Глава 25

Сэм всю ночь спал неспокойно. Снов он не видел, но пробудился с ватной головой. Кажется, на сегодня запланировано что-то важное. Но что? Ему нужно в суд? Необходимо оформить какое-то ходатайство? Кто-то из адвокатов подает апелляцию? Ни черта не помнит. Да еще служанка, будь она проклята, забыла и кофе принести, и прибраться. Эта женщина с каждым днем ведет себя все хуже и хуже. Сэм подумал, что служанку следовало бы уволить, но имени ее вспомнить не мог. Потом он сообразил, что на самом деле уволил ее — двенадцать лет назад. Потом вспомнил про миссис Паркер.

Вот кого надо уволить. И когда только черномазые научились наглости? Никого не уважают. Все законы и установления летят к чертям. Не успеешь оглянуться, а миром уже правят хаос и анархия. Потом он вспомнил про маленькую Ширелл.

Сэм поднялся, с горем пополам принял душ и оделся, вовремя сообразив, что нужно натянуть майку, но напрочь забыв про трусы. И так продолжалось несколько часов. Душу терзала глубокая горечь. Сэм понимал, что он не в себе, но выйти из этого состояния — из состояния инфантильности, невольной сосредоточенности на несущественных мелочах — не мог. Хотелось плакать. Ну куда подевался его разум? Кто лишил его разума?

Наконец во второй половине дня на него снизошло просветление, и все быстро встало на свои места. К нему вернулись здравый ум и хладнокровие. Воспользовавшись временным прояснением, Сэм поспешил вниз, вспомнив, что он по просьбе Боба Ли Суэггера искал краткий отчет об убийстве Эрла Суэггера, составленный им для коронера. Ладно, отчет он поищет позже. Это дело куда интереснее. Сэм схватил папку, в которой рылся накануне, и на этот раз по-настоящему сосредоточился на документах, просматривая материалы беглым, но ничего не упускающим взглядом опытного профессионала. Он изучал доказательства, на основе которых был осужден Регги Джерард Фуллер.

Что ж, все сходится, хотя, возможно, сегодня такое обвинение сочли бы не вполне обоснованным. По нынешним, более строгим, правилам карман от рубашки с инициалами Регги, найденный в руке Ширелл, наверно, не мог бы послужить основанием для выдачи ордера на обыск, но по законам того времени это был ого-го какой веский аргумент. Даже судья Уоррингтон подтвердил. «Клянусь Богом, я все сделал по закону, — с гордостью думал Сэм. — Я могу со спокойной совестью оглядываться на свое прошлое. Мне не приходится стыдиться, что я, стремясь скорей закрыть дело, действовал по упрощенной схеме: тут срезал угол, там подтасовал факты, здесь солгал. Нет, господа. Закон прежде всего. Закон всегда прав».

Рубашка без кармана, следы крови на ней, отсутствие у Регги алиби... Закон провозгласил: Регги Джерард Фуллер виновен в убийстве.

Сэм был удовлетворен. Что еще он может сделать? Других документов у него нет. Фактические доказательства сгорели во время того проклятого пожара в 1994 году. Смотреть больше нечего.

Но... ох уж этот червь сомнения. Подтачивает, тревожит.

Сэм возвратился мыслями к той ночи, вспомнил свои действия. Расследование вертелось вокруг инициалов «РДФ». Как только было установлено, кто такой «РДФ», — установлено прежде, чем он успел внимательно изучить обстоятельства преступления, — дело, будто обретя собственную движущую силу, стало развиваться с молниеносной скоростью. Ничего уже нельзя было изменить. Это была чудовищно неоспоримая, всесильная улика. Она, как восьмисотфунтовая горилла из поговорки, ни на что не обращая внимания, ходила и плюхалась куда сама считала нужным: направляла ход мысли, лепила под себя версию, вела следствие. Она превратилась в центральный организующий принцип, в вещественную реальность, которую невозможно игнорировать.

Но Сэм даже при таких условиях выложился до конца. Вместе с Бетти Хилл, телефонисткой с городского коммутатора, он целый день сидел и листал телефонный справочник, проверяя, живет ли еще в Блу-Ай кто-нибудь с инициалами «РДФ», будь то негр или белый, мужчина или женщина. Таковых они не нашли. Тогда Сэм отправился в городское бюро записей гражданского состояния и стал там искать лицо с инициалами «РДФ», у которого, возможно, нет телефона. Потом объездил все мотели в радиусе ста миль в поисках «РДФ». Никого.

Все дело было в «РДФ», в трех буквах. Это они — чудовище.

А если бы не было «РДФ», думал Сэм. Если предположить, что они не нашли бы кармана с инициалами «РДФ»? Тогда пало бы подозрение на Регги? Нет, скорей всего, нет. Если бы не ярость мальчишки, если бы не предсмертная конвульсия девочки, они никогда не раскрыли бы это преступление.

Но с другой стороны, размышлял Сэм, как разворачивалось бы следствие без этой веской улики, которая его деформировала и направляла? Оно развивалось бы своим естественным ходом и вело бы к тому, к чему вело. И, вероятно, ни к чему бы не привело. Но разве такое можно представить, если был карман с инициалами «РДФ»?

Почему же что-то опять гложет его, дрожит в нем? Откуда это?

Что он чувствует?

Никак не определить. Ничего не поделаешь... Бог с ним...

Есть! Вспомнил!

Эрл.

Эрл Суэггер нашел труп девочки. Эрл обследовал место преступления. Эрл делал записи, излагая свои наблюдения и предположения, незатронутые, не обезображенные властью этой могущественной улики — инициалами «РДФ», которая тыкала своим страшным пальцем прямо в грудь Регги Джерарда Фуллера. Эрл погиб до того, как появились подозрения в отношении Регги Джерарда Фуллера.

Жаль, что Эрл не дожил...

Старческий разум Сэма зафиксировал еще один сигнал. Сын Эрла, Боб, привез блокнот отца. И какие-то другие вещи. И все из-за этого идиота Расти, Рафуса или как там его. Блокнот. Какие бы сведения там ни содержались, они записаны тогда, когда Регги Джерард Фуллер был еще вне подозрений.

Только вот где этот блокнот, черт побери?

Старик, похоже, совсем рехнулся. Таким его Дуэйн еще не видел. Наверно, крыша окончательно поехала, не иначе. Дом свой буквально наизнанку выворачивает.

Дуэйн пробрался к заднему фасаду старого дома с красивым крыльцом, горделиво восседающего на Рейни-стрит под сенью вязов и кленов. Должно быть, в таком вот доме жил и Энди Харди[23]. Дуэйн стал заглядывать в окна. До темноты еще было далеко, однако старик везде повключал свет и один за другим опустошал все ящики, шкафы, коробки, полки и вазы в своем жилище. Ну точно, тронулся. Что-то неистово бормочет, тараторит себе под нос.

Переворошив все внизу, Сэм поднялся наверх, исчезнув из поля зрения Дуэйна. Тот рискнул приотворить дверь. Сверху неслись проклятия, треск и грохот расшвыриваемых вещей.

— Чертов сукин сын, где ты есть, проклятый? — визжал старик. Так бесится только отчаявшийся человек, готовый наброситься на кого угодно.

Мистеру Баме нечего опасаться этого старика. До вечера он сам загонит себя в могилу. Вена лопнет и привет — поедет в похоронном мешке к коронеру.

Дуэйн сделал отчет по телефону, но ему никто не перезвонил. Где Бама, черт побери?

Старый никчемный козел. Подыхающий безмозглый дряхлый пес. Никакого от него толку. Давно в расход пора. Пустить пулю в башку и точка. Единственно милосердный выход.

Сэм огляделся. Весь дом вверх дном. Комнаты, где играли его дети, где он любил жену, где было съедено столько праздничных ужинов в Дни благодарения, где столько раз отмечалось Рождество, — все разворочено, как муравейник палкой. И из-за чего? Из-за того, что он не может вспомнить, куда дел этот чертов блокнот.

В гараже вот только еще не искал.

Сэм был в отчаянии. Как он стал таким дряхлым и немощным? Он ненавидел себя, презирал. Он — прокурор, представитель закона, герой войны, охотник, отец, муж, любовник, американец. Куда все девалось? Дочь говорила, что ему пора перебираться к ним или в дом престарелых, но старший сын возразил: мол, папа в порядке. Однако Сэм сейчас думал, что права была дочь. Он мог...

Контора!

Старый козел! Он не приносил блокнот домой! Боб передал ему свои вещи в конторе, и он запер их в сейф.

Сэм поискал взглядом свой плащ, но увидел только розовый махровый халат жены, который тут же набросил на себя. Чудом отыскав ключи, он кинулся в гараж, завел «кадиллак». Машина рывком тронулась с места, зацепив за что-то, но Сэм этого не заметил.

По дороге им овладел новый страх: вспомнит ли он код сейфа?! Или забыл напрочь, как и многое другое из своего прошлого?

Из груди рвался вой, а может, всхлип. Он боялся, что не справится с предстоящим делом. Уверенность покинула его. Все, он — конченый человек. Крышка.

Однако он припарковался, кое-как вскарабкался по ступенькам, отпер дверь конторы и через приемную проковылял в свою берлогу. Там он вдруг почувствовал, что на него снизошло благословение свыше. Едва его пальцы коснулись замка сейфа, комбинация цифр сама собой сложилась перед глазами. Он мгновенно открыл сейф и извлек картонную коробку.

Сэм поставил ее на рабочий стол и включил свет, отвлекшись лишь на несколько секунд, чтобы набить трубку. Как только он глотнул ароматного дыма, тут же почувствовал себя прежним человеком — собранным, авторитетным, могущественным. Изыди, «кукурузник», неотесанный Лир, мечущийся в ярости по Полк-Каунти.

В коробке лежали только два предмета. А ведь было три. Сэм вспомнил, что Боб и этот Расти-Рафус-Ральф-и-тому-подобное забрали с собой большой бумажный конверт с газетными вырезками. Бог с ним. Ценность представляет то, что осталось. Причем вовсе не старая книжка с квитанциями для штрафов за нарушение правил дорожного движения, а блокнот с записями Эрла, сделанными рано утром 23 июля 1955 года. На обложке — неровная коричневатая полоса, как на знаменитых картинах Джексона Поллока; половина страниц тоже в чем-то коричневом.

Сэм отпрянул. Кровь! Блокнот пропитался кровью Эрла, пока тот умирал в своей машине.

Сэм открыл блокнот.

Он был потрясен. За те десять лет, что они работали вместе, Сэм, читая отчеты Эрла, изучил его почерк вдоль и поперек, знал его, как свой собственный. Теперь, спустя сорок лет, вновь глядя на знакомые петли и завитки, на ровные строчки, залитые кровью, он всем своим существом ощущал присутствие Эрла, будто тот сидел рядом в его кабинете.

И опять он содрогнулся, пытаясь представить, как мыслил Эрл. Эрл, как ты работал? Какой был у тебя стиль? У каждого следователя свой стиль ведения расследования, свои точки опоры, от которых он отталкивается, стараясь упорядочить хаос разнородной информации. Так как же работал Эрл?

В воображении Сэма всплыл верстак Эрла в подвале его дома: для каждого инструмента свое место, все разложено по полочкам. Эрл терпеть не мог кавардак; он верил в порядок.

Значит, он стал бы придерживаться такой последовательности: место преступления, тело, улики, выводы.

Нет, нет, не так. Скорее, он делал выводы по каждому пункту, а потом сводил их воедино. Правильно. Он всегда так поступал.

Перво-наперво положение трупа — на схеме он в той же позе, которую увидел Сэм на месте преступления. От тела тянутся пунктирные линии к объектам местности («дерево», «камень»). Эти же линии обозначают расстояния. Эрл также пометил крестиками участок, обозначенный им как «глинистый сланец», с припиской «следов нет».

Хмммм. Сэм задумался. Новая деталь. Он попытался вспомнить, что было выявлено при осмотре места преступления. Сам он из-за убийства Эрла прибыл туда только на следующий день ближе к вечеру. Измученный горем и бессонной ночью, он тогда был раздражен и подавлен. Полицейский, стороживший труп в одиночестве, помнится, сообщил ему, что следственная группа из полицейского управления штата так и не объявилась, но на мертвую негритянку приходили поглазеть жители города. Значит; кроме Эрла, обследование места преступления никто толком не проводил. Следы там уже были безнадежно затерты и затоптаны.

Сэм перевернул страницу, чтобы ознакомиться с выводами. Комментарий Эрла состоял всего из двух вопросов: «Ее перетащили сюда? Сбросили туда, где нельзя найти следов?»

Перетащили? Это что-то новенькое. Перетащили? Зачем Регги...

Так ведь причастность Регги тогда еще не была установлена, вспомнил Сэм. Никто не спрашивал, почему Регги перетащил труп. И следователи позже не взяли на себя труд задуматься об этом, поскольку они же нашли виновного — Регги.

Сэм перелистнул страницу.

Осмотр трупа.

Записи содержали описание следов насилия, обнаруженных на теле бедной Ширелл, в том числе упоминались царапины и ссадины в «интимной области», как выразился Эрл. Он также отметил «серый налет на коже, — возможно потому, что тело пролежало несколько дней», — и «вздутие». Относительно раны, явившейся причиной смерти, Сэм прочитал: «В правой передней части черепа — обширная гематома» и рядом: «Возможно, орудие убийства — камень со следами крови».

А вывод странный: «Причина смерти? Возможно, не от удара; припухлости и синяки на шее свидетельствуют об удушении?»

Сэм откинулся на спинку кресла. Опять нечто новое: удушение.

С чего вдруг?

Может, Эрл ошибся. С другой стороны, труп Ширелл попал к коронеру спустя еще два дня. Не исключено, что она за это время раздулась сильнее, и синяки на шее стали незаметны. Но может быть и так, что тело никто внимательно и не обследовал — Регги-то уже задержали, а анализ крови подтвердил его виновность.

Что это значит — удушение?

Сэм сосредоточенно думал. Так. Если она была задушена, крови быть не должно. Или совсем чуть-чуть. Однако рубашка Регги была чуть ли не вся вымазана в крови Ширелл.

Сэму это совсем не нравилось. Потом его осенило: Регги задушил ее, но, опасаясь, что не довел дело до конца, на всякий случай ударил камнем.

Да, теперь логично.

И тем не менее он сомневался в верности своего решения; в душе поселилась какая-то неловкость.

Трубка погасла. Он выскреб ключами пепел, заново набил ее, прикурил и затянулся. Дым обжег горло, оставляя во рту терпкий привкус, — верный признак того, что он возбужден и потому не в состоянии в полной мере насладиться табаком. Сэм огляделся. Темно и тихо. Он поднялся, подошел к окну и стал смотреть на затихший ночной город. Неподалеку стоял полицейский автомобиль. Опять этот проклятый Дуэйн Пек? Что ему надо, черт побери? Неужели он, Сэм, так одряхлел, что его ни на секунду нельзя оставлять без присмотра?

Сэм вернулся к столу.

Веселенькое дело! И долго так будет продолжаться? Старик-то ведь окончательно сдвинулся. Теперь вон в конторе своей торчит. Дуэйн глянул на часы. Почти девять. Он на ногах с семи утра, — и это при том, что после вчерашней гонки он спал всего три часа.

Только раз была нарушена монотонность его унылого дня: после обеда, часа в три, в эфире разразился переполох — на дороге Талиблу в Оклахоме, милях в сорока от Блу-Ай, произошла крупная перестрелка. Он так и не понял, в чем там было дело: сначала сорвалась дорожная полиция Оклахомы, потом, естественно, стали вызывать машины «скорой помощи» и пожарных, потом коронеров. Ладно, его это не касается.

Теперь он просто ждал. Со своего места Дуэйн видел не много — только освещенное окно кабинета старика. Тот несколько секунд назад подходил к окну, постоял какое-то время, попыхивая трубкой, потом опять исчез в глубине.

Дуэйн поставил свой автомобиль у обочины на противоположной стороне улицы. Он не мог видеть старика, и это его беспокоило. Дуэйн вылез из машины, миновав статую генерала Джорджа Ф. Джеймса, прозванного Железным генералом Виксбурга (он был уроженцем Полк-Каунти, а умер в борделе Саванны (штат Джорджия) в возрасте восьмидесяти одного года, окруженный размалеванными шлюхами), прошел в сквер и залез на скамью. Теперь в бинокль он видел Сэма. Старик, склонившись над столом, что-то читал. Он был предельно сосредоточен, спокоен — ни дать ни взять Перри Мэйсон. Если в еще не розовый халат.

Сэм смотрел на рисунок. Какой-то круглый дом с окном, от которого тянется линия к пометке: «Красил. клуб». Что это значит, черт побери? Сэм перестал понимать тайнопись Эрла.

Что за красильный клуб? Старик в недоумении разглядывал рисунок, роясь в воспоминаниях. Нет, такого клуба он не помнит. Сэм присмотрелся внимательнее. Может, это вовсе не здание, а телевизор. Но ведь в 1955 году на весь Полк-Каунти не набралось бы и десяти телевизоров. А что, если это киноэкран на открытом воздухе для автомобилистов? Однако ближе, чем в «Скай-Вю», расположенном в Форт-Смите, куда Сэм иногда возил поразвлечься своих детей, подобного киноэкрана в окрестностях не найти.

Трубка погасла. Сэм вытряхнул ее в пепельницу, огляделся, отыскивая кисет. Возиться с трубкой было приятно: привычный неспешный ритуал действовал успокаивающе. Он уже хотел заложить в трубку новую порцию табака, но заметил, что на донышке остался пепел. Ключей от машины под рукой не оказалось, — кажется, они где-то в другом конце комнаты. Сэм выскреб пепел ногтем. Ну все, чашечка чистая. Он набил трубку табаком, поднес горящую спичку и затянулся, наблюдая, как гаснет пламя и... уф...

Палец!

Под ноготь забился пепел — образовалась каемка в виде полумесяца.

Сэм глянул на рисунок. Да это же палец девочки! Ее ноготь. И надпись гласит: «Красная глина», сообразил старик, а вовсе не «Красил. клуб». Его сбила с толку дурацкая точка, поставленная отнюдь не Эрлом, — просто бумага не очень чистая.

Красная глина под ногтями убитой.

Но ведь на шоссе №71 в том месте нет красной глины. Тогда не было, и теперь нет.

Красная глина под ногтями девочки может означать только одно: ее убили где-то в другом месте, а потом перевезли.

Красная глина... есть... в Маленькой Джорджии.

Сэм перевернул страницу. «Маленькая Джорджия»? было написано в верхней части листка.

Шоссе №71 находится к северу от Блу-Ай, а Маленькой Джорджией называли небольшой участок с залежами красной глины, расположенный в стороне от шоссе №88, к северо-востоку от города, чуть не доезжая до местечка Инк.

Если у Ширелл под ногтями красная глина, значит, ее убили именно там.

Но кто стал бы перевозить труп за двенадцать-пятнадцать миль? Для чего?

Сэм понимал, что коронер вряд ли счел бы красную глину важной уликой, зная, что Регги Джерард Фуллер уже арестован по обвинению в убийстве. А вдруг это была не глина, а кровь — кровь Регги? Но ведь экспертиза не проводилась...

Сэм на чем свет проклинал себя. Выходит, он был недостаточно требователен. Почему он не настоял, чтобы коронер тщательно проверил каждую мелочь? Почему был так уверен, что убийца — Регги?

Из-за кармана рубашки, черт побери, и потому что группа крови совпала, и...

А главным образом, из-за нехватки воображения. В конце концов, это ведь случилось в 1955 году, когда все воспринималось просто и однозначно. Президентом страны был человек, проводивший открытую бескомпромиссную политику, общепризнанным врагом считались красные, угрожавшие водородной бомбой, белые и негры существовали отдельно друг от друга. Все было четко разграничено, каждый знал свое место.

Так что же на самом деле произошло с Регги и Ширелл? Истинного представления об этом не имел никто. В умах американцев того времени не находилось места для догадок и предположений. Это уж после убийства Джона Кеннеди, после войны во Вьетнаме и уотергейтского скандала народ стал задумываться над подоплекой происходящих событий и всюду подозревать грязные сговоры.

Потому что стоит один раз поверить в заговор, мировосприятие меняется мгновенно и бесповоротно. Главным принципом существования становится паранойя, безграничная подозрительность, когда все ставится под сомнение. Этим и был ненавистен Сэму современный мир. В современном мире нет места вере.

А если предположить, что Ширелл Паркер, несчастная юная негритянка из Западного Арканзаса, погибла в 1955 году в результате какого-то заговора, дальше можно фантазировать бесконечно. И Сэм впервые задумался о том, что смерть Ширелл каким-то образом, возможно, связана со странным поведением Джимми Пая и гибелью Эрла Суэггера, хотя суть и причина этой связи были ему не ясны. И если учесть, что в те времена ни одна негритянка не села бы в машину с белым мужчиной, то получается, что в заговоре еще замешан и негр. В этом случае дело принимает безнадежно запутанный, сложный оборот. Как в отвратительных современных романах с закрученным сюжетом, которые Сэм на дух не выносил. Сплошная мерзость, безумие, жестокость, подозрительность.

Старик догадывался, что напал на след. Это пугало, пьянило, злило, приводило в уныние. Чтобы не запамятовать ход своих рассуждений, он набросал несколько замечаний на пожелтевшем линованном листе большого блокнота, хотя был уверен, что и так ничего не забудет. Он чувствовал в себе недюжинный прилив энергии и сил. Мысль работала четко и ясно.

«Боже мой, — думал Сэм, — теперь-то я уж точно докопаюсь до сути. И в этом мне помогут сын Эрла и сопляк Расти, будь он проклят».

— Не знаю точно, сэр, — отчитывался по телефону Дуэйн Пек, — но, по-моему, старик что-то раскопал. Уж очень он возбужден. Но вот что он обнаружил, не могу сказать. Три дня что-то искал и теперь, черт побери, нашел. Какие будут указания?

Ответный звонок последовал незамедлительно. Голос у Бамы был злой. Может, неприятности в компании?

Бама попросил пересказать — не торопясь и со всеми подробностями — все, что Пек увидел, и затем отдал соответствующие распоряжения.

Глава 26

Они стояли под палящими лучами на невысоком выжженном солнцем пригорке. На востоке высилось замысловатое сооружение с башнями, мансардами и пристройками, напоминавшее белокаменный сказочный город. То была тюрьма Макалестер. На западе виднелись пустынные оклахомские холмы, а неподалеку, на пригорке, — два унылых камня.

— Они, что ли? — спросил Боб. — Ты притащил меня сюда, чтобы показать вот это?

— Да, — торжественно сказал Расс. — Это то, что осталось от единственного сына Джимми Пая. То, что сохранилось на земле от событий 23 июля 1955 года.

Камни торчали в нескольких футах друг от друга. Надпись на одном гласила: «Лэймар Пай. 1956 — 1994». «Оделл Пай. 1965 — 1994», — было нацарапано на втором.

— Его двоюродный брат, — пояснил Расс. — Сын брата Джимми Пая. Неизлечимый идиот. Содержался в психушке, где до него никому не было дела. Видишь, что такое гены Паев.

— Расс, я ничего не вижу, кроме двух могильных камней на голом холме, затерявшемся посреди Оклахомы. Кладбище из дурацкого вестерна да и только.

— Но это же так очевидно, — возразил Расс. — Неужели не понимаешь? Здесь все налицо — убийство, семья выродившихся монстров, преемственность поколений. Оклахомско-арканзасские «Братья и К°».

— Сынок, уж не знаю, что ты имеешь в виду, но, если тебе станет легче после того, как ты, глядя на могилу, скажешь: «Да, он умер, его больше нет», я буду только рад.

Расс бросил на Суэггера сердитый взгляд.

— Ты кричишь по ночам, Расс, — продолжал тот. — Иногда по два, по три раза. Вопишь, призывая то Лэймара, то отца. Психика у тебя нарушена. Тебе нужна помощь специалиста. У нас в пехоте тебя бы отослали к капеллану. И я тоже тебе советую показаться кому-нибудь.

Расс покачал головой.

— Со мной все в порядке. Просто хочу довести это дело до конца.

— Дело-то ведь не в твоих отношениях с Лэймаром Паем. Твой отец, слава Богу, об этом позаботился, верно? Лэймар убит, похоронен и точка. Это тебе подарок от отца. Он подарил тебе дальнейшую жизнь.

— А себя наградил любовницей, разрушив семью.

— Расс, все не так просто, как тебе представляется. Жизнь — сложная штука.

— По-моему, все ясно как Божий день, — с горечью отозвался юноша.

— Слушай, я вот что думаю. Как будут развиваться события, одному Богу известно. В любую минуту все может перевернуться с ног на голову. Ты готов к неожиданностям? А то оставайся здесь, в Макалестере. На автобусе доберешься до Оклахома-Сити, вернешься на свою прежнюю работу. Пиши там себе спокойненько книгу, а я, как узнаю что-то новое, сразу сообщу.

— Нет, это моя идея. Это же я втянул тебя. Значит, вместе будем расхлебывать.

— Ладно. Как скажешь, Расс.

Они стали спускаться с холма. К ним, махая рукой, приблизился чернокожий смотритель тюремного кладбища — заключенный на привилегированном положении, которое он заслужил образцовым поведением.

— Ну как, нашли, что искали?

— Да, сэр, — ответил Боб.

— Вы ведь навещали могилу Лэймара Пая, да?

— Верно. Ты знал его? — поинтересовался Расс.

— Что-о-о вы, не-е-ет, — испуганно протянул негр, словно опасался, что нарушил табу. — Нет, Лэймар не дружил с братвой. Злой был очень и подлый. В одном ему надо отдать должное: храбрый был мужик. В каталажке никому спуску не давал, а когда пришла пора с жизнью прощаться, погиб геройски. Двух полицейских убил.

— На самом деле, одного, — поправил негра Расс. — Второй выжил.

— Ну да, рассказывай, — недоверчиво хмыкнул смотритель.

До грузовика оставалось пройти футов пятьдесят. Они спустились с холма, и белокаменная тюрьма исчезла из виду.

— Садись за руль, — скомандовал Боб.

Расс занял место водителя.

— Возвращаемся на шоссе №40?

— Нет, черт побери. — Боб развернул карту. — Назад поедем по живописной дороге. Мне нужно кое-что обдумать. Доезжаем до Хоторна, потом до Талихины. Дорога там очень симпатичная, ведет через горы в Блу-Ай. Талиблу называется. Тебе понравится. К ужину будем дома.

К полудню Ред представил свой план полета по курсу 240° в юго-юго-западном направлении в сторону Оклахома-Сити. Еще полчаса ушло на то, чтобы заправить «Цесну-225», а потом десять минут пришлось ждать разрешения на взлет, поскольку в это время заходил на посадку «Американ игл», следовавший в Форт-Смит из Далласа; его приземления ожидали в 12.45. И вот наконец Ред в воздухе.

Самолет, подчиняясь пилоту, плавно отжимавшему ручку управления, быстро набирал высоту, а попав в восходящий воздушный поток, взмыл вверх еще стремительнее. На высоте семь тысяч футов, гораздо ниже уровня воздушных трасс гражданской авиации, Ред выровнял машину и полетел на юго-запад, к вздымающимся на горизонте зеленым холмам горной гряды Уошито. Первый отрезок пути он без труда преодолел за двадцать минут. Земля внизу стелилась голубым маревом, сквозь которое смутно вырисовывались едва различимые округлые возвышенности.

Ред был неплохим пилотом и любил летать, наслаждаясь одиночеством, ощущением власти над сложной машиной. Безусловно, сохранение равновесия в воздухе — сугубо механический процесс, но в нем всегда таилась непредсказуемость. Жизнь пилота зависит исключительно от его мастерства, и Реду нравилось быть хозяином своей судьбы. К тому же, поднимаясь в воздух, он с особенной пронзительностью сознавал свою значимость и могущество, поскольку личный самолет — это прерогатива богатых.