Предисловие

Израильская разведка «Моссад» имеет репутацию самой эффективной специальной службы в мире, правда, репутации обычно создаются самими разведками, заинтересованными в львином куске бюджета, благородном фасаде и солидном престиже. Но что касается острых акций, то тут, пожалуй, «Моссад» держит пальму первенства, ибо уже давно является грозным оружием в руках израильского правительства против враждебных арабских стран и связанных с ними экстремистских группировок.

Тайная война между Израилем и палестинцами не прекращается ни на минуту — и вина тут и Израиля, не желающего уходить с оккупированных территорий и активнее содействовать решению палестинского вопроса, и тех, кто не признает Израиль и призывает его уничтожить. Надежды на примирение вяло забрезжили после отхода Советского Союза от поддержки военных диктатур типа Ирака и Ливии, стоящих за спиной экстремизма, однако даже более тесный альянс СССР и США в решении конфликтов в регионе пока не развеял тучи — тайная война продолжается, и конца ей не видно.

Важное место в работе «Моссада» всегда занимала поимка скрывшихся нацистских преступников, и вот перед нами книга бывшего шефа «Моссада» генерала Исера Харэля, осуществившего одну из самых дерзких операций в истории разведки XX века — кражу гитлеровского военного преступника Эйхмана из Аргентины. Нельзя сказать, что эта акция отличалась уникальностью: насильственной депортацией своих врагов занималось с не меньшим искусством ЧК-ОГПУ, похитившее из Парижа белого генерала Кутепова (его так и не довезли до Москвы, а прибили прямо во французской столице) и генерала Миллера, бывшего командующего белыми войсками в Архангельске, украденного в Париже и расстрелянного в Москве. Отличился на этом поприще и отряд Отто Скорцени, доставивший фюреру из итальянской тюрьмы арестованного Бенито Муссолини.

Генерал Харэль принадлежит к когорте первопроходцев Израиля, центральную роль среди которых играли выходцы из царской России: Бен-Гурион (Польша), Голда Меир (Киев), сам генерал родом из Витебска (вот уж игра судьбы: город подарил миру крупнейшего художника Марка Шагала и шефа израильской разведки!). История похищения Эйхмана скупа на детали подготовки операции, конспирация вошла у генерала в плоть и кровь, он сдержан даже там, где мог бы позволить себе большую откровенность. Возможно, в этом есть и свой резон: боязнь невольно выдать агентуру, раскрыть методы работы разведки или показать её жестокую изнанку. Тем не менее, рассказанная им история захвата убийцы миллионов евреев будоражит кровь, хотя автор умышленно избегает красивостей и вызывающих ужас фантазий, которыми так часто грешат авторы даже документальных повествований, не говоря уж о творцах триллеров.

Гитлеризм противопоставил себя всему человечеству, и потому вряд ли возникают сомнения в правомерности и моральном оправдании действий израильтян, осуществивших поимку и суд над гитлеровским преступником. Однако в наши дни насильственные депортации и политические убийства не могут быть средством решения политических и национальных конфликтов, все цивилизованные государства, включая нашу обновлённую страну, должны объединить усилия, дабы предотвратить появление маленьких гитлеров, рвущихся к ядерному оружию, дать отпор любой террористической политике, вне зависимости от того, исходит ли она от правительства или от подпольной организации.

Михаил Любимов

От автора

Суд над Адольфом Эйхманом, которого признали виновным в убийстве миллионов евреев дабы «стереть с лица земли целый народ», происходил в Израиле открыто и гласно. Незаурядность этого процесса привлекла в Иерусалим сотни корреспондентов, радиожурналистов и представителей телевидения из десятков стран. Каждый по-своему старался передать драматическую атмосферу в зале суда; отчаяние народа, заново переживающего самые мрачные страницы своей истории; ужас тех, кто узнал страшные подробности злодейств, вершившихся в сороковые годы нашего столетия.

Процессу, за которым следили миллионы людей, предшествовала история, известная лишь горстке посвящённых. Это история о том, как разыскали, поймали и доставили в Израиль Адольфа Эйхмана. Немало легенд связано с этим делом, и большинство из них — абсолютная выдумка. Некоторые легенды опирались на розыски Эйхмана, предпринятые различными организациями.

Здесь я рассказываю всю правду о том, как Эйхман был передан в руки израильской полиции. Я возглавлял эту операцию и поэтому могу говорить от первого лица. Однако при подготовке рукописи я полагался не только на память. Для того, чтобы восстановить детали, мне пришлось переговорить со многими участниками операции, хотя по обстоятельствам, не от меня зависевшим, не удалось повидать всех, так же, как и воспользоваться всеми письменными материалами по делу Эйхмана. Во время бесед, когда общие воспоминания помогали воспроизвести детальную картину событий, мы заново пережили напряжение тех дней, память о которых наполняет нас гордостью. Наши беседы вдохновили меня. Надеюсь, что и моих товарищей тоже.

В таких операциях, как поимка Эйхмана, многие технические подробности, важные для дела, но второстепенные с точки зрения полноты повествования, остаются секретными даже много лет спустя. То же относится к именам и фамилиям участников: в моей книге они появляются под псевдонимами. Иногда я специально менял некоторые подробности, чтобы затруднить опознание. Только один из нас назван своим именем: Шалом Дани, ушедший в иной мир весной 1963 года. Я попытался изобразить этого человека таким, каким видел его во время нашей совместной работы, а мы участвовали во многих операциях — почти до самой его смерти.

Хочу сказать несколько слов о коллегах, бывших бок о бок со мной в знаменитой охоте на Эйхмана. Все они действовали из искренних побуждений, уверенные, что захват этого страшного убийцы — гуманная миссия. В их поведении не было даже и намёка на авантюризм, как не было тех якобы характерных и типичных черт, какими наделены в приключенческих фильмах и книгах агенты специальных служб. Все мои товарищи по операции были добровольцами из израильской специальной службы, обычными людьми и патриотами, а не сверхлюдьми. Успехи нашей специальной службы нельзя объяснить только везением или благоприятным стечением обстоятельств. Она завоевала всемирную известность благодаря сотрудникам, которым удавалось находить простые и мудрые решения сложных проблем. Главное их оружие — ум; их успехи — результат скрупулёзного планирования действий и ещё — присутствия духа. Они отдают своей службе больше сил, чем разведчики других стран, отсюда и лучшие результаты. Надеюсь, читатели сами убедятся: казалось бы непреодолимые трудности были побеждены смекалкой и основательностью.

Операция была неимоверно сложной. Особое беспокойство вызывало то, что Эйхмана предстояло переправить из Аргентины в Израиль. Нелегко было решиться провести тайную операцию на территории дружественного государства. Вправе ли мы делать это с точки зрения этики и политики? Дипломатический этикет требовал, чтобы мы поставили в известность аргентинские власти о наших подозрениях: мол, некий эмигрант из Германии, проживающий в одном из пригородов Буэнос-Айреса, есть не кто иной, как военный преступник Адольф Эйхман. А потом ждать, пока Аргентина выдаст его Западной Германии или иной стране, разыскивающей его. Но станет ли ждать сам Эйхман? И ещё. В те дни мировая общественность уже с меньшей готовностью изобличала и предавала в руки правосудия военных преступников, нежели сразу после второй мировой войны. Процессы над некоторыми гитлеровцами закончились не в меру мягкими приговорами, другие же годами ждали суда, да так и не дождались. Мы опасались, что даже такой преступник, как Эйхман, уйдёт от ответа из-за всеобщей склонности прощать грехи прошлого, воцарившейся в Европе.

Израиль был единственным государством в мире, которое непременно провело бы суд и воздало Эйхману по заслугам, не считаясь с политическими интригами. Израилю принадлежало право судить человека, который отвечал в гитлеровской империи за «окончательное решение еврейского вопроса». В этом заключалась высшая историческая справедливость.

Вместе с моими коллегами я пришёл к выводу, что у нас нет выбора: мы обязаны найти и тайно захватить Эйхмана, а затем переправить его в Израиль. Решение приняли с тяжёлым сердцем, поскольку помнили о взаимном уважении и дружбе между Аргентиной и Израилем.

Но мы надеялись, что когда суд восстановит все страшные подробности деятельности Эйхмана и предаст их широкой огласке, то аргентинские друзья поймут наши побуждения и согласятся, что иного пути у нас не было.

Итак, вот описание «Операции Эйхман», какой она была на самом деле, за исключением некоторых моментов, умолчать о которых требуют обстоятельства.

1. Фриц Бауэр

Отчётливо помню, как у меня созрело решение поймать Адольфа Эйхмана. Это было в конце 1957 года, через двенадцать с половиной лет после разгрома нацистской Германии и конца карьеры таинственного офицера СС, известного злодейскими расправами с еврейским народом.

История, которую я собираюсь рассказать, началась с телефонного звонка из Иерусалима: генеральный директор министерства иностранных дел доктор Вальтер Эйтан сообщил, что хочет меня видеть, причём срочно.

Я знал доктора Эйтана как человека, прекрасно умеющего владеть собой, высоко ценил его манеру говорить — интеллигентную и сдержанную. Но в этот раз голос его звучал взволнованно: явно какое-то событие взбудоражило доктора. Я не спросил, в чём дело, и не удивился его взволнованности: мне было понятно, что он не захочет объясняться по телефону. Доктор Эйтан собирался приехать к нам в Тель-Авив для участия в банкете в одном из посольств. Мы условились встретиться в кафе незадолго до банкета.

Доктор Эйтан рассказал мне, что получил телеграмму от доктора Шнеера, возглавлявшего нашу делегацию по репарациям в ФРГ: Адольф Эйхман жив и здоров, прячется в Аргентине, адрес известен.

Я поблагодарил его за информацию и пообещал основательно её проверить.

К тому времени у меня уже был достаточный опыт работы в разведке, чтобы скептически относиться к подобным сенсационным сообщениям. С тех пор, как Эйхман скрылся, мы не раз получали известия о нём и о местах, где он якобы обитает. К тому же мы не были уверены, что он жив. Следы Эйхмана затерялись в начале мая 1945 года, и никто из тех, кто мог бы помочь нам в розысках, его больше не видел.

Не знаю, почему я поверил новой информации. Может быть, мною руководило предчувствие, может быть, передалось волнение Вальтера Эйтана. Я вернулся на работу и попросил принести из архива все сведения об Эйхмане. Я знал, что он — один из главных нацистских преступников и занимался уничтожением евреев. Но до тех пор никогда основательно не углублялся в материалы о нём, не знал, какое место занимал Эйхман в нацистской иерархии и каково его участие в том, что у гитлеровцев называлось «окончательным решением еврейского вопроса». Страшная глава в истории нашего народа казалась мне нереальным кошмаром, чем-то выходящим за пределы даже мира злодейства и ненависти, сатанинскую суть происходившего понять было просто невозможно.

В то время я ничего не знал о нём как о личности, не знал, как ему удалось начисто утратить человеческую мораль, какая мания владела им и помогала управлять машиной убийств. Я ещё не мог представить, с какой свирепостью он выполнял указания свыше, как осуществлял свою кровавую миссию — без колебаний, сожаления и милосердия. Я не знал, что он отдавал приказы убивать младенцев и сам присутствовал при убийствах, считая себя дисциплинированным солдатом, как он дирижировал массовым насилием над женщинами и похвалялся верностью присяге, расстреливал беспомощных стариков и называл себя идеалистом.

Всю ночь я просидел над «делом» Эйхмана. Постепенно стал складываться образ архиубийцы, совершившего преступление, какого не знала вся предыдущая история человечества: Эйхман нёс ответственность за уничтожение шести миллионов евреев!

К утру я уже знал, что в этом деле он был верховной инстанцией, и в его руки сходились все нити убийства.

И ещё мне стало ясно, что он обучен приёмам гестапо и может оказаться опасным противником.

Кровь миллионов жертв взывала к отмщению, но в то время во всём мире не было ни правительства, ни полиции — никого, кто искал бы Адольфа Эйхмана, чтобы судить его. Мир слишком устал, государства и их руководители твердили, что пора забыть все ужасы, не бередить раны и что всё равно нет казни, соразмерной масштабам содеянного преступления. Мир словно издевался над справедливостью и правосудием! В ту ночь я сказал себе: «Если Адольф Эйхман жив, он предстанет перед судом».

Вскоре в Израиль приехал по делам службы доктор Шнеер, и я узнал, что информацию об Эйхмане он получил от доктора Фрица Бауэра — генерального прокурора земли Гессен в ФРГ. Бауэр, по происхождению еврей, родился в семье юристов и сам работал судьёй в Штутгарте, пока к власти не пришли нацисты. Они арестовали его и около года продержали в тюрьме. В 1936 году Бауэр эмигрировал в Данию, но гестапо настигло его и там, он провёл в тюрьме ещё три года, пока ему не удалось сбежать в Швецию. После войны он вернулся в Германию с твёрдой решимостью разыскать нацистских преступников и предать их суду. Прокурор прославился своей принципиальностью. К тому же он был ветераном социал-демократической партии, правившей в Гессене, и дружил с главой земельного правительства.

Доктор Шнеер рассказал, что 19 сентября 1957 года, когда он гостил во Франкфурте, главный раввин земли Гессен Рабби Лихтигфельд сообщил ему, что Бауэр хочет поговорить с ним о важном деле. Рабби не знал, о каком. Сначала условились встретиться в отеле «Метрополь», но Бауэр сразу же предложил перейти в более спокойное и удобное место. Они покинули «Метрополь» и устроились в ресторане возле автострады Кёльн — Франкфурт.

— Обнаружены следы Эйхмана! — начал Бауэр безо всякого вступления.

— Адольфа Эйхмана?!

— Да. Именно. Он — в Аргентине.

— Что вы намерены предпринять?

— Буду с вами предельно откровенен, — сказал Бауэр. — Не знаю, смогу ли в этом деле полагаться на сотрудников местной прокуратуры и работников посольства ФРГ в Буэнос-Айресе. Поэтому я хотел поговорить с вами. Я знаю, что вы инициативные люди, и кто же больше вас заинтересован в поимке Эйхмана? Я помогу чем смогу, но при условии, что никто об этом не узнает.

— Большое спасибо за доверие, Израиль никогда не забудет того, что вы сделали. Я готов взять на себя личную ответственность за соблюдение тайны. О нашем деле узнают лишь те, кого вы сочтёте достойными, — заверил Шнеер.

Доктор Шнеер обещал Бауэру передать информацию по назначению как можно быстрее. Сразу же после беседы он вернулся в своё бюро в Кёльне и телеграфировал генеральному директору нашего министерства в Израиль.

Рассказ Шнеера произвёл на меня сильное впечатление. Я обещал послать в Кёльн своего представителя для истречи с прокурором. Подходящего человека вскоре нашли. Его звали Шауль Даром. Он приехал в Израиль из Германии ребёнком вместе с родителями, религиозными евреями, бежавшими от нацизма. В отличие от брата, избравшего академическую карьеру, Шауль с детства тянулся к искусству. Он всегда немного витал в облаках, и были в нём те качества, которые буржуазия обычно приписывает богеме. В 1947 году поехал во Францию совершенствоваться в живописи и случайно сошёлся с секретной организацией, занимавшейся нелегальной переправкой евреев в Эрец Исраэль. Тут Шауль пылко отдался обоим призваниям: он рисовал евреев, которым помогал переправляться в страну обетованную.

Когда было создано государство Израиль, он был нашим разведчиком в одной из стран, но не забросил занятия живописью. Шауль снискал там лавры замечательного художника — некоторые его работы приобрёл национальный музей той страны, где по сей день они украшают экспозицию. Правда, его произведения не попали в израильские музеи, но только потому, что Шауль привязывался к своим картинам и предпочитал не продавать их.

Он обладал богатой фантазией, талантом импровизации, знал многие языки, обычаи и нравы разных народов — всё это делало Шауля одним из лучших наших разведчиков, хотя у него оставался один непреодолимый недостаток: он никогда не приходил в назначенное место без опоздания.

В те дни, о которых я пишу, Шауль находился в Европе. Я вызвал его в Тель-Авив телеграммой. Несколько дней спустя он пришёл ко мне в бюро, конечно, с опозданием, сел напротив меня и растерянно улыбнулся.

Я сразу приступил к делу:

— Хочу поручить вам выяснить кое-какие подробности об Эйхмане.

Шауль молчал, явно пытаясь понять, не шучу ли я в отместку за очередное опоздание.

— Разве Эйхман жив? — спросил он наконец.

Я рассказал ему о беседе Шнеера с генеральным прокурором Гессена. Он очень обрадовался. Обрадовался тому, что есть шанс найти Эйхмана и что он, Шауль, примет участие в этой операции.

Мне осталось только добавить:

— Бауэр известен как человек основательный, и он отнёсся к информации об Эйхмане серьёзно. Нам нужно проверить её со всей скрупулёзностью.

Шауль Даром отправился в Кёльн и 6 ноября 1957 года встретился с доктором Шнеером, на следующий день оба поехали во Франкфурт к Бауэру. Шнеер представил Шауля прокурору, попросил рассказать молодому человеку все без утайки и оставил их наедине.

Шауль прежде всего поблагодарил Бауэра за доверие к израильским властям.

— В сущности, это я должен благодарить вас за оперативность, — ответил прокурор. — Похоже, что на этот раз мы действительно напали на след Эйхмана. Информация, которую я получил, выглядит солидно.

— Насколько она надёжна? — спросил Шауль. — Можно ли доверять источнику?

— Информатор — полуеврей, выходец из Германии, проживающий в Аргентине. Пока что я не могу открыть его имя, да и не знаком с ним лично. Связь с нами, точнее переписку, он установил сам, прочитав в газете о процессе над военным преступником, где упоминали Эйхмана, якобы пропавшего бесследно. Я полагаю, что этот человек знает больше, чем сообщает, он дал нам нынешний адрес Эйхмана: Буэнос-Айрес, район Оливос, улица Чакобуко, 4261, но имя, под которым скрывается преступник, неизвестно.

— А вам известно хоть что-нибудь об этом человеке? О мотивах его поступка?

— Ничего, кроме того, что он сообщил нам сам. Возможно, он боится мести нацистов и полагает, что меньше рискует, если передаёт частичную информацию. Во всяком случае, то, что он сообщил, совпадает с фактами из досье Эйхмана, хранящегося в генеральной прокуратуре: имена его сыновей, жены, дата свадьбы и тому подобное.

— О бегстве Эйхмана в Южную Америку вы знали и раньше?

— Да, различные источники, на которые вряд ли можно было полагаться, передавали, что Эйхман прибыл в Аргентину не то в 1947, не то в 1948 году и поселился где-то на юге страны. Сведения, полученные сейчас, подтверждают это. Вполне возможно, что Эйхман постепенно осмелел и перебрался в столицу, заручившись аргентинским паспортом.

— А его жена?

— Известно только, что она покинула Германию вскоре после исчезновения мужа и, по слухам, вышла замуж за американца. Попытки отыскать Эйхмана через его родственников не привели ни к чему. Я считаю, что фрау Эйхман вышла замуж вторично за… самого Эйхмана, когда он прибыл в Германию под чужим именем и с аргентинским паспортом. Но, повторяю, все это догадки, не более.

— А если другой военный преступник женился на фрау Эйхман и живёт с ней по адресу, который вы назвали? — спросил Шауль.

— Все может быть, — согласился Бауэр, — Но куда вероятнее, что сам Эйхман выдаёт себя за второго мужа фрау Веры. Попробуйте по своим каналам выяснить, кто всё-таки живёт по этому аргентинскому адресу. Если окажется, что Эйхман, то прокуратура Гессена пошлёт в Буэнос-Айрес кого-нибудь, кто сможет его опознать. Если нам повезёт и Эйхмана действительно обнаружат, то ФРГ возбудит ходатайство о его выдаче.

Правда, относительно последнего Бауэр был настроен весьма скептически. Вряд ли аргентинские власти захотят oтдать палача немецкому правосудию. По всей видимости, на аргентинское правительство придётся оказать удвоенное давление со стороны Израиля и ФРГ, мобилизовав ещё и общественное мнение, главным образом в США.

Я тоже не питал особых надежд на выдачу Эйхмана и поручил Шаулю выяснить, что думает об этом Бауэр. Он спросил прокурора напрямик:

— А что если правительство Аргентины не только не выдаст его, но и поможет скрыться?

— Меня очень беспокоит такой поворот событий, — признался Бауэр. — Не исключаю, что вам придётся самим вывезти Эйхмана.

Шауль поразился мужеству прокурора. Этот законник, оказывается, был готов закрыть глаза на явное отклонение от общепринятых юридических норм ради торжества справедливости.

Бауэру не хотелось выслушивать комплименты в свой адрес, поэтому он деловито продолжал:

— Пока что нам следует выяснить, кто живёт в доме №4261 по улице Чакобуко, а там видно будет.

Шауль сoгласился и добавил:

— Придётся постараться, чтобы он не заметил слежку и не улизнул в последнюю минуту.

Шауль попросил снять для него копии документов, которые помогли бы установить личность подозреваемого. Среди бумаг, которые он получил через два часа, была автобиография, написанная Эйхманом в 1937 году для управления СС, несколько фотографий (снимки были не очень чёткие, видимо, конца тридцатых годов, один только более чёткий, чем остальные), выписки из метрических свидетельств трёх сыновей, родившихся у Эйхмана в Германии, свидетельство о браке Адольфа и Веры, послужной список палача за всю эсэсовскую карьеру. К этому Бауэр добавил ещё несколько существенных деталей: Эйхман славился слабостью к женскому полу и спиртным напиткам и отличался неприятно резким голосом.

Шауль выслал мне отчёт о встрече и остался в Европе. О Бауэре он отозвался в высшей степени положительно: «Могу лишь подтвердить сказанное доктором Шнеером. Генеральный прокурор Гессена — человек достойный, с горячим сердцем, и цель его обращения к нам — помочь поймать Эйхмана. Он опасается, что равнодушие, халатность и нежелание политических осложнений могут погубить дело в ФРГ. Я понял, что Бауэр разочарован развитием событий в ФРГ и тяготится своим официальным постом». Шауль добавил, что доктор Бауэр намерен посетить Израиль ближайшей весной в качестве гостя доктора Шнеера. Письмо заканчивалось просьбой устроить Бауэру встречу с нашими ведущими юристами.

2. Дом на улице Чакобуко

Отчёт Шауля побуждал нас немедленно направить своего человека в Аргентину. Дело предстояло не из лёгких. Если бы наш посланец мог встретиться с информатором, услышать из его уст все подробности и потом уже проверять достоверность сообщения, то шансы на успех были бы значительно выше. Но Бауэр не счёл возможным назвать имя своего корреспондента, поэтому оставалось одно: начать сразу с дома №4261 на улице Чакобуко.

Я снарядил туда Йоэля Горена. Он был опытным работником, к тому же до разведки служил несколько лет в Южной Америке как представитель частной фирмы и ещё не забыл испанский язык. В январе 1958 года Йоэль отправился в Буэнос-Айрес.

Я не питал особых иллюзий в отношении агента-одиночки, который должен работать в незнакомом городе, не владея в совершенстве местным языком. Я просил не делать ничего, что обнаружило бы интерес к дому, где якобы живёт Эйхман. Всякий неосторожный шаг Йоэля мог обратить палача в бегство.

Чтобы облегчить задачу, я дал Горену адрес Менаше Талми — израильтянина, занимающегося научными исследованиями в Буэнос-Айресе. Тот обладал прирождённым талантом следователя и знал как минимум десять языков. Испанский он изучил до тонкостей, как, впрочем, и обычаи аргентинцев. К тому же Менаше был компанейским парнем, а круг его друзей в столице Аргентины — на редкость широким.

Менаше без колебаний согласился помочь Горену.

Они легко установили, что в районе Оливос живут преимущественно немцы, причём многие приехали в Аргентину уже после войны. Оливос находился на севере столицы, вернее, был растущим городом-спутником Буэнос-Айреса. С центром его связывала железная дорога. Оливос — самый бедный из северных пригородов, застроенный преимущественно одноэтажными домами. Его улицы пустынны, большинство жителей встают рано утром, отправляются на работу в город и возвращаются поздним вечером. Здесь все знают друг друга и всё, что происходит у соседей.

Горен и Талми несколько раз побывали на улице Чакобуко и прогулялись перед домом №4261. Им удалось сфотографировать его скрытой камерой. Дом окружал невысокий забор, небольшие ворота в сад и двери располагались справа по фасаду. Наши наблюдатели не останавливались перед домом, поэтому им не удалось разглядеть, есть ли ещё двери или калитка. В садике росли старые деревья, тень от которых укрывала весьма большое пространство. Улица же была немощёной и сумрачной.

В те дни господствовало мнение, что беглые нацисты, осевшие в далёких странах, располагают значительными денежными средствами. Ещё при Гитлере они успели переправить в укромные места громадные капиталы и драгоценности, и эти сбережения помогали им безбедно жить в подполье после крушения империи. Эйхман наверняка должен был вывезти с собой деньги, отнятые у евреев Европы. Его характеризовали как любителя удовольствий, чванливого человека, с гонором. Поэтому нищий район Оливос, немощёная улица, бедный домишко не вязались с обликом Эйхмана и его замашками высшего чина СС.

Словом, Горен пришёл к выводу, что в таком доме Эйхман жить не может, и начал интересоваться немецкой колонией в Аргентине вообще, надеясь узнать хоть что-нибудь о разыскиваемом. Надо отдать должное Горену и Талми — они собрали много ценной информации, но не об Эйхмане.

Отчёт Горена, вернувшегося в Израиль, меня разочаровал. Его рассуждения насчёт домика и привычек Эйхмана казались неубедительными. Правда, Горен ещё рассказал, что видел во дворе того дома в Оливосе толстую женщину в потрёпанной одежде. Она была явно европейского происхождения, но не могла же Вера Эйхман так опуститься.

Я отказывался верить, что информация доктора Бауэра ложна. Надо было устанавливать прямой контакт с тем, кто передал её гессенскому прокурору, иначе до истины не докопаться. Я надеялся, что доктор Бауэр, узнав об итогах поездки Горена, изменит свою позицию и раскроет нам имя информатора.

В это время Шауль Даром, выполнивший задание в Европе, собирался вернуться в Израиль, Я сообщил ему выводы Горена и моё мнение и поручил ещё раз повидаться с Бауэром.

Встреча состоялась 21 января 1958 года во Франкфурте. Доктор Бауэр понял ситуацию и согласился открыть источник информации. Он даже подготовил рекомендательное письмо к этому человеку с просьбой помочь нашему представителю, а на отдельном листке записал имя и адрес: «Лотар Герман, Коронел Суарес, округ Буэнос-Айреса».

К сожалению, Бауэр не знал о Германе ничего, кроме того, что тот сам сообщил: полуеврей и выходец из Германии.

Предстоящая встреча с неизвестным беспокоила Шауля, и он предложил не спешить, а попытаться разузнать хоть что-нибудь об этом Лотаре Германе.

Помог случай. Мне стало известно, что израильская полиция собирается командировать в Южную Америку одного из лучших своих следователей — Эфраима Гофштетера — расследовать преступление, связанное с одним из наших граждан. Получив разрешение генерального инспектора полиции, я пригласил Гофштетера к себе, объяснил ему суть дела и спросил, хочет ли он взять на себя ещё одно задание. Он согласился без колебаний. Гофштетер приехал в Израиль из Галиции в 1935 году, но его родителей и старшую замужнюю сестру убили нацисты. Он не очень хорошо разбирался в трагедии, постигшей евреев Европы, но знал имя палача Эйхмана — одного из главных военных преступников, по которому «плачет» петля.

Я передал Гофштетеру весь материал об Эйхмане, снабдил его подробными инструкциями, как вести себя.

Прежде всего он должен был заручиться доверием Лотара Германа и убедить его в том, что он имеет дело с полномочным представителем доктора Бауэра. Для нас же очень важно личное впечатление о Германе. Серьёзный ли это человек? Не авантюрист ли? Откуда он черпает сведения об Эйхмане? Что побудило его передать информацию Бауэру? А главное — знает ли он ещё что-нибудь? Я несколько раз повторил Гофштетеру: крайне важно раздобыть как можно больше подробностей об Эйхмане и его семье, новые снимки и в идеальном случае — получить отпечатки пальцев подозреваемого, которые помогут установить личность с абсолютной достоверностью. (Тогда мы ещё не знали, что палач не оставил отпечатки пальцев ни в Германии, ни где-либо ещё.)

Гофштетер и сам понимал, сколь необходима максимальная осторожность, ибо если информация верна и Эйхман обнаружит слежку, то на сей раз он скроется бесследно. После стольких лет подпольной жизни Эйхман, возможно, и потерял бдительность, но надо сделать так, чтобы он не заподозрил неладное.

Гофштетер взял с собою рекомендательное письмо Бауэра. Оно подкрепляло версию следователя: представитель немецких властей давно живёт за рубежом, поэтому его немецкий язык приобрёл явный иностранный акцент.

3. Заброшенный городок

Даже в самой подробной инструкции бывает упущена важнейшая деталь. Так случилось и с Гофштетером: он попал в Буэнос-Айрес в зимней одежде. Никто не предупредил его, что в Аргентине лето. Обливаясь потом, он пошёл на свидание с Менаше Талми, и только неистощимым весельем тот сумел разогнать мрачное настроение следователя, хотя и был вынужден огорчить гостя. Дело в том, что городок Коронел Суарес находится в сотнях километров от столицы. В таком глухом местечке появление нового человека тут же заметят. Лучше уж пригласить Германа в Буэнос-Айрес. Гофштетер так и сделал — послал Герману телеграмму на немецком языке. В ней он сообщал Герману, что приехал в Аргентину как уполномоченный доктора Бауэра на несколько дней и хотел бы передать приветы. Поэтому просит Германа приехать в столицу или в любой большой город неподалёку.

Ответ не замедлил себя ждать:

Пришлось Гофштетеру послать вторую телеграмму с одним лишь словом: «Еду». Хотя и закрались серьёзные опасения — рискованно отправляться одному в край чужой и неведомый, к человеку, о котором не знаешь ничего. А вдруг это ловушка? Талми разделял опасения, тем более что гость не знал испанского языка. Решили ехать вдвоём.

После тряски в скрипучем и пыльном вагоне, напоминавшем фильмы о «диком Западе», промучавшись всю ночь, они сошли на станции городка, названного в честь полковника Суареса — героя войны за независимость Аргентины. Часы показывали 9:30 утра. Ближайший и единственный поезд в столицу отходил в полдень.

Талми и Гофштетер решили действовать так: к Герману отправится только следователь, а Талми будет его ждать в такси возле дома, но не больше двух часов. Если к этому времени Гофштетер не вернётся, Талми начнёт его искать.

От станции тянулась длинная улица, застроенная по обе стороны одноэтажными домами. На первый взгляд казалось, что она в городе единственная. Подозвали такси — старую американскую машину, назвали адрес и через три минуты поняли, что вполне могли пройтись пешком: именно столько времени заняла езда. Гофштетер сошёл, а Менаше велел ехать дальше.

Казалось, что в этом городке, куда ни глянь, все старое и ветхое. В том числе и дом Германа. Гофштетер постучал, ему открыл невысокого роста тощий мужчина лет пятидесяти. Он двигался как-то замедленно, качался на слабых ногах, и весь его облик настораживал. Гофштетеру стало не по себе.

— Доброе утро. Мне нужен господин Герман, — сказал он.

— Я Лотар Герман. Чем могу служить?

— Меня зовут Карл Хуперт. Я известил вас телеграммой, что приеду.

— Да. Входите.

Они прошли в комнату, обставленную старой и убогой мебелью. Гофштетер — опытный полицейский — сразу уловил, что в доме что-то не так. Но что именно? Герман предложил гостю сесть, пытаясь скрыть насторожённость.

— Извините меня, господин Хуперт, но я никогда раньше не слышал ваше имя.

— Я представляю интересы немцев в США и Канаде, я приехал к вам по поручению моих начальников.

— Откуда мне знать, что вы говорите правду? Любой человек может так говорить. И какое мне дело до ваших начальников?

— По вполне определённым причинам мне не хотелось бы сообщать подробности о тех, кто меня послал. Но разрешите напомнить вам переписку с доктором Фрицем Бауэром, генеральным прокурором Гессена, в связи с военным преступником Адольфом Эйхманом. Доктор Бауэр писал вам 21 января и предупреждал о моём визите. У меня есть рекомендательное письмо доктора. Пожалуйста, вот оно.

Рука с письмом повисла в воздухе: Герман не реагировал. Гофштетер не понимал, что происходит. Но внезапно Герман громко позвал:

— Войди, моя дорогая, войди.

В комнате появилась женщина средних лет.

— Да, Лотар?

— Господин Хуперт, это моя жена. Познакомься с господином Хупертом. Он привёз письмо от генерального прокурора земли Гессен. Возьми его и прочти громко.

«Э, да он слепой и не видит моей руки!» — подумал Гофштетер. — Вот почему ходит так странно, да и мебель расставлена не так, как принято».

— Прошу вас, вот письмо, — сказал он.

— Я прочту его с вашего разрешения.

Письмо явно успокоило хозяина дома.

— Подпись несомненно принадлежит доктору Бауэру, — сказала женщина.

Лёд растаял.

— Дай нам, пожалуйста, чего-нибудь выпить, — попросил Герман.

Жена вышла, а Лотар начал рассказывать:

— В молодости я был адвокатом, но пришёл Гитлер, и всё изменилось. Моих родителей убили нацисты, да и сам я побывал в концлагерях. В моих жилах течёт еврейская кровь, но жена — немка, и нашу дочь воспитывает она. Только не подумайте, что я начал заниматься делом Эйхмана, чтобы послужить Германии. Я желаю только одного — воздать нацистам за муки и горе, которые они причинили мне и моей семье. Поэтому я не жду ни оплаты, ни вознаграждения за информацию.

— Но как вы напали на след Эйхмана?

— Благодаря счастливой случайности и умению анализировать.

— Можно подробнее?

— Пожалуйста. Как я уже сказал у нас есть дочь. Вы её увидите, она вот-вот придёт. Девушка умная и образованная. Вы сможете разговаривать с нею по-английски.

— Она связана с делом?

— Да. Полтора года назад мы жили в Буэнос-Айресе, в Оливос. Там дочь познакомилась с парнем лет двадцати или чуть старше, звали его Николас Эйхман. Он стал ухаживать за ней и даже бывал у нас в доме. Он, конечно, не догадывался, что я не стопроцентный ариец. С тех пор, как мы живём в Аргентине, нас знают как немцев. Поэтому Николас говорил с нами без обиняков. Как-то речь зашла о судьбе евреев в Европе в годы войны. Парень сожалел, что нацистам не удалось закончить свою миссию. В другой раз он рассказал, что его отец был офицером в армии фюрера и исполнил свой долг. Моя жена однажды спросила Николаса, почему у него какой-то странный диалект? Обычно немцы говорят с явно выраженным либо прусским, либо баварским, либо иным акцентом, а у юноши все будто смешано. Николас ответил, что много бывал в Польше, поскольку его отец в войну часто менял место службы и семья перемещалась вместе с ним. Поэтому дети не успели усвоить какой-либо один диалект.

— Я слышал, что в деле, о котором мы говорим, сыграл свою роль суд над одним из военных преступников в Германии?

— О, да. Тот процесс и навёл меня на след. Как-то моя жена, или, может быть, дочь, нашли в местной газете сообщение о суде во Франкфурте-на-Майне. На суде называли имя главного убийцы евреев — Адольфа Эйхмана. Тут-то меня и осенило: уж не сын ли того Адольфа наш Николас, которому так жаль, что фашисты не докончили свою миссию? Эйхман-отец, по словам сына, «исполнил свой долг перед Родиной». Я без колебаний обратился к генеральному прокурору во Франкфурте и поделился с ним своими подозрениями. Началась переписка. Господин прокурор передал мне кое-какие сведения об Эйхмане, главным образом штрихи к его портрету. Вскоре прокурора сменил другой человек — доктор Бауэр.

— Вы что-нибудь предприняли, чтобы убедиться в справедливости ваших подозрений? (Он не задал бестактный вопрос, который всё время вертелся на языке: «Как может вести следствие слепой человек?»)

— По просьбе прокурора я дважды ездил в Буэнос-Айрес, чтобы найти место, где живёт Эйхман, и встретиться с главой этой семьи. Оба раза со мной ездила моя дочь. Мы припомнили странную деталь. Хотя Николас и переписывался с моей дочерью, но не называл ей свой адрес. Поэтому она отправляла для него письма через общего знакомого. Мои подозрения усилились.

Тут в комнату вошла красивая девушка лет двадцати.

— Доброе утро, папа, — сказала девушка.

— Вот и моя дочь! — обрадовался Герман. — Хорошо, что ты пришла. Господин Хуперт интересуется семейством Эйхманов. Расскажи ему, как ты нашла их дом и кого там встретила. Можешь говорить по-английски.

Он повернулся к «Хуперту» и добавил:

— Через два месяца она поедет в США учиться в университете.

Девушка подтвердила Гофштетеру, что Николас так и не называет своего адреса.

— Когда мы приехали в Буэнос-Айрес, я пошла к подруге и с её помощью нашла дом. Мы постучали. Нам открыла женщина. Я её спросила по-немецки, здесь ли живут Эйхманы. Она ничего не ответила, к нам вышел мужчина средних лет в очках и встал рядом с женщиной. Я спросила его, дома ли Ник, помедлив, он сказал: «Нет, Ник работает сверхурочно». Я поинтересовалась, не он ли господин Эйхман? Мужчина как будто не заметил вопроса. Тогда я спросила ещё раз, и он неохотно ответил: «Да».

— Вы уверены, что он колебался с ответом? Каким был его голос? Заметили что-нибудь особенное? — спросил Гофштетер.

— Он колебался, в этом я уверена. А голос был неприятный, резкий, похожий на тот, что описал генеральный прокурор Гессена.

— А может быть, вам просто показалось под влиянием того письма?

— Нет. Я уверена, что у него резкий голос. Первое впечатление меня никогда не обманывает.

Гофштетер продолжал расспрашивать девушку и выяснил, что у Эйхманов пятеро детей: трое родились в Германии и двое в Аргентине. Возраст троих старших совпадает с данными из досье. Она подробно описала и домик на улице Чакобуко, но в этом для Гофштетера не было ничего нового.

— Все это мы уже сообщили генеральному прокурору во Франкфурте, и я даже был вынужден просить его о возмещении расходов на поездки. Моё положение не из блестящих, и я не могу позволить себе такие расходы, — вмешался Герман.

— С меня довольно страха, который охватывает при мысли об этом деле! — впервые вступила в беседу госпожа Герман. — Не хватало ещё и деньги на это тратить! Достаточно того, что сердце говорит мне: это Эйхман! Хотя как мать я должна бы радоваться удаче дочери и пытаться заарканить молодого человека.

— Поймите нас правильно, — подхватил Герман, — Мы не просим вознаграждения. Речь идёт о возмещении тех ста двадцати — ста пятидесяти долларов, которые я потратил на поездки в Буэнос-Айрес. Я писал об этом, как уже говорил, во Франкфурт, но ответа не получил, точнее, ответили, что меня навестят. Вот и все.

— Эта сторона дела для меня — новость! — признался Гофштетер. — Я тут же свяжусь с моим начальником, но, видимо, придётся ждать несколько недель.

— Ей-Богу, нам полагается возмещение расходов, работу мы сделали хорошо, и никаких сомнений в том, что это Эйхман, нет, — сказала девушка.

— Конечно, вы собрали очень ценные факты, но утверждать столь определённо рановато, — заметил Гофштетер. — До меня дошли слухи, что Вера Эйхман вышла замуж вторично. Может быть, её дети зовут неродного отца «папа».

— Она могла выйти замуж во второй раз, но только за своего мужа, а не за кого-либо другого. Что же касается опознания Эйхмана, то здесь фотографии не помогут. Я уверен, что он изменил лицо при помощи пластической операции.

— Трудно сказать, правы ли вы. Пока что это только предположения. А нам нужны достоверные, совершенно точные данные, прежде чем потребуем выдачи Эйхмана.

— Мне кажется, я смогу помочь вам добыть нужные доказательства. Я знаком с местностью и жителями Оливоса, и действовать там мне значительно проще, чем постороннему человеку. Предлагаю воспользоваться моими услугами. И ещё хочу вас предостеречь: попытки опознать Эйхмана, что называется, в лоб только насторожат его, и он скроется. Надо быть предельно осторожными. Не забывайте и о работниках немецкого посольства в Буэнос-Айресе. Если станет известно, что кто-то ищет Эйхмана, уж они-то не замедлят предупредить его. В посольстве наверняка работают и нацисты. Осмеливаюсь утверждать, что вся дипломатическая служба Германии засорена нацистами.

Гофшетер, как посланец Бауэра, счёл нужным заступиться за «своё» государство:

— Не стоит преувеличивать!

— А вы знаете, что Эйхман располагает значительным капиталом? Даже джип у него есть.

Гофштетер понял, что на этом сведения Германа исчерпаны. Оставалось сформулировать своего рода задание «добровольцу».

— Господин Герман, чтобы установить личность подозреваемого, нам необходимо знать, под каким именем он живёт сейчас, где работает, номер его машины, иметь фотографию с удостоверения, которым он пользуется сейчас, да и любой другой официальный документ, какой удастся раздобыть. А самое важное — хорошо бы достать отпечатки его пальцев.

— У меня полно друзей в Оливосе, я даже дружил с тамошними властями. Думаю, получить нужные сведения не составит труда. Но, — Герман вздохнул, — придётся съездить в столицу с дочерью и провести там около недели. А у меня — не густо… Я не могу ехать.

— Я обещал вам, что ваши расходы возместят, — ответил Гофштетер. — Больше того, предлагаю ничего не предпринимать, пока не получите первую сумму. Когда деньги будут, поезжайте в Буэнос-Айрес и постарайтесь добыть необходимые сведения.

— Так я и сделаю.

— И ещё одна просьба: посылайте письма не в Германию, а по адресу, который я вам дам. У вас есть визитные карточки?

— Конечно.

— Дайте мне несколько штук, пожалуйста. Когда я напишу вам, то вложу в письмо вашу визитную карточку. Она послужит подтверждением, что письмо действительно от меня.

— Отличная идея!

Гофшетер вынул из кармана аргентинскую банкноту, сложил вдвое и разрезал ножницами.

— В свою очередь я оставляю у вас половинку этой банкноты. Если к вам явится кто-то от моего имени, то он предъявит другую половинку. Этому человеку можно будет доверять.

На этом они расстались, и Гофштетер поспешил к такси, в котором ждал Талми.

По дороге в Буэнос-Айрес Гофштетер пересказал Талми беседу с Германами. Хозяин дома показался ему слишком самоуверенным человеком, дочь и жена понравились. Но главное ощущение после встречи — на сей раз действительно вышли на след Эйхмана.

Гофштетер сообщил в Тель-Авив о своих переговорах и о решении не ждать денег для Германа, а на свой страх и риск перевести ему почтой 5000 пезо (около 130 долларов). Деньги, несколько из подписанных Германом визитных карточек и половинку аргентинской банкноты он оставил у Талми, который должен был ждать ответа из Израиля. Гофштетер предложил, чтобы мы арендовали почтовый ящик вне Аргентины, сообщив его адрес Герману, и постарались не затягивать операцию. Дочь Германа вскоре уедет в США, а её помощь необходима. Тем более, что в отсутствие дочери жена Лотара, несомненно, убедит его отказаться от опасной затеи.

Перед тем, как покинуть Аргентину, Гофштетер и Талми несколько раз съездили в Оливос, чтобы понаблюдать за домом №4261 на улице Чакобуко. Гофштетер тоже поразился убогости жилища. Основательное наблюдение было почти невозможно: на улице постоянно крутились дети, так что сфотографировать дом не удалось. Не видели и жильцов дома — предполагаемых членов семьи Эйхмана.

4. Франсиско Шмидт

Гофштетер вернулся в Тель-Авив в середине марта 1958 года и дополнил свой отчёт, посланный из Буэнос-Айреса. Он и мне повторил, что не стал бы полностью доверять Герману, но его жена и дочь заслуживают этого.

Теперь надо было отделить информацию дочери Германа от выводов, сделанных им самим. Версия о пластической операции Эйхмана мне казалась сомнительной. Во всяком случае, у Германа не было никаких серьёзных доводов в пользу такого утверждения. А может, Германы все придумали? Но ради чего отцу, дочери и матери вместе сочинять фантастическую историю? Какой смысл целой семьёй включаться в авантюру, не такую уж и безопасную? Рассказ об ухаживаниях молодого Эйхмана выглядел достоверным. Всё, что он говорил девушке, за которой приударял, в особенности его рассуждения о евреях, естественно вытекали из домашнего воспитания. При этом молодой человек явно знал, что кое-какие подробности запрещено называть, что он не вправе приводить домой людей, не посвящённых в тайну семьи, как и не должен сообщать посторонним адрес. Другое дело, гордость за отца, «выполнившего свой солдатский долг».

Достоверной выглядела и остальная информация. Николас Эйхман переписывается с девушкой, за которой ухаживает, и даёт ей адрес общей знакомой. Если девушка удивится, он скажет, что дома у него слишком любопытны, а он уже вышел из возраста, когда его письма читают папа с мамой. Интерес госпожи Герман к Николасу тоже был понятен. Любая мать хочет знать, что за семья у парня, который ухаживает за её дочерью. Ответ же Николаса, считавшего, что он имеет дело с немцами, тоже вполне естествен: отец служил в разных землях Германии, и это никак не должно вызывать подозрения. Разве были у Германов, живущих в Аргентине уже больше десяти лет, основания осуждать или ненавидеть офицера, «исполнившего свой долг перед Германией»? И разве мало было немецких офицеров, которые во время войны кочевали с места на место, по землям, оккупированным Германией?

Весьма возможно, говорил я себе, что господин Герман, как утверждает Гофштетер, человек легкомысленный и самоуверенный, но он проявил умение сопоставлять факты и делать выводы, и если он не ошибается в принципе, то поможет в опознании Эйхмана. А если его версия — фантазия, то чем это может повредить? Я решил одобрить рекомендации Гофштетера. Талми послали телеграмму с разрешением перевести деньги Герману и с адресом арендованного нами почтового ящика.

Гофштетер больше делом Эйхмана не занимался и вернулся к своим обычным обязанностям. Первое письмо от Германа по новому адресу датировано 19 мая 1958 года. Он подтверждал, что получил письмо от Хуперта и деньги, и докладывал о своих действиях в Буэнос-Айресе: 9 и 10 мая он проверил записи о купле-продаже земельных участков округа Ла-Плата и нашёл, что 14 августа 1947 года некий Франсиско Шмидт, гражданин Австрии, купил у местного жителя участок по улице Чакобуко, №4261, в районе Оливос. Купчая была официально утверждена, и вскоре Шмидт приступил к строительству дома. Дом состоял из двух изолированных квартир, одна из которых выходила на улицу, а вторая — во двор.

В электрической компании Герман узнал, что в том доме установлены два счётчика: один на имя Дагуто, а второй на имя не то Клемента, не то Клементиса, причём, этот Клементис занимал квартиру, обращённую во двор. Имена жильцов в компании не знали.

В 1955 году Франсиско Шмидт продал незастроенную часть двора, а дом по сей день числится за ним.

Обдумав полученные сведения, Герман сделал вывод: этот Франсиско Шмидт и есть Адольф Эйхман, а счётчики в доме записаны на подставных лиц.

Герман писал:

После столь ясного и конкретного изложения в первой части отчёта, вторая часть была для меня неприятным сюрпризом. Написанная туманно и путанно, она ставила под сомнение достоверность первой половины.

Герман писал:

Заканчивалось письмо так:

Я был озадачен. Если Герман уверен, что его дочь говорит правду, и если он утверждает, что Франсиско Шмидт — это Адольф Эйхман, зачем надо искать место, где поселился преступник в 1954 году, когда прибыл в Аргентину? Получается, как с тем охотником, который напал на свежий след зверя, но не идёт по нему, а возвращается назад, чтобы найти, откуда зверь пришёл. Если уж удалось установить, кто купил и кто построил домишко на улице Чакобуко, и найти людей, описавших этого человека, то зачем искать чего-то в «бескрайних просторах»? Почему не раздобыть ещё несколько фактов, чтобы решить наконец, Эйхман или не Эйхман живёт в Оливосе? И зачем Герману забирать «все нити» в руки?

Напрашивались два объяснения: либо Герман сочинил все от начала до конца с неизвестной нам целью, либо, начав с разумных действий, дальше запутался и сбился с пути.

Я дал указание написать ему, попросить объяснить противоречивую информацию и перевести ему все те деньги, о которых была договорённость. Одновременно Менаше Талми должен своими путями попытаться выяснить, есть ли основания считать Франсиско Шмидта Адольфом Эйхманом.

Вероятно, это стоило Талми немалых усилий, но наконец он ответил, что Шмидт не похож на Эйхмана, данные о семье Шмидта тоже не совпадают с данными о семье Эйхмана. Верно, дом на улице Чакобуко, №4261 принадлежит Шмидту, но он там не живёт.

Сообщение Талми окончательно подорвало наше доверие к Герману. А он продолжал упорно стоять на своём: Шмидт — это Эйхман. В августе 1958 года я приказал постепенно прекратить связь с Германом.

Но Лотар Герман не хотел расставаться с нами. В конце 1958 года он передал «Хуперту» новые сведения о своих попытках найти Франсиско Шмидта или человека, который живёт в Аргентине и прикрывается именем Эйхмана. Герман пытался выяснить у иммиграционных властей Аргентины, живёт ли в стране некий Адольф Эйхман или Адольфо Эйхман и нет ли среди иммигрантов-немцев некоего Франсиско Шмидта. Свою заинтересованность им объяснял тем, что якобы получил из Германии полномочия в отношении спорного наследства, к которому Эйхман и Шмидт имели отношение.

В начале 1959 года Герману отправили ещё один денежный перевод, а потом связь с ним пошла на убыль. От тех больших надежд, что мы возлагали на него, ничего не осталось.

И всё же я не мог поверить, что информация, переданная Германом, несостоятельна. Время от времени я листал дело Эйхмана, и снова сердце подсказывало, что в словах Германа есть крупица правды. Рассказ его дочери звучал очень убедительно. И потом все Германы твердили одно и то же: девушка познакомилась с молодым человеком, который называл себя Ник Эйхман. Его внешний вид и возраст совпадали с описанием и возрастом старшего сына Эйхманов — Клауса. Клаус и Ник — сокращённые имена Николаус или Николас. А то, что Ник не был готов привести девушку к своим родителям, наводило на мысль о какой-то семейной тайне.

Помимо информации Германа мы располагали сведениями, хотя и не проверенными, что Эйхман скрывается в Южной Америке. В нескольких сообщениях 1956 года упоминалась Аргентина. Бауэр, тоже разочарованный Германом, продолжал верить этой версии.

Имело значение и таинственное исчезновение жены и детей Эйхмана из Германии и Австрии. Пусть даже Вера вышла замуж второй раз, хоть за американца, хоть за гражданина другой страны, но зачем ей исчезать из Германии бесследно? Могла бы приезжать. Но родственники фрау Эйхман и родственники самого Адольфа остерегались говорить о них что-либо.

Всё же стоило попытаться раздобыть информацию у родственников. Наверняка существует какая-либо переписка между Верой Эйхман и её матерью, братьями и сёстрами. Может быть, и Адольф как-то извещает о своих делах отца в Линце или братьев, а их много в Германии и Австрии. Если это так, то можно найти и беглеца.

Я дал указание расспросить немцев, которые вернулись на родину из Южной Америки в последнее время. Среди них были, конечно, военные преступники, но не такого ранга, как Эйхман или Менгеле — врач концлагеря в Освенциме. Вероятно, что среди этих людей кто-нибудь да знает, где находится Эйхман, и будет готов продать нам информацию.

Чтобы ускорить дело, я решил создать особую группу, которая займётся исключительно главными военными преступниками, прежде всего Эйхманом. Во главе группы поставили Гилеля Анкора, ветерана разведки. Весь материал о военных преступниках из различных инстанций передали этой группе, она же поручила нашим людям в Израиле и за рубежом собирать сведения об Эйхмане, разыскивать людей, которые смогли бы опознать его. Но результатов не было никаких.

Правда, в сентябре 1959 года мы получили информацию о том, что Эйхмана видели в Аузасе или в Альт-Аузасе в 1955, 1956 и 1959 годах. Проверка показала, что это вымысел.

Я снова затеял переписку с доктором Бауэром и просил его не пренебрегать никакой информацией, которая могла бы привести нас к цели. Это было правильное решение. В середине 1959 года доктор Бауэр сообщил, что у него в руках новая нить, ведущая в Аргентину. Сведения и их источник выглядят очень серьёзными, но он хочет убедиться в их достоверности ещё раз, прежде чем передать нам. Доктор Бауэр считал, что к декабрю 1959 года, когда он намерен посетить Израиль, он сможет снабдить нас новым материалом.

5. «Эйхман в Кувейте!»

До тех пор мы сохраняли тайну и не сделали ничего, что могло бы насторожить Эйхмана. Но вдруг, 11 октября 1959 года, израильская пресса громогласно объявила: «Эйхман скрывается в Кувейте!» Сенсационная статья сообщила, что генерал СС ныне работает в какой-то нефтяной компании. Информацию приписывали доктору Эрвину Шило, одному из руководителей Центра по расследованию преступлений нацизма в Людвигсбурге в ФРГ.

Газеты не прекращали муссировать эту тему в течение нескольких недель. 13 октября они известили читателей, что интерес публики к поискам заместителя Гиммлера велик и что Интерпол занялся делом Эйхмана. В другой раз промелькнуло сообщение, будто министерство иностранных дел Великобритании обратилось к властям Кувейта с запросом и что «большие группы следователей» ищут Эйхмана в различных странах. «Юридические инстанции делают попытки убедить правительство Германии назначить приз за поимку Эйхмана», — утверждала одна из газет.

Конечно, такие публикации усложняли нашу работу. Под давлением общественного мнения генеральный инспектор израильской полиции был вынужден заявить, что «в рамках её полномочий полиция постоянно прилагает усилия, чтобы обнаружить Эйхмана и поймать его», однако полномочия полиции ограничены. «В стране есть другие органы с более широкими возможностями, и они действуют в названном направлении». Генеральный инспектор господин Нахмиас предупредил при этом журналистов, что «широкая гласность, приданная делу, может серьёзно осложнить розыски Эйхмана в Кувейте».

14 октября газеты поместили заявление представителя полиции, что сведения об Эйхмане — не более чем слухи, но предположительно он всё же находится на Ближнем Востоке.

Тут уж за дело взялись авторы передовиц. Одна из них утверждала, что поиски военных преступников ведутся халатно. В другой газете писали: «Сейчас, когда, обнаружены следы Эйхмана, правительство Израиля обязано не прекращать усилия, опираясь на Интерпол или используя международную политическую активность, дабы не упустить следы и выяснить, где же скрывается преступник».

Одна из статей промывала косточки полиции, поскольку генеральный инспектор осмелился якобы «снять с полиции всякую ответственность за розыски Эйхмана» и передал это дело «неким мифическим организациям». Автор статьи выговаривал правительству за бездействие, а Интерполу — за полное равнодушие.

Тем временем доктор Эрвин Шило отверг приписываемую ему информацию: он передал компетентным органам, а не для широкой публики непроверенную весть, будто Эйхмана несколько лет назад видели в Кувейте. Но Шило вовсе не утверждает, что сейчас Эйхман находится именно там.

Однако поток публикаций на этом не иссяк.

19 октября пресса обнародовала мнение о необходимости собрать финансовую комиссию кнессета, чтобы назначить приз — 50 000 долларов за голову Эйхмана. Такое же публичное обращение было направлено главе правительства, а 20 октября в печати появилась резкая статья против правительства. «Поимка Эйхмана, — говорилось в ней, — совсем не лёгкое дело. Частному лицу или частной организации оно не по силам. Тайная израильская служба не раз доказывала свою компетентность и опытность, было бы только серьёзное желание найти и поймать преступника. Но такого желания, видимо, нет».

Шумиха набирала обороты. Корреспондент одной из наших газет отправился в Линц брать интервью у кого-нибудь из членов семьи Эйхмана. В его корреспонденции из Германии сообщалось, что Эйхман работает посредником между немецкими фирмами и шейхом Кувейта. Другая газета вернулась к стародавней версии о несметных капиталах, которыми располагает Эйхман.

В довершение ко всему финансовая комиссия кнессета известила министра финансов, что, по её мнению, предложение установить премию за голову Эйхмана разумно, и если правительство согласится, то комиссия готова выделить 50 000 долларов.

Я был бессилен остановить волну сенсационных сообщений, передовых статей, критики правительства и органов безопасности. Пресса причиняла нам страшный вред, хотя Эйхмана и не было в Кувейте. Но публикации могли насторожить его и даже вынудить перебраться в другую страну. Я очень опасался, как бы кто-нибудь, более или менее осведомлённый, не счёл нужным опровергнуть газеты, — мол они грубо ошибаются. Эйхман скрывается вовсе не в Кувейте, а в Аргентине…

В сложившихся обстоятельствах я счёл возможным сделать только одно: добавить от себя подробности о пребывании Эйхмана… в Кувейте. Если он или его близкие следят за нашей прессой, то поймут, что Эйхман — объект не серьёзного поиска, а всего лишь шумихи, полезной для повышения тиражей газет.

Меня поддержал доктор Бауэр. Он тоже считал, что на волне сообщений об Эйхмане, захлестнувшей уже и Европу, для нас нет ничего лучшего, чем муссировать самые абсурдные слухи о жизни нациста в Кувейте. 24 октября в одной израильской газете появилось заявление генерального прокурора земли Гессен доктора Бауэра, которое он передал журналистам. Суть его сводилась к тому, что франкфуртская прокуратура вновь открыла дело Эйхмана. «Достоверно доказано, что Эйхман находится в Кувейте и служит в канцелярии шейха, выступая посредником между шейхом и известными немецкими фирмами», — сказал доктор Бауэр.

Мы ничем не могли ответить на резкую критику правительства. Если бы оно выступило с опровержением и заявило, что разыскивает Эйхмана, то на этом деле можно было бы поставить крест. Если бы правительство подтвердило, что действительно не предпринимает ничего, поднялась бы буря общественного негодования. Так что лучшей тактикой было молчание.

Но и молчать не всегда возможно. 25 декабря 1951 года член кнессета Перец Беренштейн сделал запрос в правительство: «Поскольку след военного нацистской преступника Адольфа Эйхмана обнаружен, я прошу главу правительства ответить с трибуны кнессета, готов ли он принять необходимые меры, чтобы помочь в поимке убийцы и предании его суду?»

Когда меня спросили, как лучше поступить, я ответил, что Перец Беренштейн несомненно откажется от ответа на запрос, если ему станет ясно, что это повредит розыскам нациста, и я готов лично объяснить все депутату.

Тогда политический секретарь главы правительства послал Перецу Беренштейну следующее письмо:

Беренштейн понял, в чём дело, и запрос снял.

6. Рикардо Клемент

Информация, которую привёз нам доктор Бауэр в декабре 1959 года, снова подавала надежду. Новый информатор утверждал, что после войны Эйхман прятался в Германии, в монастыре у католических монахов, выходцев из Хорватии. Он взял себе новое имя — Рикардо Клемент. В 1959 году Эйхман навестил жену в Австрии, по-видимому, уже как Клемент, и спустя некоторое время отплыл на пароходе в Аргентину с паспортом международного Красного креста, где он значился Рикардо Клементом. В Буэнос-Айресе ему выдали удостоверение, и в 1952 году имя Рикардо Клемента появилось в телефонной книге аргентинской столицы. Какое-то время Эйхман-Клемент держал прачечную в Оливосе, но обанкротился.

В 1952 или, может быть, в 1953 году Эйхман установил коммерческие связи с банковской компанией «Фулднер и Ко». Её возглавлял эмигрант-немец, поселившийся в Аргентине ещё в 1930 году. Компания интересовалась эксплуатацией водных ресурсов для производства электроэнергии и создала филиал под кодовым названием «Капри». Эйхман — Рикардо Клемент входил в компанию «Капри». В начале 1952 года он выполнял поручения своих хозяев в окрестностях города Тукуман. В 1958 году кто-то поинтересовался у компании, работает ли ещё господин Клемент, и, как утверждал новый информатор Бауэра, компания ответила: «Да, он работает у нас».

Когда в Боливии была предпринята попытка государственного переворота, друзья, знавшие прошлое Клемента, предложили ему возглавить департамент государственной безопасности в Боливии. На что он ответил: «Когда я слышу слова „Государственная служба безопасности“, во мне с новой силой пробуждается аппетит к убийству».

Нам не удалось убедить Бауэра назвать новый источник информации. Видимо, у него были веские причины охранять его тайну.

Крутой вираж в розысках, кажется, выводил нас на прямую дорогу. Но, может быть, есть какая-то связь между новым источником информации и нашим приятелем Германом? Ответ Бауэра был короток: «Нет». Бауэр утверждал, что Герман и новый информатор не могли пользоваться общим источником сведений. Я вздохнул с облегчением. Загадка, заданная Германом, уже не казалась столь обескураживающей. Эйхман всё же находился в Аргентине! Одна деталь — имя Рикардо Клемент — проливала свет на многое.

Герман ведь тоже упоминал какого-то Клемента (или Клементиса), но он счёл этого человека подставным лицом, на имя которого записан один из счётчиков электричества в доме Франсиско Шмидта. Герман не допускал, что фамилия обоих квартиросъёмщиков — Клемент и Дагуто — принадлежат реальным жильцам. И тут я понял, что случилось с Германом. Повесть Ника Эйхмана была правдивой, логичной и не вызывала сомнений. Её поддерживали показания дочери и жены Германа. Обе с первого взгляда произвели на Гофштетера хорошее впечатление. Утверждение Германа, что он обратил внимание на возможную связь Ника и военного преступника Эйхмана, когда прочёл в газете о процессе в Германии, тоже не вызывало сомнений. Если бы Герман этим и ограничился, мы, возможно, напали бы на след гораздо раньше. Но по причинам, известным только ему, Герман решил вести расследование в одиночку, причём хотел держать все нити в своих руках. Возможно, он полагал, что если его снабдят деньгами, то он сумеет быстро выяснить все о семье Ника Эйхмана, а главное — псевдоним беглого преступника и его адрес. Не исключено, что Герман рассуждал так: если Ник пользуется фамилией Эйхман, то и отец её не скрывает. Значит, пользуясь связями в Оливосе, можно легко установить, где живёт Эйхман.

Надежды не оправдались. В доме №4261 по улице Чакобуко не было жильцов с фамилией Эйхман. Герману сказали, что там живёт какой-то «австрияк». А так как наш приятель Лотар был человеком поспешных суждений и увлёкся миссией следователя, то он решил, что австриец и есть Эйхман.

В конце концов, Герман был слепой, он не мог составлять мнение о людях на основании личных наблюдений. Если бы он сообщил нам, что Шмидт и есть Эйхман, то мы проверили бы эту версию, и, установив, что Франсиско не живёт в доме на улице Чакобуко и не может быть Эйхманом, занялись бы жильцами. Но Герман выдавал свою версию за факт, подкрепляя её теми соображениями, что Шмидт прибыл в Аргентину на подлодке после окончания войны и что у Эйхмана благодаря пластической операции теперь иная внешность.

Не исключаю, что он верил в свои домыслы. Но когда Герману стало ясно, что он запутался, ему не хватило мужества признаться в этом, и он попросил дать ему возможность проследить за Эйхманом с того дня, как тот ступил на аргентинскую землю.

Легкомыслие Германа подорвало доверие к фактам, которые он же и сообщил, и теперь мы вернулись к исходной точке поиска.

Имя Клемент фигурировало в обеих версиях — старой и новой. Сопоставив сообщения, я был склонен верить, что Эйхман живёт в доме на улице Чакобуко под именем Клемента. И чем больше я вчитывался в отчёты о биографии этого человека, тем больше убеждался, что он и есть Эйхман. Мне казалось маловероятным, что Вера Эйхман вышла замуж за другого немца, который тоже был вынужден скрывать своё прошлое и поэтому взял имя Клемента.

Но теперь больше волновало другое: живут ли ещё Клементы на улице Чакобуко? Ведь с того дня, когда дочь Германа познакомилась с Ником Эйхманом, прошло уже два года!

Предстояло найти в Аргентине семью Клемент и убедиться, что Рикардо — это Эйхман. А так как есть небольшая вероятность, что Вера Либель-Эйхман вышла замуж за другого военного преступника, то мы должны ещё раз проверить, насколько чувствительны семьи Эйхман и Либель к тайне пребывания этой дамы и её детей. Если Вера вышла замуж за кого-то, кто носит фамилию Клемент, то у её родственников нет причин скрывать, где она живёт. Если же Клемент — это Эйхман, оба семейства будут остерегаться говорить, где Вера.

Я начал прикидывать, кого направить для проверки. Нужен был хладнокровный и основательный работник с высоким положением, самостоятельный в своих действиях. Я остановил выбор на следователе Иосефе Кенете, уроженце Германии, кибуцнике в прошлом. Он получил опыт ведения допросов пленных немцев, когда служил в британской армии во время войны. Не было сомнений, что Кенет добудет исчерпывающую информацию.

Я обратился к начальнику Кенета — Хаги — с просьбой помочь мне. Ещё задолго до того, как я получил первую информацию об Эйхмане, Хаги был убеждён, что мы должны выследить и поймать двух военных преступников, повинных в гибели миллионов евреев: доктора Иозефа Менгеле, главного врача концлагеря Освенцим, и Адольфа Эйхмана.

Хаги сидел в Освенциме, чудом выжил, он знал обо всём, что касалось деятельности Эйхмана в Венгрии, откуда сам был родом.

Хаги рассказал мне в подробностях, что такое Освенцим. Ему был двадцать один год, когда началась вторая мировая война. В то время он учился в Париже, собираясь стать техником по машинам, но на летние каникулы вернулся домой в Сегед, в Трансильванию. Область, где жил Хаги, до войны входила в состав Румынии, но летом 1940 года была передана Венгрии. С того времени семью Хаги преследовали и притесняли, как и всех других евреев этой страны. Отец Хаги был промышленником и коммерсантом с солидным положением, истинным сионистом. Видимо, состояние семьи вызывало зависть новых правителей. Сначала они призвали в еврейские рабочие полки старшего, а затем и младшего сына старого Хаги. Призвали и бывшего парижанина, но он сумел открутиться от принудительного труда и, не решаясь жить в отцовском доме, перебрался в Будапешт, куда перетащил и младшего брата.

Хаги навестил родителей, чтобы присутствовать на церемонии обрезания племянника. 19 марта 1944 года он вернулся уже в фашистский Будапешт: накануне Германия оккупировала Венгрию.

Пришлось бежать из города — на этот раз с поддельными документами, но вскоре Хаги арестовали и погнали на рытьё противотанковых рвов. Когда он вернулся в Сегед, то узнал, что все евреи в гетто, кроме небольшой группы, в том числе его отца и обеих сестёр. Этих людей немцы держали под арестом в синагоге. В гетто Хаги нашёл свою невестку, жену старшего брата, с младенцем и младшего брата — Шимона.

Ранним утром 15 мая венгры-полицейские разбудили узников гетто и приказали собраться в дорогу: приближается Красная Армия, и всех эвакуируют в глубь страны.

Евреи Сегеда были наивны. Они не знали, что уже несколько лет подряд немцы уничтожают евреев Европы. Они ничего не слышали об Освенциме, им никто не говорил, что евреев свозят со всех концов Европы в этот лагерь и отправляют в газовые камеры.

«Эвакуация» длилась три дня и три ночи. Везли людей в вагонах для скота по восемьдесят человек в каждом. Когда эшелон наконец остановился, пассажиры увидели гигантский концлагерь. Им приказали сойти на перрон без всякого багажа, построили в колонны. Хаги и его брат шли рядом с невесткой, нёсшей младенца на руках. Была ночь, прожекторы высвечивали жуткую картину. Наконец подошли к платформе, на которой за столом восседал офицер СС и тростью указывал, кому из привезённых куда: одним — направо, другим — налево. Рядом с офицером стояли унтера и солдаты с собаками. Недалеко от платформы странные люди в полосатой одежде перенимали колонны, направляя их к воротам забора из колючей проволоки. Не успев ещё понять, что значит эта процедура, Хаги и его брат были отделены от невестки: её и младенца направили влево, а их — вправо.

Мужчины прошли ещё около двухсот шагов и попали в здание. Им приказали раздеться и пройти через душевую. После мытья холодной водой они прошли в какой-то коридор, где на полу высилась гора полосатых брюк и курток. Потом парикмахеры выстригли у них полосу от лба до затылка, пройдясь по середине головы машинкой. Из душевой их вывели на площадь, где заставили простоять на ветру несколько часов. Когда рассвело, они увидели, что вся окрестность, насколько охватывает глаз, застроена бараками. С крыши одного из бараков спрыгнул парень и сказал что-то на польском языке. Видя, что они не понимают, перешёл на идиш:

— Откуда вы?

— Из Венгрии.

— Выходит, настал и ваш черёд.

— А где мы?

— В Освенциме. В самом большом лагере уничтожения.

— Что значит в лагере уничтожения?

— Эх, вы! Тут убивают стариков и детей сразу, что называется, с вагонов. А вы сперва поработаете, а потом и вас отправят на тот свет.

— Убивают? Где убивают?!

— А вот там.

Парень показал рукой на трубы, из которых как бы нехотя вытекал жирный дым.

— Убивают газами, а потом сжигают.

Венгры не верили.

— Поживёте пару дней, узнаете ещё больше!

Парень отошёл от колонны и вернулся чинить крышу.

Спустя полчаса явился некто в полосатом и сказал, что он говорит по-венгерски и будет их капо. Он подтвердил слова того парня и добавил:

— Вас привезли, чтобы уничтожить. Но проклятым немцам ещё нужны рабочие руки. Потому и дали вам отсрочку. Пока что они «газуют» ваших братьев и родителей, да малых детей. Знайте, все правила человеческого поведения здесь не стоят ни гроша. И прямо объяснил: «Я стал капо затем, чтобы продлить себе жизнь».

Но ему не верили. Ещё капо сказал, что тот офицер СС, который распоряжался на перроне, — это Менгеле, врач, который решает, кого убивать сразу, а кого — потом.

Хаги пробыл в Освенциме с неделю и убедился, что капо говорил правду. Из Освенцима его отправили в рабочий концлагерь в Силезии. Там он пробыл до 17 января, когда русские подошли близко, и лагерь в пешем строю повели в тыл. Они шли двадцать дней по горам Карпат и Судет, а затем их погрузили в вагоны и отвезли в концлагерь Маутхаузен в Австрии. Оттуда Хаги попал в лагерь в Бадензее. За четыре месяца он потерял в весе сорок килограммов из прежних восьмидесяти. Каждый день в лагере умирали сотни заключённых, замученных трудом и голодом.

27 апреля, за десять дней до освобождения, умер младший брат Хаги. Сам он продержался до прихода американцев, но в тот день потерял сознание. В себя пришёл в полевом госпитале. Три недели врачи поддерживали в нём жизнь, вливая физраствор в вены, а затем ещё три недели кормили только жидкой кашицей.

1 августа Хаги выписали из госпиталя, и через Вену и Будапешт он отправился в Сегед — искать своих. Старший брат и одна из сестёр выжили. А родителей доктор Менгеле направил в газовую камеру. Невеста Хаги, Ципора, тоже попала в Освенцим вместе с родителями и сестрой и чудом осталась жива, одна из всей семьи. В октябре 1945 года Ципора вернулась в Сегед, в декабре они поженились.

Я очень рассчитывал на помощь Хаги, но ему только с большим трудом удалось добиться, чтобы Кенет взялся выполнить моё поручение. В то время следователь занимался несколькими важными делами, касавшимися безопасности страны, и заменить его было некем. Так что до конца февраля 1960 года Кенет не мог приступить к делу Эйхмана.

Я сгорал от нетерпения. Когда располагаешь достоверной информацией, тяжело выжидать, ничего не предпринимая.

Но выхода не было. Тем временем Кенет в свободные часы детально изучал досье Эйхмана. Он был очень горд, что выбор пал на него. Я изложил Кенету свою точку зрения, сказав, что есть все основания считать, что Рикардо Клемент — это Адольф Эйхман.

Мне удалось устроить встречу Кенета с доктором Бауэром, прежде чем тот вернулся в Германию.

На эту встречу пришли также Анкор и Менаше Талми, проводившие исследования в Южной Америке. Участие Талми диктовали интересы дела: он знал положение в Аргентине, приобрёл опыт, помогая сперва Горену и Гофштетеру, а затем занимаясь поисками в одиночку.

Беседа с Бауэром несколько разочаровала Кенета: прокурор так и не признался, кто снабдил его новой информацией об Эйхмане, хотя встреча с тем человеком могла бы значительно облегчить работу. И тем не менее Кенет проникся полным доверием к Бауэру, его уверенностью, что Клемент — это Эйхман.

Теперь я уже начал всерьёз интересоваться правовым обеспечением нашей акции: возможно ли, с точки зрения международного права, предать Эйхмана суду в Израиле, если удастся доставить палача в нашу страну? Несомненно, суд над Эйхманом должен завершить всю операцию. Но суд должен быть именно в Израиле. Тогда это будет действительно важным событием, с точки зрения как истории, так и морали.

Чтобы выяснить все правовые тонкости, я обратился к моему другу — одному из наших выдающихся юристов. Мы встретились у него дома, а не в бюро, чтобы никто посторонний нас заведомо не услышал.

Когда мы уединились в кабинете, заставленном книгами, я рассказал хозяину о шансах поймать Эйхмана и о нашем намерении предать его суду в Израиле.

— Можно ли судить того, кто будет доставлен в страну необычным путём? — спросил я у него.

Юрист разволновался: сообщение его ошарашило. Он молчал несколько минут, морща лоб, потом снял с полки несколько увесистых книг, долго их листал и, наконец, сказал:

— Дело возможное.

Он нашёл прецедент, но просил дать ему время посовещаться с другим юристом, прежде чем высказать окончательное суждение.

Через несколько дней он подтвердил свой положительный ответ.

В конце 1959 года я сформировал особую оперативную группу, которая должна была наблюдать за семьёй Эйхмана и семьёй его жены. Возглавлял группу Эзра Эшет, который в то время находился в командировке в Европе. Эзра бежал в Израиль в 1949 году после того, как столкнулся с фашистским режимом Румынии.

Группе Эзры надлежало выяснить, как, когда и куда исчезла Вера Эйхман-Либель и её дети после войны. Для этого и требовалось наблюдение за семьёй Веры, которая могла получать письма от дочери. Подобное же задание поручили Эшету, только объектом его внимания был старик Эйхман, который, несмотря на свои восемьдесят два года, продолжал управлять фирмой по продаже электропринадлежностей в Линце. Необходимо было следить и за перепиской четырёх братьев Эйхмана.

Эта работа была не из лёгких: помимо многих технических сложностей требовалась предельная осторожность. Если семья почувствует опасность, угрожающую Адольфу, она немедленно известит его.

Но в успехе я не сомневался, поэтому начал разрабатывать детальный план всей операции.

Аргентину, далёкую и незнакомую, отделяли от Израиля 15 000 километров. Они-то и осложняли задачу. Ясно, что придётся снарядить оперативную группу, но управлять ею на таком расстоянии — дело сложное. Самая же трудная часть операции — переправить Эйхмана из Аргентины в Израиль через многие промежуточные пункты, да ещё в условиях секретности.

Израильские самолёты не летали в ту часть света. Одно время намеревались открыть воздушную линию в Южную Америку, но эту мысль пришлось оставить по техническим и экономическим причинам. Нам же требовался большой пассажирский самолёт. Но как его арендовать, не привлекая всеобщего внимания?

Я решил посоветоваться с Ашером Кедемом, возглавлявшим в ту пору отдел в одной из авиакомпаний. Мы были знакомы много лет, и мне не пришлось тратить время на долгие годы объяснения.

— Можно ли, в принципе, послать самолёт в Буэнос-Айрес? — спросил я.

Мой собеседник сразу смекнул, что я вовсе не руководствуюсь намерением открыть новую линию для его компании, и не стал задавать вопросы.

— Полагаю, можно организовать полет, — сказал он. — Точно смогу ответить только после переговоров с одним из директоров, например с Тадмором.

Мы условились, что мой друг побеседует пока только с Тадмором и больше ни с кем в авиакомпании. Неделю спустя я узнал результаты переговоров.

— Тадмор сказал, что если просишь ты, то надо начинать готовить полет уже сейчас. С точки зрения технической уже говорю уверенно: препятствий нет. Самолёт типа «Британия» с двумя экипажами может отправиться в Буэнос-Айрес и вернуться, сделав две промежуточные посадки в Дакаре и Ресифе.

— А как, по мнению Тадмора, лучше объяснить столь неожиданный полет?

— Наша компания уже интересовалась возможностью открыть линию в Южную Америку. Можно рассматривать полет как пробный рейс.

— С меня пока достаточно. Наверно, излишне говорить, что мой интерес — тайна?

— Само собой. Но всё же примерную дату ты назовёшь?

— Пока нет. Когда наступит время, приду к тебе. Был декабрь 1959 года.

7. Эпидемия свастик

Не успели стихнуть последние слухи об Эйхмане в Кувейте, как в Западной Германии вспыхнула и перекинулась во многие страны мира эпидемия антисемитизма. Внезапно в разных частях света вылезли страшилища ненависти, как будто только и ждали сигнала. Ничего подобного не было с окончания второй мировой войны, когда остановились фабрики смерти в Освенциме и других лагерях.

На рассвете 26 декабря 1959 года неизвестные намалевали свастику и антисемитские лозунги на стенах новой синагоги в Кёльне. Полиции удалось задержать двух молодых людей, членов «Германской имперской партии» — неофашистской организации в ФРГ. На квартире одного из арестованных нашли нацистские книги и флаги.

Муниципалитет Кёльна послал рабочих, которые стёрли свастику со стен синагоги, а городские власти и правительство в Бонне резко осудили антисемитскую вылазку. Но этим грязное дело не ограничилось. В десяти немецких городах были опоганены еврейские кладбища и синагоги, на многих жилых домах намалёваны свастики и антисемитские лозунги. Вскоре волна достигла Англии: на витринах еврейских магазинов в Манчестере и на фасаде синагоги в Кенсингтоне появились свастики и надписи по-немецки: «Жиды — вон!» Следующими объектами надругательств стали англиканская церковь вблизи Лондона, здание редакции одной из газет и клуб консерваторов в Болтоне (северо-запад Англии). Спустя несколько дней свастиками осквернили стены синагог в Антверпене и Вене.

В Нью-Йорке свастики появились на витрине еврейского мясного магазина вместе со словами «вонючие евреи!».

В Германии город за городом становились местом разгула хулиганов, учинивших даже несколько демонстраций под антисемитскими лозунгами.

В Лондоне испачкали фасады трёх еврейских учреждений, и какой-то аноним от имени «Братинского нацистского комитета» по телефону угрожал расправой одному из руководителей британских еврейских организаций. В Мельбурне на стенах одного дома появилась надпись: «Задушим жидов газом!» На еврейском кладбище в Сантьяго (Чили) кто-то поднял нацистский флаг. В Дурбине и Питермарицбурге, в Южной Африке, неизвестные раздавали прохожим листовки, призывавшие покончить с евреями. В Копенгагене во многих почтовых ящиках находили открытки с похожим требованием. «Гитлер вернётся!» — гласили надписи на стенах Западного Берлина.

Эта ненависть, охватившая так много стран, возмутила израильскую общественность. Правда, правительства стран, поражённых эпидемией, выразили негодование актами вандализма и выставили усиленную охрану у еврейских учреждений, но, казалось, что действуют они вяло и особенно не стремятся пресечь распоясавшееся отребье.

Наша пресса предположила, что существует какой-то международный центр, который направляет и планирует акты антисемитизма. Иностранные газеты считали, что команды попадают не из Германии, а из Каира, где устроился нацист фон Ларе. Он инициирует антисемитскую пропаганду. А некоторые журналисты писали о центре в Мальмё, в Швеции, которым руководит доктор Пер Энгадель, основатель «Европейского социалистского движения».

Тем временем инциденты не прекращались. Каждый день происходили новые антисемитские выходки в Голландии, в Париже и Бордо, в Испании, в Йоханнесбурге, Британской Колумбии, Мексике, Сан-Пауло, Филадельфии, Вашингтоне. Причём акции становились все опаснее. В Поджии (Италия) в зал, где демонстрировался антинацистский фильм, бросили гранаты со слезоточивым газом; в доме израильского почётного консула в Эквадоре обнаружили зажигательную бомбу; письма с угрозами получил доктор Эрвин Шило, глава Центра по расследованию преступлений нацистов в Людвигсбурге; и Нью-Йорке на еврейском кладбище осквернили сто памятников; автомашины, принадлежавшие евреям, были повреждены в Буэнос-Айресе и его пригородах.

В конце концов в этих сообщениях промелькнуло и имя Эйхмана. Одна из газет писала: «Еврейский конгресс убеждён, что беглые нацистские руководители, такие, как Адольф Эйхман, которые переправили за рубежи Германии большие суммы денег, поддерживают постоянную связь с антисемитским центром в Мальмё и финансируют его деятельность».

20 января, выступая в кнессете по поводу волны антисемитизма, глава правительства Израиля сказал: «Мы поручили одной из наших служб, располагающей средствами, выяснить, существует ли международный центр, который организовал эти акции внезапно и разом в двадцати пяти странах на трёх материках. Я не могу обещать заранее, что названной службе удастся вскрыть корень зла, но усилия к этому прилагаются».

Это задание не противоречило нашим усилиям по розыску Эйхмана. Как раз наоборот: новый всплеск нацизма придавал нашей миссии особое значение. Что ж, суд над Эйхманом будет достойным ответом на попытки оживить нацизм.

Наш «муравьиный труд» продолжается. Документ за документом, проверка за проверкой приближали нас к цели.

Гад Армон, заканчивавший службу в Европе, согласился продлить командировку и помочь Эзре Эшету в его расследовании. В течение нескольких недель то в Германии, то в Австрии Армон наблюдал за семьями Эйхманов и Либелей и натолкнулся на несокрушимую стену молчания тех и других, их друзей и соседей.

Все попытки выудить что-то у братьев Эйхмана провалились. К ним подсылали людей с прекрасными «легендами», не вызывающими подозрений. Но всё, что касалось Адольфа Эйхмана, его жены и сыновей, категорически не обсуждалось ни одним из членов семьи Эйхманов и Либелей. Один из людей Эшета, выдавая себя за торгового агента, сумел даже познакомиться с матерью Веры Эйхман. Он провёл в маленькой деревне, где жила старая Либель, десять дней, но стена молчания была непробиваемой. Вывод напрашивался сам собой.

Проверка корреспонденции фрау Либель также дала нулевой результат. Реувен Харпаз, офицер безопасности при нашей миссии по репарациям в Германии, получил в середине января 1960 года задание от Гилеля Анкора связаться с доктором Бауэром во Франкфурте, чтобы сфотографировать для нас несколько документов. Харпаз созвонился с прокурором и получил приглашение приехать в тот же день.

Харпаз взял с собой одного израильского студента, опытного фотографа. Возле здания прокуратуры их встретил шофёр-немец, возивший Бауэра, и провёл гостей в канцелярию. Бауэр заметно волновался. Он достал из сейфа пачку бумаг и оставался в комнате всё время, пока Харпаз и студент фотографировали. Примерно через две недели Харпаз переслал снимки в Тель-Авив и получил от Анкора письмо с просьбой ещё раз побеспокоить доктора Бауэра, чтобы задать ему несколько вопросов об Эйхмане. Встреча и на сей раз состоялась в здании прокуратуры. Когда Харпаз спросил, насколько надёжен второй источник информации генерального прокурора, Бауэр рассердился и сказал, что задавать такие вопросы может только тот, кто ничего не понимает в деле. Он разгорячился и не заметил, как повысил голос.

Харпаз обиделся и сказал, что на него уже достаточно кричали по-немецки в прошлом. Бауэр смутился и попросил пояснить. Тогда Харпаз рассказал ему о своей жизни в Польше во время немецкой оккупации.

Прокурор молча выслушал Харпаза и, видимо, желая сгладить неприятное впечатление от разговора, пригласил его на обед. Во время обеда он поделился с Харпазом своими глубокими впечатлениями о последнем визите в Израиль. Рассказал и о том, что решился поручить слежку за Эйхманом израильским службам, ибо другие провалят дело. Добавил, что документы с делами нацистских преступников, бывало, исчезали из его бюро.

Наше «эйхмановское» досье распухало. Мы включили в него не только документы, полученные от Бауэра, и те, которыми располагали раньше, но и новые, найденные в архивах различных ведомств. Мы тщательно записывали любые сведения, которые помогли бы опознать Эйхмана и членов его семьи. Всю эту работу приходилось делать с величайшей осторожностью, чтобы никто из посторонних не понял интереса государственной службы.

В конце февраля Иосеф Кенет был уже готов ехать в Аргентину. Мы составили для него убедительную «легенду» — для зарубежных стран и для дома: даже его жена и дети не должны были знать, куда и зачем он едет. Дома Иосеф рассказал, что его посылают выяснить, откуда берётся волна антисемитизма, захлёстывающая многие страны, в том числе Южную Америку. Кенет взял с собой рекомендательные письма многих израильтян к их родственникам в Южной Америке, чтобы там сформировать группу доверенных лиц.

Кенету предстояло решить две задачи: найти Рикардо Клемента и установить — он ли Адольф Эйхман. После того, как он выполнит свою часть операции, настанет черёд других: поимка Эйхмана и доставка его в Израиль. Поэтому он должен был соблюдать крайнюю осторожность, чтобы не спугнуть преступника. Мы также решили, что по дороге в Аргентину Кенет побывает у доктора Бауэра и узнает новости по нашему делу.

Тем временем Харпаз докладывал из Германии, что доктор Бауэр начинает проявлять признаки нетерпения: прошли недели с тех пор, как он передал нам секретную информацию, а мы ещё не сообщили о каких-либо конкретных шагах. Поэтому Харпаз обрадовался, что наконец-то сможет сообщить гессенскому прокурору о приезде особого посланца.

В конце февраля 1960 года Кенет направился в Кёльн. Вместе с Харпазом они приехали во Франкфурт, а так как дело было в воскресенье, когда учреждения закрыты, они пошли к Бауэру домой. Прокурор жил в скромной трёхкомнатной квартире. Его кабинет ломился от книг, поэтому хозяину пришлось снять несколько стопок с кресел, чтобы усадить гостей.

Мужчины беседовали три часа, откровенно и дружелюбно. Кенет, согласно инструкции, сказал Бауэру, что едет в Аргентину искать Клемента и пытаться установить его личность. Он просил Бауэра открыть его новый источник информации. Однако прокурор ответил, что это невозможно да и не принесёт пользы: информации вполне достаточно, чтобы начать действовать и добиться результатов.

8. Подарок ко дню рождения

По дороге из Европы в Аргентину Кенет задержался в двух странах Южной Америки, чтобы встретиться с четырьмя добровольцами — местными жителями, вызвавшимися помочь нам. Все четверо свободно владели испанским языком и хорошо знали Аргентину и Буэнос-Айрес, так как частенько наведывались туда по делам.

Среди добровольных помощников Кенета была семейная чета: Давид Корнфельд — молодой преуспевающий архитектор и его жена Эда — психолог и лингвист. Кроме того — адвокат Лобинский, человек средних лет с широкими связями во всей Южной Америке. Четвёртым был студент по имени Примо. Он учился на втором курсе инженерного факультета.

Кенет договорился с ним о встрече в аргентинской столице. По совету Кенета все четверо обзавелись удостоверениями личности с вымышленными именами.

Сам же он прибыл в Буэнос-Айрес вечером 29 февраля 1960 года и направился в гостиницу, где для него уже был забронирован номер. В номере он нашёл телефонную книгу города и окрестностей и тут же стал искать интересующие его имена. Среди абонентов в Буэнос-Айресе он обнаружил Рикардо Клемента и Карлоса-Рикардо Клемента, но в списке абонентов округа, включавшего район Оливос, никакого Клемента не значилось.

Утром Кенет купил карту города и прилегающих населённых пунктов и стал выяснять, можно ли взять напрокат автомобиль. 3 марта он уже ехал в арендованной машине на встречу с Лобинским — в кафе. Лобинский рассказал, что доехал без приключений и расположился в отеле, который наметили заранее. Кенет спросил, можно ли, не вызывая излишнего любопытства, обратиться в частное сыскное бюро, чтобы разузнать подробности о тех или иных лицах. Лобинский ответил, что можно, особенно если он, как адвокат, объяснит, что разыскивает некоторых людей в связи с делом о наследстве. Сыскное бюро сохранит все в абсолютной тайне, если об этом попросить. Он у себя в стране не раз пользовался услугами частных сыщиков и, бывало, поручал доверенным лицам заказывать для него различные сведения в бюро в Буэнос-Айресе. Тогда они с Кенетом договорились, что адвокат свяжется с подходящим бюро и запросит: сведения о Рикардо Клементе и Карлосе-Рикардо Клементе; подробности о жильцах дома №4261 по улице Чакобуко в Оливосе; подтверждение факта, что в 1952 или 1953 году в Аргентину прибыла некая Вера Либель и с ней три сына.

Ещё Лобинскому предстояло раздобыть телефонную книгу Буэнос-Айреса и района Оливос за 1952 год.

Затея удалась. В сыскном бюро заказ Лобинского не вызвал подозрений. Просьбу адвоката вести расследование быстро и тайно встретили с полным пониманием: ведь, согласно заявлению, речь шла о запутанном деле с наследством. А Лобинский ещё дал понять, что его клиент не постоит за ценой, если итоги сыска удовлетворят его.

Тогда Кенет решил направить Лобинского в следующее бюро в другом районе города. Здесь надо было узнать всё возможное о фирме «Фулднер» и компании «Капри», которые, по сообщению Бауэра, держали или держат Эйхмана-Клемента у себя на работе. Адвокату полагалось объяснить в бюро, что его клиент хочет предложить названным фирмам важный заказ, но сомневается в их солидности.

Затем Кенет встретился с Примо. Студента в городе знали многие, поэтому в целях конспирации встречу назначили в ресторанчике, чья кухня нравилась Примо, но не его друзьям.

Наскоро пообедав, Кенет и Примо отправились в Оливос. Они проехали по улице Чакобуко, где Кенет без труда узнал дом №4261, знакомый ему по фотографиям и описаниям. Правда, к его удивлению, дом оказался больше и красивее, чем ему говорили. Они расспросили одного, другого прохожего и узнали, что в Оливосе по-прежнему живёт много немцев. На стенах некоторых домов красовались свастики.

Машину поставили недалеко от нужного им дома. Следователь достал из кармана открытку и попросил Примо написать по-испански: «Привет от Хорхе». Адресована она была мифическому сеньору Педро, который якобы жил в доме №4263 по улице Чакобуко (такого дома на улице не было). Отправителем значился некий Дагусто, что напоминало фамилию Дагуто (помните, на его имя был записан один из электросчётчиков в доме №4261).

Примо с открыткой в руке зашагал по улице, якобы высматривая указанный адрес. Вскоре он вернулся и доложил результаты. Местная девчонка сказала, что никакой Дагуто на их улице не живёт. Примо зашёл во двор дома №4261 и увидел, что одна из квартир пустует, а во второй работают маляры. Жильцы, видимо, сменились. Если Эйхман и жил там, то съехал. А раз так, то можно смело расспрашивать маляров — вероятность наткнуться на кого-то из Эйхманов была исключена.

Расспросы покажутся и вовсе обычными, если изобразить некоторое негодование по поводу исчезновения нужного человека. Кенет вспомнил, что 3 марта — день рождения Николаса Эйхмана, и если в этот день разыскивать племянника, чтобы вручить ему подарок, то это не вызовет подозрений.

Кенет купил зажигалку и отправился на встречу с Корнфельдами. Он попросил Эду красиво упаковать зажигалку и написать на обёртке: «Моему другу Нику в день рождения», «Ник Клемент, улица Чакобуко, 4261, Оливос».

Эда должна была снять на один день номер в какой-нибудь большой гостинице, посмотреть, кто там из посыльных выглядит посмышленее, и поручить ему доставить зажигалку по указанному адресу. Кенет подробно объяснил Эде, что она должна говорить посыльному и как сделать, чтобы он вернулся с нужными сведениями.

Эда отправилась в один из крупных отелей города, сняла номер и спустилась в холл. При виде красивой молодой женщины, никому и в голову не пришло бы, что она участвует в охоте за военным преступником, имя которого облетело весь мир. Эда же разглядывала посыльных, пока не приметила одного, показавшегося ей проворнее и умнее других. Она подозвала его.

— Чем могу служить, сеньора?

— Как тебя зовут?

— Педро, сеньора.

Эда ещё раз оглядела его.

— Ты, видимо, хорошо знаешь город, не так ли?

— О, да!

— Тогда я дам тебе небольшое поручение.

— Я в вашем распоряжении, сеньора!

— Ммм… Дело, видишь ли, деликатное, я бы хотела чтоб ты сохранил его в полной тайне. Наверно, мальчик в твоём возрасте уже знает, что есть деликатные обстоятельства, когда молчание — золото. Надеюсь, ты выполнишь мою просьбу в точности, а потом расскажешь, как всё было, не упустив ни одной подробности. Но помни, все это — личная тайна! Прошу тебя, помни!

— Вы можете полагаться на меня, сеньора!

— Ты можешь отправиться сейчас же?

— Конечно!

— Тогда слушай. Вот пакетик. Его надо передать сеньору, которого зовут Николас Клемент. Имя и адрес написаны на пакете. Это подарок. Ты должен отдать его только в руки сеньору Николасу! Если не найдёшь его — возможно, что его не окажется дома или адрес перепутан, — то постарайся узнать поточнее, куда я могу отправить мой подарок. Но сам не ходи по новому адресу, если Николас действительно переехал. Об этом я позабочусь сама. Но прошу ещё раз: полная тайна! Никто не должен знать, кто тебя послал и откуда. Если спросят, говори, что один из твоих друзей, который работает в другом отеле, передал пакет вчера и попросил доставить, так как он сам не может сегодня отлучиться. Ты меня понял?

— О да, сеньора!

В глазах мальчика зажёгся огонь любопытства. Ещё бы, теперь он причастен к романтической тайне, в которой ему отведена важная роль. Может быть, у него в руках счастье этой красивой сеньоры!

— Полагайтесь на меня, сеньора, — сказал он. — Я уже бегу.

— Возьми же деньги на дорогу.

Деньги ещё больше подогрели энтузиазм мальчика. И он помчался выполнять поручение.

Педро без труда нашёл улицу Чакобуко и дом №4261. Он тщетно искал звонок. Когда же и на крик никто не отозвался, мальчик вошёл во двор, а затем в дом. Двери и окна были отворены, в комнатах работали маляры. Педро прошёл через квартиру внутрь дома и увидел в одной из комнат неприбранную постель, одежду. Справа от этой комнаты была кухня, где тоже на столе лежали остатки еды. Кухня, ванная и комната-спальня смотрели окнами во двор. Педро разглядел ещё одну комнатушку, совсем уже маленькую, и в ней — старика.

Мальчик вышел во двор. В дальнем конце участка стоял второй, неоштукатуренный дом. Мужчина лет тридцати и женщина занимались уборкой. Мальчик подошёл к ним, размахивая пакетом, и спросил:

— Клементы живут тут?

— Клементы? А Клемент… — сказал мужчина, несколько неуверенно.

— Здесь, здесь! — твёрдо сказала женщина.

— Клемент, немец, что ли? — поинтересовался мужчина.

— Не знаю, — ответил Педро.

— У него три больших сына и ещё один маленький?

— Я о нём ничего не знаю, — сказал Педро. — Я должен передать подарок. Где его можно найти?

— Они тут раньше жили. Не знаю точно, когда они уехали: дней пятнадцать-двадцать тому назад.

— А куда они переехали?

— Понятия не имею. Но господин там, в комнатке, знает.

Педро вернулся в дом и прошёл по коридору. В комнатке он увидел старика в одежде, испачканной красками.

— У меня есть пакет для господина, чьё имя написано тут, — сказал мальчик.

— Ему нужен адрес того, кто жил тут раньше! — крикнули со двора.

— А, того немца! — равнодушно сказал старик.

— Ага. Не может ли сеньор сказать мне, куда они переехали, я должен вручить господину Николасу подарок.

— Они перебрались в Сан-Фернандо. Это всё, что я знаю. Боюсь, ты не найдёшь дорогу, да и точный адрес мне неизвестен. Туда едут автобусом №60. Но стой-ка, сын его работает тут, поблизости!

Старик повернулся к молодому человеку, который стоял, слушая разговор:

— Может быть, вы могли бы пойти с ним и показать, где это?

— Хорошо, пойдём, — согласился тот.

Они вышли на улицу, молодой человек проводил Педро до угла и объяснил, как найти мастерскую, где работает сын немца. Мальчик неуверенно переспросил, и мужчина решился пойти с ним. Они перешли одну улицу, другую и повернули в сторону одноэтажного здания. У тротуара стоял мотороллер.

— Видишь эту машину? Она принадлежит молодому немцу. У него очень светлые волосы.

Во дворе мастерской, куда они завернули, работали два молодых человека в комбинезонах. Вокруг было довольно многолюдно. Тут в коридоре показался парень восемнадцати-двадцати лет с типично немецким лицом и светлыми волосами. Провожатый Педро позвал его и подал руку:

— Привет! Вот этот молодой человек хочет поговорить с твоим отцом.

— У меня пакет для сеньора, чьё имя тут написано, — сказал Педро и показал подарок. — Мне сказали, что он больше здесь не живёт. Может, вы мне скажете, как найти его и передать подарок?

— Мы сменили квартиру, — ответил блондин.

— А куда вы переехали?

— Это называется Дон-Торквато.

— Я, наверно, могу передать вам этот пакет, но не знаю, довольна ли будет та сеньора… Мне сказали, чтобы я передал лично в руки.

— А кто тебя послал?

— Я точно не знаю. Моему товарищу дал его человек из отеля, где мой друг работает. Но у него не было времени, и он попросил меня выполнить поручение. Честно говоря, это было ещё вчера, но я не мог прийти.

— Всё же я хочу знать, кто тебя послал! — настаивал блондин.

— Оставь его в покое! — вмешался провожатый. — Ему дали пакет и попросили вручить. Он пришёл на вашу старую квартиру, а я сказал, что вы переехали и что ты работаешь поблизости. Мне кажется, ты можешь взять пакет.

— Так-то оно так, но, кто же его послал?

Педро показал пальцем на пакет:

— Может, там всё написано?

— Может, и так, — согласился блондин.

— А я думаю, что мне надо вручить пакет и письмо только тому, кому велели, — сказал Педро. — Дайте мне адрес.

— Нет. Там, где мы живём, на домах нет номеров. А потом…

— Может быть, вы мне скажете, где вы живёте, чтобы я попал туда?

— Видишь ли, в районе Дон-Торквато улицы не имеют названий, — сказал провожатый.

— Ну, хорошо. Вот вам пакет.

— Если что, ты всегда сможешь найти меня здесь! — уверил блондин.

— Ладно. До свидания.

Когда они вышли из мастерской, Педро заметил номер дома: 2865. Очень грязный мотороллер был марки «Ламбретта-спорт 150».

Педро поблагодарил своего провожатого и поспешил в отель. Он не был уверен, что поступил правильно, вручив пакетик блондину, но соседи же подтвердили, что он — сын Клемента. В общем-то, он отступил от указаний сеньоры, ведь она просила его вручить пакет и письмо лично Николасу, а если его не окажется на месте, то следовало разузнать новый адрес и вернуть подарок вручительнице. Но молодая женщина не рассердилась на Педро. После того, как он рассказал ей о своей поездке к Клементам, она успокоила его: всё сделал правильно. Она внимательно выслушала все подробности и даже записала кое-что. Затем спросила, не запомнил ли Педро, как зовут того блондина. Мальчик задумался и сказал, что слышал, как рабочие в мастерской несколько раз звали его, кажется, Дито или Тито, а может, Титер.

Сеньора хорошо заплатила мальчику за труды. Ha другой день Эда уехала из отеля.

9. Светловолосый юноша

Итак, картина прояснялась. Ещё несколько недель назад в доме №4261 по улице Чакобуко жила семья немцев с тремя сыновьями, скорее всего выдававшая себя за Клементов. Поскольку один из сыновей Эйхмана, Дитер, родился в 1942 году, то по возрасту он вполне может быть тем молодым блондином, которого увидел Педро в мастерской и которого там звали Дито или Тито. Его семья переехала на другую квартиру, не оставив соседям новый адрес. И это укрепляло предположение, что речь идёт об Эйхманах.

Кенета настораживало, что Дитер преднамеренно лгал Педро. Блондин уверял, что они переехали в Дон-Торквато, а маляр говорил о переезде немцев в Сан-Фернандо. По карте же эти районы отделяли друг от друга десять километров.

Теперь предстояло узнать точный адрес семьи. Кенет решил в тот же день проследить за блондином. С Примо и Лобинским они немедленно выехали в Оливос и поставили машину недалеко от перекрёстка, через который, по предположению Кенета, должен был проехать на своём мотороллере Тито.

Они прождали с 15:30 до 18:00, но молодой блондин с типично немецкой внешностью так и не появился.

Тогда Кенет решил ещё раз попытаться узнать новый адрес Клементов у жильцов дома №4261. После шести вечера, когда мастерская уже была закрыта и Дитер никак не мог оказаться поблизости, Кенет послал Лобинского в этот дом под видом страхового агента, которому нужен Рикардо Клемент.

Лобинский нашёл в доме двух маляров. Один из них, говоривший по-испански с немецким акцентом, охотно ответил «страховому агенту»:

— Рикардо Клемент и его семья переехали в новую квартиру три недели назад.

— А вы не знаете его новый адрес?

— Нет. Знаю только, что это в Сан-Фернандо.

— Что, у них прибавилось семейство? Они сняли более вместительный дом?

— Да у них и так четверо детей: трое взрослых и один маленький! Старший женат, другой служит в армии, а третий работает тут неподалёку, в мастерской. Самому младшему — восемь лет.

— Не хотелось бы ездить без толку туда-сюда. Как бы найти адрес…

— Спросите у сына, который работает в мастерской. Но сейчас там уже закрыто.

— Как хоть зовут этого сына?

— Не знаю. Спросите немца, и вам любой покажет. В эту минуту вошли ещё двое, и Лобинский решил, что разговор пора прекратить.

И хотя адрес не удалось раздобыть, одно стало окончательно ясно: немец, который жил в доме на улице Чакобуко, №4261, — Рикардо Клемент. То, что Лобинский узнал о семье Клементов, вполне соответствовало нашим сведениям об Эйхманах, кроме одной детали: Вера приехала к мужу в Аргентину в 1953 году, так что у них не могло быть восьмилетнего сына, ему от силы было лет шесть.

Суббота и воскресенье — выходные дни в Буэнос-Айресе, поэтому встречу с Дито пришлось отложить на понедельник, 7 марта. Кенет использовал паузу, чтобы отдохнуть и послать отчёт в Израиль. Он доложил нам, что Клемент жил-таки в доме №4261 по улице Чакобуко совсем недавно и что группа, судя по всему, нашла третьего сына Эйхмана. Первая весть от Кенета ободрила всех посвящённых. Хотя с самого начала я был уверен в правдивости рассказа Германов о Николасе Эйхмане. Но с того времени, когда дочь Лотара подружилась с Николасом, прошло немало месяцев — срок достаточный, чтобы семье Эйхманов исчезнуть бесследно. Теперь же мы знали, что они все ещё живут в окрестностях Буэнос-Айреса.

Без дальнейших проволочек я стал планировать следующие шаги. И первым делом пригласил к себе Лиору Дотан, специалиста по делам управления, финансирования и кадров. У Лиоры был исключительный талант организатора: понятие «невозможно» для неё не существовало. Она всегда отличалась активностью, отвагой, умением быстро сориентироваться в обстановке и руководить людьми. Я не сказал ей, о чём, собственно, идёт речь, и она не задавала лишних вопросов. Лиора умела по намёкам или косвенным приметам определять, чем мы заняты в данное время. Когда работаешь с одарёнными людьми, обладающими развитым воображением и умением сопоставлять факты, нельзя требовать, чтобы они не строили предположений и не делали выводов.

Я поручил Лиоре кое-что подготовить, на всякий случай. Это «кое-что» могло нам понадобиться в любой момент.

7 марта Кенет и Примо снова ждали на перекрёстке, по которому должен был проехать Дито. Но и на этот раз он не появился.

В тот же вечер поступили новости от сыскных контор. Из сведений, сообщённых аргентинскими следователями, связь между семьёй Эйхмана и Клементами по телефонной книге не прослеживается. Что же касается дома №4261 по улице Чакобуко, то к нему примыкает большой гараж, который вполне может служить складом. В конце этого склада есть небольшая комната с туалетом. Примерно дней за десять до запроса немецкая семья Шнейдер, арендовавшая часть склада, освободила его и переехала в неизвестное место. Сейчас в доме остался единственный жилец, не то поляк, не то венгр, и зовут его Франсиско Шмидт. Он — хозяин всего строения и сейчас ремонтирует его, чтобы продать. Никто не знает, куда он собирается перебираться.

Кенет попросил Лобинского заказать в частных сыскных бюро дополнительные сведения о лицах, упоминавшихся в отчёте (вполне возможно, что Шнейдер или Шмидт и есть тот, кого ищет адвокат), а также выведать, какая фирма занималась перевозкой мебели Шнейдера по новому адресу. Лобинский ещё раз объяснил сыщикам, что расследование надо вести с максимальной осторожностью и в полной тайне, иначе Клемент, обнаружив слежку, исчезнет без следа, и тогда клиентам Лобинского будет нанесён огромный финансовый ущерб.

8 марта после обеда Примо и Кенет опять выехали на тот перекрёсток, по которому должен был проезжать Дитер. В 17:45 со стороны мастерской появился знакомый по описанию мотороллер. Управлял им черноволосый мужчина лет сорока — сорока пяти в очках с тёмной оправой. За его спиной сидел светловолосый парень в костюме механика, похожий по описанию на Дитера. Номер на мотороллере был так заляпан грязью, что разглядеть его не удалось, но сама грязь тоже служила опознавательным знаком, потому что посыльный говорил Эде об очень грязном мотороллере. Мотороллер вскоре свернул в направлении Сан-Фернандо.

Кенет и Примо двинулись за ним, соблюдая достаточную дистанцию. Около пяти километров они проехали по главному шоссе — улице Санта-Фе, пока мотороллер не свернул налево, на улицу Хуана Хусто, неподалёку от железнодорожной станции, и вскоре остановился перед домом на улице Зефиола. Парень зашёл в дом на несколько минут, а водитель остался ждать. Часы показывали 17:25. Блондин быстро вернулся, и мотороллер двинулся дальше, уже без остановок. Он выехал на главное шоссе и продолжал путь по направлению к Сан-Фернандо. На улице Сармианто слежка прервалась: шла похоронная процессия — мотороллер проскочил, а машина Кенета не успела.

Они ещё покрутились в этом районе, но мотороллера больше не увидели. Счастье им изменило: по дороге домой забарахлил мотор, и в Буэнос-Айрес они добрались с большим трудом.

Итак, наблюдение прервалось, что называется, на самом интересном месте. Но за теми ли они вообще наблюдали? Мало ли кто мог с улицы Чакобуко направиться в Сан-Фернандо? Ни Кенет, ни Примо не знали в лицо блондина из мастерской. Где уверенность, что там не работает ещё кто-то со светлыми волосами?

Утром 9 марта шёл дождь. Кенет послал Примо на улицу Мотегудо, чтобы тот поискал мотороллер и всё же разглядел его номер — дождь наверняка смыл с него грязь. Впрочем, не исключено, что Клемент-младший в такую погоду поедет на работу поездом или автобусом. Но Примо вернулся с хорошей новостью: мотороллер — на месте, его номер 84099.

На это раз Кенет организовал три группы наблюдения. Он и Лобинский отправились на уже знакомый перекрёсток. Примо поехал в Сан-Фернандо, на то место, где они вчера потеряли Дитера из виду. Корнфельд и его жена прогуливались неподалёку от мастерской, чтобы последовать за парнем, если он сядет в автобус.

Кенет и Лобинский безуспешно прождали до 18:00 — мотороллер не показался. Они проехали на машине мимо мастерской: на тротуаре возле здания стоял мотороллер с номером 160934, но супругов Корнфельд тут не было. Тогда они поехали в Сан-Фернандо, захватили по дороге Примо и узнали, что и здесь молодой блондин не появлялся.

Кенет встретил Корнфельдов только утром. Они рассказали, что вчера в 17:20 из мастерской вышел молодой блондин, похожий на Дитера. Парень дошёл до остановки на улице Монтегудо и сел в автобус. Они последовали за ним и вышли на остановке у железнодорожной станции Мартинес. Отсюда молодой человек мог ехать и в Сан-Фернандо, и в Дон-Торквато. Но он не пошёл на станцию, а свернул в переулочек. На этом, согласно инструкции, Корнфельды прекратили наблюдение и потому не знают, куда направился Дитер.

В тот же день после обеда Примо вновь отправился в центр района Сан-Фернандо. Кенет ждал в машине на улице Монтегудо, а Корнфельды — на улице Парана, недалеко от улицы Монтегудо. Автомобиль супругов стоял поблизости.

На этот раз Кенет увидел мотороллер, похожий на тот, который им был нужен. Ехали двое: уже знакомый мужчина в очках и молодой блондин. Кенет быстро под хватил Корнфельдов, и они погнались за мотороллером. К счастью, тот не мог развить большую скорость, потому что тащил двухколёсный прицеп, и преследователи их легко настигли. Дорога была знакомой: мотороллер и на сей раз ненадолго остановился возле дома рядом с железнодорожной станцией, а потом оба пассажира продолжили путь в Сан-Фернандо. На центральной площади этого района Кенет подобрал Примо, отдыхавшего на скамейке, и преследование продолжили уже вчетвером.

Мотороллер остановился ненадолго и в Сан-Фернандо. Издали казалось, будто ездоки что-то покупают в киоске, а затем их едва не потеряли из виду. Покружив по переулкам, выехали на шоссе №202 и направились в сторону Дон-Торквато.

Вскоре застроенные участки Сан-Фернандо остались позади. Пришлось увеличить дистанцию, чтобы не привлечь к себе внимание на пустынной дороге. Часы показывали 18:30.

Мотороллер остановился примерно в ста пятидесяти метрах от виадука над шоссе №202 и с полкилометра от железнодорожной станции Банкалери. Наблюдатели свернули в боковую улочку, метрах в пятистах от виадука, и поставили машину за пустующим домом на перекрёстке. Один из преследуемых (трудно было сказать, кто именно) сошёл возле киоска по левую сторону шоссе и быстро исчез из поля зрения, а второй проехал ещё метров пятьдесят и поставил мотороллер у барака, в который и вошёл.

Через полчаса, когда стемнело, Кенет и его помощники выбрались из машины, прошли пешком до киоска, а потом и мимо барака. На скамейке отдыхали несколько человек, по виду — рабочие. Примо спросил, не знают ли они, где тут живёт семья Родригес. Один из рабочих показал рукой вдаль — там, кажется. Когда Примо поинтересовался, кто же обитает в бараке, рабочий ответил, что тут живёт молодой человек с матерью; у него есть мотороллер.

Кенет решил на этом прекратить розыски и продолжить их в следующий раз.

10. Дом в Сан-Фернандо

На следующий день Кенет встретился с Лобинским и узнал, что сыскные бюро не обнаружили записей о прибытии в Аргентину в 1953 году женщины по фамилии Либель с тремя сыновьями, а информацию о фирме «Фулднер» и компании «Капри» ещё не добыли.

После обеда наблюдение за мастерской возобновили, но уже в новом автомобиле (старый мог примелькаться). Кенет вновь увидел на перекрёстке молодого блондина на мотороллере чёрного цвета, но с номерным знаком 118111. Поехали вслед за ним к железнодорожной станции Мартинес. На улице Ладислао Мартинеса блондин остановился перед домом №186, прислонил свой мотороллер к дереву и вошёл в здание. На его дверях виднелась табличка зубного врача.

Минут через двадцать парень вышел от врача, и тогда Кенет понял, что они ошиблись: молодой человек совсем не походил на Дито, или Тито. Но с другой стороны, они так и не были уверены, что блондин, прозванный Дито или Тито, — это и есть Дитер Эйхман. И Кенет решил прекратить наблюдение, дабы не тратить напрасно время и не рисковать, а заняться выяснением всех обстоятельств. Но как?

Лучше всего ещё раз послать на улицу Чакобуко под разумным предлогом мальчика из отеля, который уже был там, чтобы он поточнее выяснил новый адрес Клементов и раздобыл дополнительные сведения о блондине из мастерской.

Эда Корнфельд снова поехала в нужный отель, расположилась в холле и заказала кофе. Педро сразу же узнал её и, не скрывая радости, по первому знаку подошёл. Эда сделала печальное лицо, помрачнел и Педро. Эда попросила его ещё раз отправиться на улицу Чакобуко и попытаться раздобыть адрес Николаса Клемента, объяснив там, что, к сожалению, письмо и подарок не попали в нужные руки, а потому отправительница требует пятьсот пезо обратно — столько стоила зажигалка. Ещё Педро должен пойти к блондину в мастерскую и хорошенько запомнить, как он выглядит и каждое его слово.

Педро тут же бросился выполнять поручение. Он вернулся поздно и рассказал, как всё было.

В одной из комнат дома №4261 он застал за работой старика, который рассказал ему, что сын Клемента работает в мастерской, и поздоровался с ним как со старым знакомым. Человек узнал мальчика и на этот раз подробно объяснил, как найти бывшего жильца. Сперва надо доехать до станции Сан-Фернандо, оттуда продолжить путь в «коллективе» (то есть микроавтобусе) №203 и попросить шофёра остановиться в Авиженде. Когда он выйдет из автобуса, то увидит киоск, где можно спросить, какой из домов тут принадлежит немцу. Но если он не хочет утруждать себя, то достаточно повернуть голову направо, и вот он — на открытом месте — дом с плоской крышей, сложенный из кирпичей и ещё не оштукатуренный. Там и живёт немец.

Рабочий сказал, что знает адрес точно, потому что выполнял разные работы в этом доме и ещё не получил все деньги. Педро спросил о молодом человеке из мастерской, и тут выяснилось, что Дито не родной сын Клемента. Клемент живёт с матерью Дито, и она родила ему ребёнка, которому сейчас три или четыре года. А ещё у Дито есть два брата: один в армии, а второй женат. У блондина нет своего мотороллера, он ездит с соседом.

Рабочий неохотно говорил о Клементах, и мальчик попросил его на всякий случай назвать себя: вдруг понадобится его найти.

— Имя тебе ни к чему, — ответил тот. — Надо будет, приедешь сюда и спросишь, где столяр. Я живу здесь, в этой комнате.

Столяру было лет пятьдесят и разговаривал он с явным иностранным акцентом.

Пока они беседовали, пришёл толстый мужчина, тоже лет пятидесяти. «Может это хозяин дома?» — подумал Педро.

Толстяк же, услыхав, о чём речь, сказал:

— Так ведь сын Клемента работает тут поблизости в мастерской. Отчего бы тебе не пойти к нему?

Педро поблагодарил столяра и отправился в мастерскую. Он нашёл блондина, и тот со смехом спросил:

— Что тебе надо на этот раз? Ладно, расскажу тебе правду. Я открыл письмо и нашёл там поздравление с днём рождения. В тот день был праздник не моего отца, а брата, и я отдал подарок ему.

— Да, но имя и фамилия…

— Николас — так зовут брата, а Клемент — фамилия моего отца.

— Но я-то попал в беду! Я же вам говорил — подарок и письмо мне дал товарищ. А ему их вручила одна сеньора из его отеля. Теперь она жалуется, что подарок не передан по назначению, и требует пятьсот пезо!

— Так писала бы точно, кому вручать! Брат мой не Николас Клемент, а Николас Эйхман.

— Я ничего не знаю. Вы можете дать мне адрес вашего брата?

— Записывай: улица генерала Паза, 3030.

— Спасибо. Но вдруг ей нужен не ваш брат, а ваш отец?

— А его нет на месте. Он сейчас в Тукумане, я не знаю, когда он там закончит свои дела.

Тут подошёл мужчина лет тридцати, который, видимо, слышал последнюю часть их беседы, и спросил у Дито:

— Так где, говоришь, твой отец?

— В Тукумане. У него там дела.

Педро был очень огорчён тем, что так подвёл Эду, но фамилия блондина и его брата не Клемент, а Эйхман.

Несмотря на это, сеньора щедро оплатила старания мальчика.

Кенет сопоставил факты и новую информацию. Ясно, что старший сына Эйхмана Николас, живёт в Буэнос-Айресе под своим настоящим именем, как и сообщал Герман; семья Эйхманов тоже живёт в Аргентине, причём по новому адресу: в районе между Сан-Фернандо и Дон-Торквато. А главное, можно не сомневаться, что Рикардо Клемент и Адольф Эйхман — один и тот же человек, муж Веры Эйхман и отец четверых её детей: троих, которые родились в Германии, и малого, родившегося в Аргентине.

Без сомнения, блондин говорил правду: то, что его отец сейчас находится в Тукумане, соответствовало материалам досье Эйхмана.

Кенет отправил в Израиль очередной отчёт. Он писал, что блондин из мастерской — это Дитер Эйхман, что живёт он с матерью под своим настоящим именем и что имеется адрес старшего сына Эйхманов — Николаса, который также живёт под своим настоящим именем, и что вскоре будет выяснен адрес преступника. Семья, видимо, распространяет слухи, будто Вера Эйхман вышла вторично замуж за Рикардо Клемента, поэтому в мастерской и считали, что Дитер «не совсем» сын Клемента… Сам же разыскиваемый находится в Тукумане, в 1500 километрах от столицы. На основании информации, полученной в сыскном бюро, стало ясно, что Франсиско Шмидт и Эйхман — не одно и то же лицо.

Получив этот отчёт из Аргентины, я приказал немедленно прекратить наблюдение за семьями Эйхманов и Либелей в Европе: теперь уже не стоило рисковать. Наверняка, Кенет вскоре увидит Рикардо Клемента. Если окажется, что наши предположения верны и Клемент — это Эйхман, то и впредь будем действовать с величайшей осторожностью, чтобы не спугнуть преступника. Если же выяснится, что мы ошибались, то значит, Эйхмана нет в живых либо он преднамеренно порвал связи со своей женой, опасаясь, как бы она не навела правосудие на его след.

Кенет отправился в Сан-Фернандо и легко нашёл домишко, в котором, по словам столяра, жила семья Клемент. Этот одноэтажный дом с дверью из фанеры стоял в отдалении от других, никаких проводов к дому пока не тянулось, стены ещё не были оштукатурены, и весь он выглядел убого. Кроме барака и киоска в радиусе более ста метров не виднелось никаких строений.

Проезжая на машине в тридцати метрах от домика, Кенет заметил на крыльце полную женщину лет пятидесяти. Рядом с ней играл маленький ребёнок. По-видимому, Вера Эйхман и её младший сын, решил Кенет.

Он вернулся к домику ещё раз и прошёл мимо него с тыла, благо не было забора. Вдали слышался лай, но Клементы собаку не держали.

Возле дома стоял кирпичный сарай. Из дома и сарая выбивался слабый свет, как от керосиновых светильников. Из сарая вышел молодой человек и направился в дом, видимо — Дитер.

13 марта Кенет приехал в Сан-Фернандо, на этот раз вместе с Примо. Студент вёл машину, а следователь, вооружившись фотоаппаратом «Лейка» с телеобъективом, ждал удобного момента, чтобы сфотографировать дом Клементов. Они поставили машину в сорока метрах от домика, Примо поднял капот и стал копаться в моторе. Кенет сфотографировал дом и Дитера, возившегося в садике.

Назавтра Кенет отправился на главный почтамт на улице Санта-Фе, чтобы полистать телефонную книгу города Тукумана. В книге 1959 года он нашёл телефон и адрес компании «Капри», как говорилось в примечаниях — «Компании промышленного планирования и развития».

Итак, всё было вроде ясно. Оставалось ещё раз проверить себя, добыв нужные сведения в бюро актов гражданского состояния и выяснив, на чьё имя записан участок и дом в Сан-Фернандо. Кенет считал, что не стоит искать Эйхмана в Тукумане, не получив новых сведений о фирме «Фулднер» и компании «Капри». Если Клемент — это Эйхман и если он на самом деле уехал в Тукуман, то он непременно вернётся домой ко дню двадцатипятилетия своей женитьбы — к 21 марта 1960 года.

16 марта в семь утра Кенет и Лобинский уже были в конторе местного самоуправления Сан-Фернандо. Они попросили разрешения познакомиться с картой участков новой застройки, а потом подали (подписавшись вымышленными именами) заявление с просьбой уточнить, кому принадлежат участки в данном секторе. Кенет сказал чиновнику, ведавшему документацией, что он представляет американскую компанию, заинтересованную в приобретении участков под строительство. Чиновник заверил их, что завтра нужные сведения будут готовы. В девять утра они поехали к домику Клементов и остановились возле сарая, который находился примерно в двадцати метрах от большого строения. Из сарая вышла немолодая женщина, представился удобный случай поговорить. Они спросили, как называется улица, идущая от шоссе, и представились агентами крупной американской компании, которая намерена построить здесь большое предприятие. Женщина ответила, что её дом продаётся. Тогда они поинтересовались, кто живёт в недоштукатуренном доме. Женщина охотно пояснила, что там живут какие-то немцы, она может позвать хозяйку.

Через несколько минут из дома Клементов вышла черноволосая молодая женщина, выглядевшая истинной аргентинкой. Кенет и Лобинский повторили ей свою версию. Оказалось, что молодая женщина не живёт здесь, а приехала к свекрови, но она точно знает — домик не продаётся. Кенет сфотографировал миникамерой домик и миловидную невестку Клементов. Ей можно было дать не больше двадцати двух лет.

Лобинский спросил у неё, как называется боковая улочка. У них, дескать, уже есть участки в зтом районе, но они не знают, где именно. Адвокат поинтересовался, не может ли она позвать свою свекровь, но та ответила, что «мама» не говорит по-испански.

После этого невестка сама начала задавать вопросы: какую компанию они представляют и что за предприятие они собираются строить? Когда она услышала, что гости разговаривают между собой по-английски, то перешла на этот язык, и Кенет стал опасаться, как бы она не раскрыла обман. Невестка Клементов стала отговаривать их от затеи: в этом районе нет электричества и водопровода, а зимой во время дождей тут разливается целое море, да и старики не будут продавать дом.

После обеда Кенет дважды прошёл мимо домика. Жалюзи на окнах не были опущены, но из дома никто не выходил.

Вечером Кенет дал Лобинскому новое задание: узнать с помощью одного из сыскных бюро все возможные сведения о Николасе Эйхмане, адрес которого уже был известен.

17 марта Кенет и Лобинский в шесть утра уже были на месте. Они укрылись в роще, приблизительно в ста пятидесяти метрах от объекта наблюдения. В 7:15 из дома вышел молодой парень и направился к киоску. До 8:25 никто вблизи домика не появился, затем наблюдателям помешал какой-то человек, направившийся к роще.

Тогда Кенет и Лобинский пошли в местное самоуправление. Чиновник разочаровал их: записи о приобретении участка кем-либо в интересующей их местности нет. Дело в том, что никто тут строить не решается: здесь зимой стоит вода, поэтому район считается бросовым. Отважившиеся поселиться строят без разрешения и налоги не платят.

В юридическом отделе муниципалитета ничего нового к этому ответу не добавили.

Посовещавшись, они решили, что только в компании, размечавшей район под строительство, можно найти какие-либо записи о владельцах домов. И неплохо бы заполучить тот сарай, что возле дома. Лобинскому предстояло с помощью частных сыщиков выяснить, нельзя ли с ходу купить сарайчик, в котором жила толстуха. Вероятно, им удастся купить сарай без труда и недорого. Из него будет удобно вести наблюдения, да и никто не помешает в момент захвата Эйхмана.

18 марта Кенет купил бинокль ночного видения и перед обедом в очередной раз проехал мимо домика Клементов. Удалось разглядеть маленького мальчика, которому могло быть лет пять, не больше, и хозяйку, но со спины. Была она полная, черноволосая, среднего роста в дешёвом ситцевом платье.

После обеда Кенет встретился с Лобинским в кафе. Судя по улыбке и нетерпению адвоката, он добыл важные новости. Оказывается, бросовая земля действительно принадлежала некой фирме, и Лобинский получил подробную справку об участке номер четырнадцать: он был записан на имя Вероники-Каталины Либель де Фихман, проживающей по улице Чакобуко, №4261, в Оливосе.

Фамилия Фихман не меняла дела — при записи могли напутать или покупательница намеренно исказила свою фамилию. Важно было другое: если жена Эйхмана сейчас подписывалась Либель де Эйхман (или Фихман), то это могло означать только одно: фрау Вера вышла замуж вторично за собственного мужа. А поскольку, дом записан на её имя, значит, хозяин предпочитает держаться в тени.

Вечером Кенет получил тому ещё одно подтверждение. Корнфельд выяснял, кто из жителей Оливоса занесён в списки избирателей. Это было просто сделать, потому что в стране намечались выборы и списки обновляли. Для большей достоверности Корнфельд проверил списки в местном муниципалитете и в бюро одной из крупных партий. Фамилии Клемент, Либель или Эйхман не значилось ни в одном из них.

В тот же вечер Кенет передал в Израиль:

Однако визиты в Сан-Фернандо становились опасными. Приходилось менять машины как можно чаще, чтобы они не примелькались. 19 марта Кенет попросил Корнфельдов арендовать какую-либо американскую машину. Это оказалось не так просто, но всё же удалось.

На сей раз он совершил прогулку вокруг дома Клементов с Эдой Корнфельд. Проезжая мимо второй раз, примерно в 14:00, они увидели во дворе мужчину среднего роста с высоким лбом и лысеющей головой, снимавшего бельё с верёвки. Кенет попытался его сфотографировать, но не успел: мужчина вошёл в дом.

Кенет не сомневался, что видел Эйхмана. Сходство мужчины со старыми фотографиями Эйхмана и его описанием было очевидно. К тому же он снимал бельё с верёвки, а из этого следовало, что он живёт в доме и не оказался тут случайно. Видимо, он вернулся из Тукумана ко дню серебряной свадьбы.

Вечером Кенет отправил в Израиль ещё одну депешу:

Депеша убедила меня в том, что надо действовать быстро и решительно. С теми людьми, которые были в распоряжении Кенета, он не мог долго продолжать наблюдение, не разоблачив себя, а малейшая неосторожность Кенета спугнёт Эйхмана. И хотя у нас ещё не было стопроцентной уверенности в том, что Клемент — это Эйхман, я решил приготовить все к завершению операции. Не исключено, что окончательно опознать задержанного придётся по ходу дела. В этом был определённый риск, но он казался мне оправданным, даже обязательным.

Я пригласил Ашера Кедема и сказал ему, что дело, о котором мы беседовали в декабре 1959 года, может стать актуальным в ближайшее время. Ашер намеревался поехать за границу для покупки новых самолётов для своей компании, но выразил готовность отказаться от поездки, если понадобится. Я не собирался срывать его командировку и сказал, что в случае необходимости найду его при помощи Дана Авнера, занимавшего высокий пост в той же авиакомпании и готового содействовать нам во всём.

11. Отчёт Кенета

В воскресное утро 20 марта Кенет выехал в Сан-Фернандо в старом автофургоне (тендере), накрытом тентом. За рулём сидел Примо. Они дважды проехали мимо дома Клементов, и Кенет сфотографировал строение с разных сторон. Затем они поставили машину в ста пятидесяти метрах от дома и в пятидесяти — от киоска. Примо пошёл к киоску купить бутерброд, а Кенет из-под брезентового тента разглядывал дом в бинокль. Ребёнок играл во дворе, взрослых не было видно. Но в 11:45 со стороны шоссе появился тот мужчина, которого Кенет видел днём раньше. Он был одет с претензией на элегантность: светло-коричневые брюки, серый пиджак, галстук и коричневые ботинки. Теперь Кенет внимательнее разглядел его: ростом метр семьдесят, на три четверти головы лыс, остатки шевелюры — тёмного цвета, нос большой, лоб широкий, очки, походка неторопливая.

Он не вошёл в дом, а обошёл кругом, пригнулся, чтобы пройти под проволокой, обозначавшей границу участка, и очутился во дворе. Остановился возле ребёнка, сказал ему несколько слов, погладил по голове и поправил одежду. Затем поднялся на крыльцо, отгоняя мух газетой, и собрался открыть дверь, но полная женщина, которую Кенет уже видел, опередила его.

Не прошло и минуты, как мужчина снова вышел и направился к телеге на шоссе, купил там у лотошника два каравая хлеба и вернулся в дом. Минут через пять он опять появился, на сей раз в майке и пижаме, вошёл в сарайчик и вынес сифон содовой воды. В этот момент к дому подошёл блондин из мастерской. Мужчина в очках и блондин постояли на крыльце, а затем вошли в дом. Удовлетворённые результатами наблюдения, Кенет и Примо поехали в Оливос, где утром оставили взятую напрокат американскую машину. Кенет повёл «американку» в город, но по дороге она сломалась. Ситуация малоприятная: ведь в воскресенье все гаражи закрыты. Им удалось договориться с механиком на заправочной станции, и тем не менее сумели завести лишь после четырёх часов возни. Приехали они в Буэнос-Айрес уже в шестом часу.

Вечером Кенет написал свой заключительный отчёт:

В тот же вечер, около девяти, Кенет вернулся в Сан-Фернандо, на сей раз вместе с Корнфельдами. Он рассудил так: если поедет один, то может вызвать подозрения местных жителей и самих Эйхманов. Если же ехать не в машине, а в автобусе, то чужак тем более бросится в глаза. А вот джип с парочкой — явление обычное. Кенет видел не одну машину, стоящую на обочине шоссе в Сан-Фернандо, а в машине — влюблённых. Эту роль и предстояло сыграть Корнфельдам.

Недалеко от дома Клементов проходило шоссе №202. Сам же дом стоял на обочине улицы Гарибальди, ответвляющейся от главной магистрали. От дома до шоссе было метров тридцать.

Весь район пронизывали улочки, и поскольку здесь зимой стояла вода, то боковые пути насыпали на метр выше местности. Это возвышение было незаметно, потому что шоссе и боковые дороги густо заросли травами и кустами.

Джип прибыл на место уже ночью. Машину поставили на перекрёстке через три улицы от дома Клементов. Кенет в рабочем комбинезоне и в плаще направился к цели, пряча бинокль под полой. В доме было абсолютно темно. Он обошёл его, надеясь в каком-нибудь окне увидеть свет и людей. Но тщетно — в доме было тихо. Он вернулся к джипу и, к своему удивления, не нашёл его на месте. Неужели ошибся улицей? Кенет ещё раз проделал путь к дому Эйхмана и обратно, считая улицы — всё было верно. Так где же машина? И тут он увидел Корнфельдов на обочине, машина лежала на боку. Оказывается, Давид Корнфельд пытался развернуть джип, но забыл, что дорога на метр выше местности… К счастью, супруги отделались только испугом и сумели выбраться.

Втроём с Кенетом они попробовали поднять автомобиль и поставить на колёса, но безуспешно. Надо было кого-то звать на помощь. Оставить Давида возле машины Кенет не решился. Прохожие могли заметить чужого человека, который неизвестно почему оказался в их краях да ещё перевернул машину… А слух об этом мог дойти и до Эйхмана. Поэтому тройка неудачников зашагала по шоссе №205 в сторону Сан-Фернандо. Они прошагали минут тридцать, пока их не подобрал автобус. Из Сан-Фернандо они позвонили Лобинскому и Примо, попросили срочно приехать, прихватив с собой трос.

Наконец, впятером они отправились к месту аварии, но кто-то успел их опередить: одно из колёс джипа исчезло! С большим трудом достали запасное колесо из ящика перевёрнутой машины и поставили на место. Но прикрутить его тоже было нечем: вор прихватил все четыре болта. Пришлось «одолжить» по болту у трёх остальных колёс.

В конце концов удалось поставить джип на колёса. Само собой, вокруг них столпились любопытные. Лобинский на хорошем испанском языке рассказывал, что пьяный водитель перевернул машину, а им — расплачиваться. К частью, из дома Клементов никто не вышел на шоссе.

Только после полуночи компания тронулась в обратный путь. Кенет сел за руль джипа и вскоре понял, что бензин на исходе. Всё же он дотянул до Сан-Фернандо. На этом, однако, приключения не закончились. В пути Кенет почувствовал, что его чем-то заливает, оказалось — маслом. В Буэнос-Айресе он вылез из джипа весь мокрый.

На следующий день пришлось сдать машину в ремонт. К счастью, слух о ночном происшествии не разошёлся; впоследствии они выяснили, что Клементы ничего об аварии не слышали.

21 марта исполнялось двадцать пять лет супружеской жизни Веры и Адольфа Эйхманов. В этот же день вечером Кенет, на сей раз в одиночку, поехал в Сан-Фернандо. Проходя мимо дома Клементов, он увидел слабый свет в одном из окон. Вскоре дом целиком погрузился в темноту.

22 марта около 18:45 Кенет проехал мимо дома. Во дворе были празднично одетые женщины и ребёнок. Следователь решил, что ничего нового он уже не увидит, а чем больше он тут крутится, тем рискованнее становится наблюдение, и надо прекратить его, пока из Израиля не прибудут опытные сыщики. Ему же надо сделать только следующее: сфотографировать дом и окрестности с близкого и дальнего расстояния со всех сторон; попытаться достать приличную фотографию Клемента-Эйхмана; выяснить, где он работает; выяснить ещё раз, не занесён ли Эйхман официально в список жителей города. Три дня — с 23 по 25 марта — он отдыхал, гулял по Буэнос-Айресу, чтобы лучше узнать город, и пытался взять напрокат легковую машину. Но найти её не удалось, так что пришлось ещё раз брать джип, но другого цвета.

23 марта до обеда он встретился с Лобинским, который передал Кенету новую информацию, полученную через частных сыщиков, о братьях Николасе и Хорсте Эйхманах. Лобинский приобрёл также телефонную книгу столицы и района за 1951-1952 годы, но никакого Клемента в ней не значилось.

Были у адвоката и сведения о компании «Капри», в которой якобы работал Эйхман. В телефонной книге Тукумана за 1959 год указан точный адрес компании. Но сыскное бюро выяснило, что по этому адресу подобная фирма никогда не находилась!

Вечером, в 18:30 Кенет ещё раз проехал мимо дома Клементов. Он увидел уже знакомого ему лысеющего мужчину — тот что-то делал в сарайчике. Следователь пытался сфотографировать его, но опять неудачно.

27 марта Кенет снова дежурил в Сан-Фернандо. Проезжая по открытому полю по ту сторону реки Реконквиста, он обнаружил отличное место для фотографирования на расстоянии около километра от дома Клементов. Здесь вряд ли кто-нибудь заметит наблюдателя. Возвращаясь, он увидел того же мужчину и блондина, работающих в саду, и сфотографировал их из машины.

Назавтра Кенет в восемь утра снова был в Сан-Фернандо, на этот раз в обществе Примо. Лил дождь. Примо стоял возле киоска, делая вид, будто ждёт автобус. Кенет оставался в машине в километре от дома. Но никого из семейства Эйхманов они так и не увидели и вскоре отбыли домой.

После обеда Кенет и Лобинский вылетели в Тукуман, чтобы узнать подробности о работе Эйхмана. Прибыв на место, они первым делом начали листать телефонную книгу 1960 года и выяснили, что компания «Капри» больше в ней не числится. Номер телефона 20709, который в 1959 году принадлежал фирме «Капри», теперь был записан на имя некоего Отто Бергера с улицы Чакобуко, №151.

В телефонной компании они узнали, что номер 20709 действительно находился в распоряжении «Капри», но до 1954 года, а потом был передан Бергеру. По ошибке в телефонной книге города продолжали ещё несколько лет печатать при нём название фирмы. Телефон для «Капри» заказывал человек, чью подпись нельзя разобрать, но сохранился адрес: улица Мата, 1281.

В телефонной книге 1960 года указывалось, что на улице Мата де Лунес, в доме 1281 живут Родригесы, их телефон — 19950. Тогда Кенет позвонил по этому номеру и спросил, как можно связаться с компанией «Капри». Ничего о «Капри» Родригесы не знали, зато они помнили имя прежнего съёмщика: с 1949 по 1956 год тут жил немец Фриц-Мария Купер, а с ним четыре сына. В 1956 году они продали все, включая мебель, и вернулись в Германию. Тогда Кенет позвонил Бергеру, «наследнику» телефона компании «Капри», но и он ничем не мог помочь.

Лобинский отправился в частное сыскное бюро в Тукумане. Схема была отработана: адвокат якобы разыскивает по поручению клиента некоего сеньора по имени Рикардо Клемент, работающего в компании «Капри». Он не хотел бы встречаться с Клементом и не желает, чтобы тот узнал о розыске, так как дело пока в начальной стадии. Адвокат надеется, что бюро поможет узнать все о фирме «Капри» и о том, где сейчас находится сеньор Клемент.

На следующий день после обеда из бюро сообщили новости. Компания «Капри» в Тукумане хорошо известна. Её основали Фулднер и Хансен, улица Кордоба, Буэнос-Айрес. Компания, по существу, представляла собой группу инженеров. Они разрабатывали проекты водопроводов и электросетей в городе и округе. Отчёты и проспекты фирмы можно найти в библиотеках — они собраны в увесистые тома. С год назад группа закончила работы в этом районе.

Что касается Клемента, то члены компании «Капри» смутно помнят такого человека: он работал у них инженером до 1953 года, а в 1953 году переехал в Буэнос-Айрес и открыл там на паях с другим немцем прачечную. В последний раз его видели в Тукумане в 1953 году.

2 апреля Кенет вновь приехал в Сан-Фернандо. Он сфотографировал дом Клементов в разных ракурсах, затем, поднявшись на железнодорожную насыпь, — окрестности города. В 18:50, проезжая мимо дома, он опять увидел во дворе лысеющего мужчину. Когда стемнело, Кенет вернулся, оставив машину неподалёку, и прошёл мимо дома пешком, проделав большой крюк. Со стороны железной дороги, то есть с запада, он увидел освещённое окно. Штора была приподнята, Кенет разглядывал фонарь «летучая мышь», чистую, уютную комнату и самого хозяина — Эйхмана.

Сфотографировать Эйхмана днём с близкого расстояния мог лишь человек, владеющий испанским языком. Кенет остановил свой выбор на Примо и быстро обучил его пользоваться миниаппаратом: камеру спрятали под одеждой, и Примо нужно было лишь незаметно нажать на кнопку.

Воскресенье более всего подходило для задуманной работы. Теперь они поехали втроём: Кенет, Примо и Давид Корнфельд. Давид вёл машину. Прибыв в Сан-Фернандо, они поставили тендер под виадуком: Кенет, спрятавшись под тентом, рассматривал дом Клементов в бинокль, его спутники копались в моторе. Как только Кенет увидел, что хозяин дома вышел во двор и направился к сарайчику, он дал сигнал, и Примо направился к дому, положив руку на кнопку фотоаппарата.

Студент подошёл к дому в тот момент, когда по двору навстречу ему проходили Клемент и Дитер. Кенет, хотя расстояние было значительным, сфотографировал их, применив телеобьектив. Мужчина вошёл в сарай, а Примо постоял, беседуя с парнем на границе участка. Затем он подошёл к маленькому домику и там снова задержался на некоторое время. Выполнив задание, Примо по указанию Кенета направился к киоску и сел а автобус.

В Сан-Фернандо они встретились на вокзале, и Примо рассказал, что спросил у лысого и его сына, какой дом тут продаётся — большой или маленький. Беседуя, он их сфотографировал. Потом студент разговаривал с хозяином маленького домика и обещал зайти через неделю с ответом.

4 апреля Кенет получил из дома долгожданную телеграмму:

Сфотографировав Клемента, следователь был готов вернуться немедленно, но он не знал, получились ли снимки. Решили проявить плёнку в Буэнос-Айресе. Но как отпечатать карточки без риска огласки? Вдруг фотограф знает Клемента? Ясно, что он поспешит рассказать такую новость.

Поразмыслив, Кенет решил не печатать снимки, а отдать проявить плёнку в крупное фотоателье в районе, где было много отелей и туристических магазинов. Он сказал хозяину, что работа срочная, так как заказчик уезжает. Обычно плёнки проявляли за неделю, но Кенет пообещал надбавку за срочность. Хозяин ателье торжественно заверил, что заказ будет выполнен через день.

Из ателье Кенет отправился за авиабилетами, но ему сказали, что все места распроданы до начала июня. После долгих уговоров он всё же получил билет в Европу на 7 апреля. Кенет не очень огорчался из-за отсрочки: если снимки не получились, то будет время сделать новые.

На другой день он явился в ателье. Хозяин извинился и сказал, что карточки ещё не готовы.

— Какие карточки? Я лишь просил проявить плёнку!

— Она проявлена, но карточки не сделаны.

— Не нужны мне карточки. Я просил проявить плёнку и хочу получить её.

— Как вам угодно, сеньор. Но фотокарточки мы не печатаем, а отдаём подрядчику. Ваша плёнка у него.

— Тогда дайте мне его адрес. Я поеду к нему и возьму плёнку.

— Фотограф живёт на другом конце города, его трудно найти. Даже шофёр такси не найдёт.

«Да этот тип врёт! — подумал Кенет, — Ему зачем-то нужно выиграть время. Но зачем это ему?» — спросил он себя.

— Ну вот что! — решительно сказал следователь. — Вы меня подвели, и я требую, чтоб вы в моём присутствии позвонили своему подрядчику. Пусть он берёт такси и за мой счёт привезёт плёнку, не важно, готовы снимки или нет.

Кенет говорил, мешая английские и испанские слова, было ясно, что он очень сердит. Хозяин пошёл звонить.

Время шло, но никто не приезжал. Кенет волновался все больше. Наконец появился молодой человек на мотоцикле и привёз пакет.

Когда Кенет вскрыл его, то злость улеглась: фотографии удались лучше, чем можно было ожидать. Он знал, что им предстоит сыграть решающую роль в деле.

6 апреля он простился со своими помощниками, они также разъехались по домам.

Я встретился с Кенетом в самолёте на пути из Парижа в Лод. После обмена приветствиями я спросил:

— Ты уверен, что мы нашли именно того, кого искали?

Кенет достал из кармана фотографию и сказал:

— У меня нет и тени сомнения.

12. Юбилейные торжества

С той минуты, как стало ясно, что нам придётся тайно переправить Эйхмана в Израиль, я понял, что должен руководить операцией прямо на месте.

Предстояла трудная и с политической точки зрения сложная акция — пожалуй, самая деликатная из всех ранее проведённых нашей службой. Группе придётся выдержать три труднейших экзамена: поймать Эйхмана, спрятать его на неопределённое время в тайнике, а затем переправить в Израиль, как только сложатся подходящие условия. На любом, и уж, конечно, на завершающем, этапе операции группе предстоит принимать решения, которые вправе санкционировать только высшая инстанция.

Что же касается политического аспекта, то в любом случае нас будут обвинять в нарушении суверенитета дружественной страны. Я не мог возложить на руководителя операции ответственность за разрешение всех возможных осложнений. Словом, мне следовало находиться в Аргентине с начала и до конца операции.

Но прежде надо было окончательно убедиться в том, что человек, чьи фотографии мне передали, — точно Адольф Эйхман. Телосложение и возраст сфотографированного человека совпадали с теми данными, которыми мы располагали, и всё же… Ошибка могла нам дорого обойтись.

У нас не было отпечатков пальцев Эйхмана, поэтому оставалось всего три возможности: провести лабораторное сличение старых снимков Эйхмана и тех, что привёз Кенет; предъявить фото Клемента людям, знавшим Эйхмана в лицо; послать в Аргентину кого-то из них и как-нибудь показать Клемента. Впрочем, и эти возможности не давали полной гарантии. Старые фото Эйхмана были плохого качества, а личное опознание спустя двадцать лет, да ещё при других обстоятельствах, грозило ошибкой. Но иного выхода не было.

Найти людей, которые встречались бы с Эйхманом, оказалось не просто. Мы же не могли обратиться к широкой публике: мол, те, кто знает Эйхмана в лицо, соблаговолите явиться туда-то и туда-то. И даже поиски в ограниченном кругу могли дать нежелательный резонанс. Пойдёт слух, что государственное учреждение интересуется Эйхманом. Поэтому решили для начала ограничиться расспросами старых активистов из Германии.

В то время у нас работала Мирьям Савион, родом из Германии. Сначала ей поручили обычную работу, но вскоре проявились её одарённость и обширные познания, и госпожу Савион назначили на ответственный пост: она занималась поиском «легенд» и изготовлением документов для наших людей, выезжающих с секретными заданиями за границу.

Я пригласил её и, не вдаваясь в подробности, спросил, знает ли она выходцев из Германии, которые были бы лично знакомы с Адольфом Эйхманом. И попал в точку. Мирьям рассказала мне, что в 1936-1938 годах Бено Коэн и доктор Ганс Фриденталь возглавляли сионистскую организацию Германии, причём Коэн отвечал за работу внутри страны, а Фриденталь — за внешние сношения, поэтому поддерживал контакт с министерством иностранных дел, с британским консульством в Берлине и с гестапо. Она сама слышала от Фриденталя, что он не раз бывал в канцелярии Эйхмана в столице рейха, и Бено Коэн — насколько она помнит — также встречался с ним в те дни.

Я послал Кенета к доктору Фриденталю. Он показал ему фотографии из Аргентины и спросил, знаком ли доктору этот человек. Фриденталь ответил: «Нет». Тогда Кенет спросил, знает ли он Эйхмана.

— О, да, — ответил Фриденталь. — Я видел его дважды, в 1938 году, обе встречи длились с четверть часа каждая.

— Где вы встречались? — спросил Кенет.

— В его канцелярии в Берлине. В первый раз я пришёл в связи с арестом одного еврея. Эйхман спросил, готов ли я поручиться, что этот человек немедленно покинет Германию, если будет освобождён. Я сказал, что поручусь, но попросил дать время, чтобы получить для того человека разрешение на въезд в другую страну. Дня через два или три того еврея на самом деле выпустили.

— Как вёл себя Эйхман по отношению к вам?

— Вполне корректно, хотя во второй раз я предстал перед ним в роли обвиняемого. Ему доложили, что я критиковал немецкое правительство на сионистском собрании. Я отвёл обвинение и уточнил, что говорил только о новых антисемитских законах и что евреям надо сделать из этого надлежащие выводы. В ноябре, после «ночи длинных ножей», я покинул Германию.

— Мне кажется, теперь вам понятно, кто изображён на снимках? — спросил Кенет.

— Догадываюсь.

— Видите ли, у нас нет полной уверенности. Может быть, вы посмотрите ещё раз?

Фриденталь долго разглядывал снимки, но затем сказал, качая головой:

— Мне очень жаль, но я не могу ручаться, что это Эйхман, хотя и не могу утверждать, что это не он.

Однако лабораторное сличение дало ободряющие результаты. Мы обратились за помощью в израильскую полицию, там поручили работу с фотографиями Эли Илану, выходцу из Канады, который уже давно занимался такой аналитической работой. Илан не знал, кто изображён на старых и новых фотографиях. Он провёл на снимках несколько линий, соединивших отдельные части лица, и пришёл к выводу, что фотографии принадлежат одному и тому же человеку. Ещё большее сходство он обнаружил при сличении ушей. Величина, угол отклонения, форма уха и его место на голове совпадали. В отчёте Илан указывал, что нашёл восемь позиций, по которым совпадали обе группы снимков, и ни одной позиции, по которой бы они противоречили друг другу. Впрочем, эксперт готов был допустить, что на фотографиях запечатлены просто очень похожие люди.

На примере доктора Фриденталя я убедился, что шансы опознать Эйхмана с помощью тех, кто видел его двадцать лет назад, весьма шатки. Тем более, что отправлять в Аргентину свидетелей было опасно. Кенет слишком долго вертелся вокруг дома Клементов. Ещё одна серия подобных «экскурсий» могла провалить всю операцию. Идея включить в состав оперативной группы, посылаемой в Аргентину, живого свидетеля стала казаться мне нереальной; мало того, что он заведомо окажется сильно пожилым человеком, так ещё его, непрофессионала, придётся вооружить особыми инструментами для наблюдения издалека. Иное дело, если спланировать операцию так, чтобы идентификация явилась частью самой акции: если свидетель опознает в Клементе Эйхмана, тут же и приступить к его захвату.

После долгих розысков, само собой, секретных, мы нашли наконец женщину, лично знавшую Эйхмана. Она согласилась участвовать в достаточно опасном деле. Но её здоровье внушало опасения. Я боялся, что в Аргентине она сляжет и нам придётся вообще отложить операцию. Поэтому решили отказаться от её услуг. Будем идентифицировать Эйхмана здесь, в Израиле.

Подготовка к операции пошла полным ходом.

Надо было спешить, пока обстоятельства не изменились и Эйхман ничего не подозревает. Поэтому я решил немедленно сформировать оперативную группу из двух частей: передовая отправится на место будущих действий и возьмёт Рикардо Клемента под наблюдение, основная останется пока в Израиле.

Но ещё до отправки людей в Аргентину надо было тщательно спланировать способы доставки Эйхмана в Израиль. Иначе не было смысла захватывать преступника.

Я обратился к Хаги и попросил предоставить в моё распоряжение нужных людей. Он с готовностью отозвался и сам предложил мне кандидатуры командира группы и нескольких работников, способных, по его мнению, справиться с подобным заданием.

Командира группы — Габи Эльдада, умелого и умного организатора, я знал давно. Он вырос в еврейской деревне, в восемнадцатилетнем возрасте вступил в «Пальмах», где приобрёл опыт участия в рискованных операциях. Накануне провозглашения независимости Израиля его назначили командиром отряда патрулей, а в день образования государства, 15 мая 1948 года, его ранили в бою в Галилее, но ему удалось доползти до своей базы. И ещё не успев вылечиться, с гипсом на ноге вернулся в полк и участвовал в операциях на юге страны. В 1950 году Габи закончил армейскую службу и перешёл к нам в оперативную часть. Очевидно, в мире не было ничего, что могло бы вывести этого худощавого и улыбчивого человека из равновесия. Когда он узнал о сути задания, то сказал мне: «Да, это — дело! Такой операции у нас ещё не было!» Это прозвучало как высшая похвала нашей затее.

Габи любил оценивать шансы в процентах. Не изменил он себе и на этот раз:

— Сколько процентов за то, что этот человек — Эйхман?

Я рассказал ему о попытках опознать палача и о решении окончательно удостовериться прямо на месте.

— Операцию отличает от всех предыдущих одна особенность, — сказал я ему. — Это не просто выполнение приказа. Здесь к нам взывает пролитая кровь. Поэтому я хочу, чтобы в деле участвовали только добровольцы. Если кто-то проявит сомнения — в группу не брать.

— Никто не поколеблется, — сказал Габи.

— Я того же мнения, но каждый участник операции должен знать, что наша единственная цель — правосудие. Если нам удастся довести дело до успешного конца, то впервые в истории будут судить палача, убившего миллионы евреев. Поэтому я считаю всю операцию актом совести и гуманизма.

— Это поймёт любой, — тихо сказал Габи.

— Начни сразу же изучать досье. О местности тебе подробно расскажет Кенет. Срочно представь мне план действий и список людей, которые войдут в группу.

Теперь я мог вплотную заняться планом доставки Эйхмана в Израиль.

Я поручил Лиоре проверить график движения израильских судов и выяснить, какое из них в ближайшие недели будет вблизи берегов Южной Америки. Ещё — узнать, возможна ли отправка израильского рефрижератора в Аргентину под предлогом, что он должен забрать мороженое мясо, а также большого туристского корабля.

Несколько дней спустя Лиора доложила следующее. Никакого израильского судна в ближайшие недели не будет в водах неподалёку от Аргентины. Изменять курс любого судна сложно, потому что каждый рейс совершается по контракту, в котором подробно оговорён маршрут, да и расспросы неизбежны. Единственный выход, с её точки зрения, снарядить специальное судно с каким-либо грузом. Но приготовления к такому рейсу требуют много времени, а путь туда и обратно займёт минимум шесть дней.

Слишком медленное морское путешествие могло вынудить нас отложить операцию на несколько крайне важных недель, а заходить в промежуточные порты было нежелательно с точки зрения безопасности. Придётся считать море резервным путём и вплотную заняться воздушным.

Главное — найти достаточно убедительный повод для спецрейса в Аргентину. В своё время мы обсуждали вариант пробного рейса — дескать, предстоит открыть новую авиалинию. Но в разгар туристического сезона неплановый полет большой машины из Израиля в Аргентину вызовет законное недоумение, ведь самолёт придётся снять с одной из напряжённых линий.

Выручил случай. Газеты начали писать о грандиозных приготовлениях к 150-летнему юбилею независимости Аргентины. Торжества должны были состояться во второй половине мая 1960 года. Израиль пригласили участвовать в торжествах.

Тогда я предложил отправить израильскую делегацию специальным самолётом. Я не был уверен, что они согласятся, но работники латиноамериканского отдела нашего МИДа с интересом отнеслись к этой идее. Они даже посчитали, что прибытие израильского самолёта поднимет авторитет нашего государства в глазах аргентинцев, в первую очередь — в глазах евреев Латинской Америки.

Заместитель генерального директора авиакомпании Моше Тадмор не видел особых препятствий для такого рейса, но просил подождать, пока из-за границы вернётся сам генеральный директор, ведь из-за этого спецрейса придётся менять графики полётов, что обернётся убытком для компании.

Тадмор знал, что в мои функции не входит забота о воздушных путешествиях наших официальных делегаций и что этот рейс интересует меня по совершенно иным причинам. Когда же я сказал ему, что буду лично утверждать экипаж машины и что я прошу выделить в полное моё распоряжение Ашера Кедема, Тадмор начал понимать, куда я клоню. Уже держась за ручку двери, он, неуверенно улыбаясь, спросил:

— Это связано с Эйхманом?

— Я кивнул.

Потом Тадмор признался мне, что после моего заявления почувствовал себя отчаянно неловко: «A я-то говорил тебе о каком-то материальном ущербе!»

Несколько дней спустя генеральный директор авиакомпании заверил меня, что готов выделить самолёт для полёта в Аргентину, как только об этом его попросит министерство иностранных дел. Я окольными путями известил работников МИДа, что их идея о спецполете будет с пониманием встречена авиакомпанией — они совсем не прочь совершить испытательный полёт по новому маршруту и показать себя широкой публике. Тем более, что многие страны собирались отправить свои делегации спецрейсами.

22 апреля наш МИД официально запросил самолёт у авиакомпании и вскоре получил положительный ответ. А несколькими днями раньше, 18 апреля, из зарубежного вояжа вернулся Ашер Кедем и тут же приехал ко мне. Я попросил готовиться к полёту в Буэнос-Айрес.

Кедем был рад выполнить подобное поручение. Уроженец Голландии, он больше года прожил в нацистской оккупации и только в 1941 году сумел бежать. Тогда ему шёл двадцать первый год. Он добрался до Англии и поступил на службу в военно-воздушный флот. После войны Кедем вернулся в Голландию и узнал, что немцы истребили почти всю его семью: родители, брат и сестра с мужем погибли в концлагерях. Некоторое время Кедем нелегально переправлял евреев в Израиль, а затем и сам отправился в эти края. В войне за независимость он участвовал в качестве боевого лётчика, а затем перешёл в авиакомпанию. Неудивительно, что Кедем был с нами в течение всей операции, и не сторонним наблюдателем.

Юбилейные торжества в Аргентине начинались 20 мая 1960 года. Я стремился отправить наш спецсамолет как можно раньше, чтобы был резерв времени. Задержка делегации после торжеств наверняка вызовет излишнее любопытство, так что мы могли рассчитывать в лучшем случае на три запасных дня. Я хотел бы вылететь за неделю до 20 мая. Если самолёт прибудет за день-два до торжеств, то придётся отчаянно рисковать — ведь он не сможет задерживаться в Аргентине без видимых причин, да и не хотелось возвращаться в Израиль несолоно хлебавши. И ещё одно обстоятельство: чем ближе к празднику, тем больше соберётся представителей из разных стран и тем выше будет бдительность в аэропорту, в столице и на шоссейных дорогах.

После долгих переговоров между министерством иностранных дел и авиакомпанией назначили срок вылета — 11 мая. Мало кто знал, что в определении сроков вылета решающую роль сыграл я.

Члены делегации только обрадовались: помимо участия в торжествах им предстояло войти в контакты с евреями Южной Америки, снабдить их информацией о нашей стране, выступить в еврейских общинах Аргентины с лекциями и докладами.

Мы позаботились о том, чтобы о рейсе стало широко известно. Авиакомпания поместила в газетах объявление: все желающие могут купить места для полёта в Аргентину или города, где намечены промежуточные посадки. Тем временем наша авиакомпания спешно занялась обеспечением заправки и обслуживания самолёта на промежуточных аэродромах и в Аргентине. По моему настоянию Кедем отправился в Буэнос-Айрес через Европу: нужно было добыть разрешение на полет пассажиров из Аргентины в Израиль. Я поручил ему заодно тщательно изучить план аэропорта, чтобы с минимальными осложнениями доставить Эйхмана на самолёт.

13. Оперативная группа

Первым из оперативной группы отправился в Буэнос-Айрес Менаше Талми. Незадолго до отъезда я пригласил его к себе и попросил подробно рассказать об Аргентине и её столице. Меня интересовали местные обычаи, особенности этикета, привычки людей, принятое обращение к людям в кафе, отелях, ресторанах, жилищные условия, возможность аренды вилл и квартир или их покупки, транспорт, дороги, цены, шофёрские удостоверения, методы работы полиции, удостоверения граждан, туристов, правила в аэропортах и тому подобное. Я собрался в страну, о которой мало что знал.

К тому же мы окончательно решили: прибыв на место, не просить помощи ни у кого, тем более у лиц, так или иначе связанных с официальным представительством Израиля. Нам нужно было знать максимум возможного.

Менаше отвечал с готовностью, а если не знал чего-то, то записывал, чтобы выяснить у своих многочисленных друзей, выходцев из Аргентины.

В конце беседы я задал ему важные вопросы: есть ли у него долгосрочная виза, может ли он оставаться в Аргентине несколько недель без осложнений, не нарвавшись в Буэнос-Айресе на кого-либо из знакомых. Поскольку все ответы были положительными, я предложил ему с ходу выехать в Буэнос-Айрес, чтобы заняться техническими приготовлениями. Он согласился без колебаний, и мы тут же составили для него легенду, которая могла бы объяснить его внезапное исчезновение из Израиля. Был ещё один человек, чьё участие в операции не вызывало сомнений — Шалом Дани. Он был специалистом в узкой и деликатной области изготовления всевозможных документов, главным образом удостоверений личности, от чего нередко зависит успех или провал операций. Но он был не только необычно одарённым специалистом, но и самозабвенно преданным работником, истинным интеллигентом.

Однажды ему пришлось для выполнения задания выдавать себя за художника. Это послужило толчком: живопись вообще была его хобби, а тут он так продвинулся в занятиях искусством, что стал знаменитым. В его художественной студии только тщательный обыск мог бы выявить инструменты и аппараты, не связанные с живописью и рисованием. Выполнять же ему приходилось крайне тонкую работу: ни одна линия, ни одна точка на печатях не должна была вызывать сомнения. Он делал документы на языке, которого не знал, поэтому ему пришлось пользоваться услугами нескольких помощников. Но они не выдержали бешеного ритма и нагрузки, и Шалом остался один. А на столе у него громоздилась гора «сырья». Пришлось работать по шестнадцать-восемнадцать часов в сутки, не отвлекаясь на еду и отдых. Много суток подряд он даже не раздевался.

Его тогдашний начальник с почтением говорил о беспримерной работоспособности Шалома, умеющего при такой нагрузке делать своё дело. Кроме того, трудясь, как вол, он умудрился за несколько недель овладеть языком. Поддерживало его сознание того, что он выполняет гуманную и патриотическую миссию. Выполнив задание, он с удовлетворением сказал:

— Дело стоило труда!

Его мастерство восхищало. Он умел рисовать мельчайшие буквы, да так, что и под микроскопом их нельзя было отличить от напечатанных. Притом он выполнял тончайшую работу не только за столом, но и стоя, а то и во время тряски в поезде или на машине.

В начале 1960 года Шалом Дани находился в одной из европейских столиц. Выполняя задание, он умудрился заниматься любимым делом — совершенствоваться в искусстве витража в одной из лучших художественных школ. Но когда я вызвал его, он без колебаний прервал столь желанное обучение. Я рассказал ему о нашем замысле, и у Шалома на глазах выступили слёзы. Ему не надо было объяснять, как важно поймать Эйхмана и предать суду.

Шалом Дани родился в Венгрии в 1928 году. Он был подростком, когда немцы захватили страну и сослали его отца в Берген-Бельзен. Старшего брата Шалома призвали в еврейские «рабочие» полки, а Шалома, его мать и младших братьев и сестёр сперва заточили в гетто в родном городе, а оттуда переправляли из лагеря в лагерь, пока Шалом не решился на побег. Удалось сбежать всей семьёй, и они дождались армии освободителей в одном из австрийских городишек. Старший брат тоже остался в живых: они нашли его в госпитале, раненого. По пути в Израиль Шалом помогал переправлять из Европы других еврейских беженцев: далеко не у всех были документы и разрешения на иммиграцию. Шалом попался, его отправили в американскую тюрьму. Выйдя на волю, он и его семья сумели проникнуть на судно «Повстанцы гетто», перевозившее нелегальных переселенцев. Не повезло и здесь: пароход захватили англичане, его пассажиров бросили за колючую проволоку на Кипре. Но необычное дарование Шалома по подделке документов сослужило добрую службу многим заключённым: с документами, изготовленными Дани, они выбирались из лагерей и достигли желанных берегов.

Его биографию после приезда в Израиль можно изложить в нескольких словах: долголетняя служба в армии и органах безопасности, женитьба, рождение двух дочерей, разные поручения за границей и, наконец, командировка в Европу, когда он смог заняться любимым делом — витражами.

Шалому Дани не надо было объяснять, как готовиться к предстоящей работе. Я ещё никогда не встречал человека, умевшего так блистательно импровизировать и выполнять задания при минимальной оснащённости. Так что ему не составило труда собрать небольшой багаж, не вызывающий подозрений.

Вскоре вместе с командиром группы Габи Эльдада мы набросали вчерне план операции и составили список авангарда из опытных и преданных работников.

Первым назову Эуда Равиви, друга Габи и такого же выдающегося оперативника, наделённого даром точного планирования, знатока многих языков, не раз уже выполнявшего задания за пределами Израиля. Он рос в Вене. Жили привольно, пока Австрию не присоединила к себе Германия. Присоединение ознаменовалось для Эуда тем, что тридцать одноклассников напали на него и ещё одного мальчика и на глазах учителя избили «жидов» до полусмерти. Две недели после этого Эуд был прикован к постели. В тот же день предприятие его отца национализировали, а семью вскоре выселили из прежней квартиры. Эуд так и не смог забыть огонь, пожиравший синагогу в ночь «длинных ножей» — ночь еврейских погромов по всему «третьему рейху».

В день, когда началась вторая мировая война, семья Эуда прибыла к спасительным берегам нашей страны. Парень учился в средней школе, вступил «Пальмах», а затем в армию. Его командиром был Габи Эльдад, он же и рекомендовал друга на оперативную работу,

Вторым в списке Эльдада числился Эли Юваль, уроженец Польши. Он приехал в Израиль, когда ему было шесть лет. Сестра и трое её детей остались в Польше: для них не удалось достать сертификаты на выезд в подмандатную Палестину. Всех их уничтожили нацисты. Когда Эли узнал о гибели сестры и племянников, он поклялся отомстить за них. Участие в поимке Эйхмана он воспринял как исполнение своей клятвы.

Эли не только обладал недюжинной физической силой, но и прекрасно знал оперативную технику. После ранения в войне за независимость и демобилизации он стал выпускать репертуарные сборники для армейских хоров, иногда и сам с успехом выступал на сцене. Постепенно гримирование стало его любимым занятием в свободные часы, и он добился тут больших успехов. Как-то, загримировавшись, он явился к родной матери и предложил купить её квартиру. Он уверял, будто слышал, что она хочет продать жильё. Мать решительно отрицала, но в споре так и не узнала сына. Был и такой случай: Эли переоделся, загримировался и попытался войти в здание, где работал. Его задержали, причём лучший друг первым схватил его, приняв за чужака.

Третьим в компании был Зеев Керен, родом из Литвы. Он тоже приехал в страну ребёнком. Зеев закончил техническое училище и слыл мастером на все руки. Он открывал любые замки, умел, что называется, пилить сверлом и сверлить пилой — неоценимая способность для оперативного работника.

У Зеева был богатый послужной список на поприще безопасности. Около года он служил у Вингейта, участвуя в погоне за бандами арабских террористов, во время второй мировой войны воевал в Италии. Зееву тоже не требовалось объяснять, кто такой Эйхман: он был готов растерзать его собственными руками, только бы разрешили. Однако Зеева предупредили, что он назначен техником группы и ему надо готовить необходимое оборудование. Зеев заметно погрустнел, но Габи уверил его, что он сумеет ещё проявить себя.

Четвёртым в списке значился Эзра Эшет, выполнявший моё поручение в Германии и Австрии — он следил за семьями Эйхманов и Либелей.

Родился Эшет в Трансильвании. Родители переехали в другую часть Румынии, когда он был ещё ребёнком. В дни войны Эзру, как и многих сверстников, взяли на принудительные работы. Около года он прожил в лагере с жёлтой звездой на спине и груди. Вернувшись домой, узнал, что вся родня, оставшаяся в Трансильвании, уничтожена нацистами. Накануне войны Израиля за независимость Эзра отплыл от берегов Европы на судне, набитом беженцами. Судно перехватили британские силы, пассажиров заключили в концлагерь на Кипре. Эзра пробыл там больше года, пока не добрался до Израиля. Вскоре он поступил к нам на службу.

Командир группы приготовил задание и Кенету: опознать Эйхмана до поимки и допросить после неё.

Я знал всех этих людей и утвердил список без колебаний, попросив Габи напомнить каждому из них, что дело исключительно добровольное. Если у кого-то есть сомнения или опасения, мы его заменим.

День или два спустя Габи сообщил, что все кандидаты изъявили желание участвовать в деле. Я попросил их всех немедленно взять отпуск и упорядочить текущую работу, не привлекая сотрудников и членов семей. Дома они должны были объяснить, что им поручено участие в некоем важном, но очень секретном деле, а на работе — что берут отпуск по семейным причинам.

Группу готовили спешно, не забыв предусмотреть планы спасения на случай неудачи. Весь багаж группы авангарда сконцентрировали так, чтобы его легко было доставить к месту назначения.

Люди Анкора разработали для каждого оперативника график движения, порядок и место встреч в Буэнос-Айресе. Перед тем, как отправляться в путь, каждый из пятерых знал, где он остановится в столице Аргентины и как найдёт товарищей.

Разумеется, их нельзя было отправлять прямиком в Аргентину. Каждого надлежало сначала доставить в какую-либо страну. А там им потребуются десятки документов: удостоверения, визы, справки о состоянии здоровья, билеты и т.п. Но мы не могли пользоваться услугами бюро путешествий, так что пришлось создать собственное бюро туризма.

Роль начальника и организатора этого «бюро» я поручил Нахуму Амиру, уроженцу Латвии. За все годы работы в моём подчинении он ни разу не спросил меня, зачем и почему он должен сделать то-то и то-то. Частенько я даже сомневался: известно ли ему, чем мы заняты. Но на Нахума всегда можно было положиться — он не заставит повторять приказ и выполнит его наилучшим образом.

На этот раз я сказал ему, что мы готовим захват Эйхмана, дабы судить его в Израиле, и предложил ему войти в группу, которая поедет в Аргентину. Нахум очень обрадовался. Он должен был выехать в Европу и помогать остальным нашим людям в организации их перемещений. Я предостерёг его от ошибок в сложной политической обстановке. Поездки надо было устроить так, чтобы впоследствии никто не мог говорить об организованной групповой акции, о принадлежности таких-то людей к одной и той же сети. Мы условились, что все наши парни, кроме одного, поедут разными маршрутами, в разные сроки из разных аэропортов. Это во многом исключало слежку.

Нахум согласовал свои действия с Моше Вередом и Мирьям Савион, участвующими в операции в стране, позаботился и о том, чтобы никто из группы не явился в какое-либо иностранное консульство или туристическое бюро. Закончив дела в Израиле, Нахум выехал в Европу продолжать приготовления. Прощаясь, я выразил надежду на скорую встречу, ведь мне тоже предстояло быть клиентом его «бюро туризма».

Теперь несколько слов об Ицхаке Нешере. Он родился в Германии. В школе ему приходилось бывать на уроках по расовой теории и слышать крики «Хайль Гитлер!» Он хорошо запомнил «ночь длинных ножей». Ицхак по собственной инициативе уехал в Эрец Исраэль, закончил реальную гимназию в Хайфе и начал заниматься в Технионе. Когда началась вторая мировая война, стал одним из первых добровольцев, вступивших в британскую армию. Родители Нешера погибли от рук нацистов: отец — в Терезине, мать — в Освенциме. Ицхак не отличался какими-либо выдающимися способностями в оперативной работе, был флегматичен. Но природа наделила его талантом актёра: он мог легко входить в доверие. Лицо простака, иногда даже с выражением умственной отсталости, позволяло ему играть любые роли, выдавая себя за кого угодно, причём окружающие свято ему верили. Особенно хорошо удавалась роль, когда разыгрывал её для зрителей, говорящих по-немецки и по-английски. Ицхаку мы поручили покупать или арендовать необходимый инвентарь, устраивать запасные квартиры на случай чрезвычайного положения, заказывать транспорт и так далее. Ещё Ицхак должен был поселиться вместе с «супругой» в одной из снятых им квартир-тайников, где мы намеревались прятать Эйхмана.

Получив предложение участвовать в операции, Нешер не проявил энтузиазма, впрочем, как всегда и по любому поводу. С меня было достаточно его согласия. Правда, потом я узнал, что Ицхак всё же поколебался с полминуты, прежде чем согласиться. Но его можно было понять. Он только что вернулся из длительной командировки за рубеж. В его отсутствие жена и дочь жили без чьей-либо помощи. А теперь жена была беременна. Второй ребёнок у них родился через несколько дней после возвращения Ицхака с задания.

На роль «супруги» Нешера мы избрали Дину Рон. Дина была у нас новым человеком, но уже участвовала в нескольких сложных операциях, знала шесть языков, с лёгкостью приспосабливалась к любым условиям.

Дина приехала с родителями в Израиль в 1940 году. Большинство её родственников осталось в Западной Европе, где они все и погибли. Её семья не отличалась особой религиозностью, но Дина примкнула к молодёжному религиозному движению, бросила гимназию, а через год вернулась. В университете доучиться не успела — началась война за независимость, и Дина ушла в армию. После войны Дина стала активисткой студенческого движения.

План операции предусматривал участие врача, которому надлежало усыплять Эйхмана в момент захвата и во время перевозок. На плечи врача ляжет большая ответственность, ибо его ошибка может стать роковой — Эйхман уснёт навеки. А усыпить «пациента» предстояло не в больничных условиях…

И ещё одно обстоятельство требовало присутствия врача: наши люди не могли обращаться за медицинской помощью к врачам в Аргентине, особенно в случае ранения, ведь доктора обязаны докладывать в полицию о каждой огнестрельной ране.

Трудно было найти подходящего человека. Наконец, остановились на кандидатуре анестезиолога одной из больших больниц — человека быстрых решений, хладнокровного и отважного. Мы не раз обращались к нему за помощью в сложной ситуации, и он обычно выручал нас.

Я попросил Хаги переговорить с доктором. Хаги приехал к нему домой без предупреждения. Готов ли доктор стать членом оперативной группы? Доктор согласился не колеблясь.

По просьбе Хаги главный врач без лишних вопросов дал анестезиологу отпуск на несколько недель.

Доктор вместе с Габи Эльдадом составили список всего необходимого для намеченной работы. Через несколько дней он передал Габи пакет с медикаментами, которые не так-то просто приобрести в аптеке без вразумительных объяснений. Этот пакет должен был ждать доктора в Буэнос-Айресе.

14. Агент по туризму

Тем временем оперативники отрабатывали детали операции, изучая материалы наших архивов и информацию, полученную от Талми и Кенета. Они заочно изучили местность, проверили список вещей, которые нужно переправить в Буэнос-Айрес или купить там. Не хотелось везти лишнего, если что-то можно без проблем приобрести на месте.

Группа наметила три варианта похищения Эйхмана.

Первый предусматривал вторжение в дом, если, конечно, условия окажутся благоприятными.

Второй вариант — взять его по пути домой, если местность позволит сделать это без шума.

Третий вариант — захватить там, где Эйхман появляется постоянно, если такое место удастся выявить.

Выбрать один из вариантов можно было только после достаточно долгой слежки за Эйхманом, наблюдений за его домом и детального изучения местности. Для этого и нужна авангардная группа, которая установит, находится ли Рикардо Клемент в Буэнос-Айресе, а также место его работы и маршруты передвижения. Вместе с авангардной группой (Эуд Равиви — командир, Эзра Эшет и Кенет) в Аргентину должен отправиться Ицхак Нешер, чтобы сразу начать поиски дома или квартир и заняться арендой автомашин. Остальные члены группы прибудут в Аргентину лишь после того, как мы получим подробный отчёт авангарда.

Предварительное планирование включало составление точного графика операции. Отправной точкой служила дата прибытия самолёта. Эйхмана надо поймать до этого дня, но не слишком рано, а то придётся держать его в тайнике чересчур долго. Родные Эйхмана начнут его искать, возможно даже с помощью аргентинских властей, и кончится это тем, что перекроют дороги и блокируют аэропорт.

Я дал строгое указание Нахуму Амиру: не привлекать внимания к нашим оперативникам в иностранных консульствах, туристских агентствах и кассах авиакомпаний. Нахум сделал максимум возможного: отправлял людей из разных точек, стараясь, чтобы из любой страны отбывал только один оперативник. Осторожно выяснял графики движения самолётов в авиакомпаниях, ничем не выдавая, что пассажир сойдёт именно в Буэнос-Айресе. Нахум покупал туристические билеты, рассчитанные на круиз, включавший несколько стран Латинской Америки. При этом, выясняя подробности в одной авиакомпании, билеты приобретал в другой.

Нелёгким делом оказалось добывать визы. Многие консульства не выдают виз иностранцам, не проживающим в стране постоянно. Бывает, консульство требует удостоверить личность заявителя в местной полиции, рекомендательное письмо с места работы и т.п. Однако Нахум выяснил, что консульства гораздо либеральнее относятся к транзитным визам, и оформил именно их. Вскоре Нахум понял, что не сумеет один справиться с делом, и привлёк себе в помощь знакомых и друзей: ведь надо было получать медицинские справки в некоторых консульствах. Просителей виз, как правило, направляли к врачу и делали им прививки согласно международным правилам. Нахуму и его помощникам пришлось пройти не один медосмотр и пострадать ради дела: настоящие пассажиры не могли появиться в консульстве, и все неприятности выпадали на долю тех, кто исполнял их роль.

15. Первый выезд

Первым в Буэнос-Айрес отправился Менаше Талми. Ему полагалось снять квартиру, где могли бы встречаться остальные. С определённого числа он должен был дважды в день в разные часы появится в условленных местах и встречать товарищей, прибывающих каждый в свой срок.

Места встреч разбросаны по городу, каждым из них можно было воспользоваться только раз.

Менаше прибыл в Буэнос-Айрес 22 апреля и отправился в отель подальше от центра, чтобы не встретиться ненароком с кем-либо из местных знакомых.

Через день он арендовал квартиру, уплатив за несколько месяцев вперёд. Парни впоследствии назвали это жилище «Бастион». Менаше оборудовал его согласно инструкции и завёз запас продуктов, в основном, консервы.

24 апреля Талми отправился встречать наших людей. Он расположился в кафе, заказал чашку кофе. Время от времени посматривал на дверь: «Придёт кто-нибудь сегодня или не придёт?» Одиночество, даже недолгое, тяготило его. Тем более, что в городе полным-полно знакомых, а он не имеет права видеться с ними. Глянул на часы: ещё четыре минуты, и конец ожиданию — время встречи истекает.

И тут в дверях показывается высокий худой мужчина с быстрой походкой — Эзра Эшет. Менаше встал:

— Рад тебя видеть! Что ты тут делаешь?

Талми сказал это громко по-испански, радуясь якобы случайной встрече. За столиком они перешли на шёпот.

— Я прямо из аэропорта. Был почти уверен, что уже не застану тебя.

— А я почти уже ушёл! Думал, что сегодня никого не встречу. Давай посидим немного.

Вскоре они вышли из кафе, взяли багаж Эзры и на такси поехали в «Бастион», а когда Эзра отдохнул с дороги — отправились гулять по городу. Менаше рассказывал массу интересных подробностей об улицах и памятниках, о жителях и их привычках. Так Эзра получил первый наглядный урок.

25 апреля прибыл Кенет. Ему-то гид был не нужен. Он всего лишь три недели как покинул Буэнос-Айрес. Но тёпepь он изменил имя и внешность, стал ещё осторожнее.

Задача Кенета — опознать Рикардо Клемента, когда он окажется в руках захватчиков. Для этого мы снабдили его подробными описаниями Эйхмана. Вот этот список:

Кенет, Менаше и Эшет встретились 26 апреля — связь действовала исправно. Они решили в первую очередь взять напрокат автомобиль, чтобы обновить «контакты» с Рикардо Клементом в Сан-Фернандо. Кенет в прошлый приезд поднаторел в аренде машин, но теперь даже в новом своём обличии не хотел рисковать — обращаться в те фирмы, где раньше брал автомобили, да и в другие тоже, поскольку работники частенько кочуют из конторы в контору.

Машинами занялись другие, и всё прошло благополучно. Параллельно приобретали необходимый инвентарь согласно списку, в том числе складные кровати, постельное бельё и кухонную посуду. Работали быстро, потому что хотели уже вечером того же дня съездить в Сан-Фернандо.

Вечером к ним присоединился Эуд Равиви. Он вылетел из Израиля в Рим, оттуда поездом доехал до города, где его ждал Нахум Амир. Здесь выяснилось, что все линии на Южную Америку заняты и можно вылететь только из Лиссабона. Ничего не оставалось, как отправиться этим путём. В салоне самолёта Эуд неожиданно увидел Ицхака Нешера. Конечно, они сделали вид, что не знакомы, в течение всего долгого полёта не обменялись ни словом, а в аэропорту молча разошлись — каждый искать свой отель. В Буэнос-Айрес они прилетели в три часа дня. На этом закончился первый этап переброски группы.

Правда, с Эудом произошёл забавный казус. В отеле администратор попросил гостя оставить паспорт. Эуд отдал ему свой документ и тут же спохватился, что забыл, под каким именем он теперь значится. К счастью, Равиви не растерялся: он попросил администратора вернуть на минутку паспорт, чтобы вытащить якобы забытую в нём записку.

Эуда ждали в восемь утра в одном кафе и в шесть вечера — в другом, на углу улиц Санта-Фе и Калауо. Найти перекрёсток двух центральных улиц оказалось делом нетрудным, и не успел Эуд подойти к месту, как увидел Кенета и Эзру.

Арендованный ими автомобиль стоял неподалёку. Решили не терять времени и сей же час ехать в Сан-Фернандо, Кенет хорошо знал дорогу и уверенно вёл машину кратчайшим путём.

В 19:40 на шоссе №202 вблизи киоска они увидели на левой обочине Рикардо Клемента, шагающего по направлению к дому. Эуд сразу же узнал его по фотографиям.

— Да вот же он! — вырвалось у Эуда. Кенет вздрогнул и нажал на тормоз. Клемент не обратил на машину никакого внимания, это ведь было шоссе.

Эзра вышел из автомобиля и последовал за Клементом на расстоянии около ста метров. Он видел, как Клемент свернул с шоссе и вошёл в свой домишко, знакомый Эзре по снимкам. Эуд и Кенет отъехали примерно на километр и вернулись, чтобы подобрать Эшета.

Встреча была большой удачей: они-то рассчитывали всего лишь познакомиться с местностью. Никто и не думал, что сразу увидят Эйхмана.

Проанализировали ситуацию. Если во вторник Клемент оказался возле дома в вечерние часы, то, вероятнее всего, он работает в городе или в его окрестностях. Похоже, он привык ходить пешком от автобусной остановки и, видимо, в определённое время. В это время года в 19:00 здесь уже темно. Получалось, что Клемента можно захватить на этом участке его маршрута.

Хотя полной уверенности не было, Эуд решил сообщить в Центр: Клемент найден, операцию можно провести. В ту же ночь, 26 апреля, они отправили нам депешу.

16. Я еду в Аргентину

Рапорт Эуда пришёл к вечеру 27-го. Три последующих дня я был занят больше, чем когда-либо, если не считать войну за независимость и Синайскую кампанию 1956 года. В течение семидесяти двух часов предстояло закончить все приготовления к операции, самому подготовиться к полёту в Аргентину и обеспечить текущую работу службы на время моего отсутствия.

Прежде всего я дал команду участникам группы: «Начинать!» Затем я ещё раз проверил все мелочи, связь, инвентарь, меры на случай чрезвычайного положения, провёл совещания с теми, кого отправлял в Аргентину, и с теми, кто оставался обеспечивать нас в Израиле.

Габи Эльдад занимался оперативными вопросами, а я в который раз проверял готовность и надёжность всех звеньев. До сих пор все решения о спецрейсе самолёта принимали, так сказать, в принципе. Сейчас надо было перевести их на язык реальности. Ашер Кедем немедленно отправлялся в Аргентину готовить посадку и обслуживание самолёта. Он попросил в помощники Аарона Лазара, руководившего одной из промежуточных посадочных площадок авиакомпании за рубежом. Договорились, что в Израиле нам будет помогать Дан Авнер. Но требовалось согласие руководства авиакомпании. Я встретился с Моше Тадмором, а затем и с генеральным директором. Они во всём пошли нам навстречу, и даже в том, что самолёт в Буэнос-Айрес поведёт один из лучших лётчиков компании Йоав Мегед.

Я объяснил Мегеду характер миссии и наши пожелания в отношении спецполета: включить в состав экипажа израильских механиков, чтобы только они обслуживали самолёт, устроить так, чтобы машина могла взлететь по первому требованию и совершать минимум промежуточных посадок.

Мегед немногословно ответил: «Всё будет в порядке». Но под маской невозмутимости явно пряталось глубокое волнение.

Вечером ко мне пришли Дан Авнер, Анкор и Лиора Дотан. Услышав о предстоящем деле, Дан очень разволновался — у него были свои счёты с нацистами. Он родился в Германии и потерял отца, солидного коммерсанта и уважаемого человека, через год после прихода Гитлера к власти. Мать Дана погибла в войну. До 1943 года её держали в некоем подобии гетто в городе, а потом вывезли в Освенцим. Но мать не доехала — умерла по дороге. Дан спасся почти чудом, шестнадцатилетним парнем он очутился в Палестине в 1935 году.

Дана тоже не пришлось убеждать в важности задуманного. Я поручил ему подобрать экипаж самолёта из надёжных людей, достать документы и форменную одежду для нескольких оперативных работников, которым, возможно, придётся выдавать себя за членов экипажа.

Очень важно было предусмотреть, чтобы все технические и административные процедуры, принятые в международных полётах, выполнялись безукоризненно, дабы не создавать неожиданных препятствий. Я объяснил Дану, что он должен поддерживать связь с Анкором и Лиорой. К концу беседы я не сомневался, что Дан разобьётся в лепёшку, но обеспечит чёткую помощь авиакомпании.

Анкору я предложил в ходе операции провести Эйхмана на самолёт под видом внезапно заболевшего или пострадавшего в аварии члена экипажа. Но в таком случае в экипаже должен быть человек, похожий на Эйхмана. Иными словами, двойник со всеми необходимыми документами.

Анкор тут же назвал работника, который подошёл бы на роль двойника. Решили включить в состав экипажа ещё двух наших работников, которым предстояло провожать «заболевшего», помочь ему подняться в самолёт и стеречь его в полёте. Непосвящённым их представят как телохранителей главы нашей делегации.

Конечно, о реальности наших планов придётся судить на месте, в Буэнос-Айресе. Возможно, мы строим замки на песке и нам не понадобятся лишние люди, а может, удастся воспользоваться помощью местных жителей. Во всяком случае, Анкор готовился ко всем вариантам и подбирал нужное оборудование и вещи для спецрейса в Буэнос-Айрес.

28 апреля по традиции я поехал в Иерусалим попрощаться с главой правительства. На его вопрос ответил, что рассчитываю вернуться в течение трёх или четырёх недель.

Потом простился с дочерью и её мужем, учившимися в университете в Иерусалиме. Я не говорил, куда еду, да они и не спрашивали — уже привыкли.

Настала пора посвятить в нашу тайну генерального инспектора полиции Иосефа Нахмиаса — ведь именно ему будет передан Эйхман.

Мы встретились возле его дома.

— В чём дело? — спросил он, сдержанно улыбаясь.

— Пришёл попрощаться. Уезжаю на несколько недель.

— Куда же?

— На поиски Адольфа Эйхмана.

— И вы полагаете, что это вам удастся?

— Полной гарантии, конечно, нет, но я почти уверен.

Нахмиас пожелал удачи.

Как назло, в те дни я был занят одним иностранным гостем высокого ранга. И как бы ни поджимало время, я не мог не выполнить своих обязанностей по отношению к гостю. И не только из вежливости: он не должен был догадаться, что я занят неким экстренным делом. После того, как Эйхмана доставят в страну, высокий гость может сопоставить факты и сообразить, что из Аргентины преступника выкрали израильские оперативники, а лишние политические осложнения нам были ни к чему. Я не знал, как наше собственное правительство отнесётся к захвату Эйхмана, как поведут себя члены его семьи и аргентинские власти. Мы предполагали, что если газеты раструбят о появлении палача в Израиле, но не сумеют доказать, что доставили его сюда именно мы, то семья не сможет требовать у аргентинских властей возвращения Эйхмана. Следует всячески скрывать наше участие в похищении — пусть нас сколько угодно подозревают, лишь бы ничего не доказали.

28 апреля, накануне отъезда, я принимал дома высокого гостя, позаботившись, чтобы нам никто не помешал — ни визитом, ни звонком. Он рассказал мне, что в Южной Америке каждый, кто пытается разменять стодолларовую банкноту, вызывает подозрение: уж не фальшивомонетчик ли? Улучив минуту, я попросил моего шофёра выяснить какие деньги для меня приготовлены, и оказалось — вся сумма в стодолларовых банкнотах! Пришлось моему порученцу срочно, среди ночи, менять эти банкноты на мелкие. Гость засиделся до полуночи. А потом пришли подчинённые, чтобы уточнить детали работы в моё отсутствие. Лишь на рассвете я занялся сборами. А поскольку мне предстояло изменить внешность и выдавать себя за другого человека, приготовления были не так уж просты. Закончил уже к утру. Надо было спешить на аэродром провожать моего гостя. Я молил Бога, чтобы отлёт не задержали. Как только его самолёт взлетит, я отправлюсь домой, возьму багаж и документы и вернусь в аэропорт, чтобы вылететь в Европу. Даже лёгкая задержка с отъездом гостя могла сорвать мою поездку. Разумеется, я мог объяснить, что тороплюсь на срочную служебную встречу и проводить гостя не сумею, но где гарантии, что потом мы не встретимся в аэропорту как два пассажира?

На моё счастье, всё произошло вовремя. С женой я простился, как обычно — без лишних слов. Она знала, что я время от времени исчезаю и что расспросы бесполезны. Я предупредил её, что на сей раз буду отсутствовать три-четыре недели и не смогу писать с дороги.

Ночью я уже был в Европе, в пункте, предусмотренном нашим планом. Нахум Амир ждал в местном аэропорту. Кроме Нахума о моём прибытии знал только Эфраим — прямой начальник Шалома Дани. От Эфраима я выслушал тяжкие сетования на то, что собираюсь отнять у него Шалома. В то время Эфраим выполнял несколько важных поручений и опасался, что отсутствие Дани повредит делу. Я старался объяснить, что у меня нет выбора, и я в любом случае заберу Шалома.

В ту ночь я долго разговаривал с Нахумом — объяснял, почему не включаю его в состав оперативной группы в Аргентине: он единственный знал все подробности, имена членов группы и псевдонимы, маршруты движения, состояние документов. Крайне важно для дела, чтобы Нахум оставался в Европе, в особенности на случай неудачи, если нашим работникам придётся уходить из Аргентины любыми возможными способами. Без Нахума им пропасть, лишь он сумеет вернуть им настоящие документы и направить к исходным пунктам — в Израиле или вне его.

Нахум не скрывал огорчения, но понял меня.

На следующее утро я выехал в соседнюю страну и оттуда вылетел в Аргентину. Только в самолёте у меня, наконец, появилось время изучить мои новые документы и легенду.

На одном из промежуточных аэродромов, где самолёт заправлялся, я вошёл в здание аэропорта и вдруг услышал по радио, что меня вызывают в бюро информации. На весь аэропорт громко прозвучало моё новое имя. Я был ошеломлён. Никто в этой стране и на этой остановке не должен был встречаться со мной; во всём мире считаные люди знали, как сейчас меня зовут. Видимо, случилось нечто такое, что делало конспирацию излишней.

Меня настоятельно вызывали, и я стал осторожно приближаться к бюро информации.

Неподалёку от окошка, за которым сидела служащая бюро в униформе, я остановился, все ещё не решаясь назвать себя, как вдруг меня опередил запыхавшийся мужчина. Он громко произнёс моё имя и фамилию.

Я понаблюдал ещё немного и окончательно убедился в том, что произошло невероятное совпадение. Судьба сыграла со мной шутку, но к счастью, всё обошлось.

Полёт был долгий и утомительный, со многими промежуточными посадками, опозданиями и бесконечными ожиданиями. Усталость взяла своё, и большую часть пути я проспал.

17. Дома и автомобили

В Буэнос-Айресе авангардная группа в первую очередь занялась поиском квартир, где можно было бы укрыть арестованного, расселить участников операции, разместить их багаж и оборудование. По плану этим должен был заниматься Ицхак Нешер, но в утренние часы помогали и все остальные, поскольку наблюдать за домом Клемента имело смысл только после обеда и по вечерам.

В посреднических конторах получили списки домов и квартир, которые сдавали или продавали в районе между Буэнос-Айресом и Сан-Фернандо. Кроме того, день за днём изучали объявления в газетах на английском и немецком языках, рассудив, что хозяин виллы, желающий сдать её в аренду, поместит объявление прежде всего в газете для иностранцев. Ицхак Нешер пользовался такси, но вскоре решили нанять для него автомобиль.

27 апреля Эуд, Кенет и Менаше поехали осматривать дом примерно в 150 километрах от Буэнос-Айреса. По описанию посредника, это было как раз то, что нужно. Но прибыв на место, парни были разочарованы.

Ицхак тоже не нашёл ничего путного в тот день: как правило, владельцы хотели не сдать, а подороже продать свои дома. Те же дома, которые предназначались для аренды, никак нам не подходили. Мешало ещё одно обстоятельство: многие дома сдавали в аренду вместе с садовником, или со сторожем, или с домработницей. Когда же наши пытались отделаться от прислуги, это вызывало недовольство, а то и подозрения.

Прошло всего несколько дней — и стало ясно, что именно жилищная проблема, которую мы рассчитывали легко решить, грозит сорвать всю операцию.

Что же касается слежки за Клементом, то её результаты радовали. 27 апреля Кенет, Эуд и Эзра приехали в 18:45 на то место, где планировалось похищение. Надо было отыскать точку, откуда можно незаметно вести наблюдение. Машину оставили достаточно далеко в стороне, чтобы не будить любопытство местных жителей. Наблюдательным пунктом выбрали железнодорожную насыпь в семидесяти метрах от дома Клемента, которая поднималась здесь на пять метров. Линия была двухколейная, и в часы пик поезда пробегали каждые две-три минуты. Между путями и домом Клемента, параллельно рельсам, тёк ручей, впадавший в речку Реконквисту. Шоссе над речкой тоже шло по мосту.

Оперативники устроились на насыпи и стали наблюдать за домом в бинокль. Требовалось установить, приходит ли Клемент домой в определённое время, один или с провожатым, много ли прохожих бывает здесь в вечерние часы и много ли машин.

В 19:40 они увидели Клемента — он вышел из автобуса №203, прибывшего из Сан-Фернандо, чтобы продолжить путь в сторону Банкалери. Клемент вышел напротив киоска, примерно в ста семидесяти метрах от дома, и двинулся по шоссе №202, по той стороне, на которой стоял его дом. Клемент держал фонарь с белым и красным стёклами. Он зажигал его всякий раз, когда по шоссе проезжала машина. Наконец, он свернул на улицу Гарибальди, но не сразу вошёл в дом, а сперва обошёл вокруг него и только потом отпер дверь.

Наши парни были убеждены, что он специально осматривает дом, опасаясь засады. Потом уже выяснилось, что делал он это совсем по другой причине — просто любил проверять, как подрастают цветы и зелень во дворе.

В тот же вечер в Израиль ушли сведения относительно оборудования, необходимого машинам, которые будут участвовать в операции захвата.

28 апреля Эуд, Эзра и Ицхак отправились нанимать машины. Потом купили рабочую одежду и отправились на разведку в порт.

Подстраховывая план вывозки Эйхмана самолётом, они должны были выяснить шансы на успех в морском порту: можно ли тайно провести кого-либо через порт и поднять на борт судна, бросившего якорь вдали от причалов.

В тот день сумели исследовать порт совсем бегло, но стало ясно, что придётся много раз наведываться сюда, если обстоятельства заставят воспользоваться морским путём.

К вечеру они снова были в Сан-Фернандо. Кенет с Эудом поднялись на железнодорожную насыпь, а Эзра остался о машине. Автомобиль, оставленный без присмотра, не только вызовет подозрения, но вполне может стать добычей для воров. Сидеть на насыпи было совсем нелегко: поезда то и дело проносились мимо, оглушая и обдавая пылью. Зато местность была видна как на ладони. В 19:40 прибыл рейсовый автобус №203 и остановился напротив киоска. Дозорные вздохнули с облегчением: Клемент появился вовремя и продолжил путь по шоссе, посвечивая фонариком. Этот человек явно трясся над своей жизнью: как только слышал шум автомобиля, тут же зажигал фонарь. Он отправил на тот свет миллионы людей, но собственную жизнь берег!

Как и раньше, Клемент свернул на улицу Гарибальди, осмотрел двор своего дома и отпер дверь.

Итак, Клемент возвращается каждый день в одно и то же время с работы, места которой наши оперативники не знали. Маршрут автобуса начинался возле железнодорожной станции Сан-Фернандо. Похоже, Эйхман ехал автобусом до станции, потом поездом на работу, а домой — в обратном порядке. Но всё же, откуда он возвращается? Решили узнать это завтра.

Усталые и замызганные вернулись парни в Буэнос-Айрес. Ицхак сообщил, что нашёл несколько домов, которые стоит посмотреть. Решили сделать это завтра до обеда.

Эуд и Ицхак осмотрели два дома в районе Сан-Изидоро, которые вполне устроили бы нас, но цену хозяева заломили непомерную и настаивали, чтобы дома были арендованы на срок не меньше года. Переговоры зашли в тупик.

Кенет и Эзра тоже ничего подходящего не нашли. Они присмотрели два дома, но их не хотели сдавать в аренду. Как ни пытались убедить владельцев, что сдать дома иностранцам, приехавшим в Аргентину на пару месяцев, — это выгодно, ничего не вышло. Владельцы желали только продать дома.

В 16:00 Эуд, Кенет и Эзра оставили поиски и занялись Клементом. Кенет остался на вокзале Сан-Фернандо, а двое снова взобрались на насыпь. Но счастье им изменило: кто-то из прохожих с удивлением начал разглядывать людей, лежащих между путями. Пришлось оттуда уходить. Поехали назад по шоссе №202. Когда машина поравнялась с улицей Гарибальди, увидели Клемента. Он сходил с автобуса №203, часы показывали 19:40.

Кенету повезло чуть больше, он увидел автобус №203 и в нём человека, похожего на Клемента, но тот не садился в автобус на вокзале. Кенет узнал, что конечная остановка находится на другой станции, где Клемент, видимо, и пересаживается в поезд.

30 апреля пришлось на субботу. Наши люди до обеда отдыхали, и вполне заслуженно: с того часа, как они приземлились в Аргентине после утомительного полёта, им приходилось без перерывов что-то делать и куда-то спешить: до обеда искать жильё для тайника, а по вечерам наблюдать за домом Клемента. Позиция же для наблюдения была неудобна и опасна. А тут ещё пошли дожди. Час-другой под открытым небом на железнодорожной насыпи — и одежда промокала до нитки, а сверху покрывалась чёрной грязью. Спать ложились поздно, потому что ночью обсуждали план действий на другой день.

В субботу после обеда группа отправилась в район предстоящей операции — изучать пути объезда, поскольку главные магистрали были запружены и многократно пересекались с железнодорожными путями.

Участники разведки условились встретиться в определённом месте на улице Нуево де Хулио. Но Эуд, прибывший туда первым, понял, что допущена ошибка. Не успел он пройтись туда-сюда по тротуару, как подошёл полицейский и потребовал предъявить документы. Оказалось, что Эуд прогуливался перед зданием посольства ФРГ. К счастью, Эуд издалека заметил Кенета и Эзру и успел их предупредить.

Дорогу изучали несколько часов, запоминая разные пути от места похищения к центру города. Они убедились, что есть боковые и объездные пути, почти не занятые транспортом, причём в случае тревоги силы безопасности вряд ли стали бы перекрывать движение по этим улицам.

В тот день и назавтра — 1 мая — за домом Клемента не наблюдали: из-за дождей насыпь сделалась крайне опасной и группа искала дополнительные пункты наблюдения.

В 11:30 они прошли неподалёку от дома Клемента и увидели его копающимся в саду. Но они шли быстро, чтобы не привлекать к себе внимания, поэтому не успели хорошенько разглядеть его.

В тот день, 1 мая, я прибыл в Буэнос-Айрес. Незадолго до заката самолёт приблизился к Асисе — аэропорту аргентинской столицы. Когда видишь с высоты птичьего полёта огромный город, раскинувшийся на берегу океана, омываемый реками, похожими на моря, понимаешь, отчего Буэнос-Айрес называют блестящим, как Париж и Вена, и деловым, как Нью-Йорк и Чикаго. Испанские завоеватели Америки были очарованы здешними местами и назвали новый город сложно и поэтично: «Град пресвятой Марии, повелительницы свежих ветров».

У меня, как вы понимаете, потом уже не было времени отдать должное прекрасным паркам и красивым аллеям города, осмотреть роскошные дворцы, где расположены правительственные учреждения, и гигантский порт.

Выходя из здания аэропорта, я заметил Эуда, но он и виду не подал, что мы знакомы. Эуд должен был встретиться со мной в условленном месте на другой день, но, наверное, он хотел ускорить разговор и пришёл встречать меня. И точно — Эуд сел в тот же автобус, что и я.

Возле отеля мы обменялись несколькими словами. Я зарегистрировался у портье и поднялся в номер. Эуд последовал за мной. Он вкратце доложил о наблюдениях за Клементом, тайниках и прочих делах группы. Мы договорились о скорой встрече в кафе недалеко от отеля, и я едва успел побриться и принять душ.

Из кафе мы поехали в «Бастион» — в то время единственную квартиру, которую сумели приобрести. Все были в сборе. Мы обсудили успехи и неудачи группы и пришли к выводу, что Клемент работает где-то на постоянном месте и возвращается домой в одно и то же время. По моей оценке, условия в районе его жилья подходили для бесшумной «работы».

Что касается поисков дома для тайника, я посоветовал не слишком привередничать в отношении места и планировки домов, которые нам предложат, и не пугаться высоких цен. Главное, чтобы они могли быть надёжными тайниками.

Были проблемы и с арендой машин. В этом деле Аргентина отставала от стран Европы и США. Цены были жуткие: американская машина стоила 15 000 долларов! А чтобы взять такую машину напрокат, следовало оставить в залог 5000 долларов. К тому же техническое состояние машин, сдаваемых в аренду, было отвратительным: стёртые скаты, разряженные аккумуляторы, дверцы, как правило, не запирались. Выбор был крайне скуден. Требовалось всё время менять модели машин, чтобы не примелькаться. Ничего другого не оставалось, как справляться самим со всеми трудностями.

Я сообщил группе о приготовлениях, завершённых в Израиле, о том, что подмога уже в пути и спецсамолет прибывает 11 мая. Значит, Эйхмана надо брать не позже 10-го, так как самолёт вылетит в Израиль 13-го или 14-го, и нам необходимы несколько дней на случай непредвиденных осложнений.

Мы договорились о порядке встреч и о системе контактов. Поддерживать связь между группой и мной поручили Менаше.

18. Аарон Лазар

Когда Аарон Лазар получил по телексу указание вылететь в Буэнос-Айрес для встречи с Ашером Кедемом, то подумал, что произошла путаница: никогда прежде он не имел отношения к делам в Латинской Америке. Попросив уточнить название города, он получил новую депешу, подтвердившую — Буэнос-Айрес. А затем ему сообщили номер рейса швейцарской авиакомпании, которым Кедем прибудет в Аргентину. Лазар знал, что швейцарские самолёты садятся в Рио-де-Жанейро, и решил встретить Ашера там.

Кедем 1 мая 1960 года вылетел в Цюрих, там пересел на самолёт до Аргентины. Встретив в аэропорту Рио сгорающего от любопытства Лазара, Ашер удивился.

Лазару не терпелось узнать, в чём же дело, и Кедем открыл ему тайну: им поручено помочь группе захвата доставить пленённого убийцу на борт самолёта.

Лазар был ошеломлён. Сгоряча план показался ему фантазией. Но убедившись, что Кедем говорит обо всём как о полной реальности, разволновался ещё больше — ведь ему доверили участвовать в таком деле! Он никак не мог понять, почему выбор пал именно на него.

Всю дорогу из Рио в Буэнос-Айрес он вспоминал события давно ушедших дней. Наконец и у него появилась возможность расквитаться с одним из нацистских преступников.

Лазару было девять лет, когда немцам отдали Чехословакию. Район Чехословакии, где жили Лазары, отошёл к Венгрии. Война докатилась до Венгрии только в 1943 году, когда Аарон уже закончил три класса еврейской гимназии в Будапеште.

В 1944 году Венгрию заняли немецкие войска, и всех евреев согнали в большое гетто. Родственники, жившие в Словакии, убеждали их тайно перейти границу — в Словакии, говорили они, охота за евреями уже закончилась, а в Венгрии только начинается. В одну из ночей Лазары собрались-таки в дорогу, но в последнюю минуту родители передумали. Через несколько недель все гетто перевезли в Освенцим. Там семью разделили: мать, брат и младшая сестра пошли дорогой смерти. Аарон и отец попали в колонну работоспособных.

Их перебрасывали из одного лагеря в другой, Аарону было всего четырнадцать лет, и он выжил только потому, что отец всеми силами поддерживал его, нередко отдавая свой паёк. Они работали в Чехословакии, Австрии, Германии. Но в конце концов их с отцом разлучили, и Аарон попал в лагерь в Мюльдорфе, где строился подземный завод. Мальчик пробыл там около девяти месяцев, за это время вокруг него умерли сотни людей. Он участвовал в ремонтных работах под Мюнхеном, когда немцы пытались кое-как восстановить движение поездов после бомбёжек. На этих работах узников раз в день кормили горячим супом, что спасло жизнь Аарону. Но вскоре всех погрузили в эшелон, и началась долгая дорога — охранники говорили, что везут в лагерь смерти в Тироле. На одной из маленьких станций охрана разбежалась: кто-то пустил слух, что Гитлер убит и война кончилась. Узники набросились на вагон с продовольствием и разбрелись, кто куда мог. Аарон сумел раздобыть кусочек сыра… Но тут на станции показались другие эсэсовцы и начали охоту за разбежавшимися узниками. Многих убили, остальных как попало затолкали в вагоны и повезли дальше. День спустя поезд встал снова, на этот раз навсегда: на станции стояли американские танки…

Аарона отправили в лагерь для перемещённых лиц. Некоторое время спустя он узнал, что отец жив. Они встретились и поехали в Чехословакию. Там Лазар закончил гимназию, переехал в Израиль, служил в армии, а потом перешёл на работу в авиакомпанию.

Забыть прошлое он не мог, как ни старался. Да и можно ли забыть мать, брата и сестру? Можно ли забыть, как люди умирали, как их расстреливали у тебя на глазах?

Когда самолёт приземлился в аэропорту Буэнос-Айреса и Аарон с Кедемом сошли по трапу, к ним подбежал фотограф и защёлкал аппаратом. Аарон растерялся: неужели полиция что-то пронюхала? Но оказалось, что фотограф просто пытается заработать несколько монет.

В аэропорту их ждали госпожа Розен и её супруг. Эстер Розен долгое время работала в нашей авиакомпании, затем уехала в Аргентину с мужем, нанявшимся в частную фирму в Буэнос-Айресе. Госпожу Розен попросили помочь организаторам спецрейса Буэнос-Айрес — Лод. Она проявила инициативу и забронировала номера в гостинице для представителей нашей авиакомпании. Но тут внезапно появился Менаше, представился Кедему, как было условлено, и сказал, что для новоприбывших заказаны места в другом отеле.

Госпожа Розен немного обиделась. Она ведь не знала, что в каждом отеле не должно быть больше одного человека из группы захвата. Менаше передал Кедему адрес кафе, куда следует прийти, как только он устроится.

Поздним вечером того дня я сидел в кафе и ждал Кедема. Вскоре он показался в дверях вместе с молодым человеком, которого представил Аарон Лазар. Я сказал им, что при следующей встрече дам им точные указания, а пока только сообщаю, что им придётся помочь нам создать условия для «посадки» Эйхмана в самолёт. Мы условились поддерживать тайную связь. Следовало соблюдать необходимую конспирацию: встретившись случайно, в неназначенное время и в неназначенном месте, не замечать друг друга. Кедем воспринял это как должное, но Лазар, впервые в жизни принимавший участие в секретной работе, был несколько растерян. Когда мы потом встречались на улице, я видел, что он чувствует себя неловко от того, что не может поздороваться со мной.

Кедем рассказал о событиях в Израиле за те два дня, что прошли между моим отлётом и его вылетом. Я попросил их как можно быстрее оформить документы, а также как следует изучить топографию и порядки в аэропорту.

Мы договорились встретиться вечером следующего дня.

В тот день, 2 мая, в Буэнос-Айрес прибыл также Зеев Керен. У него был увесистый багаж: в основном инструменты, изготовленные им же самим. Всю дорогу он тревожился, как бы чего не случилось с зтим дорогим багажом, без которого операция могла затянуться или вовсе сорваться. Во время пересадки в Европе он глаз не спускал со своего груза, опасаясь, как бы его по ошибке не поместили на другой самолёт. Наконец прибыв в Буэнос-Айрес, он с облегчением подумал, что справился со своей задачей, и поспешил на встречу.

В одном из кафе, как и было предусмотрено, его ждал Менаше. Но как он ни старался развеселить Зеева, тот оставался хмурым: его тревожила судьба багажа, и он требовал немедленно переправить его в надёжное место. Взяли машину, погрузили инструменты Зеева и поехали в «Бастион», где Керен и обосновался. Ему тоже не пришлось повидать достопримечательности города… Кроме нескольких вылазок в магазины для покупки кое-какого материала, Зеев не покидал свою берлогу.

Тем временем группа авангарда возобновила поиски подходящих укрытий. В то утро Кенет и Эуд выехали в дачный пригород, застроенный виллами. Отчего-то маклеры приняли их за немцев и направили к владельцам вилл, говорившим по-немецки, Посмотрели много домов, но подходящего не нашли. Одна из вилл вроде бы подкупала своей уединённостью, но была мала площадью, а другой дом, идеальный по размерам и планировке, находился близко от соседних домов. Третью виллу, идеальную во всех отношениях, не сдавали, а продавали…

Пока эти двое мотались по виллам, Эзра переходил из кафе в кафе, чтобы встретиться с Эльдадом и Ювалем, которым полагалось уже прибыть на место. Но Эзра напрасно тратил время: они не прилетели ни 2-го, ни 3-го мая.

Наступил понедельник, и надо было возобновить наблюдение за домом Клемента. К вечеру оперативная тройка отправилась к цели. На сей раз намеревались установить, откуда прибывает Клемент, прежде чем сесть в 203-й автобус, и на какой, кстати, остановке.

Кенет и Эзра поехали на станцию Сан-Фернандо и расположились возле шлагбаума, между шоссе №202 и шоссе №107. Шлагбаум, как правило, поднимался только, чтобы пропустить автобус. Поэтому любой автобус там задерживался. Они встали у шлагбаума в 18:45, но, прождав достаточно долго, Клемента так и не увидели.

Эуд вёл наблюдение, расхаживая вдоль железнодорожной насыпи, вблизи дома Клемента. Он побоялся сразу подняться на полотно, чтобы не вызвать любопытства прохожих. Лишь выждав некоторое время и убедившись, что поблизости никого нет, он поднялся на склон.

И вот удача: увидел Клемента, но позже чем обычно. На сей раз Клемент появился возле киоска после 20:00.

Вернувшись в город, подвели итоги. В течение пяти рабочих дней подряд они видели Клемента, возвращающегося домой в одно и то же время — в 19:40 и один раз чуть позже.

Утром 3 мая я тоже отправился в район захвата. Мы с Эудом проехали по всем местам, имевшим отношение к предстоящей операции, изучали дороги, посетили все наблюдательные пункты и под конец проследовали мимо дома Клемента.

Увидев убогую местность и домишко на улице Гарибальди, я усомнился, может ли здесь жить Адольф Эйхман? И если бы не масса доказательств, которые уже были накоплены, я бы засомневался и в личности Клемента.

Было совершенно очевидно, что Эйхмана надо брать именно на перекрёстке, недалеко от его дома. Эуд и Керен, которому тоже предстояло участвовать в захвате, дежурили в том же районе, изучая местность.

После обеда я поехал с Менаше за город смотреть один из домов, предложенных для аренды. Так как время поджимало, а история с домами превратилась в неожиданное препятствие, я хотел лично оценить предложения маклеров и решить, снимать дом или отказываться.

Район более или менее устраивал нас, и просили за дом не слишком много. Правда, он стоял рядом с другими зданиями, но с этим можно было примириться, хотя разведчиков учат обратному. Меня больше волновало расстояние от виллы до места захвата и до аэропорта. Оно было вполне приемлемым. Но малая площадь дома огорчала, ведь придётся укрыть здесь достаточно много людей. Хотелось, чтобы у дома были глухие стены и ограда, да ещё тайник, где прятали бы Эйхмана и охранника в случае полицейского обыска.

Этим требованиям вилла не отвечала. Но мы уже попадали в цейтнот, и я решил её арендовать. В случае удачи — если мы найдём более подходящее жильё — то оставим этот дом в резерве, а если не будет ничего лучшего, останемся здесь.

Менаше быстро уладил сделку. Мы назвали виллу «Тирой».

К вечеру оперативная тройка снова отправилась для наблюдения, чтобы установить, наконец, где же Клемент садится в автобус. На сей раз Эуд занял пост на остановке автобуса в городке Карупа, Кенет прохаживался по перрону местного вокзала, а Эзра взял под наблюдение железнодорожную станцию Сан-Фернандо.

Эуд сел в автобус, отправлявшийся из Карупы, чтобы посмотреть, где войдёт Клемент. В это время Эйхман должен возвращаться домой, но Эуд доехал до Сан-Фернандо, а Клемент в автобус так и не сел. Кенет прождал на станции Карупа до 19:45, пропустил два поезда — Клемента в вагонах не было, сел в третий — тщетно.

Кенет сошёл в Сан-Фернандо, присоединился к товарищам, и они на машинах поехали к дому Клемента. Они опять увидели его шагающим по шоссе №202. Он шёл домой — на улицу Гарибальди. Итак, уже шестой раз они видели его на шоссе в одно и то же время.

В тот день, 3 мая, Лазар и Кедем тоже проделали немалую работу. Утром они побывали в главном управлении национальной авиакомпании Аргентины — попросили помощь в связи со специальным рейсом самолёта с израильской делегацией. Они договорились, между прочим, о приобретении запасных частей к самолёту типа «Британия» и воспользовались служебным телексом, чтобы связаться с дирекцией нашей авиакомпании.

Затем Лазар и Кедем отправились в аэропорт в Асисе на встречу с представителем частной авиакомпании, владевшей самолётами типа «Британия». Этот человек приветливо встретил гостей из Израиля и сказал, что на складах его фирмы есть большой запас любых частей к самолётам и даже можно найти моторы. Если надо, заверил он, компания с готовностью поможет.

Тогда Кедем и Лазар прошлись по всем службам аэропорта, завязывая знакомства с работниками национальной авиакомпании и с представителями власти в аэропорту. Их всюду встречали дружелюбно и охотно рассказывали о порядках, принятых здесь.

Всё шло прекрасно. Но тут им сообщили, что аргентинская делегация, которая будет встречать нашу делегацию, не сможет оказать ей должного внимания раньше 19-го мая, и то лишь после 14:00. Уполномоченный аргентинского МИДа попросил, чтобы наша делегация прибыла не раньше 17-го.

Это значило, что вылет самолёта из Лода надо было отложить на неделю! Кедем понял, что ему нужно срочно же встретиться со мной.

Поздним вечером я сидел в кафе в обществе Эуда и Кенета и ждал, когда появятся Лазар и Кедем. Уже с первого взгляда я понял, что что-то произошло. Кедем начал говорить, даже не присев за столик. Да, стряслась большая неприятность. Даже если бы я мог повлиять на решение аргентинских властей, то не стал бы этого делать, чтобы не привлекать внимание к нашему спецрейсу. В то же время задержка операции связана с большим риском, не говоря уже о психологическом настрое моих помощников. Я попросил Кедема предупредить всех, что полет перенесён. Решение аргентинских властей приходилось уважать.

Оставшись один, я проанализировал создавшееся положение. Судя по шестидневным наблюдениям, распорядок дня Клемента не изменится и на следующей неделе, но сохранится ли он и в дальнейшем? Мы же не знаем планы человека, которого намерены схватить. Вдруг он перейдёт на работу в другую смену или вообще сменит место работы, или заболеет?

Но мало того, захват откладывается ещё на неделю. Значит, придётся семь лишних дней наблюдать за Клементом, а это риск: на нас могут обратить внимание. Тем более, что наши люди порядком устали, и не хотелось трепать их нервы ещё неделю. Я взвешивал шансы, думал и передумывал, и наконец решил, что будем брать в назначенный ранее срок, иначе вообще упустим возможность.

Конечно, держать пленника лишних семь дней в тайнике — испытание не из лёгких: поди знай, как поведут себя члены его семьи, власти и общественность. Но выбор был, что называется, «или-или»: либо идём на риск, либо можем навсегда упустить палача — грех, который никогда себе не простим.

Утром я дал указание действовать так, будто ничего не изменилось, и подготовить все к захвату, назначенному на 10 мая 1960 года.

4 мая перед обедом Эуд и Менаше поехали смотреть ещё одну виллу, предложенную маклером. По описанию это было как раз то, что мы искали. Правда, дом находился далеко от улицы Гарибальди, но пути к нему и дорога в аэропорт были удобными.

Прибыв на место, Эуд и Менаше убедились, что маклер ничего не преувеличил: дом был обширный, с несколькими флигелями, с садом, скрывавшим здание от взоров посторонних. Но дом сдавали с садовником-сторожем. Я тоже поехал посмотреть. Он удивительно подходил нам: его будто для нас и построили — несимметричный, с беспорядочным расположением комнат, где можно было укрыть много людей. В том лабиринте легко было бы поместить пленника на случай обыска.

Хотя дом располагался в нескольких часах езды от места захвата, этот недостаток превращался теперь в преимущество, как только за Эйхманом захлопнется наша дверь. Если полиция и хватится похищенного, она вряд ли кинется — хотя бы на первых порах — разыскивать его так далеко от Сан-Фернандо.

Но что делать со сторожем-садовником? Несомненно, он узнает обо всём и впоследствии может стать свидетелем по делу, опознать участников нашей группы…

Но отказываться от такого дома было нельзя. Я надеялся, что мы как-нибудь отделаемся от сторожа хотя бы на время. Менаше арендовал дом, и мы дали ему название «Дорон». Он находился примерно в двух часах езды от «Тиры».

19. Наблюдения и встречи

Все утро 4 мая Кенет и Эзра изучали окрестности дома Клемента на случай внезапного отхода или неожиданных объездов.

Вечером к ним отправились остальные. На пути из Сан-Фернандо машины остановили двое полицейских, потребовали документы и обыскали багажники. Все пассажиры были иностранцами, и им разрешили продолжить путь.

В 18:30 Эуд, а за ним Кенет и Эзра сели в разные автобусы маршрута №203 в Карупе. Эуд и Эзра проехали до Банкалери и Клемента не встретили. Зато Кенет нашёл того, кого искал. Клемент садился в автобус на конечной остановке. Как он попадал сюда? Может быть, он работает в Карупе?

Кенет проехал с Клементом до Сан-Фернандо и там сошёл. Он не хотел рисковать: на каждой остановке автобус покидали пассажиры, и можно было остаться вдвоём во всей машине.

Тем временем Эуд и Эзра отправились к дому Клемента. Когда машина проезжала угол шоссе и улицы Гарибальди, они увидели (в седьмой раз), как Клемент входил в свой дом.

Вечером Эуд сидел в кафе «Опера» в надежде увидеть Эльдада и Юваля. Мы ждали их уже два дня. Мы не беспокоились за них: такие парни не пропадут, но опоздание подмоги ставило под сомнение весь график. Силы авангарда были малы, парни устали, так что помощь была уже необходима.

На сей раз Эуд ждал не напрасно. В 21:00 в кафе вошли Габи Эльдад и Эли Юваль. Они выглядели усталыми, но, увидев Эуда, не смогли скрыть радость. Как выяснилось, этим двоим не повезло: сперва не ладилось с документами, потом не было мест в самолёте — накануне празднеств в Аргентине линии были перегружены. А тут ещё Габи отравился и несколько дней питался только сухарями.

Теперь настроение у них заметно поднялось. Узнав, как мы продвинулись в делах, оба просто расцвели. Перекусив, они захотели немедленно ехать к дому Клемента.

Эуд пытался отговорить их, ссылался на то, что они устали, но бесполезно. Поздним вечером новая тройка отправилась в Сан-Фернандо.

Утром 5 мая, собравшись в «Бастионе», мы основательно проанализировали положение, обсудили возможные варианты захвата. Отсутствовал только Ицхак — он продолжал «марафонский бег» в поисках новых укрытий и автомашин.

Вечером Эли в первый раз поднялся на железнодорожную насыпь. И в тот же вечер Клемент вернулся домой в обычное время. Эуд восьмой раз видел Клемента, Эли — впервые.

А я размышлял о длительном содержании Эйхмана в тайнике. Трудности предвиделись немалые: технические, психологические и прочие. Но выбор у нас был ограничен. Снаружи дом должен выглядеть пристанищем весёлых туристов, внутри — быть укрытием со всем необходимым, и вести себя придётся так, чтобы не вызывать любопытства соседей.

Иными словами, нам не хватало женщины, которая играла бы роль хозяйки. Я отправил экстренную телеграмму Анкору, чтобы он тут же прислал нам Дину Рон, как мы и договаривались.

5 мая прибыл Шалом Дани и весь его сложный багаж. Отправляясь в путь, он взял с собой множество чемоданов, ящиков, пакетов. Обе его руки с трудом вмещали портфели и свёртки. На некоторых красовалась крупная надпись: «Стекло!». Работники авиакомпании, к чьим услугам прибег этот худой и стыдливый пассажир в очках, могли и не заглядывать в его бумаги: занятие пассажира было и без того ясным — художник, ибо кто же везёт с собой холсты, краски, кисти, мольберт?

Когда Шалом поставил свой багаж на весы, выяснилось, что весит он куда больше дозволенного. Пришлось заплатить внушительный штраф. Пассажира, как легко догадаться, не волновала финансовая сторона дела. Он думал только о том, как доставить хрупкий груз в целости и сохранности. Он нижайше просил работников авиакомпании беречь его багаж и разрешить ему взять в салон самолёта как можно больше пакетов и коробок. Служащие отнеслись к нему с пониманием, стюардесса даже помогла художнику внести в салон ручную кладь. Внутри самолёта царил беспорядок. Дани с трудом протиснулся на своё место и кое-как расставил багаж по полкам.

Самолёт взлетел и взял курс на Лиссабон, чтобы оттуда через Дакар, Ресифе, Рио-де-Жанейро и Монтевидео долететь до Буэнос-Айреса. Шалом Дани тут же заснул глубоким сном.

Он порядком устал, готовясь в путь: собирал нужное оборудование, укладывал чемоданы. Задача состояла в том, чтобы спрятать среди дозволенного — туши, красок, кистей, бумаги разных сортов — то, что могло сразу же навести таможенников на серьёзные размышления о свойстве путешествия этого господина. Поэтому Шалом не успокоился до тех пор, пока надёжно не упаковал свой багаж.

Он уснул и во сне улыбался. То был не первый его рискованный полет, когда успех миссии во многом зависел от его умения фабриковать различные документы, не пользуясь ничьей помощью, вдали от родной страны.

Экипаж самолёта не беспокоил художника. А когда выяснилось, что у него нет желания выходить на промежуточных аэродромах, разрешили даже оставаться в салоне. Только один раз он сошёл на бетон, но и тогда прихватил с собой драгоценные принадлежности своего ремесла.

Художника не стали беспокоить и на таможне в Буэнос-Айресе, и через два часа после приземления он уже сидел в «Бастионе» со всеми своими инструментами.

Меж тем, сообщив о Израиль, что дата вылета откладывается, Лазар и Кедем продолжали изучать аэропорт. Они обследовали станции заправки, завязали знакомства с людьми, ведавшими горючим, наземным обслуживанием, погрузкой багажа, с таможенниками и полицейскими. Согласно указаниям, Кедем и Лазар искали лучшее место для стоянки нашего специального самолёта. Лайнер должен находиться подальше от аэропорта и от всех любопытных. Для этой цели лучше всего подходила территория аэродрома частной авиакомпании. Поскольку эта компания пользовалась самолётами типа «Британия», то появился прекрасный повод объяснить, почему наши представители хотят держать самолёт именно здесь, а не на территории национальной авиалинии.

Пока Лазар устанавливал контакты с нужными людьми на «бетонке», Кедем занимался проблемой пассажиров, которые пожелают воспользоваться оказией и полететь с нами в Израиль. Несомненно, аргентинские власти изумились бы, узнав, что мы не берём пассажиров и теряем при этом доход, который хоть в какой-то мере покрыл бы расходы на столь длительный полет. Пока что речь шла только о принципиальном согласии, посадить ли дополнительных пассажиров, продавать или нет билеты — это мы могли решить и позже.

Ранним утром 5 мая Кедем получил от своей дирекции телеграмму: отсрочка полёта причинит компании большой ущерб, и ему следует убедить в этом аргентинские власти. Соглашаться на задержку можно лишь в случае крайней необходимости.

Кедем пришёл ко мне с телеграммой, чтобы посоветоваться. Я сказал, что вряд ли аргентинские власти примут наш отвод, а попытки повлиять на них вызовут излишнее внимание к рейсу, да ещё и охладят наши отношения. Решили известить дирекцию, что решение отсрочить полет не подлежит пересмотру и отправлять самолёт придётся 19 мая. В Израиле поняли, что Кедем говорит от моего имени и что это связано с оперативной обстановкой, и 6 мая авиакомпания изменила график полёта соответственно пожеланиям аргентинских хозяев.

Пока мы улаживали дела, связанные с полётом, Шалом Дани распаковал свой багаж и, даже не отдохнув с дороги, приступил к работе. Печати, подписи, визы — его ждало огромное число заявок, и все одинаково важные.

В соседней комнате трудился Зеев Керен. То и дело он извещал «заказчиков», что нашёл ещё одно простое и оригинальное решение той или иной технической проблемы. Зеев частенько заглядывал к Дани и предлагал свою помощь. Иногда он вставал за плечом Дани и с удивлением наблюдал, как в считанные минуты кусок бумаги превращался в документ, столь схожий с подлинным, что отличить их было невозможно.

Зеев и Шалом покидали «Бастион» только затем, чтобы купить необходимые материалы. Каждый из нас, наведываясь к ним, приносил с собой съестное, иначе они могли и вовсе не есть, забываясь за работой.

Наступило 6 мая. Утром Кенет и Эзра объехали район, прилегающий к тайнику «Дорон». А вечером Кенет в одиночку отправился в Сан-Фернандо: все остальные были заняты по горло. Клемент вернулся домой в обычное время, причём все тем же путём — по шоссе и улице Гарибальди.

Эуд и Габи провели день в поисках автомашин. Частые наезды в один и тот же район вынуждали часто менять машины, и Ицхак один уже с этим не справлялся. Возможно, между фирмами по прокату автомобилей существовала связь. Это вынуждало нас отправлять в гаражи разных людей, снабжая их подходящими документами. Аренда каждого автомобиля стоила крупного залога; обычно клиенты занимали для этого деньги в банках или фирмах, где работали. Нам же приходилось платить наличными, да ещё в долларах, а это опять-таки могло привлечь к нам лишнее внимание.

Когда мы поняли, что неисправность автомобилей характерна для всей системы проката в Буэнос-Айресе, то решили сами заняться починкой, покупая запасные части. Представляете, как изумились бы фирмы по прокату? Но вместо благодарности мы могли дождаться лишнего шума, так что следы ремонта приходилось скрывать — иначе нас приняли бы за умалишённых. Мы ставили новые скаты, ездили, потом снова меняли их на старые, чтобы сдать машину в гараж в первоначальном виде.

Все это ещё годилось для патрулирования, но для главной операции необходим надёжный транспорт. Вот почему усиленно искали хорошую машину.

С тайниками тоже хватало хлопот. С тех пор, как мы арендовали «Тиру» и «Дорон», новых предложений не поступало. Я начал привыкать к мысли, что придётся обойтись имеющимися домами, но поиски не прекращали.

И вот 6 мая мне предложили купить дом в самом городе. Я отправился осматривать его. То был новый жилой дом с несколькими квартирами. Он не годился для содержания пленника, но внезапно у меня мелькнула мысль, что при неожиданном повороте событий дом этот станет просто находкой. Я кочевал с этажа на этаж, из квартиры о квартиру, а мои товарищи не могли взять в толк, отчего я так интересуюсь домом, явно нам не подходящим. А я всё больше убеждался, что если нам придётся долго держать Эйхмана в Буэнос-Айресе, то этот дом нас и выручит. Не составит большого труда соединить две смежные квартиры, а то и проделать люки с этажа на этаж. Если в одной из квартир поселить для маскировки ничем не примечательную семью, может быть, даже на другом этаже, то кто же заподозрит неладное? В той, другой квартире мы построим тайник, причём так, что никто посторонний его и найти-то не сумеет. Семья будет закупать продукты для арестанта и охраны, поддерживать связь с внешним миром.

Всё это я планировал на случай неполадок в момент захвата, если за нами начнётся погоня или окажется, что мы не в силах доставить Эйхмана на самолёт. Тогда придётся держать его в плену несколько недель, пока не будет организована перевозка морем. Продержаться в такой ситуации в центре города будет гораздо легче, чем в уединённом месте.

Итак, решено — нам нужен этот дом. В посредническое бюро передали, что потенциальные покупатели довольны домом, но им необходимо связаться с родственниками за границей. Клиенты хотят оставить за собой право пользоваться домом, пока придёт ответ. Хозяева согласились, но оговорили в свою пользу отступные, которые мы уплатим, если покупка не состоится.

В тот же день ключи от дома и квартир перешли в наши руки. Дом мы назвали «Рамим».

Поздним вечером я провёл совещание с оперативной группой. Для начала подвели итоги проделанной работы. Теперь мы знали детально, что делает в определённое время дня Рикардо Клемент.

Весь путь до дома и прилегающая местность изучены детально нашими оперативниками и признаны удобными для захвата. А раз так, то нет смысла искать другое место и выяснять, где работает Клемент. Лучше сконцентрировать внимание на его пути домой и планировать операцию здесь.

Если не найдём лучшего места, то «Дорон» будет первым укрытием, куда мы доставим Клемента. «Тира» остаётся в запасе.

После обсуждения Эзра и Зеев переселились в «Дорон», причём Эзра выдавал себя за арендатора, который ждёт большую группу гостей.

Нам недоставало ещё одного участника — врача. Oн вылетел в Европу, встретился там с Нахумом Амиром, обговорил с ним дальнейший свой маршрут и получил билеты и документы. Доктор владел несколькими языками и легко освоился с новой ролью. Он вылетел в Буэнос-Айрес даже раньше, чем предполагалось, но из-за неполадок самолёт опоздал на двадцать четыре часа. Ещё в Израиле доктор знал, в каком отеле ему следует остановиться, но шофёр такси в аэропорту заявил, что такой гостиницы он не знает, поэтому пришлось долго её искать.

Отдохнув, доктор отправился в условное место. Ему обещали, что в такой-то час его будет ждать какой-то знакомый. К великому удивлению врача, в том кафе oн встретил меня. Я рассказал ему о наших планах на ближайшие дни, познакомил с порядком связи. Завтра его отвезут в квартиру «Бастион».

Утром следующего дня врач прибыл в «Бастион». Мастерские Шалома Дани и Зеева Керена, домашняя непринуждённая обстановка поразили его. Тайную миссию в Аргентине доктор представлял иначе. Его поразило отсутствие всякой нервозности.

В полдень Габи, Кенет и Эуд отправились искать самый удобный путь от дома Клемента к обеим квартирам — «Дорону» и «Тире». С ними поехал и доктор, чтобы ознакомиться с районом действий и предполагаемым местом жительства после захвата.

В то утро мы наконец нашли две машины, которые годились для наших планов. Сколько сил мы приложили чтобы найти их! Ведь нужны были респектабельные автомобили, чтобы меньше цеплялась полиция, вместительные, чтобы перевозить людей и пленника с возможным удобством, и, само собой, они должны быть в исправном техническом состоянии, чтобы не сорвалась работа в самый ответственный момент. Изо дня в день мы прочёсывали гаражи проката. Нам уже казалось, что дело безнадёжно, как вдруг попались разом две подходящие машины. Честно говоря, и эти две были далеки от идеала. Мы тут же тайно загнали их в авторемонтные мастерские, чтобы обновить и сменить скаты.

Залог за эти машины был велик, счёт шёл на тысячи долларов. Владельцы прокатных фирм, видимо, опасались, что странные туристы, которым так нужны большие машины, забудут их вернуть. Им и в голову не приходило, что мы боимся, как бы наша готовность отдать такую сумму не вызвала подозрения. Но выбора уже не было.

Одну из машин — старый американский автомобиль 1953 года — нашёл Ицхак Нешер. Несмотря на то, что эту машину никто не брал, владелец гаража долго не решался её сдать — боялся, что мы её попросту угоним. Ицхак настаивал, тогда владелец попросил залог в 5000 долларов! Сеньор лишился речи, когда спустя некоторое время назойливый турист вернулся и принёс пачку денег в банкнотах по двадцать долларов. Аргентинец заподозрил фальшивки и вместе с Ицхаком поехал в банк, где передал доллары на проверку. Полчаса Ицхак сидел, как на углях, пока банковские работники проверяли деньги, но всё оказалось о порядке.

Они вернулись в гараж, владелец запер деньги в сейф, а Ицхак сел за руль «американки» и на большой скорости поехал прочь. Так мы заполучили машину, предназначенную для Эйхмана.

Эта история кое-чему научила нас: никогда нельзя полагаться на прежний опыт, ибо то, что верно в одной стране, не обязательно для другой. В Европе аренда автомобиля была делом налаженным и потому простым, в Аргентине же — настоящим бегом с препятствиями.

20. План захвата

Чрезмерная суета вокруг «Бастиона» начала меня беспокоить. Менаше Талми, игравший роль хозяина квартиры, то и дело выходил за покупками, чтобы снабжать едой «постояльцев» и оперативников, которые собирались для совещаний. Они приходили туда по вечерам подвести итоги дня и согласовать график на завтра. Да я и сам бывал там слишком часто, встречался с Габи, Эудом, Кенетом, Менаше и остальными. Но кроме нас в «Бастион» то и дело приходили те, кто нуждался в техническом совете или инструменте, либо в картах и списках, которые мы держали здесь, опасаясь обысков в отелях или просто случайной пропажи.

Чем меньше времени оставалось до начала операции, тем острее я чувствовал, что мы непозволительно рискуем этой явочной квартирой. Если бы в те дни кто-нибудь поинтересовался, чем занимаются господа туристы, то заподозрил бы неладное: Зеев и Шалом обросли таким количеством инструментов и прочих атрибутов ремесла, что скрыть их стало невозможно. А устрой полиция обыск в то время, когда Зеев и Шалом занимались делом или когда мы заседали, разложив на столе карты и списки, наше положение было бы незавидным.

Я решил уменьшить число визитов в «Бастион» и перенести часть работы в другие дома, арендованные нами.

В субботу, 7 мая мы не патрулировали район цели и вечером собрались в «Бастионе». Я попросил заезжать сюда только в самых неотложных случаях. Совещание будем проводить в «Дороне».

Ещё раз проверили свою готовность и определили срок операции — 10 мая.

Итак, ужесточив конспирацию, мы разработали систему встреч в кафе и ресторанчиках. Я ходил по городу, главным образом в центре, и отмечал про себя подходящие места встреч. Названия и адреса кафе и ресторанов я занёс в особый график, расписанный по часам — с утра до ночи, и вручил командирам групп и тем работникам, которые выполняли самостоятельные задания, так что все они знали, где и когда можно встретить меня, где и когда они могут увидеть друг друга в течение дня.

Согласно новому порядку, я сидел первые тридцать минут каждого часа в определённом кафе, а в ресторанах задерживался на целый час. Свободные тридцать минут уходили на перемену места. Если свидание затягивалось, я пользовался такси, чтобы вовремя попасть в другое место встречи.

Я специально выбирал кафе, расположенные друг от друга в тридцати минутах ходьбы, чтобы в случае чего оторваться от «хвоста». Каждое место свиданий использовали только один раз, и лишь в редчайших случаях мы позволяли себе встретиться дважды в одном кафе или ресторанчике.

Кафе в Аргентине — это нечто вроде учреждения. В каждом квартале есть своё кафе, которое похоже и непохоже на все остальные, но в каждом обязательно есть стойка, а за ней — полки с горячительным и зеркало во всю стену. Мебель, как правило, старинная, тёмная. Аргентинцы просиживают в кафе часами — попивают малыми глотками свой кофе, беседуя с друзьями и знакомыми. Так что наши встречи не привлекали внимания, даже если вокруг столика собиралось по нескольку человек.

Во многих кафе Буэнос-Айреса помещение перегорожено матовым стеклом. Меньшая часть зала — «фамилиарес» — предназначена для семейных встреч. Сюда приходят родители с детьми, парочки и дамы, которых не сопровождают мужчины. В отличие от одиноких женщин, мужчины без дам не ходят в «фамилиарес».

Я понял это с некоторым опозданием. В поисках тихого уголка и свободного столика я, естественно, отправлялся за перегородку — туда, где почти всегда безлюдно, тогда как общая половина бушевала. Мне, правда, казалось, что официанты и публика как-то странно смотрят на меня, но я объяснял это любопытством, неизбежно вызываемым новым лицом.

При всём том, что я нарушал принятые правила, никто мне ничего не сказал. Аргентинцы понимали, что я иностранец и просто не знаю здешних обычаев.

Подготовку «Дорона» начали 8 мая. Зеев перебрался сюда ещё накануне ночью, прихватив с собой часть инвентаря и рабочий инструмент. В доме он строил тайник, чтобы в случае полицейского обыска укрыть пленника. В его распоряжении были ограниченные средства, а время поджимало; помимо всего прочего, постоянно тревожило, как бы в дом не наведался сторож-садовник, желая помочь квартирантам. Под разными предлогами и с разными поручениями мы отсылали сторожа подальше, но ведь и здесь надо было знать меру. Другая сложность — незаметно для постороннего глаза сломать стены и мебель, да ещё звукоизолировать тайник. Зеев нашёл остроумное решение. Впрочем, старался он и для себя: в случае обыска он должен был укрыться в тайнике вместе с пленником.

После обеда Эуд, Габи, Кенет и Эли, каждый в своей машине, поехали в «Дорон». Все собрались, а Эли всё не было. Мы уже начали тревожиться. Эуд объехал все дороги вокруг «Дорона», но пропавшего не нашёл. Вскоре Эли всё-таки появился и рассказал о своих приключениях: по дороге устроили полицейский заслон, задерживали все машины и обыскивали. На проверке он потерял полчаса.

Вечером, когда в «Дороне» собрались все участники, устроили совещание и выработали два альтернативных плана.

План «А» предусматривал, что первая автомашина будет поджидать Клемента на улице Гарибальди, примерно в двадцати метрах от шоссе №202. Вторая, конвойная, будет стоять на шоссе в тридцати метрах от угла улицы Гарибальди, по направлению в сторону Банкалери. Эта машина повернёт к улице и ослепит фарами Клемента и всех, кто окажется в этот момент на шоссе. В случае осложнений люди из второй машины придут на помощь товарищам из первой. Когда Клемента схватят, вторая машина поедет следом за первой.

План «Б» предусматривал, что первая машина будет стоять на улице Гарибальди, развёрнутая в сторону шоссе №202, а вторая — на шоссе, по направлению к Сан-Фернандо, позади киоска, на расстоянии, позволяющем видеть друг друга, Экипаж второй машины подаст сигнал фонариками, когда Клемент сойдёт с автобуса и пойдёт по шоссе. В тот же миг первая машина медленно тронется, чтобы поравняться с Клементом на улице Гарибальди. Тогда из машины выскочат оперативники и втолкнут в неё Клемента. И в этом случае фары второй машины будут ослеплять водителей, которые окажутся в тот час на шоссе. Затем вторая машина поедет следом за первой.

Оба плана предусматривали инсценировку аварий, чтобы объяснить остановку автомобилей.

На том же совещании выработали три плана эвакуации:

1. Отъезд в сторону Буэнос-Айреса по шоссе №202, по направлению к шоссе №197 и «Тире».

2. Отъезд в сторону Банкалери по шоссе №202 к «Тире».

З. Отъезд по шоссе №202 в сторону Сан-Фернандо, затем в Буэнос-Айрес и «Дорон».

Если возникнут осложнения, то поедем в запасной дом «Рамим». Это самая короткая дорога, по которой можно уйти от погони.

В то воскресенье Габи, Эуд, Эли, Зеев и врач тренировались: инсценировали захват человека, который сопротивляется, и вырабатывали оптимальные приёмы, чтобы не причинить вреда тому, кого «берут». Габи требовал от парней многократно повторять нападение, пока темпы и приёмы не показались ему удовлетворительными.

Вечером состоялся общий инструктаж и генеральная репетиция. Ещё раз обсудили сценарий, ещё раз проверили все пути к отступлению на случай чрезвычайных обстоятельств. И тут выяснилось, что оперативники считают полезным отложить захват на один день — то есть на 11 мая: оказывается, не хватает кое-каких мелочей, так что вряд ли удастся полностью приготовиться до 11-го. Но всё это было второстепенным. Главная же причина отсрочки крылась в том, что люди устали.

На том совещании члены группы были вынуждены признать, что «Дорон» непригоден для роли тайника: сторожа так и не удалось убрать. До последней минуты они надеялись, что найдут способ как-то отделаться от него. Но теперь стало ясно, что он не уйдёт из дома. Большое расстояние от дома Клемента до «Дорона» — лишний риск. В этом смысле «Тира» нас устраивала больше.

Эти решения группы захвата требовали моей санкции, и мне сообщили о них утром 9 мая. Встреча состоялась в «Молино» — одном из больших кафе города. Здесь в 10 утра я угощал кофе Габи, Эуда и Кенета. Когда они стали приводить доводы в пользу отсрочки, я сказал, что мне достаточно и одной причины — их усталости, но не мог скрыть огорчения. Они знали мой принцип: если всё готово, нельзя откладывать ни на один час, ибо удобный момент может не повториться. Но в данном случае усталость людей отметала все прочие соображения, и не только потому, что надо было считаться со здоровьем оперативников. Обессилевшие люди могли не выдержать в критический момент и провалить операцию.

Поэтому я согласился перенести операцию на 11 мая, а роль первого тайника отвести «Тире».

Теперь, после окончательного решения, началась новая гонка. Необходимо было оборудовать в «Тире» тайник, перевезти сюда оборудование из «Дорона». На поездки же от виллы к вилле уходило время. Зеев принялся за новое поручение с неослабевающей энергией. В «Тире» куда сложнее развернуться, зато здесь можно было работать без опаски. Внезапно всплыло новое препятствие: во втором автомобиле обнаружились крупные неполадки. Пришлось срочно ставить его в гараж и менять коробку скоростей. Заодно поменяли и все скаты. Зеев пристроил в обеих машинах оперативный инвентарь. После обеда Габи и доктор обследовали пути подъезда к «Тире» со стороны района действий.

К вечеру Габи, Эуд и врач поехали в Сан-Фернандо, чтобы увидеть Клемента в десятый раз, но дороги были запружены транспортом, и наши парни опоздали.

Тем временем Эуд объехал район Сан-Мигель и нашёл дорогу, соединяющую шоссе №197 с «Тирой». Это открытие могло нам сильно помочь во время эвакуации.

Поздним вечером все участники оперативной группы собрались в «Рамиме», чтобы получить от меня последние указания. Мы собрались здесь потому, что с той поры, как было решено воспользоваться «Тирой» в качестве укрытия, я не хотел, чтобы в районе этой виллы было замечено усиленное движение.

В тот вечер я решил углубиться в историю и говорил о том, что предстоит поймать одного из главных нацистских палачей, укрывшегося от правосудия. Он предстанет перед судом народа, шесть миллионов сынов и дочерей которого были уничтожены машиной смерти, которой управлял Эйхман. Впервые в истории палача еврейского народа будут судить сами евреи, и мир услышит полный отчёт о злодеяниях нацистов. На пороге этой исторической и юридической миссии мы невольно вынуждены прибегнуть к силе и нарушить прерогативы дружественной страны, хотя вовсе не желаем осложнять отношения с Аргентиной или умалять её суверенитет. Но иного пути нет.

Предусмотрели действия и на случай провала. Если Эйхман окажется в наших руках, мы должны сделать все, чтобы он не сбежал, пусть даже это повлечёт за собой арест одного или нескольких наших работников. Их версия такова: они — израильтяне и действовали по собственной инициативе, намереваясь передать военного преступника правосудию.

Остальные члены группы должны немедленно уехать поездом в глубь страны или в соседние государства. То же самое следует предпринять, если операция сорвётся до того, как Эйхман окажется в наших руках, или его отобьют у нас силой. Во всяком случае, каждый должен продумать путь эвакуации из Аргентины. Обыски начнутся прежде всего в Буэнос-Айресе — в отелях и в аэропорту, и в первые часы погони искать в поездах не станут.

Я не сомневался, что все эти указания излишни. Мы подробно спланировали дело, учли малейшие детали. Итогом его могла быть только удача.

Накануне операции мы арендовали ещё несколько домов и квартир. Просторный дом неподалёку от виллы «Тира» мог бы служить тюрьмой для пленника, если бы не чета слуг, обслуживающих дом. Но «Тира» наверняка окажется тесной для всех, и потому желательно иметь поблизости ещё одно «общежитие». Этот дом мы назвали «Элазар».

Помимо «Бастиона» и «Рамима» мы сняли ещё две городские квартиры — сменные убежища, чтобы не задерживаться слишком долго в «Бастионе», если придётся застрять в Аргентине. Новые явочные квартиры назвали «Моледет» и «Кохелет». В итоге к началу операции в нашем распоряжении было семь тайников — домов и квартир.

Утром 10 мая Ицхак въехал в «Тиру» как официальный съёмщик. Он представился иностранцем, который приехал в Аргентину по делам и решил некоторое время отдохнуть, пользуясь гостеприимством Буэнос-Айреса. Он намекнул, не вдаваясь в подробности, что собирается привезти на виллу даму.

Я дал указание всем покинуть отели и перебраться нa явочные квартиры. На то было несколько причин. Во-первых, служащие отелей наверняка уже обратили внимание на необычный распорядок дня наших людей. Во-вторых, важно выехать из гостиниц до начала операции, чтоб полиция не могла напасть на их следы. А сделать это будет просто: достаточно составить списки жильцов, в спешке покинувших свои номера в день исчезновения Эйхмана. Тут-то работники отелей и припомнят «странности» этих людей.

С 9 на 10 мая Габи, Эуд и Эзра перебрались в «Рамим», а назавтра в «Тиру» переехали Зеев, Эзра и врач. Эуд и Кенет поселились в «Элазаре», а Менаше Талми и Налом Дани по-прежнему квартировали в «Бастионе». Мы решили, что Габи переедет из «Рамима» в «Тиру» 11 мая.

С Кедемом и Лазаром я встречался каждый день. В одну из таких встреч они доложили мне, что придётся срочно искать новое место стоянки для нашего специального самолёта. Вопрос о лётном поле частной авиакомпании сошёл с повестки дня, когда в одно прекрасное утро Лазар и Кедем увидели, что аэродром окружён кордоном солдат.

Лазар предложил поставить нашу машину на другой стороне лётного поля в полукилометре от здания аэропорта — на территории национальной авиакомпании Аргентины. В этой части аэродрома по ночам дежурило немного охранников. Сюда можно было подъехать со стороны шоссе, пересекая «обжитую» часть лётного поля обнесённую оградой. Лазар сумел договориться о новом месте стоянки нашего самолёта, не вызвав лишних вопросов.

Теперь, когда Лазар вошёл в курс дела, Кедему надо было возвращаться домой, чтобы на месте «продирижировать» приготовлениями к специальному полёту и проследить за погрузкой нашего особого багажа. Раньше мы договаривались, что Кедем вылетит 10 мая, в день захвата Эйхмана. Теперь мы перенесли операцию на 11, и Кедем, соответственно, вылетел днём позже намеченного. Но никто не должен был заподозрить Кедема в причастности к операции, поэтому я посоветовал ему 11 мая, начиная с полудня и до часа отлёта, попадаться на глаза возможно большему числу людей, тем самым обеспечивая себе надёжное алиби.

Наступило 10 мая. Большинство наших уже находились в «Тире» и готовились к возможной длительной осаде. Ицхак, выступавший в роли хозяина дома, отправился в город закупать продовольствие и обогревательные печи. На обратном пути, достаточно далеко от дома, его машина столкнулась с другой. Обе машины сильно пострадали, но к счастью, Ицхак и другой шофёр отделались лёгким испугом. Чтобы избежать вмешательства полиции, Ицхак взял всю вину на себя и, не возражая, уплатил сполна наличными за ущерб, причинённый владельцу другого автомобиля. В «Тиру» он добрался уже без машины и без покупок. На место аварии поехали Эли и Эуд, перегрузили товары, вызвали тягач и вернули пострадавший автомобиль в пункт проката.

К вечеру Эуд и Габи отправились в сторону Сан-Фернандо изучать пути отступления на случай погони. Они намеревались завершить свой маршрут вблизи дома Клемента. Боясь опоздать, они решили приехать на месте заблаговременно, но по пути в Сан-Фернандо увидели на улице толпу. На мостовой лежал раненый — жертва столкновения мотороллера и автомашины. Не успели Эуд и Габи подъехать, как дверцы их автомобиля раскрыли, внесли в машину пострадавшего и потребовали тут же отвезти его в больницу. Возвращаться из больницы и ждать Клемента уже не имело смысла — он давно был дома.

Несостоявшаяся встреча сильно огорчила ребят. Ведь в воскресенье за Клементом не наблюдали, в понедельник они опоздали, а сегодня история с аварией сорвала наблюдение. Можно ли в таком случае начинать операцию, если уже четыре дня подряд за Эйхманом не наблюдали?!

Удручённые, пришли они в кафе на свидание со мной. Мы проанализировали обстановку: девять раз подряд по рабочим дням мы видели Клемента, возвращавшегося из города в одно и то же время. Наверняка за последние два дня не произошло ничего, что могло бы изменить его распорядок. Если мы и не видели его, то только потому, что опаздывали.

Я решительно отклонил предложение перенести операцию ещё на один день. Для этого, на мой взгляд, не было достаточно веских причин, а риск возрастал. И я распорядился провести операцию в намеченный срок — 11 мая. Лица Габи и Эуда просветлели.

В последнюю минуту к нам присоединилась Дина Рон. 6 мая после обеда Анкор позвонил ей домой и попросил зайти к нему. В бюро Анкора Дина встретила человека, который организовывал путешествие наших людей.

— Значит, едешь? — спросил тот.

— Я ещё ничего об этом не знаю.

Тут к ним подошла Мирьям Савион и спросила Дину:

— Ты готова к поездке за границу?

— Да.

— Исэр прислал телеграмму. Он хочет, чтобы ты немедленно вылетела.

— Хорошо.

— Ты не спрашиваешь, куда?

— Может быть, туда, где я была недавно.

— Нет. В Южную Америку.

— О'кей. А что сказать дома?

Они решили, что лучшая версия — международный конгресс, благо таковой начинался именно в те дни.

Через два дня Дина узнала, что она должна быть в Буэнос-Айресе самое позднее 10 мая, во вторник вечером. Весь её полет состоял из опозданий, так что в Буэнос-Айрес Дина прибыла, когда мы не знали уже, что и думать. Она прибыла 11-го ночью, а попытавшись заказать номер в отеле, названном ей в Израиле, узнала, что все места заняты. Пришлось перебираться в другую гостиницу.

21. «Сиди спокойно — прикончим!»

Утром 11 мая Зеев закончил оборудование комнаты для пленника в «Тире» и надёжный тайник на случай обыска. В столь короткий срок он совершил просто чудо. Казалось, ему помогала неведомая сила.

В то же утро на вилле «Тира» проверили оборудование и запасы продуктов. Кое-чего всё же не хватало, и пришлось отправить двоих за покупками. Габи, Эуд, Кенет и Эзра поехали в город возвращать автомобили, которые больше не понадобятся. У нас остались две машины для операции и ещё одна — для снабжения.

Мы избавились от всех машин, побывавших в районе цели, так как местные жители могли бы опознать их. Люди сменили документы и загримировались — да так, что узнать их теперь было невозможно.

В то утро я съехал из гостиницы. Служащие отеля почти дремали, когда выписывали мне счёт и вызывали такси. Я доехал до железнодорожной станции, отпустил такси, пересел на автобус и вскоре уже гулял по городу. Утренняя свежесть и прохлада взбодрили меня.

Через час я был в кафе — первом в моём списке: оно открывалось раньше остальных.

Сидя в кафе, я восстанавливал в памяти весь наш план. Заранее я позаботился о связном. Его я лично не знал, но был разработан пароль.

В то утро вошли в силу новые, более строгие правила предосторожности. До сих пор меня можно было находить в том или ином кафе согласно графику. Теперь же действовала двойная система связи: оперативники должны были найти связного, а он — меня. При этом я менял кафе через пять-десять минут, и со мной можно было связаться в любое время дня.

Люди группы захвата знали мой маршрут и могли встречаться со мной непосредственно. Но при малейших подозрениях они должны были искать связного, чтобы не навести на меня преследователей. Я сказал нашим, что если я замечу «хвост», то дам знать связному, а сам исчезну из поля зрения.

Интересно, что сам связной понятия не имел, в чём участвует. Он клюнул на вымышленную историю, которая якобы заставляет меня предпринимать странные меры предосторожности, и считал делом чести не выдавать секрета.

Последнюю перед операцией встречу с участниками захвата — Габи, Эудом, Кенетом, Менаше — я назначил в ресторане. Иначе они в тот день вообще бы не обедали. Встретились мы в большом шумном ресторане: в Буэнос-Айресе принято обедать большими компаниями.

Для пущей надёжности мы сдвинули два столика в дальнем углу, а чтобы смягчить такую вольность, заказали обед из дорогих блюд.

За обедом мы ещё и ещё раз прокручивали сценарий операции и обсуждали возможные ситуации. Допустим, Клемент, увидев машину, сойдёт с дороги и помчится домой полем. Я сказал, что если это произойдёт, то нужно догнать его и задержать, даже на глазах у прохожих. Уж коли Эйхман заподозрит что-то неладное, он не даст взять себя без шума. Возможно, что Эйхман свернёт с дороги в поле случайно. Тогда надо действовать по основному плану. В противном случае следует брать его любой ценой, даже если придётся вламываться в дом.

Другая ситуация: что делать, если за машиной с Клементом начнётся погоня? Мы решили отрываться от погони любыми способами — внезапно менять маршрут или быстро пересаживать пленника в другую машину, которая направится к ближайшему из наших тайников.

Обед закончился в два часа дня. Мы пожали друг другу руки.

Теперь нами распоряжалась судьба.

Парни пошли к своей машине, которую оставили в городе на стоянке. В 14:30 они пытались её завести, но аккумулятор сел и стартер не проворачивался. Пришлось спешно менять аккумулятор. В 15:30 наконец двинулись.

Через час в «Тире» состоялся последний инструктаж. Затем все сменили одежду, взяли новые документы и необходимое для операции оборудование. В половине седьмого обе машины тронулись в путь. В первой, машинe захвата, ехали: Габи — командир операции, Кенет — шофёр, Зеев, севший рядом с шофёром, и Эли.

Вторую машину вёл Эуд, возле него — Эзра, а на заднем сиденье — врач.

Машины двигались разными путями к месту встречи на шоссе №197. Заодно проверяли состояние дорог и выбирали ту, по которой будут возвращаться в «Тиру». Оба пути не преподнесли никаких сюрпризов. Полицейских заслонов не было. Встретившись, решили действовать по варианту «А».

Некоторое время машины ехали по «ничейной земле» между шоссе №197 и 202. За это время привели в боевую готовность необходимый инструментарий. Сразу затем двинулись в район цели. Май в Аргентине — месяц зимний. Погода стояла холодная и неспокойная, и я успел подхватить простуду, поднялась высокая температура. В решающий день я не мог обратиться к врачу и тем более изменить график встреч, чтобы купить лекарства и тёплую одежду. Решил лечиться самостоятельно — заказал горячий чай с коньяком. Кончилось тем, что у меня заломило в голове и началась рвота. Помог крепкий кофе: постепенно температура спала, и мне полегчало.

Операция была намечена на 19:40, и первых известий я мог ждать не раньше чем через час. Но и к девяти вечера никаких сообщений не поступило. Тут я стал пересчитывать километры и часы. Если бы Клемент явился домой раньше или пришёл бы туда не один, то мне уже сообщили бы об этом. Наверное, говорил я себе, Клемент возвращается сегодня позднее обычного…

Прошёл ещё час. Стрелки приближались к 22:00, по-прежнему никаких вестей. Я снова пустился в анализ, если даже нашу группу захватили или перехватили, так не всех же! Кто-то должен был разыскать меня! Значит, дело не в провале.

Чем больше времени проходило, тем больше я убеждался, что всё прошло успешно. Видимо, у наших сейчас столько забот, что некогда послать ко мне гонца.

Я переходил из одного кафе в другое. Наступила полночь, и кафе стали закрывать. Я уже собрался уходить из последнего, как в дверях показались Эуд и Кенет. Выглядели они усталыми, но было совершенно ясно, что дело сделано: иx лица озаряли улыбки. Они ещё и рта не успели раскрыть, а я уже мог поручиться, что Клемент взят и что он — Эйхман.

Мы немного посидели в кафе, потом перешли в другое место, чтобы продолжить разговор. Я услышал полный отчёт о случившемся.

Машины прибыли на место в 19:35, чуть позже назначенного времени. До прихода автобуса №203 на остановку у киоска оставалось не больше двух-трёх минут. Но и их хватило для последних приготовлений. Вот остановился автобус, а Клемент из него не вышел.

Первая машина стояла на улице Гарибальди, метрах в десяти от того места, где улица ответвлялась от шоссе №202. Капот был поднят, Зеев копался в моторе. Он расположился так, чтобы Клемент не мог увидеть его. Эли якобы помогал Зееву. Кенет, одевший для камуфляжа очки, сидел у руля, а Габи, стоя на коленях и прижав лицо к стеклу, поглядывал вокруг. Чуть погодя к ним подкатил какой-то велосипедист и предложил свои услуги. Можно себе представить, как мысленно посылали наши парни неожиданного помощника в тартарары. Однако они вежливо отклонили помощь — дескать, мы и сами с усами. Велосипедист обиделся и уехал.

Вторая машина стояла в тридцати метрах от первой — на обочине шоссе №202, между мостом над речкой в сторону Банкалери и углом улицы Гарибальди. Пассажиры этой машины тоже подняли капот и якобы что-то исправляли в двигателе. В нескольких десятках метров на дороге застыл грузовик. Его шофёр сидел в кабине и уплетал ужин, не обращая внимания на то, что происходило у него под носом.

Задачей второй машины было ослепить транспорт, идущий навстречу, а также Клемента, чтобы никто не видел первую машину как можно дольше.

Семь пар глаз не отрываясь наблюдали за остановкой. Прибыли два автобуса, один за другим, но Клемента не было ни в одном. Наши начали беспокоиться. Не вернулся ли Клемент домой раньше времени? А может, он вообще заночует в другом месте? Как-никак прошло четыре дня со времени последнего наблюдения, мало ли что могло перемениться.

Пришёл ещё один автобус, и опять без Клемента. Тут уж сомнения охватили всех, хотя виду никто не подавал.

Экипажи договорились, что ждут Клемента до восьми. Когда часы показали восемь, Кенет спросил у Габи, не пора ли им домой — слишком долгий «ремонт» мотора может показаться подозрительным. Габи решил подождать ещё полчаса, хотя каждая минута лишнего ожидания — большой риск, способный провалить операцию, если её всё-таки придётся перенести на другой раз.

Эуд был того же мнения: надо ждать. Они с Габи не обменялись ни словом, ни знаком, но и вторая машина продолжала стоять на шоссе. Эуд вышел из машины поглядеть, что делается вокруг. Он дошёл почти до угла улицы Гарибальди. Около киоска остановился ещё один автобус. Эуд медленным шагом направился обратно. И тут в темноте он увидел Клемента. Часы показывали 20:05. Эуд побежал к машине. Эзра тут же опустил капот. Эуд вскочил в машину и включил дальний свет. В тот момент Клемент стоял на углу улицы Гарибальди. Эуд завёл двигатель.

Экипаж первой машины к тому времени уже отчаялся дождаться Клемента. Они тоже увидели автобус у киоска, но не верили, что в нём будет Эйхман. И тут Кенет заметил, что кто-то идёт по обочине. В темноте трудно было разглядеть, кто.

— Кто-то идёт, — сказал он Габи. — Правда, я не уверен, что это Клемент.

Но через несколько секунд, сдерживая крик, выдохнул:

— Это он!

Тем временем Клемент был уже на углу и сворачивал на улицу Гарибальди. Кенет шепнул Габи:

— Он держит руку в кармане! Может быть, у него пистолет?

— Скажи Эли.

— Эли, осторожно! Он держит руку в кармане. Клемент уже дошёл до машины.

— Моментито! — окликнул его Эли и метнулся к нему. Клемент попятился.

На тренировках парни отработали приём «носилки» — один обхватывает сзади, второй поднимает за ноги, и пленника втаскивают в автомобиль. Но боясь, как бы Клемент не пустил в ход оружие, Эли кинулся на него, чтобы повалить. Оба очутились на земле. Падая, Клемент издал вопль. Зеев обежал машину и схватил его за ноги. Габи, увидев, что всё идёт не по плану, выскочил из машины, схватил Клемента за голову и стал тащить в машину. В считанные секунды все четверо оказались в автомобиле. Зеев перебрался через сиденье и занял место рядом с шофёром. Кенет опустил капот, завёл мотор, и машина рванула с места.

Эуд, который не мог в темноте видеть, что происходит, понял только, что первый автомобиль трогается, и тоже нажал на газ. Он проехал мимо дома Клемента, вслед за первой машиной выехал на шоссе, обогнал Кенета и поехал впереди, по заранее намеченной дороге. Остановились в условленном месте, там, где встречались до операции.

Клемент не пытался оказать сопротивление. Голова его лежала на коленях Габи. Зеев и Эли запихнули ему в рот кляп и связали ноги и руки. На Клемента надели тёмные очки, затем положили его на пол и накрыли одеялом. В первую же минуту Кенет сказал ему по-немецки хорошо знакомую каждому эсэсовцу фразу:

— Сиди спокойно, или прикончим!

По дороге Габи снял перчатки и пожал руку Эли, а затем вынул из кармана непонадобившиеся наручники. Теперь можно было оглянуться: вторая машина следовала за ними, затем обогнала их и пошла впереди.

Был выбран путь по варианту «А». У опущенного железнодорожного шлагбаума пришлось остановиться. Там по обе стороны рельсового пути выстроились длинные вереницы. Если бы кто и заглянул в окна машины, в которой везли Клемента, то ничего бы не увидел. Пассажиры вели себя как все вокруг. Ничего не выдавало в них победителей.

Эйхман же неподвижно лежал на полу, слышно было только его тяжёлое дыхание.

Сначала пленника хотели усыпить, но врач сказал, что это опасно для его жизни, ведь неизвестно, что он ел или пил до того.

Когда они появились в убежище, часы показывали 20:55. Прошло всего пятьдесят минут с тех пор, как Клемент-Эйхман в последний раз в жизни вышел из автобуса 203-го маршрута.

У ворот «Тиры» их ждал Ицхак. Вёл он себя как самый радушный хозяин, принимающий дорогих гостей. Он приветствовал прибывших и распахнул перед ними ворота. Первая машина въехала в гараж, из которого был выход во двор виллы. Ворота гаража закрылись, и Клемента вынесли из автомобиля. Его поставили на ноги и, поддерживая с двух сторон, повели в дом.

Через несколько секунд машина покинула гараж, освобождая место для второй. Первую немедленно отправили в город; если кто-то и видел, что произошло на улице Гарибальди, то наверняка запомнил машину, поэтому её надо было убрать подальше от виллы. Вторая же машина никогда в здешних краях не бывала. Если бы возникла срочная необходимость перебросить Эйхмана в другое место, то этот автомобиль был бы необходим. На Клемента надели заранее купленную пижаму, положили на железную кровать, прикрепив его ногу наручниками к пружинной сетке.

Оперативники обыскали его основательно. Когда осматривали ему рот, он сказал, что через столько лет после войны не стоит думать, будто он носит с собой ампулы с ядом.

Эйхмана допрашивал Кенет в присутствии Габи, Эли и Эуда. Но прежде его осмотрели, чтобы найти те особые приметы, о которых нам было известно. Начали с подмышек, там у офицеров СС была обычно татуировка — буквенное обозначение группы крови, но у Клемента на месте татуировки обнаружили только небольшой шрам. Нашли рубец на груди, след какой-то травмы.

Сверяясь со списком особых примет Эйхмана, Кенет стал задавать вопросы:

— Какого размера головные уборы вы носите?

— Пятьдесят шестого.

— А одежду?

— Пятидесятого.

— Размер обуви? — Сорок второй.

— Номер членского билета в национал-социалистической партии?

— 889895, — без колебаний ответил Эйхман.

Этих ответов уже было достаточно, чтобы говорить о тождественности Клемента и Эйхмана. Никто, кроме Эйхмана, не мог знать номер его членского билета в партии нацистов, и уж наверняка никто не выпалил бы его с такой быстротой, что называется, автоматически. Но вопросов ещё было достаточно, поэтому Кенет продолжал допрос:

— В каком году вы прибыли в Аргентину?

— В 1950-м.

— Как вас зовут?

— Рикардо Клемент.

— Рубец на груди — от автокатастрофы во время мировой войны?

— Да, — ответил Клемент, и дрожь охватила все его тело. Возможно, до него лишь сейчас дошло, что он выдал себя, назвав номер членского билета нацистской партии.

— Так какое же ваше настоящее имя?

— Отто Хенингер.

Кенет не возразил. Некоторое время он просматривал свои записи, взвинчивая паузой нервы пленника. Затем спросил:

— Ваш номер в СС 45326 или 63752?

— Оба.

— Так как же вас зовут на самом деле?

— Адольф Эйхман.

Его сотрясала нервная дрожь. В комнате воцарилась глубокая тишина. Эйхман воспользовался паузой:

— Дайте мне красного вина, немного вина.

Ему пообещали принести вина, и он добавил:

— Когда в машине вы приказали мне молчать, я понял, что меня взяли в плен израильтяне. Я знаю иврит, я учился у раввина Лео Бека. «Брейшит бара элоим эт ашамаим вэ эт гаарец. Шма Исраэл…»

Трудно описать чувство омерзения, охватившее наших парней, когда они услышали эти слова из уст Эйхмана. Они знали, что им запрещено бить арестованного или покончить с ним. Но оставаться с ним в одной комнате было невыносимо. Они встали и вышли.

Когда остальным стало известно, что Клемент признался, словно гора свалилась с их плеч.

Впрочем, времени радоваться не было. Предстояла большая работа: проверить состояние здоровья Эйхмана, уточнить порядок несения караульной службы, убедиться в готовности к чрезвычайной ситуации.

Все это мне рассказали Эуд и Кенет. Расставшись с ними, я отправился искать связного, который в течение всего дня кочевал из кафе в кафе параллельным со мною маршрутом, не зная даже, зачем он это делает. Конечно, он сильно устал и обрадуется, когда я скажу, что он наконец свободен.

Мы не были знакомы, но в кафе я легко узнал его. Мы договорились, что он положит перед собой на стол определённую книгу. Но ещё до того, как прочитав название книги, я увидел глаза, зорко вглядывавшиеся в каждого входящего: «Вы ли тот, кого я жду целый день?» Я подошёл без колебаний. Книга лежала на столе на видном месте. Он очень обрадовался и хотел угостить меня чашкой кофе, но в тот день я уже выпил столько кофе, что не мог его больше видеть, и попросил заказать что-нибудь другое.

К сожалению, и сейчас я не мог раскрыть ему нашу тайну. Лишь попросил его сходить в известное ему место, встретить Менаше и сказать, что пишущая машинка доставлена на место.

— И это всё? — удивился он. Ради этого странного известия о какой-то пишущей машинке ему пришлось потратить целый день, кочуя из кафе в кафе…

Он посидел ещё несколько минут, расстроенный и бледный, потом встал:

— Да-да, я понимаю. Я уже иду.

Менее чем через час Менаше получил известие и передал в Израиль, что Рикардо Клемент в наших руках и нет сомнений, что это Адольф Эйхман.

Наконец я выбрался на свежий воздух. После дня, проведённого в накуренных и душных кафе, прохлада и чистый воздух были особенно приятны. Я решил пешком отправиться за своим багажом. Воспоминания об этой прогулке и сейчас не померкли в моей душе. Я забрал вещи и, вызвав такси, поехал в отель — далеко от места, где жил до сих пор.

Переступив порог номера, я рухнул в постель и тут же уснул.

22. Муки Шалома Дани

Гил — один из моих близких сотрудников — провёл со мной немало операций. Он знал детали «дела Эйхмана», потому что на определённых этапах собирал информацию об этом нацисте. Но он был сопричастен к делу и с другой стороны: его родители, младшая сестра и десятки родственников погибли в нацистских лагерях. Мы договорились с Гилом, что, когда он получит депешу о поимке и опознании Эйхмана, он постарается без промедления передать известие трём людям: главе правительства, министру иностранных дел и начальнику генштаба.

13 мая, в пятницу, Анкор известил Гила, что Эйхман взят. Гил тут же попросил аудиенции у главы правительства, но тот был о Сде-Бокере. Политический секретарь главы правительства Ицхак Навон сказал Гилу, что аудиенцию стоит перенести на воскресенье, если, конечно, речь не идёт о деле, которое требует немедленного решения или каких-либо действий со стороны Бен-Гуриона.

Голда Меир, как всегда, находилась в пятницу в своём бюро в Тель-Авиве. Дел у неё на тот день было много, но она согласилась принять Гила. Однако приехав в министерство иностранных дел, Гил узнал от секретаря, что кто-то из министров украл время, предназначенное для разговора с ним. Гил настоял, чтобы сообщили о том, что он здесь. Голда Меир тут же вышла к нему в приёмную и повела за собой на террасу. Она понимала, что Гил не станет отрывать её от работы без нужды.

— Что случилось? — спросила она.

— Нашли Адольфа Эйхмана.

— Где он?

— Мне только известно, что это действительно он.

Голда Меир прижала руку к сердцу и прислонилась к стене. Затем сказала:

— Я прошу, если вы что-либо узнаете, сообщите мне немедленно.

Из министерства иностранных дел Гил поспешил в генштаб к генерал-лейтенанту Ласкову — моему близкому другу.

Генерал спросил:

— Есть новости от Исера?

— И ещё какие! Эйхмана поймали и опознали.

— Замечательно! Вам известны подробности?

— Нет. Не думаю, что мы узнаем их до того, как наши вернутся домой.

В воскресенье в пять утра Гил выехал в Сде-Бокер. Охрана провела его в домик в кибуце, где жил Бен-Гурион. Премьер принял гостя в рабочей комнате.

— Я прибыл, чтобы сообщить вам: Эйхмана нашли, личность его установлена окончательно.

Глава правительства немного помолчал и спросил:

— Когда возвращается Исер? Он мне нужен.

— Полагаю, через неделю. Точная дата мне неизвестна.

Судя по всему, никто из посторонних не заметил, как Эйхмана доставили в убежище «Тира». Габи был убеждён, что надо сохранять тишину на вилле, поэтому в течение полутора суток с момента доставки Эйхмана никто не должен входить и выходить из дома, за исключением ответственного за снабжение — Ицхака. Конечно, в дом могли зайти случайные гости и встречать их должен был Ицхак — съёмщик виллы. Но пока у него были задания и поважнее. В том числе — вернуть автомашину, участвовавшую в операции, и как можно скорее. Ведь нет гарантий, что никто не видел её на месте происшествия. Всегда находится нежданный свидетель, который может вспомнить, что видел незнакомую машину вблизи жилья исчезнувшего человека.

Не исключено, что свидетель уже дал показания полиции, поэтому риск, связанный с несданной машиной, казался значительным. Если бы мы не вернули машину в срок, бросив её на произвол судьбы где-то в отдалённом месте, то владельцы гаража обратились бы в полицию. А тут ещё крупный залог, оставленный в руках владельцев! Это уж и вовсе подозрительное дело.

Последнее слово я оставил за собой. Сначала надо было узнать, ищут ли пропавшего. Единственный источник информации — местная печать. Менаше досконально изучил газеты, там не было ни строчки о пропаже Клемента или ином происшествии, связанном с районом Сан-Фернандо. Я приказал вернуть машину в гараж проката. Ицхак Нешер нервничал, но всё обошлось. Владелец гаража отдал ему пачку долларов, которые хранил в сейфе, а «турист» показал себя истинным джентльменом — не стал пересчитывать деньги, положил их в портфель и удалился.

Группа вздохнула с облегчением.

Врач нашёл Эйхмана вполне здоровым. Да и сам он, на удивление, не доставлял нам хлопот. Можно сказать, что это был образцовый пленник, непрестанно доказывающий свою готовность к послушанию и сотрудничеству. Всё оказалось достаточно просто с точки зрения безопасности. Иное дело — состояние наших людей, вынужденных постоянно находиться в обществе убийцы ухаживать за ним и охранять его.

Оперативники несли вахту возле Эйхмана по сменам и наблюдали за местностью: не появились ли в округе незнакомые лица и не проявляют ли необычный интерес к вилле «Тира». С первой же минуты разработали правила поведения на случай чрезвычайного положения, включая использование тайника, приготовленного для пленника, и срочную эвакуацию. Всё было отрепетировано до деталей, и все знали свои роли.

В «Тире» постоянно обитали Габи, Эзра, Эли, Зеев, Ицхак и доктор. Эуд, Кенет и Менаше снабжали коллег всем необходимым; Кенет между прочим занялся приобретением печей для обогрева.

Шалом Дани — единственный, кто был оторван от товарищей, — проходил в те дни самое трудное испытание в своей жизни. Пока группа захвата готовилась к операции в Сан-Фернандо, Шалом занимался «Дороном» чтобы в случае необходимости принять и разместить здесь всю группу вместе с пленником.

Садовник-сторож изо всех сил старался скрасить пребывание одинокого съёмщика на этой большой вилле, а Шалом не знал, как избавиться от непрошеных услуг. Он рассказал сторожу, что живёт один из-за досадного случая: владелец виллы пригласил его сюда отдохнуть, но сам был вынужден срочно отправиться по делам в Буэнос-Айрес, где у него много друзей. Может быть, говорил Шалом, хозяину виллы удастся уговорить всю компанию приехать сюда. Но если те не захотят, хозяин отправится с друзьями путешествовать по Аргентине на несколько дней, а гость будет его ждать тут.

Шалом вычислил, что если товарищи всё же прибудут сюда с пленником, то это произойдёт не раньше, чем в 21:30, а значит, к тому времени желательно избавиться от сторожа, и не на пару минут!

К девяти вечера Шалом стал жаловаться на сильную головную боль. Сторож вызвался привести врача. Но Шалом отказался: он знает свой недуг и лекарство от него, да вот забыл взять его с собой. А лекарство это можно найти лишь в крупной аптеке. Сторож тут же выразил готовность отправиться в Буэнос-Айрес на поиски лекарства. Шалом написал на бумажке название таблеток, которые продавали без рецепта. Сторож отправился в город, а Шалом радовался своей удаче: вилла оставалась без надзора на пару часов.

С 21:30 он стоял перед домом с ключами от ворот. Напрягая зрение, вглядывался в темноту, прислушивался к шумам — не едут ли машины? Шалом знал план операции в деталях и очень хотел участвовать в захвате, но приказ есть приказ, ему было велено оставаться в тылу. Удалось ли им выполнить задание? Если да, то они уже должны быть на полпути. Но сюда ли они едут? По основному плану они обязаны отправиться на «Тиру». Спустя два часа Шалом убедился, что товарищи не приедут. Он вернулся в дом, раскрыл книгу, но никак не мог сосредоточиться. Никто не обещал ему прислать гонца, но всё же он на это надеялся. Он прождал долго и напрасно.

За полночь появился сторож с лекарством. Шалому ничего не оставалось, как проглотить таблетку и улечься спать. Он уговаривал себя, что теперь ждать уже некого.

Поздним утром он проснулся. Дом был тих и безлюден. Уже и полдень приближался, но никто не приехал. Тут в сердце Шалома закрались сомнения: неужто операция провалилась? А он оторван от всех! Грош цена уверенности, с которой он жил эти сутки и думал, будто всё прошло отлично. Не могли же его оставить томиться в неизвестности столько времени?!

Внутренний голос, однако, шептал ему, что в случае провала его уж как-нибудь известили бы. Но с другой стороны, со времени захвата прошло семнадцать часов! И если все хорошо, почему до сих пор ему ничего не сообщили!

Его охватывали то страх, то надежда. Часы тем временем отсчитывали минуту за минутой. Вдруг перед домом заскрипели тормоза. Шалом выскочил на улицу. И точно: навстречу быстрыми шагали шёл Эуд. Наконец-то!

Вопросы задавать не было нужды — лицо Эуда говорило само за себя.

Шалом только рукой махнул, когда Эуд стал просить прощения за опоздание: сейчас нужны вести, а не извинения. Узнав, что всё прошло хорошо, он вздохнул с облегчением.

Эуд отвёз Шалома в город в его комнату в «Бастионе» и Шалом приступил к работе, которой предстояло в ближайшее время сыграть важнейшую роль.

Я же на тот день спланировал свой маршрут так, чтобы в 11:00 и 17:00 быть в местах, указанных Дине Рон. У всех остальных были свои дела, и я не хотел взваливать на их плечи ещё и встречу с Диной. Два дня мы прождали её напрасно, а вчера никто не смог прийти в условленное место. Сейчас я ждал её в одном из крупнейших кафе в центре города.

В то утро Дина вышла из отеля, имея при себе карту города: она намеревалась найти условленное место, а заодно и прогуляться.

В 11:05 она вошла в кафе, где уже был я. Когда глаза её привыкли к полутьме, и она увидела меня, лицо её озарила улыбка.

Она села возле меня, извинилась за опоздание. Я дал ей договорить, а потом сразу же сообщил нашу главную новость:

— Он в наших руках!

— Кто? О ком речь? — спросила она в смятении.

Тут настала моя очередь изумиться:

— А ты разве не знаешь, зачем приехала?

— Нет. Мне сказали, что указания я получу на месте.

Я рассмеялся и поведал ей нашу тайну. Она была ошарашена, потому что была новенькой в нашем деле и не знала, что мы занимаемся ещё и охотой за военными преступниками. Об Эйхмане она читала в книге «Эксодус», но никогда не думала о нём, как о реально существующем человеке, узнав, что он — наш пленник, она задала естественный вопрос:

— Как можно держать такую гадину и не прикончить его на месте?

Я понял, что существование в одном доме с Эйхманом будет стоить ей немалых усилий.

И тем не менее она должна появиться в доме как подруга съёмщика виллы, Ицхака, и придать жизни на «Тире» семейный колорит. Я назначил ей встречу с Ицхаком в тот же день, чтобы на виллу они отправлялись уже вместе.

Она вернулась в отель и уложила вещи. Вскоре приехал на такси Ицхак. Они вместе поехали туда, где их ждала другая машина, нагруженная продовольствием для жителей «Тиры». В 18:30 Дина вступила в свои владения.

23. Отрезанные от мира

Наше положение в первые дни после похищения Эйхмана было не из приятных: отрезанные от всего мира, мы понятия не имели о реакции членов семьи Эйхмана на его исчезновение. Обратились они в полицию или решили искать его своими силами? Или же положились на помощь друзей — членов нацистской колонии Аргентины? Что известно жене похищенного и не думает ли она, что он попал в катастрофу? Подняли ли они шум или решили действовать втихомолку? Кроме местных газет у нас не было других источников информации. Пресса же ни словом не обмолвилась об исчезновении немца.

Приходилось ориентироваться, опираясь на раздобытые сведения и здравый смысл. Вероятнее всего, события разворачивались так: когда муж Веры Эйхман не вернулся домой в обычное время, её охватила тревога. Притом она не могла быть уверена, что его похитили люди, опознавшие в нём военного преступника. Вероятно, она подумала, что муж попал в аварию или задержался на работе. Поэтому она не пошла сразу в полицию, а стала выяснять, ушёл ли её муж с работы в обычное время, не говорил ли коллегам, что зайдёт куда-то по пути. Выяснив, что с работы он ушёл в обычное время, она начала искать его в больницах, расспрашивать на станциях скорой помощи. Затем она попыталась разузнать что-либо у друзей и знакомых, у которых Клемент мог укрыться в том случае, если какие-либо обстоятельства вынудили его срочно переменить место жительства.

Лишь после всего этого Вера Эйхман подумает о полиции и наверняка не поспешит подавать туда заявление.

Полиция может начать расспросы, достаточно щекотливые для Веры Эйхман и кто знает, не посоветуют ли ей набраться терпения и подождать: мало ли что, а вдруг у её супруга есть подруга сердца? Мужья уходят и приходят…

Вряд ли полиция предпримет экстраординарные меры, чтобы разыскать рядового жителя, который не вернулся домой в обычное время и, что часто случается, покинул жену и детей. Иное дело, если Вера заупрямится или намекнёт на похищение. Но в таком случае у неё попросят подробные сведения, доказывающие обоснованность подозрений. Если она отважится сказать, что её муж — Адольф Эйхман, один из самых крупных нацистских преступников, которого разыскивают во многих странах для предания суду и что есть основания полагать, будто его похитили израильские агенты, то полиция передаст дело в высокие инстанции и «дело Эйхмана» станет достоянием мировой общественности. Но в таком случае маска с лица её мужа будет сорвана, и похитители, которые, возможно, ещё сомневаются в том, что поймали именно Эйхмана, получат официальное подтверждение своего успеха.

Итак, Вера Эйхман не пойдёт в полицию, во всяком случае, пока не выяснит, что её муж не пал жертвой автокатастрофы или личных счётов. Но и тогда она прежде посоветуется с друзьями дома, знающими, кто такой Рикардо Клемент.

Я не сомневался, что нацисты и друзья Эйхмана сразу же все поймут. Но и они остерегутся обращаться к властям, дабы не раструбить на весь мир, что Клемент — это Эйхман. Вероятнее всего, они попытаются пустить в ход личные связи с режимом и полицейским руководством, используя людей, на которых могут полагаться. Те, возможно, начнут расследование, но тайное, со всеми предосторожностями. Значит, широкая шумная охота за похитителями исключается, иначе пришлось бы назвать имя того, кого надеются найти. Действия полиции будут секретными и ограниченными. Только случай или грубая ошибка с нашей стороны наведут их на верный след.

Получалось, что наше положение не такое уж плохое: массированная акция со стороны властей или полиции нам явно не угрожала.

Аргентинские газеты по-прежнему молчали, будто ничего не произошло.

В 1966 году я получил подтверждение тому, что мой расклад возможных действий Веры Эйхман был точен. Вот что рассказал сын Эйхмана Николас, в интервью журналу «Квик»:

Эйхман-сын, конечно, приукрасил свой рассказ вымыслом, который легко разоблачить. Он утверждал, что заложил часы и другие личные вещи, чтобы купить… пистолет. Оружие, по его словам, было необходимо, чтобы защищать мать и младшего брата от похитителей. Бывшие эсэсовцы заверяли семью Эйхмана, что их кормилец содержится в подвале синагоги. Клаус и Дитер стояли посменно на страже дома.

Дальше Клаус рассказал:

— Об отце мы знали точно, что его ещё не вывезли из Аргентины. Мы пытались спровоцировать противника. Мы распространили слух, что нашего отца похитили военные — израильтяне. Это возмутило аргентинских военных.

Эйхман-сын говорит, что их отца увезли на самолёте израильской официальной делегации, но они узнали об этом с опозданием в полчаса:

— Иначе мы задержали бы взлёт. Затем мы прозевали весть о промежуточной посадке самолёта в Бразилии: не сработали наши связи в тайной полиции Бразилии. И всё же мы чуть не вызволили отца. В Бразилии на борт самолёта поднялись врачи и увидели какого-то больного пассажира. Это был мой отец. Врач спросил: «Кто этот человек?» Ему ответили: «Больной израильтянин». Врач поднял одеяло с колен больного и обнаружил, что он в цепях. Врач ничего не сказал и покинул самолёт. Бразильские власти задержали машину на несколько часов, но затем взлёт разрешил лично министр внутренних дел.

Из этой смеси вымысла и фактов (самолёт вообще не садился в Бразилии) видно, что семья Эйхмана всячески остерегалась прибегать к помощи полиции, предпринимая множество самостоятельных попыток вызволить похищенного.

Эйхмана же охраняли двадцать четыре часа в сутки, причём охранник не сводил с него глаз. Сперва караул меняли каждые два часа, затем — каждые три. Окно комнаты, где находился пленник, было завешено толстым одеялом. Здесь круглые сутки горел свет. Дверь из этой комнаты в смежную была всегда распахнута, и там неотлучно находился Габи. По ночам выставляли охрану и во дворе. Зеев установил авральный звонок в комнате арестованного, чтобы в случае необходимости вызвать подмогу.

В гараже стояла машина, готовая к отъезду в любой момент. Дважды в день её заводили, проверяя зажигание и скаты. Все знали, что им делать в случае тревоги: не мешкая, привести Эйхмана в гараж, посадить в машину и исчезнуть на максимальной скорости.

Тем, кто нёс вахту в комнате Эйхмана, было строго запрещено вступать с ним в разговоры. Габи наблюдал за тем, чтобы приказ строжайше выполнялся. Он не сомневался, что Эйхман, занимавший такой высокий пост в гитлеровской Германии, должен обладать недюжинными личными качествами и не упустит случая провести нас. Возможно, он только тем и занят, что постоянно разрабатывает планы побега или самоубийства.

Это ошибочное суждение и переоценка личных качеств пленника держали всех нас в постоянном напряжении, по крайней мере, первые дни. Наши парни думали, что им придётся бороться с сатанинским умом. В действительности они имели дело с самым обычным уголовным преступником, не наделённым какими-либо особыми талантами, который насмерть перепуган и желает только одного: спасти шкуру, всячески угождая хозяевам положения. Трудно было поверить, что этот гнусный и трусливый человечишко и есть «арийский сверхчеловек».

Наши люди на вилле имели возможность постоянно наблюдать за этим палачом, погубившим миллионы людей, поражаясь несоответствию между самим злом и его носителем. Без униформы, без власти Эйхман был жалок и мерзок. И всё же это был тот самый человек, который привёл в исполнение адский план истребления еврейского народа в Европе.

Теперь наступил период иного напряжения, вызванного глубоким отвращением охраны к пленнику. Жить с ним под одной крышей, кормить его, заботиться об его интимных потребностях было невыносимо тяжело, особенно если учесть, что делать это приходилось день заднем. «Тира» стала тюрьмой для охранников, и они с нетерпением ждали, когда же их освободят.

Каждое утро Эйхмана выводили во внутренний двор для гимнастики. Наблюдал за упражнениями Эли, который отвечал также за утренний туалет и бритьё. Сначала Эйхман дрожал при каждом приказе. Когда его в первый раз вывели во двор, он еле передвигал ноги от страха: думал, что его ведут на расстрел. Он опасался, что ему подают отравленную пищу, и во время еды обливался холодным потом. Весь день Эйхман лежал в постели, прикованный цепью к сетке кровати, его глаза прикрывали тёмные очки. Они раздражали его кожу, и время от времени он просил разрешения снять их. Он понимал, что не должен видеть свою охрану, поэтому о своём желании снять очки извещал заранее, накрывая голову одеялом.

Постепенно на вилле установился будничный режим. Наши знали, что Эйхмана надо доставить в Израиль целым и невредимым, а посему нет иного выхода, кроме как заботиться о нём по предписанию, но души их разъедала горечь.

Когда в доме появилась Дина, настроение поднялось. Она знала только Габи и Эли, и то весьма слабо, но присутствие женщины благотворно повлияло на мужчин. Они возлагали большие надежды на её умение готовить, поскольку все усилия, энергично предпринятые мужчинами, дали весьма скромные результаты. В тот день, когда к плите встал врач, вся команда осталась голодной. Дина, увы, не блистала кулинарными талантами, но всё же готовила лучше, чем мужчины. Но уют она внесла в дом: накрывала стол по-домашнему, меню составляла с вечера, так что на кухне прекратились сюрпризы.

Окрестности виллы Дина видела только один раз. Когда кончались спички, Габи оставалось только одно — разрешить ей отправиться в ближайший магазин.

Поскольку Дина соблюдала кошер, у неё возникли большие трудности с едой. Она в рот не брала то, что готовила, питалась лишь варёными яичками с хлебом и пила кока-колу. Кенету сказали, что если не привезти кошерную пищу, она умрёт с голоду. Он отправился в город и привёз копчёное кошерное мясо. И напрасно: оказывается, посуда в доме тоже не была кошерной. Когда я навестил «Тиру», Эзра попросил меня приказать Дине есть все подряд, но я не счёл себя вправе отдавать такой приказ.

Дина была занята больше других. Вставала она спозаранку, чтобы приготовить завтрак Эйхману и охране, потом мыла посуду и убирала дом примерно до одиннадцати, а потом — обед, и снова грязная посуда. После обеда на вилле ели булки, которые привозил Кенет, а на ужин — что-нибудь холодное, не требующее варки. Только по вечерам Дина находила время заняться вязанием.

Пленного она увидела лишь через несколько дней после того, как поселилась на «Тире». До этого она только готовила для Эйхмана по указанию врача лёгкие блюда: куриный бульон, курятину, яичницу или варёное яйцо, картофельное пюре. Пищу она передавала охране.

И только тогда, когда Эйхману предложили подписать заявление, что он готов предстать перед судом в Израиле, Дина сама принесла еду арестованному. Наши рассчитывали, что пленник, увидев в доме женщину, перестанет бояться немедленной расправы, Дина крайне удивилась, увидев Эйхмана. Он был до того сер и незначителен, что она не могла поверить, будто он и есть палач миллионов.

Временами у Дины появлялось сильное искушение отравить Эйхмана, и только привычка к дисциплине удерживала её.

24. Эйхмана допрашивают

Что касается охраны Эйхмана, то здесь можно было полностью положиться на Габи. Мне же предстояло вплотную заняться проблемой переправки преступника в Израиль. Оперативное руководство этим этапом я возложил на Эуда, и все, кто только мог быть освобождён от караульной службы, начали изучать подступы к аэродрому, днём и ночью колесили по дорогам. А я возобновил встречи с Аароном Лазаром, который успел к тому времени стать своим человеком на лётном поле и расхаживал по нему будто служащий аэродрома.

Нам нужно было в короткое время выяснить мельчайшие подробности:

— об устройстве и расположении аэродрома, его режиме, охране, таможенных досмотрах, о правилах входа и выхода пассажиров, служащих и посетителей, которые хотели бы пройти в секторы, находящиеся за пределами таможенного барьера;

— о самолёте, предоставленном в распоряжение нашей делегации на торжества, о времени его прибытия и пребывания в аэропорту, о правилах для пассажиров, которые прилетят на нём, и для тех, кто захочет полететь в Израиль, о шансах получить разрешение взять на борт пассажиров в Буэнос-Айресе и правилах продажи билетов в таком случае, об условиях, при которых разрешат вылет отдельным лицам, если общее разрешение не будет дано;

— о проблемах, связанных с доставкой Эйхмана в аэропорт, о документах, которые необходимо изготовить, о подготовке Эйхмана к полёту, с точки зрения моральной и физической, о правилах и мерах безопасности на случай полицейской проверки по дороге в аэропорт.

Ещё надо было обеспечить Эйхмана легендой и охранять его по пути из Аргентины в Израиль.

Прошло немного времени, а я уже получил подробную информацию по всем названным пунктам и мог вчерне планировать следующий этап операции.

14 мая в одном из кафе я встретился с Габи и Эли. Я не видел их с того момента, как они отправились на операцию. Меня поразила перемена, происшедшая с ними всего за три дня: они заметно посерьёзнели, возросла озабоченность. Габи рассказал мне о своих тревогах, и я понял, что этот отважный и энергичный человек сгибается под тяжестью двойной ответственности: обеспечивать охрану Эйхмана и поддерживать дух своих товарищей — небольшой группы людей, заброшенных в чужую страну и вынужденных находиться под одной крышей с палачом.

Тогда-то я впервые понял, какие душевные испытания выпали на долю тех, кто охранял убийцу. Конечно, я постарался, как мог, ободрить Габи и Эли, и поделился своими соображениями о нашем положении с точки зрения полицейского розыска и шансах на удачное завершение операции. Друзья согласились со мной, что главное условие успеха — наше хладнокровие и безошибочные действия. Сильно рискуя, я решил всё же лично ознакомиться с делами на вилле и пообещал приехать.

Ребятам понравилась эта идея, и мы договорились, что завтра, как только стемнеет, я появлюсь на вилле. Воскресное оживление в доме не должно удивить соседей, поэтому вечером можно будет собрать всех, кто так или иначе связан с заданием.

В тот день Кенет купил для Эйхмана новый костюм: вечером мы собирались сфотографировать эсэсовца для документов. Теперь, через три дня после поимки, можно было несколько ослабить суровую охрану дома, и Габи разрешил доставить на виллу фотографа оперативной группы.

Договорились изготовить для Эйхмана временные документы — на срок его пребывания в Аргентине, чтобы в случае обыска представить его полиции как заболевшего туриста. Внезапная эвакуация тоже требовала документов. В такой ситуации Эйхмана придётся усыпить, поэтому врач настоял на диетическом питании преступника — это позволяло усыпить пленника в любое время без риска для его жизни.

Что касается снимка, то тут Эли представилась ещё одна возможность продемонстрировать своё искусство гримёра. Он так «омолодил» Эйхмана, что тот стал похож на себя в лучшие годы своей карьеры.

Когда Эли начал гримировать, Эйхмана охватил животный ужас. Он успокоился лишь после того, как Эли объяснил ему свои намерения.

Когда стемнело, в доме впервые появился Шалом Дани со всем оборудованием, необходимым для съёмок и изготовления документов. Хладнокровие, всегда отличавшее Шалома, покинуло его, лишь только он переступил порог «Тиры». Ему предстояло не просто поглядеть на пленника, а выбрать наиболее удачный ракурс и, может быть, попросить Эйхмана улыбнуться, чтобы на карточке он выглядел как можно естественнее. Эйхман же буквально лез из кожи вон, чтобы помочь фотографу, даже предложил зажечь фотолампы до того, как он снимет свои тёмные очки — тогда свет ослепит его, и он не увидит фотографа.

В тот вечер Шалом не проронил ни слова. Он углубился в работу и быстро её закончил, но, вопреки обыкновению, не стал просматривать свою продукцию. На сей раз ему хотелось только одного — поскорее отделаться от проклятых бумаг и больше не видеть их. Он буквально сбежал из дома, даже не попрощавшись. Оставаться с Эйхманом под одной крышей было выше его сил,

Кенет — единственный, кто постоянно разговаривал с Эйхманом, спрашивая о его жизни в Аргентине, о том, как ему удалось уйти от возмездия в Европе, обо всём, что с ним произошло после падения гитлеровской империи. Кенет допрашивал преступника вечерами и ночью, потому что днём был занят делами в городе, докладывал мне о результатах очередного допроса и получал указания.

Днём Эйхман спал, а ночью бодрствовал: узник потерял чувство времени.

Сперва Кенет записывал ответы Эйхмана, потом купил магнитофон и писал на ленту.

По моей просьбе Кенет узнал у Эйхмана, как тот оценивает действия своих родных, бывших коллег, работодателей и полиции после его исчезновения. Я не рассчитывал на откровенные ответы, но тогда нам очень нужна была информация о самых опасных наших врагах в Аргентине — тамошних нацистах.

Мы ничего не знали об их отношениях с властями и влиятельными кругами, о предполагаемых связях бывших сообщников по преступлениям. Существует ли какая-либо организация, объединяющая беглых нацистов? Или их ничто не связывает теперь? Я надеялся, что Кенету удастся выведать все это. Если даже Эйхман попытается ввести Кенета в заблуждение, мы сумеем распознать ложь и выявить правду.

После первых отчётов о допросах я понял, что Эйхман даже и не пытался провести нас. К моему удивлению, он ждал от семьи и друзей тех же действий, что и я: вряд ли осмелятся поднять шум, будут сперва искать его у друзей, в больницах, в моргах. На друзей он не возлагал особых надежд. Он был уверен, что они прежде всего постараются спасти свою шкуру. Пока он не хотел назвать имён своих многочисленных приятелей, вообще — военных преступников, которых разыскивали, но говорил о них с откровенным презрением и намекал, что не исключает участия кого-либо из них в нашей операции.

Он пытался убедить Кенета в излишестве предпринимаемых нами мер безопасности — шансы обнаружить его здесь ничтожны. Потом мы поняли, что он говорил всерьёз.

Разумеется, он не был солидарен со своими похитителями. Он хорошо понимал, что его ждёт, причём предполагал самое худшее, и при малейшей возможности сбежал бы без колебаний. Но рассчитывать на собственные силы, да и на помощь извне, не приходилось. Возможно, он опасался, как бы попытка его вызволить не стоила бы ему жизни. Поэтому, стараясь наладить контакт с нами, он хвалил наше мужество и умение работать. Уже в Израиле, в тюрьме, в минуту откровенности он признался, что процедура похищения произвела на него большое впечатление. «Похищение спланировано и выполнено безукоризненно», — сказал он.

Он боялся, что при любой попытке к бегству или сопротивлению мы, не моргнув глазом, прикончим его. Поэтому старался всячески помогать нам, надеясь продлить свою жизнь хотя бы на несколько недель или месяцев, и с первой же минуты вёл себя покорно. Самоуважение, по-видимому, ему было чуждо.

На одном из допросов Кенет спросил Эйхмана, замечал ли он что-либо необычное в последние месяцы. Эйхман рассказал о нескольких подозрительных фактах, похожих на слежку, но только один случай был связан с нами. Остальные лишь свидетельствовали о неотвязном страхе, в котором он жил.

Подозрения Эйхмана вызвал рассказ соседки о людях, которые приехали откуда-то и собирались покупать участки для строительства завода вблизи его дома в Сан-Фернандо. Поскольку в округе не было ни водопровода, ни электролиний, то Эйхман не поверил в строительство завода и решил, что расспросы связаны с ним. Почему же он не скрылся? Наверное, после стольких лет напрасных страхов он не поверил конкретной опасности. Да и мыслимо ли по любому поводу срываться с места, менять документы, облик и работу.

На одном из допросов Кенет спросил, почему в ту памятную ночь Эйхман назвался Отто Хенингером?

— Так меня звали более четырёх лет, — ответил Эйхман.

— Где же?

— В Германии, в Кельнбахе. До переезда в Аргентину я работал там в лесах.

— Как вы попали туда?

— Сразу после американского лагеря для военнопленных в Обердахштеттене.

— Американцы освободили вас?

— Нет, я сбежал.

— Они знали, кто вы?

— Нет.

— В лагере вы тоже выдавали себя за Отто Хенингера?

— Нет, там я был Отто Экманом.

— Странный выбор, ведь Экман похоже на Эйхман.

— Да, я намеренно выбрал это имя. Боялся, что меня могут узнать старые знакомые, и если они обратятся ко мне: «Эйхман», то для американцев это прозвучит, как «Экман».

— А что вы рассказали американцам о вашей службе в дни войны?

— Я сказал, что служил лейтенантом в двадцать второй кавалерийской дивизии СС.

— Вас, офицера СС, не допрашивали о прошлом?

— Я говорил, что служил в боевых войсках СС. Американцев же интересовали бывшие гестаповцы.

— Тогда зачем же вы признались, что работали в СС?

— Из-за татуировки под мышкой.

— Когда вы её уничтожили?

— Я пытался избавиться от неё перед тем, как сбежать из лагеря. Остальные пленные помогали мне, но нам не удалось уничтожить татуировку полностью.

— Сколько времени вы находились в лагере?

— Около шести месяцев.

— Там ещё были люди из вашего отдела?

— Да, мой адьютант Айниш.

— Вас взяли в плен вместе?

— Да.

— Где?

— Неподалёку от Ульма.

— И сразу отправили в Обердахштеттен?

— Нет, сначала мы попали в другой лагерь, но только на несколько недель. Там было плохо.

— Как зто понимать? Плохие условия? Теснота?

— Нет. Но американцы начали осматривать пленных — искали офицеров с татуировками.

— Но вы же признались, что вы офицер СС?

— В том лагере я выдавал себя за рядового из авиации.

— Под именем Экман?

— Нет, Адольф Карл Барт.

— Когда это было?

— В мае 1945-го.

— Чем вы занимались до плена?

— Тогда уже ничем. Перед самым концом войны я отвёз жену и сына в Австрию, а сам вернулся туда, где находился Кальтенбруннер, глава управления государственной безопасности рейха. Это были дни полной анархии: никто не знал, что делать. Мы с адьютантом Яйнишем пошли в путь и скоро нас задержали американские солдаты.

— А когда вас задержали во второй раз?

— В конце июля или начале августа 1945 года.

— Тогда-то вы и назвали себя офицером СС Отто Экманом?

— Да.

— Почему вы решили бежать из Обердахштеттена?

— Из-за процессов в Нюрнберге: моё имя там звучало много раз, и я боялся, что американцы опознают меня. Окончательное решение я принял после показаний Дитера Вислицени, наговорившего обо мне чёрт знает что.

— Как вы убежали?

— Я попросил разрешения бежать у старшего пленного — подполковника Офенбаха. Он собрал офицерский совет, и мой побег одобрили. И помогали, разумеется: дали мне документы на имя Отто Хенингера. Один офицер написал рекомендательное письмо к своему брату в Каульбахе и просил устроить меня на работу в лес. В первых числах марта 1946 года я уже был в Целле и оставался там больше четырёх лет.

— А потом?

— Все эти годы я не видел свою семью. Я хотел повидать жену, но надо было выждать, пока улягутся страсти и обо мне забудут. Я нашёл организацию, которая помогала выехать из Германии. Она позаботилась о моей переправке в Италию. Францисканский монах достал мне паспорт беженца на имя Рикардо Клемента и аргентинскую визу. В середине 1950 года я приехал в Буэнос-Айрес.

— А когда к вам присоединились жена и дети?

— Примерно два года спустя.

25. Душевное смятение

Будничный режим, бездействие, последовавшие за бурными и насыщенными днями, наконец, необходимость вести себя корректно к Эйхману, вопреки обуревавшим чувствам, утомляли людей на вилле «Тира». Им приходилось ежеминутно принуждать себя сдерживаться, чтобы по мере возможности хорошо обслуживать пленного. Каково же им приходилось! Самим брить, умывать Эйхмана, присутствовать при его оправке. Требовались невероятные усилия, чтобы сдерживать омерзение, тошноту, ненависть.

Это был самый тяжёлый этап операции. Ведь содержали Эйхмана и жили с ним под одной крышей сыновья и дети убитых им евреев, братья младенцев, пристреленных по его приказу, закопанных живьём, растоптанных сапогами.

Мы решили поочерёдно давать сотрудникам увольнения. Эли первым отправился в город развеяться. Он получил подробные инструкции, как вести себя, а чтобы не запутаться в насыщенных меню богатой американской кухни, ему посоветовали заказывать «бэби-стейк». Эли вернулся поздним вечером в подавленном настроении: наши указания настолько ограничили его передвижения, что если бы не приказ не переступать порога «Тиры» днём, он вернулся бы ещё до обеда. Что же до прославленной «отбивной для младенцев», сказал Эли, то это кусок мяса, величиной с новорождённого — никто из жителей Израиля не справился бы с такой порцией даже за неделю.

Охрана Эйхмана долгие часы проводила за шахматами. Тот, кто знал английский язык, мог читать книги. Остальные слушали музыку по радио, словом, убивали время, кто как мог. Бывали дни, когда на «Тире» съедали невероятное количество яблок, потому что Эли и Зеев устраивали соревнование — кто съест больше.

В сумерках 15 мая я навестил «Тиру». Снаружи дом ничем не отличался от остальных, ничто не выдавало драму, которая разыгрывалась внутри.

Парни обрадовались моему приезду, да и я многих не видел со дня захвата. Наконец я поздравил всех с удачей.

Я пошёл посмотреть на Эйхмана. К моему удивлению, он не вызвал у меня тех чувств, о которых твердили наши оперативники. «Да он выглядит как нормальный человек», — подумал я. Правда, я не знаю, как должен выглядеть убийца миллионов. Если бы он попался мне на улице, я не обратил бы на него внимания. Что же превращает обычного человека в чудовище? Неужто так и нет никакого внешнего признака, который отличал бы палача от нормальных людей?

Прежде чем зайти в комнату, я выслушал подробный отчёт Кенета о последних допросах Эйхмана. В последнее время Эйхман стал выражать сожаление по поводу того, что было сделано с евреями во время войны. Себя он считает винтиком в огромной машине нацистского режима, винтиком, бессильным изменить что-либо в принятых решениях. Но сейчас он понимает, что против еврейского народа совершено тяжкое преступление, и он готов сделать все, чтобы это никогда не повторилось, — рассказать всему миру о злодеяниях в дни войны, дабы предостеречь человечество.

Через Кенета я предложил Эйхману письменно подтвердить согласие на переправку в Израиль и участие в процессе. Конечно, такой документ не будет иметь какого-либо юридического значения, если возникнет вопрос, вправе ли Израиль предавать суду того, кто был доставлен в страну столь необычным способом. Этот документ имел значение только с моральной точки зрения.

Эйхман согласился предстать перед судом и держать ответ за участие в преступлениях нацизма, но требовал, чтобы его судили в Германии, в стране его подданства. Когда ему объяснили, что это исключено, он попросил устроить суд на Родине — в Австрии. Но и этот вариант не подлежал обсуждению. Только Израиль, где живёт большинство уцелевших узников концлагерей — свидетелей по его делу — может вынести приговор Эйхману. Я обещал ему, что суд будет справедливым и состоится в полном соответствии с законами, а подсудимый получит право защищать себя всеми законными средствами через адвокатов.

После долгих переговоров Эйхман попросил двадцать четыре часа на размышление. Мы согласились.

Должен отметить, что мы не собирались принуждать Эйхмана, мы хотели получить от него добровольное заявление.

В тот вечер все участники операции были гостями Дины за праздничным столом. «Если всё пойдёт по плану, то операция завершится через пять дней», — сказал я. Настроение у всех сразу улучшилось, особенно у Эли, который весь вечер, не переставая, веселил нас.

Но несколько слов, обронённых за столом Габи, удивили меня. Оказывается, мы невольно нанесли тяжёлый удар по безвинным: ведь жена и дети Эйхмана остались без кормильца. Габи считал, что палача надо наказать по всей строгости закона, но в отношении его семьи долг еврейского народа выказать великодушие и взять на себя заботу о ней.

Я возражал Габи: если бы в мировой практике и был принят такой критерий, то он относился бы прежде всего к семьям уголовников, но я не знаю такой страны, где был бы принят такой порядок. К тому же мы не знаем, в какой мере Вера Эйхман причастна к преступлениям нацизма и собственного мужа — конечно, ей было известно о существовании лагерей смерти и роли Адольфа в «окончательном решении еврейского вопроса». Мы не трогали ни её, ни её детей и впредь не намерены это делать. Но отсюда до материальной поддержки семьи Эйхмана — «дистанция огромного размера». Разве палач Эйхман и его подчинённые заботились о родственниках своих жертв?

Габи не так-то просто уступал, спор затянулся. А я гордился им, хотя резко и недвусмысленно отклонил его идею. Это была прекрасная характеристика нашего народа и нашей службы безопасности: руководитель группы, измотанный до предела, не переставал размышлять о нравственности и справедливости.

Так мы сидели и беседовали на маленькой вилле в Аргентине, в одной из комнат которой в тот час спал человек, повинный в смерти миллионов. Мало-помалу напряжение в доме разрядилось и временами казалось, что мы вовсе не за тысячи километров от дома и не в убежище-тюрьме.

Прежде чем покинуть «Тиру», я дал Габи новые указания на случай чрезвычайных обстоятельств. Мои прежние инструкции об охране Эйхмана и правилах безопасности безукоризненно выполнены. А были они таковы.

Всеми возможными путями исключить побег или самоубийство пленника. Врачу строжайше следить за здоровьем Эйхмана, чтобы ничего не случилось во время его переброски в Израиль. Соседи не должны заметить, что на вилле много народу. Для внешнего мира здесь живут лишь супружеская пара — съёмщики виллы, а также редкие их гости. В доме разговаривать только шёпотом, покидать его только для неотложных дел, и то в темноте, принимая особые меры предосторожности. Наши запасные дома держать в постоянной готовности принять пленника и охрану. Если на вилле «Тира» или в другом нашем убежище появятся полицейские или представители иного официального ведомства, дом немедленно покидают все, а Эйхмана и его телохранителя переводят в тайник. Если выяснится, что визит блюстителей закона не случаен, их надо под любым убедительным предлогом увести на время или запутать, чтобы дать возможность двум охранникам эвакуировать Эйхмана через запасный выход. Остальные уйдут по одному, сообразно обстоятельствам. Все будут действовать так, чтобы дать возможность выполнить главное: эвакуировать Эйхмана, пусть даже это будет связано с крайним риском для группы, которая должна задержать или устранить преследователей.

Если обитатели убежища будут застигнуты полицейскими врасплох или на них обрушится большая сила и не будет возможности вывести Эйхмана, то оперативники должны сделать все, чтобы вырваться из облавы и убежать. Те же, кто останутся на месте, откроются полиции, объяснят, кто их пленник, расскажут о тяжкой ответственности тех, кто помогает ему скрыться, и потребуют встречи с представителями власти — полицейской или гражданской — на самом высоком уровне.

Теперь, когда нам стало ясно, что мы не ошиблись и изловили того, за кем охотились, требовались новые указания. Если дом окружат крупные полицейские силы и Габи поймёт, что вывести пленника невозможно, то пусть свяжет себя и Эйхмана наручником и выбросит ключ, чтобы нельзя было расковать его немедленно. Все остальные обязаны уйти, несколько людей останутся поблизости, чтобы наблюдать за домом и обеспечить безопасность Габи.

Габи должен сообщить полиции, что он и несколько его товарищей схватили одного из самых свирепых военных преступников нацистской империи — Адольфа Эйхмана, повинного в уничтожении миллионов евреев, и как раз намеревались передать пленника полиции, но она опередила их. После этого Габи потребует доставить его вместе с Эйхманом к начальнику полиции, чтобы доложить ему обстоятельства захвата и сообщить дополнительные подробности. Я считал, что так мы предотвратим освобождение Эйхмана нацистами или их пособниками, а весть о нашей операции станет достоянием гласности, так что никто уже не поможет Эйхману незаметно скрыться. Я понимал, что при подобных обстоятельствах Эйхман вряд ли предстанет перед судом. А вот участники операции явно попадут на скамью подсудимых. Но и к процессу «похитителей Эйхмана» можно будет привлечь мировую общественность и добиться всеобщего осуждения нацистов представителями демократических кругов. Я не считал себя вправе взвалить на Габи такую ответственность:

— Если тебя вместе с Эйхманом доставят к какому-нибудь ответственному чиновнику, ты должен заявить, что ты — израильтянин и действовал по указанию другого израильтянина, возглавляющего группу добровольцев. Скажешь, что Рикардо Клемент — это на самом деле Адольф Эйхман, бывший начальник учреждения, на которое было возложено уничтожение евреев Европы во время второй мировой войны. Ваша группа прибыла в Буэнос-Айрес, чтобы проверить факты и захватить Эйхмана, если сведения верны, и выдать его аргентинским властям, дабы преступник предстал перед судом. Скажешь, что группу возглавлял Исер Харэль, дашь адрес моего отеля и раскроешь мой псевдоним.

— Этого ты не можешь мне приказать! — ответил Габи.

— Здесь я решаю, как поступать! После того, как сообщишь мой адрес и псевдоним, скажи: «Исер приказал мне сообщить вам эти сведения. Он лично объяснит вам мотивы наших действий и возьмёт на себя полноту ответственности, согласно законам морали и страны, где мы находимся».

— Выслушай меня, — взмолился Габи. — Приковать себя к Эйхману и пойти с ним вместе под арест — это понятно и естественно. Но не вынуждай меня выдавать тебя властям. Человек твоего положения не имеет права быть арестованным.

— Дорогой мой, всё, что мы сделали до сих пор, — ещё ничто. Для меня эта операция — выполнение национального долга, и её успех важнее всех прочих соображений. Всё, что я сказал тебе, — приказ, изволь его выполнять.

Мы обсуждали маловероятную ситуацию, но разговор глубоко поразил Габи. Он с трудом согласился со мной, но я знал, что приказ он выполнит вопреки своему желанию.

26. Шесть планов

Разрыв по времени, образовавшийся между прибытием самолёта из Израиля и поимкой Эйхмана, таил в себе известную опасность, наши противники могли догадаться о связи между этими фактами и помешать нам доставить пленника на борт. На всякий случай я решил предусмотреть альтернативные пути переправки Эйхмана. Поэтому наблюдения в порту Буэнос-Айреса и на его причалах возобновились.

Порт аргентинской столицы состоит из двух бухт — Южной и Северной. Южная находится вблизи Риочуэлло — притока реки Ла-Плата. Здесь становятся на якорь главным образом небольшие корабли, плавающие по водам рек Уругвай и Парана. Здесь же находится живописный квартал Ла-Бока: по берегам реки разбросаны многочисленные ресторанчики, и к вечеру тысячи людей стекаются сюда, чтобы вкусно, в уютной обстановке, поужинать.

Между Южной и Северной бухтами тянется аллея Костанера — излюбленное место жителей города. Летом вдоль аллеи выстраиваются сотни тележек-буфетов, где продают горячие деликатесы.

Северная бухта принимает океанские суда, прибывающие за мясом, пшеницей и другими экспортными товарами, поэтому тут круглые сутки не стихает жизнь.

Эту часть порта мы в расчёт не принимали. Наши люди интересовались в основном пристанями больших прогулочных катеров и выясняли, есть ли шанс купить лодку, на которой можно было бы уйти в открытое море, чтобы встретиться с каким-либо из наших кораблей.

В те дни в Буэнос-Айрес прилетел Дан Авнер, один из моих уполномоченных в авиакомпании. Аарон Лазар встретил его в аэропорту и ввёл в курс наших дел. Они разделили между собой работу, которую я поручил Лазару. Дан должен был находиться на аэродроме днём и ночью, познакомиться с его работниками, приучить охрану к своему присутствию и, прежде всего, изучить правила полицейского контроля и таможенного досмотра.

На следующий день я устроил Дану встречу с Эудом, на которого возложил руководство вторым этапом операции. В сопровождении Дана Эуд побывал во всех уголках аэродрома, изучая систему охраны и контроля.

Получив всю необходимую информацию, я наметил шесть возможных вариантов доставки Эйхмана на самолёт. Они были хороши тем, что легко сочетались и переходили один в другой.

Я верил, что мы сумеем воспользоваться одним из трёх вариантов — лёгких и простых. Три других варианта, предусмотренных на случай осложнений, помогут довести дело до конца даже в самых критических обстоятельствах.

Первые три варианта плана исходили из того, что семья Эйхмана и его друзья не станут поднимать шум и не вовлекут полицию в основательные поиски. А если так, то никто не станет связывать прилёт израильского самолёта с похищением Эйхмана. Более того, пока наш самолёт будет стоять в аэропорту Буэнос-Айреса, местным властям и силам безопасности вообще станет не до нас — столько важных делегаций прибывает! Наш самолёт наверняка обслужат самым заурядным образом.

На здешнем аэродроме было принято, что готовый к взлёту самолёт тянут на бетонку к главному зданию и только там передают экипажу. Мы добились разрешения доставить наш самолёт на дальнюю стоянку своим ходом, получив таким образом возможность заранее поднять на борт хоть часть экипажа. Исходя из этого, я и построил свой план.

Согласно первому варианту, Эйхман должен прибыть в костюме одного из лётчиков вместе с теми членами экипажа, которые поднимутся на борт на дальней стоянке. Пленник будет уже в салоне, когда самолёт двинется к главному зданию. Если его захотят осмотреть, мы скажем, что Эйхман, один из подменных механиков, заболел и потому прилёг. Если же мы увидим, что грозит более тщательная проверка, то спрячем Эйхмана так, чтобы его никто не увидел.

Если экипажу не разрешат подняться на борт на стоянке или учинят строгий досмотр, то придётся воспользоваться вторым вариантом. Представим Эйхмана заболевшим или пострадавшим при автокатастрофе членом экипажа. Он подойдёт к самолёту вместе с лётчиками и пройдёт с ними все необходимые формальности.

Третий вариант незначительно отличался от второго: здесь Эйхману отводилась роль израильского гражданина, который в связи с болезнью должен срочно вернуться домой. Конечно, в таком случае ему придётся пройти все процедуры, предусмотренные для пассажиров, поэтому для большей убедительности и безопасности Эйхмана будет сопровождать наш врач. Этот вариант мы припасли на тот случай, если аргентинские власти проявят повышенный интерес к самолёту.

Во всех трёх вариантах придётся слегка «отключить» Эйхмана.

Мы не могли предвидеть ход событий, поэтому я разработал все варианты плана с максимальной точностью и отдал указание начать подготовку, в основном — собирать инвентарь и готовить документы.

Долгое ожидание угнетало врача больше, чем остальных обитателей «Тиры». Наблюдение за пленником не занимало много времени, и доктор перечитал уже все книги, какие только можно было найти на вилле, слушал музыку, экспериментировал с магнитофоном Кенета и даже пробовал свои силы, правда без особых успехов, в поварском искусстве. Поэтому врач искренне обрадовался, когда я пригласил его на свидание в город.

Он уже достаточно разбирался в наших делах, чтобы не удивляться никаким просьбам и вопросам. Я расспрашивал его о возможных ранениях и сотрясениях в автокатастрофах, о болезнях сердца, потере сознания и тому подобное. Врач терпеливо разъяснял мне различные способы симуляции болезни. Ещё я выяснил, разрешают ли врачи человеку, перенёсшему сердечный приступ или сотрясение мозга, летать на самолёте и в каком состоянии в этих случаях пациента выписывают из больницы.

Мне не пришлось объяснять ему, куда я клоню. Доктор сам подсказал, какие симптомы сотрясения мозга должен симулировать человек, чтобы невозможно было доказать обман. Я согласился, что сотрясение мозга — то, что нам надо. Такой больной, как правило, нуждается в наблюдении и после выписки из больницы, для полного выздоровления нужна спокойная обстановка, желательно — у себя дома, даже если он может попасть туда только по воздуху. В таком случае полет должен быть без промежуточных посадок или с минимальным их числом.

После беседы с врачом я придумал операцию, получившую название «Дорожное происшествие», и её продолжение — доставку самолётом домой пострадавшего в этой дорожной катастрофе.

Рафаэль Арнон — уроженец одного из первых кибуцев. Он участвовал в войне за независимость, да и вообще, сколько помнит себя, всегда был готов служить своему народу.

Совершенно случайно Арнон оказался в Аргентине в мае 1960 года. За год до того он, работая на тракторе, получил тяжёлое ранение в голову. Несколько месяцев пролежал в больнице, и вышел со шрамами на лице и голове. Он решил, что теперь-то может себе позволить осуществить старую мечту — попутешествовать по дальним странам. Все, кто знал Рафаэля, считали, что он заслужил такой отдых после долгих лет тяжёлого труда. Родственники из Южной Америки пригласили Арнона к себе. Так он оказался в дальней стороне.

Гуляя по Буэнос-Айресу, Рафаэль неожиданно встретил давнего знакомого — Менаше Талми. Тот, употребив свои блистательные способности, сумел скрыть от земляка, что он здесь делает и где живёт, но сам отметил для себя адрес Арнона и сроки его пребывания в городе. Менаше спешил на встречу со мной, поэтому извинился перед товарищем и договорился о новой встрече — позднее, в одном из кафе поблизости.

Менаше слышал от меня, что нам ещё понадобятся люди — израильтяне или евреи — граждане стран Латинской Америки, но не аргентинцы, знающие испанский язык и местные обычаи, поэтому он и не хотел упустить из вида Рафаэля. Как раз он и мог нам помочь.

Менаше не ошибся. Прошло совсем немного времени, и Рафаэль уже сидел рядом со мной за столиком в одном из кафе. Поговорив о том о сём, я спросил, не хочет ли он участвовать в одном простом, но и неприятном деле. Возможно, наше предложение покажется ему совсем пустяковым, но оно имеет отношение к важной операции о которой я, к сожалению, не могу рассказать.

Рафаэль понятия не имел, с кем говорит и кто просит у него помощи, но, полагаясь на своего друга Менаше, воздержался от расспросов и не колеблясь согласился исполнить любое поручение.

Я даже пожалел, что такому отважному парню придётся выполнять столь простую задачу, и пообещал в следующий раз поручить ему что-либо поважнее. Пока что он должен обратиться в больницу и попросить госпитализировать его, поскольку получил сотрясение мозга в дорожной катастрофе. Точные указания он получит от нашего врача и будет знать, что говорить в приёмном покое и как вести себя в палате. Арнон заметил, улыбнувшись, что по части больниц он уже достаточно поднаторел, и показал свой шрам.

Я сказал, что в больнице он должен заявить, что приехал в Буэнос-Айрес в надежде попасть на самолёт с израильской делегацией, и без конца напоминать, что хочет улететь именно этим самолётом из-за неважного состояния здоровья. Он хочет поскорее попасть домой, а специальный рейс предоставляет ему эту исключительную возможность — лететь без пересадок и долгих странствий. Наш врач будет инструктировать его всё время, пока он будет лежать в больнице.

В тот же день Рафаэль встретился с доктором. Врач подробно описал Рафаэлю симптомы сотрясения мозга и посоветовал говорить в больнице, что во время катастрофы он сидел на заднем сиденье и помнит только, как автомобиль внезапно остановился. Потом он очнулся уже в своём номере отеля. С тех пор у него кружится голова, самочувствие скверное. Рафаэль заверил доктора, что все понял, и обещал «болеть» в строгом соответствии с указаниями.

Прямо из кафе, где он беседовал с врачом, Рафаэль, поддерживаемый Менаше, поехал в свой отель. Там они рассказали о «катастрофе» и попросили вызвать врача, который дал указание отвезти пострадавшего в ближайшую больницу. Врач в приёмном покое тоже внимательно выслушал историю Рафаэля и сразу же положил его на обследование. В тот же день в палате появился профессор с группой студентов, каждый из которых осмотрел пострадавшего. Вечером у него взяли анализ крови, а на следующий день ему сделали рентгеновские снимки черепа. Рафаэль опасался только одного: как бы эти проверки не вскрыли у него какую-либо настоящую и серьёзную болезнь.

27. Эйхман ставит подпись

В то время, как Рафаэль вкушал прелести больничного ухода, Эуд и его группа провели рекогносцировку дорог, выбирая удобный и безопасный маршрут доставки Эйхмана из убежища в аэропорт.

В городе уже ощущалась предпраздничная суета. Полиция и другие службы делали всё возможное, чтобы обеспечить в стране порядок, гарантировать покой и безопасность уважаемых гостей, прибывающих на торжества. На всех дорогах появились военные и полицейские патрули. Специальные эскорты сопровождали иностранных гостей и аргентинских представителей, отправлявшихся встречать прибывающих. Время от времени дороги перекрывали заставами и обыскивали машины.

Мы не знали, что именно ищет полиция, и готовились к любым сюрпризам. Наши люди избегали главных магистралей и оживлённых перекрёстков и предпочитали объездные пути.

Но по мере приближения к аэропорту выбор становился всё меньше, и, в конце концов, приходилось двигаться по главной магистрали в одном потоке с машинами гостей, полицейских и военных.

Усиленное движение на дорогах и давка в самом аэропорту осложняли перевозку Эйхмана. Пока что он помогал нашим оперативникам, но в толпе, и тем более при контакте с общественностью, он мог изменить поведение. Решили менять дозы снотворного в зависимости от условий и основательно проконсультировались с врачом.

К тому времени в убежище между пленником и Эли, которому была поручена забота о личных нуждах Эйхмана, установились весьма необычные отношения. Вспомнив, что именно Эли первым напал на него, Эйхман тем не менее угадал в нём отзывчивого человека. Между ними завязался диалог, причём один свободно объяснялся на идиш, а второй на австрийском диалекте немецкого. Эти беседы не прерывались, пока Эли находился в комнате пленника, несмотря на мой запрет.

Эйхман, приученный подчиняться силе, видел в человеке, пленившем его, начальника, которому надлежит беспрекословно повиноваться, и не упускал случая похвалить Эли, выразить ему своё восхищение. Без всякого принуждения он то и дело повторял, что не собирается нарушать дисциплину и тем более бежать. Он признался Эли, что беспокоится о семье:

— Я не оставил им денег. Как они будут жить?

— Проживут, — успокаивал Эли. — Как-нибудь перебьются. С ними ничего не случится. Но скажите мне, вы, такой любящий отец, как же вы и вам подобные могли убивать маленьких детей тысячами и сотнями тысяч?

— Сегодня я и сам этого не понимаю! — почти стонал Эйхман. — Я всегда был за евреев, всегда стремился найти приемлемое для них решение. Но я вынужден был делать то же, что и все, — пойти на службу ради карьеры.

Презрение к Эйхману сменялось жалостью. Как ни старался Эли мысленно облачить Эйхмана в форму и увидеть его прежним, ничего не получалось. Пленник оставался для него существом жалким и приниженным. Иногда Эли отзывался на его просьбу и приносил красного вина, хотя Габи страшно ругался по этому поводу.

— Не понимаю, как вы можете так хорошо относиться ко мне, — говорил Эйхман, получая вино.

Однажды пленник упросил Эли принести проигрыватель, и тот выполнил его просьбу. Но тут пришёл Ицхак и отобрал проигрыватель и пластинку.

Неудивительно, что Эйхман решил посоветоваться с Эли по поводу его заявления о готовности предстать перед судом о Израиле. Эли посоветовал подписать заявление. Мы предложили ему короткий текст, в котором преступник выражал принципиальное согласие предстать перед судом в Израиле. Но Эйхман настоял на своём тексте, с раскаянием и самооправданием:

Всё это время мы следили за аргентинской прессой, но по-прежнему в ней не было и намёка на исчезновение Рикардо Клемента. Менаше просматривал газеты на испанском языке, а остальные читали прессу на английском и немецком. Мы не пропускали даже мельчайшую информацию, но об исчезновении Клемента не было ни слова.

По этому поводу на «Тире» начали беспокоиться. Мы ожидали, что исчезновение немца взбудоражит общественность, что её попросят помочь в поисках. Это значило бы, что друзья Эйхмана терпят неудачу. Полное же отсутствие публикаций о его похищении или исчезновении как раз настораживало: значит, семья и друзья нашего пленника действуют тайно и не намерены раскрывать свои ходы.

Я же считал иначе. Молчание говорило в пользу моей версии — близкие Эйхмана и его друзья из числа эмигрантов-нацистов не торопятся связываться с полицией и властями. На мой взгляд, молчание прессы лишь подтверждало страх нацистов: они вовсе не собирались ставить себя под удар, чтобы спасти своего.

У нас был ещё один источник информации — аэропорт, но он продолжал жить своей обыденной жизнью, самолёты взлетали, как всегда, без дополнительных осмотров. Никого не искали.

28. Операция Менгеле

Перед тем, как выехать в Аргентину, в сумбурные дни сборов, я просмотрел дела военных преступников, которые по нашим сведениям укрылись в Южной Америке. С особым вниманием я изучил дело Иозефа Менгеле — врача из концлагеря Освенцим, о котором все спасшиеся узники рассказывали страшные вещи. Он был неимоверно свиреп. Менгеле руководил «селекцией», сортировал прибывающих в лагерь, одних — в газовые камеры, других — на каторжный труд, медленную смерть. Но кроме того, врач Освенцима ставил опыты на узниках, издевался над детьми и женщинами, был изувером номер один среди прочих участников кровавой бойни.

По непроверенным сведениям, этот врач-убийца жил на ферме где-то в Аргентине.

С самого начала охоты за Эйхманом я сказал себе, что если только представится случай, не упущу возможности разыскать и этого оберпалача. Когда же Нахум Амир посетовал, что специальный рейс самолёта в Аргентину обойдётся нам в чудовищную сумму, а весь полёт для того только и нужен, чтобы доставить… Эйхмана, я ответил:

— Хорошо, чтобы полет оказался более рентабельным, постараемся привезти с собой и Менгеле.

Все данные о Менгеле были зашифрованы в моём блокноте, причём прочитать запись не мог никто, кроме меня, да и сам я разбирался в ней с трудом.

Теперь, когда Эйхман был в наших руках, а самолёт ещё не прибыл, я решил, что настало время заняться Менгеле. Нельзя сказать, что условия располагали: большинство моих подчинённых были достаточно загружены, я же проводил по семнадцать-восемнадцать часов в разных кафе города, встречаясь с обитателями виллы и выслушивая отчёты наблюдателей в аэропорту. Однако сознание того, что Менгеле живёт где-то поблизости, не давало покоя.

Но как мне ни хотелось изловить доктора-палача, я не имел права ставить под угрозу главное — операцию доставки Эйхмана в Израиль. Поэтому придётся действовать, соблюдая этот принцип. Я попросил Кенета допросить Эйхмана о Менгеле, потребовать его точный адрес.

Ответ Эйхмана содержал косвенную улику. Он не стал заверять нас, что не знает никакого Менгеле и где тот прячется. Просто ему не хотелось выдавать бывшего коллегу. Зато теперь мы не сомневались, что Менгеле находится где-то рядом.

Кенет настаивал, тогда Эйхман сказал, что не хочет ставить под удар свою жену и детей: дескать, если мы схватим Менгеле, нацисты отомстят семье Эйхмана. И тогда некому будет заботиться о его семье.

Мы пообещали взять на себя заботу о семье Эйхмана, если он сообщит нам адрес Менгеле. Но и это не помогло. Казалось, его охватил страх.

Мы не стали давить на него, а пустили в ход разные методы убеждения и материального стимулирования. В конце концов Эйхман признался, что до недавних пор Менгеле жил в Буэнос-Айресе в пансионате некой фрау Йорман.

Кто займётся Менгеле? Из оперативников можно было рассчитывать только на Менаше, который сумеет выкроить хоть сколько-нибудь времени для дополнительного задания, но Шалом Дани сам потребовал подключить его к новому делу. Однако двоих явно было недостаточно, нужны ещё помощники, желательно говорящие по-испански.

Через Менаше я пригласил на встречу Меира Лави, который в ночь захвата Эйхмана был нашим связным, не ведая, в каком деле участвует. Меир родился в Северной Африке, в 1955 году он с женой отправился в Израиль. Они вступили в кибуц, а кибуц отправил Меира в Еврейский университет в Иерусалиме, где он получил степень бакалавра за работы в области литературы и истории. В 1958 году супруги Лави приехали в одну из соседних с Аргентиной стран по приглашению еврейской общины. Менаше знал Меира по прежним визитам в Буэнос-Айрес и предложил мне поручить Меиру роль связного в операции по захвату Эйхмана. А потом Меира уговорили остаться на некоторое время в городе, чтобы быть у нас в резерве. Теперь такой случай представился.

Он и его жена знали испанский язык и могли выдавать себя за местных жителей. Я намеревался поселить их на время в пансионате госпожи Йорман.

Но во время беседы с Меиром выяснилось, что ни он, ни его жена не знают испанский в той мере, какая позволила бы им выдавать себя за уроженцев Латинской Америки. А я-то хотел с их помощью выяснить обстановку в пансионате, в котором, по-видимому, скрывались нацисты, и выяснить, бывает ли там Менгеле. Для опознания я прихватил фотографии этого «врача».

Я спросил Меира, не знает ли он супружескую пару, которая производила бы впечатление истинных аргентинцев и могла бы поселиться у фрау Йорман. Он рассказал о супругах из Израиля, тоже кибуцниках, Аде и Беньямине Эфрат. Они получили отпуск в кибуце, чтобы Беньямин мог заняться своим семейным имуществом в соседней с Аргентиной стране, где он родился. Ада и вовсе была родом из Буэнос-Айреса, после женитьбы и до отъезда в Израиль они жили в этом городе.

Меир заверил меня, что можно всецело полагаться на Эфратов, и по моей просьбе тут же поехал за ними.

На следующий день Беньямин Эфрат уже сидел за моим столиком в очередном кафе. Внешне он подходил нам как нельзя лучше, ничем не отличался от любого типичного аргентинца. Он слышал о Менгеле и сразу же согласился взять на себя любое задание, связанное с поимкой врача-изувера. Тогда я устроил ему встречу с Шаломом Дани, от которого он должен был получить подробные указания.

Шалом в тот день наблюдал за пансионатом фрау Йорман. С помощью карты он нашёл в богатом районе Висенте-Лопес подходящий дом-особняк, расположенный в тупике, с ухоженным палисадником. Сквозь деревья с одной стороны просматривался въезд для машин, а с другой — ступеньки для пешеходов.

Вечером Шалом привёл чету Эфратов к пансионату мадам Йорман. Они должны были покрутиться вокруг особняка и осторожно порасспросить, кто здесь живёт.

Ада и Беньямин быстро составили для себя подходящую «легенду» и пошли на соседнюю виллу узнать, не здесь ли пансионат, о котором они столько слышали. Им рассказали, что пансионат расположен в конце тупика и живут там американцы.

Вскоре мне доложили об итогах этого первого визита. Несомненно, соседи говорили правду. Но разве Менгеле не может жить там, выдавая себя за американца? Я попросил Шалома понаблюдать за виллой, чтобы по внешнему виду жильцов попытаться определить, немцы они или американцы, и нет ли среди них человека, похожего по описаниям на Менгеле. Шалом, желая придать своему визиту в незнакомый район большую достоверность, пригласил в спутницы Аду. Они гуляли вокруг пансионата с шести до десяти утра, и всё это время Ада на отличном испанском языке пересказывала Шалому содержание фильма, который смотрела вчера. Шалом же знал по-испански лишь несколько слов, но делал вид, что всё понимает и время от времени восклицал: «О! Си, си!»

Наблюдение нас разочаровало: из пансионата не вышел никто, хоть отдалённо походивший на Менгеле.

На другой день в дозор отправились Меир и Беньямин. На этот раз Шалом вручил Меиру микрофотоаппарат и научил, как с ним обращаться. Беньямин и Меир должны были фотографировать всех, кто выйдет из пансионата. Но и в этот раз они увидели только двоих детей, которые по-видимому, шли в школу. Меир сфотографировал их, но снимок не получился.

Наблюдения ничего не дали, и я решил действовать иначе. Я попросил Беньямина поговорить с почтальоном и узнать, живёт ли сейчас на вилле некий сеньор Мендже или Менхе, Если мы на верном пути, то почтальон исправит ошибку и переспросит: «Менгеле?»

Утром Беньямин поехал в Висенте-Лопес побродил по улицам часа два и наконец увидел почтальона.

— Не можете ли вы помочь мне, уважаемый? Я ищу моего дядю, с которым разминулся вот уже несколько лет. Я знаю, что он живёт где-то тут, но точного адреса у меня нет.

— Как его зовут?

— Доктор Мендже.

— Да, конечно! Был у нас такой. Он жил там (почтальон указал на особняк в конце тупика) ещё с месяц назад или даже меньше.

— Вот не везёт! — сказал Беньямин. — Опоздал я. Он случайно не оставил нового адреса? Куда пересылают письма, которые приходят на его имя?

— Не знаю. У меня нет никаких указаний.

— Может, жильцы знают? Кто там живёт?

— Новый жилец — инженер из Южной Африки. Расспросите его.

— Большое спасибо!

Почтальон развёл руками.

— Извините, что не смог помочь вам.

Тот факт, что доктор не оставил адреса, лишь укрепил мою уверенность: мы напали на след Менгеле. Возможно, что-то вспугнуло его, и он решил переменить место жительства. Покинул Буэнос-Айрес и Аргентину или нашёл новое прибежище в городе? Не исключено, что он велел почтальону никому не давать его новый адрес. Это можно было узнать на местной почте, и я отправил туда Беньямина. Главное, говорил я ему, не натолкнуться на того же почтальона.

На другое утро, когда почтальоны расходятся с корреспонденцией, Беньямин зашёл в почтовое отделение Висенте-Лопес, примерно в четырёхстах метрах от пансионата Йорман, и спросил у служащего за окошком, не оставил ли доктор Менгеле свой новый адрес. Служащий подтвердил, что Менгеле жил здесь ещё месяц назад. Но он не оставил нового адреса, все письма на его имя возвращаются отправителям.

В моих записях была ещё одна обнадёживающая подробность: Менгеле выдавал себя за делового человека и сдавал напрокат токарные станки авторемонтным мастерским. Мастерская, о которой мы имели сведения, находилась там же, в Висенте-Лопес. Оставалось надеяться что, покидая особняк, Менгеле не успел порвать связи с мастерской.

Наверняка в мастерской знали, кто владелец этих станков, который всякий раз пользуется разными именами, тем более, что в последнее время он жил в том же квартале под своим настоящим именем.

Мы решили, что Беньямин придёт в мастерскую заказывать большую партию гаек с левой резьбой. Для надёжности он заручался визитной карточкой одного из крупных гаражей города, чтобы сойти за его представителя.

В мастерской в Висенте-Лопес его приняла секретарша. Беньямин представился и объяснил, что ему нужно и почему он хочет поговорить с владельцем станков.

Девушка попросила клиента подождать несколько минут. Из-за двери доносился разговор, но слов нельзя было разобрать. Вскоре секретарша вернулась, внимательно посмотрела на Беньямина и молча вышла. А ещё через несколько минут она холодно объяснила сеньору, что здесь не занимаются токарным делом, и тем более не знают господина, который владеет этими станками.

Когда Беньямин рассказал мне о странном приёме в мастерской, я уже не сомневался: мы на верном пути. Ведь совершенно ясно, что секретарше не надо ни с кем советоваться, если клиент ошибся адресом. А кроме того, тот, с кем она совещалась, явно послал её разглядеть посетителя. Было абсолютно ясно, что с незнакомыми людьми здесь дела не имеют.

Если бы за это взялись профессионалы, то работники мастерской вывели бы нас на Менгеле. Но в моём распоряжении были всего лишь несколько добровольцев, неопытных в разведке, да и оставалось всего несколько дней. Пришлось отказаться от мысли выйти на след Менгеле таким путём. Но был ещё один шанс — обследовать виллу. Ведь могли же соседи и почтальон по ошибке или по сговору дать нам ложную информацию?

Я хотел сделать в Аргентине всё возможное.

29. Специальный рейс

Мы расстались с Ашером Кедемом в тот день, когда я попросил его вернуться домой, чтобы руководить подготовкой специального рейса. Ашер должен был вылететь 10 мая, но в последнюю минуту по техническим причинам вылет перенесли на 11 мая.

Он приехал в аэропорт заранее и постарался попасться на глаза многим людям, чтобы его запомнили. Ашер выглядел беззаботным и весёлым, умело скрывая внутреннее напряжение. Он не поднимался на борт самолёта, ожидая моего окончательного приказа.

Несколько часов ожидания показались Ашеру бесконечными. Наконец, он увидел Менаше, спокойного, как сфинкс.

— Ты принёс мне какое-либо сообщение?

— Да, можешь лететь.

— И это всё?

— Все.

Ашер не понимал, отчего Менаше именно сейчас столь непроницаем и молчалив. Но он не посмел задавать вопросы и сам прикинул, что если бы дело сорвалось, его не посылали бы домой готовить специальный рейс. Кедем попрощался с Менаше и в 23:00 вылетел в Нью-Йорк. По мере приближения к дому его волнение нарастало. Он понимал, что по существу первым везёт в Израиль весть о поимке Эйхмана. Но рассказывать об этом никому нельзя, да и сам он почти ничего не знает.

В Лоде его встречали Анкор и Лиора Дотан. Тогда-то Кедем и обрадовал их, сообщив, что, судя по всему, Эйхман находится в руках израильтян.

За несколько дней до спецрейса Анкор пригласил к себе Йорама Голана.

— Открою тебе секрет, — начал Гилель.

Он не знал, что Йорам догадывался о нашей миссии: в профессиональной среде, конечно, уловили связь между отсутствием нескольких сотрудников, повышенным интересом властей к делам нацистских преступников и слухами о поимке Эйхмана, распространившимися пока в узком кругу. Так что Йорам не удивился, когда собеседник продолжил:

— Адольф Эйхман в наших руках. Возможно, тебе придётся вылететь в Аргентину и участвовать в его доставке. Ты согласен?

— А что, ты боялся, что я откажусь? — обиделся Йорам.

— Тогда собирайся в путь. И принеси свои фотокарточки, какие только имеешь.

На другой день Голан принёс свои фотографии. Гилель и незнакомый человек разложили на столе снимки Эйхмана в форме и без, а рядом — его, Йорама, снимки.

Поняв, что карточки сличают, Голан почувствовал невольную дрожь. Между тем Гилель и незнакомец нашли, что определённое сходство между тем и этим существует, но придётся сделать новые снимки Йорама, уже в гриме. Тут Голан понял, что его избрали на роль двойника Эйхмана. Он не долго колебался: кто-то ведь должен сыграть и эту роль. Почему не он? Главное — быть среди тех, кто доставит Эйхмана в Израиль.

После долгих проб удалось получить вполне удовлетворительную фотографию. Через несколько дней предложили примерить форму лётчика: Йорам полетит в Аргентину под именем Зихрони, как член экипажа. А Эйхмана, возможно, доставят в Израиль как раз по документам Зихрони, тогда как Йорам покинет Аргентину каким-нибудь иным способом.

Вместе с Йорамом в Буэнос-Айрес должны были вылететь ещё два оперативника, тоже под вымышленными именами и под видом работников авиакомпании: Йоэль Горен, наш разведчик на улице Чакобуко в 1958 году, и Элиша Ноар. На пути в Израиль им предстояло сыграть роль сопровождающих при заболевшем члене экипажа, то есть «Зихрони».

Их предупредили, что действовать придётся в непростых обстоятельствах: не исключены проверки, обыски на промежуточных аэродромах и прочие препятствия.

Лиора обеспечивала трёх новых «лётчиков» документами. Никто в те дни не знал, где и как она раздобыла нужные бумаги, но в назначенное время Лиора вручила Анкору документы. Форменную одежду оперативники уложили в чемоданы, а на борт самолёта поднялись в штатском. Члены делегации приняли их за обычных пассажиров, а члены экипажа — за офицеров безопасности, приставленных к делегации.

Я же надеялся, что Йоэль и Элиша помогут поймать Менгеле, если нам удастся обнаружить его.

Сроки вылета специального самолёта дважды переносили. Сначала, как помнит читатель, его планировали на 11 мая. Потом по ряду причин перенесли на 14 мая, о чём объявили в прессе и сообщили туристическим агентствам. Наконец, по просьбе аргентинских властей, полет отложили ещё раз — на 18 мая. Авиакомпания опять дала объявление: вылет состоится 18 мая в 11:00, машина сделает промежуточные посадки в Риме, Дакаре и Ресифе, приземление в Буэнос-Айресе — 19 мая в 17:00. План предусматривал, что обратным рейсом самолёт вылетит 21 мая в пять утра и прибудет в Ресифе (Бразилия) в тот же день в 12:20. После часовой стоянки самолёт возьмёт курс на Дакар, куда прибудет в 19:30. В Дакаре он простоит ещё час, затем вылетит в Рим, где приземлится 22 мая в 4:45 и после ещё одной стоянки в Риме наконец направится в Лод, где приземлится в 9:45.

Когда об этом рейсе узнали работники авиакомпании в Нью-Йорке, их охватило недоумение и обида. Бюро нашей авиакомпании в Нью Йорке отвечало за все действия в западном полушарии, главным образом в Южной Америке, так что известие о спецрейсе, притом вычитанное в газетах, задело его работников. Управляющий нью-йоркским бюро выразил протест заместителю генерального директора компании Моше Тадмору. Он считал, что напрасно обошли американский филиал и упустили такой удобный случай для рекламы в Буэнос-Айресе, не говоря уже о том, что в Нью-Йорке можно было распродать билеты пассажирам, готовым лететь в Израиль через Южную Америку. Тадмору пришлось извиняться и объяснять, что компания не вполне распоряжалась этим рейсом поскольку здесь главное не коммерция, а политика, и сроки вылета устанавливали государственные органы: «Возможности, о которых вы упоминаете в письме на моё имя, мы будем иметь в виду, но не сейчас, по причинам о которых здесь неуместно говорить. Прошу Вас никоим образом не вмешиваться в этот рейс, не давать никаких распоряжений, связанных с ним, и воздерживаться от разговоров о нём как в вашем бюро, так и вне его, кроме тех случаев, когда мы попросим Вас об этом». Получив такой ответ, управляющий нью-йоркским филиалом выразил Тадмору свои сожаления по поводу неуместного вмешательства.

Ашер Кедем провёл пять трудных дней, пока самолёт готовили к рейсу, но его старания были вознаграждены: экипаж составили из лучших пилотов. Вёл самолёт опытный лётчик Йоав Мегед. В Дакаре к нему должен был присоединиться другой прекрасный пилот Гад Нешри. Два бортмеханика взяли с собой все возможные запасные части и инструменты. Оборудование, приготовленное для нас, доставили на борт, а у трёх наших работников, присоединившихся к экипажу, всё необходимое было при себе.

Разумеется, члены делегации и понятия не имели о предназначении этого спецрейса.

Среди пассажиров находился чрезвычайный посол Израиля в Уругвае и его семья, а также ещё один дипломат с семьёй, направляющийся в другую страну Латинской Америки. Летел в Буэнос-Айрес раввин Эфрати, представлявший на торжествах раввинат страны, и выдающийся генерал Меир Зореа.

В Лоде делегацию провожали посол Аргентины в Израиле, генеральный директор министерства иностранных дел, директора авиакомпании и журналисты.

Несмотря на то, что мы тщательно соблюдали секретность, экипаж кое о чём догадывался. Гад Нешри, которому вместе с другими пилотами предстояло подняться на борт в Дакаре, не сомневался в том, что его полет связан со специальным заданием. Список лиц, которые должны были лететь с ним, лишь подтвердил его догадку. Гад был опытным бойцом «Пальмаха»: летал боевым пилотом во время войны за независимость. Он был ранен, когда на своём «примусе» доставлял оружие знаменитой колонне Неби Самуэля, окружённой арабами. После госпиталя Гада направили за границу обучаться искусству пилотирования, а затем в течение нескольких лет он командовал подразделением транспортной и десантной авиации наших военно-воздушных сил.

Очевидно, опыт пальмаховца и военного подсказал ему, что этот рейс в Аргентину как-то связан с преступниками-нацистами. Во всяком случае, когда самолёт сел в Дакаре и Гад увидел Кедема, спускающегося по трапу, он напрямик спросил его:

— Так кого мы будем доставлять: Эйхмана или Менгеле?

Кедем растерялся. Откуда в Дакаре знают о нашем секретнейшем секрете? Его растерянность подтвердила подозрения Нешри. Тогда Кедем решил, что не стоит скрывать истину, а куда умнее заручиться помощью, и спросил:

— Кто тебе рассказал об этом?

— Никто.

— Ладно. Мы берём Эйхмана. Разумеется, это тайна, если она будет разглашена, дело провалится. Так что обещай мне: ты нем как рыба.

— Не беспокойся, Ашер, я гарантирую молчание! — просиял Гад и от радости поцеловал Ашера в обе щеки.

В Дакаре Нешри сменил у штурвала Мегеда и наверняка весь долгий путь до Ресифе пытался вспомнить, когда же он впервые услышал имя Эйхмана.

Это было в тридцатые годы. Юный Нешри жил тогда в Вене. По городу поползли слухи, что Эйхман — комиссар по делам евреев — обещал Гитлеру подарок ко дню рождения: Вену, очищенную от евреев. Нешри было 14 лет, когда Австрию присоединила нацистская Германия.

Нешри немедленно выгнали из школы, а семью — из квартиры в рабочем квартале. Из всех ужасов тех дней ярче всего в память мальчика врезалась такая картина: чернь нападает на старика-раввина, заталкивает ему в рот свиное сало и поджигает бороду. А вокруг равнодушная толпа, и кое-кто явно наслаждается зрелищем. Никто не попытался вмешаться, остановить издевательство.

Потом была «хрустальная ночь», когда горели синагоги, тысячи избитых евреев арестованы и сосланы в концлагеря. Отца Гада тоже арестовали, но австрийский офицер сумел освободить давнего приятеля, правда, с одним условием: они больше не знакомы и не встречаются. В ту же ночь его отец поехал в Кёльн, чтобы попытаться перейти бельгийскую границу, но был пойман и возвращён в Германию. Однако он рискнул ещё раз и сумел выбраться в Голландию. Вскоре к нему присоединилась семья. В 1940 году Гад приехал в Палестину, а его родители и сестра остались в Бельгии, попали под оккупацию и погибли в Освенциме.

Около двадцати членов его семьи погублены в лагерях смерти. И вот тот, кто руководил этим дьявольским делом, наконец попался в наши руки и будет доставлен в Израиль, чтобы держать ответ за злодеяния.

Не только Нешри почувствовал, что это необычный полет, Фриц Шефер из отдела обслуживания, член экипажа, был того же мнения. Фриц был другом Йоава Мегеда, и на правах друга попытался выведать у него, в чём дело. Мегед лишь сказал Фрицу, что он не пожалеет о своём участии в полёте.

Намёки ещё больше распалили любопытство Фрица. Увидев в самолёте трёх незнакомых людей, он шёпотом спросил Мегеда:

— Эти трое… они в порядке?

Йоав усмехнулся.

— В полном порядке. И не удивляйся, если мы по пути домой прихватим ещё кое-кого, тоже тебе не знакомого.

Лео Баркаи, один из ветеранов службы стюартов авиакомпании, вылетевший в Дакар заранее, чтобы приготовить для самолёта продовольствие, при посадке тоже заметил трёх незнакомцев. Он подумал, что это люди из охраны, приставленной к нашей делегации. Но перед посадкой в Буэнос-Айресе он увидел, что они надевают лётную форму. Тут уже было над чем подумать. Лео вспомнил о длительных приготовлениях экипажа, о незнакомых бортмеханиках и смекнул: предстоит что-то необычное.

Он заметил, как нервничают его товарищи, но никто не задавал никому лишних вопросов, и Лео тоже молчал.

Точно так же повёл себя Цви Гутман.

16 мая директор попросил Цви подготовить к специальному рейсу самолёт «Британия». Цви и его товарищи тщательно готовили машину — полет предстоял неблизкий. Они делали всё, что положено, и даже больше, чтобы гарантировать безаварийный рейс.

На следующий день директор пригласил к себе Гутмана и сказал:

— Цви, мы решили включить в экипаж механика и электрика.

Увидев, что Гутман озадачен, директор добавил:

— Полет очень долгий, а в том районе почти что нет самолётов типа «Британия». Поэтому мы опасаемся, что в случае неполадки не сумеем найти мастера, знающего машину. Кого ты порекомендуешь вторым механиком?

— Электриком берите Негби. А что касается механика…

И тут он подумал, что и сам вполне мог бы полететь. Чем плохо повидать Южную Америку, где у него живут родственники, и кто знает, когда ещё такая возможность представится?

— Механиком рекомендую самого себя, — сказал он, смутившись от своей нескромности.

Директор сдержанно принял предложение. Цви был, что называется, «пружиной» мастерских, как ещё без него дела пойдут?

В полёте Цви смог перевести дух и отдохнуть. Он был доволен состоянием самолёта: все механизмы работали исправно. Цви незаметно разглядывал членов делегации. Всё же не каждый день доводилось ему бывать в обществе таких важных персон. Заметил он и троих незнакомцев, которые не были работниками авиакомпании, и решил, что это телохранители членов делегации.

— Любят у нас преувеличивать, — сказал он себе. — Специальный рейс, да ещё телохранители? Но мне-то какое дело?

Во время полёта Цви зашёл в багажный отсек, и тут его поразили кое-какие предметы, предназначение которых ему было неизвестно. Вернувшись в салон, он стал интересоваться у коллег, но и те понятия не имели, что это там такое в багажном отсеке. Тут Цви заметил, что один из телохранителей прислушивается к его расспросам, и решил прекратить разговоры на эту тему.

Однако на том неожиданности не кончились. Незадолго до посадки в Буэнос-Айресе трое незнакомцев зачем-то переоделись в форменную одежду авиакомпании. На этот раз Цви прикинулся, будто ничего не замечает.

На последнем отрезке пути из Дакара в Ресифе самолёт попал в полосу тропической бури. Экипаж прилагал все усилия, чтобы машину не трясло. В пять утра приземлились в Ресифе. Час был ранний, но на лётном поле самолёт встречали наш посол в Бразилии Йосеф Текоа и неколько тысяч евреев, пожертвовавших сном ради встречи с израильской делегацией. Собравшиеся с восторгом приветствовали израильтян и разобрали на память всё, что только могло сойти за сувениры. Глава местной общины и раввин пригласил экипаж и пассажиров на прогулку по городу.

Тем временем Мегед и Кедем пошли к начальнику аэропорта, чтобы зарегистрировать график полёта, как это принято. Узнав, что нашему самолёту не выдано разрешение на полет, они забеспокоились, Мегед предложил вообще отказаться от полёта в воздушном пространстве этой страны: можно ведь повернуть назад и пройти над морем. И тут начальник аэропорта уточнил: наш самолёт может пролететь над Бразилией, но у него нет разрешения на взлёт. Наш посол в Бразилии Йосеф Текоа и глава делегации пытались уговорить начальника, но он стоял на своём.

Мегед заподозрил неладное: уж не просочилась ли сюда из Аргентины кое-какая информация, иначе трудно объяснить столь внезапные осложнения. Кедем и Текоа отправились в израильское консульство в городе, чтобы связаться с центральными opганами бразильской гражданской авиации, но не смогли наладить связь. Вернувшись на аэродром, они увидели, что Мегед размахивает какой-то бумажкой. Это было разрешение на взлёт. Проблему решили с помощью представителя аргентинской национальной авиакомпании. Мегед немедленно добыл телеграфное подтверждение того, что разрешение на полет выслали в Ресифе ещё накануне.

Но и после того, как пассажиры заняли места в самолёте, начальник аэропорта нашёл причину для задержки рейса. Он потребовал от Мегеда подписать декларацию с широким юридическим диапазоном — действие, не принятое в международной практике полётов. Мегед отклонил требование, и после длительных переговоров начальник удовлетворился декларацией, упоминавшей место взлёта, график рейса и его цель.

Инцидент в Ресифе расстроил наших людей. Мегед, само собой, волновался больше всех, а Нешри, не посвящённый во все подробности операции, вообще решил, что дело провалилось.

30. Последние приготовления

Из-за инцидента в Ресифе самолёт опоздал на два с половиной часа, но это не повлияло на церемонию встречи в Буэнос-Айресе. Перед самолётом расстелили красный ковёр, оркестр исполнил гимны Израиля и Аргентины, а дети размахивали флажками обоих государств. Кроме официальных лиц, представлявших страну-хозяйку, самолёт встречали работники нашего посольства и главы еврейской общины. Одним словом, делегацию приняли торжественно и тепло.

Как только члены делегации сошли по трапу, Дан Авнер поднялся в салон и объявил механикам, что они обязаны оставаться в самолёте и охранять его вечером и ночью, поскольку есть основания опасаться вредительства.

Механики приуныли. Обидно проделать столь долгий путь до Буэнос-Айреса и не повидать славящийся своей красотой город. Цви огорчался, что не сможет встретиться с родственниками. Как он объяснит это своему отцу?

В ту ночь некоторые члены экипажа ночевали в гостинице аэропорта, остальные, в том числе оба пилота, расположились в большой гостинице в центре города.

К прибытию делегации я перевёл мой «штаб» в кафе рядом с аэропортом, и уже через час после посадки спецмашины выслушал отчёты о мерах по её охране и подготовке к обратному пути. Согласно нашему плану, самолёт возвращался без делегации на борту. Глава ee собирался отправиться из Аргентины в США, а остальные официальные лица тоже оставались в Америке. Поэтому самолёт задержится только на время технического осмотра и отдыха, предусмотренного международными правилами для экипажа.

За самолётом постоянно наблюдали наши люди. Мы сделали это под тем предлогом, что противники Израиля, недовольные тёплым приёмом, оказанным нашей делегации в Аргентине, могут попытаться вывести из строя машину. На деле же я хотел выяснить, не заподозрил ли кто-нибудь связь между нашим спецрейсом и похищением Эйхмана. Если да, то за самолётом и членами экипажа попытаются устроить слежку. А это уже давало нам шанс установить, кто интересуется судьбой Эйхмана.

Мегед и Кедем явились в моё «дежурное» кафе вскоре после прибытия самолёта. Выглядели они усталыми, я объяснил это долгим перелётом. Но их всерьёз беспокоил инцидент в Ресифе. Йоав заявил мне, что выполнит любое моё распоряжение, кроме одного: ещё раз приземляться в Ресифе. Кедем просто недоумевал: ещё до того, как отправиться из Аргентины в Израиль, он оформил разрешение на полет в Бразилию и не может представить себе мотивы странного поведения начальника аэропорта в Ресифе.

Я успокоил их. Логика исключала связь между операцией и недоразумением в Ресифе. Если бы информация просочилась, то это обнаружилось бы прежде всего в Буэнос-Айресе, а не в Бразилии. Нам же осталось сделать последний шаг — с максимальной осторожностью доставить Эйхмана на самолёт. Поскольку мы разработали несколько вариантов, можно считать, что операция удастся. Кедем и Мегед успокоились, но Йоав всё-таки повторил, что больше не желает садиться в Ресифе.

Из всех вариантов, которые я изложил, Мегед счёл наиболее удачной идею выдать Эйхмана за больного члена экипажа. Мы договорились, что весь экипаж приедет на стоянку в одно время, так как в большой группе легче будет разыграть сцену с больным. Те, кому во время подготовки машины к взлёту делать нечего, останутся с Эйхманом в переднем салоне.

Я хотел ускорить отлёт, но Мегед объяснил мне, что безопасность требует времени, достаточного для полного отдыха экипажа. Решили стартовать в полночь 20 мая. Я предложил объявить, что самолёт взлетит в два часа ночи, чтобы ввести в заблуждение возможных преследователей: если они добьются обыска, то не успеют перехватить машину.

За день до прибытия нашего самолёта аргентинские службы выставили заставы на дорогах, ведущих в аэропорт столицы. В тот день на лётном поле находились американские военные самолёты и один британский лайнер. Лазар был уверен, что эти машины доставили официальных гостей на празднества. Проверку на заставах вели тщательно. Лазара не пропускали в город, пока не убедились, что он — представитель иностранной авиакомпании.

Наш самолёт, как и было запланировано, получил стоянку на лётном поле аргентинской национальной авиакомпании. В эту часть аэродрома вела окружная дорога, не захватывающая территорию, обнесённую оградой, поэтому задача упрощалась. Мы же нарочно организовали усиленное движение через контрольно-пропускной пункт аэродрома. Дан только и делал, что сновал туда-сюда, так что все привыкли к его мельканию. Два механика постоянно дежурили в самолёте, обеспечивая возможность взлёта по первому требованию. Цви уже не сомневался, что все неувязки, происходившие с этим самолётом, неслучайны, но никому о своих выводах не говорил. Закончив работу в самолёте, он снова попросил разрешения повидать родственников. Дан согласился, даже снабдил Цви деньгами и вызвал ему такси. Но родственников не оказалось дома. Цви оставил записку и вернулся раньше срока.

На «Тире» снова возросло напряжение. В опостылевшем тайнике все с нетерпением ждали, когда прибудет самолёт из Израиля.

К моменту приземления нашего самолёта Габи и Эуд были в аэропорту. Они стояли в стороне, в толпе зевак, не спуская глаз с трапа. Троих из тех, кто сошёл на поле, они знали достаточно хорошо и через час должны были встретиться с ними в городе.

Вступление на аргентинскую землю заставило Йорама поволноваться. Дело в том, что он был знаком с раввином Эфрати, членом делегации Израиля. Ещё в Лоде раввин поинтересовался у Йорама, входит ли он в состав делегации. Йорам ответил утвердительно. А что ещё он мог сказать? Спускаясь по трапу в форменной одежде лётчика, он снова столкнулся с раввином, как ни старался избежать этого. Эфрати не стал задавать вопросы. Он лишь многозначительно улыбнулся, и Йораму показалось, что почтенный рабби подмигнул ему. Посоветовавшись с товарищами, Йорам решил ничего не объяснять раввину. Все трое оперативников считали, что Эфрати тоже никому не скажет о метаморфозе «члена делегации».

Поздним вечером того же дня я провёл серию совещаний с руководителями оперативных групп: пересмотрели и уточнили все планы, определили роль каждого и назначили места встречи разных групп.

С Габи и Эудом мы обговорили все оперативные мероприятия.

Окончательный вариант доставки Эйхмана на борт выглядел так. Одеваем преступника в форменную одежду лётчика и снабжаем документами на имя Зихрони, взятыми у Йорама. Врач усыпляет пленника. С утра на дорогах, ведущих к аэропорту, произведём рекогносцировку. Maшина с Ицхаком за рулём выедет из «Тиры» по направлению к аэродрому. Если всё будет в порядке, то с аэродрома к «Тире» отправится другая машина. Если и она доберётся без препятствий, то можно будет вывозить Эйхмана и его охрану. За руль сядет Кенет, Эйхман — на заднее сиденье, между врачом и одним из конвоиров. Второй конвоир займёт место возле Кенета.

Если выяснится, что нет возможности поднять Эйхмана на борт самолёта на дальней стоянке, попытаемся сделать это, когда самолёт будет находиться перед зданием аэропорта, причём выдадим его за члена экипажа, пострадавшего в дорожном происшествии. При таком положении вещей «пострадавшему» придётся пройти все общепринятые в аэропорту проверки.

Менаше должен был обеспечить исправность автомашины, на которой повезут Эйхмана, пригнать её на аэродром и передать Кенету. Ещё Менаше продолжал поддерживать связь с Рафаэлем Арноном, чтобы помочь ему выписаться из больницы к назначенному дню. Документы Арнона предстояло передать Шалому Дани, который подгонит их к данным Эйхмана. Эти бумаги понадобятся, если нам придётся доказывать, что Эйхман пострадал в аварии. Наконец, Менаше включили в состав группы, которая должна была проверить прежнее место жительства Менгеле.

Последний, с кем я говорил в тот вечер, был Шалом Дани. Я попросил его прежде всего заняться документами «лётчика Зихрони» и проверить состояние документов всех других членов оперативной группы, чтобы они могли беспрепятственно покинуть Аргентину. Мы договорились, что, закончив работу в лаборатории, Дани приедет ко мне в аэропорт, прихватив с собой набор инструментов для работы в необычных условиях — за столом в одном из залов ожидания либо в самолёте на стоянке.

Mы расстались очень поздно. В ту ночь Шалом вообще не ложился, а сразу же приступил к делу. Не спали и многие другие участники операции. На «Тире» до рассвета работали в ускоренном темпе. Пришлось потрудиться, чтобы придать вилле её прежний вид. Всё, что было здесь до аренды, возвращали на свои места, а остальное либо уничтожали, либо собирали, чтобы вывезти. Первую проверку готовности дома назначили на утро, а последнюю — на тот час, когда Эйхман окажется уже на территории аэропорта.

Такой же порядок эвакуации разработали и для остальных наших явочных квартир. Габи должен был проследить, чтобы все следы нашего пребывания в столице Аргентины были уничтожены.

31. Самый долгий день

Наступило 20 мая 1960 года — последний, самый долгий и драматический день операции. Ранним утром я уложил свои вещи, расплатился за отель и покинул его, наняв такси до вокзала. Я оставил вещи в камере хранения и отправился в условленное место, где меня ждали первые визитёры того дня.

Сначала пришли Беньямин Эфрат и Меир Лави. Я понимал, что шансы застигнуть Менгеле на вилле мадам Йорман весьма слабы, и всё же… Если бы врач-изувер оказался там, мы взяли бы дом под круглосуточное наблюдение, ворвались туда в темноте и захватили Менгеле. Затем мы немедленно увезли бы его на машине, а на месте остались бы двое наших людей, чтобы не позволить семье Менгеле или кому-либо из жильцов виллы вызвать полицию. Если палач попадёт к нам в руки, мы доставим его к самолёту в последнюю минуту, когда первый «клиент» уже будет в салоне. Если даже нас накроют с Менгеле, то полиция вряд ли отправится на поиски похитителей именно в аэропорт, тем более, что нашим людям приказано не выдавать тайну Эйхмана, во всяком случае, пока самолёт не поднимется в воздух.

Но прежде надо было отыскать Менгеле. Меир отправился на виллу Йорман под предлогом, что ему поручено передать пакет одному из жильцов, а Беньямин — под видом мастера, приглашённого несколькими неделями раньше для проверки тепловой сети в доме. Меир пошёл первым, до обеда, а Беньямин — вечером.

Не успел я расстаться с Меиром и Беньямином, как появились Йоав Мегед и Ашер Кедем. Они попросили разрешения ввести в курс дела старших членов экипажа, чтобы те могли сознательно выполнять приказы. Я согласился, что стоит сообщить о наших планах второму пилоту, обоим штурманам и бортинженерам, двум стюардам и одной стюардессе. Тут же мы расписали график действий каждого из членов экипажа. Командир и механики, запускающие двигатели, покинут отель в 20:30 и прибудут к стоянке самолёта в 21:30. Остальные члены экипажа приедут в аэропорт на час позже.

Автомобиль с Эйхманом приедет на лётное поле в 23:00 и после последней проверки двинется к стоянке самолёта, вслед за микроавтобусом, в котором поедут все члены экипажа. Они должны быть у самолёта в 23:10. После того, как Эйхмана поднимут на борт, пилоты запустят двигатели, и лайнер вырулит на площадку перед главным зданием. На это потребуется пять минут.

Перед обедом Мегед собрал тех членов экипажа, которых мы решили посвятить в тайну Эйхмана. Он сообщил им, что самолёт примет на борт пассажира — якобы заболевшего члена экипажа. Пассажир будет выглядеть больным, но только из-за уколов. Мегед не сказал, о ком идёт речь, но подчеркнул, что экипаж выполняет важнейшую для всего еврейского народа миссию. Информация удивила слушателей. Они, конечно, заметили много странного во время полёта, но не знали, в чём дело. Мегед распределил между ними роли и сказал, какие обязанности они должны возложить на своих подчинённых.

Затем Мегед, капитан самолёта и штурманы разработали маршрут прямого перелёта Буэнос-Айрес — Дакар. Такой перелёт для машины типа «Британия» был тяжёлым испытанием, главным образом потому, что могло не хватить горючего. Но погода благоприятствовала, и пилоты решили рискнуть.

Тем временем, «самочувствие» Рафаэля Арнона улучшалось, Менаше навещал его каждый день и передавал указания нашего врача. Рафаэль строго соблюдал всё, что касалось его выздоровления. Одним словом, был он образцовым пациентом и, несмотря на слабые познания в испанском языке, приобрёл друзей среди персонала больницы. Врачи же радовались, что он больше не страдал рвотами, и объясняли это эффективным лечением. Доктора начали поговаривать о выписке, Рафаэль же твердил без устали, что специально приехал в Буэнос-Айрес, дабы воспользоваться прямым рейсом в Израиль. Да и экономия какая! На этот рейс не продают билеты, но земляки не могут не принять во внимание состояние его здоровья. Приятель Менаше уже говорил об этом с представителями израильской авиакомпании и заверяет, что дело почти сделано, лишь бы врачи разрешили.

Персонал больницы отнёсся к истории Рафаэля с большим сочувствием. Врачи говорили ему, что всё зависит не от них, а от состояния его здоровья. Никто не возьмёт на себя ответственность за преждевременную выписку пациента из больницы, тем более, что ему предстоит столь непростое путешествие. Но, поскольку Рафаэль быстро и заметно идёт на поправку, его шансы полететь на родину велики.

19 мая Менаше навестил больного — принёс ему большую коробку сладостей и передал указания нашего врача, как вести себя в тот вечер и на следующий день. Принёс Менаше и приятную весть: авиакомпания готова доставить больного на родину бесплатно, но врачей просят письменно подтвердить, что Рафаэлю такой перелёт не повредит.

Врачи не отказывались подготовить справку, но только в том случае, если анализы не покажут ухудшения.

В то утро пришёл ко мне Йорам Голан. Я сказал ему, что если всё пойдёт по плану, то воспользуемся для Эйхмана его — Йорама документами и вывезем немца под видом члена экипажа. Но мы ещё не уверены в исходе дела, поэтому я советую Йораму погулять по городу и встретиться со мною после обеда.

Из тайного убежища поступали ободряющие доклады: вблизи «Тиры» ничего тревожного не замечено; настроение узников виллы заметно поднялось; Эйхмана кормят только тем, что не помешает усыпляющему уколу. Врач считает, что здоровье Эйхмана позволяет выдержать долгий путь в состоянии дрёмы.

На лётном поле тоже всё было в порядке. Самолёт — так передали мне — в полной исправности, в течение вечера и ночи ни власти, ни кто-либо иной не интересовались нашей «Британией».

Газеты были переполнены сообщениями о юбилейных торжествах, о мерах, принимаемых властями на случай беспорядков. Но о Клементе по-прежнему ни слова.

После обеда я перенёс мой передвижной «штаб» в аэропорт.

В этот час здесь было много самолётов, гомонила толпа, везде сновали полицейские и солдаты. Суета была связана с прибытием высокопоставленных гостей, которых встречали руководители страны. Войска и полиция обеспечивали безопасность и тех и других.

Сначала я намеревался обосноваться в одном из транзитных залов, но там наверняка засели и офицеры безопасности. Конечно, ничего странного в том, что кто-то провёл несколько часов в зале ожидания, нет, но лучше не рисковать. Поэтому я отправился на поиски другого места, где можно переждать день и встречаться с помощниками. Но всё было забито до отказа. Наконец я нашёл большой зал — это была столовая для работников аэропорта, и притом достаточно дешёвая.

Здесь тоже было полно народу. Большинство забегали сюда перекусить или отдохнуть между сменами, согреться: на дворе лил дождь. Я поискал свободный столик — но куда там! Всё было занято, многие стояли в ожидании, когда освободится стул. В обе двери втекала толпа, сталкиваясь и переругиваясь.

Идеальное место для оперативного штаба! В этом столпотворении никто не обратит внимание на нескольких людей, сменяющих один другого у столика. Но как найти этот столик? Я присоединился к тем, кто ждал свободных мест. В конце концов я очутился за одним столом с группой солдат, которые ели с большим аппетитом. Они были в прекрасном расположении духа и очень вежливы.

Первый из наших парней, появившийся в моём новом «штабе», вынужден был подойти ко мне вплотную, иначе бы мы не слышали друг друга. Но это никого не удивляло — сесть-то некуда.

Постепенно я очутился в кругу моих сотрудников. Как только освобождалось место, кто-то из наших занимал его. В итоге мы «оккупировали» стол и позаботились, чтобы он оставался в нашем распоряжении. Мы охотно отдали несколько лишних стульев соседям, и теперь к нам подсаживались только свои. За этим столом я и отдавал все распоряжения до конца операции.

Одним из первых ко мне в столовую пришёл Ашер Кедем. Меня интересовала реакция членов экипажа на полученное задание. Кедем сказал, что кое-кто догадывается о связи этого полёта с поимкой нацистских военных преступников. Нет сомнений, что экипаж досконально выполнит свои обязанности.

Я попросил Кедема проверить ещё раз, какие правила действуют здесь для членов экипажа, которые готовят машину к запуску двигателей и выводят её на площадку перед главным зданием, когда именно они проходят таможенный досмотр и пограничную проверку.

Тогда же мы решили окончательно, что обе машины, в которых члены экипажа прибудут в аэропорт, подождут на площади третью — с Эйхманом, чтобы вместе пройти через контрольно-пропускной пункт к стоянке самолёта. Первой, разумеется, въедет на территорию аэропорта одна из машин с членами экипажа, проверяя бдительность охраны. Наши люди должны весело и громко разговаривать, как будто чувствуют себя все ещё на отдыхе. Мы обязаны позаботиться о том, чтобы самолёт был заправлен горючим и проверка его готовности произведена до прибытия лётчиков. Багаж должен дожидаться погрузки на площадке перед главным зданием, дабы не терять ни минуты.

Осталось выяснить только одно обстоятельство, в сущности, второстепенное. В местный филиал авиакомпании обратились несколько израильских граждан, по каким-либо причинам застрявших в Аргентине или заболевших здесь: они просили взять их на борт самолёта бесплатно. Как поступить? К сожалению, пришлось отказать им. Я опасался, что новые пассажиры задержат взлёт, не говоря уже о том, что мы не знали, кто они такие. Не хотелось навлекать на авиакомпанию обвинения в жестокости, и я попросил Кедема объявить, будто мы получили из Тель-Авива указание не брать пассажиров, поскольку самолёт пойдёт не в Лод, а в другое место.

Весь этот день Цви Гутман и Негби готовили самолёт к рейсу: по нескольку раз проверили вce узлы и механизмы, но не нашли никаких неисправностей. В полдень к ним присоединился Зеев Керен. Его представили механикам как своего человека, которому надо помогать во всём.

У Зеева было много дельных вопросов к механикам. Однако Гутман никак не мог понять, что же на самом деле интересует этого незнакомца, так хорошо разбирающегося в технике. Когда Зееву потребовался инструмент, отсутствующий на борту, Цви беспрекословно отправился в мастерские аэропорта одолжить инструмент. Один из руководителей мастерских с откровенностью и сердечностью, характерной для аргентинцев, заверил Гутмана, что поможет ему во всём. Вскоре он с гурьбой своих коллег явился к нашему самолёту: им хотелось вблизи посмотреть на машину типа «Британия» — до сих пор они таких не видели.

К вечеру Цви получил задание походить по лётному полю, выйти за его пределы и вернуться назад, чтобы на контрольно-пропускном пункте привыкли к нему. И действительно, после того, как Цви несколько раз прошёл туда и обратно, у него вообще перестали спрашивать пропуск.

Гутман всё более и более убеждался, что с этим рейсом связаны какие-то особые события. По поведению Зеева нельзя было догадаться, в чём же, собственно, дело: он продолжал задавать вопросы, интересуясь конструкцией самолёта, но зачем? Цви решил не ломать себе голову и занялся прогревом двигателей.

А Рафаэль Арнон с возрастающим нетерпением ждал результатов последних анализов. Он не знал, зачем надо его выписать из больницы именно сегодня, но понимал, что из-за отсрочки может сорваться какое-то важное мероприятие. Наконец, Рафаэля вызвали. Лечащий врач похлопал пациента по плечу и не без радости сообщил, что анализы хорошие и больница готова выписать его немедленно, разрешив полет в Израиль. С этими словами врач протянул уже готовую справку:

«Анамнез состояния больного Рафаэля Арнона:

17 мая 1960 года названный пациент пострадал во время езды в автомашине, при резком торможении его выбросило с заднего сиденья вперёд. На голове пациента нет видимых повреждений, но он потерял сознание на несколько минут. В последующие сутки страдал от головокружения. Неврологическое обследование днём позже (18 мая) дало нормальную картину. Снимок черепа не выявил переломов или трещин. Выписан из больницы 20 мая. По нашему мнению, пациент может перенести полет. Желательно, чтобы во избежание осложнений врачебное наблюдение продолжалось».

Рафаэль тут же позвонил Менаше и сообщил, что выписывается. Менаше ждал звонка поблизости в одном из кафе и тут же пришёл в больницу. Дальше Менаше действовал по схеме: привёз Рафаэля в «Рамим», взял у «больного» документы, запретив ему строго-настрого покидать дом, с документами Рафаэля поехал к Шалому Дани. У Дани на столе уже лежали заготовленные фотографии Эйхмана, и он наклеил их на документы Рафаэля.

Менаше поторопился ко мне доложить о выписке Арнона и показать справку. Я попросил оставить Рафаэля в «Рамиме». Если мы используем его бумаги, то Менаше привезёт ему новые, но даже если нам не понадобятся его документы, Рафаэль должен как можно скорее покинуть Аргентину, чтобы не столкнуться с кем-либо из больничного персонала.

Группа, занимавшаяся Менгеле, опаздывала. Прошло уже два часа после условленного срока, а Меира Лави не было. Я начал беспокоиться.

Наконец появился расстроенный Меир. Он признался, что не сумел организовать посылку, которую якобы должен был доставить на виллу Йорман. Поняв, что теряет драгоценное время, Меир решился на риск. Он нашёл в телефонной книге адрес нужного дома, номер телефона его владельца и позвонил по этому телефону. Трубку подняла женщина, по-испански она говорила плохо, поэтому объяснялись на английском. Выяснилось, что женщина — американка, недавно приехала сюда. Она не побоялась назвать себя и заверила Меира, что незнакома с прежними жильцами виллы.

Я рассердился на Меира за самоуправство, но всё же попытался ободрить его: в конце концов, он принёс нужные сведения. Я велел ему ждать новых указаний.

Час спустя пришёл уставший Беньямин. Утром он отправился на виллу, позвонил у дверей. Открыла женщина. Беньямин по-испански объяснил ей, что пришёл чинить электрический бойлер. Женщина отвечала на скверном испанском, причём не то с английским, не то с американским акцентом. Она не понимала, чего хочет Беньямин, он терпеливо объяснял ей, зачем пришёл. Наконец, она сказала, что не вызывала монтёра.

Беньямин спросил, как её зовут. Она сказала своё имя. Оно совпадало с тем, которое называл почтальон. Женщина определённо не была немкой и не пыталась скрыть что-либо. Судя по всему, Менгеле тут больше не жил.

Я поблагодарил Меира и Беньямина за помощь и попросил завтра же выехать из Аргентины, а пока, до полуночи, оставаться о нашем распоряжении. Они согласились, хотя понятия не имели, что должно произойти ночью.

Жаль было, что Менгеле скрылся, но это не зависело от нас.

После обеда я получил отчёты из «Дорона»: завтра утром можно вернуть дом владельцам. На «Тире» тоже всё шло по плану. Эли загримировал Эйхмана, да так великолепно, что даже близкие друзья Эйхмана не узнали бы его.

Мне доложили, что на дорогах пока ещё не сняты заставы, но всё же есть шансы провезти пленника без проверка. Если не произойдёт что-то непредвиденное, легковые машины не будут задержаны и при въезде в аэропорт. В аэропорту и на подъездах к нему полно солдат и полиции, но они никого не обыскивают и не задерживают. В залах ожидания обычная суета; все внимание обращено на важных гостей из-за рубежа.

На стоянке нашего самолёта нет лишних людей, и никто им особенно не интересуется.

А что пресса? В газетах по-прежнему не было ни слова об Эйхмане-Клементе.

32. Пять минут после полуночи

В 19:30 я ждал последнего отчёта Ицхака, который весь день курсировал между аэропортом и виллой «Тира» и докладывал мне о каждой поездке. В 20:00 я уже должен был отправить к «Тире» машину, в которой доставят Эйхмана, но Ицхак куда-то запропастился.

Кенет сидел рядом со мной и ждал указаний: ему предстояло вести машину с пленником. В 19:55 мы начали беспокоиться, как бы не сорвался график: Ицхака всё ещё не было. Если бы я знал, что машина испортилась, то не волновался бы. Можно было послать Кенета навстречу Ицхаку. Во всяком случае, Кенет мог сам проверить положение на дорогах. Но вдруг Ицхака задержали? Конечно, он не выдаст нас, ибо кто же, как не он, умел прикидываться дурачком, но на душе было тревожно.

В 20:00 я сказал Кенету и его помощнику, что ждать больше нельзя. Если на дорогах спокойно, пусть доставляют Эйхмана и его охрану в аэропорт к 23:00, не дожидаясь вестей от Ицхака. Если положение станет угрожающим, я вышлю им навстречу связного.

Йоав Мегед назначил ужин для пилотов на 19:00 и сказал им, что сразу после ужина они покидают отель и едут в аэропорт. В 20:30 он и его помощники выехали из Буэнос-Айреса. По дороге и на въезде в аэропорт их никто не остановил и не попросил предъявить документы. Только у КПП национальной авиакомпании Аргентины у них посмотрели пропуска, но проверка была самой обычной. В 21:30 они уже сидели в самолёте и ждали остальных товарищей. Вокруг всё было спокойно.

Вечером в аэропорт приехал Шалом Дани, закончив свои дела в лаборатории. Выглядел Дани как обычный пассажир, в руках у него был портфель. Я поручил ему несколько срочных дел. Он уселся в дальнем углу зала и делал вид, что пишет письмо, на его столике лежало много конвертов. Сам он в тот вечер написал немало: заполнил различные бланки, продлил срок годности одного паспорта, заменил фотографию в другом. Официанты, то и дело подходившие к его столику с кофе и печеньем, не заметили ничего особенного.

Дан Авнер пришёл ко мне и доложил, что все члены экипажа уже в аэропорту, никто не опоздал и не был задержан. Сейчас они присоединились к товарищам, которые размещались в отеле аэропорта. Некоторые уже прошли необходимые процедуры, чиновники отнеслись к ним, по обыкновению, вежливо.

Часы показывали 22:30. Если всё идёт нормально, то вот-вот появится машина с нашими людьми и Эйхманом. Пришёл Эуд и доложил, что в аэропорту и вокруг него ничего особенного не происходит, поэтому нет необходимости высылать связного навстречу Кенету. Я послал Эуда к самолёту и попросил доложить мне, как там дела. Потом он должен отправиться навстречу машинам с нашими сотрудниками, доложить мне об их прибытии, а затем ждать моего сигнала.

Тем временем Дан Авнер собрал всех членов экипажа в гостинице аэропорта:

— Господа, вы участвуете в чрезвычайно важном деле. Мы везём с собой кое-кого в Израиль. Кого именно, я сообщу вам позже. А пока точно выполняйте мои указания.

Непосвящённые члены экипажа не очень удивились. Они уже поняли, что рейс необычный. Так что, получив приказ Дана расположиться в двух машинах, ожидавших на стоянке возле гостиницы, они заняли места, не задавая лишних вопросов.

Тем временем Эуд провёл несколько минут возле самолёта, затем поехал к главному входу в аэропорт и послал ко мне человека с известием, что путь свободен.

Эуд подошёл к двум машинам с членами экипажа. Он распорядился, чтобы никто не выходил из машин, а шофёры завели моторы. Ещё попросил во время осмотра на КПП говорить громко и смеяться, чтобы отвлечь внимание солдат от третьей машины, которая присоединится к ним. Около самолёта они должны столпиться — это очень важно!

Отдав указания, Эуд вернулся к главному входу в аэропорт.

Всё это время я не покидал столовую. Прошло уже около трёх часов, как Кенет выехал за Эйхманом. Я не просил доставлять мне рапорты из «Тиры», потому что, случись срыв, всё равно не смог бы помочь. Оставалось полагаться на инициативу и таланты моих подчинённых. Ицхак так и не появился: либо случилась авария, либо он встретил коллег и приедет с ними.

После томительного ожидания, когда, казалось, время остановилось, я увидел одного из наших парней, прокладывающего себе локтями дорогу к моему столику. Часы показывали 23:00. Эйхман прибыл и с ним четверо сопровождающих, в том числе врач. Вслед за ними шла машина, которую вёл Габи. Всё прошло спокойно, в аэропорт въехали беспрепятственно. Сейчас машины стоят на парковке и ждут указаний. Гора свалилась с моих плеч.

Я вышел из зала и направился к машинам. Эйхман, одетый в форму, вроде бы спал. Однако доктор сказал, что наш «больной» способен передвигаться, если его поведут под руки, но предпринять что-либо самостоятельно или отвечать на вопросы не сможет. Возможно, он слышит и видит, но вряд ли понимает, что происходит с ним и где он, во всяком случае не способен вмешаться. Доктор был уверен, что можно начинать следующий этап операции.

Итак, три машины тронулись с площади. Первую вeл Дан. Во второй ехали Эйхман и его «свита», в последней — остальные члены экипажа. Машины покинули территорию аэропорта, проехали по шоссе несколько сот метров и свернули вправо — к территории национальной аргентинской авиакомпании.

Когда колонна остановилась у ворот, к ней подошёл вахтёр. Дан, как обычно в эти дни, окликнул его:

— Эй, Исраэл!

Все вахтёры знали Дана и симпатизировали ему. Исраэл не колеблясь поднял шлагбаум. Да и какие могли быть сомнения, если в машинах ехали члены экипажа в форменной одежде. Некоторые громко разговаривали и смеялись, другие выглядели усталыми, будто не успели как следует отдохнуть. Трое во второй машине спали крепким сном. Автомобили не сразу направились к самолёту, а сделали большой круг, чтобы объехать мастерские, где горел яркий свет.

Габи не знал, что совсем незадолго до того к самолёту подошли работники аргентинской авиакомпании поглазеть на «Британию». Цви Гутман сердечно принял гостей, отвечая на их вопросы. Но увидев, что к самолёту приближается колонна автомашин, Цви поспешил увести гостей на другую сторону. Он видел, как из машин вышла большая группа членов экипажа и среди них кого-то вели под руки.

Гости Гутмана не заметили ничего особенного, он же поспешил распрощаться с ними.

Согласно указаниям, наши устроили у трапа давку, чтобы Эйхман оказался в самой гуще. Его вели под руки Эзра Эшет и Йоэль Горен. Гад Нешри, стоявший возле самолёта, увидел троих незнакомцев в форменной одежде и сразу понял, кого ведут. В тот момент, как эти трое стали подниматься по трапу, прожектора залили светом бетонку. Чтобы поскорее закончить посадку, Нешри подтолкнул Эйхмана в спину.

В дверях самолёта ждал Фриц Шефер, чтобы помочь товарищам: трап не был рассчитан на «Британию». Он приподнял Эйхмана и внёс в самолёт. Немца тут же отвели в передний салон и усадили возле окна. Здесь было всего восемь кресел, и предназначались они для членов экипажа. По инструкции им всем полагалось «заснуть», чтобы в случае проверки можно было представить их как подменную команду, которая вступит в обязанности во второй половине полёта. Чтобы не мешать «спящим», в салоне не зажигали свет.

Когда Эйхмана усадили, оба пилота вошли в свою кабину и тут же запустили моторы. Самолёт развернулся и покатил к главному зданию аэропорта.

Он прибыл туда в 23:15. Всё шло чётко по плану.

Значительно позднее я узнал о том, что происходило накануне посадки Эйхмана. Кенет и его напарник прибыли в «Тиру» в 21:00. Дорога была свободной. По пути они не встретили машину Ицхака, никаких следов аварии тоже не заметили. Они думали, что встретят Ицхака на вилле, но и там ничего о нём не знали.

На «Тире» усердно готовились к отправке: Эйхмана мыли, брили, гримировали, затем на него надели форму лётчика. Он уже знал, что ему предстоит дорога, и помогал нам в приготовлениях. Увидев врача со шприцем, Эйхман сказал, что в этом нет необходимости — он обещает не сопротивляться. Но поняв, что укол — дело решённое, с готовностью подчинился.

Врач воспользовался иглой, которую можно оставлять в вене, чтобы время от времени добавлять наркотик. Когда Эйхмана выводили из дома, он уже задрёмывал и пришлось вести его под руки. Однако он всё же заметил, что на него не одели форменный пиджак и сказал, что это может вызвать подозрения.

В последние часы пребывания на «Тире» он особенно старался помочь нам, даже давал советы, как лучше законспирироваться, и беспокоился, удастся ли нам операция. Было ли это отражением его душевного склада? Или он просто боялся, что мы прикончим его, и старался спасти свою жизнь? У нас не хватало времени разбираться в тонкостях его психологии.

Усаженный в машину, Эйхман попросил Кенета принести очки, так как они понадобятся ему в Тель-Авиве.

Врач сел рядом с ним, чтобы в случае необходимости добавлять наркотик. Поэтому пленнику и не надели пиджак.

Убедившись, что машины проехали шлагбаум, я вернулся в столовую. Меня уже ждал Ашер Кедем. Пока мы гадали, как там дела у самолёта, за окном послышался гул моторов «Британии» — пора было перебираться в другое помещение, и я перекочевал в зал для пассажиров, ожидающих посадки, сел в тихом углу, чтобы наблюдать за событиями.

В этом полупустом зале я не хотел открыто встречаться с Кедемом и попросил его узнать у Лазара и Авнера, как дела, и подать мне условный сигнал. Вскоре он вернулся и показал знаками, что всё в порядке.

Издали я увидел Дана Авнера и тех членов экипажа, которые поднялись с Эйхманом на борт самолёта: они сошли на бетонку, чтобы пройти установленный для лётчиков контроль. Оперативников, сопровождавших Эйхмана, среди них не было.

Я понял, что их решили оставить в самолёте. Значит всё шло по плану, и можно было надеяться, что все формальности пройдут за них их товарищи.

Я вышел из зала и направился к Габи и Эуду. Мы вместе решили, кого из оперативников включить в состав экипажа самолёта. Все наши люди имели при себе нужные документы и свои вещи. Я сказал Габи, чтобы те, кто полетят, ждали моего сигнала, а оставшиеся отправятся на поиски Ицхака. Если же найти его не удастся, то пусть кто-нибудь один остаётся в городе, чтобы продолжить розыски и на другой день, а остальные обязаны немедленно покинуть Аргентину.

Как только взлетит самолёт с Эйхманом, Менаше должен сообщить Рафаэлю, что его задача выполнена и он свободен.

Я никому не говорил, что буду делать сам. Вещи и бумаги были при мне, и я мог принять любое решение в последнюю минуту.

Я вернулся в зал ожидания. Там ничего не изменилось. Члены экипажа ещё толпились у стола таможенников. Знаками я подозвал Кедема и попросил его ускорить процедуру, чтобы самолёт взлетел как можно раньше. Кедем ответил, что повлиять на таможенников невозможно: они ещё вообще не появились, так что проверка и не начиналась.

Часы показывали 23:40. Я попросил Лазара разыскать таможенников. Через пять минут он привёл их. Они извинились за опоздание и проверили всех наших быстро и корректно. Носильщики отнесли багаж к самолёту.

Настал черёд тех, кто ждал на улице. По моему сигналу они подошли к столу таможенников, ещё не совсем понимая, зачем. Я сказал им, что они летят этим самолётом.

И тут появился Ицхак, мокрый от пота, усталый и взволнованный. Я тут же подошёл к нему и приказал подняться в самолёт.

В последний момент в самолёт вошёл и я. Двери захлопнулись, моторы взревели — большой полет начался.

Теперь можно было вздохнуть свободно и признать, что счастье улыбалось нам до последней минуты. Хотя именно последние минуты заставили меня сильно поволноваться. В то время, когда наши проходили таможенную проверку, в зале появился некто в штатском, в котором легко угадывался свой для здешних мест человек, причём человек с высоким положением. Он быстрыми шагами прошёл мимо чиновников, и не подумавших остановить его, и почти уже бегом направился на площадку, где стоял наш самолёт. Вслед за этим штатским спешил другой. Тут меня покинуло спокойствие. Оба они стояли на поле, пока самолёт катил к концу дорожки и разворачивался. Моторы увеличили обороты. «Взлетай же!» — молился я мысленно. Но самолёт, конечно, не слушался, потому что ему положено перед взлётом выждать сигнал с контрольной башни.

Минуты тянулись бесконечно долго. Неужели нам изменило счастье? Но в пять минут первого самолёт взревел ещё раз и покатил по взлётной полосе. Это было уже 21 мая 1960 года.

33. На пути в Дакар

В полёте я наконец узнал, что же случилось с Ицхаком. У него испортилась машина, завести никак не удавалось, так что пришлось оставить её на обочине и пешком отправиться на поиски такси. К «Тире» Ицхак подъезжать не решился, поэтому оставил такси далеко от виллы и снова пошёл пешком. На «Тире» он нашёл только Дани и Эли, разбиравших тайник. Эли и Дани ждали возвращения Габи и Эуда с вестями из аэропорта.

Ицхак нарисовал план места, где бросил поломанную машину, а потом помчался к такси, чтобы срочно отправиться в аэропорт.

Только Аарон Лазар знал истинную причину задержки вылета нашего самолёта. Последние 15 минут перед стартом были для Лазара самыми трудными во всей операции. Весь день он пробегал, добиваясь, чтобы «Британия» могла взлететь без препятствий — технических или процедурных.

Около полуночи Лазар стал волноваться. Он знал, что настали решающие минуты, мысленно проверил, всё ли сделано. Самолёт уже на взлётной дорожке, вот уже покатил к линии старта, вот… Но что такое? Отчего он не взлетает?

Лазар связался с контрольной вышкой. Ему ответили, что произошла небольшая задержка: в полётном формуляре пропущена одна подробность. Лазар удивился, но поспешил в диспетчерскую и заполнил пропущенный в формуляре пункт. Ему стало ясно: если взлёт снова задержат, то придирка к формуляру — только предлог. Но вылет разрешили, и наш самолёт наконец поднялся в небо.

Не успела «Британия» уйти из зоны аэропорта, как в зале ожидания появился пассажир, который хотел лететь с нами. Это был Аарон Доберт из министерства торговли и промышленности. Он прилетел в Аргентину на «Британии» и собирался так же улететь. Он и приехал лишь потому, что подвернулась такая оказия: и с родными в Бузнос-Айресе повидаться, и служебные дела уладить.

Доберт узнавал, когда наш самолёт должен взлететь, и ему официально сообщили, что в два часа ночи. Он примчался в аэропорт заблаговременно, а «Британия» ушла… «Что за безответственность?! Разве можно так вести себя с пассажирами?!» — негодовал Доберт.

Все своё неудовольствие он излил на Лазара, а тот, понимая, что с точки зрения логики и права наша авиакомпания виновата перед пассажиром, всячески извинялся. Объяснить же, отчего самолёт взлетел раньше срока, Лазар не мог.

Пассажир, разумеется, отказывался принимать извинения и требовал, чтобы Лазар связался с контрольной вышкой и вернул самолёт. Лазар ответил, что уже поздно: машина ушла слишком далеко. Доберту ничего не оставалось, как вернуться в Буэнос-Айрес, но он пообещал Лазару, что это дело так не оставит.

Доберт не знал, что мы приложили немало сил, стараясь разыскать его и предупредить, что взлёт перенесли на более ранний час. Однако я смог принести ему свои извинения только через два года. Незадолго до взлёта мы получили депешу из Бразилии: самолёту разрешили пролететь над страной и совершить промежуточную посадку в Ресифе. Но члены экипажа хорошо помнили инцидент на пути в Аргентину и не хотели рисковать, поэтому пилоты пошли на риск, избрав окольный маршрут. Для пилотов такой полёт был большой нагрузкой, для прочих же членов экипажа — радостью.

Эйхман очнулся, когда моторы уже ревели вовсю. Первое, что он спросил, это с четырьмя ли моторами самолёт. Разумеется, его интересовала не техническая сторона дела, а шкурная: не опасно ли пересекать океан на таком самолёте? В эту минуту он вряд ли вспоминал о миллионах людей, которые по его милости проделали последний в своей жизни путь в вагонах для скота, без пищи и воды.

Окончательно очнувшись, пленник попросил сигарету. Тёмные очки не давали ему возможность разглядеть спутников, но он прислушивался к тому, что происходит в самолёте.

— Моторы работают отлично! — сказал он. — Пилоты у вас хорошие.

Второй пилот Гад Нешри подошёл ко мне, пожал руку и поздравил с успехом. А потом поинтересовался, как обстоит дело с Мартином Борманом и Йозефом Менгеле. Я ответил, что если бы мы могли провести операцию несколькими неделями раньше, то, возможно, поймали бы и Менгеле.

Подошёл Дан Авнер и попросил разрешения сообщить членам экипажа, кого они везут. Я просил повременить с этим, пока мы достаточно удалимся от Аргентины. Но Дан снова пришёл с этой же просьбой. Я сдался.

Тогда Авнер собрал членов экипажа и сказал:

— На вашу долю выпала редкая честь. Вы участвуете в операции, имеющей историческое значение. Неизвестный, которого мы везём, — Адольф Эйхман!

Известие произвело эффект разорвавшейся бомбы. Большинству членов экипажа не надо было объяснять, кто такой Эйхман.

Стюард Лео Баркаи подошёл к Дану и сказал:

— Спасибо тебе, что ты включил меня в экипаж. Я этого никогда не забуду.

34. Цви Гутман

Цви Гутман был занят в кабине пилотов. Вернувшись в салон, он увидел, что там царит необычайное волнение. Тогда Цви не выдержал, подошёл к Дану и напрямик спросил:

— Могу я, наконец, узнать, кто тот человек в тёмных очках?

Дан удивился и переспросил:

— Ты разве не знаешь? Адольф Эйхман.

Последующие мгновения не запечатлелись в памяти Гутмана. Он узнал от товарищей, что побежал в туалет и там разрыдался. Дан пытался его утешить, но Цви не слышал, что ему говорили.

Он плакал долго, потом ринулся в передний салон, но его удержали. Товарищи просили его успокоиться.

Когда Гутман справился с собой, ему разрешили войти в салон. Первое, что он увидел, — немцу дают сигарету. Цви не выдержал:

— Правильно! Нам в концлагерях тоже давали сигареты!

Эйхман повернул голову в сторону незнакомого голоса, но не мог ничего увидеть сквозь чёрные очки. Гутман понял, что мешает охране, и вышел.

Он походил по коридору и снова вернулся, сел напротив Эйхмана и не сводил с него глаз. Он смотрел на убийцу, но видел, как наяву, своего младшего брата Цадока. Мальчику было тогда всего шесть лет. Немец-солдат тащит ребёнка за собой — шестилетний мальчик не может работать, а потому не нужен. Еврейских детей увозили за город, где расстреливали или душили в автомобилях-душегубках. А убив, сжигали в крематориях.

Цви был старше, он мог работать, и поэтому его оставили в живых. Сколько раз он обманывал смерть? Минимум десять. В первый раз — в дни грандиозной облавы, когда в еврейские дома ворвались «фольксдойче», чтобы отыскать несметные еврейские клады. Он, одиннадцатилетний мальчик, был дома один. Цви знал, что его дядя держит часть товара на чердаке. Но Цви решил лучше умереть, чем выдать дядю. Немец повалил ребёнка на пол, пинал, душил. Цви плакал и хрипел, но не сказал ни слова. Увидев, что мальчик потерял сознание, немец сбросил его с лестницы. А он не разбился. Затем в еврейские дома ещё дважды врывались солдаты и тащили всех, кто попадался. В первый раз пойманных расстреливали за городом, во второй — грузили в эшелон, уходивший в Треблинку.

Цви и его семья спрятались в тайниках, построенных отцом и дедом. Один тайник был в подвале, второй — за стеной. И они тогда уцелели.

Вскоре немцы создали в городке гетто, неподалёку от синагоги, согнав туда евреев. В гетто провели третью облаву.

На этот раз счастье, казалось, изменило Цви. Когда вся семья спряталась в тайниках, выяснилось, что среди них нет младшего брата. Цви отправился на поиски и уже не смог вернуться в тайник. Он убежал за город, прятался в поле среди кустов табака. Вечером его поймал какой-то человек и передал немцам. У вокзала Цви увидел родственников и примкнул к ним. Евреи стояли в длинной очереди, километра на два. Колонну грузили в товарные вагоны.

Немцев там было немного. Большинство охранников — поляки из местных жителей. В какой-то момент евреи бросились наутёк, побежал и Цви с двоюродным братом в пшеничное поле. По бегущим стреляли. Братья весь день прятались и уходили все дальше. К вечеру они добрались до деревни, где жили несколько знакомых крестьян. Мальчики долго не решались постучать к ним. Наконец, поборов страх, вошли в дом, попросили у крестьянина поесть. Он дал им по ломтю хлеба и сказал, чтобы они убирались: он не хочет влипнуть в историю. Но куда они могли пойти? Решили вернуться в город и узнать в синагоге, есть ли здесь ещё евреи? К ночи из убежищ вышли несколько уцелевших. В полночь немцы окружили городок и в громкоговорители сообщили, что евреям нечего больше опасаться: акция закончена, можно выходить из тайников.

Цви и его брат вернулись ночью в семейный тайник. Но как долго можно жить в убежище? Отец решил бежать отсюда: кто-нибудь мог выдать немцам оставшихся евреев. Ночью семья выбралась из городка и пришла в дом к одному польскому крестьянину, которому отец Цви ещё в начале оккупации отдал свою мебель и вещи. Поляк страшно испугался и просил уйти. Но жена этого человека заступилась за беглецов. Их заперли в сарай. Они вырыли для себя тайник и просидели там до зимы. Но хозяин покупал слишком много хлеба и тем самым выдавал себя. Во всяком случае, так он говорил и требовал чтобы евреи убирались.

Беглецы решили схорониться под стогами. Ночью они вырыли яму и под утро перебрались туда из сарая. Но что-то не понравилось отцу, и он решил проверить надёжность человека, укрывшего их. Семья Цви незаметно выбралась из тайника и спряталась на краю лесочка. Вскоре они увидели, как появилась большая толпа крестьян с косами и вилами и напала на убежище. Поляки проткнули вилами стог, а потом подожгли его.

Теперь беглецы могли жить, только прячась в лесочках и воруя съестное. Узнав, что в их городе ещё есть гетто, они пробились туда. Но гетто оказалось западнёй. Однажды немцы окружили его и начали новую операцию: отдельно собрали детей и стариков, молодых женщин, мужчин. Цви стоял среди мужчин, но он был мал и немцы вытолкнули его. Он спрятался в уборной и, переждав, вылез оттуда и вернулся к взрослым. На этот раз он встал на камень и выглядел выше, чем был. Вечером немцы расстреляли за городом всех, кто был им не нужен. Ночью с расстрела вернулись пятьдесят мужчин, работавших могильщиками…

Утром оставшихся в живых евреев погнали в рабочий лагерь. Некоторые в колонне толкали телеги с инструментом. Цви увидел, что в одной из телег сидит его братишка Цадок. Мальчик во время облавы прятался за грудой камней, а потом присоединился к колонне. Цви взял его за руку и не отпускал. По дороге в колонне они нашли и своего отца. В лагере, куда их привели, комендант Файгс устроил «линейку». Детей и пожилых мужчин вывели из строя. Цадок спрятался в уборной, но немцы нашли его. Цви и его отец видели, как солдат тащил мальчика в группу обречённых. Детей и стариков убили за лагерем, хоронили их евреи.

Оставшихся направляли на работу в разные места. Цви попал на завод, где делали запчасти для самолётов. С отцом он виделся только по ночам. Дядя Цви был с ними в одном лагере. Он пытался бежать, и его застрелили. В том же лагере несколько человек попались на краже пищи. Комендант Файгс построил узников и на виду у всех выколол «ворам» глаза… Но он ошибся, считая, что отвадит людей от краж.

Вскоре группа парней и девушек из числа узников ворвалась в караульное помещение, похитила оружие эсэсовцев и бежала. В отместку охранники набросились на тех, кто остался в лагере. Файгс построил лагерь на плацу и заявил, что убьёт каждого четвёртого в наказание за совершенный побег. Начался отсчёт, Цви попал в число обречённых. Всю ночь и до следующего дня приговорённые к смерти пролежали на плацу. В полдень приказ изменили — решили убивать каждого второго из них. Снова пересчитали людей, на сей раз Цви повезло.

Немцы выстроили приговорённых на плацу, снова пересчитали и расстреляли каждого второго — около ста человек.

Полтора года спустя Цви перевели в Майданек, где он работал механиком в гараже СС. В Майданек привозили евреев из разных стран и убивали, были там и пленные красноармейцы. Когда к Майданеку приблизилась советская армия, их всех убили. Евреев тоже уничтожали по списку, составленному заранее. Остальных пешком и поездами переправили в Освенцим. Многие погибли по дороге, во время ужасного перехода, а многих отправили в газовые камеры в Освенциме. Цви попал в колонну осуждённых на смерть, но в последнюю минуту какому-то немцу потребовались рабочие руки, и он выбрал Цви. Мальчика побрили и вытатуировали на руке номер 18466, так он попал в лагерь в Глейвице-Б, где наконец получил миску супа и ломоть хлеба. Небо послало ему ещё один подарок: здесь мальчик встретил отца.

Несколько месяцев они работали на производстве пушек. Как-то раз Цви и его товарища отправили в город за молоком для охраны. Когда они появились на улице, толкая тележку с бидонами, вокруг собралась толпа, потрясённая зрелищем — два полуживых ребёнка, впряжённых в тележку. Добрая женщина подала им булочку, но солдат выхватил её и бросил. Когда они наконец добрались до молочного завода, их встретили улюлюканьем и криками: «Жиды — воры!»

Когда русские бомбили Глейвиц, завод и лагерь начали эвакуировать. Узников пешком погнали в Верхнюю Силезию. На другой день появился начальник глейвицского лагеря и отобрал желающих идти дальше. Цви и его отец остались. Вскоре русские подошли к лагерю, тогда эсэсовцы начали обстреливать бараки трассирующими пулями. Деревянные строения загорелись, многие узники погибли. Цви и его отец спрятались в пустом бетонном складе.

На другой день стало ясно, что немцы бежали. Гутманы выбрались из лагеря и отправились в близлежащий городок. Там их встретил патруль красноармейцев…

Можно понять, отчего Цви Гутман потерял самообладание, увидев Эйхмана. Он долго молча сидел напротив убийцы, смотрел, вспоминал и плакал. Затем он встал и вышел из салона. Говорят, что Цви даже пытался улыбаться.

Больше он не проявил к палачу никакого интереса. Я не входил в носовой салон, пока не понял, что интерес к Эйхману ослаб. Да и ни к чему было привлекать внимание к своей персоне. Войдя туда, я увидел возле иллюминатора бодрого Эйхмана. Он сразу почувствовал, что кто-то новый пристально разглядывает его, и заёрзал в кресле.

Доктор сказал мне, что пациент вполне здоров и окончательно очнулся от наркоза. Он продолжает помогать охране и, можно полагать, не предпримет каких-либо попыток сбежать или осложнить наше положение во время промежуточных посадок. Мы решили не вводить ему больше усыпляющих средств. С капитаном мы договорились, что в Дакаре члены экипажа не выйдут из самолёта. Если же власти будут настаивать, чтобы они покинули машину во время заправки, то врач не позволит беспокоить больного. В таком случае доктор и двое оперативников останутся при Эйхмане.

Охранникам же я сказал, что, несмотря на примерное поведение немца, доверять ему не стоит, а надо внимательно следить за ним — как бы он не попытался покончить с собой. В полёте Эйхмана стерегли Эзра Эшет, Зеев Керен, Йоэль Горен, Элиша Ноар и Йорам Голан. Им приходилось кормить преступника, словно ребёнка, ведь он ничего не видел в своих очках. Гад Нешри вызвался помогать нам обслуживать Эйхмана и удивлялся его могучему аппетиту. Сам Нешри ничего не ел с той минуты, как Эйхман очутился на борту машины.

Для пассажиров полёт проходил спокойно. Но для экипажа он был не так уж прост. Был момент, когда расчёты показали критическое положение с горючим. Пилоты предложили в крайнем случае запросить разрешения на посадку во Фритауне, в Сьерра-Леоне, вместо Дакара. Меня это совсем не устраивало. С точки зрения безопасности Сенегал был куда предпочтительнее Сьерра-Леоне, тем более, что по пути из Фритауна в Лод пришлось бы сделать ещё несколько промежуточных посадок. Решили тянуть до Дакара. Мы прибыли туда с минимальным запасом горючего после тринадцати часов и шести минут полёта.

При заходе на посадку мы все беспокоились, как нас примут в Буэнос-Айресе, не возникли ли там какие-то подозрения? Может быть, аргентинцы дали телеграмму с просьбой проверить нас в Дакаре как следует? Нам вовсе не улыбалась перспектива нового испытания.

Но в аэропорту опасения развеялись. Самолёт приняли как обычно. Нам шли навстречу во всём, разрешили оставить пассажиров и команду в самолёте во время заправки.

Цви Гутман был в числе тех, кто сошёл на бетон, чтобы следить за заправкой. Лео Баркаи отправился покупать продовольствие и другие товары, необходимые для полёта. Он постарался завершить дело как можно скорее, чтобы не задерживать взлёт. Пилоты ушли оформлять бумаги.

Остальные оставались в самолёте. Пассажиры малого салона снова получили приказ «заснуть». Я расположился рядом с ними, чтобы присутствовать в случае проверки.

Эйхмана не усыпляли, но он вёл себя безупречно. Он не проронил ни слова и в тот момент, когда в салон вошли два француза и заглянули в туалет. Они были представителями санитарного контроля аэропорта и единственными представителями властей, которые поднялись на борт нашей «Британии».

Примерно через час мы взлетели.

35. «Я привёз Адольфа Эйхмана»

Наши пилоты решили совершить невероятное: из Дакара без посадки прилететь в Лод. Это было возможно при двух условиях: максимальная высота полёта и попутный ветер.

Погода благоприятствовала: небо было чистое, ожидался ветер с «кормы». На этом участке пути Мегед отдыхал, самолёт вёл Нешри.

Я большую часть пути проспал, а когда проснулся, уже светало. Мы летели над Средиземным морем, быстро приближаясь к берегам Израиля. Помогал попутный ветер. Спутники Эйхмана доложили, что ночь прошла спокойно. Пленник много спал и вёл себя прекрасно. Я помылся, побрился, сменил одежду и стал таким бодрым, каким уже давно не был. Оставалось дать указания относительно последнего этапа пути: когда самолёт приземлится, Эхмана сразу передаём оперативной службе, а она — компетентным юридическим инстанциям. Наша роль на этом закончится. Поэтому я воспользовался свободным временем и поблагодарил всех участников операции.

Вскоре показались наши берега. Через одиннадцать с половиной часов после взлёта в Дакаре колеса самолёта коснулись бетона. Я вошёл в кабину пилотов, пожал им руки и искренне, от всей души поблагодарил их за преданность, за отличную работу и солидарность, проявленные по отношению ко мне и нашей группе.

Прежде чем сойти на землю, я заглянул в носовой салон. Мне показалось, что Эйхман побледнел. Он чувствовал суету вокруг и весь дрожал. Я попрощался с охраной и врачом, приказал им передать Эйхмана Гилелю Анкору, которого уже разглядел в иллюминатор.

Было 22 мая 1960 года. Я отсутствовал двадцать три дня.

Гилель Анкор приехал в аэропорт с помощниками и специальной закрытой машиной. Я приказал ему взять пленника под опеку, позаботясь о полной секретности, и обеспечить охрану немца — исключить всякую возможность покушения на Эйхмана и попыток самоубийства. Он должен содержать Эйхмана в надёжном месте, пока я не извещу, что настала пора передать его начальнику израильской полиции.

Я позвонил домой и сказал жене, что вернулся и буду дома после обеда. Она не удивилась и ни о нём меня не спросила. В 9:15, отдав последние распоряжения, я отправился в Иерусалим к главе правительства. Мне нужно было попасть в его кабинет до десяти утра, когда правительство собирается на еженедельное заседание. Если заседание начнётся, то уже нельзя будет вызвать Бен-Гуриона, не привлекая внимания всех присутствующих.

Я подгонял бедного водителя всю дорогу, и он доставил меня в канцелярию Бен-Гуриона в 9:50. Политический секретарь Ицхак Навон не нуждался в разъяснениях: он понял, что я не стал бы беспокоить главу правительства за считанные минуты до заседания без крайне важной причины. Спустя минуту я уже входил в кабинет. Бен-Гурион удивился, увидев меня, и спросил, когда я вернулся. Я ответил, что прибыл два часа назад и у меня для него сюрприз. Старик посмотрел на меня с ещё большим удивлением: мы никогда не пользовались в беседах столь возвышенным языком. Я рассмеялся:

— Я привёз с собой Адольфа Эйхмана. Вот уже два часа он находится на земле Израиля, и, если вы одобрите, мы передадим его полиции.

Бен-Гурион ответил не сразу. Хотя ему и было известно, что мы напали на след преступника, он, видимо, не верил в удачу.

— Вы убеждены, что это — он? — спросил Бен-Гурион.

Я рассказал, что мы неоспоримо опознали Эйхмана, да он и сам признался. Опознаны члены его семьи. Его сыновья носят фамилию Эйхман. Бен-Гурион покачал головой и попросил, чтобы мы не предпринимали официальных шагов, пока кто-либо из знавших Эйхмана не удостоверит его личность. Глава правительства уполномочил меня передать пленника полиции и обратиться в суд за получением ордера на его арест, как только он будет опознан свидетелями.

От Бен-Гуриона я поехал к моей дочери, учившейся и работавшей в Иерусалиме. Мы обнялись, и дочь спросила:

— Где ты был?

— Далеко…

Она махнула рукой и прекратила расспросы. По дороге в Тель-Авив водитель не умолкал и засыпал меня вопросами. Он хотел знать, что будет, когда наша тайна станет достоянием общественности.

Я поехал на работу. Вскоре пришёл Анкор и доложил, что Эйхман в надёжном месте. Врач был с ним, пока немца не посадили в камеру. Анкор проверил охрану, предусмотрены ли необходимые меры предосторожности на месте — всё было в порядке!

Я отправил Анкора к начальнику полиции Иосефу Нахмиасу с сообщением о том, что Эйхман у нас в руках и согласно указаниям главы правительства будет передан полиции, а затем предан суду. Нахмиас был поражён. Он вызвал начальника отдела главного управления полиции и попросил Анкора повторить сообщение в его присутствии. Они договорились, что Анкор приедет в управление завтра утром и отвезёт обоих инспекторов туда, где содержится Эйхман. Они пригласят с собою судью и на месте получат ордер на арест — так проще сохранить дело в тайне.

В то утро Хаги находился в Хайфе. Он вернулся в Тель-Авив после обеда и тут же явился ко мне. Мы обсуждали с ним две проблемы. Текст сообщения, которое глава правительства сделает в кнессете. Бен-Гурион хочет оповестить парламентариев о доставке Эйхмана в Израиль в тот момент, когда свидетели опознают арестованного. А потом мы стали гадать, кто бы мог быть этим свидетелем.

Хаги вспомнил о Моше Агми из Кфар-Гилади, который встречался с Эйхманом в Вене в 1938 году как уполномоченный еврейского агентства «Сохнут». Вспомнили мы и Бено Коэна — бывшего сопредседателя сионистской организации Германии в тридцатые годы.

Решили воспользоваться услугами обоих и начать с Агми. Действовать надо срочно, так как наша тайна известна немалому числу людей, не имеющих навыка хранить секреты разведки.

Хаги собрался было в Кфар-Гилади, но оказалось, что в тот день Агми находился в Тель-Авиве. Хаги созвонился с ним и пригласил на срочную встречу в кафе «Лидия» на площади Масарика. Там он рассказал Моше о нашей миссии и о том, что надо опознать Эйхмана. Агми, конечно, разволновался.

Они встречались дважды в октябре 1938 года в Вене. Он попросил приёма у Эйхмана в связи с делами школ, готовивших еврейскую молодёжь к репатриации. Канцелярия Эйхмана находилась в замке Ротшильда. Эйхман в форме СС принял сохнутовца с нескрываемым презрением. Он приказал Агми стоять по стойке «смирно» и не приближаться, сохраняя дистанцию минимум в четыре метра. Он спросил, кто Агми такой, и потребовал представить ему планы подготовки молодёжи в течение сорока восьми часов. Аудиенция длилась не больше десяти минут. Два дня спустя Агми привёз планы, а Эйхман предостерёг его: он должен заниматься только подготовкой к репатриации и ничем иным. В конце беседы Эйхман сказал, что связь с Агми поручена офицеру по фамилии Гюнтер.

Прошло немало лет с тех пор, и Агми мог забыть, как выглядел Эйхман. Да и внешность его изменилась. Поэтому Хаги посоветовал Агми попытаться опознать немца, расспрашивая его о тех встречах в Вене, намеренно путая имена, чтобы Эйхман поправлял его.

Затем они поехали к Эйхману. Сперва Агми понаблюдал за ним в окошко двери, но не узнал его. Тогда Агми пустили в камеру. Он назвал своё прежнее имя — Моше Ауэрбух — и спросил, помнит ли Эйхман их встречу в Вене в 1938 году. Арестант ответил, что без очков не может узнать никого. Принесли очки. Он пригляделся к Агми и сказал, что не узнает его. Стали беседовать о Вене 1938 года и об их встрече, причём Моше путал имена. Эйхман тут же поправлял его и стал припоминать подробности их беседы.

Теперь Агми уже не сомневался, что перед ним Эйхман: никто другой не мог знать, о чём они говорили в 1938 году.

Хаги тут же позвонил мне домой и сообщил о результатах очной ставки.

Бено Коэна в тот день найти не удалось.

Вечером я доложил Бен-Гуриону, что один очевидец опознал Эйхмана.

Оставалось ещё одно дело — дело чести. Перед тем, как официально объявить на весь мир о поимке Эйхмана, мы были обязаны сообщить об этом доктору Бауэру. С февраля 1960 года он не получил от нас никакой информации, хотя несколько раз обращался с вопросами к Реувену Харпазу.

Сейчас я намеревался послать депешу Реувену о том, что он получит от Анкора важное сообщение 23 мая. Я хотел, чтобы Фриц Бауэр узнал о поимке Эйхмана на два часа раньше, чем об этом сообщит кнессету Бен-Гурион.

Бен-Гурион, получив моё сообщение о встрече Агми с Эйхманом, решил оповестить членов кнессета на следующий же день — 23 мая в 16:00.

Получив нашу телеграмму, Реувен понял, что мы сумели поймать Эйхмана. Он тут же связался с доктором Бауэром и попросил встретиться с ним в городе утром. Бауэр разволновался и поинтересовался поводом для встречи. Реувен ответил, что до утра не сможет ничего сообщить, но весть — хорошая.

В 9:15 утра 23 мая Реувен получил вторую шифрованную телеграмму от Анкора: Эйхман доставлен в Израиль, но сообщить об этом Бауэру можно в 14:00. Реувен тут же позвонил Бауэру и попросил о встрече в 13:00 во Франкфурте в каком-либо ресторане. Договорившись, он сел в машину и поехал во Франкфурт. При въезде в город один из скатов автомобиля лопнул — только чудо спасло Реувена от катастрофы.

Из-за аварии он опоздал на встречу на полчаса. Бауэр уже начал волноваться. Реувен не стал даже мыть перепачканные руки, а быстро подсел к столику прокурора и сказал ему, что мы поймали и доставили в Израиль Эйхмана, и вскоре глава правительства заявит об этом официально.

Бауэр растрогался до слёз и хотел в ту же минуту сообщить новость одному человеку. Этот человек, по словам прокурора, был с самого начала в курсе дела. Пришлось попросить прокурора соблюдать осторожность и не называть имя Эйхмана, пока не опубликовано официальное сообщение израильского правительства.

36. Арьегард

Арьергард оперативной группы покинул Аргентину до того, как сообщение Бен-Гуриона поставило аргентинские власти перед совершившимся фактом.

Сразу после отлёта «Британии» Эуд и Габи вернулись на «Тиру», где их с нетерпением ждали Эли и Дина. Наволновались эти двое достаточно, потому что Габи и Эуд отсутствовали целых четыре часа. Собравшись снова вместе, друзья поздравили себя с большим успехом и порадовались за Ицхака, попавшего с корабля на бал — из такси на самолёт. Этот способ отлёта как нельзя лучше подходил к его легенде, которую он рассказывал в Аргентине повсюду: дескать, он — сын богатых родителей, распоряжается неограниченными средствами и всю жизнь только и делает, что ездит по свету, нанимая автомобили и виллы, притом все так готовы ему услужить, что без него не взлетают даже самолёты.

Рано утром четвёрка принялась убирать дом. Только сейчас они поняли, как ждали этой минуты. Освободив виллу, они поехали в Буэнос-Айрес в наше убежище «Рамим», где жили Шалом и Менаше. Рафаэль Арнон к тому времени уже покинул страну, получив свои документы, исправленные Шаломом. Менаше собирался уехать из Аргентины ночью, после того как вернёт ключи от всех наших убежищ. Дина и Шалом заказали места в самолёте курсом на Монтевидео, чтобы вылететь в Уругвай 22 мая.

Габи, Эуд и Эли купили железнодорожные билеты в Чили. Они не хотели лететь самолётом, так как в последние дни слишком часто бывали в аэропорту. Им посчастливилось достать места в спальном вагоне, обычно в здешних местах такие билеты заказывали за месяц вперёд. Железнодорожный агент посоветовал Эуду поехать на вокзал: бывает, что кто-нибудь отказывается от билетов в последнюю минуту. Эуд так и сделал и достал три билета. Путешествие должно было продлиться сорок часов.

Вот уже несколько недель они не ели вкусно и в спокойной обстановке. Теперь же решили отметить завершение операции в хорошем ресторане. Официанты, слава Богу, не знали причину веселья этой компании, но заразились их смехом и обслуживали отлично. Одного официанты не понимали: почему сеньора не ест лакомства, в изобилии поставленные на стол. Если бы им и попытались объяснить, что она соблюдает кошер, вряд ли официанты поняли бы, в чём дело.

22 мая компания рассталась. В Мендозе, пограничном городе Аргентины и Чили, нашим троим путешественникам пришлось ещё раз поволноваться. Больше суток они не слушали новостей и не могли знать, как их встретят на границе. Но всё обошлось. Никаких особых проверок не было.

Поздней ночью они приехали в Сантьяго. Здесь жила знакомая израильтянка. Был, правда, поздний час, но ребята позвонили ей и договорились о встрече на утро. Знакомой решили рассказать, что путешествовали по Латинской Америке и заглянули в Сантьяго, чтобы полюбоваться Тихим океаном. Весь следующий день они гуляли, решив на завтра направиться в Вальпараисо. Однако на другой день газеты сообщили о сильном землетрясении в южной части Чили, примерно в шестистах километрах от Сантьяго. Парни решили послать домой телеграмму, что они живы и здоровы, но не хотели делать это в присутствии спутницы. Наконец Эуд изловчился забежать на почту и дать телеграмму на частный адрес: с ними всё в порядке, но самолёты не летают и придётся подождать в Чили с неделю. Телеграмму он подписал псевдонимом, который знали только в оперативной группе.

По дороге из Вальпараисо в столицу Эуд заглянул в газету, которую читал некий господин, и увидел имя Эйхмана, напечатанное гигантскими буквами через всю полосу. На остановке Эуд сошёл и купил все газеты, какие только были в киоске. Вернувшись в автобус, он громко спросил:

— Что это за Эйхман такой?

Их спутница ответила:

— Пишут, что его схватили.

— Но кто он?

Она начала объяснять, какую роль играл Эйхман в нацистской Германии, и добавила:

— Бен-Гурион известил кнессет, что Эйхмана обнаружила израильская служба безопасности, и сейчас он находится под арестом в Израиле. Может быть, вы поймали его? — улыбнулась она.

— Эх, если бы! — вздохнул Эуд.

Было удивительно, что сообщение опубликовано в тот час, когда парни ещё находились в Южной Америке. Решили поскорее улететь, и с помощью своей знакомой раздобыли два билета на самолёт в Монтевидео и один в Рио-де-Жанейро. Договорились, что Эуд и Эли полетят вместе, а Габи — один.

Самолёт с Эудом и Эли стоял в Буэнос-Айресе около сорока пяти минут на заправке, и наши сотрудники изо всех сил старались не привлекать к себе внимания, ведь Эуд провёл здесь, в аэропорту, долгие часы и мог нарваться на знакомого. Но всё шло благополучно. Во время полёта Эуд и Эли обсуждали на иврите сообщения газет. Вдруг Эуд заметил чемодан, принадлежавший пассажиру, сидевшему по соседству. На чемодане была наклейка с именем: М. Зореа. Стало ясно, что с ними летит генерал Зореа, но он то ли не слышал их беседу, то ли сделал вид, что не слышит.

Генерал встретил по дороге ещё двоих оперативников из нашей группы: в Сан-Пауло, садясь в лайнер курсом на Европу, Дина и Шалом заметили генерала, прибывшего из Монтевидео. Они не удержались и нашли удобный момент поговорить.

— Вашу страну сейчас упоминают во всех газетах! — сказал Шалом.

— Что вы имеете в виду?

— Я прочитал известие об Эйхмане.

— Ах, это! — ответил Зореа и принялся объяснять Дине и Шалому, какую роль сыграл Эйхман в истреблении евреев в Европе.

— Я была в Европе во время войны и видела зверства нацистов, — заметила Дина.

— Тогда вы понимаете, кем был Эйхман.

— Между прочим, в одной из газет пишут, что Эйхмана доставили в Европу в том самолёте, который привозил в Аргентину официальную делегацию.

— Не может быть, чтобы я не знал о похищении Эйхмана. Не всё, о чём пишут в газетах, правда. Дайте мне ваш адрес. Я попытаюсь выяснить, как это было на самом деле, и сообщу вам.

На этом беседа закончилась, пассажиров пригласили занимать места.

37. Предостережение убийцам

В тот день, когда Эйхмана доставили в Израиль, два старших офицера управления полиции — начальник следственного отдела Матитьягу Села и Шмуэль Рот, исполнявший обязанности начальника уголовного отдела, — получили приказ явиться к генеральному инспектору. Шеф был взволнован и сообщил им, что Эйхмана поймали и доставили в Израиль. Теперь начали волноваться и подчинённые, Посовещавшись, трое полицейских офицеров обговорили порядок составления ордера на арест преступника.

Шмуэлю Роту не надо было объяснять значение свершившегося. На другой день инспекторы вместе с судьёй Ядидом Алеви приехали к месту заключения Эйхмана, и Рот был поражён, до какой степени преступник невзрачен: как и многие другие, он представлял себе Эйхмана совсем не таким.

Рот перевёл на немецкий язык вопрос судьи — кто таков задержанный.

Немец без колебаний ответил:

— Я Адольф Эйхман.

Судья подписал ордер на арест.

Полиция была заинтересована в том, чтобы Эйхмана опознал хотя бы ещё один очевидец, тем более, что мы не располагали отпечатками его пальцев. Полиция попросила Бено Коэна срочно приехать.

Бено поехал вместе с Эфраимом Гофштетером, которого к тому времени назначили главой отдела 06, специально созданного для сбора материалов по делу Эйхмана. Бено рассказал Гофштетеру, что видел эсэсовца в Берлине до второй мировой войны, когда тот появился на собрании активистов сионистского движения. Гофштетер попросил Бено поговорить с немцем о том собрании и умышленно путать имена людей, чтобы Эйхман мог его поправить.

Когда Бено и Эфраим вошли в камеру, Эйхман побелел как полотно, видимо, решив, что сейчас его выведут на казнь. Гофштетер спросил Бено на иврите, знаком ли ему арестованный. Бено ответил, что не может его опознать. Тогда Эфраим спросил Эйхмана, знаком ли ему этот господин, и указал на Бено. Эйхман пожаловался, что отобрали его очки.

— Это господин Бено Коэн, — сказал Гофштетер.

— Имя мне ничего не говорит.

— А вы помните палестинское бюро в Берлине?

— Конечно, я его хорошо помню.

— И не припоминаете господина Коэна?

— Нет.

Бено узнал голос и акцент Эйхмана. Когда Гофштетер снова спросил Коэна, узнает ли он арестованного, Бено твёрдо ответил:

— Да, я его знаю. Это сотрудник СС Адольф Эйхман.

Немец кивнул, и Гофштетер спросил его:

— Помните, как весной 1939 года вы созвали совещание представителей еврейских организаций на улице Принца Альберта в Берлине?

— Нет, меня перевели в Берлин только в сентябре 1939 года. Впрочем, возможно, я и раньше бывал в столице на разного рода совещаниях.

Тут вмешался Бено:

— На том совещании присутствовали доктор Пауль Эпштейн, доктор Лилиенфельд, председатель еврейской общины, Гейнрих Шталь и Отто Гирш.

— Отто Гирш? — переспросил Эйхман. — Да, он, помнится, говорил на швабском наречии и постоянно вмешивался.

Бено спросил о судьбе Пауля Эпштейна. Эйхман осёкся и сказал:

— Страшная судьба. Его расстреляли. Но это было после того, как меня перевели в Венгрию.

Бено продолжал вспоминать имена сионистских лидеров Берлина, и Эйхман отвечал со знанием дела.

Когда Бено назвал имя доктора Фридена, который был одним из активистов в те времена, Эйхман поправил:

— Его звали не Фриден, а Принц.

Он начал рассказывать о собрании сионистов, состоявшемся в тридцатые годы в Берлине по случаю отъезда доктора Принца из Германии, и о том, что его — Эйхмана — гестапо послало наблюдать за Принцем.

Бено спросил Эйхмана, помнит ли он имя своего предшественника, возглавлявшего еврейский отдел гестапо до него. Кажется, его звали Кольман или Кочман…

— Вы имеете в виду Кохмана, такого толстого и низкорослого?

После беседы Коэн мог поклясться, что говорил с Адольфом Эйхманом.

23 мая я снова отправился в Иерусалим. В тот день глава правительства собирался известить членов кабинета о поимке Эйхмана, а затем объявить об этом в кнессете. Некоторое время я присутствовал на заседании кабинета, а затем вместе с Бен-Гурионом отправился в кнессет.

Заседание парламента началось как обычно в 16:00. По городу уже распространилась весть, что глава правительства собирается сделать важное сообщение, поэтому зал был в напряжённом ожидании.

Я редко показываюсь на людях, поэтому вошёл в зал лишь за несколько минут до того, как Бен-Гурион попросил слова.

Бен-Гурион встал и взволнованным голосом зачитал сообщение:

Члены кнессета были ошеломлены. Они и не подозревали, что пока правительство равнодушно реагировало на сообщения о том, что Эйхман жив, добровольцы-израильтяне уже действовали. Они искали преступника, чтобы поймать его и предать суду.

Из кнессета весть разлетелась по всей стране, а затем и по всему миру. Все честные люди отдавали Израилю дань уважения, а преступники, получившие предупреждение, дрожали в своих норах. Но и до них дотянется карающая рука. Ничто не забудется, и рано или поздно справедливость восторжествует.

«Нам внушали: только привезите его живым»

Генерал Исер Харэль беседует с советской журналисткой Верой Черниковой

В тёплых январских сумерках я приехала на окраину Тель-Авива. Домик на улице Цветов — зелень и тишина. Здесь живёт человек, личность которого окутана легендами и тайной. Его профессия — разведка. Долгие годы он возглавлял службы безопасности Израиля. Теперь хозяин дома на покое. Пишет книги, собирает картины. Он родился в Витебске в 1912 году, до сих пор понимает русскую речь. Он готов дать первое в своей жизни интервью советскому корреспонденту.

— Г-н генерал, три десятилетия назад, в мае 1960 года, вы провели операцию, которая прогремела на весь мир. Розыски, захват и доставка в Израиль нацистского преступника Адольфа Эйхмана стали одной из самых дерзких акций в истории секретных служб. Потом был открытый суд, который признал Эйхмана виновным в убийстве миллионов людей и воздал ему по заслугам.

Справедливость восторжествовала, но был ли праведным путь к ней? Вы ловили Эйхмана в чужой стране, тайком вывозили его через границу…

— Да, перед нами остро стояли проблемы этики и политики. Мы должны были бы сообщить властям Аргентины, что подозреваем в одном из её граждан, Рикардо Клементе, страшного нацистского преступника. А потом — ждать, пока его выдадут Западной Германии. Но стал бы ждать сам Эйхман? Мы решили, что у нас нет выбора и мы должны тайно захватить Эйхмана и переправить в Израиль.

— Не проще ли было разделаться с ним на месте?

— Ни в коем случае! Цель была совершенно иная — предать Эйхмана суду. Я помню, как глава правительства Бен-Гурион внушал нам: только привезите его живым, доставьте в таком состоянии, чтобы его можно было судить.

Нацисты в то время опять стали поднимать головы. Надо было освежить память тех, кто предпочёл забыть все ужасы гитлеризма и даже начал твердить, что ничего страшного вроде бы и не было.

А молодое поколение Израиля вообще не верило, что такое может быть. Так вот, мы хотели, чтобы они впервые услышали полный отчёт о смертном приговоре, который нацисты вынесли целому народу. И показать, что это было, и сделать так, чтобы этого не было больше никогда.

— И всё-таки, когда вы поймали Эйхмана, разве вам не хотелось растерзать его своими руками?

— Нет. Меня и моих товарищей удерживали железная дисциплина и порядки, привитые нашей службой. Ни при захвате, ни во время допросов мы не позволяли себе ничего. Относились к нему вполне нейтрально. Была конечная цель — суд.

— Вы присутствовали на суде в Иерусалиме?

— Только один раз, в качестве зрителя, когда давали показания восставшие узники варшавского гетто. Я был приглашён на казнь Эйхмана, но не пошёл.

— Почему?

— Я десять дней и ночей дышал одним воздухом с Эйхманом, пока мы прятали его в тайнике в Аргентине. Мы кормили его, поили, убирали за ним. Больше я не хотел его видеть никогда.

— Вы охотились ещё и за Иозефом Менгеле, врачом-изувером из Освенцима.

— Да, но нам не повезло, он улизнул.

— Улизнули от ответственности многие нацистские преступники. Допустимы ли сейчас операции, повторяющие охоту за Эйхманом?

— Демократическое человечество должно помнить об этих преступниках и предавать их суду, пока они ещё живы. Мы искали Эйхмана и Менгеле потому, что были уверены, что никто, кроме нас, не найдёт их и не поймает. Но не в наших силах выловить всех остальных. И вообще это дело не одного нашего маленького государства. Нужно действовать всем миром. Люди и страны доброй воли могут сообща вырвать нацизм с корнем.

— Охота за Эйхманом была самой трудной вашей операцией?

— Наиболее важной — да. Самой же трудной была история поисков одного ребёнка. Религиозные фанатики похитили мальчика у родителей. Разразилась буря. Мать требовала у государства защиты своих материнских прав. К тому же в стране создалась сложная политическая обстановка, и правительству надо было укрепить свои акции. Так возникло это странное для разведки поручение, на выполнение которого ушло больше трёх лет.

Я не буду описывать вам трудности, которые нам пришлось преодолеть. Поверьте, это было сложнейшее дело. Мы разослали агентов повсюду, ловили любые намёки, которые помогли бы найти мальчишку, прочёсывали газеты, слушали радио, изучали объявления и в конце концов напали на след. Похитительницей оказалась Мадлен Ферэ — француженка, перешедшая в иудаизм. Мы обнаружили её в Женеве, она упорно все отрицала. Заставить её заговорить удалось буквально чудом — благодаря тому, что наткнулись в её паспорте на детскую фотографию. Это был снимок пропавшего мальчика, одетого и загримированного под девочку. Ферэ призналась, что хитростью вывезла ребёнка в Америку.

Возвращение мальчика стало у нас в стране праздником.

— Ваша жизнь прошла в атмосфере больших секретов и риска. Вы наверняка не раз подходили к грани закона. Действия в экстремальных условиях тоже, видимо, бывали экстремальными?

— Вы хотите спросить, был ли кто-нибудь убит людьми генерала Харэля? Отвечаю: нет и никогда. Хотя приходилось сталкиваться с совершенно крайними антиизраильскими действиями. Наша страна — излюбленный объект шпионажа и диверсий.

Я написал десять книг о деятельности секретных служб. Главная моя мысль состоит в том, что, охраняя безопасность, нельзя попирать основу демократии. Я убеждён что можно эффективно действовать, не нарушая закон, не преступая нормы человеческого поведения, не переходя к жестокости и варварству.

— Вы затронули очень важную проблему. Для нас, в СССР, особую ценность имеет идея правового государства. Мы сейчас заново читаем свою историю, и многие впервые узнают, какую роль играли в нашей стране секретные службы. Они имели неограниченную власть. Поэтому очень остро обсуждается вопрос, какое место должны эти службы занимать в государственном устройстве.

— Любое государство имеет законное право на свою службу безопасности, чтобы она ограждала его от шпионажа и от внутренних террористических и преступных групп. Но история тайных служб в СССР показывает, что они были направлены в основном не на защиту государственных интересов, a на поддержку сталинской диктатуры. Народ, мне кажется, хорошо знал это, но говорить об этом запрещалось.

Я позволю себе выразить надежду, что с приходом Горбачёва ваши секретные службы будут служить народу, а не наоборот.

— Где же грань между безопасностью и демократией?

— Есть чёткое правило. У секретных служб не должно быть собственной политической линии и собственного политического мнения. Они должны подчиняться политическому руководству. А политическое руководство должно быть подотчётно парламенту. И таким образом все они вместе отвечают за сохранение законности.

Есть ясные критерии, что можно, а что нельзя. Они вытекают из закона и опираются на закон. В нашей стране бывали случаи, когда начальники спецслужб нарушали правила. И они расставались с должностью, шли под суд. Очень важна гласность, огромную роль играют средства массовой информации. Уже сейчас видно, что в Советском Союзе печать стала на стражу законности и следит за тем, чтобы законы соблюдались.

Я полагаю, что если во главе государства находится человек не только умный, но ещё и честный, порядочный, то тайная служба должна быть подчинена ему.

— Вы считаете, что секретные службы должны подчиняться одному человеку, а не Конгрессу, например, или Верховному Совету?

— Я полагаю, что либо глава государства, либо какое-то политическое звено должны отвечать за деятельность служб безопасности. Они обязательно должны быть под контролем, чтобы сами руководители государства в один прекрасный день не оказались бы объектами неприятных сюрпризов.

Мне кажется, что Горбачёв, укрепляя демократию и гласность, к этому стремился. Ни в коем случае не следует выпускать из своих рук контроль за секретными службами.

— Совсем недавно мы были свидетелями того, как неожиданно объединились усилия наших стран в борьбе с терроризмом. Я говорю о бандитах, захвативших детей в качестве заложников и угнавших советский самолёт в Израиль. Мы действовали здесь заодно. Это был обнадёживающий пример.

— Я думаю, что наши разведки и службы безопасности могут сотрудничать. Я жду, что наступит день, когда это сотрудничество начнётся. Оно может быть полезным и эффективным. Потому что, вопреки явно выраженному антисемитизму в Советском Союзе, у нас здесь никогда не было ярого антисоветизма. Наоборот, здесь сильны симпатии к советскому народу. Я хотел бы, чтобы вы видели, как здесь принимают артистов из вашей страны. Это отличается от всех других мест в мире. Я сам, разговаривая с русскими, испытываю сентиментальные чувства.

— Вам хочется побывать в местах, где вы родились?

— Очень. Но не пришло ещё время.