Глава 3

Джейси вернулась домой раньше, чем предполагал Лайем. Она выглядела усталой: не сказав ни слова, поцеловала его в щеку и пошла к себе в комнату.

Убедившись, что дети спят, Лайем вошел в кабинет Микаэлы и зажег свет.

Первое, на что он обратил внимание, был ее запах – свежий, как весенний дождь. Стол был завален кипами бумаг. Он прикрыл глаза и живо представил себе, как жена сидит за столом с чашкой дымящегося французского кофе в руке и набирает на компьютере письмо в очередную организацию по защите животных.

В обычной ситуации она подняла бы на него глаза и улыбнулась. В Скайкомиш есть кобыла, которую уморили голодом до такого состояния, что она не может подняться на ноги… У нас в конюшне найдется для нее место?

Лайем подошел к столу и сбросил с кресла пачку газет. Они упали на пол с громким шелестом. Он подсел к компьютеру, вошел в Интернет на сайт «Травмы головы».

В течение часа он был погружен в атмосферу страданий других людей и заполнил четыре листа в блокноте полезной информацией – сведениями о врачах, книгах, медикаментах. Его интересовало все, что могло быть полезным. Но в глубине души он понимал, что в этой ситуации остается только одно – ждать…

Лайем выключил компьютер, даже не удосужившись выйти из программы. Спустившись вниз, он налил себе двойную текилу – такой вольности он не позволял себе уже два года, с тех пор как напился в Легион-Холле. Он осушил бокал залпом, но ничего не почувствовал. Разочарованный тем, что мир по-прежнему давил на него своей тяжестью, он повторил дозу. Наконец боль в виске стала стихать, все поплыло перед глазами, горький комок, сдавивший горло, пропал, и из глаз потекли горячие слезы.

Лайем подошел к большому окну, из которого открывался прекрасный вид на пастбища. Там паслись лошади, спасенные и выхоженные Микаэлой; они попали в их конюшни из разных уголков штата, с брошенных и обанкротившихся ферм. Когда они появлялись здесь, на них было больно смотреть – отощавшие, покалеченные, несчастные. Но Микаэла дала им вторую жизнь, новый дом, в котором они были согреты теплом ее сердца. Именно это тепло он ценил в жене больше всего.

Но когда он говорил ей об этом в последний раз? Черт побери, как давно это было!

Слова никогда с легкостью не слетали у него с языка. Он не скупясь демонстрировал свою любовь, но слова сами по себе тоже значили очень много. Лайем напрягся и постарался вспомнить, когда в последний раз говорил жене, что она – его солнце, его луна, его мир.

Он выпил еще и плюхнулся на диван. Господи, она может умереть…

Нет! Он не имеет права даже допускать такой мысли. Майк скоро очнется, придет в себя, и они все вместе посмеются над тем, как испугали друг друга.

Он снова и снова вспоминал дорогу в больницу, запах разогретого асфальта, тревожное трепетание листвы…

Лайем закрыл глаза, а когда открыл, то увидел ее рядом с собой на диване. На ней были старые, потертые джинсы, которые грозили разойтись по швам в любую минуту, и черный свитер не по размеру. Она запрокинула голову и смотрела на него.

Лайему хотелось дотянуться до нее, уткнуться в ароматную мягкость свитера, прикоснуться губами к полной нижней губе. Но он понимал, что она далеко. Она рядом только в его мыслях, она внутри его, она переполняет своим присутствием все его существо.

– Ты бы умерла со смеху, если бы увидела меня сегодня на кухне, – прошептал он.

Лайем больше не мог бороться со своим горем, держать его внутри. Он откинулся на спинку дивана и расплакался.

– Папа, с кем ты разговариваешь? – донесся до него тихий детский голос.

Майк исчезла.

– Ни с кем. – Лайем поспешно вытер слезы и поднялся по лестнице.

Брет стоял на самом верху в вышитой пижаме и тер кулаками сонные, покрасневшие глаза.

– Я не могу заснуть.

Лайем подхватил сына на руки, отнес в свою спальню, уложил в постель и заботливо подоткнул одеяло. Без Майк кровать казалась пустой и огромной.

– Она смотрела на меня, папа.

Лайем обнял сына. Смешно, но всего неделю назад он стал замечать, что малыш растет не по дням, а по часам. Теперь же сын показался ему меньше, чем был совсем недавно. Горе сделало его совсем беззащитным. С этим придется что-то делать, но позже.

– Когда ты увидел маму, глаза у нее были открыты. Ты это имел в виду?

– Да. Она смотрела прямо на меня… но ее там не было. Это не был мамин взгляд.

– Просто тогда ей было очень трудно закрыть глаза, а теперь трудно их открыть.

– Я смогу увидеть ее завтра?

Лайем подумал о том, как она теперь выглядит: измученное, мертвенно-бледное лицо, из ноздри торчит трубка, в вены воткнуты иглы капельниц… Такое зрелище может до смерти испугать ребенка. Лайем по себе это знал – когда-то он в таком виде застал отца. Есть вещи, которые, раз увидев, никогда потом не забываешь, они занозой застревают в памяти навсегда.

– Нет, малыш, не думаю. Детей не пускают в палату интенсивной терапии. Ты сможешь повидаться с мамой, когда ее переведут в обычную палату.

– Так выглядят мертвецы в кино, – тихо вымолвил Брет.

– Она не умерла. Она просто… на некоторое время выпала из жизни. Как Спящая красавица.

– А ты пробовал поцеловать ее?

Лайему потребовалось много времени, чтобы найти ответ. Он вдруг почувствовал, что запомнит этот момент своей жизни надолго, потому что ему было очень больно.

– Да, Бретти. Я пробовал.

Лайем лежал рядом с сыном до тех пор, пока тот не уснул, затем осторожно выбрался из-под одеяла и спустился вниз. На кухне он сварил себе кофе и мысленно проклял текилу, которая никак на него не подействовала.

Ты пробовал поцеловать ее?

Он запрокинул голову и уставился на покатый бревенчатый потолок.

– Ты слышала, малышка? Он спросил, пробовал ли я тебя поцеловать.

Затрезвонил телефон. Он не подошел. Включился автоответчик. Лайем не был готов к тому, чтобы услышать мягкий гортанный голос Майк. Он крепко зажмурился. Вы позвонили в дом Кэмпбеллов, а также в зимний офис Программы по спасению лошадей округа Уэтком. К сожалению, сейчас никто не может подойти к телефону…

Автоответчик отключился, и Лайем услышал другой голос:

– Привет, доктор Лайем. Это Роза. Я возвращаюсь…

– Привет, Роза. – Он поднял трубку.

– Доктор Лайем, это ты? Сожалею, что не смогла позвонить раньше, но я была занята до самого обеда.

– С Майк произошел несчастный случай, – поспешил он прояснить ситуацию, чувствуя, что нервы на пределе, затем набрал полную грудь воздуха и подробно рассказал теще о случившемся.

– Я приеду завтра, – после долгой паузы сказала она.

– Спасибо, – поблагодарил он, искренне обрадовавшись и понимая, как ему нужна ее помощь. – Я вышлю тебе билет на самолет.

– Нет, я поеду на машине. Так быстрее. Скажи, а она… Доживет до утра ?

– Мы надеемся, – ответил он на ее невысказанный вопрос. – Утро принесет нам… облегчение. Спасибо, Роза.

– Доктор Лайем? – Снова пауза. – Помолитесь за нее. Помощь Господа нам сейчас нужнее, чем капельницы и лекарства. Молитесь.

– Я не перестаю делать это ни на мгновение, Роза. Лайем повесил трубку и направился в спальню. Он призвал на помощь всю свою волю, чтобы просто переступить порог. Это была их комната, святилище их семьи, которое Микаэла когда-то разрисовала собственноручно; теперь яркие изображения луны, солнца и звезд густым узором покрывали яично-желтые стены спальни, посреди которой под шифоновым балдахином стояла широкая кровать. Микаэла любила их комнату, и он каждую ночь забирался под балдахин, благодаря Бога за то, что она хочет его здесь. Его – обычного мужчину, единственное выдающееся качество которого заключалось в том, что он очень сильно любит ее.

Роза Елена Луна подошла к маленькому алтарю в углу гостиной и зажгла ритуальные свечи. Над хрустальными подсвечниками затрепетали узкие язычки пламени.

Она встала на колени на покрытом линолеумом полу и сплела пальцы для молитвы. Она обратила взор к статуэтке Девы Марии, но ее первая мольба была адресована Спасителю.

Однако знакомые слова не облегчали душевной боли. Слезы дрожали у нее на ресницах и не падали на щеки. Она с детства усвоила, что слезы – это всего лишь капли жидкости, которые не могут помочь в беде.

Роза ухватилась за резную ножку столика и с трудом поднялась. После ночи, проведенной за рулем, колени у нее хрустели, как поп-корн.

Впервые за много лет она испытала острое желание позвонить Уильяму Браунлоу, поэтому долго не сводила взгляда с телефонной трубки.

Впрочем, от него будет мало проку. Они не виделись несколько лет. Санвиль – маленький город, но даже в его пределах они перемещались по разным орбитам. Он владел скромным яблочным садом – его нельзя было назвать человеком богатым или влиятельным, – но для Розы он с тем же успехом мог занимать положение Кеннеди. И хотя Микаэла была его дочерью, он никогда не был ей отцом. У него всегда была другая, благополучная семья. В ее постели он провел пятнадцать лет, но у Розы всегда сохранялось ощущение, что она отнимает его у семьи и законнорожденных детей.

С какой стати он станет заниматься спасением Микаэлы?

Роза осталась одна в темной гостиной. Серебристый лунный свет проникал сквозь щели в шторах, отбрасывая блики на диван, деревянные кресла и стол, религиозные полотна на стенах. Микаэла и Лайем постоянно уговаривали Розу уехать отсюда или взять деньги на ремонт дома, но она неизменно отказывалась. Она боялась, что если уедет, то забудет об ошибках своей молодости, о которых Господь велел ей помнить всегда.

Все началось здесь, в этом доме, который ей не следовало принимать. Раньше она чувствовала себя здесь в безопасности; это был подарок мужчины, который ее любил. Тогда она еще верила в то, что он может уйти от ; своей жены.

Пламя свечей дрожало в каплях испарины, выступившей на оконных стеклах. В детстве Микаэла обожала эти капли. Она говорила: «Мама, смотри, в доме идет дождик».

Роза теперь задумалась о том, понимала ли Микаэла, почему мать никогда не подходила к окну, чтобы полюбоваться с ней на капли. Она видела в них собственные слезы; ей казалось, что дом оплакивает ее судьбу.

Несчастная любовь.

Она лежала в основании этого дома; с ее помощью были куплены все сваи, бревна и гвозди, оплачены счета по строительству. Боль несчастной любви была подмешана в краску, покрывавшую стены; пропитала чернозем, в который была посажена живая изгородь; удерживала гравий, которым засыпали дорожку к парадному подъезду; а если присмотреться, то ее можно было заметить и в узоре занавесок на окнах.

Роза всегда чувствовала, что ей придется заплатить за свой грех. Только глубокое раскаяние могло спасти ее душу… но она никогда не предполагала, что придется заплатить такую цену.

– Господи, спаси мою дочь…

В ответ – мертвая тишина. Роза знала, что если шагнет за порог, то услышит шелест ивовых ветвей, который так напоминает плач старухи.

Устало вздохнув, она вошла в спальню, достала чемодан и стала укладывать вещи.

Глава 4

Телефон у кровати зазвонил в шесть утра. Лайем еще спал; ему снилось, как они с Микаэлой сидят на крыльце, и из дальнего уголка парка доносится детский смех. На какой-то миг он даже почувствовал тепло ее руки… но тут же очнулся и понял, что это сын перевернулся во сне и прижался к нему.

Его сердце бешено колотилось, когда он подошел к телефону. Звонила Сара, сиделка из больницы. Микаэла дожила до утра.

Лайем осторожно перегнулся через Брета и повесил трубку. Он пошел в ванную, принял душ – как понял потом, без мыла и шампуня – и разбудил детей. Через час они втроем ехали на машине в больницу. Лайем оставил детей в холле и отправился в отделение интенсивной терапии.

Он подошел к кровати Микаэлы с тайной – и совершенно безумной – надеждой на то, что застанет ее сидящей на подушках и улыбающейся… Но она выглядела еще хуже, чем вчера. Правая сторона лица распухла до неузнаваемости. Оба глаза были скрыты под набрякшими веками. Из носа по-прежнему торчала пластиковая трубка, а уголки губ скорбно опустились. На подбородке застыл след от слюны, которая за ночь собралась в большое пятно на наволочке. Тонкое одеяло было подоткнуто выше груди; Лайем вспомнил, что так заворачивают мертвецов.

В этот момент подошла бригада врачей. Они внимательно исследовали ее, проверили все показатели приборов, переговариваясь между собой. Лайем терпеливо ждал, стоя за их спинами, пока его любимая жена подвергалась осмотру.

«Если честно, Лайем, то мы не понимаем, почему она до сих пор не приходит в себя», – казалось, говорили они.

Здесь собрались лучшие доктора страны, и никто из них не мог сказать ничего определенного. Они действительно оказались в тупике. Оставалось только ждать и надеяться. Молиться, чтобы она прожила еще один день, потом еще один. И вдруг очнулась…

Хотя Лайем не ожидал никакого чуда от медицины, он все же надеялся на чудо… Может быть, операция – единственное спасение. Лучше, чем ничего…

Когда Лайем в следующий раз посмотрел на часы, было одиннадцать утра. Через щель в шторах он увидел розовый луч солнца.

Настало время, чтобы сказать детям… хоть что-то.

Он медленно направился в холл.

Что за черт! Как будто все ожидание мира сосредоточилось в этом месте. Лайем вдруг понял, что теперь каждая комната для его детей обращена в комнату ожидания. Даже дома ощущение пустоты не будет покидать их. Незанятое место за столом, плед в углу дивана в гостиной перед телевизором…

Лайем помедлил перед тем, как войти в ту комнату, куда проводила его детей сестра. Здесь было достаточно места для того, чтобы собраться всей большой семьей в случае прощания с усопшим. Все вокруг раздражало безупречной белоснежностью, в стенных нишах стояли деревянные кресла, на столиках лежали Библии и журналы с рекламами похоронных агентств. На стене громко отсчитывали время электронные часы.

Джейси стояла спиной к остальным, глядя в окно. Казалось, она внимательно изучала парковочную стоянку, но Лайем сомневался, что она видит перед собой что-либо, кроме бескровного лица матери на фоне песчаного манежа.

Брет свернулся калачиком на диване, как зародыш в утробе матери, засунув палец в рот и зажмурившись. Одному Богу было известно, что он видел.

Лайем призвал на помощь все свое мужество.

– Привет, ребята, – сказал он и не услышал своего голоса. На какой-то миг ему показалось, что он вообще не смог выдавить из себя ни звука.

Джейси резко обернулась. Ее длинные темные волосы, обычно уложенные по молодежной моде, ниспадали на плечи. На ней были пестрые брюки и свитер не по размеру. Глаза заплаканы, следы от слез еще не успели высохнуть. В темных расширенных зрачках застыл немой вопрос.

– Она жива, – сказал Лайем.

Джейси зажала рот дрожащей рукой. Лайем видел, каких усилий ей стоило не расплакаться перед младшим братом.

– Слава Богу!

Лайем подошел к дивану и сгреб в охапку сына, который, казалось, перестал дышать.

– Иди сюда, Джейс, – позвал Лайем.

При его словах Брет широко раскрыл глаза. В них застыли слезы.

– Мы сможем увидеть ее завтра? – спросил он дрожащим голосом.

– Еще нет, – ответил отец. – Я говорил вам, что она сильно ударилась головой. Но оказалось, что дело гораздо серьезней. Она погрузилась в глубокий сон. Это называется кома – тело живет, но разум не подключен к нему. Помните, как бывает при сильной простуде? Чем больше вы спите, тем скорее поправляетесь. Здесь примерно так же.

– А она проснется? – Обескровленные губы Джейси дрожали.

Лайем вздрогнул от прямого вопроса. Любой ответ сейчас был бы ложью.

– Мы надеемся, что да.

Он посмотрел на Джейси и увидел, как она печальна, сколько отчаяния в ее глазах. Она была взрослой дочерью врача, она понимала, что из комы выходят далеко не все.

Лайем молился единственно о спасении своих детей. Он мог предложить им только разделить свою надежду. Но это вовсе не рецепт с лекарствами, который он мог бы прописать как врач.

– Ей нужно, чтобы мы верили в то, что она вернется, – сказал он. – Наша надежда должна быть сильной. А когда мама будет готова к этому, она проснется.

– Держи ее, папа, – сказал вдруг Брет, вытерев слезы.

– Доктора делают все возможное, но она пока не просыпается, Бретти…

– Как Спящая красавица, – напомнила Джейси брату.

– Спящая красавица спала сто лет! – разрыдался Брет.

Лайем подхватил сына и прижал к себе. Джейси подошла к ним и обняла обоих. Лайем уткнулся лицом в спутанные волосы сына и, почувствовав горячие слезы дочери, понял, что не сразу сможет отнять лицо от хрупкого плеча Брета. Он молился.

На больничной стоянке было слишком много машин. Эта мысль прежде всего проникла в сознание Розы, когда в полдень она подъехала к медицинскому центру имени Йэна Кэмпбелла.

Она глубоко вздохнула и сняла руки с руля. Только сейчас она поняла, что обливается потом, хотя снаружи было не так уж жарко.

Роза увидела, что перед входом в больницу установлена статуя Девы Марии. Это ее несколько успокоило.

Электронные двери с тихим шорохом разъехались в стороны. Горький, вяжущий запах медикаментов вызывал дурноту.

Роза почувствовала, что у нее подгибаются колени. Она прижала к животу сумочку и сосредоточилась на клетках линолеума под ногами. Это давно стало для нее привычкой, одной из тех, которой она не могла противиться. Когда она очень волновалась, то старалась считать шаги, отделявшие ее от того места, куда она шла. Перед стойкой в приемном отделении она остановилась.

– Я хочу повидать доктора Лайема Кэмпбелла.

– Я свяжусь с ним. Присядьте, – ответила девушка.

Роза кивнула и отошла. Теперь она занялась подсчетом шагов между стойкой и рядом пластиковых кресел. Их оказалось четырнадцать.

Она слышала, как имя ее зятя раздается по громкоговорителю. Через несколько минут он подошел.

Он выглядел так, как она и предполагала, – уставшим и встревоженным. Он был высок и хорошо сложен, хотя никогда раньше она этого не замечала. Впервые за много лет они стояли лицом к лицу. Раньше ей казалось, что он занимает гораздо меньше места в жизни ее дочери. Но оказалось, что у него сердце льва. Роза не знала другого мужчину, который бы так сильно любил женщину.

– Привет, доктор Лайем, – сказала она, поднимаясь.

– Здравствуй, Роза.

Возникло минутное замешательство: она ждала, что он что-то скажет. Она долго пристально смотрела на него. В его зеленых глазах застыла печаль, и этого оказалось достаточно.

– Она жива? – прошептала Роза. Он кивнул.

– Господи, слава Тебе! Я могу взглянуть на нее? – Она говорила спокойно, но ее пальцы мертвой хваткой вцепились в сумочку.

– Мне бы хотелось… – Лайем мотнул взлохмаченной немытой головой.

Его глубокий голос, которым он всегда умел владеть, вдруг превратился в жалобный стон, и это заставило ее вздрогнуть.

– Мне бы хотелось избавить тебя от этого, Роза, – закончил он с улыбкой, испугавшей Розу больше, чем слова.

– Пойдем.

Они вышли в холл. Роза не поднимала глаз, уткнувшись в пол и считая шаги. Лайем был для нее чем-то вроде путеводителя, который она воспринимала боковым зрением. Вдруг он остановился у какой-то двери и прикоснулся к ее плечу. Он старался ободрить, успокоить ее. Роза вздрогнула, потому что он никогда прежде так не делал. Этот инстинктивный жест на фоне его собственной боли показался ей особенно трогательным. Ей тоже хотелось прикоснуться к нему, улыбнуться, но не хватило сил.

– Она выглядит не лучшим образом, Роза. Ты войдешь к ней одна? – спросил Лайем.

Она замотала головой. Они вместе вошли в палату, и из груди Розы невольно вырвался возглас: «Господи!»

Микаэла лежала на узкой больничной койке – на таких кроватях с металлическими спинками обычно спят дети. Рядом стояла капельница. В палате было темно и мрачно. Слава Богу! Роза не вынесла бы, если бы увидела свою дочь под ослепительными огнями прожекторов.

Девять шагов – ровно столько отделяло ее от порога до кровати дочери.

Прекрасное лицо Микаэлы было обескровлено, бледно, измождено. Оно казалось неживым. Ее щеки никогда не были такими распухшими. Роза склонилась и прикоснулась к щеке – она походила на воздушный шарик.

– Девочка моя, – прошептала Роза. – Я никогда не видела тебя в таком ужасном виде.

Она пошатнулась и вцепилась в спинку кровати. Ее побелевшие пальцы дрожали от усилия.

– Никто не знает, слышит ли она нас… и придет ли Когда-нибудь в себя, – сказал Лайем.

Роза посмотрела на него. В первый момент его слова больно кольнули ее, но потом она вспомнила, что он ученый, он доверяет только фактам. А она – женщина верующая, и ее правда никогда не откроется для человеческого понимания.

– Ты помнишь, как в прошлом году вы все вместе ездили на Гавайи?

– Конечно, – нахмурился он.

– Когда вы вернулись, Джейси позвонила мне, помнишь?

– Да.

– Она попала в неприятную ситуацию. Она занималась серфингом, а когда доска ударила ее по голове, она оказалась под водой и испугалась. Она не понимала, где находится. – Роза вдруг заметила, что Лайем вцепился в спинку кровати. – Не бойся, доктор Лайем. Сейчас с Микаэлой происходит то же самое. Она потерялась в незнакомом месте и не может понять себя. Помоги ей! Наши голоса, наши воспоминания будут для нее как луч света.

– Я рад, что ты здесь, Роза, – расчувствовался Лайем.

– Да. Такое нелегко переживать в одиночестве.

Услышав последнее слово, он вздрогнул, и она догадалась, о чем он думает: о том, что после смерти жены ему предстоит влачить одинокое существование до конца дней. У него есть любимые дети, но от одиночества может излечить только любимый человек. И это Роза знала по собственному опыту.

И еще одну вещь она знала про Лайема, с тех пор как увидела его впервые двенадцать лет назад, – то, что он любит ее дочь. Любит до самозабвения. О такой любви мечтают многие женщины.

Роза не была уверена в том, что Микаэла понимает свое счастье. Может быть, в каком-то темном, глухом уголке ее души остались следы старого, незабытого романа. Она понимала, что корни этой любви глубоко проросли в сердце ее дочери и могут привести ее к ужасным, необратимым последствиям.

Роза почти час провела у постели дочери, затем оставила там Лайема и отправилась разыскивать своих внуков.

Джейси и Брет сидели обнявшись. Она не сразу совладала с голосом, прежде чем обратилась к ним:

– Дети!

Джейси с криком оттолкнула брата и бросилась в объятия бабушки.

– Все будет хорошо, девочка моя, – повторяла Роза, гладя девочку по спине.

Брет молча сидел на диване и мрачно сосал большой палец.

Роза оставила внучку и опустилась на колени перед малышом.

– Привет, мой дорогой мальчик.

– Она умерла, бабушка, – чуть не плача, выдавил из себя Брет.

– Это не так. Она жива, и ей нужна наша помощь. – Роза взяла его за руку и потихоньку потянула к себе, пока он не выпустил изо рта палец. Тогда она соединила его ладошки вместе. – Мы должны молиться. Вот так.

Джейси тоже опустилась на колени и обхватила руками их ладони.

– Отче наш, иже еси на небесех… – начала молитву Р°за, склонив голову. Она чувствовала, как слова вливаются в ее переполненное болью сердце. Это было начало Молитвы, которую она ежедневно направляла к Богу с тех пор, как причащалась в первый раз.

Через несколько минут голоса Брета и Джейси присоединились к ее мольбам.

В доме было непривычно тихо. Обычно в половине десятого вечера телефон не смолкал, примешиваясь к оживленным детским голосам.

Джейси сидела в кабинете Майк и шарила в Интернете в поисках материала для реферата, заданного в школе.

– Как дела? – поинтересовался Лайем, тихонько подойдя сзади и кладя руку ей на плечо.

Она подняла на него глаза. Они были покрасневшими и заплаканными.

– Все в порядке.

– Если хочешь, мы перенесем компьютер в гостиную.

– Нет, мне нравится сидеть в мамином кабинете. Я чувствую ее присутствие здесь. Иногда я забываю обо всем, и мне кажется, что она вдруг просунет голову в дверь и скажет: «Хватит, дитя мое. Мне нужна машина». – Джейси попыталась улыбнуться. – Это все же лучше, чем тишина.

– Хорошо, только не засиживайся долго.

– Ладно.

Лайем оставил дочь в комнате, которая хранила присутствие жены, и направился в спальню к Брету. Он постучался и после неловкой паузы дождался мрачного ответа: