– Сегодня бойцам нашей доблестной батареи предоставлена честь выполнить ответственное задание. Мы едем "в поле" выполнять приказ командира полка. Едем в место, где проводятся учения. Вам исключительно повезло. Вы сможете принять участие в учениях еще до присяги Родине, – громкий голос командира батареи раскатывался под сводами казармы. – Выдвижение личного состава батареи через 15 минут. Чего встали? Время пошло.
      С задней стороны корпуса казармы, закрывая обзор на парк бронетехники, стояли уже поджидавшие нас, армейские грузовики с верхом крытым брезентом зеленого защитного цвета.
      – По машинам, – раздалась команда, и мы полезли в ЗИЛы, толкаясь и усаживаясь поудобнее на деревянных лавках, прикрученных к полу грузовика, стараясь сесть у единственного места со свежим воздухом, идущим от дороги, поближе к заднему борту. Места у борта все равно достались сержантам, а плотность внутри кузова была такая, что чувствовалось сердцебиение соседа.
      – Как сардины в консервной банке, – усмехнулся Володя.
      – Кто недоволен – сейчас пойдет пешком, – пригрозил замком взвода, и громко крикнул: – Поехали!
      Грузовики заревели своими мощными двигателями и выехали за ворота части, покатившись по ухабам и рытвинам Коврова, его окрестностям в сторону неизвестного нам места. Водила не сильно заботился о тех, кто был за пределами его кабины, и мы подпрыгивали на каждой кочке, вжимая голову в плечи из страха удариться о перекладину, на которой лежал трепыхавшийся на ветру брезент…
      Минут через сорок грузовики дружно остановились на краю огромного поля. Через прореху в брезенте было видно, что вся территория поля была заполнена большими армейскими палатками, между которыми торчали вбитые разного вида и размера колышки, к которым крепились палаточные веревки.
      – Второе отделение, – раздалась команда взводного, – ваша задача, разобрать крайние палатки.
      – А чем разбирать, товарищ лейтенант? – Володя улыбался, готовый
      "взглядом съесть начальство".
      – Для тех, кто "на броневике" повторяю: задача разобрать палатки, а как – это уже не мои проблемы.
      Мы принялись вырывать колья и колышки, вытаскивать пластиковые окна из плотных пазов палаток, разбирать стоящие в палатках металлические двухъярусные кровати. Володя, как всегда улыбаясь, продекламировал фразу из песни Высоцкого, я подхватил, продолжил. Из первой песни пошла вторая, затем третья.
      – Воин, ты сюда петь приехал или работать? – окрикнул меня сержант, который сам работать и не собирался, о чем свидетельствовали не вынимаемые из карманов руки.
      – А чем плохо? Работе же не мешает. И… это же Высоцкий!! Он говорил, что он не пишет песен, а "кладет стихи на ритмическую основу". Это стихи.
      – Ну и что с этого?
      – Вы не любите Высоцкого, товарищ гвардии сержант?
      – А чего там любить? Не баба же…
      – Его тексты меняют понимание человека о действительности, дают возможность увидеть мир с другой стороны. Он был очень разносторонний человек…
      Большого спора не получалось, я говорил, деревенский паренек с лычками сержанта срочной службы что-то возражал, используя метод
      "сам дурак", я искал новые аргументы, декламируя стихи великого барда, стараясь объяснить их глубину, показать саму суть. Объясняя, я говорил о друзьях поэта и коснулся стихов Гафта, написанных на похороны Высоцкого, в основе которых лежали стихи самого Владимира
      Семеновича.
      – Там есть гениальные строчки, товарищ сержант: "… что нам
      Дассен, о чем он пел – не знаем мы совсем. Высоцкий пел о жизни нашей скотской"…
      В этот момент вход палатки распахнулся, и в проем вошел подполковник.
      – Тебе чем, сынок, жизнь наша не нравится? – сходу спросил он меня. – Чем она ТЕБЕ скотская??
      – Я, товарищ подполковник, – начал я тут же отвечать, не обратив внимания, что все в палатке замерли, – думаю, что Высоцкий старался показать в своих стихах, жизнь без преукрас, такой, какая она есть.
      Со всеми ее проблемами, сложностями.
      Сержант, оставшийся стоять у старшего офицера за спиной, показал мне здоровый кулак.
      – Ну и? – повернул голову на бок подполковник.
      – Вот Гафт – известный артист и друг Высоцкого, написал те строчки, – продолжил я, – выражая свою солидарность с…
      – Даааа… как фамилия?
      – Курсант Ханин.
      – Ладно, еще поговорим, курсант.
      – Без проблем, товарищ гвардии подполковник, когда Вам удобно, – живо ответил я, совсем не обращая внимания на огромные глаза сержанта и качающийся около бедра здоровый кулак.
      Подполковник глубоко вздохнул, шумно выдохнул, буркнув что-то себе под нос, и вышел из уже осевшей от частично вынутых крепежей палатки.
      – Ты совсем оборзел, дух? – тут же подскочил ко мне сержант.
      – А что такого?
      – Он же ПОДПОЛКОВНИК!!! Командир полка!!! А ты…
      – А если подполковник, то с ним говорить нельзя?
      – Ты дурак или не понимаешь??? У него две звезды на двух просветах!!! Он командир полка!!! А ты кто? Дух-первогодка. Даже я с ним разговаривать себе не позволяю…
      – И что теперь? Товарищ сержант, я из Питера!! У нас в городе пять училищ, где пушки в петлицах носят. И артиллерийская академия в паре остановок от моего дома. Мне, что полковник, что майор, что генерал – их там пруд пруди. Ну, еще один. И что?
      – Ты действительно ничего не понимаешь? – удивился сержант, всем своим видом показывая, что перед командиром полка надо, как минимум не открывать рта, а как максимум, преклоняться. И я, действительно, его, парня из деревни, не понял. Мы были из разным миров, хотя жили в одной стране.
      Разбирать палатки мы так и не закончили. Армейский закон, давно сформулированный прапорщиками, что работаем от забора и до обеда, исполнялся и в нашей дивизии. За полчаса до обеда нам приказали оставить разбор палаточного городка, построили и отправили восвояси.
      – Отделение, – гордый командир взвода сиял как начищенная духом пряжка армейского ремня. – Вам, трудившимся сегодня в поте лица, командир полка объявил благодарность!!
      – Служим Советскому Союзу! – был нестройный ответ.
      Мы не делали ничего особенного, но первая благодарность была получена. Сержант очень радовался и загибал пальцы, вспоминая все благодарности, которые успел получить за полтора года службы. Я никак не мог разделить его радости, подкалывая Володю вопросами, типа: "Куда мы теперь эту благодарность приколем?", "А нам напишут благодарность в виде почетной грамоты, чтобы мы повесили в тумбочку?", "А на увольнение в город поменять нельзя? Ну, хотя бы на компот?". Володя хихикал, вторя мне, но, что дальше делать с этой благодарностью тоже не знал.
      Через несколько дней нас повели на "отстрел" – обязательную стрельбу трех боевых патронов. Кто придумал это правило, не прописанное в уставе, я не знаю, но такое действие в обязательном порядке проходили все военнослужащие перед принятием присяги. Даже доблестных строителей приводили на стрельбище, выдавая им, уже лежащим на земле, автомат Калашникова в руки, временно забрав ежедневные орудия труда. Каждый боец лопаты и бетономешалки обязан был нажать на курок, после чего автомат тут же отбирался и больше уже никогда не давался представителям этого страшного рода войск. В армии про стройбатовцев ходил анекдот о хвастовстве американских и советских военных атташе:
      "- Наши войска самые крутые. У нас есть рейнджеры… – говорил американец.
      – А у нас десантные войска.
      – Зато у нас есть морская пехота.
      – А у нас стройбат.
      – Это еще что такое?
      – Звери. Им даже оружие не выдают."
      Нам оружие обещали не только выдать, но и убеждали, что стрелять из АК, как сокращенно называли автомат Калашникова, мы будем и в дальнейшем. Несмотря на это на стрельбище мы шли ровным строем батареи практически без оружия. Только у некоторых, включая меня, на плече был автомат, специально отобранный старшиной для стрельб.
      – Кинь мне автомат, – обратился ко мне сержант, когда мы пришли на стрельбище.
      Я, насмотревшись в детстве разных фильмов про бравых военных, как заправский солдат, перехватил автомат за цевье и, поддав его другой рукой снизу под деревянный приклад, швырнул со всей дури сержанту с дистанции не больше пары метров, сопроводив громком криком:
      – Держи, командир.
      Сержант, не ожидая такого перехода, дернулся в сторону, но, сообразив, поймал падающий автомат над самой землей. В ту же секунду, как из-под земли, вырос замполит роты.
      – Вас, что, курсант, не учили, что с оружием не играются? Вам кто сказал бросаться оружием? Объявляю Вам выговор!! – закончил он свою речь.
      – Хорошо.
      – Не хорошо, а "Есть, выговор!" – надавил замполит.
      – Есть выговор, – не споря, повторил я, подумав, что благодарность у меня уже имеется, а вот теперь и выговор в запасе. И это в течение первых двух недель.
      – Сейчас посмотрим, как ты стрелять умеешь, – прервал мои мысли замполит.
      Мне и самому было любопытно проверить свои навыки, но посмотреть нам не удалось. Мишени, прицепленные к гвоздям, вбитым в лежащие торчком бревна никто не менял. Мы выстреливали группами по три патрона в положении "лежа", тут же менялись. Следующие новобранцы, поменяв на рожок в автомате, отстреливали следом положенное количество выстрелов. Результаты никого не интересовали – надо было
      "нажать на спусковой крючок"…
      Вечером в Ленинской комнате замполит, похвалив всех за отличную стрельбу, сказал:
      – Записывайте дату присяги. Сообщите родным и близким, они могут приехать вас навестить. Их пустят на территорию части, а затем всем, к кому приедут близкие, получат увольнение в город.
      И мы кинулись писать письма, ожидая приезда родственников.
      Солдат может охранять Родину, то есть заступать в караул, только после принятия присяги. Людей в полку для караулов не хватало, и день присяги передвинули на неделю раньше. Мне удалось сообщить родителям об изменении, но они не успевали поменять билеты, и на присяге их не было. Это меня расстраивало. Я очень надеялся, что родители увидят меня в этот момент, но мои желания не оправдывались.
      В день присяги я долго утюжил в бытовой комнате выданную мне парадную форму, до блеска надраил кирзовые сапоги, прицепил на грудь значок спортсмена и гордо ждал своей очереди в строю с товарищами по оружию, так же как и я переминавшимися на плацу. На груди у меня висел автомат Калашникова с пустым магазином, который я держал за приклад. Весь в напряжении ожидал я торжественного момента. Вот сейчас, сейчас я приму присягу на верность Родине, стране, где я родился, где я живу! Я буду защищать своих родителей, свою сестренку, свою подругу и друзей. Вот сейчас…
      – Курсант Ханин, – раздался голос командира взвода, – для торжественного принятия Присяги, ко мне!!
      Я усиленно чеканил шаг, не замечая того, что где-то рядом, за соседними столами, мои сослуживцы читают текст Присяги с акцентами разных республик или расписываются в бланке.
      – Товарищ, гвардии старший лейтенант! – громко сказал я. -
      Курсант Ханин для торжественного принятия Присяги прибыл!!
      Голос рвался из меня, сердце билось в груди так, что я слышал его удары. Летнее яркое солнце светило во всю, отражаясь от начищенных пряжек и пуговиц, небо было ясным и безоблачным. Я прочувствовал каждой клеточкой торжественность момента и взял в руки текст:
      – Я… перед лицом своих товарищей, торжественно клянусь…
      Слова присяги лились из меня. Я чеканил каждое слово, вкладывая смысл во все, что говорил.
      – Поздравляю тебя, – пожал мне руку старлей, – служи, как положено, – и, наклонившись почти к самому уху, добавил,- а то буду драть во все дыры, как сидорову козу. Понял? Расписывайся.
      Не помня себя, я расписался в бланке, лежащем в красивой красной папке и, совершенно ошарашенный, автоматически, строевым шагом направился в строй.
      "Как же так – это же святой, важный момент в моей жизни, а он так… на плацу… с угрозами… зачем?" – неслось у меня в голове.
      У меня не было обиды или досады, у меня было непонимание произошедшего.
      – Полк, равняйсь, смирно, – раздалась команда начальника штаба полка, – для прохождения торжественным строем шагоооооооом арш!!
      Через полчаса командир дивизиона распинался перед строем, объясняя, как должны будут вести себя те, кого сейчас отпустят в город в увольнение, когда увидел подходящего к строю полковника с такими же, как у майора двумя перекрещенными пушками в петлицах.
      – Дивизион, смирно! Товарищ полковник, личный состав проходит…
      – Ладно, ладно, подполковник. Ты мне вон того, архаровца отпусти.
      – Есть, товарищ полковник.
      – Я его заберу и… завтра верну тебе, – улыбнулся старший по званию.
      – Без проблем, – уже понимая, что подошедший полковник не является проверяющим из штаба дивизии, обрадовался командир дивизиона. – Только пусть он к ужину в батарее будет.
      – Будет, будет, – ответил полковник и обратился к солдату. – Пошли.
      Из строя вышел высокий худой солдат и, не оборачиваясь, отправился к полковнику. Полковник его обнял, и они начали удаляться от стоящих на плацу. Было видно, как строй откровенно завидовал солдату, чей дядя был полковником этого округа, да еще и того же рода войск. Такое родство означало и хорошее место дальнейшей службы, и поблажки в текущей, и, конечно, краткосрочные отпуска домой.
      Тех, к кому приехали родители или близкие, отпустили до вечера.
      Остальных отправили в казарму. Нам дали возможность посмотреть телевизор, написать письма, которые я тогда писал и маме, и Катерине чуть ли не каждый день. Внутри что-то сжималось, когда я думал, что мои не смогли приехать. Я почувствовал, как сильно я по ним соскучился за эти дни, но тешил себя мыслью, что, когда через неделю они приедут, меня отпустят, что у меня этот маленький праздник еще впереди, а у большинства он уже будет в прошлом.
      На следующее утро весь полк построили на плацу. Командир части, хмурясь, оглядывал всех стоящих. Его взгляд не предвещал ничего хорошего.
      – Товарищи курсанты и сержанты, в прошлую ночь у нас в полку произошло ЧП. Сержант Дубейко решил сходить в самоволку. До дома ему, заразе, видишь ли, не дотерпеть. Хочется ему. Яйца у него чешутся. Чешутся – в карманный бильярд играй, а часть оставлять не смей. А если война? А ты на бабе. Отставить смех. Рядовой Якумов, ко мне!!
      Из строя выскочил представитель одной из северных народностей.
      – Товарищ гвардии полковник, курсант Якумов по Вашему приказанию явился.
      – Встань сюда, – указал на место рядом с собой подполковник. -
      Посмотрите на этого курсанта, – обратился он к стоящим. – Этот солдат стоял на посту и охранял имущество автополка, когда заметил проникшего на территорию сержанта Дубейко. Он не испугался, а смело задержал, положив в лужу… Молодец, – повернулся комполка к
      Якумову, – хорошая смекалка. Курсант не смог дотянуться до телефона,
      – продолжал он, обращаясь к строю, – и продержал проникшего сержанта
      Дубейко, до прихода смены, которая забрала этого гребанного деда на гауптвахту. Может быть, недавно призвавшийся курсант Якубов плохо знает русский язык, но устав он выучил на пять. Поооооооооолк!
      Курсант Якубов, за проявленное мужество и знания устава награждается краткосрочным отпуском на родину, не считая дороги.
      – О-го-го, – пронеслось по рядам.
      – А с Дубейко я потом разберусь… будет ему "губа" до дембеля.
      После того как нас отпустили с плаца, мы дружно взялись обсуждать только что произошедшее. Слухи донесли, что Якубов из далекой
      Якутии, и ему только в одну сторону добираться десять суток, да столько же обратно, да еще там десять дней. И если он добавит денег и купит билет на самолет, то сможет дома побыть целый месяц. Месяц из двадцати четырех отведенных солдату на почетную обязанность – это много, даже очень много. Мы откровенно завидовали Якубову, рассказывая услышанные невероятные истории, произошедшие на постах в других частях, и надеялись, что на долю каждого может выпасть счастливый лотерейный билет.
      Через три дня после присяги мы заступали в караул. Это был мой первый караул. Целый день все учили обязанности часового, прописанные в уставе караульной службы.
      – Часовой на посту не имеет права, – пытался вспомнить кто-нибудь из новобранцев.
      – Чего он не имеет? Какие у него обязанности?
      – … обязанности…
      – Садись. Учи дальше!
      Пришив "подшиву", полоску белой ткани, к воротнику гимнастерки и начистив сапоги, мы дружно выстроились перед оружейной комнатой, чтобы получить автоматы, штык-ножи и по два полных магазина боевых патронов.
      – Распишись, – сказал мне дежурный по роте сержант. – Потеряешь – сядешь.
      После получения оружия нам устроили настоящий экзамен на знание обязанностей, который мы дружно провалили.
      – Шаров, что ты будешь делать, если в туалет захочешь? – спрашивал командир батареи, стоя перед строем солдат.
      – Стоять буду.
      – А если у тебя понос?
      – Ну, я… А что делать, товарищ капитан?
      – Ты дебил? У тебя дислекция? Ты понять прочитанное не можешь?
      Тебя где учили? Тебе в институте надо было учиться, а не в армии служить.
      – Я и учился в институте…
      – В каком институте?
      – В НГУ. На физфаке…
      – Где? Чего ты мне тут гнукаешь? Ты стоять, блин, обязан. Стоять как столб и охранять этот хренов склад. Понял? А если у тебя понос, то стоять и срать в штаны.
      – Как же?..
      – Жидко. Или как у тебя там, я не знаю. Все, хватит ржать как коровы. Направо! Шагом арш!
      В колонне мы подошли к серому одноэтажному зданию с воротами, размер которых не сильно отличался от ворот главного КПП с той только разницей, что ворота на территорию перед караульным помещением были ниже. В одной из половинок была сделана дверь являющейся неотъемлемой частью ворот. Мы прошли через эту калитку внутрь и построились на небольшого размера плацу перед караулкой. Из окон помещения на нас смотрели с любопытством солдаты соседней батареи, которые уже отстояли свое и ждали с нетерпением, когда же мы их сменим.
      – Курсант, ты идешь на "фишку", – сказал мне начальник караула, офицер из нашей батареи. – В твои задачи входит ни кого не впускать, никого не выпускать без моего личного приказа. Понятно?
      – Так точно!
      – Ни хрена тебе не понятно. Идет смена караула. Во всех, кто хочет проникнуть на территорию караульного помещения без моего разрешения – расстреливать на месте.
      Шутку я не понял и стоял действительно "на смерть". Вернее, когда подошла очередная смена постов к воротам, я крикнул, как было написано в уставе:
      – Стой! Кто идет?
      – Чего дурак? Сам не видишь?
      Видеть мне приказано не было.
      – Стой, позову начкара.
      – Зови.
      Я нажал на кнопку вызова, но никто не отреагировал. Я нажал еще раз – та же реакция.
      – Подождите, – крикнул я за забор, – идет смена караула.
      – Так мы и есть смена, – был мне ответ, – открывай ворота.
      – Нельзя.
      – Что значит "нельзя"? Я сейчас сам открою и тебе, духу, по шее надаю, – с этими словами сержант-разводящий смены твердым шагом направился к воротам.
      – Стоять! – крикнул я. – Стрелять буду.
      И с этими словами, я передернул затвор автомата, выставив его в прорезь ворот. Все солдаты, стоящие перед воротами кинулись врассыпную, кто-то спрятался за деревом, кто-то залег в канаве.
      – Ты идиот?
      – Нет, он не идиот – он дух.
      – У тебя первый караул? – сержант нашей батареи понял суть и встал на мою защиту.
      – Да, первый, – отозвался я.
      – Тогда все понятно. Не лезьте, пацаны. Этот пальнет.
      Из караульного помещения, придерживая на ходу падающую фуражку, по направлению к воротам уже бежал наш и сдающий смену начальники караула.
      – Прекратить. Ты ненормальный? Ты почему патрон в патронник дослал? – кричал мне офицер другой батареи.
      – У меня был приказ никого не пускать! – твердо ответил я. – А они прорывались.
      – Да это же наш караул!! – все еще не мог остановиться начальник караула.
      – Я выполнял приказ! – ответил я.
      – Пошли со мной, – обратился ко мне офицер из нашей батареи. -
      Иванько, замени его пока кем-нибудь.
      Мы отошли к стойке, где разряжают автоматы.
      – Разряжай.
      Я выполнил приказ.
      – Молодец. Все сделал правильно. Иди в караулку.
      Я был горд. Я не просто так стоял как "фишка". Я выполнил приказ, как положено. Я не пустил посторонних в караульное помещение. Мимо меня проходили солдаты прошлого караула, усмехаясь и подкалывая вошедших.
      – Селин, вот отстрелил бы он тебе задницу. Как бы ты к мамке поехал?
      – Я бы ему сам отстрелил.
      – Ты в штаны не наделал? Проверь, – хохотали солдаты.
      Солдаты освободившегося караула, побрякивая оружием, ушли в казарму. Мы, приняв все по описи, тут же приступили к никому не нужной уборке помещения, выслушав наставление начкара, после чего вновь уселись учить обязанности часового. Когда наряд давился невкусным, уже остывшим ужином, который нам принесли в бачках, подошло время менять часовых на постах. Я не знал заранее, какой пост меня направят охранять. Оказалось, что артиллерийский полк охраняет еще и дивизионную гауптвахту, которую от караульного помещения отделяла общая стена. Разводящий привел меня к железной решетчатой двери, из-за которой сразу появился мой сослуживец.
      – Стой, кто идет?
      – Разводящий со сменой.
      Солдат доложил об отсутствии происшествий и, совершив установленную процедуру смены караула, я встал на его место, заперев за собой решетку. Сержант со сменившимся караульным ушли. Я выглянул из-за решетки на качающиеся за забором деревья, на уже потемневшее небо, на асфальт плаца и подумал, что ощущение взгляда из-за решетки не самое приятное. Я ходил по короткому коридору от крайней двери до входной, иногда заглядывая в небольшие глазки – окошки на дверях камер. Я слышал шевеление людей, которые старались улечься поудобнее на деревянных нарах, но даже при освещении постоянно горящей лампочки я не мог разглядеть лиц. Приблизительно через час я услышал шаги на плацу и выглянул наружу. К двери гауптвахты приближался разводящий сержант с солдатом.
      – Стой, кто идет?
      – Разводящий со сменой.
      – Товарищ сержант, за время моего дежурства происшествий не случилось.
      – Тебя меняют.
      – Почему? Еще ведь время не пришло?
      – Это я уже не знаю. Вали в караулку.
      Я сменился на посту и пошел в караулку, где меня встретил начальник караула:
      – Ну, ты влип, парень.
      – Куда?
      – Это уже тебе разбираться, куда ты влип. Завтра утром, к девяти, ты должен быть в штабе дивизии.
      – Зачем? Товарищ старший лейтенант, может быть после караула?
      – Это не я решаю. Иди в батарею, старшина тебе все объяснит.
      И я побрел в казарму, напрягшись от ожидания будущего. Я не спешил. Спешить мне было некуда. В батарее должны были находиться только два наряда, да пара сержантов. Телевизор мне бы все равно никто не позволил бы смотреть, и я брел по асфальтовой дорожке со свежевыкрашенными бордюрами высоко запрокинув голову и всматриваясь в звездное темное небо как будто надеялся получить ответа на вопрос
      "Что от меня хотят в штабе дивизии?". Но небо было безмолвно. Только деревья шелестели своими ветвями да где-то в автопарке урчал заведенный грузовик. Я подошел к дверям казармы, тяжело вздохнул и, открыв тяжелую, обитую рейками дверь, поднялся на этаж, где располагалась наша батарея.

      Старшина батареи встретил меня радостно. Он был так счастлив, увидев меня, как будто бы я являлся, ну если ни его собственным сыном, то, как минимум, любимым племянником:
      – Утром пойдешь в строевую часть и получишь командировку.
      – Куда?
      – А это я уже не знаю. Приказ командира полка. Молодец, парень, теперь новая жизнь начнется, – радуясь не то за меня, не то за себя, быстро говорил прапорщик. – Чего ты насупился? Везде люди служат, – подытожил он, и отправил меня восвояси.
      Делать было нечего, я терялся в догадках, которые вводили меня в ступор и, не придя к каким бы то ни было утешительным выводам, я ушел спать.
      Батарея почти в полном составе была в наряде, поэтому ночью никто не орал, подъемы и отбои за сорок пять секунд не тренировал, и я смог выспаться на славу.
      Утром, после завтрака, я вернулся в казарму. Делать было нечего, и я уселся перед телевизором, показывающим будни советской деревни.
      – Ты чего сидишь? – окрикнул меня вошедший старшина. – Тебя же в штабе полка ждут. Бегом!
      Я выскочил из казармы. До штаба было рукой подать, и через пару минут я уже выяснял у дежурного по штабу, что же такое "строевая часть" и кто меня там ждет.
      Строевой частью оказалась небольшая комната с перегородкой, за которой сидел знакомый мне младший сержант и каллиграфическим почерков выводил в бланке буквы и цифры.
      – Вот тебе командировочные бумаги, вот денежное довольствие, распишись и иди в штаб дивизии…
      – Куда? – опешил я.
      – В штаб дивизии, тебя там ждет начальник штаба.
      – Нашего?
      – Нет, – усмехнулся сержант, – дивизии. Повезло тебе, солдат.
      – А как я туда попаду?
      – Ты что? Ни разу не был в штабе дивизии?
      – Неа.
      – Ясно, дух.
      Желающих свалить из штаба и прогуляться, было предостаточно, и через несколько минут в сопровождении одного из сержантов нашей батареи я шел по офицерскому городку.
      – Вот, блин, духов развелось, – бубнил для поддержания форса сержант, – даже где штаб дивизии не знают. И чего я должен туда переться? На кой оно мне надо? Еще попадусь кому-нибудь, – не переставал он. – Давать хоть в стекляшку зайдем.
      Мы подошли к двухэтажному зданию, построенному скорее из высоких витрин, за которыми виднелись товары, чем из бетона. Стекляшка была магазином для офицеров. Денег ни у меня, ни у сержанта не было, но традиция велела в случае выхода в городок заглянуть туда, рискуя быть пойманным патрулем.
      – Если патруль, скажешь, что меня комбат послал тебя сопровождать. Тебе, как духу поверят. Понял?
      – Ага, – кивнул я стриженой головой. – Товарищ сержант, а, товарищ сержант…
      – Чего тебе еще? – не поворачиваясь, буркнул он.
      – А зачем меня туда, а? – волновался я.
      – Генерала дадут или медаль, – в той же тональности ответил сержант.
      – За что мне медаль? – не удивился я, как будто бы за первые три недели службы мне по статусу положена была медаль.
      – Как за что? Ты комполка нах послал?
      – Да не посылал я его, я только сказал…
      – Послал, послал. Весь полк об этом знает. Теперь все, воин, готовься! – сочувственно, но уверенно сказал гвардеец.
      – К чему?
      – Да не трухай ты, выберешься. Может быть, еще и сюда вернуться успеешь. Не тормози, шевели копытами.
      Через несколько минут мы поднимались по ступенькам трехэтажного серого, как и все вокруг, здания, которое положительно отличалось от соседствующих корпусов ровными посадками кустов и голубыми елочками у лестницы и по контуру, вокруг здания. Перед зданием красовались плакаты о великой дружбе, о героях отчизны, на которые никто не обращал внимания.
      – Честь отдай, – прорычал мне на ухо сержант, как только мы пересекли порог штаба.
      – Кому? – огляделся я.
      – Знамени! – как на идиота рыкнул он мне в ответ.
      Прямо напротив нас, за стеклом, охраняемые вооруженным неморгающим солдатом с красными погонами и значками на груди, стояли алые знамена. Настоящие, почти как те, что я видел в музее Ленина, в
      Питере, недалеко от своего дома. Они не были похожи на знамя школы или института. Их прожженный и потрепанный вид говорил всем проходившим мимо: "Мы геройские, мы гвардейские". Некоторые из знамен украшали боевые ордена. "Странно, – подумал я, – знамена же не умеют воевать. Наверное, ордена каких-то прошлых героев полков.
      Но, все равно, здорово".
      – Товарищ сержант, а чьи там ордена?
      – Где?
      – Ну, на знаменах.
      – На каких знаменах?
      – Те, что под стеклом, там еще ордена весели…
      – А хрен его знает. Чьи-то. Я почем знаю? – насупился сержант и тут же обратился к дежурному майору:
      – Товарищи майор, я тут Вам рядового привел, в штаб требовали.
      – Раз требовали, оставь.
      – Где?
      – Тут. Он чего, маленький? Если нет, то оставь и вали, а если из детсада, то горшок ему дай. А ордена, сынок, – посмотрев на мой внешний вид и сразу смягчив тональность, начал майор, – это геройские действия нашей дивизии. Дивизия же воевала, до Берлина дошла. Была награждена. Вот эти награды и прикреплены к знаменам, что является самым дорогим для части. Понятно?
      – Так точно, товарищ майор, – громко крикнул я.
      – Да не ори ты, – улыбнулся в усы майор. – Вот если полк весь погибнет, а знамя останется, хотя бы маленький кусочек, то создадут новый полк. А если знамя сгорит, что командира полка расстреляют, а полк расформируют.
      – Расстреляют? – опешил я.