– Лучше мешать, твою мать! Лучше, я говорю, – голос, идущий из-за забора, показался мне до боли знакомым. – Ты растворитель взял? Нет?
      А чего ты тогда мешаешь, урод?!
      – Вы сами приказали, товарищ майор.
      – Ты совсем дебил? Умом не вышел? Краску, блин, мешать не умеет.
      Стой тут, а то я тебя там… Я сам принесу растворитель.
      Я вошел в будку и увидел сквозь стекло второй двери удаляющегося майора Шандыбина. Я понятия не имел, что бывшего командира первого мотострелкового батальона, который не без моей помощи потерял эту должность, получив строгий выговор по партийной линии и не получив очередного звания подполковника, был переведен в санитарный батальон. Чем он тут мог заниматься, я представить себе не мог, но сталкиваться с майором у меня не было ни малейшего желания, и я быстро проскользнул в приемный кабинет хирурга.
      – Ну, как у нас дела? – приветствовал меня капитан Белов.
      – Болит.
      – Болит – будем резать, – заключил врач. – Сними куртку. Давай руку.
      Я положил руку на удобный подлокотник хирургического кресла.
      Белов взял какую-то колбочку, надломил верхушку и начал опрыскивать мой палец жидкостью.
      – Я руки помыл, товарищ капитан…
      – Это заморозка. Чувствовать не будешь.
      Заморозка не действовала. Как только капитан дотрагивался до пальца я отдергивал его обратно. После третьей попытки врач, выкинув практически пустую колбочку в мусорное ведро и взялся за шприц.
      Через пять минут двойной укол подействовал. Кисть была как чужая.
      Палец совсем не чувствовался. Его можно было отпились, я бы только смеялся. Хирург быстро и четко сорвал ноготь.
      – Вон. Вон "головка", товарищ капитан, – показал я пальцем другой руки на открывшееся место изгиба.
      Хирург удивленно поднял голову:
      – Ты отвернись, а то рухнешь тут у меня от вида крови.
      – Не рухну. Я думал на хирургическое отделение поступать в первый мед, да испугался.
      – А чего испугался?
      – Английский у меня – ноль. Вот и испугался, что латынь не выучу,
      – грустно сказал я.
      – Все равно отвернись, нечего плевать на открытую рану.
      – Так Вы же ее все равно промоете, – заулыбался я.
      – Вот народ пошел. Меня, старого капитана, учат, что делать.
      Студент.
      – Ага. Студенческий набор.
      – Долго еще?
      – Почти год. Надеюсь, что меньше.
      Между делом, Белов вытащил гнойную головку, промыл раствором палец и начал бинтовать. Палец приобретал размер в три раза больше настоящего и выглядел смешно.
      – Руку вверх держи.
      – Нормально, не болит.
      – Это пока наркоз действует – не болит. А вот наркоз пройдет и…
      Ты командир отделения?
      – Замок.
      – Вечно с солдатами "в поле"?
      – А куда мне от них деться?
      – Есть куда. Я тебя положу на несколько дней.
      – А это так необходимо, товарищ капитан?
      – Ты хочешь домой без руки приехать?
      – Неа, не хочу.
      – Неа, – передразнил меня хирург. – Замок, а научиться не можешь?
      В общем, иди, оформляйся. Что я прав, часа через два поймешь. Будет болеть – возьмешь таблетку анальгина. Иди.
      Через десять минут, переодевшись в больничную пижаму, я тихо радовался тому, что врач меня оставил в санбате. Было очень приятно понежиться на чистой больничной койке, где я сразу развалился, сославшись на то, что только что "после операции" и у меня от наркоза кружится голова. Спорить со мной никто не стал, и я сладко заснул.
      Проснулся я часа через полтора. Палец болел нестерпимой болью.
      Правой рукой я поддержал кисть левой руки, укачивая ее, как качают маленького ребенка. За остаток дня и утро следующего я съел не меньше четырех таблеток анальгина. Анальгин немного притуплял боль, но, как только прекращалось его действие, я был готов бегать не только по длинным коридорам санбата, но и по потолку.
      За время хождения я успел перезнакомиться со всеми лежащими солдатами и сержантами, медперсоналом и обслуживающим отделением в составе шести человек, включая водителя амбуланса. Обслуживающее отделение подчинялось непосредственно майору Шандыбину, который от нечего делать заставлял их все время подметать дорожки, красить ворота, чинить ступеньки, лишь бы солдаты не отдыхали. При всех действиях он присутствовал лично и награждал солдат грубой бранью и ругательствами.
      – А кто он тут? – спросил я рябого солдата из подчиненных Шандыбина.
      – Начальник штаба без штаба.
      – Серьезно?
      – Ну да. Штаба-то у нас нету, а начальник штаба по штатному расписанию положен. Вот он и изгаляется, гоняет нас все время… урод.
      Я вернулся в корпус, стараясь не попасться на глаза Шандыбина.
      Проходя мимо кабинетов врачей, я столкнулся с лейтенантом-медиком, которого видел в полковой санчасти. Лейтенант был родом из Питера.
      – Привет, земляк, – протянул он мне руку. – Болит?
      – Не то слово. Анальгин уже не дают…
      – Много анальгина вредно. На сердце влияет. Хочешь, помогу?
      – Отрежете руку… по самое "не хочу"?
      – Нет. Не бойся. Заходи.
      Мы вошли в кабинет, где стоял стол, стул и большой длинный шкаф, неоднократно выкрашенный белой масляной краской. Дверцы шкафа были закрыты на замки.
      Лейтенант выдвинул ящик старого стола, украшенного не менее старой настольной лампой и перекидным календарем, и вытащил небольшую круглую коробочку.
      Внутри коробочки, указывая свернутыми спиральками вверх, колыхались тончайшие серебряные иглы, воткнутые в поролон.
      – Не боишься? – посмотрел на меня военврач.
      – Удивляюсь. Вы где серебряные иглы достали, товарищ лейтенант?
      – Ты знаешь, что это? – пришла очередь удивляться медику.
      – Настоящие китайские иглы для иглотерапии. Разве в военно-медицинской академии есть курс акупунктуры?
      – Нет. Был отдельный курс для особо желающих. Я его прошел.
      Специально для этого отпрашивался. Садись на стул.
      Я сел на стул и оказался левой стороной корпуса к двери.
      Лейтенант воткнул несколько игл мне в руку и с десяток в левое ухо.
      Неплотно закрытая дверь отворилась, и в ней появилась узкоглазая физиономия. Глаза узбека расширялись по мере понимания того, что торчало у меня из уха. Физиономия пропала, и через секунду из коридора послышался дикий крик:
      – Сержанта игольками колят. Хотят игольками убить. Сержанта убивают.
      Дверь тут же распахнулась, и в ней появилось с десяток удивленных рож.
      – Брысь, – стараясь сдержать улыбку, тихо крикнул врач.
      – А чего с ним делают?
      – Нормально, мужики. Все нормально. Это китайский метод лечения.
      Потом расскажу. Идите, – заверил я солдат, и рожи начали потихоньку исчезать.
      – Брысь, я сказал. Закройте дверь с той стороны, – уже громче повторил лейтенант, и дверь закрылась. – Посиди минут двадцать, тебе все равно спешить некуда, – засек время врач. – Я скоро вернусь.
      Я сидел и вспоминал то, что я знал о поразившем солдат действии.
      За несколько лет до моего призыва, отец прошел курс массажа в военно-медицинской академии. Туда его смог впихнуть близкий друг, работавший в научной лаборатории академии. Это место было единственным на тот момент в СССР, где врачи могли официально изучать древнюю китайскую методику врачевания. Почему такой курс был именно при единственной в Союзе академии, где обучали будущих врачей для армии, никто не знал. Может быть, чтобы контроль за умельцами был более сильным, а может быть, из-за того, что армейские разработки всегда считались передовыми. Отец значился тридцать первым, дополнительным учеником, который не проходил ни по каким списками. Массаж он выучил на пять баллов и заинтересовался восточными методами лечения. Его хобби развивалось, и у нас дома появился прибор для прижигания по точкам, аппарат живой и мертвой воды, который делил непонятным для меня методом воду на щелочную и кислотную составные. Я видел дома не только иглы, но и пряные свечи.
      Хотя больше всего меня поразили прижигающие сигары. Они выглядели как настоящие, но немного тонкие. Сигары и должны были, тлея, лечить воздействием через точки органы тела. Я знал особенности идеи
      Шаталовой и диетологическую теорию Брега, видел у нас дома несколько специалистов по восточной медицине и людей, называющих себя экстрасенсами или ведущих группы здоровья. Отец демонстрировал им свое умение определять больные зоны рукой и показывал мне, как вправлять диски позвоночника. Иногда я делал это сам, вправляя позвонки своим друзьям или снимая легкую головную боль подруге.
      Однажды, в качестве доказательства, я принес бутылочку "живой воды" в школу. На перерыве на глазах у ребят я сделал несколько надрезов тыльной стороны ладони. Когда показалась кровь, я обильно облил кисть "живой водой", объясняя, что через десять минут раны затянутся. К концу следующего урока раны подзатянулись. Что послужило причиной этого, я не отдавал себе отчет. Знания были очень поверхностными. Я так же не вдавался в подробности, почему надо на ксерокопировальной машине "Эра" перепечатывать переводные книги по акупунктуре и массажу, но долго пытался запомнить названия точек на ухе и в области стоп по большой карте-схеме. Названия забывались на второй день, и я бросил это бесполезное занятие.
      Лейтенант зашел в тот момент, когда я ухмылялся, вспоминая, как в пионерском лагере после седьмого класса снимал рукой боль в коленке понравившейся девочке. Рассмешила меня картинка, на которой я представлял себе девочку, сидящую на пеньке в коротенькой юбочке, с выглядывающими голыми коленками, и усеянную серебряными, покачивающимися иголками не только на лице, но и по всему прекрасному молодому телу.
      – Уже улыбаешься? Значит действует.
      – Болит поменьше. Это точно.
      – Надо бы еще два-три сеанса сделать, да я должен уехать.
      – Спасибо. Выживу.
      – А куда ты денешься? – стал вынимать иглы из уха военврач. -
      Отдыхай. Пойди, поспи.
      Проснулся я от воя сирены во дворе. Вскочив, я выбежал на улицу.
      Из машины скорой помощи вытаскивали носилки, рядом с которыми шел лейтенант в испачканной кровью гимнастерке и уговаривал лежащего лицом вниз солдата:
      – Потерпи, Сидоркин. Потерпи, родной. Все будет хорошо. Пришьют твою задницу.
      – Что случилось? – выскочил на улицу начмед.
      – У нас был курс по метанию гранат. Со мной в окопе этот солдат сидел в ожидании броска да чурка один. Так тот урюк вместо того, чтобы отвести руку и швырнуть гранату вперед, бросил ее вверх. Как баба замахнулся. Не зря баб в армию не берут.
      – А сам почему в крови?
      – Я на них упал, да разве обоих прикроешь. Граната взорвалась в воздухе. Мне, похоже, осколком спину зацепило, ерунда. А Сидоркину полжопы оторвало. И, главное, чурке этому тупому – ничего.
      Представляешь?
      – Солдата в операционную. Ты в перевязочную. Посмотрим, что с вами делать, – отдал распоряжения капитан, и все скрылись в корпусе санбата.
      Следующий день выдался солнечным и ясным. На синем небе не было ни единого облачка. Пчелы жужжали, перелетая с цветка на цветок.
      Тишина и покой были как в лучшем ялтинском пансионате. Я сидел на скамейке в тени дерева и трепался с больными солдатами и сержантами, когда на дорожке появился майор Шандыбин.
      – Чего сидим? Чего сидим, больные? Отдыхать сюда приехали? Всем встать и пропалывать! Живо.
      – Я не могу, товарищ майор, – солдат указал ногу, на которой красовался гипс, весь расписанный шариковой ручкой. – Мне не присесть.
      – Отдыхай. А ты? – повернулся он ко мне.
      – У меня палец болит.
      Шандыбин узнал меня не сразу. Сначала вытянул свою бычью шею вперед, потом протер глаза, глубоко вдохнул и замер, чего-то вспоминая.
      – Ты?! Что ТЫ тут делаешь? – рявкнул майор.
      – Лечусь, товарищ майор, – выставил я палец перед собой.
      – Чего ты лечишь? Вон!! Вон отсюда!!! Это приказ!!! – сорвался на крик мгновенно раскрасневшийся начштаба санбата. – Кто тебя тут оставил?
      – Капитан Белов, – спокойно ответил я.
      Майор сорвался с места и кинулся к корпусу, забыл о клумбах и больных.
      Белов вышел из корпуса и, щурясь, смотрел на солнце, когда на всю территорию санитарного батальона раздался крик Шандыбина:
      – Белов. Капитан Белов, ко мне!
      Хирург даже не шелохнулся, давая возможность майору подбежать к нему самому. Солдаты вылезали в окна, тянулись к входу, передвигались, перешептываясь в ожидании зрелища.
      – Белов, Вы меня слышите? – рявкнул, брызгая слюной, майор.
      – Слышу, слышу. Смотрите, какое небо.
      – Кто? Что? Небо? При чем тут небо?
      – У Вас что-то болит, товарищ майор? – голосом доктора Айболита спросил врач.- Может, таблеточку дать?
      – У меня? Нет! Не надо. Почему этот сержант тут лежит? – указывая пальцем на меня, наклонив бычью шею, впился глазами в Белова начштаба.
      – Больной сержант, вот и лежит. У него подногтевой панариций.
      – Выпиши его! Немедленно! Ты понял меня, капитан?
      Белов невозмутимо полез в нагрудный кармана своего белого, накрахмаленного халата и вытащил оттуда скальпель, которым он подтачивал карандаши. Продолжая смотреть мягким участливым взглядом на майора, он протянул скальпель начштабу.
      – На, держи.
      – Зачем мне скальпель?
      – Иди, режь.
      – Чего резать?
      – Там, наверху, в операционной солдат лежит. С острым аппендицитом. Резать надо. Иди, режь!!
      – Я не умею резать. Чего ты мне скальпель суешь. Это ты хирург, а не я.
      – А раз я хирург – то я буду решать, кого выписывать и когда выписывать. А ты иди ворота свои крась.
      – Что? – рожа Шандыбина стала похожа на спелый помидор.
      – А не хочешь, так иди нах, – убирая скальпель обратно в карман, закончил Белов и повернулся. – Ну, я пойду, товарищ майор, делом заниматься надо.
      Шандыбин оглянулся, ища поддержки, и увидел прячущих глаза, но не могущих сдержать улыбки, находящихся на излечении солдат. Он резко повернулся и ушел за корпус.
      Утром следующего дня меня позвал к себе Белов.
      – Чего там у тебя с майором случилось, что он так на тебя
      "наехал"? – спросил он, разматывая бинт. – Он вчера вечером так орал…
      – Он в нашем батальоне комбатом был, руками сильно махал…
      – Это он и тут любит, но я стараюсь не позволять…
      – Замполита батальона достало. Он собрал со всех, кто был свидетелем или получал от комбата между глаз, объяснительные и пустил в дело. А тут статья в "Красной Звезде", что офицеры не только поощряют дедовщину, но и сами не прочь кулак приложить. Вот он и попал, как первый в очереди. В Москву ездил, правды искал. Так его дело пересмотрели, и из партии выгнать собрались. В общем, я понимаю, чего он так злится. Он же в звании остановился.
      – Шандыбин вчера говорил, что его повысили. Из командиров батальона полка сделали начальником штаба отдельного батальона.
      – В "учебке" комбат – должность до подполковника тянет. А тут он пожизненно майором будет. Он это и сам понимает.
      – Все, я закончил, – завязывая бинт бантиком, закрыл разговор
      Белов. – Да и ты тоже. Сегодня еще поваляйся. Только Шандыбину на глаза не попадайся. А завтра утром дуй в часть. Я напишу, чтобы тебя еще дня на три в казарме оставили.
      На следующий день я вернулся в часть. Палец уже заживал и почти не болел.
      – Какие новости, мужики? – спросил я сидящих в каптерке сержантов.
      – Бугаев в отпуск уехал. Салюткин теперь ходит гоголем, говорит, что это он обещал и выполнил. Тебе "старшего" присвоили. Только в магазине широких лычек нету, можешь три твоих сдвинуть, еще шире будет.
      – И буду как дух-отличник? Я и так похожу. Меньше доставать будут.
      – Назирова в штаб батальона писарем забрали. Жалко. Хороший парень. Самим бы сгодился. Да еще твои художники дембельские альбомы малевать начали. Мы у тебя их берем время от времени. Ты не против?
      – А чего мне быть против? Меньше народа во взводе, меньше хлопот.
      – А сам-то чего альбом делать не начал? Художники-то твои…
      – И что мне с тем альбомом делать? Два раза показать, один раз посмотреть и выкинуть?
      – А память?
      – Думаешь, что я про армию когда забуду?
      – Ну, как знаешь.
      Я подошел к взводу, где часть дремала, сидя на табуретках, часть читала уставы.
      – Воин, – позвал я младшего сержанта Меньшова, только что закончившего учебку и совсем недавно получившего первые лычки. – Что у нас нового?
      – Часть солдат у нас забрали в командирские роты. Кто успел, попрятался. Ты бы видел: в бытовке, в курилке. Командир первой и второй рот сами вылавливали. И забрали же самых грамотных.
      – Гады! Взвод не укомплектован?
      – Получили в обмен новых. Чурки-чурками. В первом и втором взводах по чечену из Грозного. Крепкие ребята, но на рожон не лезут, и мы их на туалеты не ставим. Да еще дали двух вэвэшников, из дивизии Дзержинского в наш взвод прислали.
      – А эти зачем?
      – Ротный сказал, что будем учить.
      – А куда ж мы денемся? Грамотные хоть?
      – Русские ребята.
      – И то ладно… Взвоооооод, строится! Взвод, равняйсь! Смирно!
      Вольно. Товарищи курсанты, с этого дня мы начинаем усиленные занятия по боевой и политической подготовке. Будем делать из вас настоящих бойцов родины родной. Кто будет нормально служить – будет получать увольнительные в город и, может быть, даже сможет заработать отпуск.
      А кто будет служить, как чмо, – получит в рыло и будет объявлен
      "врагом народа". Понятно?
      – Так точно…
      – Не слышу!
      – Так точно!
      – Не слышу!!! Громче!!
      – Так точно!!!
      – Вольно, разойдись. Рядовой Магомедов ко мне.
      Имран Магомедов, солдат невысокого роста, призванный из Баку, умевший не только работать руками, но и головой, подошел ко мне, приложив руку к пилотке:
      – Товарищ гвардии старший сержант, курсант Магомедов по Вашему приказанию прибыл!
      – Вольно.
      – Товарищ старший сержант, поздравляю!
      – С чем? – удивился я.
      – С присвоением звания старший сержант.
      – А… Фиг с ним. Мне нужен и.о. командира третьего отделения.
      Сам знаешь, что младшего сержанта Мранова на "директрису" помощником оператора забрали. Взводный появляется раз в неделю. Справишься?
      – Попробую.
      – А будут сложности, мне скажешь. Лады?
      – Так точно.
      – Давай, Имранчик, построй взвод, у нас по плану "гора Пологая".
      Пойдем тактику изучать.
      – Есть! Взвод, строиться!!

Наводчики-операторы