наклейка с именем: М. Зореа. Стало ясно, что с ними летит генерал Зореа, но он то ли не слышал их беседу, то ли сделал вид, что не слышит.

Генерал встретил по дороге ещё двоих оперативников из нашей группы: в Сан-Пауло, садясь в лайнер курсом на Европу, Дина и Шалом заметили генерала, прибывшего из Монтевидео. Они не удержались и нашли удобный момент поговорить.

— Вашу страну сейчас упоминают во всех газетах! — сказал Шалом.

— Что вы имеете в виду?

— Я прочитал известие об Эйхмане.

— Ах, это! — ответил Зореа и принялся объяснять Дине и Шалому, какую роль сыграл Эйхман в истреблении евреев в Европе.

— Я была в Европе во время войны и видела зверства нацистов, — заметила Дина.

— Тогда вы понимаете, кем был Эйхман.

— Между прочим, в одной из газет пишут, что Эйхмана доставили в Европу в том самолёте, который привозил в Аргентину официальную делегацию.

— Не может быть, чтобы я не знал о похищении Эйхмана. Не всё, о чём пишут в газетах, правда. Дайте мне ваш адрес. Я попытаюсь выяснить, как это было на самом деле, и сообщу вам.

На этом беседа закончилась, пассажиров пригласили занимать места.

37. Предостережение убийцам

В тот день, когда Эйхмана доставили в Израиль, два старших офицера управления полиции — начальник следственного отдела Матитьягу Села и Шмуэль Рот, исполнявший обязанности начальника уголовного отдела, — получили приказ явиться к генеральному инспектору. Шеф был взволнован и сообщил им, что Эйхмана поймали и доставили в Израиль. Теперь начали волноваться и подчинённые, Посовещавшись, трое полицейских офицеров обговорили порядок составления ордера на арест преступника.

Шмуэлю Роту не надо было объяснять значение свершившегося. На другой день инспекторы вместе с судьёй Ядидом Алеви приехали к месту заключения Эйхмана, и Рот был поражён, до какой степени преступник невзрачен: как и многие другие, он представлял себе Эйхмана совсем не таким.

Рот перевёл на немецкий язык вопрос судьи — кто таков задержанный.

Немец без колебаний ответил:

— Я Адольф Эйхман.

Судья подписал ордер на арест.

Полиция была заинтересована в том, чтобы Эйхмана опознал хотя бы ещё один очевидец, тем более, что мы не располагали отпечатками его пальцев. Полиция попросила Бено Коэна срочно приехать.

Бено поехал вместе с Эфраимом Гофштетером, которого к тому времени назначили главой отдела 06, специально созданного для сбора материалов по делу Эйхмана. Бено рассказал Гофштетеру, что видел эсэсовца в Берлине до второй мировой войны, когда тот появился на собрании активистов сионистского движения. Гофштетер попросил Бено поговорить с немцем о том собрании и умышленно путать имена людей, чтобы Эйхман мог его поправить.

Когда Бено и Эфраим вошли в камеру, Эйхман побелел как полотно, видимо, решив, что сейчас его выведут на казнь. Гофштетер спросил Бено на иврите, знаком ли ему арестованный. Бено ответил, что не может его опознать. Тогда Эфраим спросил Эйхмана, знаком ли ему этот господин, и указал на Бено. Эйхман пожаловался, что отобрали его очки.

— Это господин Бено Коэн, — сказал Гофштетер.

— Имя мне ничего не говорит.

— А вы помните палестинское бюро в Берлине?

— Конечно, я его хорошо помню.

— И не припоминаете господина Коэна?

— Нет.

Бено узнал голос и акцент Эйхмана. Когда Гофштетер снова спросил Коэна, узнает ли он арестованного, Бено твёрдо ответил:

— Да, я его знаю. Это сотрудник СС Адольф Эйхман.

Немец кивнул, и Гофштетер спросил его:

— Помните, как весной 1939 года вы созвали совещание представителей еврейских организаций на улице Принца Альберта в Берлине?

— Нет, меня перевели в Берлин только в сентябре 1939 года. Впрочем, возможно, я и раньше бывал в столице на разного рода совещаниях.

Тут вмешался Бено:

— На том совещании присутствовали доктор Пауль Эпштейн, доктор Лилиенфельд, председатель еврейской общины, Гейнрих Шталь и Отто Гирш.

— Отто Гирш? — переспросил Эйхман. — Да, он, помнится, говорил на швабском наречии и постоянно вмешивался.

Бено спросил о судьбе Пауля Эпштейна. Эйхман осёкся и сказал:

— Страшная судьба. Его расстреляли. Но это было после того, как меня перевели в Венгрию.

Бено продолжал вспоминать имена сионистских лидеров Берлина, и Эйхман отвечал со знанием дела.

Когда Бено назвал имя доктора Фридена, который был одним из активистов в те времена, Эйхман поправил:

— Его звали не Фриден, а Принц.

Он начал рассказывать о собрании сионистов, состоявшемся в тридцатые годы в Берлине по случаю отъезда доктора Принца из Германии, и о том, что его — Эйхмана — гестапо послало наблюдать за Принцем.

Бено спросил Эйхмана, помнит ли он имя своего предшественника, возглавлявшего еврейский отдел гестапо до него. Кажется, его звали Кольман или Кочман…

— Вы имеете в виду Кохмана, такого толстого и низкорослого?

После беседы Коэн мог поклясться, что говорил с Адольфом Эйхманом.

23 мая я снова отправился в Иерусалим. В тот день глава правительства собирался известить членов кабинета о поимке Эйхмана, а затем объявить об этом в кнессете. Некоторое время я присутствовал на заседании кабинета, а затем вместе с Бен-Гурионом отправился в кнессет.

Заседание парламента началось как обычно в 16:00. По городу уже распространилась весть, что глава правительства собирается сделать важное сообщение, поэтому зал был в напряжённом ожидании.

Я редко показываюсь на людях, поэтому вошёл в зал лишь за несколько минут до того, как Бен-Гурион попросил слова.

Бен-Гурион встал и взволнованным голосом зачитал сообщение:

Члены кнессета были ошеломлены. Они и не подозревали, что пока правительство равнодушно реагировало на сообщения о том, что Эйхман жив, добровольцы-израильтяне уже действовали. Они искали преступника, чтобы поймать его и предать суду.

Из кнессета весть разлетелась по всей стране, а затем и по всему миру. Все честные люди отдавали Израилю дань уважения, а преступники, получившие предупреждение, дрожали в своих норах. Но и до них дотянется карающая рука. Ничто не забудется, и рано или поздно справедливость восторжествует.

«Нам внушали: только привезите его живым»

Генерал Исер Харэль беседует с советской журналисткой Верой Черниковой

В тёплых январских сумерках я приехала на окраину Тель-Авива. Домик на улице Цветов — зелень и тишина. Здесь живёт человек, личность которого окутана легендами и тайной. Его профессия — разведка. Долгие годы он возглавлял службы безопасности Израиля. Теперь хозяин дома на покое. Пишет книги, собирает картины. Он родился в Витебске в 1912 году, до сих пор понимает русскую речь. Он готов дать первое в своей жизни интервью советскому корреспонденту.

— Г-н генерал, три десятилетия назад, в мае 1960 года, вы провели операцию, которая прогремела на весь мир. Розыски, захват и доставка в Израиль нацистского преступника Адольфа Эйхмана стали одной из самых дерзких акций в истории секретных служб. Потом был открытый суд, который признал Эйхмана виновным в убийстве миллионов людей и воздал ему по заслугам.

Справедливость восторжествовала, но был ли праведным путь к ней? Вы ловили Эйхмана в чужой стране, тайком вывозили его через границу…

— Да, перед нами остро стояли проблемы этики и политики. Мы должны были бы сообщить властям Аргентины, что подозреваем в одном из её граждан, Рикардо Клементе, страшного нацистского преступника. А потом — ждать, пока его выдадут Западной Германии. Но стал бы ждать сам Эйхман? Мы решили, что у нас нет выбора и мы должны тайно захватить Эйхмана и переправить в Израиль.

— Не проще ли было разделаться с ним на месте?

— Ни в коем случае! Цель была совершенно иная — предать Эйхмана суду. Я помню, как глава правительства Бен-Гурион внушал нам: только привезите его живым, доставьте в таком состоянии, чтобы его можно было судить.

Нацисты в то время опять стали поднимать головы. Надо было освежить память тех, кто предпочёл забыть все ужасы гитлеризма и даже начал твердить, что ничего страшного вроде бы и не было.

А молодое поколение Израиля вообще не верило, что такое может быть. Так вот, мы хотели, чтобы они впервые услышали полный отчёт о смертном приговоре, который нацисты вынесли целому народу. И показать, что это было, и сделать так, чтобы этого не было больше никогда.

— И всё-таки, когда вы поймали Эйхмана, разве вам не хотелось растерзать его своими руками?

— Нет. Меня и моих товарищей удерживали железная дисциплина и порядки, привитые нашей службой. Ни при захвате, ни во время допросов мы не позволяли себе ничего. Относились к нему вполне нейтрально. Была конечная цель — суд.

— Вы присутствовали на суде в Иерусалиме?

— Только один раз, в качестве зрителя, когда давали показания восставшие узники варшавского гетто. Я был приглашён на казнь Эйхмана, но не пошёл.

— Почему?

— Я десять дней и ночей дышал одним воздухом с Эйхманом, пока мы прятали его в тайнике в Аргентине. Мы кормили его, поили, убирали за ним. Больше я не хотел его видеть никогда.

— Вы охотились ещё и за Иозефом Менгеле, врачом-изувером из Освенцима.

— Да, но нам не повезло, он улизнул.

— Улизнули от ответственности многие нацистские преступники. Допустимы ли сейчас операции, повторяющие охоту за Эйхманом?

— Демократическое человечество должно помнить об этих преступниках и предавать их суду, пока они ещё живы. Мы искали Эйхмана и Менгеле потому, что были уверены, что никто, кроме нас, не найдёт их и не поймает. Но не в наших силах выловить всех остальных. И вообще это дело не одного нашего маленького государства. Нужно действовать всем миром. Люди и страны доброй воли могут сообща вырвать нацизм с корнем.

— Охота за Эйхманом была самой трудной вашей операцией?

— Наиболее важной — да. Самой же трудной была история поисков одного ребёнка. Религиозные фанатики похитили мальчика у родителей. Разразилась буря. Мать требовала у государства защиты своих материнских прав. К тому же в стране создалась сложная политическая обстановка, и правительству надо было укрепить свои акции. Так возникло это странное для разведки поручение, на выполнение которого ушло больше трёх лет.

Я не буду описывать вам трудности, которые нам пришлось преодолеть. Поверьте, это было сложнейшее дело. Мы разослали агентов повсюду, ловили любые намёки, которые помогли бы найти мальчишку, прочёсывали газеты, слушали радио, изучали объявления и в конце концов напали на след. Похитительницей оказалась Мадлен Ферэ — француженка, перешедшая в иудаизм. Мы обнаружили её в Женеве, она упорно все отрицала. Заставить её заговорить удалось буквально чудом — благодаря тому, что наткнулись в её паспорте на детскую фотографию. Это был снимок пропавшего мальчика, одетого и загримированного под девочку. Ферэ призналась, что хитростью вывезла ребёнка в Америку.

Возвращение мальчика стало у нас в стране праздником.

— Ваша жизнь прошла в атмосфере больших секретов и риска. Вы наверняка не раз подходили к грани закона. Действия в экстремальных условиях тоже, видимо, бывали экстремальными?

— Вы хотите спросить, был ли кто-нибудь убит людьми генерала Харэля? Отвечаю: нет и никогда. Хотя приходилось сталкиваться с совершенно крайними антиизраильскими действиями. Наша страна — излюбленный объект шпионажа и диверсий.

Я написал десять книг о деятельности секретных служб. Главная моя мысль состоит в том, что, охраняя безопасность, нельзя попирать основу демократии. Я убеждён что можно эффективно действовать, не нарушая закон, не преступая нормы человеческого поведения, не переходя к жестокости и варварству.

— Вы затронули очень важную проблему. Для нас, в СССР, особую ценность имеет идея правового государства. Мы сейчас заново читаем свою историю, и многие впервые узнают, какую роль играли в нашей стране секретные службы. Они имели неограниченную власть. Поэтому очень остро обсуждается вопрос, какое место должны эти службы занимать в государственном устройстве.

— Любое государство имеет законное право на свою службу безопасности, чтобы она ограждала его от шпионажа и от внутренних террористических и преступных групп. Но история тайных служб в СССР показывает, что они были направлены в основном не на защиту государственных интересов, a на поддержку сталинской диктатуры. Народ, мне кажется, хорошо знал это, но говорить об этом запрещалось.

Я позволю себе выразить надежду, что с приходом Горбачёва ваши секретные службы будут служить народу, а не наоборот.

— Где же грань между безопасностью и демократией?

— Есть чёткое правило. У секретных служб не должно быть собственной политической линии и собственного политического мнения. Они должны подчиняться политическому руководству. А политическое руководство должно быть подотчётно парламенту. И таким образом все они вместе отвечают за сохранение законности.

Есть ясные критерии, что можно, а что нельзя. Они вытекают из закона и опираются на закон. В нашей стране бывали случаи, когда начальники спецслужб нарушали правила. И они расставались с должностью, шли под суд. Очень важна гласность, огромную роль играют средства массовой информации. Уже сейчас видно, что в Советском Союзе печать стала на стражу законности и следит за тем, чтобы законы соблюдались.

Я полагаю, что если во главе государства находится человек не только умный, но ещё и честный, порядочный, то тайная служба должна быть подчинена ему.

— Вы считаете, что секретные службы должны подчиняться одному человеку, а не Конгрессу, например, или Верховному Совету?

— Я полагаю, что либо глава государства, либо какое-то политическое звено должны отвечать за деятельность служб безопасности. Они обязательно должны быть под контролем, чтобы сами руководители государства в один прекрасный день не оказались бы объектами неприятных сюрпризов.

Мне кажется, что Горбачёв, укрепляя демократию и гласность, к этому стремился. Ни в коем случае не следует выпускать из своих рук контроль за секретными службами.

— Совсем недавно мы были свидетелями того, как неожиданно объединились усилия наших стран в борьбе с терроризмом. Я говорю о бандитах, захвативших детей в качестве заложников и угнавших советский самолёт в Израиль. Мы действовали здесь заодно. Это был обнадёживающий пример.

— Я думаю, что наши разведки и службы безопасности могут сотрудничать. Я жду, что наступит день, когда это сотрудничество начнётся. Оно может быть полезным и эффективным. Потому что, вопреки явно выраженному антисемитизму в Советском Союзе, у нас здесь никогда не было ярого антисоветизма. Наоборот, здесь сильны симпатии к советскому народу. Я хотел бы, чтобы вы видели, как здесь принимают артистов из вашей страны. Это отличается от всех других мест в мире. Я сам, разговаривая с русскими, испытываю сентиментальные чувства.

— Вам хочется побывать в местах, где вы родились?

— Очень. Но не пришло ещё время.