– Взвод, построение на улице через десять минут. Кто не успел – идет в казарму без портков. Время пошло! Осталось восемь!!
      После бани, как всегда, солдаты писали объяснительные о потерях.
      Кто о простыне, кто о полотенце, а кто о портянках.
      – Давай, воин, чего ты там накалякал? – взял я в руки бумажку одного из солдат. – Читаем. "Я, рядовой Мусадылов, прое… "
      – Ты чего написал, урод? Тебя кто матом научил писать?
      – Вы же сами сказали, товарищ гвардии сержант, что в армии не бывает "сперли", в армии бывает прое…
      – Пиши по-русски, блин: "Я, чурка лопоухая, потерял портянки…"
      Понял? Только "чурка лопоухая" замени на свои фамилию и имя. Понятно?
      – Так точно.
      – Испарился, воин.
      Солдат медленно повернулся.
      – Стоять! Равняйсь! Смирно! Команда "испарился" выполняется быстрее, чем бегом!! Испарился!!
      Мусадылов сорвался с места и побежал в направлении ленинской комнаты переписывать объяснительную.
      – И скажи там всем: что у вас час на "постирушки"!! Увижу кого утром в грязном хэбэ – пусть лучше сам вешается.
      "Постирушками" в армии называли стирку личного обмундирования.
      Солдатам не было положено ни стиральных машин, ни стиральных досок, ни каких-либо других известных на гражданке средств. Солдат мог зарасти грязью и носить одежду, не меняя ее по полгода, или мог
      "постираться". Для того, чтобы привести в более-менее приличный вид одежду, оная раскладывалась на полу в ванной комнате и заливалась холодной водой за неимением другой. После сей увлажнительной процедуры, хэбэ или пэша (в зависимости от времени года) намыливалось хозяйственным мылом и терлось руками или сапожными щетками, заранее отмытыми от гуталина. Так как сушильная комната была занята или сидящими на полу сержантами, или сваленными вещами, то сушить обмундирование солдатам приходилось, развешивая на собственной кровати или паре табуреток. Если одежда к утру не высыхала, то солдат досушивал ее уже на себе, рискуя заработать воспаление легких. Во время таких "постирушек" я вспоминал редкие зарубежные фильмы, где огромные стиральные машины были способны за двадцать минут выстирать и высушить все, что угодно, и представлял себе, как в подвале казармы будет организована такая прачечная.
      Мечтам моим не дано было осуществиться, и ручные, казарменные стиральные машины под названием "дух советской армии" корпели в вечерние или ночные часы над своим и сержантским обмундированием.
      При чем над последним больше, чем над своим.
      Перед сном я построил взвод. Солдаты строились медленно и лениво.
      Несколько дней, когда солдат и сержант едят из одного котелка, когда спят под одним одеялом, не только сближают военнослужащих, но и, определенным образом, нарушают субординацию. Это проявлялось во всем. С офицерами такое происходит крайне редко. Если только во время боевых действий или очень близких отношений, так как в обычной ситуации офицер не спит с солдатом в одной комнате и не будет сидеть рядом, поедая такой же, как у солдата, паек.
      – Товарищи солдаты. Завтра в полку неожиданная, внезапная тревога. А чтобы она не была для нас столь неожиданной, мы будем к ней готовы заранее. Все проверяют свои вещь-мешки, проверяют чистоту котелка, наличие сложенной плащ-палатки и прочего. Каждый…
      Кандауров, ты чего там форточку открыл? Ворона залетит. Что? Рот закрой, чурка. Чего? Все спать хотят! Выполните поставленную задачу
      – отобьетесь. Рот закрой, я сказал!!
      – Товарищ сержант, а можно?..
      – Можно за… Сам знаешь, за что подержаться!
      – Ой, разрешите…
      – Разрешаю! Подержись!
      Смех, раздавшийся за этой плоской, армейской шуткой меня поразил, потому что часто повторяемая подколка становится пошлостью, но солдаты, по-видимому, такого оборота еще не слышали.
      – Чего за смех? Равняйсь! Смирно! Тахжимаев, почему я вижу открывающийся твой матюгальник?
      Тахжимаев был неплохим солдатом. Он всегда готов был помочь, подсобить или, как говорят в армии, "прогнуться" перед вышестоящим.
      В то же время, он был "серым кардиналом", пытаясь воздействовать на солдат втихую, далеко не в положительную сторону. Тахжимаев не знал, что определенный срок службы рядом с говорящими на узбекском или таджикском языках заставлял начинать понимать эти языки помимо воли.
      – И если кто еще откроет рот, то получит в "душу". Понятно, воины?
      – Так точно.
      – Я не слышу воинов, я слышу толпу "чмо". Понятно?
      – Так точно!
      – Я не слышу.
      И в третий раз я не смог услышать громких голосов солдат.
      – Сил нету, солдатики? Значит, будем тренироваться. Взвод, равнясь! Смирно!
      – Не подчиняемся, – тихо на узбекском сказал Тахжимаев.
      – Тарасенко! – я встал в упор к солдату, за которым стоял Тахжимаев.
      – Я!
      – Когда сержант говорит, мы что делаем?
      – Слушаем, товарищ гвардии сержант!
      – Правильно, а не трындим, – и я, взяв Тарасенко за плечо и резко развернув его на девяносто градусов, ударил Тахжимаева в грудь ногой.
      Солдат отлетел к стоящей кровати и перелетел через ручку.
      – А… – послышался слабый стон явно играющего артиста второго плана.
      – Солдат, ты почему не в строю?! – заорал я.
      Тахжимаев вскочил и выбрал другую тактику, кинувшись ко мне:
      – Зачем ударил?
      – Солдат! Упал! Отжался!
      – Не буду…
      – Чего?! Упал, отжался, я сказал!
      – Я не буду, – твердо сказал Тахжимаев со свойственным акцентом и ослиным упрямством.
      – Взвоооод! Упор лежа принять!! Отставить! Принять!! Отставить!!
      Упор лежа принимается только в падении!! Принять!! Отжимаемся.
      Раз-два, раз-два. Рядовой Тахжимаев, Вы не понимаете приказов? У
      Вас, товарищ солдат, проблема с понималкой? Взвод, построение на улице через тридцать секунд, время пошло, осталось двадцать. Рядовой
      Тахжимаев, стоять! Смирно! Рядовой Тахжимаев отдыхает и наблюдает, как его товарищи выполняют за него… урода…
      Я подошел к окну. Внизу толпа солдат крутилась у входа в казарму.
      – Взвод, строится в расположении. Время пошло!!
      Через минуту запыхавшиеся солдаты стояли на "взлетке".
      – Взвод, благодаря рядовому Тахжимаеву, который решил "забить" на приказ командира, Вы немного позанимались спортом. Вы уже подставили меня и себя на директрисе. Повторяю для тех, кто на бронетранспортере и не слышал: утром тревога. Готовимся быстро и дружно. Неуспевший объявляется врагом народа и будет расстрелян у кочегарки. Отставить смех! Если будут заморочки, то взвод будет бегать до утра вокруг корпуса!!
      – А по уставу не положено, – крикнул кто-то из строя.
      – Умные нашлись? Я впишу в план занятий занятия с взводом по физической подготовке в ночное время, и все будет положено. Ясно? Не слышу!
      – Так точно!!
      – Не слышу!
      – Так точно!!! – громко прокричали солдаты, понимая, что по уставу их можно мучить до восхода солнца.
      – А теперь слушай мою команду: подготавливаем вещевые мешки, застилаем коечки и отбой. Вольно! Разойдись!
      Через минуту я заметил, что все солдаты, за исключением Мусаева, вытаскивают вещмешки из шкафов и перебирают их содержимое. Мусаев стоял около своей койки и держал в руках простыню.
      – Мусаев, койки потом застилаем, сначала вещмешки, – напомнил я.
      – Я сначала койка.
      – Ты может быть и койка, а может быть и табуретка, но сначала подготавливаем мешочки к тревоге. Понятно, боец?
      – Нэт. Я сначала койка застилать.
      – Солдат. Убежал к шкафчику. Бегом, блин! Твою мать…
      – Нэт. Я койка засти…
      Солдат не договорил, напряжение недели достигло предела, и я, уже не контролируя себя, махнул ногой. Узбек рухнул на пол, выронив из рук простыню. Из разбитого носа пошла кровь.
      – Солдат! Стоять!! Стоять по стойке "смирно", когда разговариваешь со старшим по званию!! Смирно!! – надрывал я связки.
      Солдаты и сержанты других взводов поворачивали головы в нашу сторону. – Рота, строится на "взлетке". Рота, равняйсь!! Смирно!!
      Отставить!! Равняйсь!! Смирно!! Рота!! К своим койкам бегом марш!
      Рота!! Команда "Рота" была!! Рота, строится на взлетке!! "Духи" решили "обуреть"? Решили норов показать? Мусаев, упор лежа принять!!
      Отставить! Не резко! Повторяю для непомнящих табуреток: упор лежа в армии принимается падением! Упор лежа принять!! Раз-два, раз-два, раз-два. Встать!! Рота, рядовой Мусаев решил нарушить приказ в боевое время. Так, рядовой? Молчать, тебе слова не давали! Рот заткни. Когда мужчины говорят, женщины молчат!! Рядовой Мусаев, объявляю Вам два наряда вне очереди!! Вам понятно? Не слышу! Вы поступаете в помощь действующему наряду. Дежурный по роте, тебе есть в помощь наряду "враг народа".
      Введенное мной выражение "враг народа" быстро укрепилось в роте.
      Так стали называть провинившегося солдата. "Врага народа" ставили на грязные работы, в помощь наряду. "Враг народа" мог исправить ситуацию и снять "позорное пятно" путем проявления какой-либо положительной активности по отношению к своему командиру. Например, проявив личное желание пришить подшиву или почистить сапоги старослужащему. Заставлять никого не надо было – желающих исправиться было предостаточно. Зачастую солдат сам предлагал погладить форму или пришить подшиву, выпрашивая после возможность сбегать в "чепок". Это были мирные дела, крайне редко доходящие до воспитательного мордобоя. Что такое "дисбат" в роте знали. Когда я был молодым, младшим сержантом, то служивший в роте рядовой, явно отличавшийся от других солдат, говорил:
      – Запомните, сынки. Не троньте солдата пальцем. Или бейте так, чтобы следов не оставалось. По почкам валенком или уставом по голове. Я одному чурке дал по яйцам и два из трех лет, полученных за неуставные взаимоотношения в "дизеле" отсидел. А "дизель" – это не полк. Идешь, несешь, даже бежишь с носилками с песком. Навстречу тебе идет сержант. Ты носилки бросаешь, вытягиваешься по стойке смирно и отдаешь честь. Потом подбираешь носилки и вперед, дальше.
      Вовремя не принял строевую стойку – получил в рыло. Вякнул – попал на губу. А там губа не то, что в дивизии. Сразу в карцер. А в карцере хлорочки сантиметров пять на пол насыпят, и водички пару ведерок плеснут. Ни сесть, ни лечь и легкие жжет. И никого не волнует. Ты почти как зек. Отпусков нет, увольнительных нет. Если хорошо служишь, то можешь раньше в полк вернуться и дослуживать.
      Меня мамка два года тому назад домой ждала, а я только через месяц дембельнусь. Берегите себя, сынки, хрен с ними, с чурками.
      Из носа Мусаева продолжала медленно капать алая кровь. Капала на пол, но, самое главное, она капала на майку солдата.
      – Рота, разойдись. Мусаев за мной!!
      Я повел его в каптерку. Уступать в такой ситуации было нельзя.
      Уступка означала бы, что солдаты имею право сесть на шею сержантам до окончания учебки.
      – Товарищ старшина, – обратился я к Бугаеву, – рядовой Мусаев решил своего сержанта послать куда подальше.
      – Ух, ты, воин. Сержанта посылаешь?
      – Нэт.
      – Рот закрой, когда со старшиной разговариваешь!! Офигел, солдатик? Тебе кто давал слово выступать? У нас тут не демократия. У нас, сынок, армия. И что у тебя за вид?
      – Я к врачу пойду.
      – К врачу ты пойдешь завтра с 16 до 17, если заранее запишешься в журнал.
      – Нэт. Я сейчас пойду. Скажу, что меня сержант бил, тогда сержант посадят.
      – Ты совсем дурак, чурка? Ты на сержанта напал, приказ не выполнил…
      – Я не напал…
      – Рот закрой!! Напал! Вся рота видела. Ты, чучмек, кому думаешь, что поверят? Гвардии старшему сержанту, отличнику боевой и политической подготовки или тебе, чурке безмозглой, которая не умеет даже по-русски разговаривать? Дай сюда майку. Бегом к умывальнику рожу мыть!!
      – Глянь за ним, – показал мне головой на дверь Бугаев, кидая майку в грязное белье.
      Через три минуты Мусаев стоял перед Бугаевым, окруженным сержантами роты. Следов крови на нем не было.
      – Ты с чем собрался к врачу идти? – переспросил Бугаев. – Ты практически здоров, солдат. Косить собрался?
      – Все равно пойду. На майка кровь есть.
      – На, держи свою майку, – и Бугаев кинул солдату майку из пачки.
      – Одевай.
      – Пойду. Завтра пойду, – сказал солдат, удовлетворенно натягивая майку. Его лицо, увидевшее пропавшие с майки следы крови, вытянулось так, что удержаться от смеха не смог никто.
      – Солдат, ты приказ помнишь? Сложить вещмешок и заступить в наряд. У тебя на все про все две минуты. Время пошло!! – напомнил я солдату.
      – Я ночью в нарядэ тэба зарэжу! – твердо пообещал мне солдат.
      – Обязательно. Пшёл вон, баран.
      Желания попасть под штык-нож солдата у меня не было никакого.
      Однажды такое же обещание получил Денискин. Сашка тогда пытался заставить молодого солдата надеть противогаз и убирать туалет в противогазе из-за того, что солдат отказывался мыть сие заведение под предлогом нелюбви к запаху хлорки. Из-за того, что солдат еще не принял присягу и "приказ командира" был для него пустым звуком, сержант Денискин вместе с младшим сержантом Крымовым решили натянуть казаху противогаз собственноручно. Солдат сопротивлялся, но ударить молодого бойца из них тоже никто не решался. В конце концов, они, скрутив солдату руки, натянули ему противогаз на голову и отпустили его.
      – Иди, мой пол, – начал смеяться Сашка.- Теперь тебе ничего мешать не будет.
      Солдат сорвал с головы противогаз, швырнул его на пол и кинулся к открытому окну. Он не пугал и ничего не говорил. Он выпрыгнул из окна третьего этажа и… повис в воздухе, зацепившись одной рукой за поперечную раму окна.
      – Чего завис? – спокойно спросил его кто-то из сержантов-дембелей, проходя мимо. – Прыгай. Тут третий этаж, разобьешься, я скажу, что не выполнил требования по правилам безопасности при мытье окон. Прыгай.
      Секунду зависнув в воздухе, казах подтянулся на одной руке и встал на подоконник.
      – С подоконника слезешь, не забудь протереть, чтобы грязь от сапог не оставалась, – сказал дембель и пошел дальше.
      – Чего не прыгнул-то? – попытался зацепить его Денискин.
      – Я прыгать не буду. Я тэбя ночью зарэжу.
      Вот тогда мы получили первый опыт того, что надо делать при подобных обещаниях, и я позвал дежурного по роте.
      – Тебе в дополнение дан Мусаев. Ты его в сортир, на "очки" по полной программе, потом пол, "машку" в руки и на тумбочку до утра.
      Штык-ножа не давать. Запомни, он не спит. То есть, вообще не спит. А то его бурость может другим передаться, заразная это штука
      "бурость". Потом как вирус разойдется, не будем знать, как лечить.
      Вырубать придется. С корнем. По самые… не балуйся.
      – Рота, подъем! Тревога!! – кричал, надрываясь, дежурный.
      В роту один за другим уже входили офицеры роты и управления батальона.
      – Рота, тревога!! Взвод, тревога!! В ружье!! – слышалось со всех сторон. – Взвод, строится, получить оружие и противогазы.
      Солдаты бежали, толкая друг друга, напяливая вещевые мешки, каски, автоматы со штык-ножами и противогазы. Строились на улице повзводно.
      – Бугаев, – крикнул ротный, – веди роту к боксам.
      Мы пошли к боксам в парк, где хранилась военная техника. Боксы были закрыты, и солдаты стояли без дела. Тревоги не поднимали ни боевой дух, ни боеспособность солдат. Тревоги могли демонстрировать вышестоящему командованию, что солдаты могут встать и в полном бардаке выскочить с вещевыми мешками на улицу. На этом тревоги заканчивались. Они не превращались в продолжающиеся учения, как это показывали в классических фильмах про армию. Даже техника почти никогда не выгонялась из боксов. Чаще всего командир полка с проверяющим проходили вдоль строя и распускали солдат по казармам. В ожидании этого приказа от скуки начался спор, кто сможет сильнее бросить штык-нож. Сержанты брали штык-ножи своих солдат и кидали их в двери бокса. Через полчаса это занятие большинству наскучило, и только Самсонов, задетый за живое кем-то из дедов, продолжал швырять ножи, которые глубоко входили в пятисантиметровые доски.
      – Дай штык-нож, дай сюда, – пытался отобрать Самсонов штык-нож у солдата взвода. – А теперь попробуй вытащить.
      Очередной штык-нож влетел со всего размаху так, что пробил доску двери бокса и вышел с другой стороны. Вытащить нож не удавалось.
      Самсонов схватил его за ручку.
      – Я его сейчас в стороны.
      – Стой, мудила, – схватил я его за руку. – Сломаешь, на семьдесят шесть рублей влетишь. До дембеля платить будешь.
      – А он не мой.
      – Ну, это ты после доказывать будешь, чей он…
      Нож из доски вытащить не могли и долго качали в разные стороны, пока он не вышел из доски, после чего игрища с оружием прекратили.
      Еще через час нас позвали в казарму. Так и не сняв даже замки с боксов.
      В казарме, когда мы проверяли оружие перед сдачей, обнаружилось, что у меня куда-то пропал магазин от автомата. Не то он упал, когда мы выбегали из казармы, не то, когда мы побросали автоматы около боксов, но магазина не было. За потерю надо было писать объяснительную, но платить мне очень не хотелось.
      – Взвод, строится! Взвод, у нас произошло ЧП. Во время тревоги во взводе был утерян один магазин. Постановка задачи: через полчаса у меня должен быть магазин. Принесшему магазин объявляется моя личная благодарность, подкрепленная увольнением в город в воскресенье. Если магазина не будет… В общем, все в курсе? Разойдись!
      Через тридцать минут мне принесли четыре магазина. Где в казарме могли валяться магазины от автоматов, я понятия не имел, но факт остался фактом.

Я начальник – ты дурак