– Прощай, Ли, – сказал он. – Всевышний вознаградит тебя.
      – Милый, – сказала она, – береги себя. Не делай глупостей. И не попадись в руки легавым. Держись от них подальше, слышишь?
      – Хорошо, – пообещал он.
      Город оказался огромным. Он не шел ни в какое сравнение ни с Багдадом, ни даже ни с другим американским городом, который он видел, – Америка, сконцентрированная как нигде больше, Америка, нагроможденная в одном месте, Америка во всем, безумная, ошеломляющая Америка, Америка во всей красе. Этот город не имел своего ритма. Здесь все происходило на одной и той же скорости, и она была головокружительной, и на одной и той же ноте – и она оглушала.
      – Не давай себя в обиду здешним ребятам, – сказала она.
      Позади просигналило такси. Мимо неслись машины. Воздух был серый, холодный и грязный и пах выхлопными газами. Он взглянул на улицу, похожую на ущелье, но картина распадалась на такое множество деталей, что постичь ее не было никакой возможности. Голова у него гудела, хмурые прохожие поглядывали косо.
      – Джим, – сказала она, – золотко, нечего тебе здесь делать. Поехали обратно. Поехали обратно в Дейтон.
      – Я не могу.
      – У тебя точно такой же вид, как тогда, когда ты гнался по путям за теми ребятами. Как у Бобби. Возвращайся ко мне. Слышишь? Возвращайся к Ли. Дай мне слово, что вернешься.
      – Я вернусь, Ли. Клянусь глазами, вернусь.
      – Я не знаю ничего ни о каких глазах, Джим. Я просто хочу, чтобы ты вернулся.
      – Я вернусь, – пообещал он и ступил на тротуар, а она уехала.
      Неподалеку находился автовокзал, и он отыскал очередной маленький грязный отельчик. Она оставила ему сотню долларов, пятнадцать из которых он отдал портье за ночлег. В номере он просидел довольно долго, два дня. Предстоящая ему часть путешествия обещала быть самой трудной.

* * *

      Нужное место он искал довольно долго. Он знал название, даже адрес – из телефонного справочника – и однажды ночью нашел какого-то чернокожего.
      – Мне нужно попасть в одно место. Вот сюда.
      Он показал страницу, вырванную из справочника.
      – Парень, ты не на того напал.
      – Скажи, как мне туда добраться.
      – Приятель, тебе нужно сесть на автобус. Доехать. Пересесть на другой автобус. Это вражеская территория. Я туда ни за какие коврижки не сунусь.
      – Какой автобус? Скажи, на какой автобус садиться.
      – Эй, приятель, осади. Поймай такси, возьми напрокат тачку, поезжай на поезде или на метро. Оставь меня в покое.
      – Ты должен помочь.
      – Ну уж нет, приятель.
      Улу Бег сунул ему какие-то деньги.
      – Вот. Покажи мне. Покажи.
      – Господи, приятель, тебя, наверное, приперло по-настоящему.

* * *

      Это оказалось небольшое заведение, затерянное в неприметном старом районе города. Он запомнил маршрут и вернулся туда на следующую ночь. Все вокруг уже утихло. Он ждал на другой стороне улицы, наблюдая из темноты, пока не удостоверился, что в доме никого нет. Потом перебежал улицу и снова затаился минут на десять. Время от времени мимо проезжала одинокая машина, а однажды по переулку прополз патрульный автомобиль, но Улу Бег лежал неподвижно, пока полицейские не уехали. Наконец он поднялся и подергал дверь; та не поддалась. Ничего другого он и не ожидал. Он подошел к окну и внимательно его осмотрел.
      "Решетки ты увидишь сразу. Но обязательно смотри на провода. В Америке у всех провода, которые связаны с полицией или с сигнализацией, потому что там все у всех все время что-то крадут".
      Он начинал понимать, что они относились к Америке с изрядным цинизмом; они ненавидели ее. Но их видение обычно оказывалось верным, а план действий – оправданным; он всегда подчинялся.
      "Провода в окне, по краю стекла. Это маленький домик в бедном квартале, так что они, вероятно, не в состоянии позволить себе что-то приличное. Впрочем, кто их в Америке знает? Возможно, к ним забрел какой-нибудь коммивояжер и продал что-нибудь этакое. В Америке это самое обычное дело. Возможно, там есть и собака. Если так, ее необходимо немедленно убить".
      Курд еще раз взглянул на окно: никаких проводов, ничего.
      Он сунул руку в рюкзак, вытащил оттуда короткий нож, наклонился и – со знанием дела, как его учили, – вставил острие в щель между верхним и нижним окнами. Это оказалось проще простого. Он быстро подвел лезвие к замку и поддел язычок острием. Поворачивая и нажимая на нож, он подтолкнул язычок – механизм сопротивлялся всего секунду, потом щелкнул и открылся. Улу Бег вытащил ножик и быстро поднял фрамугу.
      Он прислушался – не раздастся ли собачий лай. Все было тихо. Он оглядел переулок: ни души. Из открытого окна его обдало потоком теплого воздуха, который принес с собой знакомые запахи. Но задерживаться, чтобы насладиться ими, было нельзя; он закинул внутрь рюкзак и сам залез следом.
      Он лежал на полу, дожидаясь, пока глаза привыкнут к темноте. По полу скользнул луч света с улицы. Зальчик был совсем скромный: несколько столиков, накрытых матерчатыми чехлами, с поставленными поверх стульями. Улу Бег стремительно прополз по полу к двери и очутился в кухне. Там одуряюще пахло едким промышленным мылом, но даже сквозь этот оглушительный американский запах пробивались другие, знакомые: аромат барашка и цыпленка, фалафелей и виноградных листьев, медового кекса, шпината и капусты, киббе , мяты, других пряностей. Они приятно щекотали ноздри, и его так и подмывало распахнуть дверцу буфета, но он не поддался искушению: во-первых, чем дольше он здесь находился, тем большей опасности подвергался, и во-вторых, уступить означало бы признать, как сильно ему не хватало того, что он оставил, как больно его ранила утрата всего этого.
      Он действовал стремительно. Открыл рюкзак и достал оттуда, из-под замотанного в тряпку "скорпиона", консервную банку.
      Ему объяснили все очень подробно.
      "Американцы, которые живут в огромных домах, тянутся к примитивным вещам. Они готовят на углях, как горцы, и воображают, будто это возвращает их к истокам, к корням. Жидкость, при помощи которой они разжигают свои угли, можно купить где угодно за доллар, не вызывая подозрений. Она не такая летучая и не такая едкая, как бензин, и подходит просто идеально".
      Курд открыл бельевой шкаф и плеснул в него жидкостью. Потом двинулся в обход кухни, поливая вокруг. Из столовой пахло парами: он смочил занавески и обрызгал стены.
      Затем, чиркнув спичкой, поджег занавеску. Пламя вспыхнуло в одно мгновение, с трескучим шипением взвилось вверх, озаряя комнату. Улу Бег поморщился от ослепительной яркости, глядя, как огонь перескакивает с одной лужицы на другую, превращая их в пылающие озера.
      У окна он помедлил, всего на секунду: в комнате полыхало полдюжины костров, рыжие языки расползались в стороны и вспыхивали. Два из них слились и превратились в один, более крупный, потом к ним присоединился третий. Сквозь дверь в кухню виднелось веселое пламя.
      Он выскочил из окна, и воздух, прохладный и сладкий, ворвался в легкие. Вроде бы однажды, в бою с иракцами, он оказался заперт в горящем здании. Откуда-то возникло воспоминание о кольце огня, но он не помнил, как и когда это случилось. Помнил лишь точно такое же ликование, когда в лицо ему ударил прохладный воздух.
      Крепко сжимая свой рюкзак, он преодолел два переулка и очутился на отдаленной улице, и тут завыли сирены. Мимо, сверкая мигалками, пронеслась полицейская машина.
      В голову Улу Бегу пришла еще одна мысль, и он позволил себе горькую улыбку: разве слова Джарди, сказанные им как-то раз, не оказались пророческими?
      "Однажды, – пообещал Джарди, – ты спалишь Багдад. Ты спалишь его до основания".
      Как и прежде, Джарди оказался прав.
      Улу Бег развернулся и еще быстрее зашагал в ночь.

      Они различили "форд", стоящий рядом с лачугой.
      – Это она, – заорал Роберто. – Это их машина.
      Тревитт тревожно хмыкнул.
      – А теперь пойди и застрели этих парней, – заявил Мигель.
      – Погоди минутку, – сказал Тревитт.
      Он огляделся вокруг в сумерках и не увидел никого – ни полиции, ни других людей. В трущобах было непривычно тихо. Обычно вокруг бродили куры, козы, ребятишки, старухи и серьезного вида молодые люди. Но сейчас в извилистом переулке не было видно ни единой живой души.
      – Возьми пушку, – не унимался парнишка. – У тебя ведь есть та пушка за пятьдесят долларов. Иди прямо туда и застрели этих поганцев.
      Нет, этот ребенок положительно начинал действовать Тревитту на нервы. Возьми пушку, как же. За кого ты меня принимаешь, малыш? За Гордона Лидди?  Тревитта охватила невыносимая горечь. Выбор у него был совершенно безрадостный. Это нечестно.
      – Правильно, – поддержал Роберто, – давай пристрели этих козлов.
      – Не дело это, палить в кого попало, – наставительно сказал Тревитт.
      Но мысли его начали крутиться вокруг пистолета. Без оружия он туда уж точно не сунется. Плохонькая старушка "беретта", которой небось лет пятьдесят, была ветераншей абиссинской кампании, а он – разве что ветераном нескольких библиотек.
      – Тебе лучше бы действовать побыстрее, приятель.
      – Да знаю я, знаю, – буркнул Тревитт, которому не хотелось действовать вообще, не говоря уж о том, чтобы действовать побыстрее.
      – Может быть, стоит выждать, – сказал он сквозь невесть откуда взявшийся комок слизи в горле.
      Оба парнишки уставились на него. Господи, и как же его вообще угораздило ввязаться в это безумие с допотопным пистолетом и двумя молокососами в качестве помощников?
      – Ладно, ладно, – сдался он.
      – Тебе лучше бы действовать, приятель, – повторил Роберто.
      Из дома донесся чей-то вопль. Они едва его расслышали.
      Тревитт потянулся к пистолету и обнаружил, что тот болтается за поясом где-то в районе поясницы. Он двумя пальцами вытащил оружие из штанов и тупо уставился на "беретту", всю в смазке, уродливую и неуклюжую. Он не мог вспомнить, взведен курок или нет. В голове было пусто.
      – Наверное, кого-то только что убили, – заявил Роберто.
      Тревитт наконец-то вспомнил принцип действия автоматического пистолета и с маслянистым щелчком передернул затвор, отводя ударник. Из магазина выкатился нетронутый патрон. Черт, он все-таки был взведен. Роберто передал ему патрон.
      Тревитт вытащил магазин и вернул патрон на место. Потом вставил магазин обратно и защелкнул его. Он вылез из машины и немного постоял на трясущихся ногах, пытаясь изобрести какой-нибудь план. Но чем больше он раздумывал, тем сильнее нервничал и в конце концов просто бросился к лачуге, держась точно на линии угла, чтобы его не заметили из окон. Он пригибался, как делали в фильмах, и подошвы его туфель постоянно скользили по грязи. Наконец он добрался до домика и на миг задержался перед дверью. До него доносились приглушенные крики боли. Кого-то явно молотили на совесть. Но он не мог сдвинуться с места, словно примерз к земле, его украшенные кисточками мокасины будто срослись с самой планетой. Парнишки тоже выбрались из машины и смотрели на него.
      В конце концов Тревитт толкнул дверь плечом. Она не шелохнулась. Он снова налег, на этот раз сильнее – безрезультатно. В доме кто-то кого-то избивал.
      "А, пропади все пропадом!" – подумал он.
      Эти слова точно освободили его. Они вдохнули в него ярость и мужество. Он согнул одну ногу, а второй с размаху саданул по двери, и она распахнулась.
      Их оказалось двое, как и сказал Роберто. Тревитт не заметил, когда он успел выстрелить из пистолета – он не почувствовал отдачи, не услышал щелчка, – но, должно быть, все-таки выстрелил, потому что один из них плюхнулся на пол с выражением полного ужаса на лице, глупо разинув рот, выкатив глаза и прижав руки к животу. Второй быстро оправился от потрясения, вызванного появлением на пороге желтого призрака в лице Тревитта, и попытался выхватить из-за пояса собственный пистолет. Но Тревитт целился в него из своей "беретты" с расстояния четырех футов и дико орал: "Руки вверх!" Глаза у него были вытаращены, на лбу вздулись вены, и, должно быть, его унизительный страх каким-то образом передался и мексиканцу, потому что тот поспешно вскинул руки.
      – Не двигаться! Я сказал, не двигаться! – скомандовал Тревитт.
      Но мексиканец не подчинился. Он улыбнулся и помахал руками, чтобы показать, что в них ничего нет, и подошел к своему товарищу.
      – Не двигаться. Ни с места, черт бы тебя побрал, – крикнул Тревитт. – Я не шучу, я буду стрелять.
      Он так и представлял себе, как пуля входит мексиканцу в затылок.
      Мексиканец снова улыбнулся, продолжая помахивать руками в доказательство своей безобидности, и склонился, чтобы поднять незадачливого дружка с пола.
      – Убей его! – завопил кто-то.
      – Не двигаться! Черт тебя дери, не двигаться! – кричал Тревитт.
      Парочка попятилась к двери.
      – Убей их! Пристрели обоих!
      Над темным смазанным пятном пистолета белело лицо мексиканца. Их разделяло не более пяти футов. Поверх белой рубахи на нем был грязный полотняный пиджак. Ему не мешало бы побриться. На шее просвечивали вены. Один зуб во рту потемнел.
      – Убей их! Убей! – послышалась команда. – Стреляй!
      – Ни с места, – приказал Тревитт. – Черт побери, я буду...
      Он выстрелил – в потолок, – чтобы продемонстрировать серьезность своих намерений. Мексиканец лишь оцепенело посмотрел на него – ему тоже было страшно, Тревитт видел это по его расширенным зрачкам, по безумной ухмылке, в которую растягивались губы, – но все так же продолжал толкать своего раненого товарища к двери. Пока не добрался до нее.
      Тревитт держал фигурки беглецов на мушке, пока те трусили по склону холма и ко входу в переулок. Он так и не принял решения не стрелять. Возможность пустить в ход оружие до сих пор не была сброшена со счетов. И все-таки он не смог выстрелить. Они скрылись.
      – Ы-ыыыы! – взвыл обезумевший толстый мексиканец, вывернувшись из кресла, хотя руки и ноги у него были связаны, и заскакал по комнате, словно жаба. – Почему ты не убил их, Матерь Божья, ты ведь держал их на мушке, почему ты не выстрелил прямо им в морду?
      – Я подстрелил одного, – возразил Тревитт.
      – Зря ты не убил этих козлов, – сказал Мигель.
      – Ну... – пустился было в объяснения Тревитт.
      Но тут его взгляд остановился на женщине.
      Лужа крови, густой и темной, в которой она лежала, почти пропитала ее одежду до розового цвета. Так много? Он был поражен.
      Женщина валялась, как тряпичная кукла. Чудовищно, совершенно мертвая, мертвее не представить. А ведь она была абсолютна ни при чем, случайно попалась под руку, но мокла в луже собственной крови, отчего Тревитта кольнула смутная ассоциация с менструацией. Женщина лежала лицом в кровавом море, на боку, и одна ноздря находилась ниже уровня жидкости. Глаза, к счастью, оказались закрыты. Рана на горле уже перестала кровоточить и была чистой. Рот был приоткрыт так, что виднелись зубы и язык. Платье задралось до талии, обнажая бугристые от целлюлита бедра и покрытые густой растительностью голени и лодыжки. Тревитт, все еще сжимая в руке свою "беретту", смотрел на эту картину как завороженный.
      – Матерь Божья, – по-испански проговорил толстяк, – вы слышали, как она вопила? Она бы мертвого подняла.
      Кто-то уже успел его развязать, он потирал ободранные запястья. Лицо опухло от побоев.
      – Да уж, голосок у нее был дай боже, – хихикнул он вдруг. – Старая Мадонна не умолкала до самого конца. Старая образина. Матерь Божья. Господи.
      Он снова залился смехом.
      – Эх, мистер, как же это вы не застрелили тех двух ублюдков? Теперь хлопот не оберешься. Не думаю, чтобы вы с вашей игрушкой наделали много вреда. Один, конечно, будет теперь маяться животом, но они вернутся обратно. Если уж у вас есть преимущество в таком деле, всегда нужно им пользоваться. Это нелегко, но приходится быть сильным, если хочешь, чтобы люди тебя уважали.
      Тревитта вырвало недавно съеденной куриной тортильей и ромом – прямо на себя, на свой желтый кримпленовый костюм, на мокасины с кисточками, на "беретту". Он упал на колени, сломленный и беспомощный перед лицом такого предательства со стороны собственного желудка, а тошнота все не унималась, его все рвало и рвало.
      – Эй, что это с ним? – удивился Рамирес.
      – Не знаю, patron, – пожал плечами Роберто. – Может, живот прихватило.
      – Ну и безобразие же вы тут устроили, мистер. Запашок тут будет стоять – не приведи господи.
      – О боже, – простонал Тревитт.
      Неужели никто его не утешит? Нет. Он снял пиджак и утер лицо и руки относительно чистым участком рукава, потом отбросил его в угол.
      – Лучше убраться отсюда, patron, – сказал Роберто.
      – Кто вообще такой этот психованный американец?
      – Да просто появился откуда-то однажды вечером. Вопросы задавал. Дружка у него убили. В вашем заведении. Оно теперь перешло к Оскару. Он меня уволил. Всех поувольнял, кто при вас работал. Большим человеком стал.
      – Вот увидишь, в один прекрасный день он у меня окажется под забором.
      – Нельзя ли заткнуться? – в праведном негодовании рявкнул Тревитт по-английски. – Просто заткнуться?
      Рамирес взглянул на дрожащего американца, потом на Мигеля.
      – Что это за парнишка? – поинтересовался он.
      – Какой-то сопляк, таскается за американцем.
      – Надо уносить ноги, – подал голос Мигель.
      – По крайней мере, голова на плечах у него есть, – заметил Рамирес. – Ты на машине, Роберто?
      – Да, patron. Мы приехали с гринго. Как вы себе чувствуете?
      – Эти гады превратили мое лицо в лепешку. И грудь горит. Хотя Мадонне пришлось хуже. Господи, – обратился он к трупу, – старая образина, ты спасла мне жизнь.
      Он снова обернулся к Роберто.
      – В жизни своей не видел такой уродины. Фу! Страшилище.
      Роберто отвел Тревитта в машину. Тот как в тумане уселся на заднее сиденье. Пистолет до сих пор был у него в руке.
      – Заберите-ка кто-нибудь у него оружие, – распорядился Рамирес, – пока этот американец не пристрелил еще кого-нибудь.
      "Беретту" вытащили у Тревитта из пальцев.
      Все уселись, и Роберто повел машину по извилистой горной дороге. Дважды он врезался в мусорный бачок, один раз задавил курицу и еще несколько раз едва разминулся с какими-то ребятишками.
      – Куда? – спросил Роберто.
      – Спрашивай у своего американского патрона, у американского босса, – сказал Рамирес.
      – Ох, боже мой, – отозвался Тревитт, в голове у которого творился слишком большой сумбур, чтобы утруждать себя испанским. – Езжайте вы куда хотите.

      Йост Вер Стиг поймает Улу Бега в Дейтоне и станет героем. Йост! Майлзу невыносимо было видеть его в героическом свете – да и в каком бы то ни было свете вообще.
      Ирландец все растравлял и растравлял свое недовольство, и из крохотной искорки разгорелось грозное пламя, неиссякаемый источник энергии. Он возненавидел их всех: Йоста с его закадычным дружком Сэмом, однокашников по Гарварду, прикрывающих друг друга и помогающих друг другу, в то время как до него, Ланахана, им не было никакого дела, и Чарди, сделанного из совершенно другого теста, спортсмена, воплощенную горячность, гнев и силу, который даже не замечал хлюпика Майлза, полностью поглощенный самолюбованием и восхищением собственным героизмом.
      Майлз возненавидел их, но у этого поворота событий, как ни забавно, имелись свои преимущества. Во-первых, просто поразительно, насколько полностью Йост отдался Дейтонской операции. Малейшая оплошность грозила привести к громкому провалу, и тогда прощай, Йост, даже твой Сэм ничем тебе не поможет. Во-вторых, в отсутствии Йоста была положительная сторона: Майлз вкусил ответственности. В штабе в Росслине теперь отчитывались перед ним. Это явно пришлось им не по вкусу, и все ходили хмурыми. Даже Чарди. Но Майлзу было все равно, что там им по вкусу.
      К примеру, кудесник из техотдела, который прилетел из Бостона с отчетом о результатах наблюдения за Джоанной, был изумлен тем, что Вер Стига нет на месте. В данный момент он сидел в кабинете и неприятно поглядывал на Майлза, пока тот просматривал расшифровку записей.
      – Я отметил потенциально важные места, – сообщил кудесник.
      – Прекрасно, – рассеянно бросил Ланахан.
      Разговоры этой парочки были такими нудными, такими банальными. Он попытался мысленно воспроизвести их.

* * *

       Чарди:Я скучаю по тебе.
       Джоанна:Ах, Пол, ну почему ты не можешь остаться?

* * *

      Но у него не получалось вдохнуть в эти диалоги жизнь. Они выходили за рамки возможностей его воображения, за границы его интересов.
      – Она не водит его за нос? Не сливает информацию на сторону?
      – Не-а, – отозвался кудесник. – Если и сливает, то не по телефону. Загляни-ка в отчет за двадцать шестое мая.
      Ланахан отыскал нужную страницу.
      – Что это за хрен?
      – Хахаль. Бывший хахаль.
      Майлз погрузился в чтение.

* * *

      " – Кто-то говорил мне, что тебя видели с мужчиной. Дважды. В двух разных местах, на выходных.
      – Да. Это мой старый друг.
      – Вы держались за руки.
      – Да.
      – Джоанна, ты что, влюблена в него?
      – Думаю, да.
      – Это тот самый парень, о котором ты никогда мне не рассказывала? С которым познакомилась за границей, когда была в Иране? Тайный агент?