Мне оставалось только ждать. Ждал я до вечера, когда командир роты мне объявил, что… командир части хочет лично дать мне аккорд в танковом батальоне. Я опять оказался в тупиковой ситуации, куда, в общем-то, сам себя загнал. Нужно было или "забить" на приказ командира части и ждать конца июня или сделать усилие над собой, чтобы хоть как-то сократить срок нахождения в казарме, которая мне уже опостылела. Утром я ждал УАЗик кэпа на участке. Командир полка приехал вовремя.
      – Твоя задача и еще вот этого отличника, – ткнул пальцем подполковник в солдата-танкиста. – Разломать к той самой матери весь танковый бокс.
      – На четыре танка?
      – На четыре танка.
      – Есть.
      Не откладывая в долгий ящик, мы принялись за дело. Приставив к крыше бокса два длинных бруса, мы начали спускать по ним серый местами поколотый шифер. Через полчаса работ к нам подошел старый прапорщик.
      – Вы чего же делаете, сынки?
      – Приказ командира части выполняем.
      – Приказ должен быть разумным. Там все балки гнилые. Как вы еще не рухнули. Слезайте оттуда, пока не свалились.
      Крыша под нами действительно прогибалась, но мы не сильно обращали на это внимания. Слова разумного человека подействовали на нас мгновенно. Не долго думая, мы быстро спустились с крыши на твердую землю, и снова я занялся поисками командира части. На мое счастье он еще ходил по стройке.
      – Товарищ подполковник, там вся крыша шатается. Того гляди, рухнет. Опасно.
      – А это не мои головные боли.
      – Товарищ подполковник, я хочу домой вернуться не в гипсе.
      – А я хочу, чтобы этих боксов тут не было.
      – Вы бы сразу так и сказали. Я сейчас свою БМП пригоню. Через тридцать минут боксов не будет. Она же через стены, как сквозь масло пройдет. Или мы опорные стойки выбьем и…
      – Мне нужны целые кирпичи и шифер. Я тебе развалю боксы.
      Подполковник очень хорошо знал историю о том, как в Таманской дивизии подобная неверная постановка задачи, перемеживающаяся нецензурной бранью, повлекла за собой полный развал боксов. Солдат толкнул танком стойки и выехал через стену, после чего столбы рухнули, разваливая уже списанные кирпичи и шифер. И солдатской вины в том не было, так как он не должен был догадываться, что фраза "к едреной матери" означает "отдельно по кирпичику".
      – Товарищ полковник, по кирпичу мы будем этот бокс до второго пришествия разбирать.
      – Что ты от меня хочешь?
      – Другой аккорд.
      – Хорошо. Идешь вот туда, – подполковник указал пальцем на низкое здание. – Ищешь полковника Николаева. Не ошибешься, он в десантной форме. Он заведует всем фронтом работ. Получишь у него аккорд.
      Свободен.
      Полковника Николаева я действительно нашел без труда. Подтянутый офицер, с планками боевых орденов отдавал распоряжения направо и налево четко, грамотно, без лишних слов и разглагольствований.
      – Товарищ полковник, меня к Вам командир мотострелкового полка послал для дембельского аккорда. Дадите мне работу?
      – Работы у меня много. Много работы. Но тебе сказали, на сколько времени должен быть аккорд?
      О таком повороте событий я не подумал.
      – Никак нет.
      – Тогда возвращайся к вашему командиру части и спроси. У меня есть работа на два часа – забор поправить, есть работа на пять часов
      – яму два на два на два выкопать, а есть работа до конца твоей жизни. Если я дам тебе на два часа, а твой командир имел в виду неделю, то выйдет, что я обманул. А я этого не делаю. Не приучен.
      Солдата, сынок, можно обмануть. Можно, но только один раз в жизни.
      Второго не будет – верить тебе никто не будет. Этому в Афгане быстро учат, а Ваш кэп там не был и не знает, что почем. Он недавно большую ошибку допустил. Ладно, это тебя не касается. Иди и выясняй срок твоего аккорда.
      В третий раз за этот день я пошел искать командира полка. Поймал я его уже садящегося в машину.
      – Чего тебе еще?
      – Товарищ подполковник, полковник Николаев попросил уточнить время аккорда. Сказал, что у него есть аккорд на два часа.
      – На пять дней.
      – Что?- оторопел я.
      – Аккорд ты хотел? Вот проси у него на пять дней.
      – То есть до пятнадцатого?
      – Вот именно.
      – До даты окончания эксперимента?
      – Как хочешь, так и считай.
      – Тогда я вообще работать не буду.
      – Как хочешь. Уйдешь тридцатого.
      – Значит тридцатого. Зато с чистыми руками и без очередного…
      Недослушав, кэп закрыл дверь машины и укатил. Это была самая казусная ситуация, с которой я сталкивался в армии. Я стал оглядываясь по сторонам. Всюду возились в пыли, грязи, песке и цементе солдаты. И те, кто должен был вот-вот уволиться, и те, кому еще предстояли долгие месяцы провести в войсках. Над работающим солдатом могло стоять несколько офицеров и давать указания, как лучше воткнуть лопату, откуда правильнее начать и куда положить. И вдруг я понял, что такое положение мне сейчас только на руку. Я уволен в запас, документы у меня патруль отобрать не может, заставлять работать меня никто больше не будет. Даже в наряд меня нельзя поставить. Я могу делать, что захочу, только спать я должен в роте. И я поехал в Солнечногорск. Первый же патруль отвел меня к коменданту гарнизона, на первое КПП курсов "Выстрел". Капитана
      Самойлов – бывший командир нашей роты – покачал головой, узнав ситуацию. Пустив меня в комнату патрулей, он сам налил мне горячего чаю и, вспоминая нашу совместную службу, я не просто получил добро гулять, где хочу, но и обещание, что все патрули будут в курсе происходящего, и не будут иметь ко мне претензий.
      Я гулял по городу, здоровался с патрулями, меня никто не трогал и даже не проверял документы, никто не просил что-то сделать или чем-то помочь, вся часть смеялась над происходящим и неторопливо ждала развязки. За эти дни ушло еще несколько человек в запас, но больше половины тех, кто должен был уже сменить армейскую форму на гражданскую, продолжали шляться по части, создавая проблемы молодым солдатам и самим себе. Все в полку знали, что кэп пытается замять дело с Стефановым, отправив одного из его друзей, отсидевшего два года в дисциплинарном батальоне, к пострадавшей девушке. Уже и мать бывшего старшины жила в городе, стараясь договориться с обиженной.
      Отцы-командиры не имели ни малейшего желания выносить сор из избы.
      По слухам, мать договорилась с девчонкой, что та за пять тысяч рублей заберет заявление из прокураторы и выйдет замуж за Тарамана на короткий срок. Слухи ходили разные, мы их медленно пережевывали, продумывая сценарии возможного развития событий.
      В роте появились первые молодые бойцы. Одного из них, низкорослого паренька с узкими глазами, я увидел, облаченного в панаму песочного цвета. Такие головные уборы носили в Средней Азии, но никак не в Подмосковье.
      – Трелов, – позвал я только что приехавшего из учебки сержанта. -
      А чего у тебя воин не по уставу одет?
      – Говорит, что афганец, что друга у него убили…
      – А друг к его панаме какое имеет отношение?
      – Не отдает он панаму. А, может быть, он действительно в Афгане служил?
      – Эй, воин, – окликнул я солдата.- Ко мне.
      Немного подумав, вразвалочку, запихнув руки в карманы, солдат подошел ко мне.
      – Ну? – вид и форма свидетельствовали, что солдат отслужил максимум полгода.
      – Руки из карманов вынь, форму приведи в порядок. Как нужно подходить к старшим по званию?
      – Командир, – вдруг начал оседать солдат. – Прости, командир.
      Я схватил его за шиворот одной рукой и громко гаркнул в ухо:
      – Равняйсь!! Смирно!! Отставить!!! Равняйсь!! Смирно!! Ты больной, солдат? Пойдешь в санчасть. Ты в армии!! Соблюдай субординацию. Смирно, я сказал!!
      От неожиданности афганец начал выполнять команды, но через пару секунд сменил тактику. Резко сел на стоящий рядом табурет и склонил голову на подставленную руку.
      – У меня друга убили, товарищ сержант. Плохо мне.
      – Извини, родной, в нашей армии с индивидуальными психологами неважно. Так что служить тебе и служить. Сколько, ты уже отслужил?
      – Много.
      – Ты считать хорошо умеешь?
      – Да…
      – Тогда скажи мне, когда у тебя дембель?
      – Весной девяностого…
      К этому моменту на мой громкий голос уже собрались солдаты обеих рот.
      – Или летом, сынок. Я тоже про весну думал, а уже середина июня.
      В общем, так. Если ты сейчас достаешь удостоверение воина-интернационалиста, то никто тебя два года трогать тут не будет. Это я тебе обещаю. С дедами и черпаками я договорюсь. Но если ты фуфло нам гонишь, то…
      – Товарищ сержант, товарищ сержант, мне не дали. Это сволочи – крысы тыловые…
      – Эти сволочи, как ты смел выразиться, выдают удостоверения воинов-интернационалистов всем, кто пересек границу и хотя бы слышал звук одного единственного выстрела. Даже повар на базе получает такое удостоверение. У тебя есть?
      – Нет, – понурив голову, тихо ответил солдат.
      – Тогда слушай мою команду: через десять секунд ты стоишь тут в пилотке, застегнутый и готовый выполнить все команды младшего сержанта Трелова. Если я у тебя увижу еще раз панамку – я тебе ее в задницу запихну. Ты понял?
      – Я панамку не отдам…
      – Никто у тебя панамку и не отбирает. Спрячь в трусы и храни до дембеля. А сейчас: бегом в каптерку!! Время пошло!!! Осталось восемь секунд!!!
      Солдат умчался. Я хлопнул Трелова по выставленной вперед ладони и пошел спать, так как известно, что "солдат спит – служба идет", даже когда и службы уже нет.
      Разбудил меня тот же солдат.
      – Товарищ сержант, товарищ сержант, Вас капитан Дашков зовет.
      – Отвали. Ты нарушил сон гражданского человека, а ты обязан его охранять.
      – Товарищ сержант, капитан Дашков…
      – Воин, капитана в задницу. Можешь так и передать.
      Я повернулся на другой бок, но не успел уснуть, как кто-то снова тряс меня за плечо.
      – Чего еще?
      – Зайди ко мне, когда проснешься. Только долго не тяни. Разговор есть, – спокойно сказал Дашков и ушел.
      Последняя фраза комбата меня заинтриговала. Я поднялся, не торопясь оделся, умыл заспанную физиономию и спустился в первую роту, в канцелярии которой сидел Дашков.
      – Да, товарищ капитан. Неужели мне документы выписали?
      – Еще нет. Но завтра выпишут. Сегодня заступишь в караул, а завтра вечером получишь документы. Я обещаю.
      – Товарищ капитан, я за последний месяц слышал столько обещаний и данных мне слов офицеров слышал, что могу из них неплохую коллекцию создать.
      В этот момент дверь резко раскрылась, и в комнату буквально влетел татарин Шанихан из первой роты.
      – Какой караул? Почему караул? Мне уже ротный рапорт подписал. Не пойду я в караул. Я дембель.
      Дашков открыл ящик стола и достал лист бумаги.
      – Это на тебя рапорт?
      – Да. Я завтра домой иду.
      – Не было никакого рапорта, – комбат тут же при нас порвал бумагу на несколько частей и выкинул в мусорное ведро под столом. – И в караул можешь не заступать. Свободен.
      Жест комбата был впечатляющим. И мой внутренний голос, который больше молчал последний месяц, икнул, что если я что-то сейчас не изменю, сидеть мне в части до самого дня рождения, и уже никто мне не поможет. Шанихан, злясь и ругаясь, выскочил из канцелярии комбата, громко хлопнув дверью.
      – Что, товарищ капитан, – сочувственно начал я, – совсем плохо дело? Вообще, заступать некому?
      – Не поверишь, не то слово.
      – Вы бы попросили, мы же не первый месяц служим, поймем.
      – Вот я и прошу. По-мужски, прошу, и слово мужика даю.
      – Только два условия – я не хочу идти помначкара, пусть молодые тренируются, и без "привидения себя в порядок". Стирать форму и подшиваться уже в лом.
      – Закрыли, – обрадовался комбат. – Выводным на губу пойдешь?
      – Символично. С охраны "губы" начал, ей же и закончу.
      В течение часа собрался караул, на девяносто процентов состоящий из "дембелей". За четверть часа до развода караульные получили оружие с боеприпасами, и вышли на плац на развод наряда. На мне был короткоствольный автомат, вес которого положительно отличался от обычного калаша. К АКСУ был положен высокий подсумок для магазинов.
      Подсумок располагался так, что рука, согнутая в локте, очень удобно ложилась поверх второго магазина.
      – Это кто у меня тут стоит? – заступающий дежурным по полку капитан разведроты был грозен. – Это солдаты или базарные девки?
      Волосы длиннее, чем у баб. Рожи не бритые. Двадцать минут на привидение себя в порядок. Бегом!!! Вы еще тут?
      Прически даже тех, кто по армейской традиции на сто дней до приказа стригся наголо, были далеки от минимально требуемого состояния. Мои волосы хоть и не ложились еще на плечи, но явно выходили за рамки армейского приличия, так тяготеющего к лысине.
      – Чего делать будем? – спросил Евсеев, младший сержант из третьей роты, в паре с которым мы заступали выводными.
      – У тебя "вшигонялочка" есть? Дай, прилизаться.
      Причесавшись и просидев в бытовке выделенное время, мы спустились и снова построились на плаце.
      – Первая шеренга два шага вперед. Кругом, – приказал капитан. – Я ничего не понимаю. Начальник караула, Вы когда узнали о том, что заступаете в наряд?
      – Сорок минут тому назад, – ответил лейтенант с красными от недосыпания глазами.
      – А караул?
      – Без понятия.
      Капитан прошел вдоль ряда.
      – Только трое не дембеля? Выходит, "дембельский караул"?
      – Так точно! – в один голос гаркнули солдаты.
      – Ладно. Хоть буду уверен, что службу не завалите. Становись!
      Ко мне подошел начальник гауптвахты старший прапорщик Ильящук. Он поздоровался, и показал два пальца в виде знака "V".
      – Знаешь, что это такое?
      Эта шутка Ильящука была широко известна. Отвечавший "Два", получал пять суток гауптвахты, а говоривший "Пять", получал семь за то, что не дал прапорщику пошутить.
      – Знаю, знаю. Как в последний день службы не знать.
      – Почему последний?
      – Завтра домой. Последний дембельский караул.
      – Не завтра, а через неделю.
      Я сразу напрягся, приподнял левую бровь демонстрируя непонимание, и внимательно посмотрел на прапорщика.
      – День караула, пять дней "губы" и на следующий день домой. Итого семь, – довольный сам собой засмеялся прапорщик.
      – Типун Вам на язык.
      – Шучу я, шучу. "Губа" переполнена, но ничего не поделаешь. В четвертой камере старший – "морячок". Он десять суток вместо резервистской схлопотал. Так ты его ответственным на уборке первого
      КПП до завтрака поставь. А во второй камере два писаря сидят. Был приказ о запрете выходить солдатам в городок, их за ужином патруль в офицерской столовой взял. Утром этих толстозадых точно с "губы" снимут, а у меня туалет протекает, все время дерьмо течет. Ты их поставь каждые два-три часа сортир чистить. Пусть им хоть один день службы запомнится.
      – Поставлю.
      – Забыл сказать. В трех крайних камерах сидят осужденные. Они отправки в "дизель" ждут. Ну, ты сам в курсе. А я утречком после завтрака подойду.
      Караул пришел в караульное помещение. Наряд приняли быстро, рассчитывая, что при сдаче никто с дембелями спорить не будет. Я перепроверил всех находящихся на гауптвахте по списку. Тарамана среди них уже не было. Днем раньше его отпустили в часть для решения вопроса с "невестой". В последний караул солдатский ужин просто не полез бы ни одному из дембелей в горло, и мы отправили молодого солдата в соседний магазин за продуктами. Весь ужин, который принесли караулку был отдан содержащимся на гауптвахте. Я уже собирался уходить спать, как мне сообщили, что привели еще одного
      "зека". Арестованным оказался Кац.
      – Володька, дембель на носу, а ты на "губу"? Чего натворил?
      – Прапорщика помнишь? Я ему между глаз съездил.
      – За дело?
      – По пьяни. На кухне уже не бываю, от безделья схожу с ума. Пять суток получил.
      – Пойдем, я тебе камеру до утра определю. Хорошая, сам в ней сидел.
      Ночью мне пришлось один раз встать. Скучающий в охране гауптвахты
      Прохоров заметил большую крысу. Умудрившись зажать ее сапогом, он подцепил животное на штык-нож и закинул через смотровое окошко в камеру осужденному. Крик поднял всех. Солдат забрался с ногами на постель и орал истошным голосом.
      – Чего ты орешь? Она тебя укусила?
      – Нет. Она большая, большая.
      Крыса сидела в противоположном от двери углу, забившись туда так, что после ее ухода должен был остаться отпечаток.
      – Прохоров, твою мать, убери доску, чтобы ей проход на кухню не загораживать. Вперед, скотина, – пнул я сапогом крысу, давая ей путь к отступлению. Крыса взвизгнула и понеслась по всему коридору к спасительной дыре. Прохоров схватил доску.
      – Оставь ее. Дай мне поспать, а не крыс на дембель ловить.
      Из туалета шла страшная вонь. Я снова отправил писарей чистить сильно пахнущее испражнениями заведение и, поручив Прохорову загнать работников пера и машинки в случаи исключительно чистоты туалета обратно в камеру, ушел спать.
      Утром меня растолкал начкар.
      – Горазд ты спать. Вставай. Надо на первом КПП порядок навести.
      Ильящук сказал, что ты в курсе.
      – В курсе, в курсе. Евсеев, вставай, вечный младший сержант.
      Пошли, герой страны советов и ее окрестностей.
      Я вывел часть заключенных, оставив писарей под присмотром Евсеева наводить снова порядок в продолжающем течь туалете, и повел солдат, вручив им метлы и совковые лопаты, к КПП.
      Старшим по уборке, как и рекомендовал Ильящук, был назначен матрос, выглядевший как старый дед среди двадцатилетних пацанов. Он не только гонял всех арестованных, но и сам махал метлой в удовольствие. Трех человек я вывел за пределы ворот подмести прилегающую территорию, сел на край нижней ступеньки, положив короткоствольный АКСу на коленки, и задумался.
      – Сержант, пойдем. Наверное, уже завтрак привезли.
      – Куда пойдем? – поднял я голову.
      – На "губу". Куда? – передразнил меня матрос.
      – А вы уже закончили?
      – Давно уже. Все стоят построенные в колонну по два. Тебя будить не хотели. Держи автомат, – он протянул мне АКСу. – Ты не проснулся, даже когда он у тебя свалился. Я его в сторону убрал, чтобы не светиться.
      До меня начало доходить произошедшее. Напряжение последних дней достигло такого предела, что не я просто уснул, а проспал и падение оружия, и тот момент, когда у меня его забрали.
      – Времени сколько?
      – Восемь, сержант. Восемь утра, – улыбался мужик в тельняшке.
      – И офицеры все уже прошли? И никто не разбудил? Чудеса.
      – Чудеса начнутся, если завтрака не останется. Война войной…
      – Знаю. Пошли.
      Мы вернулись в караульное помещение. Я отправил всех в столовую на "губе", где уже ждал завтрак. Поев, я сел играть в комнате начальника караула в шашки с Прохоровым, пока не пришел старший прапорщик Ильящук.
      – Саня, кончай тут сидеть. Пойдем, я тебе косы дам.
      – Я косить не умею… Умел бы – не служил.
      – Есть те, кто умеют. Ты сиди, я двоих приведу и косы принесу. У меня два косаря сидят, к ним в придачу еще троих тебе дам. У первого
      КПП трава по пояс. А ты мне сюда Евсеева пришли, пусть писаря порядок на "губе" наведут. Или хочешь его на КПП?
      – Не. Я на траву, а он…
      – Вот и славненько.
      Получив косы, я вывел пять человек туда, где утром чуть не проспал свой автомат. Косаря свою работу знали и усердно махали инструментами из стороны в сторону. Остальные сгребали сено и складывали его на плащ-палатку. В здании первого контрольно-пропускного пункта располагался начальник караулов.
      Капитан Самойлов был в хорошем расположении духа и решил снова послушать историю о том, как я высказал свое отношение командиру части. Мы философствовали с ним о правде жизни.
      – Пошли, покурим, – предложил капитан. – А то один раз позволишь покурить в комнате, потом не допросишься всех выйти на улицу.
      Выйдя в коридор, он достал сигареты, затянулся, и, приоткрыв полузеркальную дверь, высунул сигарету наружу КПП. В проеме двери показалось знакомое лицо, и через секунду в коридор вошел мой отец.
      Я так оторопел, что, не найдя слов, вместо приветствия спросил:
      – Ты чего тут делаешь?
      – Чего я тут делаю? Это чего ты тут делаешь?
      – Родину охраняю от врагов империализма. Вот! – и я поправил автомат на плече.
      – Тебе больше заняться нечем, как дурака валять? Поехали. На даче все заросло, копать некому.
      Его предложение озадачило меня еще больше.
      – Па, дай я хоть автомат сдам. И вон, у меня пацаны без присмотра. Надо их на губу вернуть. Ты не торопишься?
      – Уже нет. Совещание у министра закончилось рано, дел нет. Я электричкой сюда.
      – Давай полчасика посидим в беседке, пусть закончат.
      Я познакомил бывшего командира с отцом. Они пожали друг другу руки. Комендант попрощался и, сославшись на неотложные дела, вернулся в свою комнату. Отец прошел на территорию части без предъявления каких-либо документов. Мы сели в тени беседки.
      – Ты почему до сих пор тут?
      – Причин много.
      – А чего, оболтус, не позвонил? Мать психует. Ей звонил какой-то
      Доцейко и сказал, что ты через несколько дней будешь дома. Она ждет, тебя нету. Распсиховалась. Говорит, езжай, проверь, что случилось. Я оформил командировку, тем более что надо было пару вопросов решить с министром, и сюда. Так что произошло?
      Я начал рассказывать отцу о последнем месяце. Где-то он смеялся, где-то укоризненно качал головой. Во время повествования к нам подошел один из арестованных.
      – Сержант, будь человеком. Пусти в роту. Мне пацаны сказали, посылка пришла. Ужас как сгущенки хочется. На двадцать минут отпусти. Я за слова отвечаю.
      – Только не подставь. Беги. У тебя двадцать минут.
      Солдат убежал.
      – Ты зачем его отпустил? А если он не вернется?
      – А куда он денется? Или я сам на "губе" не сидел?
      – Я не сидел.
      – Плох тот солдат, что не сидел на гауптвахте. Не переживай, вернется.
      Солдат вернулся через полчаса. Я построил солдат и вернулся с ними на губу. Отец, сам когда-то служивший старшиной автороты, без возражений остался снаружи караульного комплекса, как того требует устав. На гауптвахте Евсеев сидел на крыльце.
      – Там порядок? – спросил я, проходя внутрь.
      – Наверное, – меланхолично ответил младший сержант.
      Порядок в коридоре был наведен, но двери трех крайних камер были нараспашку. Я подошел к ним и обомлел. Камеры были пустые.
      – Евсеев, а где осужденные?
      – А я откуда знаю?
      – А кто знает?
      – Хм… – пожал плечами дембель, которому и по жизни ни до чего не было дела, а уж сейчас тем более.
      – Ты же, идиот, ты вместо них сядешь. У нас побег трех осужденных.
      Евсеев не реагировал. Я бросился в комнату начальника гауптвахты.
      За двумя столами сидели начальник гауптвахты и трое осужденных. Все четверо играли в нарды, громко стуча фишками по деревянным доскам.
      – Шутники вы, ребята.
      – А что случилось? – спросил Ильящук. – Евсеев у тебя тормоз.
      – Слава богу, что не у меня. Я бы уже убил. Мне отойти надо.
      – Иди. Я тебе не начальник. С начкаром договорись и иди.
      В караульном помещении начкар спал сном младенца. Молодой лейтенант спал на коротком лежаке, подтянув по детски ноги к самому подбородку. Я стукнул сапогом о сапог лейтенанта.
      – Сережа, ко мне отец приехал. Я к кэпу.
      – Ага. Ты с автоматом пойдешь?
      Я оглядел себя и понял, что оружие точно будет лишним. Оставив автомат и магазины с подсумком в оружейном шкафу, я вышел на улицу.
      Мы прошли через городок, через всю часть, вышли к штабу полка и узнали, что командир части на учениях разведроты. Учения проходили под пристальным вниманием проверяющего из округа, и подполковник присутствовал лично. Нам пришлось ждать. Чтобы скоротать время мы сели в солдатском "чепке", взяв по бутылке фанты и несколько бутербродов.
      – Здорово вас тут кормят, – восхитился отец. – У нас такого не было.
      – Идею с маслом убили.
      – С каким маслом?
      – Раньше утром было двадцать грамм, а теперь утром пятнадцать и вечером пятнадцать. "Масло съели – день прошел" больше не катит.
      – Когда я служил, масла не было. На третьем году службы ввели пять грамм маргарина по утрам.
      – Значит, страна богатеет. И качество жизни военнослужащих срочной службы неустанно растет в соответствии и проводимой линией партии и правительства. О, машина кэпа приехала. Пойдем.
      Идя по дорожке, мы видели, как командир части вошел в здание штаба полка. Поднявшись к его кабинету, отец постучал, и мы услышали:
      – Подождите, пожалуйста, снаружи. У меня секретные документы.
      Документы принес писарь строевой, поднявшийся к командиру части раньше нас и тут же вышедший в коридор.
      – Крылов, что случилось?
      – Во-первых, пришла телеграмма из прокуратуры. Два дебила из нашей части от скуки сперли гранаты и решили отправить домой посылку, чтобы круче оторваться на дембеле. А чтобы внутрь больше вошло, они запалы вкрутили. Как разгружают посылки – сам знаешь.
      Один бросил, второй не поймал. В результате один убитый, второй тяжелораненый.
      – А как узнали, что наши?
      – В сопровождающих документах была найдена только одна бумага на посылку из вэчэ.
      – Входите, – послышалось из-за двери.
      – Добрый день. Разрешите? – отец, не дослушав наш разговор, вошел в кабинет кэпа.
      – А еще что? – спросил я опять писаря.
      – На учениях, дух прыгнул с БРДМ, подвернул ногу. Сказал, что дождика испугался и решил спрыгнуть с едущей бронетехники. Раненый на учениях – три бала полку.
      Отец вышел из кабинета командира части быстрее, чем через минуту.
      – Ты уволен. Сейчас отдадут документы, – он улыбался.
      – Ты что ему сказал?
      – Правду. Сказал, что был у министра и решил заехать узнать, когда тебя отпустят домой, что мать беспокоится.
      – А кэп?
      – Сказал "Всех забирай. И своего, и всех остальных нахрен забирай. А то они мне всю часть разнесут".
      – Крылов…
      – Я вниз, кэпу только позвоню.
      Через пять минут я стоял на улице, держа проездные документы, деньги и военный билет в руках. Забрав свои вещи у Дорфмана и попрощавшись с друзьями в роте, мы пошли в сторону КПП.
      – Па, мне в караулку зайти надо.
      – На поезд опоздаем.
      – Не страшно. Надо заглянуть. И сразу пойдем.
      – А караул сдавать не надо?
      – Кто останется – сдаст. Меня уже нет в этой части.
      Я в парадной форме со значками на груди и в погонах с широкой лычкой старшего сержанта, выкрашенной золотой краской вошел последний раз в дверь караульного помещения.
      – Красиво выглядишь, – начкар понимал, что произошло.
      – Счастливо, Сережа. Будешь в Питере – звони.
      – Тебя наконец-то уволили? – пожал мне руку Прохоров.
      – И тебя. А еще, – я начал тыкать пальцами в солдат и сержантов.
      – Твои, твои, твои документы подписанные лежат в строевой. Крылов там еще полчаса.
      Побросав автоматы, солдаты кинулись к воротам.
      – Куда? А караул сдавать? – крикнул начальник караула.
      – Без нас сдадите, – ответил Прохоров, перемахивая через ворота.
      Сил дожидаться, когда "фишка" откроет дверь, у него уже не было.
      – У вас учения? – спросил отец, когда я вышел из ворот. – Пять человек только что выскочили, как ошпаренные. Один прямо через забор.
      – Больше, чем учения, па. Дембель у ребят. Поехали, сейчас автобус придет.
      Тепло распрощавшись на КПП с капитаном Самойловым, мы сели в автобус, и через час я, убрав фуражку, пиджак и погоны с рубашки, гулял по Ленинградскому вокзалу, нарочно проходя, подняв голову мимо военных патрулей. На мне не было погон, не было знаков различия, значит, для них я был лицом гражданским, к которому они не имели права подойти. Поменяв сопроводительный билет на плацкарт поезда, мы вышли на перрон и направились к вагонам.
      – У меня двенадцатый вагон. А у тебя?
      – Первый.
      – Первый? СВ?
      – По должности положено. Спокойно ночи. Утром увидимся. Не проспи.
      Засмеявшись, я вошел в вагон поезда. Я не мог уснуть и смотрел в окно на убегающие дома, деревья, станции. Мое сердце ёкнуло, когда, стуча колесами, поезд Москва-Ленинград пробегал мимо железнодорожной станции Подсолнечная, где стояла воинская часть полка обеспечения высших офицерских, ордена Ленина и Октябрьской революции,
      Краснознаменных курсов "Выстрел" имени дважды Героя Советского Союза маршала Шапошникова. Я покинул воинскую часть, еще не веря, что я уезжаю из армии, отдав свой священный долг Родине, в котором она абсолютно не нуждалась.

Гражданка