БМП Заздаев вечно ходил грязный, как головешка. Гераничев, чтобы не давать солдату серьезного объекта в карауле, поставил его на последний, шестой пост – склады НЗ, наказав быть очень внимательным, мол, именно через этот пост и проникают все иностранные шпионы и враги родины, желающие отобрать у солдат боевое оружие. Заздаев стоял ночью на практически не освещаемом объекте, и каждый шорох в лесу, который окружал пост, пугал солдата. Напряжение достигло апогея и, чтобы в случае нападения отразить атаку врагов, солдат загнал патрон в патронник, что делать категорически было запрещено без особой надобности. Но кто же думает о том, что запрещено в состоянии страха, и очередной звук леса был последней каплей в море эмоций дагестанца. "Короткая очередь на полторы дюжины патронов", – как потом шутили в полку, ушла в лес. Караул был поднят в ружье,
      Заздаева сменили и отправили в наряд по кухне, где он облил кипятком сослуживца и был навечно лишен возможности проявить себя в нарядах кроме, как в виде дневального по роте. Командир полка объявил солдату выговор и приказал убрать часть солдат с охраняемых объектов, заменив людей техникой с прилагающимся к ним представителем роты связи в ночное время суток. В случае, если срабатывала сигнализация, наряд караула вместе со связистом бодро бежал к месту подачи сигнала и, не найдя там никого, ждал несколько минут, перекуривая, пока связист пытался выяснить, в чем дело. В первые дни свободная смена караула безостановочно носилась с поста на пост, так как от холода все время что-то происходило в далеко не совершенной технике. Но определенная часть постов охранялась старым способом со сменой часовых и, получив отчет от часового, я менял его на следующего. Вечерний снег давно осел и лежал, замерзая на всех открытых местах, включая соседний с караульным помещением пост складов оружия. Через весь охраняемый участок, параллельно движению часового проходила большая труба отопления в обмотке. Часовые, конечно, не имеют права отклоняться от маршрута, но кто же соблюдает это правило, когда труба находится ровно в трех метрах от дорожки.
      Посидеть на теплой трубе, согревая пятую точку через толстый овчинный тулуп, считалось среди часовых четвертого поста делом не зазорным, да и разводящие не придирались, будучи в недавние времена сами такими же часовыми.
      – Вставай, – отвлек меня от чтения журнала Гераничев, отложив свое рукоделие.
      От нечего делать в карауле, он, нарвав бересты, плел лапти.
      Солдаты пытались посмеяться, что это новое армейское обмундирование, но, так как ответной реакции не было, а нарываться на нудные и длительные разговоры с лейтенантом никто не хотел, то это осталось исключительно делом взводного. Лапти получались знатные, и я в очередной раз поражался разносторонности взводного.
      Я поднял глаза от страниц с рассказом и посмотрел на часы. До смены караула было больше часа.
      – Вставай, пойдем, четвертый пост проверим.
      Так как четвертый пост находился сразу за караульным помещением, а вид у начкара был очень даже бравый, то я не решился возражать и, встав, стал натягивать шинель.
      – Абдусаматов, пошли к земляку твоему сходим.
      – Зачем?
      – Гере скучно. Развлекается.
      – Он в прошлый раз развлекался. Тебя тогда не было. Взял и заставил всех учить устав вместо сна. Два часа учили. Вместо того, чтобы спать – учили… Я, наверное, уже больше ста раз был в карауле. Я свои обязанности не знаю? Я лучше него знаю.
      – Хаким, не заводись. Быстро сходим. Быстро вернемся. Ты же знаешь, что Гера не отцепиться. А наше дело…
      – Не рожать. Сунул, вынул и… Ладно. Пошли.
      Мы вышли из комнаты отдыхающей смены. Гераничев уже прохаживался, облаченный в офицерскую шинель, подпоясанный портупей, на которой в коричневой кожаной кобуре висел пистолет. Мы загнали магазины в автоматы, пристегнули штык-ножи и двинулись за нескучающим начкаром.
      Гераничев шел широким шагом перед нами, вглядываясь в темноту и подсвечивая себе под ноги большим фонарем. Пост был плохо освещен, и тучи на небе, закрывавшие звезды и луну, не способствовали видимости. Но дорожка часового, хорошо протоптанная, была видна и без дополнительного освещения.
      – Стой. Кто идет? – раздался голос Кучкарова.
      – Начальник караула со сменой.
      – Стой. П а святи лицо, да, – почти по уставу потребовал часовой слегка коверкая слова.
      Гераничев посвятил большим фонарем в сторону солдата, понимая, что его лица при этом не видно.
      – Щас как дам в рыло, – зло огрызнулся Кучкаров. – Себе посвяти, урод.
      Гераничев повернул фонарь на себя и зажмурился от резкого света.
      – Это ты меня как назвал?
      – Виноват, товарищ лейтенант. Зачем в глаза светил?
      – Докладывай, – потребовал начальник караула.
      – Товарищ лейтенант, за время моего дежурства происшествий не случилось.
      – А это мы сейчас посмотрим, – ответил Гераничев и пошел по дорожке часового.
      Пройдя несколько метров, он присел на корточки, включил фонарь и, положив его практически на снег, начал водить из стороны в сторону.
      В свете фонаря были видны следы, ведущие к трубе и обратно.
      – Так, – радостно сказал взводный. – Все за мной!
      Мы потянулись за начкаром, видя, к чему он ведет. Подойдя к самой трубе, Гераничев вновь осветил протоптанную часовым дорожку и перевел лучом света над трубой. Сантиметров шестьдесят обмотки было гладко очищено. Эта ниша явно выделялась на фоне еще не успевшего полностью растаять снега по всей длине трубы.
      – Что Вы скажете, Кучкаров?
      – Что?
      – Кто здесь сидел?
      – Где?
      – Вот тут?
      – Там?
      – Тут. Вам не видно? Посмотрите, я еще раз посвечу. Вот следы.
      Вот место, где Вы сидели. Или это не вы сидели, а пустили посидеть постороннего на пост?
      – Я не сидел, – спокойно ответил узбек. – Я не знаю, кто сидел.
      Тут никто не был.
      – Ногу. Поставьте ногу сюда, – указал лучом фонаря на след на снегу лейтенант. – Видите. Один размер. Я Вас поймал.
      – Зачем?
      – Что зачем? Кучкаров. Почему Вы задаете глупые вопросы? Значит так. Через час Вас сменят. Вы вернетесь в караульное помещение и вместо того, чтобы отдыхать, будете учить устав, обязанности часового. Понятно?
      – Не буду. Я знаю.
      – Ничего ты не знаешь.
      – Все равно не буду,- продолжил препираться солдат.
      – Что значит "не буду"?
      – Не буду учить устав. Я приду. Тебя застрелю, и мы все будем спать.
      Спокойствие и уверенность, с которыми Кучкаров произнес эти фразы, не давали шанса засомневаться в полной искренности его намерений, и, если угрожавшие всю службу друг другу солдаты делали это просто так, в порыве эмоций, то такое заявление от человека, имеющего тридцать патронов в рожке автомата и тридцать в подсумке, могли заставить любого понять, что он не шутит.
      Ничего не отвечая, Гераничев развернулся и быстрым шагом зашагал с поста. Мы тронулись за ним, не сильно его нагоняя.
      Когда я привел следующую смену с постов, Гераничев, не вспоминая о произошедшей час назад ситуации, громко сказал:
      – Отдыхающая смена спать, бодрствующая смена – можно читать, играть в шахматы. Если что – я в комнате начальника караула.
      В течение всех последующих часов караул прошел тихо и без конфликтов. Больше Гераничев Кучкарова не донимал, а вот обо мне он стал заботиться с еще большим рвением, как только мы вернулись в расположение роты после караула.
      – Товарищ сержант. Почему вы не встретили меня, когда я прибыл в казарму? Я уже двадцать минут тут нахожусь, а Вы даже не удосужились ко мне подойти. Вы меня не уважаете?
      Ответы лейтенант не всегда требовал, но мой язык, забывая, что самое лучше его место – это быть за зубами, всякий раз порывался что-нибудь ответить. Взводный заставлял меня на последних месяцах службы учить устав и отвечать ему на вопросы по мудрено-примитивным текстам. Сначала мне это занятие претило, а потом я стал находить в этой книге не только свои обязанности, но и права, учить которые нас совсем не заставляли. Вот, что я никак не мог запомнить, что в армии младший по званию обязан был уважать старшего, даже если последний этого и не заслуживал. Это могло относиться и к младшим офицерами и к старшим, не говоря уже о том, что я постоянно подтрунивал над среднеазиатами.
      В очередной посылке мама прислала мне "Декамевит" – набор витаминов в двух стеклянных баночках. Таскать все время у себя в кармане было неудобно, а из тумбочки, братья по оружию обязательно стащили бы драгоценные витамины. Мне пришлось придумать историю о том, что в данных баночках находятся очень сильные таблетки, помогающие исключительно тем, кто имеет страшную болезнь под названием "гастрит", а не имеющие такую в случае пробования таблеток обязательно ее обретут, что чревато будущими половыми проблемами на гражданке. Слух разнесся мгновенно, и ко мне подошел Хаким.
      – Сержант, таблетки такие серьезные?
      – Серьезней некуда. А если еще и рост меньше метра семидесяти пяти, то все. Кранты. Понятно?
      Солдат уже имел определенный запас слов не только из словаря
      Ожегова и Даля, но и армейского фольклора и тут же браво ответил:
      – Ясный…- и он добавил слово, являющееся в России неотъемлемой частью любого забора.
      – Хаким, ты же из Ташкента, а не аула. Человек, вроде воспитанный, культурный, школу закончил, наверное, как национальный кадр в институт пойдешь учиться, а такие слова говоришь. Выражайся правильно, цивильно.
      – А как?
      – Говори: ясный пенис.
      – А это что такое?
      – Пенис – это тот же орган, только на латыни. Ты будешь выглядеть круто, и никто не докопается. Понятно?
      – Ясный пенис.
      – Молодец. И другим передай.
      К вечеру все представители Средней Азии нашей и соседней роты достойно произносили новое выражение.
      Ночь удалась на славу. Команду "Дежурный по роте, на выход" я пропустил мимо ушей, так как дежурство было не мое, а только подумал, что за дурак мог прийти в такое время в казарму. Дураком оказался командир третьей роты капитан Дашков. Капитан был очень хорошим мужиком. Требовал не многим больше положенного, и на спинах солдат старался не прогибаться перед вышестоящим начальством. Но в данный момент времени капитан был просто пьян. Он стоял, раскачиваясь посреди казармы, и орал громким голосом:
      – Рота, подъем! Вашу мать, что б ей!! Рота, етить раскудрить, подъем, я сказал!! Строится, уроды гребанные!!
      Солдаты третьей роты нехотя вылезали из-под одеял и в подштанниках, нательном белье и тапочках выходили на линолеум посреди расположения.
      – Какая сука вчера послала на три буквы старшину? Кто это сделал?
      Новый старшина третьей роты, прапорщик Клопов был невысокого роста, и по лицу и комплекции не сильно отличался возрастом от солдат. В роту его перевели сравнительно недавно и, не имея громкого командирского голоса, не обладая внушительной внешностью или большим кулаком, Клопов не сильно пользовался уважением у личного состава, на пятьдесят процентов состоящего из дедушек советской армии.
      Последний день прошел так, как будто старшина в роте полностью отсутствовал, то есть его принципиально игнорировали, начиная от распоряжений вынести мусор и заканчивая командой на построение.
      Это-то и довело ротного до состояния истерики, в третьем часу ночи явившись в казарму.
      – Рота, равняйсь!! Смирно!! Вам, дебилам недоделанным, жить надоело? На дембель захотелось? Губу вы у меня увидите, а не дембель. Я вас всех закопаю нафиг! И землей сам засыплю.
      О "закопанных дембелях" по частям ходила байка, в которую не все верили, но друг другу пересказывали по нескольку раз. Смысл ее сводился к тому, что один мудрый ротный решил навести порядок во вверенном ему подразделении, где царила дедовщина и бардак по причине явного превосходства количеством тех, кто должен был уйти в запас над теми, кому еще предстояло длительный срок отдавать священный долг Родине. Срок окончания службы уже давно приблизился к последним датам, и что-то надо было делать с совершенно не слышащими ни сержантов, ни офицеров, солдатами. После очередного конфликта в роте офицер, собрав весь личный состав, прочел приказ о расстреле провинившихся, послав молодых бойцов за пределы части копать яму.
      Построив тех, кому еще остался немалый срок служить поодаль, и прочитав им назидание, он выстроил провинившихся в ряд около бруствера, а в нескольких местах дембелей-отличников. По команде
      "Пли!" раздались автоматные очереди, и "расстрелянные" солдаты попадали в яму. Молодые военнослужащие были уведены с места
      "трагедии", а дембеля-отличники остались закапывать яму с
      "преступниками", после чего получили документы и отправились навсегда из воинской части. Молодые, конечно, не знали, что стрельба велась холостыми, и у дембелей-отличников были документы на демобилизацию в запас для всех участников фарса, но ротный навел этим представлением жуткий ужас и жесткий порядок в подразделении, выведя роту в лучшие в дивизии. Эта история имела одну неприятную сторону – часть дембелей уходили из части с позором, даже не попрощавшись со своими товарищами. А это было для многих хуже расстрела. Каждый дембель в душе надеялся попасть, если не в первую партию целующих знамя на плацу, то уж хотя бы во вторую, и как можно скорее оказаться дома, поэтому угрозу ротного все восприняли в полной мене, не до конца понимая причину злости командира.
      – Вы чего заснули? Так я вас сейчас разбужу, бляха-муха. Старшина
      – это второй человек в роте после ротного. Взводный только взводом командует, а старшина всей ротой. Вам понятно? Вы что думаете, что
      Клопов пацан? Вы глубоко ошибаетесь. Он не пацан.
      В слова ротного о серьезном возрасте старшины никто не верил. В соседней роте связи, которая располагалась за стенкой, служил рядовой Столов. Столов был призван в ряды красной армии после техникума электросвязи. В роте связи Столову приходилось туго. Ему, как молодому бойцу, приходилось все время таскать на себя тяжелую рацию, почти все дежурства в праздничные дни обязательно попадали на него, и солдат решил покончить с этой несправедливостью окончательно, став… прапорщиком. Дело в том, что солдат, имеющий специально-техническое образование и отслуживший год срочной службы, имел право сразу перейти на сверхсрочную, подписав контракт на пять лет. И Столов стал прапорщиком роты связи. Все бы ничего, но рядовой
      "черпак" вдруг сразу перепрыгнул "дедушек". Поздравив нового прапорщика с назначением на должность и представив его и без того хорошо знакомому ему личному составу, Столов был назначен командиром батальона в наряд патруля, и к вечеру мы столкнулись с ним в офицерском городке.
      – Товарищи сержанты, ко мне! – громко скомандовал молодой прапорщик с повязкой патруля на рукаве.
      – Табуретка, ты что ли? – Боров явно радовался увиденному
      "черпаку" со звездочками.
      – Не "табуретка", а товарищ прапорщик. Вы, товарищ сержант, в званиях не разбираетесь?
      – Разбираюсь, душара, еще как разбираюсь. Я тебя, чмошника, табуретку деревянную, сейчас тут раком поставлю и дырку тебе в жопе сверлить буду. А ну, иди сюда!
      Столов отшатнулся и сделал два шага назад, чувствуя перед собой
      "дедушку", но, вспомнив, что власть все-таки за ним, выпрямился и, набрав воздуха в легкие, заорал:
      – Вы как разговариваете со старшим по званию? Вам на гауптвахту захотелось, товарищ сержант?
      – Тамбовский волк тебе товарищ, душара чмошный. Чего ты тут орешь, как будто тебя уже трахают во все дыры? Гуляешь? Ну и гуляй отсюда. Пошли, мужики.
      Прапорщик своей тощей фигурой постарался перекрыть нам дорогу.
      Солдаты-первогодки в патруле прапорщика Столова благоразумно решили не связываться с четырьмя "дедами" и чуть отодвинулись.
      – Я на вас напишу рапорт…
      – Да хоть три рапорта, – лицом к лицу прижался Боров, от чего
      Столов отшатнулся в сторону. – Пошел вон, щенок.
      – Зря ты так с ним, – сказал я, когда мы отошли. Ведь действительно застучит.
      – Застучит – в рог получит.
      – Он по званию старше, плюс старший патруля. По уставу он прав…
      – Да мне пофиг, что по уставу. Он душара. Его даже в черпаки перевести не успели.
      Я не стал продолжать важный спор о армейско-солдатской и уставной субординации, тем более что мы уже дошли до магазина.
      Вечером того же дня ротный объявил нам всем по выговору за неуважение к прапорщику, который был дежурным патруля. Мы клятвенно отрицали, что не видели какой бы то ни было патруль, но выговор был зафиксирован.
      Внешними пропорциями прапорщик Клопов не сильно отличался от
      Столова и даже был чуток ниже ростом.
      – Сынок он. Сынок. Клоп, в общем, – повернулся я на левый бок, слушая разглагольствования ротного.
      – Что?! Кто сказал? – командир третьей роты искал виновного среди своих.
      – Это из второй роты.
      – Ты встать хочешь? Хочешь встать? – навис надо мной капитан, включив свет.
      – Если честно, товарищ капитан, я бы хотел поспать. Вы не могли бы выключить свет. Звуковое оформление мне почти не мешает.
      – Придурок! – рявкнул мне в самое ухо офицер и выключил свет с нашей стороны. – Рота, слушай сюда. Прапорщик Клопов по окончании школы поступил в военное училище, где прекратил свое обучение через два года. Из училища Клопов пошел служить в погранвойска, где был ведущим кинологом. После окончания службы Клопов поступил на службу в милицию и через год поступил в школу милиции. Через год, не окончив школы, он снова вернулся в ряды милиционеров-кинологов, где прослужил еще около года. Тогда Клопов поступил в школу прапорщиков, которую окончил в прошлом году, и был направлен в нашу часть.
      Я сразу сделал подсчет, и у меня получилось, что Клопову должно было быть не меньше двадцати шести лет, хотя он и выглядел на восемнадцать.
      – Вы все запомнили, что я сказал? Какой вы делаете вывод?
      – Прапорщик Клопов не может учиться нормально больше десяти месяцев, – довольно громко пробубнил я.
      – Ханин, ты задолбал уже меня! – сорвал с меня одеяло капитан, когда смех третьей роты утих.
      – Одеяло верните, товарищ капитан. Холодно. А Клопову двадцать шесть лет получается?
      – Двадцать семь. Ему вчера стукнуло двадцать семь лет. А вы к нему как к мальчишке относитесь.
      Рота зашумела, быстро обсуждая полученную новость, из которой следовало, что, во-первых, Клопов действительно не пацан, во-вторых, что именно он напоил ротного и по-пьяни поведал ему о проблемах в роте, которые капитан и пришел решать глубокой ночью. Дело ставилось на автоматический контроль и имело уже другой коленкор.
      – В общем, рота. Узнаю еще об одном инциденте – всех закопаю.
      Лично. Вы у меня на дембель тридцатого июня уйдете. Понятно? Вопросы есть? Вопросов нет. Отбой!!!
      Молодых солдат в полку обеспечения было очень мало. Большинство специалистов часть получала из учебок. Единственный "дух" нашей роты был в третьем взводе и нисколько не обижался, когда сержант его взвода заставлял застилать свою постель. Бить его никто не бил, издеваться над ним никто не издевался, а другим в обиду не давали. В первой роте ситуация была немного сложнее. Из трех "духов" один оказался земляком замстаршины и плавно перешел в великое племя каптерщиков, второй обладал недюжинной силой, сопрягающейся с большой наглостью, и все тяготы и настоящие лишения для него закончились на курсе молодого бойца, а вот третий солдат был родом из Прибалтики. Эти нежные парни далеко не всегда могли за себя постоять. Хярма – белобрысый прибалт высокого роста хоть и был, как говорится, сажень в плечах, но сам был полным рохлей. Когда я заглянул в первую роту, то увидел рядового Хярму, которого низкорослый узбек с отвисшим животиком пытался вместо себя заставить убирать туалет.
      – Ты цаво, не поняль, чурка? – говорил узбек эстонцу, смотря снизу вверх. – Бегом убраль, а то я тебе…
      Услышав шум закрывающейся двери, узбек резко повернулся, от чего штык-нож дневального, висевший на приспущенном ремне, тут же ударил его бедру, и увидел меня.
      – Тебе чего?
      – Ротный ваш где?
      – Вишель.
      – Вишель-мишель… лишь бы был здоров.
      Хярма, поймав момент, постарался тихо ретироваться.
      – Куда? Стоять, чурька! – крикнул дневальный.
      Схватив табуретку, он кинулся к Хярме. Быстро поставив табурет перед эстонцем, узбек вскочил на него и ткнул пятерней в лицо "духа".
      – Ты чё, не понял, чё дедушка сказаль? Бегом туалет мыть!
      – Урмас, – остановил я эстонца, подойдя к перепуганному азиату. -
      Ты чего на него смотришь? У тебя силы в два раза больше, дай ему по пустой башке.
      С этими словами я выбил табуретку из-под ног дневального, но тот удачно спрыгнул на пол, схватив меня за ремень.
      – Ты зачем духа портишь?
      – Ты сам дух.
      – Кто? Я?!
      Рядом с узбеком мгновенно возник рыжеволосый парень по фамилии
      Дегеман. Мы с ним давно успели выяснить, что он – немец из Ферганы и терпеть не может евреев, но, практически не контактируя друг с другом, мы соблюдали изначально выбранную дистанцию, означавшую, что мы друг друга не знаем.
      – Ты чего, в рыло захотел? – встал с другого бока немец. – Мы тебе быстро пропишем.
      Устанавливать свои порядки в чужой роте было не то, что не принято, а просто опасно, и мне могло здорово достаться, но отступать не позволяли ни срок службы, ни звание, ни должность.
      – Ты чего, чурка, на сержанта прешь? – выпятил я грудь вперед, так как срок службы с солдатами был равнозначный.
      – Ты кого чуркой назваль? – Мадебеков выхватил штык нож и стал быстро махать им перед собой, как будто бы хотел нанести внезапный удар.
      Дегеман стал обходить меня со стороны, и я решил, что было бы правильнее отобрать штык-нож у узбека, и сделал резкий выпад вперед.
      Дневальный резко отдернул руку и снова выкинул ее вперед. Штык нож врезался в запястье моей правой руки, левой я перехватил кисть узбека и вывернул ее назад.
      – Блать, пусти гад, руку сломаешь, – взвыл узбек, и я его тут же отпустил так, как ко мне уже подскочил немец. Мы больше не успели ничего натворить, из канцелярии вышел замполит первой роты.
      – Ханин, ты чего тут забыл? И что у тебя с рукой?
      Я посмотрел на руку. Кровь из раны хлестала на натертый мастикой досчатый пол.
      – На гвоздь напоролся.
      – На какой, нахрен, гвоздь? Дуй в санчасть. А вы чего встали?
      Заняться нечем? Мадебеков, тащи тряпку, вытри всю кровь с пола. А если тебя, Дегеман, я увижу еще раз без дела шатающимся…
      – Мы тебя еще поймаем, – пообещал мне Дегеман, и я, выйдя из роты, отправился в санчасть.
      Руку мне перевязали, с трудом остановив кровь, но шить не пришлось. При резком движении рана кровоточила, и мне пришлось попросить еще марли и бинта, чтобы повторить процедуру самому вечером. Рана заживала долго, но я, демонстрируя ее офицерам, смог на несколько дней избежать выездов на обеспечения, отдыхая в канцелярии ротного за чтением книг и журналов.

Фанатик