Летний остров

Вокруг было полно детей, местных и приезжих, они играли на траве, с визгом плескались у самого берега.

Дин подошел к Руби:

— Хочешь взобраться наверх?

Она рассмеялась:

— Я уже взрослая. Оставим Водопадную тропу горным козам и подросткам, которым не терпится покурить марихуану или потрахаться.

— А я могу. — В словах Дина сквозил вызов.

Руби вздохнула:

— Ладно, веди.

Молча, бок о бок, они зашагали к западной части озера, лавируя между расположившимися там и сям любителями пикников, собаками, гоняющимися за летающими тарелками, и шумными детьми. Все это осталось позади, когда они достигли кромки леса. Голоса становились все тише, зато журчание и шум падающей воды — все громче.

Руби опять вспотела. Тропинка была очень узкой и каменистой. Извиваясь штопором, она шла вверх между деревьями и кустами ежевики, которые немилосердно царапали ее голые руки и ноги.

Наконец они добрались до вершины. Она представляла собой гранитную плиту размером с плавательный бассейн и плоскую, как подметка.

Серый камень был покрыт густым зеленым мхом, из которого выглядывали головки желтых диких цветов. Здесь ручей был не шире руки и тек по канавке, созданной водой за многие годы, чтобы потом с высоты двадцати футов рухнуть вниз, в озеро.

Руби вышла на опушку и заметила корзинку для пикника, стоящую на знакомом пледе в красную и черную клетку. Дин заботливо расстелил его на пятачке, где мох образовывал одеяло толщиной в несколько дюймов. Дин тронул ее за плечо:

— Пошли.

Они сели. Дин достал из корзинки термос и разлил холодный лимонад по двум стаканам.

Руби жадно допила до конца, потом поставила стакан и откинулась назад, опираясь на локти. Солнце светило ей в лицо.

— На этом месте ты впервые призналась, что собираешься стать комедийной актрисой.

— Правда? — Руби улыбнулась. — Я не помню.

— Ты сказала, что хочешь добиться славы.

— Этого я до сих пор хочу. А ты намеревался сделаться знаменитым фотографом. — Руби не смотрела на Дина.

— Было проще держаться на расстоянии и разговаривать о прошлом отстраненно, как два одноклассника, случайно встретившихся через много лет. — Не слишком похоже на твою нынешнюю работу помощника руководителя фирмы, правда?

— Да, но мне по-прежнему хочется стать фотографом. С радостью бы все бросил и начал сначала. Счастье не в деньгах, это точно.

— В устах человека, чья семья входит в список пятисот богатейших, звучит по меньшей мере забавно.

Руби гнала от себя мысль, что Дин несчастлив. Дин негромко рассмеялся:

— Вероятно.

Снова повисло молчание. Руби немного побаиваюсь того, что скажет Дин, поэтому заговорила первая:

— Вчера я навещала Эрика.

— Да, он мне рассказал. Для него это очень много значит.

Руби легла, подложив руки под голову. Вверху, в голубом небе, проплывало одинокое облачко.

Я жалею что мало общалась с ним раньше.

— Ты? — Дин невесело усмехнулся. — Я его брат, а мы не виделись с ним много лет.

Руби удивилась. Она перевернулась на бок, лицом к Дину, но он на нее не смотрел.

— Но в детстве вы были очень близки.

— Времена меняются, не так ли?

— Что произошло?

Дин уставился в небо:

— Кажется, у меня проблема: я плохо знаю людей, которых люблю. Я, наверное, подслеповат.

— Ты имеешь в виду то, что он оказался геем?

Наконец Дин повернулся к ней:

— Да, но не только.

Руби поняла подтекст и почувствовала, что время пришло. Когда-то, больше десяти лет назад, она поклялась себе, что, если судьба снова сведет ее с Дином, она скажет то. что действительно важно.

— Извини, Дин, я не хотела причинить тебе боль.

Дин тоже перекатился на бок и лег лицом к Руби.

— Не хотела причинить мне боль? О чем ты говоришь!

— Ты была для меня целым миром.

— Я это знала, просто… просто я тогда не могла быть чьим-то миром.

— После того как твоя мама ушла, я пытался о тебе заботиться, но это оказалось очень трудно. Ты все время искала повод для ссоры, а я твердил себе, что все уладится, что это пройдет и ты вернешься ко мне. И не переставал тебя любить.

Руби не знала, как объяснить Дину то, что она сама едва начала понимать.

— Видишь ли, ты верил в то, во что не верила я. По ночам, закрывая глаза, я представляла, как ты от меня уходишь. В кошмарных снах мне чудилось, будто я слышу твой голос, но нигде не могу тебя найти. Я не хотела дожидаться, пока ты меня разлюбишь и уйдешь.

— Почему ты решила, что я обязательно уйду?

— Полно, Дин, мы были детьми, но не дураками. Я не сомневалась, что рано или поздно ты поедешь учиться в какой-нибудь колледж, который нам не по средствам, и забудешь меня.

Их лица оказались очень близко, и Руби утонула бы в голубых глазах Дина — если бы позволила себе это.

— Поэтому ты бросила меня до того, как у меня появилась возможность бросить тебя.

Руби грустно улыбнулась:

— Примерно так. А теперь давай сменим тему. Все это было давно и уже не имеет никакою значения. Лучше расскажи, как ты живешь. Каково это — принадлежать к элите и быть самым завидным женихом?

— А если я скажу, что по-прежнему люблю тебя?

Руби ахнула:

— Не надо. Дин, не говори так…

Он обхватил ее голову ладонями и мягко повернул к себе, вынуждая посмотреть на него.

— А ты, Руби? Ты меня разлюбила?

Сначала она почувствовала его дыхание и только потом услышала вопрос. Ей хотелось ответить: «Конечно, мы же тогда были детьми», но когда она открыла рот, с губ вместо слов слетел тихий вздох. Это означало капитуляцию. Дин потерся губами о ее губы, ощущение, которое Руби испытала, было одновременно и новым, и хорошо знакомым. Она словно расплавилась и со стоном пробормотав его имя. Дин обнял ее за шею.

Так они еще никогда не целовались. Подростки ничего такого и представить не могут. Это был поцелуй двоих взрослых, которые слишком долю томились в одиночестве и только теперь осознали, что этот миг ниспослан им самим Богом и дар слишком дорог, чтобы им пренебрегать. На несколько коротких мгновений прошлое поблекло, как фотография, полежавшая на солнце.

Дин отстранился. Руби открыла глаза и увидела, что прошедшие годы прочертили морщины на его лице. Солнце, время, страдание — все это наложило свой отпечаток.

— Руби, я очень долго ждал второго шанса.

Если он скажет, что любит ее, она ему поверит и будет любить в ответ. Руби закрыла глаза, пытаясь побороть охватившую ее беспомощность. Как было бы хорошо, если бы она повзрослела и все, что она увидела и узнала за последние дни, изменило бы се в корне. Но это не так просто.

Страх быть обманутой сидел в Руби так глубоко, что, казалось, проник в душу. Она не могла через него переступить. Руби давно поняла, почему поэты сравнивают любовь с омутом. Полюбить — все равно что прыгнуть вниз головой без страховки, а она потеряла способность верить, что внизу ее кто-то поймает.

Она оттолкнула Дина:

— Я не могу. Ты требуешь от меня слишком многого… и слишком быстро. Ты всегда хотел слишком многого.

— Черт побери, Руби! — Она услышала в его голосе разочарование. — Ты что, вообще не повзрослела? Я больше не причиню тебе боль. — Дин дотронулся до ее щеки.

— Ах, Руби, мне больно даже просто смотреть на тебя.

— Никогда еще она не чувствовала себя так одиноко. Когда Дин ее поцеловал, ей на миг приоткрылся мир, который она до сих пор не могла себе представить, мир, где страсть является частью любви, но не самой важной частью. Мир, где поцелуй с подходящим мужчиной в подходящий момент способен заставить взрослую женщину плакать.

— Дин, я не могу дать тебе того, что ты хочешь. Во мне этого нет.

Он отвел волосы с ее лба и не сразу убрал руку, задержав пальцы на виске.

— Когда я был мальчишкой, ты меня прогнала. Мне давно не семнадцать, но мы оба знаем, что то, что существовало между нами, не кончилось. Думаю, оно никогда не кончится.

Глава 20

На обратном пули Дин шагал по тропинке позади Руби. Они не разговаривали, но лес был полон звуков. Наверху, в ветвях деревьев, щебетали птицы, слышался шум воды, трещали белки.

В парке Дин выбросил корзинку для пикника с нетронутой едой в мусорный контейнер, плед набросил на плечи и сел на велосипед. Он выглядел усталым.

Возле дома Бриджей он свернул с дороги на обочину и спрыгнул с велосипеда. Руби остановилась в нескольких футах впереди него, поставила велосипед на подножку, повернулась к Дину и нахмурилась:

— Думаю, здесь я попрощаюсь.

Ее голос чуть дрогнул, и это дало Дину надежду. Теперь Руби могла сколько угодно его отталкивать, он все равно знал правду. Дин прочел ее в глазах девушки, услышал в дрогнувшем голосе, почувствовал в поцелуе.

— До поры до временя.

— Дин, это был всего лишь поцелуй, не раздувай его до «Унесенных ветром».

Он шагнул к ней.

— Ты, наверное, путаешь меня с кем-то из своих голливудских дурачков.

Она невольно попятилась:

— Ч-что ты имеешь в виду?

Дин стоял достаточно близко. Он мог бы прикоснуться к Руби или даже поцеловать ее, но он не шелохнулся.

— Я ведь тебя знаю. Ты можешь сколько угодно притворяться, но этот поцелуй кое-что значил. Сегодня ночью мы будем вспоминать о нем, лежа каждый в своей постели.

Руби вспыхнула:

— Ты знал девочку-подростка больше десяти лет назад. Это еще не означает, что ты знаешь меня нынешнюю.

Дин улыбнулся. Будь Руби шестнадцать, она произносила бы те же слова.

— Может, ты и огородила свое сердце стеной, но само сердце осталось прежним. Где-то глубоко внутри тебя притаилась девочка, которую я однажды полюбил.

Он наконец коснулся ее щеки — мимолетная ласка. Ему хотелось большего, например, обнять ее, крепко прижать к себе и прошептать: «Я тебя люблю», но он знал, что не стоит слишком наседать на Руби. Во всяком случае, пока.

— Первые несколько лет после нашего расставания ты мне мерещилась, — тихо признался Дин. — Я сворачивал за угол, останавливался на светофоре или выходил из самолета, и мне вдруг казалось, что я вижу тебя. Я подбегал к женщине, трогал ее за плечо, и тут выяснялось, что я неловко улыбаюсь незнакомке. Представляешь, я до сих пор хожу по правой стороне тротуара, потому что тебе нравилось идти слева!

У Руби задрожали губы.

— Мне страшно.

— Девочка, которую я знал, ничего не боялась.

— Той девочки давным-давно нет.

— Но разве от нее ничего не осталось?

Руби долго молча смотрела на него и в конце концов отвернулась. Дин догадался, что она не ответит.

— Ладно, — вздохнул он, — в этом раунде я признаю себя побежденным.

Он сел на велосипед, намереваясь уехать.

— Подожди!

Дин соскочил с велосипеда так быстро, что чуть не упал. Велосипед рухнул на землю, а он повернулся лицом к Руби. Ее взгляд напомнил Дину случай, когда она в возрасте девяти лет свесилась с дуба на ферме Финнеганов. И еще один — ей тогда было двенадцать, и она, катаясь на скейтборде по Фронт-стрит, сломала руку.

Руби шагнула к Дину. Ему показалось, что она сейчас заплачет.

— Ты говоришь так уверенно…

Он улыбнулся:

— Ты научила меня любить. Всякий раз, когда ты держала меня за руку, если мне было страшно, или приходила на нашу игру, или оставляла в моем шкафчике в раздевалке записку, я узнавал о любви чуточку больше. В детстве я, возможно, принимал это как должное, но я уже не ребенок. Много лет я был одинок, и каждое новое свидание с очередной женщиной лишний раз доказывало, что у нас с тобой было нечто особенное.

— У моих родителей тоже было нечто особенное, — медленно проговорила Руби. — Вы с Эриком тоже были особенные.

— Понял твою мысль. Ты хочешь сказать, что любовь умирает.

— Ужасной, мучительной смертью.

Дин с грустью понял, что ее сердце, некогда такое чистое и открытое, растоптали те самые люди, которые должны были его защищать.

— Ладно, согласен, любовь причиняет боль. Но как насчет одиночества?

— Я не одинока.

— Врунишка.

Руби отошла от него, потом, не оглядываясь, даже помахав рукой, села на велосипед и укатила.

— Давай, давай, убегай! — крикнул Дин ей вслед. — Все равно далеко не убежишь.

Руби знала, что мать будет ее ждать. Нора наверняка сидит в кухне или на веранде в кресле-качалке, делая вид, будто занята каким-нибудь делом, например вязанием. Она любит вязать.

Руби перестала крутить педали, велосипед замедлил скорость, дребезжа и подпрыгивая на неровной дороге. Boзле мини-фургона Руби спрыгнула на землю, прислонила велосипед к стенке сарая и двинулась к дому. Калитка открылась с громким скрипом. Мать была в кухне. Когда Руби вошла, Нора стояла у плиты и что-то размешивала в глубокой миске. На ней был старый передник с надписью: «Место женщины — на кухне… и в сенате».

— Руби? — Нора удивилась. — Я не ждала тебя гак рано. — Она покосилась на дверь. — А где Дино?

Руби остановилась, не в силах произнести ни слона. В кухне пахло жареным мясом, которое полагается долго томить на медленном огне с морковью и печеной картошкой. На разделочной доске лежало кухонное полотенце, на нем поднималось домашнее печенье. А в миске, над которой колдовала мать, готовился ванильный крем, догадалась Руби. Мать приготовила ее самые любимые блюда.

В эту минуту Руби не могла бы сказать, что причиняло ей большую боль — то, что мать постаралась доставить ей удовольствие, или то, что она не могла разделить это удовольствие с Дином. Она знала только одно: если не уберется из кухни как можно быстрее, то расплачется.

— Дин пошел домой, — ответила она.

Мать нахмурилась, выключила горелку, аккуратно положила деревянную ложку па край миски, взяла костыли и направилась к Руби. Шаг-стук-шаг-стук… неровный ритм был вполне под стать неровному биению сердца Руби.

— Что случилось?

— Не знаю. Наверное, мы начали то, что не сумели закончить. А может быть, наоборот, закончили то, что началось давным-давно.

Руби пожала плечами и отвернулась.

— С Дином будет не так, как с Максом, — сказала Нора.

Руби тихо призналась:

— Я люблю Дина, но этого недостаточно. И все равно не продлится долго.

— Любовь без веры ничего не значит.

— Веру я давно потеряла.

— Еще бы не потерять! Ты имеешь право винить в этом меня и своего отца, но сейчас не важно, кто виноват, важна ты сама. Позволишь ли ты себе прыгнуть без страховки? Это и есть любовь и вера. Ты требуешь гарантии, но гарантии даются на технику, а не на любовь.

— Да, конечно. Ты из-за любви попала в психиатрическую клинику.

Мать рассмеялась:

— Думаю, любовь всех нас сводит с ума.

Все годы, пока Руби злилась на мать, отсылала обратно ее подарки, отказывалась от любых контактов с ней, она делала это не потому, что ощущала себя обманутой. Ее чувства и поступки в то время объяснялись тоской по матери. Руби так сильно тосковала, что могла жить, только притворившись, будто она одна на свете.

Я больше не одинока.

Всего одна мысль, всего одна фраза, но она образовала мостик, который вел Руби к самой себе. Она не сказала это вслух, догадываясь, что, если заговорит, ее голос прозвучит по-детски, с изумленным благоговением, и она расплачется.

Я не могу написать эту статью.

— Мне нужно подняться к себе, — неожиданно сказала она.

Мать удивленно посмотрела на нес, но Руби не обратила на это внимания, взбежала по лестнице в свою комнату и стала звонить Вэлу.

Трубку сняла Модин.

— «Лайтнер и партнеры». Чем могу быть полезна?

— Привет, Модин. — Руби села на кровать, поджав ноги. — Великий и Ужасный на месте?

Модин засмеялась:

— Нет, он уехал с Джулианом в Нью-Йорк па премьеру, должен вернуться в понедельник. Он иногда звонит в офис, я могу передать, что ты звонила.

— Ладно, передай, что я не буду отсылать статью.

— Ты хочешь сказать, что не уложишься в срок?

— Нет, я вообще не буду ее писать.

— О Боже… пожалуйста, оставь мне на всякий случай свой адрес и номер телефона. Думаю, Вэл захочет сам с тобой поговорить.

Руби продиктовала адрес и телефон и повесила трубку. Только увидев у себя на коленях блокнот, она осознала, что машинально потянулась за ним. Пришло время закончить начатое. Нехотя она стала писать.

Я только что позвонила своему агенту. Его не оказалось на месте, но, когда он вернется, я скажу, что не собираюсь сдавать статью. Раньше я не представляла, что значит написать разоблачительную статью о собственной матери.

Самой не верится, что я была настолько слепа. Я приняла аванс — мои тридцать сребреников — и, как подросток, потратила его на спортивную машину и дорогие тряпки. Я ни о чем не думаю, я мечтала. Я представляю себя в телестудии, в шоу Лино или Леттермана, воображаю себя восходящей звездой, блистающей остроумием. Мне не приходую в голову, что для того, чтобы дотянуться до микрофона, мне придется переступить через собственную мать. В своих мечтах, как обычно, я видела только себя. Но теперь, увидев окружающих меня людей, я поняла цену моих эгоистичных поступков.

Пока я это писала, мне вспомнилась фраза из Библии, ее обычно произносят на свадьбах: «Когда я был ребенком, я говорил, как ребенок, понимал, как ребенок, мыслил, как ребенок».

Так вот, теперь я понимаю, как взрослая, — возможно, впервые в жизни. Эта статья, если бы она появилась, причинила бы моей матери боль, может быть, даже сломила бы ее дух, что еще страшнее. У меня есть только одно оправдание: когда я за нее бралась, я была ребенком. Но сейчас я не имею права поступить так с матерью, да и с собой. Впервые в жизни я сдернула с глаз темную пелену обиды и злости и узрела яркий свет. Я снова могу быть дочерью своей матери. Мне трудно объяснить незнакомым людям, что такое не иметь матери, как это больно, как тоскливо.

Мать — хранительница моего прошлого. Ей известны сокровенные моменты, сформировавшие мой характер. Несмотря на все зло, которое я ей причинила, я чувствую, что она по-прежнему меня любит.

Будет ли кто-нибудь еще любить меня так же безоговорочно, не рассуждая? Вряд ли. Я не могу отказаться от такой любви. Придется поискать другого желающего предать Нору Бридж. Я умываю руки.

Поставив точку, Руби почувствовала себя гораздо лучше. Ее решение твердо, вот оно — выведено черным по белому ее рукой. Она не будет сдавать статью.

В Фрайди-Харбор жизнь кипела вовсю. Лодки подходили и отчаливали, по бетонным пирсам бегали дети с сетками в руках, хозяева лодок, стоявших тут же на якоре, подвозили на скрипучих деревянных тележках купленные в магазине товары и загружали на борт.

Этот город был центром американской части архипелага. Больше ста лет островитяне приезжали сюда за покупками, отремонтировать лодки, да и просто пообщаться. Фрайди-Харбор представлял собой живописную смесь старых, обветшалых домов и новых, но выстроенных с мыслью о прошлом. Это был город, на главной улице которого пешеходы, велосипедисты и автомобилисты пользовались равными правами и редко когда раздавался автомобильный гудок. Жители Сан-Хуана, как и других островов, давно поняли, что их существование зависит от туристов. В центре города разместилось множество художественных галерей, сувенирных лавок, магазинов подарков и ресторанов. При этом цены поощряли заезжих калифорнийцев закупать все в двойном количестве, а самим островитянам приходилось отправляться за повседневными товарами в другие места.

Дин бесцельно бродил по улицам. Настроение у него было подавленное, однако он понимал, что зря расстроился. С Руби ничто никогда не бывает легким, а любовь будет труднее всего остального.

Подходя к магазину фототоваров, он заглянул внутрь и, повинуясь минутному капризу, купил дорогой фотоаппарат и пленки столько, что хватило бы заснять падение Берлинской степы. Послышатся судок парома, и Дин понял, что пора возвращаться в порт. Он сел на велосипед и покатил по улице, идущей под уклон. Он приехал поздно и сана успел попасть на паром за последней машиной.

На Лопесе он остановился возле бакалейной лавки, купил еще кое-что и направился домой, изо всех сил нажимая на педали. К тому времени, когда он достиг цели, солнце уже садилось. Лотти на кухне резала овощи для рагу. Поздоровавшись с ней на ходу, Дин поспешил к брату.

— Привет, братец. — Эрик устало улыбнулся. — Как покатался?

Дин приблизился к кровати:

— Угадай, что я купил!

Он открыл небольшую синюю сумку-термос и достал подтаявшее фруктовое мороженое на палочке.

— «Радужная ракета»! — удивился Эрик. — Я и не знал, что их до сих пор делают.

Дин развернул промокшую белую обертку и протянул брагу разноцветный цилиндрик. Ему пришлось помочь Эрику держать мороженое, его ослабевшие пальцы плохо слушались, но улыбка была почти такой же, как в прежние времена. Эрик лизнул «Ракету», закрыл глаза и замычал от удовольствия. Доев, он положил палочку на поднос и вздохнул.

— Вкуснотища! — Он откинулся на подушки. — Я и забыл, как оно мне нравилось.

— А я помню, — отозвался Дин. — В последние дни я многое вспоминаю.

— Что, например?

— Помнишь крепость, которую мы построили на участке миссис Напер? Когда она нас обнаружила, то гнала до самого конца подъездной дороги, размахивая метлой…

— …и обзывала богатым хулиганьем.

— Она грозилась позвонить родителям…

— …а мы сказали, что мама на Барбадосе и звонок будет стоить целое состояние.

Смех Эрика перешел в кашель, а потом и совсем смолк.

— У меня есть еще кое-что.

Дин сходил в свою комнату и вернулся с книгой комиксов.

Эрик удивленно заморгал.

— Мой пропавший «Бэтмен»! Единственный номер, который я потерял!

— Ты его не потерял, — возразил Дин. — Твой младший брат однажды ужасно на тебя разозлился за то, что ты не поделился с ним «Человеком-пауком», и забрал «Бэтмена». А потом не знал, как его вернуть.

Эрик улыбнулся:

— Я так и знал, что это ты его утащил, дурья башка.

— Хочешь, почитаю?

Эрик положил книжку себе на колени.

— Пожалуй, не стоит, я устал. Давай лучше поговорим.

Дин облокотился на перила кровати и посмотрел на брата:

— Я сегодня виделся с Руби.

— И что?

— Скажем так: на обратном пути дверь хлопнула меня по заду.

Эрик рассмеялся:

— Узнаю нашу Руби! Она никогда не сдается. Ты ей сказал, что любишь ее?

— Я спросил: что, если я скажу, что люблю ее?

Эрик округлил глаза:

— Ну и ну, да ты просто Кэри Грант! Таким способом трудно покорить девушку.

— Откуда ты знаешь?

— Девушка, парень… Это не важно, дружище, все похоже. Честно говоря, я бы советовал тебе поторопиться, мне хочется поскорее услышать ваше «пока смерть не разлучит нас».

— Я знаю, ты умираешь.

— Да, черт возьми, умираю! Так когда состоится второй раунд?

Дин вздохнул:

— Трудно сказать. Мне надо пополнить запасы оборонительного оружия. Может, завтра, когда мы все выйдем в море, что-нибудь произойдет.

— Но ты правда ее любишь?

— Думаю, я никогда не переставал ее любить. Я пытался ее забыть, но она постоянно приходила ко мне в снах, всех остальных женщин я сравнивал с ней. Однако это не означает, что она до сих пор меня любит. Или, если все-таки любит, то сама в это не верит.

— Смотри, не дай ей снова оттолкнуть тебя.

— Это не так просто, я не могу сделать все один. Не могу и не буду. Если она представляет нас вместе, ей тоже придется потрудиться.

— Что ж, надеюсь, у вас быстро получится. Мне хотелось бы быть шафером на твоей свадьбе.

— Обязательно будешь.

Дин постарался, чтобы это прозвучало твердо. Их взгляды встретились, и в глазах брата он прочел правду. Оба знали, что нынешний разговор — только бесплодные мечтания. Эрику не стоять рядом с Дином в церкви в смокинге и начищенных до блеска ботинках.

— Дино, я рад, что ты вернулся домой. Без тебя я бы не справился.

«Домой». Какое простое и одновременно сложное слово! Дин знал, что будет тяжело наблюдать, как брат умирает, по до сего момента не осознавал, что это коней. Прощание, чуть более растянутое но сравнению с обычным «до свидания», — все, что у них осталось, и в мрачные дни, которые непременно последуют затем, Дину придется цепляться за эти воспоминания.

Если произойдет чудо и Руби вдруг признается, что любит Дина, с кем он этим поделится? Кто посмеется над ним и скажет шутливо: «Должно быть, ты здорово прогневил Бога, если твоей единственной истинной любовью стала Руби Бридж»?

Ему и Эрику нужно еще очень много сказать друг другу, но с чего начать и когда? Как наверстать за несколько дней то, что упущено за целую жизнь? И как быть с тем, что проплыло мимо, случайно оставшись несказанным? Что, если потом, когда Дин останется в бесцветном мире один, без Эрика, он только и будет думать о том, что нужно было сказать?

— Не надо, — попросил Эрик.

Дин заморгал, спохватившись, что молчит слишком долго. Глаза защипало. Он попытался незаметно смахнуть слезы.

— Что не надо?

— Ты представляешь мир без меня.

— Я не знаю, как с этим справиться.

Эрик накрыл пальцы Дина своей бледной рукой с проступающими венами.

— Когда мне становится невмоготу, я стараюсь смотреть не вперед, а назад. Вспоминаю, как мы в лагере Оркила играли в индейцев. Или как Лотти велела тебе навести порядок в комнате, а ты сел на кровать, скрестив ноги, закрыл глаза и попытался переместить игрушки при помощи телепатии.

Эрик устало улыбнулся и опустил веки. Дин понял, что брат снова уходит от него в сон.

— Я помню, как впервые увидел Чарли. Было время ленча, он делал себе бутерброд. В основном я вспоминаю то, что у меня было, а не то, что я оставляю.

Дин не смог ответить — горло сжал спазм.

— Самое лучшее — это ты. — Голос Эрика прозвучал чуть громче шепота, язык начал заплетаться, как будто больной уже засыпал. — С тех пор как ты вернулся, я снова вижу сны. Это так приятно…

— Сны, — тихо повторил Дин и ласково погладил Эрика по голове. — Пусть тебе приснится, каким ты был. Самым храбрым, самым умным, самым лучшим братом, какой только может быть у мальчишки.

—

После обеда Нора вышла на веранду и села в свое любимое кресло-качалку. Был тот чудный час между днем и вечером, когда небо своим нежным светом напоминает детские балетные тапочки.

Сетчатая дверь со скрипом открылась и захлопнулась.

— Я принесла тебе чай. — Руби шагнула в круг света от лампы. — Ты пьешь со сливками и сахаром, правильно?

— Спасибо. Посиди со мной.

Руби села в кресло, откинулась на спинку и положила скрещенные ноги на небольшой столик со столешницей из матового стекла.

— Я много думала…

— Аспирин лежит в шкафчике в ванной.

— Очень смешно. Но у меня заболела не голова, а… сердце.

Нора повернулась к дочери.

— Я пришла к выводу, что меня легко бросить.

— Не говори так, ты была невинной жертвой.

— Это я уже слышала. — Руби улыбнулась, но улыбка, лишь ненадолго появившаяся на ее губах, получилась грустной. — После твоего ухода я повела себя с Дином как последняя стерва.

— Это легко понять.

— Я знаю, что имела полное право быть стервой — мне было больно, я запуталась. Но разве он мог меня любить, когда я была такой, какую любить просто невозможно, когда не подпускала его близко? Я ждала от него любви, не давая ему своей, а потом переспала с другим парнем только затем, чтобы посмотреть, скажет ли Дин, что любит меня несмотря ни на что. Большой сюрприз: он этого не сделал. — Руби наклонилась вперед, положив руки на колени, и всмотрелась в лицо матери. — По отношению к тебе я вела себя еще хуже. Все эти годы ты мне писала, присылала подарки, я знала, что я тебе дорога, что ты сожалеешь о происшедшем, но даже гордилась тем, что причиняю тебе боль. Я думала, что это самое малое, чего ты заслуживаешь. Так что не спорь, когда я говорю, что сама была причиной собственных страданий.

Нора улыбнулась:

— Мы все такие. Если человек это понимает, значит что он повзрослел. Помнишь земляничные карамельки, которые из года в год появлялись в твоей пасхальной корзине?

— Помню.

— Ты похожа на них. Ты создала вокруг себя твердую скорлупу, чтобы защитить мягкую, нежную сердцевину. Только ничего не вышло. Я знаю, ты не веришь в любовь, и знаю, что я сделала тебя такой, но, девочка моя, это не полноценная жизнь, а только наполовину. Может быть, теперь ты это поймешь. Когда нет любви, остается одиночество.

Руби посмотрела на свои руки.

— Когда я жила с Максом, я тоже была одинока.

— Конечно, ведь ты его не любила.

— Я хотела. Может, я бы смогла его полюбить, если бы разрешила себе?

— Не думаю. Любовь приходит не так. Она поражает как удар молнии.

— И сжигает дотла.

— И делает волосы седыми.

— И заставляет сильнее биться сердце.

Улыбка Норы угасла.

— Ты должна дать Дину шанс. Тебе нужно побыть здесь подольше и посмотреть, что получится. Если, конечно, дела не требуют твоего возвращения.

— Какие дела? — Руби резко подняла голову, словно сказала то, чего не собиралась говорить. — К сожалению, комика из меня не вышло.

Произнеся эту фразу, Руби сразу стала казаться юной и ранимой.

Нора не знала, что лучше: выразить искреннее сочувствие или возразить? И не могла знать. Она могла только обращаться к Руби прежней. Та девочка, юная Руби, была честной донельзя и умела смотреть жизни прямо в глаза.

— Мы обе понимаем, что это не так. У тебя всегда было великолепное чувство юмора. Но вот достаточно ли ты остроумна и достаточно ли часто твое остроумие проявляется, чтобы ты могла зарабатывать им на жизнь? Ты брала уроки актерского мастерства? Или, может, училась анализировать людей? Тебе известно, как знаменитые актеры добиваются того, чтобы над их игрой смеялись? Руби опешила: