Глава 45

Близился рассвет.

Тревитт с усилием провел языком по пересохшим губам, оглядывая скалистый склон. Не было видно ничего, кроме чахлой травы, россыпи валунов, осыпающегося горного склона.

– Эй? Ты там как? – подал голос Рамирес.

– Вроде ничего, – отозвался Тревитт.

Но это была неправда. Рана перестала болеть, и скомканная рубаха, которой ее наспех заткнули, наконец остановила кровотечение. Но у него было такое чувство, будто он вот-вот сойдет с ума. Ко всему прочему, за ночь его дважды вырвало – не то до того, как его подстрелили, не то уже после, он не помнил. Но по крайней мере с рассветом станет тепло, и, может, он перестанет дрожать.

– Пресвятая Дева, они уже скоро появятся. Эй, у тебя еще остались патроны?

Тревитту казалось, что патроны у него еще есть. Где-то. В каком-то кармане. Он решил, что поищет их немного попозже. К чему спешить?

– Парень, эй, парень. Парень! Что с тобой?

– Ничего. Все в порядке.

– Потому что, черт побери, я уже было решил, что ты не выкарабкаешься, а Рамирес не хочет оставаться один на этой горе.

Он рассмеялся. Похоже, мексиканец усматривал во всем происходящем что-то смешное, что-то безумно забавное.

Тревитт попытался сосредоточиться на том, что выплывало из темноты перед ним: склон, вереница корявых дубков и сосен чуть ниже.

А позади? Ничего, только безбрежная синь и мили бесполезной красоты. Гора все-таки кончилась. Они залегли на вершине, припертые к самому краю отвесного обрыва. Прямо за гребнем начинались сотни футов пустоты.

В паху вдруг стало тепло и влажно. Тревитт решил, что у него снова началось кровотечение. Но нет, оказалось, что это непроизвольно опорожнился его мочевой пузырь. Ему было удивительно, откуда там еще могла остаться какая-то жидкость, и противно и стыдно, что он так забылся, пока он не понял, что пуля могла повредить мочеполовую систему, всякие клапаны и протоки – она угодила прямо в спину, над самой поясницей, и застряла внутри.

– Ты умрешь, парень?

"Наверное", – подумал Тревитт.

Он провел рукой по лицу и наткнулся на свалявшуюся бороду. Чего ему сейчас хотелось бы, это попить водички. От него пахло – а он ведь всегда был такой чистоплотный. Ему хотелось согреться. Хотелось, чтобы в голове не плавал такой туман. Он горевал о мальчишке. Зачем им понадобилось обижать ребенка? Это было ужасно. Тревитт заплакал. Слезинка поползла по переносице; она была так близко к глазу, что казалась громадной и лучистой – огромная переливчатая дымка, которая затянула мир. Но она сорвалась. Чахлая трава, каменистый склон, пыльные горы – все вернулось, розовеющее в лучах восходящего солнца, под бесконечным сереющим небом, которое уже начинало серебриться. На востоке пламенел ослепительный оранжевый шар солнца.

Грянувший выстрел поднял неподалеку фонтанчик пыли.

– И близко не попали, – сказал Рамирес. – Давайте, шлюхи, – завопил он на своем богатейшем испанском, – постарайтесь получше.

Растрескавшимися губами Тревитт снова задал свой единственный вопрос:

– Кто они такие?

– Не все ли равно? – отозвался Рамирес. – Злые люди. Бандиты. Головорезы, гангстеры. Матерь Божья, пошли Рейнолдо подарок, чтобы он не умер с проклятием в твой адрес на губах.

Внезапно он вскинул винтовку на плечо и выстрелил.

– Промахнулся. Святая Дева, ты меня разочаровываешь. Он отступил. Сукин сын.

Мексиканец передернул затвор, стреляная гильза выскочила и подкатилась к Тревитту, который скрывался позади за кучей камней.

– Думаю, они могут попытаться взять нас штурмом. Почему нет? Это несложно, так они друг друга не перестреляют. Через несколько секунд я представлю вас им, мистер norteamericano. Я представлю вас сеньору пулемету и его другу, сеньору второму пулемету. А еще есть сеньорита винтовка с оптическим прицелом. Я очень хочу познакомить их с моим добрым другом, сеньором безумным гринго, который искал приключений на свою задницу… Эй, как тебя зовут? У тебя ведь должно быть имя.

– Тревитт. Меня зовут Тревитт, – сказал Тревитт, которому почему-то вдруг показалось очень важным сообщить об этом Рамиресу.

– Мистер безумный гринго Тревитт, который искал приключений на свою задницу. Да уж, он нашел приключение себе на задницу, не так ли? В доброй старой Мексике. Послушайте, мистер безумный гринго Тревитт, по-моему, они могут появиться с минуты на минуту, о да, клянусь Пресвятой Девой, в любой миг, и тогда мы увидим, кто здесь шлюхи. Эй вы, шлюхи, давайте кончайте с этим. Ха, они не собираются высовывать свои поганые головы, черта с два.

Он еще некоторое время продолжал свой безумный монолог, заклиная врагов напасть на него, упрашивая их, понося на чем свет стоит их матерей, отцов, детей и домашних зверюшек. В конце концов он все-таки выдохся.

– О господи, – простонал Тревитт.

– Он не поможет вам, мистер безумный гринго, нет, не поможет, я не вижу поблизости Господа. Я не вижу Пресвятой Девы, не вижу ни священников, ни святых сестер, ничего такого. Тут нет ни церкви, ни Богоматери. Эх, как бы я задал этому ублюдку со снайперской винтовкой. О Матерь Божья, отдай его твоему грешному сыну, Рейнолдо, только отдай его мне, чтобы я мог отстрелить ему яйца, и я буду ходить к мессе каждый день до скончания… Эй!

– А? А-а, я, наверное, задремал.

– Самое время покемарить, малыш. Эй, мистер, думаю, вы не уйдете живым с этой горы. Да и Рейнолдо Рамирес, пожалуй, тоже.

Еще одна пуля чиркнула о камни.

– Близко, совсем близко. Господи Иисусе, никогда не думал, что закончу свои дни на горе, загнанный в угол. Я считал, что меня прирежет какая-нибудь чокнутая баба. Все бабы – шлюхи, ненормальные обезьяны. Они в два счета откромсают тебе почки и сожрут, только позволь им. Я думал, меня прикончит кто-нибудь из них. Но чтобы на горе, в компании с гринго – черта с два. Мадонна, продли мои дни, черт бы тебя побрал. Она такая дрянь, эта баба, она хочет, чтобы ты ставил ей свечи, а как тебе нужно чудо, так она в кусты. Продли мои дни, Пресвятая Дева. О да, si, вот он, вот наш друг, да, по-моему, я его вижу.

Он вскинул винтовку.

– Да, да, замечательно.

Выстрелил. Промахнулся.

– Ах ты дрянь, поганый сукин сын, спрятался. Я промахнулся всего на волосок!

– Господи, похоже, я умираю, – сказал Тревитт.

– Я тоже так думаю. Похоже, я и сам умираю.

Тревитт попытался сесть. Он устал лежать на твердых камнях. Но у него ничего не вышло. Винтовка вывалилась из его пальцев. Он кашлянул и с трепетом заметил струйку розоватой слюны, тянущуюся от его губ к винтовке, алую паутинку, тонкую и дрожащую. В конце концов она оборвалась и исчезла.

– Ой. Мама. Мама. Мамочка. Господи, мне так страшно.

Он попытался ухватиться за что-нибудь.

– Подбери нюни, а? Твоей мамы тут нет, – сказал Рамирес.

– Помогите мне. Помогите, пожалуйста.

– Прости, малыш. У меня своих забот полно.

Шок, золотистый и прекрасный, снизошел на Тревитта, принес с собой покой. По его телу разлилась неодолимая приятная истома.

Где-то сбоку неожиданно затрещала автоматная очередь. Она хлестнула по камням, за которыми они укрылись, Тревитта обдало каменным крошевом, и у него еще хватило соображения отпрянуть. Мексиканец вскрикнул. Потом выстрелил из своей винтовки, яростно передернул затвор, снова выстрелил, крича:

– Грязные шлюхи, прыщи гнойные, человеческое отребье!

Он вдруг умолк.

– По-моему, я в него попал. – Он тяжело дышал. – Но он тоже меня задел. Ох, Пресвятая Дева, прости меня. Мне нужен священник. Святая Дева, прости своего грешного сына.

Тревитт услышал, как винтовка упала наземь и поползла по камням.

Хозяин автомата снова полоснул очередью; полетела пыль и осколки. Тревитт отпрянул.

– Эй, – завопил Рамирес, – подойдите и убейте нас, ублюдки.

– Мама! Мама! – закричал Тревитт и попытался приподняться.

Еще одна очередь прошила его грудь.

– Я умираю, вот черт, похоже, я умираю.

– А вот и они, – сказал Рамирес. – Вот наши замечательные друзья.

Одна его рука была окровавлена, он неловко держал ее на весу. Голова тоже была в крови.

– О, только поглядите на этих шлюх. Шлюхи. Плевал я на вас, шлюхи. Солдаты. Взгляни, Святая Дева, солдаты.

К тому времени нападавшие уже вели себя довольно нагло. Их оказалось шестеро. Шесть человек, вооруженных в большинстве своем автоматами Калашникова, а один – снайперской винтовкой Драгунова, двинулись вверх по склону. На них были мешковатые камуфляжные комбинезоны и красные береты. Профессионалы. Настоящие коммандос. Тревитт лежал и смотрел, как они приближаются.

– Эй, мы с тобой задали этим ублюдкам жару, мистер ненормальный гринго. Что ж, вот тебе приключение, всем приключениям приключение. Мы им кровушки-то попортили, ох попортили. Шлюхи. Мы забрали кое-кого из этих шлюх с собой. Им пришлось целую армию подтянуть, чтобы выкурить нас отсюда.

Пришельцы преодолели уже половину подъема; автоматы они держали на изготовку. В их лицах вовсе не было заметно никакого торжества или ликования, напротив, они двигались, явно рассчитывая каждое свое движение, каждый жест, бесстрастные и неумолимые, истые военные, спеша скорее покончить со всем этим.

– Шлюхи, – повторил Рамирес.

Он тоже плакал; он упал на четвереньки, но раз за разом пытался подняться. Вокруг него все было в крови. Он пытался упереться ногой, но у него ничего не получалось, и он валился вперед.

– Им пришлось подтянуть армию, чтобы захватить нас. Вы, шлюхи! Мешки с дерьмом и гноем. Святая Дева, я прошу тебя о прощении, ибо я грешил. Я хочу покаяться. Прими своего сына Рамиреса. Ах вы шлюхи! Давайте подходите, шлюхи, и покончим с этим. Рамирес не боится. Мне так страшно. Господи Иисусе, мне страшно. Ах вы мешки с дерьмом!

Но этот поток брани не подхлестнул нападавших – они приближались все той же неумолимой поступью, пробираясь между камнями.

Тревитт вдруг уселся, как подброшенный. У него было такое ощущение, будто он находится в нескольких мирax разом. Рана у него открылась, и он истекал кровью. Он сидел в луже и сам себе казался отвратительным, грязным. Ему хотелось к маме. Было безумно жалко Мигеля. В вышине парила большая птица, ее темная тень наползла на него. Она с шумом разрывала воздух, эта большая неуклюжая тварь, настоящая громадина.

– Мама, ой, мамочка, пожалуйста! – закричал он.

Птица зависла над ним; это оказался вертолет, и он застал штурмовой отряд на открытом месте. Он появился из ниоткуда – из-за горной вершины, с рокотом взмыл над отвесной стеной за спиной у Тревитта с Рамиресом. Черный «Хьюи» без опознавательных знаков, назойливо жужжащий, точно навозная муха, неторопливый, настойчивый. Перед глазами у Тревитта все плыло, и он не мог различить деталей в неожиданно поднявшемся шквале пыли и огня, но увидел, как длинная очередь хлестнула вдоль склона в сторону брызнувших врассыпную коммандос. Трассирующие пули настигали бегущих людей и косили их. Вертолет развернулся и полетел вдогонку за парочкой, которая выбежала за пределы зоны огня; он зависал над фигуркой каждого, и того сметало взрывом. Последний – тот самый, что был с винтовкой Драгунова, – отбросил оружие далеко в сторону и поднял руки. Стальная птица покружила над ним, потом повисла в воздухе. Боевик стоял в овале взметающейся пыли в тридцати футах под неподвижной машиной. Внезапно вертолет взмыл ввысь. Он взлетел, как будто вырвался из-под влияния силы тяжести, словно бежал от солдата на земле. Вспышка, хлопок – и человека окутал огненный шар.

– Боже правый, у него была бомба, – сказал Рамирес.

Вертолет пролетел прямо над ними и опустился в сотне футов поодаль. Тревитт ничего не слышал, но извернулся и стал смотреть, как из него один за другим выпрыгнули три человека в синей форме и бейсболках с винтовками «М-16» наперевес.

Тревитт поднял руку, чтобы поприветствовать своих спасителей, и узнал в первом из них Пола Чарди – тот приостановился лишь затем, чтобы вставить в свой автомат еще один магазин, и бросился к нему.

Тревитт умер в воздухе, во время перелета через границу. Точный миг Чарди не уловил; возможно, его и не было. После спасения парнишка так полностью и не пришел в сознание. Он лежал, грязный и окровавленный, на полу – на палубе, как его называли пилоты – «Хьюи». Чарди уже доводилось летать, и не раз – во Вьетнаме в шестидесятых, в Перу, – и всегда все было одинаково: оглушительный рокот, яркий свет и воздух, бьющий в открытую дверь вертолета, вибрация, резкий запах горючего, вонь пороховой гари – и мертвец на борту.

Они накрыли его лицо простыней и попытались аккуратно устроить его руки и ноги, но во время болтанки одна рука свалилась, и из-под простыни с изящной каймой выглянули тонкие пальцы. Да, Тревитт теперь совершенно не походил на того юного мечтателя, которого Чарди видел в Росслине – в костюме, в кабинете, в самый разгар цивилизованного дня. Он выглядел как самый настоящий боец, солдат, грязный, усталый и мертвый. Чарди вдруг подумал, что почти ничего не знает о нем.

И спросить тоже было не у кого: среди них у Тревитта не было друзей – кроме Чарди в вертолете сидели два спецагента ФБР, напротив него, в мрачном отдалении, с бесстрастными лицами, настоящие полицейские служаки. Да еще один драгоценный трофей, мексиканец, толстый, раненый и угрюмый, с безумными глазами, который все повторял и повторял: "Господи Иисусе, господи Иисусе". Кто бы это такой мог быть?

Чарди взглянул на него. Рука у мексиканца была замотана бинтом, он устало привалился к передней переборке.

Кто ты такой? Что делается в твоей глупой башке?

Какие секреты там хранятся, свинья?

Неожиданно рев двигателя стал тише, и Чарди почувствовал, что они снижаются. Взметая тучи пыли, стальная птица опустилась в отражение солнца от пустынной почвы, и на них обрушились каскады белого света, а миг спустя они, подпрыгнув, приземлились, и двигатель заглох.

Они неуверенно выбрались из машины. Откуда-то высыпали многочисленные спецагенты ФБР и пограничники. Чарди стоял на отшибе на солнцепеке; вокруг него кипела деятельность, сновали люди, которые знали, что делать.

Пол пошарил в карманах, нашел темные очки и надел их, чтобы глаза не слепил солнечный свет, убийственный на этой широте. Они находились на пограничном пункте по обеим сторонам от Камино дель Дьябло, дороги дьявола, на юго-востоке Аризоны, давно облюбованной нелегальными эмигрантами и наркокурьерами, затруднить переправку которых и было призвано строительство нового пограничного пункта. На фоне ярко-голубого неба безжизненной тряпкой висел американский флаг. Чуть поодаль за сборными щитовыми и панельными домиками начинались бурые холмы из песчаника, скудная колючая растительность и скалы. Чарди доводилось бывать и здесь тоже, и не раз, на этой разбитой на скорую руку заставе, где время от времени гибли люди.

Он снова взглянул на Тревитта, накрытую простыней неподвижную фигуру на носилках у затихшего вертолета.

– Кофе, Пол? – спросил Лео Беннис. – Или холодного чая? У нас тут есть холодный чай.

– Не нужно.

– Боже, не представляю, как он умудрился так долго протянуть с пулей в животе.

– Наверное, он был мужественный парнишка, – сказал Чарди.

– Он держался молодцом. Лучше не придумаешь.

– Эй, мистер?

Это был мексиканец.

– Эй, вы не можете так поступить. Вы увезли меня из моей страны. Вы должны вернуть меня обратно.

Чарди ничего не ответил. Разве кто-то не должен был за ним приглядывать?

– О вас позаботятся, – заверил мексиканца Лео. – Не беспокойтесь.

– Это недешево вам обойдется, вот что я вам скажу. Недешево, да.

Он улыбнулся. Потом сказал:

– Эй, тот мальчишка, ненормальный мальчишка, он ничего не умел. Ему приходилось подтирать нос. Я думал, все гринго – крутые ребята. У вас что, не нашлось никого получше?

Он улыбнулся, сверкнув ослепительными зубами.

Чарди улыбнулся в ответ и с размаху врезал ему по носу, чувствуя, что разбил его. Мексиканец мешком осел в пыль. Он убил бы мерзавца, если бы Беннис, а потом и еще несколько человек не оттащили его.

Глава 46

Ужасающий миг стремительно надвигался. Ланахан провел шершавым языком по пересохшим губам, посмотрел на часы, на стакан с водой перед ним, потом на стакан Сэма Мелмена на другом конце стола. Губы и горло молили о воде, но он не мог выпить больше, чем его руководитель. Ланахан поклялся себе ничем не выказать свою слабость перед оперативным директоратом, избранным на еженедельном совещании начальников отделов в Лэнгли. Люди, собравшиеся в этой комнате, были старше его лет на десять, а то и на все пятнадцать и не отличались особым дружелюбием.

Но Мелмен славился своей неприхотливостью и мог обходиться без воды часами. Он даже не прикоснулся к своему стакану, совсем. А вот его сосед, должно быть, не далее как сегодня утром сдал русским парочку агентурных сетей, потому что выдул уже полтора стакана.

Из Советского блока, похоже, тоже ожидались дурные вести, поскольку тамошний малый прямо-таки присосался к стакану и озирался по сторонам с рассеянным ужасом, который можно увидеть только на совещаниях – нездоровая бледность и дико бегающие глаза, неприкрытый и всепоглощающий страх.

Но Сэм на том конце стола восседал в своем спокойном величии. Он протянул руку над полированной деревянной поверхностью, продемонстрировав четверть дюйма манжеты кремовой французской сорочки, и лениво погладил стакан. Ланахан завороженно следил, как его изящные пальцы ласкают прохладное стекло, потом перевел взгляд на собственный стакан – до него было всего несколько дюймов. Он стоял под прямоугольной люминесцентной лампой, в свете которой стекло казалось немыслимо ярким.

"Вода, вода, кругом вода, а выпить нечего".

Эта строчка, зазубренная когда-то в приходской школе, тупо долбила его череп и не желала уходить. Он попытался отделаться от нее.

На другом конце стола прилежный сотрудник отдела Европы методично и пространно излагал подробности недавно завершенной операции с советским военно-морским атташе в Ницце. Это было бессмысленное и корыстное повествование, изобиловавшее упоминаниями людей и событий, о которых Ланахан не имел ни малейшего представления. Выслушивание подобных секретных сведений давным-давно утратило для Ланахана свое пьянящее очарование, и многословие докладчика было для него пыткой: после Европы наступал черед Дальнего Востока, а за ним шли особые проекты. А Мелмен помимо множества прочих вещей отвечал и за особые проекты. Он снова заглянул в повестку дня на слепой, смазанной ротапринтной копии перед ним, как будто хотел убедиться точно, и увидел – да-да, под заголовком "Особые проекты" все ту же строчку, которая никуда не делась: "Отчет по делу Данцига (ответств. М. Ланахан)".

Майлз протянул руку и потрогал стакан. Он коснулся стекла одним коротким пальцем, ощутил его гладкость. Его не покидала непостижимая уверенность в том, что, если он нарушит эту тайную договоренность с самим собой, если поддастся искушению и выпьет воды, неминуемо разразится катастрофа. Это было предопределено, это не вызывало сомнений. И тем не менее эта мысль делала воду нестерпимо притягательной. Его горло жаждало ее. Майлз взглянул на часы. Прошло тридцать секунд.

Ланахан вляпался по-крупному. Он не мог отыскать Чарди. Тот как сквозь землю провалился. Стряхнул с хвоста двух нянек, и со вчерашнего утра его больше не видели. В квартире у себя он не появлялся. А ведь Майлзу было особо поручено не спускать с Чарди глаз. И он знал, что Мелмен обязательно спросит про Чарди. Если он попытается солгать, то сам испортит свое будущее. Если скажет Сэму, что Чарди с Тревиттом обделывают какие-то делишки в Мексике, то он влип. А если Чарди перебежал к русским, то он влип хуже некуда.

Маленькие ручки Тревитта сложились в кулаки. И почему эти лопухи упустили Чарди? Ну как можно требовать от него каких-то достижений с такими недотепами, как те двое! Это нечестно. Не должны были навешивать на него ответственность сразу за Чарди и за Данцига. Это было уже чересчур, тем более что Данциг тоже начал выкидывать фортеля.

Слово получил отдел Дальнего Востока. Контр-адмирал – хотя он проработал в ЦРУ уже бог знает сколько лет, но до сих пор носил флотскую форму – тешил свое тщеславие. Говорил простыми, обтекаемыми фразами, читал сквозь очки по бумажке что-то на столь невразумительную тему, что Ланахан даже не пытался вникнуть. Однако закончил он почти сразу же, как только начал, и безучастно уселся обратно на место.

– Обсуждение?

– Уолт, вопрос по гонконгской верхушке. Это те же самые люди, которых Джерри Кении использовал еще в пятьдесят девятом?

– Не все. Старый Ли, разумеется, – он там с самой войны. Но реальная сила – более молодые люди, те, которые появились уже после Чана Кайши.

"Что еще за Джерри Кении?" – задался вопросом Ланахан.

– Ладно. Я просто хотел уточнить. Думаю, Джерри не особенно любил Ли.

– Ну, Ли тоже кое на что годится.

– Надо думать.

– Еще что-нибудь?

"О господи", – внутренне содрогнулся Ланахан.

А потом подумал: "Ну, Чарди, ты и мудак!"

И сам поразился, как это он мог произнести, пусть даже всего лишь в мыслях, такое грязное слово.

– Сэм. Ты следующий?

Мелмен заговорил. Он очаровал их, Ланахан видел это. Он очаровывал их, убаюкивал, уводил их то туда, то сюда: краткий обзор операции, ключевые моменты, неудачи, судьбы давно умерших участников, общественное положение живых, бесконечные лестные отзывы о своей правой руке и координаторе операции, Майлзе Ланахане, при которых Майлз мог лишь кивать и натянуто улыбаться.

"Он подставляет меня, – думал Ланахан. – Он знает, что я напортачил, – должны же у него быть свои источники, он просто меня подставляет".

Майлз снова прошелся языком по губам. Боже мой, до чего же жарко! Он очень надеялся, что на лбу у него не выступила испарина; ему нужно было в уборную и до смерти хотелось пить.

Где Чарди?

"Ну почему я не сдал его Мелмену раньше? У меня была настоящая бомба, хороший шанс. Нет, мне непременно хотелось разыграть эту карту поудачней, подать ее получше, добиться чего-нибудь побольше…"

Он еще вполне мог разоблачить Чарди. Еще не было поздно. Он ничего Чарди не должен. Таких, как Чарди, он хорошо помнил по старшим классам школы и по колледжу: спортсмены, герои, они искренне верили, что весь мир принадлежит им; они считали, что заслужили лучшие места под солнцем. Священники любили таких Чарди, а смышленому, но хилому пареньку вроде Майлза едва кивали. Чарди нес знамя веры, Ланахан же просто выполнял свою работу.

Где же Чарди?

Его группа работала всю ночь. Безрезультатно. Он разослал своих людей по полицейским участкам, по больницам. Они все еще могли связаться с ним, это было дело считанных секунд, хотя у него и оставались считанные секунды до того, как он поднимется, считанные секунды…

"К черту", – подумал Ланахан.

Он сделал глоток воды, затем другой; на этом она и закончилась. Весь стакан он опустошил одним залпом. Он почувствовал на себе полные ужаса взгляды; он что, хлюпал на всю комнату, когда пил? Все, традиция нарушена, его карьере конец? Выходит, она в конечном итоге зависит от таких мелочей, не от того, кто твой отец и где ты ходил в школу, а сколько воды ты пьешь, те ли носки носишь и знаешь ли, когда смеяться и над чем?

Он потер нос, на котором назревал прыщ.

– Майлз?

– А! Прослушал.

– Состояние дел?

– Ну… – его голос прозвучал чуточку визгливо, он понизил тон, – ну, Сэм, джентльмены…

Нет, неверная нота, он ведь не хочет показаться подобострастным, тут главное – держаться с достоинством.

– …в настоящий момент ситуация стабильная. Доктор Данциг до некоторой степени сотрудничает с нами, оставаясь на одном месте, а мы держим его дом под наблюдением.

– Майлз, какого рода контакты вы поддерживаете с ФБР?

– Крайне поверхностные. Один из их руководителей предложил мне любое содействие, но я поблагодарил его и отказался. Не вижу смысла привлекать их сверх необходимого. Они хотели помочь нам людьми, но никто не знает, кто из них кому докладывает.

– А что разведка?

– Я консультировался с ними относительно границ сферы моей деятельности; они очень мне помогли. Но людей не предложили, а я их не просил. В самом доме и на участке дежурят наши люди, вдобавок окрестности патрулируют машины, а в одном доме в том же квартале разбит чрезвычайный штаб. Там все очень серьезно. Они чуть было не арестовали меня.

– А меня вот арестовали, – под общий смех сообщил хороший знакомый Джозефа Данцига.

Майлз уже начал надеяться, что…

– А в каком состоянии сам Данциг?

– Э-э… Он находится в состоянии сильнейшего стресса. Ему сейчас приходится нелегко, и нам тоже. Он держится, хотя и не без срывов.

– Как ваши люди?

– Мне не на что жаловаться. По-моему, все идет неплохо. Они профессионалы и знают, чего ожидать.

– Еще что-нибудь, Майлз? – спросил Сэм.

– Это все. Больше добавить мне нечего.

– Ну, если ни у кого нет вопросов…

– Вроде в этой операции участвует Чарди?

– Да, – сказал Майлз.

– Вот Пол был оперативник. Куда там вашим профессионалам! Один из настоящих ковбоев.

В голосе слышалась теплота, простодушная тоска по поре, которую кое-кто из собравшихся в этой комнате до сих пор считал добрыми старыми временами.

Да и пошел он. Пошел он к черту. Из ниоткуда, из сентиментальной тоски по отвратительному прошлому всплыло мерзкое имя Чарди. Майлз быстро глянул в дальний конец комнаты, но говорившего определить не смог. Все они были на одно лицо: седые, приятные, учтивые люди в костюмах, чуть высокомерные, с дежурными улыбками и спокойными глазами.

– Я слышал, Данциг к нему благоволит, – с любопытством заметил еще кто-то.

– Похоже, он воспылал любовью к Чарди. Думаю, это все стресс, – сказал Майлз. – Едва ли…

– Но ведь Чарди некоторое время сидел в советской тюрьме. Майлз, думаете, это разумно, учитывая…

Но тут поспешно вмешался Мелмен:

– Дэвид, мы все в курсе бурного – и разностороннего – прошлого Чарди. Это я решил привлечь его к операции, потому что он был связан с Улу Бегом. Откровенно говоря, в самом начале мы не исключали, что мишенью курда будет он, и на всякий случай хотели, чтобы он был у нас на виду. Но наши подозрения не подтвердились. Теперь он важен, поскольку…

– Я знаю, что он важен. Насколько он надежен?

Голос звучал брюзгливо.

– Это риск, на который, по моему мнению, мы должны быть готовы пойти. Мы тщательно следим за ним.

– Любой человек, который вздул Сая Брашера, заслуживает медали, вот что я вам скажу, – раздался еще один голос, тоже утонувший в громком смехе.

– Мне ничуть не жаль Сая Брашера, Сэм, но это пример именно той дикой разнузданности, которую управление не может больше оставлять безнаказанной. Вот почему я спрашиваю, насколько он надежен. И вот почему…

– Пока что Пол делал свою работу вполне исправно, – заметил Сэм.

– За исключением Бостона, – возразил неведомый Дэвид. – Если я правильно понял отчеты, если бы он оставался на своем посту, всего этого безобразия…

– Или наоборот, все это безобразие было бы еще больше. А если бы он запаниковал и не додумался перевезти тело той женщины, которая покончила с собой, подальше от места происшествия, небольшая катастрофа могла бы перерасти в громкий скандал. У Пола есть свои достоинства и недостатки. Он может оказаться полезным, как никто другой, и точно так же может подложить чудовищную свинью. Так что нужно держать его на коротком поводке. Майлз не занял бы эту должность, если бы я не был уверен в том, что он отлично управляется с коротким поводком. Майлз, чем он у тебя сейчас занят? До сих пор торчит в доме Данцига?

Да уж, Сэм умел усыпить бдительность. Это был тот самый вопрос, который должен был уничтожить Майлза прямо сейчас, перед всеми начальниками отделов, и задан он был наимягчайшим, наиспокойнейшим тоном, какой только Майлзу доводилось слышать в своей жизни. Сэм снова говорил как кардинал.

– Ну, в общем, он… – начал Майлз, еще не зная, чем закончит, и в то же время завороженный, загипнотизированный разражающейся над его головой катастрофой.

Но в тот самый миг, когда из головы у него начисто вылетели все слова, какой-то помощник – Ланахан даже не видел, как он вошел, – наклонился и положил перед ним записку.

Известие о том, что накануне вечером Чарди играл в баскетбол с каким-то городским молодняком на площадке в Анакостии и в результате перепалки беднягу Пола жестоко избили, стало для Майлза ничуть не меньшей неожиданностью, чем для всех остальных. Но он сообщил об этом таким уверенным тоном, как будто знал все с самого начала.