– Взвоооооооод! Подъем! Взвооод! Отбой! – команды командира отделения звенели у меня в голове.
      – Взвооооооооод! Подъем! Одеваемся. У вас 45 секунд, пока моя спичка горит, – перекрикивал его замкомвзвода.- Шевелимся, мухи сонные. Воин, ты посмотри, как ты оделся. Это что? Где ремень? Ты чмо, а не солдат! А если война? Не спи на ходу. Не уложились.
      Взвоооооооооод, отбой!
      – Быстрее, быстрее, китайцы уже бегут, а ты еще без штанов, – покрикивали сержанты.
      Нас учили быстро одеваться и раздеваться. Вернее не учили, а просто гоняли взад вперед, из койки на полосу линолеума в центре казармы и обратно, пока мы не начали укладываться в установленный неизвестно кем норматив. Наверное, на фабрике экономили дерево, потому, что спичка горела не 45 секунд, а намного меньше. Так нам казалось. Мы смеялись, когда кто-то одевал штаны задом наперед или случайно путал правый сапог с левым.
      – Солдатик, ты не понял как надо одеваться? Упор лежа принять!
      Отставить! Упор лежа принимается в падении. Упор лежа принять!!
      Отжимаемся на счет раз-два. Раз, два, раз, два…
      Счет, который вел сержант меня удивил. На тренировках тренер быстро считал, и надо было не отставать от его счета. Сержант ввел другую размеренность, он резко говорил "Раз" и затихал в раздумьях, и только через несколько секунд, раздавалось продолжение: "Дваааа".
      – Что, солдатик, мало каши ел? Сколько ты отжимался в школе?
      Двадцать раз? Да ты с трудом пять отжимаешься. Слабак!!
      Любопытство в чем же заключается сложность отжимания при подобном счете заинтересовало мой буратиний нос, и я попросил:
      – Товарищ сержант, а можно мне тоже попробовать?
      – Валяй. Упор лежа принять! Отжимаемся: раз-два, раз-два.
      Оказалось, что руки, когда они согнуты в нижнем положении при отжимании, намного тяжелее выдерживают вес тела, чем при ровном счете. На пятом-шестом приближении к полу руки начали уставать.
      – Даааа, тяжело. Другая нагрузка. Я понял.
      – Лежать!!! Продолжаем отжиматься.
      – Да понял я…
      – Нет, ты не понял. Была команда – отжиматься!! Вы, товарищ, курсант, обязаны выполнять приказы командиров и начальников. Раз, двааааа, – продолжал сержант в том же темпе.
      – Так я же сам попросился…
      – А теперь я отдаю приказ. Раз, дваааа…
      Курсантами мы значились потому, что рота, как и вся дивизия, была учебная, и мы являлись курсантами известной Ковровской учебной танковой дивизии.
      Днем нас распределили по взводам. Меня определили во взвод
      ПТУРСистов. ПТУРС, как выяснилось, это такая труба на ножках или бронетехнике, внутрь которой запихивается реактивный снаряд, и при выстреле по танку им еще и можно управлять, чтобы точнее поразить цель. На тот момент это считалось секретным оружием, и нам раздали бумажки, где было написано, что все, что мы узнаем это ужасно секретно, под чем каждый, включая меня и расписался.
      Оказалось, что мне страшно повезло. Мне не надо было заталкивать тяжелую пушку в гору, не надо было таскать артиллерийские снаряды, как это делали соседние взвода. Взвод ПТУРСистов таскал за собой всего один ящик почти на тридцать человек. А чтобы враги не узнали, что в ящике, мы уходили на поляну или в поле подальше от части и изучали содержимое ящика. Сидя на траве и слушая разглагольствования сержанта или командира взвода, можно было поковыряться травинкой в зубах, помечать о хорошей жизни и плотном обеде. Если голова начинала сама валиться на грудь, то громкий окрик сержанта заставлял ее подняться и вновь углубиться в изучение матчасти противотанкового управляемого реактивного снаряда. Но это была самая малая часть из обучаемого процесса защитников необъятной страны, объединенной пятнадцатью братскими республиками.
      – Раз, два, три. Раз, раз, раз, два, три, – раздавалось по всему плацу многоголосье. – Ножку, выше ножку. Выше носок. Тянем, тянем носочек сапога. Ты, что не видел, как на Красной Площади ходят? Ты должен ходить не хуже. Кругооооом арш.
      – Раз, два, три, – командовал сержант почему-то картавя. – Где отмашка руки? Если ты не умеешь ходить – какой ты солдат после этого. Как ты Родину защищать будешь? Раз, раз, раз, два три. Напра-во!
      Маршировкой занимались по два часа чеканя шаг, отрабатывая повороты в движении.
      – Раз, раз, раз, два, три. Правое плечо вперед. Прямо!! – орал сержант, стоя в центре строя. – Кругооооооооооом арш!!
      Резко поворачиваясь и сбивая шаг, солдаты стукались в спины, смеялись или сердились, получали нагоняи и даже наказания в виде нарядов или пробежки в обе стороны плаца, зависая в раздумьях о смысле подобной команды. Во время подобных тренировочных дней регулярно появлялись офицеры всех рангов, считающие своим долгом поучаствовать в процессе обучения личного состава. Командиры, будучи уверенные в том, что только криком можно научить солдат правильно маршировать, трудились во все горло командуя на плацу. Изредка мы получали перерывы для перекуров. Перекуры существовали исключительно для тех, кто курит, а кто не курит, получал новое задание. Смекнув, что это единственный способ чуть передохнуть, я направлялся в курилку. Многие солдаты имели в карманах две пачки сигарет. Вернее одну пачку с сигаретами для курения, а вторую с одной единственной сигаретой, которую и протягивали просящему. Взять последнюю сигарету считалось некорректно даже у духа, и сигарету просили у следующего.
      Иногда такая пачка с одной сигаретой менялась на папиросы типа
      "Беломорканал" или "Астра", которые отбивали не только комаров за пять метров, но и всех желающих стрельнуть сигаретку. Я не курил, стараясь сесть так, чтобы дым не сильно на меня попадал и однажды попался сам.
      – Эй, воин, дай-ка сигаретку, – потребовал от меня один из сержантов.
      – Так нету у меня.
      – Как нету, ты же куришь?
      – Нет, не курю, – врать я не мог, да и не хотелось.
      – А чего сидишь тут?
      – Так перекур же.
      – Перекур для тех кто курит, марш в строй.
      Так как для сержанта мы еще все были на одно лицо, то я не только не стал спорить, но сразу ретировался, понимая, что в следующий раз я спокойно свалю на очередной перекур.
      После физических упражнений на плацу или на полосе препятствий, где мне нравилось бегать, прыгать, перелезать через двухметровую стену или удерживать равновесие на бревне (где я чувствовал себя советским суперменом Волонтиром из фильма "Ответный ход"), мы направлялись в ленинскую комнату или просто расставляли табуретки в центре помещения, которое называлось, расположением и начинали слушать монотонный голос замполита батареи или командира взвода:
      – В то самое время, когда враги империализма хотят задушить советскую власть и коммунистическую партию, мы, как защитники Родины в период перестройки обязаны…
      Мы боролись со сном, получая окрики и пинки от сержантов, сидящих в заднем ряду.
      – Как писал Владимир Ильич Ленин, каждый военнослужащий должен понимать… – продолжал бубнить офицер переписанную заранее фразу из конспекта.
      – Эй, Сидоркин, дай твоему соседу по уху, да не толкай его, а по уху, – слышался сзади тихий хриплый голос сержанта.
      – Ай, ты чего, дурак, – вскакивал сосед Сидоркина.
      – Назад посмотри…
      Сзади сержант, показывая кулак, давал всем своим видом понять, что сосед Сидоркина "попал", и очередного наряда ему не избежать.
      Солдаты все равно проигрывали бой со сном и вновь роняли головы на грудь демонстрируя бритые затылки и оттопыренные уши.
      Вечером, замполит и командир батареи выясняли, что мы умеем делать кроме, как засыпать на ходу, терять пилотки и стирать в кровь ноги в кирзовых сапогах. В батарее искали молодые таланты, готовые показать свое мастерство на полковой сцене. По рукам пошла гитара.
      Дошла и до меня.
      – Во хмелю слегка, лесом правил я, – начал я "Погоню" Высоцкого.
      С детских лет я слышал его песни дома. Крутил маленькую пластинку на старом проигрывателе, а после переписывал слова со старого магнитофона. Стихи Владимира Семеновича пронизывали меня настолько, что я выучил на память практически весь его репертуар. Песня лилась из меня, мой голос чуть-чуть с хрипотцой немного дрожал.
      – Слышь, да, он голосом Высоцкого поет. Один в один. Не отличишь,
      – толкнул один из сержантов другого в бок.
      – Может спел про вас неумело я, очи черные, скатерть белая… – закончил я, ударив по струнам.
      – Классно. Молодец. Здорово, – слышались голоса.
      – Замполит, возьми его на конкурс полка, – посоветовал комбат.
      – Посмотрим, – отозвался старлей, – он еще и художник.
      – Художник? Да тебе просто цены нет, – расхохотался комбат. -
      Все, разойдись. Готовиться ко сну.
      Вечером я сидел с сержантами в ленинской комнате и был горд тем, что мы по очереди играли и пели Высоцкого, Окуджаву, Визбора, блатной шансон и другие "песни у костра". Было приятно, что со мной, солдатом первой недели, так запросто говорят "старослужащие", по-дружески похлопывают по плечу и разговаривают как обычные, дворовые пацаны. Я приобщался к элите нашей батареи и тешил этим свое эго. Я не понимал, что для сержантов я был одним из духов, и только мое умение исполнять песни Высоцкого и подражающий великому барду голос позволил старослужащим опуститься до того, чтобы позвать меня. Я был нанятым дешевым исполнителем и, как дух, не отдавал себе в этом отчета.
      В свой первый наряд я заступил через несколько дней. Говорили, что в наряд по роте в мотострелковой части ходят три курсанта, в артиллерийской части нас было двое, не считая сержанта, который заступал дежурным по роте, и на время дежурства я был обязан выполнять только его распоряжения. Для подготовки к наряду нас освободили от маршировки на плацу после обеда и, получив кусок белой ткани некогда бывшей солдатской простыней, мы занялись пришиванием ее на воротник гимнастерки так, чтобы пара миллиметров выглядывала бы из-под воротника с внутренней стороны. Удавалось это с трудом.
      Опыта еще не было, и я исколол все пальцы, пока мне удалось пришить этот кусок ткани, именуемый на солдатском жаргоне подшивой. Закончив со столь неприятной задачей, я вытянул ноги, и был тут же пойман сержантом.
      – Ты чего ножки вытянул, солдатик? Устал?
      – Я кончил.
      – Кончать в штаны будешь. Ты подшиву пришил?
      – Ага.
      – Агакать на гражданке через два года будешь, а в армии отвечать
      "Так точно" положено.
      – Я пришил, – протянул я куртку сержанту.
      – Это называется "пришил"? Это же страх американцам, – и с этими словами сержант резко дернул за край ткани, которая затрещала и оторвалась, тяня за собой нитки из воротника. – Пришьешь еще раз, – кинул мне сержант гимнастерку и подшиву. Процедура отрывания не прошла стороной и Володю – моего напарника, но он, в отличие от меня, не расстроился, а засмеялся, как только сержант отошел на несколько шагов.
      – Я сейчас нитку десятку возьму. Пришью так, что оторвать можно будет только с воротником. Хи-хи. Он думал, что нас напугает? Мы же питерские – прорвемся.
      Его слова придали мне уверенности, и я взялся за повторную процедуру.
      Перед самым заступлением в наряд мне выдали под роспись штык-нож, который я прицепил на ремень и повязку, напоминавшую мне мои рейды с дружинниками.
      – Штык-нож по яйцам бьет, – тихо сказал мне напарник.
      – Ты его дальше в сторону сдвинь.
      – Съезжает, зараза.
      – Чего тут ротики пооткрывали? – сержант стоял перед нами, запихнув руки за ремень в области живота. Рука придерживала штык-нож. – Обязанности дневального выучили?
      – Так точно.
      – Для тупоголовых повторяю: в обязанности дневального по батарее входит, – начал бубнить нам сержант то, что мы пытались выучить за час до этого, – следить за чистотой и порядком в помещениях и требовать их соблюдения от военнослужащих…
      Минут двадцать сержант повторял устав внутренней службы, рассказывая, кому мы подчиняемся, кого должны пускать в помещение, как приветствовать входящих в роту офицеров, когда стоим "на тумбочке" – невысокой подставке напротив двери, рядом с которой стояла небольшая армейская тумбочка, вмещающая в себя уже знакомый нам устав.
      – Все поняли, воины? Но самое главное, что "Дневальный обязан всегда знать, где находится дежурный по батарее", – продекламировал сержант. – А где я нахожусь, если кто спрашивает? Правильно, ушел на доклад к дежурному по полку. А сейчас до ужина свободны.
      Непосредственно в наряд мы заступили вечером перед ужином. Когда вся батарея ушла спать, оставив после себя грандиозный объем грязи в ванной комнате и туалете, один должен был остаться перед входом, а второй убирать туалет. Наверное, такой бардак был там каждый раз, но я никогда не обращал на него внимания. Теперь же это стало прямо передо мной прямым вопросом, что со всем этим делать. Мы с Володей решили тянуть спички, кто сейчас пойдет убирать туалет, а кто станет этим заниматься утром. Спички нам тянуть не пришлось, дежурный по роте, поставив моего напарника на тумбочку, послал меня убирать туалет. Залив место, где были раковины, водой, я лениво гонял ее шваброй, больше размазывая грязь, чем убирая. Сержант вошел тихо и встал у двери, мой вид тянущего время уборки не вдохновили его, и он не громко прикрикнул:
      – Чего возишься? Заканчивай тут. Надо "очки" помыть. И чтобы блестели, как котовы… Ну, ты, в общем, в курсе. Через пятнадцать минут приду, проверю.
      Если вы когда-нибудь были в советском общественном туалете, который не убирался весь день, то поймете мои ощущения. Грязь и вонь хлорки, испачканные очки и жирные от постоянного касания ручки бачков слива вызывали тошноту от одного только вида. И это в случае надетого противогаза, который не был мне выдан для реализации плана
      "Чистота везде". Надолго меня не хватило, сталкивая чьи-то испражнения шваброй в очко, я вырвал весь ужин прямо на них. Глаза мгновенно стали красные, как у рака первой варки, и выйдя к раковинам, где был относительно свежий воздух у открытого окна, я столкнулся с курившим у раковин сержантом.
      – Ты закончил? – спросил он.
      – Нет, – выдавил я из себя, одновременно борясь с новым приступом рвоты, – меня рвет.
      – "Штирлиц стоял перед картой СССР, его рвало на Родину", – вспомнил сержант старый анекдот, снабдив его сопутствующим действием, напоминавшим рвотный синдром.
      Шутка не прошла стороной, я побежал к только что использованному отверстию и выплюнул остатки еды.
      Может быть, совместная игра на гитаре, может быть, мой внешний вид, а, может быть, просто отсутствие желания у дежурного вступать в разборки, спасли меня от дальнейшей уборки туалета, потому что сержант, поставив меня на вход, отправил в сортир наводить порядок, моего напарника по дежурству.
      По уставу внутренней службы, если порядок наведен полностью и удовлетворяет эстетическим чувствам дежурного по роте, то солдаты дежурной смены могут по очереди отдыхать, попросту говоря, поспать.
      Но нам этот срок уменьшали. С учетом того, что весь день мы бегали, прыгали, маршировали и слушали речи, то к вечеру еле держались на ногах и засыпали при первой же возможности. Лечь без полученного разрешения дежурного по роте мы не имели право, а весь сержантский состав присутствовал в каптерке старшины, и я присел на табурет, прислонившись спиной к опорному столбу. Глаза сами собой закрылись, и через минуту я спал сном младенца.
      – Встать, смирно! – раздалось у меня прямо над ухом.
      Я вскочил, хлопая глазами и не сразу включаясь в происходящее.
      – Равняйся, отставить. Равняйсь!! Смирно!! Отставить. Равняйсь.
      Смирно!! – раздавались команды старшего сержанта, которые я как робот повторял. – Спим на дежурстве, товарищ курсант?? А кто батарею охранять будет? Бабушка?? Враги напали на часть, а он спит, зараза.
      Рот закрой. Смирно, я сказал!! Спишь? А?
      – Никак нет! – уже понимая, что пойман с поличным, выпалил я. -
      Только присел.
      – Присел? Ты все на свете проспал. Родина в опасности!! Бегом к старшему сержанту Волчик.
      Волчик стоял ухмыляясь в дверях каптерки, опершись о косяк, выкрашенный в коричневый цвет. Я подбежал к нему:
      – Товарищ гвардии старший сержант, курсант…
      – Ты Родину предал, – тихим голосом НКВДэшника прервал меня Волчик.
      – Никак нет, – возмутился я.
      – А где твой штык-нож? – показал он пальцем на мой ремень.
      Штык-ножа не было, на ремне болтались только пустые ножны.
      – Потерял? – улыбаясь спросил Волчик. – Или врагам Родины продал?