Новобранцев, которых доставляли из разнообразных городов и сел нашей необъятной Родины в ковровскую дивизию, сначала, не разбираясь, размещали в спортзал. Политработники всевозможных уровней и командиры взводов направлялись туда, отбирая солдат в части, батальоны или напрямую в роты и батареи. Тех из них, что поступали к нам в подразделение, мы со старшиной встречали, сверяли документы, не всегда совпадающие с личностью, переписывали данные каждого солдата. Новоиспеченному бойцу, выдавалось максимально подходящее по размеру обмундирование, после чего солдат насильственно сажался в ленинской комнате для написания первого письма родителям о начале службы.
      Дня через три-четыре дневальный позвал меня к ротному.
      – Товарищ капитан, – приложил я руку к пилотке, – сержант…
      – Вольно. Старшина в отпуск уходит, а казарма без старшины, как клетка без обезьяны. Ты назначаешься исполняющим обязанности старшины роты официально.
      – Но ведь…
      – Если ты хочешь что-то сказать, то лучше молчи. Свободен.
      Солдаты поступали не ежедневно и не всегда большими партиями.
      Слухи из спортзала распространялись мгновенно, а уж о земляках и подавно.
      – Ханин, ты слышал, твоих питерских привезли?
      – Шутишь?
      – Беги в спортзал. С тебя "чепок".
      Упустить такого момента я не мог и помчался со всех ног туда, где могли быть те, с кем я встречался в многомиллионном городе. Надежда, что найдется кто-то знакомый, теплилась у меня в груди.
      – Где тут питерские? Где? – доставал я дежурных по спортзалу сержантов.
      – В дальнем углу посмотри.
      Там, куда указал дежурный, на двухъярусных койках, сидело десятка два коротко стриженых новобранцев. Когда я подошел все притихли.
      – Откуда, орлы? – в ожидании радостного момента спросил я.
      – Из Ленинграда, – ответил тихо рыженький пацан.
      В груди екнуло. Любой житель города на Неве, будь он даже из самого дальнего района города, обязательно называл бы любимый город
      Питером. "Поребрик" – означавший высокий бордюр, "Финбан" – как называли Финляндский вокзал, "Сайгон" – небольшое кафе на Невском проспекте, "Климат" – так величали выход из метро на канале
      Грибоедова из-за постоянного тепла даже снаружи, "Маяк" – сокращенное название станции метро Маяковская и другие специфические сленговые слова и выражения были неизменной атрибутикой тех, кто родился и вырос в городе трех революций. От коренного петербуржца крайне редко можно было услышать в армии современное, коммунистическое название города. "Я из Питера", – придавало гордость и ответственность говорившему это.
      – А точнее?
      – Ромбов. В смысле, Ораниенбаум.
      – А я из Пушкина.
      Ребята были из области. Я не имел ничего против призывников из
      Ленинградской области. Скорее всего это были очень хорошие ребята, но я не чувствовал чего-то родного, питерского, того, к чему должно тянуть. Ничего не сказав, я развернулся и пошел в роту.
      В роте меня ждала очередная группа представителей Средней Азии и
      Азербайджана. Коротко стриженные, низкие и высокие, они казались на одно лицо. Часть новобранцев была одета в длинные халаты и тюбетейки, напяленные на короткостриженные головы. Вокруг ходили сержанты роты.
      – Опять чурки, – встретил меня Саша Денискин.
      – А куда нам от них деться?
      – Еще и айзеры есть… В какой взвод?
      – Давай по всем. И нам проще, и никому обидно не будет. Всем по чуть-чуть. Где военные билеты?
      Пока будущие солдаты мотострелкового полка стояли, перетаптываясь и не отходя от места, где им сказали стоять, в расположении роты, мы рассматривали мелкие фотографии на собранных военных билетах.
      – Смотри, какая рожа. Борода до пят.
      – А ты видел кого-нибудь с бородой?
      – Не видел, но это же бандит. Настоящий бандит, "душман". С гор, небось, за солью спустился. Его и взяли. И фамилия соответствующая
      Махмед-оглы. Себе такого бери! – не мог успокоиться Сашка. – Я с таким чуркой воевать не хочу.
      – Возьму, в чем проблема? И в компенсацию мне вот этого, с совсем детской мордашкой. Как его – Казылбеков?
      – Тут айзеров шесть. На пять взводов не делятся. Чего с шестым делать будем?
      – А давай его мне, я потом разберусь. Пошли, обрадуем "духов".
      Мы вышли в коридор. Группа новобранцев уже расползлась, кто-то сел на табуретку, кто-то уселся на кровать.
      – Товарищи призывники, – обратился я к ним мягким, спокойным голосом. – Сейчас мы распределим вас по взводам, где вы будете проходить дальнейшую службу.
      – Я с братом хочу, – крикнул кто-то из узбеков.
      – С братом и будешь, – так же мягко, как ребенка, заверил я его.
      – Вы теперь все братья по оружию и служить будете в нашей третьей роте наводчиков-операторов. Так сказать, плечом к плечу. А сейчас постройтесь в две шеренги, сынки. Бегом!!!
      Команда "Бегом!" была резка, и громкий, отработанный командирский голос разлетелся по всему расположению, пугая сидящих на потолке мух и "духов".
      – Вы призвались сюда, чтобы стать специалистами высокой квалификации. Понятно?
      Неровный гул голосов скорее походил на блеяние баранов, чем на ответ.
      – Не слышу! Громче!!
      – Понятно.
      – Еще громче!!!
      – Понятно!
      – Молодцы. Запоминайте: сержант для вас – царь и бог. Вы подчиняетесь приказам любого сержанта роты. Невыполнение приказа приведет к… Ну, об этом позже. Сразу, чтобы стало понятно: любой вышедший из строя без команды получит наказание. Садиться на кровать не в часы сна – запрещено. Понятно?
      – Понятно.
      – В армии отвечают: Так точно.
      – Понятно?
      – Так точно.
      – Не слышу.
      – Так точно!
      – Не слышу!
      – Так точно!!! – хор голосов звучал уже одноголосно.
      – Слушай распределение по взводам…
      Когда я дошел до Махмед-оглы, то, вспомнив фотографию бородатого
      "душмана", начал искать глазами того, кто мог бы быть на него похож.
      Медленно поднимающий руку и переминающийся с ноги на ногу маленький азербайджанец никак не мог на него походить.
      – Ты чего? В туалет хочешь?
      – Я.
      – Что ты?
      – Я Махмед-оглы.
      – Ты??
      Смех Саши заставил мои губы растянуться в улыбке.
      – А чего на фото рожа такая бородатая?
      – Биль. Сказали: армия нельзя. Я сбрить.
      – Понятно. Казылбеков.
      – Я.
      Голос говорившего шел у меня над головой. Я поднял глаза выше и увидел казаха с совершенно плоским лицом, маленьким, почти не видимым носом и, как на фотокарточке, абсолютно детским выражением лица.
      – Я Казылбеков.
      – Сегодня у нас день чудес.
      Через пять минут оказалось, что половина азиатов не говорит по-русски. Надо было как-то разобраться.
      – Все, кто понимают по-русски, встать у меня за спиной в две шеренги.
      Новобранцы, похватав свои пожитки, начали передвигаться. Я подошел к оставшимся.
      – Фамилия. Как тебя зовут?
      – Карим.
      – Значит, говоришь по-русски?
      – Немножко.
      – Встать в тот строй. Следующий. Как фамилия?
      Солдат, вылупив черные глаза, смотрел не моргая.
      – Как зовут?
      Тишина.
      – Ты чего совсем по-русски не понимаешь?
      – Нет.
      – А как вопрос-то понял, чурка?
      – Я не чурка.
      – Ты не чурка, ты боец доблестной многострадальной Советской
      Армии. Встать в тот строй, урод!
      – Я стройбат хочу. У меня там брат.
      – Все твои хотелки дома остались. Тут нет "хочу". В армии существует только "надо". Встать в строй. С вопросами обратишься вечером к замполиту.
      Через пару минут остались три "духа", так и не сумевших или не желавших дать вразумительные ответы на простые вопросы. Отправив их в сушилку и заперев там, я отправил остальных на обед. После обеда
      "арестованные" вернулись к своим товарищам.
      – А мы? – спросил меня один из молчальников.
      – Что вы?
      – Нас кормить будут?
      – Так ты по-русски говорить научился?
      – Я говорить немножко.
      – Вот и славненько. Ты у меня смотри: я где нормальный, а где и беспощаден. В строй.
      К вечеру остался только один упорно нежелающий выражать свои мысли на общепринятом для всего народов многонационального
      Советского Союза языке. Не то воин не знал о Ленине, в честь которого стоило выучить русский, не то действительно в его ауле не говорили на этом языке, но ротный, подстраховавшись, перевел молчаливого бойца в соседний батальон водителей БТРов, где почти все солдаты и сержанты являлись выходцами из Средней Азии, и могли объясниться с вновь прибывшими на их родном наречии.
      Тем же вечером, пока новоиспеченные солдаты не отправили свою гражданскую одежду родным, сержанты батальона решили повеселиться и создать серию фотографий для будущих дембельских альбомов. Я наводил более тесные контакты с солдатами продуктового склада и не знал о начавшемся новом увеселительном мероприятии. Когда я поднимался на свой этаж, то заметил, что на каждом пролете, как истукан стоял молодой русскоязычный солдат.
      – Воин, чего стоишь? Отстань от стены, она не упадет.
      – Мне сержант Врагин приказал.
      – А сам где?
      – В третьей роте.
      Я поднялся в роту, открыл дверь, оттолкнув стоявшего в проеме солдата, и увидел картину, которую в пору стоило запечатлеть художникам. Посреди "взлетки", уперев лбы, обернутые полотенцами в виде чалмы, стояли на коленях облаченные в халаты узбеки. За спинами новообращенных душманов, упираясь ногой в зад одного из азиатов, улыбался довольный Самсонов. Крупный корпус сержанта крест-накрест опоясывали пулеметные ленты. За спиной торчал ствол гранатомета. В мощных волосатых руках защитника Отечества качался здоровенный пулемет со свисающей из зеленой коробки лентой, заряженной патронами. Закатанные рукава, расстегнутый ворот рубахи и перекинутый через плечо пулеметный ремень придавали вид грозного боевика из голливудских фильмов. Денискин прыгал вокруг Самсонова, меняющего позы и гримасы, щелкал фотоаппаратом "Смена" под комментарии сержантов.
      – Рожу страшнее сделай, чего ты ржешь как мерин?
      "Душманы" лежали, не шевелясь. Как только кто-то из них приподнимал голову, то дружный окрик заставлял его опуститься обратно на линолеум.
      – Мужики, все, конечно, здорово, но кто позволил вытаскивать пулемет из ружпарка?
      – Кончай, Сань. Сейчас снимемся…
      – Кончать на гражданке будем. Ты не в курсе, что у дежурного по штабу зажглась лампочка о вскрытии ружпарка? Денискин, ну, Самсон молодой и глупый, а ты?
      Как в подтверждении моих слов на тумбочке дневального загремел полевой телефон. Я подошел и снял трубку.
      – Да.
      – Не "да", а представляться надо. Дежурный?
      – Старшина роты гвардии сержант Ханин.
      – Ханин, зачем ружпарк открывал?
      – Проверяю наличие противогазов и их пригодность для занятий на завтра. Все клапаны выкидывают, а потом…
      – Уже запер?
      – Еще нет, товарищ капитан. Минут десять-пятнадцать займет.
      Бардак-с.
      – Ладно.
      – Ну, вот и все. Чего ты боялся, – Самсонов, опустив голову, стоял рядом, поставив пулемет прикладом на носок сапога.
      – С дежурным вопрос решили. А если кто из офицеров зайдет? Что делать будешь? Еще и меня подставишь.
      Самонов тяжело вздохнул и начал разматывать пулеметные ленты.
      – Атас, шухер. Комбат, – в роту, толкая друг друга, влетели два солдата, оставленных предусмотрительными сержантами на лестнице.
      Враг душманов, дергая трясущимися руками, начал быстро сбрасывать пулеметные ленты.
      – Магазин, дурында, – ударил я по коробке пулемета.
      Самсонов быстро открыл дверь ружпарка, сбросил за дверь гранатомет и пулеметную коробку, вслед за которой полетела уложенная внутрь лента, звеня патронами. В дверь буквально влетел комбат.
      Беглый взгляд на помещение и увиденная открытая оружейная комната давали большой простор для фантазии. Но комбат только спросил:
      – Чем занимаетесь?
      Сержанты, быстро разбежавшиеся по углам, молчали. Солдаты, еще не успевшие снять халаты, стояли в стороне и как бараны смотрели на пастуха в майорских погонах.
      – Хотели провести урок и показать солдатам вооружение мотострелков, – сказал я. – Вот выдал Самсонову пулемет…
      – В журнале записал? Есть план занятий, подписанный ротным? – быстро спросил комбат.
      – Мы же не выходя, товарищ майор. Чтобы, так сказать, поднять боевой дух…
      – Ханин, инициатива в армии бывает плохой и наказуемой. Понял?
      – Виноват.
      – Виноватых бьют и… почему бойцы в халатах?
      – Отправить не успели. Замерзли, наверное.
      – Рехнулся? Двадцать три градуса на улице.
      – У них там под сорок. Акклиматизация еще не…
      – Кончай мне лапшу на уши вешать. Оружие убрать. Внешний вид привести в порядок. Займитесь делом – учите устав. Возьмите тетрадки и перепишите обязанности дневального наизусть.
      – Есть!
      Комбат еще раз оглядел расположение и быстрым шагом прошел в канцелярию.
      – Пронесло, – тихо сказал Денискин, когда за комбатом закрылась дверь.
      – "Пронесло", – подумал Штирлиц. "Тебя б так пронесло", – несясь в туалет, подумал Мюллер.
      – Чего?
      – Бородатый анекдот вспомнил. Все, мужики, разбежались. Духи, сдать свое спецобмундирование в каптерку. Дружно возвращаемся из
      Афгана в Московский военный округ. О том, что тут произошло лучше молчите. И вам и нам жить будет легче и спокойнее.
      Взвода укомплектовывались медленно. Время от времени мы обменивались кем-то из солдат между взводами или между ротами. В расположенной на этаж ниже второй роте "дух", которого распределили отдельно от "брата", трижды бегал в полк, куда был распределен его не то родственник, не то земляк. Поймав, его возвращали в роту, старались учинить жесткий контроль, но солдат, найдя первую возможность, опять убегал.
      – Чечены! – влетел в роту Андрей. – Это пипец!
      – Может нам не дадут?
      – Да там наш лейтенант. Он глупый. С ними же справиться нельзя.
      Мы побежали в спортзал, куда утром привезли большую партию чеченцев. Кто из района гор лучше-хуже, мы обсуждали накануне, когда группа азербайджанцев, только пересекшая линию двери спортзала, без причин и провокаций кинулась с ножами на армян, за день до этого прибывших в дивизию. Откуда у армян появились ножи, никто не знал, ведь обыскивали всех призывников по нескольку раз, но разнять дерущихся получилось только с помощью караула после начала предупредительной стрельбы в воздух. Чечены или осетины, в нашем понимании, были самым худшим вариантом по причине того, что они отказывались убирать места общего пользования и были очень резки.
      Замполит роты, широко расставив ноги и запрокинув голову, проверял физические данные новобранца, считая количество подтягиваний крепкого, низколобого призывника. Чечен резко и легко подтягивал тело к перекладине и бросал его обратно на расслабленных руках.
      – Молодец, солдат, – похвалил его замполит. – Беру.
      – А братьев?
      – Сейчас и с братьями разберемся, если все такие сильные. Хочешь уметь стрелять?
      – Я умею. У меня ружье дома есть, – с сильным акцентом очень спокойно, чуть закатив глаза, ответил чечен. – Я на охоту хожу, волка стрелял.
      – Товарищ лейтенант, можно Вас на минутку, – окликнул я замполита.
      – Чего тебе?
      – Очень надо. Срочно.
      Лейтенант, улыбаясь, подошел к нам.
      – Товарищ лейтенант, Вам нужны неуставные взаимоотношения в роте?
      – Ты чего, обалдел?
      – А поножовщина? Или другие сложности в роте?
      – Говори конкретно!
      – Не берите чеченов. Не справимся. Проверено многими.
      – Ты меня пугаешь? Этого я возьму. Видишь, какой сильный парень.
      – Не стоит, товарищ лейтенант.
      – Я сказал, что возьму, – заупрямился лейтенант.- У нас многонациональная страна, и служить должны все.
      – Только не все должны служить в нашей роте. Может быть, Вы, товарищ лейтенант, еще подумаете…
      – Голова у нас, чтобы думать, а мозги – чтобы соображать. Я уже решил, значит так будет.
      Мы ушли, ругая по дороге замполита. Лейтенант взял этого солдата и вернулся с ним в роту. Почти всех остальных солдат, призванных из
      Чечни, перераспределили по другим частям. Чечен в тот же день нашел земляков в стройбате, что не предвещало ничего хорошего, но мы надеялись, что у него физически не будет времени с ними общаться.
      Так как солдат было еще не много, то спали они все в одной части казармы, несмотря на распределение по взводам. Командовать над ними поставили молодого сержанта, интеллигентного, крепкого, но очень вежливого парня. Солдаты были совсем молодыми, и как-то, несмотря на неуверенность командира, его слушались.
      Утром, услышав громкое "Рота, подъем!", я натянул одеяло на голову и отвернулся к стене. "Спать, спать, спать" – дал я сам себе команду, не давай сну уйти.
      – Взвод, подъем. Взвод, строится, – пытался создать командирские нотки в голосе, подгонял "духов" молодой сержант.
      Его нытье стало мне надоедать, и я повернулся посмотреть, в чем же дело. Два с лишним десятка солдат уже стояли на "взлетке" и кое-как застегивали и заправляли еще новенькие хебе. Станислав, так звали молодого сержанта, стоял над еще лежащим новобранцем и уговаривал его подняться.
      – Белов, – крикнул я ему. – Подвинься чуть в сторонку. – И швырнул в спящего своей подушкой.
      Подушка грохнулась солдату на голову. Новобранец вскочил, ошарашено пяля глаза.
      – Воин, – мягко посмотрел я на него. – Подушку верни.
      – А это ты в меня кинул подушкой? – удивился он.
      – Я, я. Кидай назад, родной.
      Он кинул мне подушку, я подложил ее под локоть.
      – Вставать пора, сынок. Посмотри, тебя уже все заждались. Твои товарищи уже одеты, обуты, давно хотят выполнять то, ради чего их призвали, а ты всех задерживаешь. Нехорошо, родной. Ну-ка, живенько.
      Солдат, не торопясь, начал одевать сапоги, влезать в форму.
      "Надо вставать, – подумал я. – Все равно уже проснулся". Натянув штаны, я сел на койке и начал наматывать портянку на ногу, заметив краем глаза передвигающегося ко мне человека. Чечен, со страшным выражением лица, которое могло бы быть образцом к фильму ужасов, навис надо мной, держа в руке тяжелую армейскую табуретку. Речь его была неразборчива и, наверное, включала нелицеприятные для меня определения на непонятном языке. Единственное, что я успел уловить, было связано с брошенной в чечена подушкой. Положение чеченца было таким, что стоило мне дернуться, и табуретка со всей силы обрушалась бы на мою дурную еврейскую голову, лишив мою маму возможности увидеть меня живим и здоровым. Продолжая сосредоточенно наматывать портянку и удовлетворенно кивнув самому себе, я медленно потянулся за сапогом:
      – Табуретку поставь на место, – как можно спокойнее сказал я, не поднимая глаза на солдата. – Аккуратненько. Армейское имущество, все-таки.
      – Чего? – опешил чеченец.
      – Говорю, что за порчу имущества штраф в размере трехкратной стоимости. Нельзя все ломать, надо на чем-то и сидеть. Вот так, солдат, – и я воткнул плотно обмотанную портянкой ногу в сапог, пристукнул каблуком о деревянный пол.
      Чеченец "завис" на пару секунд, резко развернулся и поставил табуретку около соседней кровати.
      – Извини.
      – Ты табуреточку на место поставь, а то порядок наводить будем, вновь переставлять придется, – посоветовал я ему.
      Выдохнул я, когда солдаты побежали в туалет и к умывальникам.
      "Вот говорили мы лейтенанту не брать этого чурку", – со злостью подумал я. – "Это ведь только начало".
      Я не ошибся. Днем чеченец пошел в курилку без разрешения, за что получил наряд вне очереди. Дежурным по роте был назначен младший сержант Самсонов. Сибиряк был не просто широк в плечах, а как говорится, кровь с молоком. Он выглядел большим везде. Нет, он не был спортсменом и не качался штангой, как это делал "Михалыч" – сержант роты механиков-водителей, которые располагались этажом выше нас, он "таким родился". Добрый и сильный, он был очень простым, прямым и незамысловатым парнем. Первый конфликт родился поздно вечером, когда Самсонов отправил чеченца, исполняющего обязанности дневального по роте, мыть туалет.
      – Я не буду, – твердил чеченец.
      – А кто будет? Я?! – нависал над ним Самсон.
      – У нас мужчина не моет пол или туалет. Это не мужская работа.
      – Ну, позови сюда свою маму или сестру, пусть они вместо тебя служат, раз ты не мужчина.
      – Я мужчина, – кипятился чеченец, мгновенно становясь красным, как рак. – Но мыть не буду.
      – Будешь!! Ты солдат и обязан выполнять приказы!!
      На все наши попытки поговорить, чеченец отвечал однозначно и, махнув рукой, мы отправились спать, оставив его на воспитание дежурному по роте.
      Самсонов, продержав чеченца "на тумбочке" всю ночь и не пустив его на завтрак, все-таки загнал бойца в туалет, вручив швабру в руки и насильственно заставив сделать несколько моющих движений. Через час чеченец, попросившись покурить, привел двух земляков из стройбата.
      – Слышь, сержант, – подошел солдат с глазами наркомана. – Ты нашего брата не заставляй туалет убирать, ему нельзя.
      – Больной что ли? – усмехнулся Самсонов.
      – Не больной. Ты зря смеешься. Мы ведь и не так можем, – тут же перешел к угрозам второй.
      – Чего сказал? – напрягся всей массой Самсонов. – Ты кто такой, солдат? Или званий не различаешь?
      – У нас в стройбате звания – фуфло. Ты лучше слушай, чего я тебе скажу. Тебе надо туалет убрать, я понимаю. Ты ему скажи – он найдет, кого заставить убрать. Тебе же надо, чтобы чисто было. И все. Ты скажи – дальше его проблема.
      – Валите отсюда, пока у вас проблем не появилось, – огрызнулся
      Самсонов.
      – Ну, наше дело предупредить, а то…
      – А то что?
      Земляки нашего чеченца ушли. Самсонов пошел в роту и снял чеченца с наряда, как… ушедшего без разрешения от казармы.
      Вечером того же дня чеченец в качестве воспитательной цели вновь заступил в наряд по роте. Швабра опять была всучена в руки, и одно
      "очко" солдат вымыл под непосредственным присмотром грозного дежурного по роте и толпы сержантов. Через три часа, поднимаясь на этаж казармы, мы услышали какой-то шум.
      – Бегом. Это Самсон.
      Нас было четверо. Среди всех поднимавшихся я, со своими шестьюдесятью тремя килограммами, был самый легкий и щуплый. Сашка, который не сильно от меня отличался, выглядел пошире в плечах, поднимался за мной. Андрей, имевший первый разряд по самбо, и
      "Михалыч" – Коля Михайлов – двигались впереди, перепрыгивая через ступеньку. "Михалыч" был "качком" и выглядел устрашающе. Голый торс без майки демонстрировал полный набор накаченных мышц, которым мог позавидовать и Шварценеггер, и Сталлоне. Сгибая поднятую руку в локте, "Михалыч" клал ладонь на бицепс, что производило неизгладимое впечатление на смотрящих. Регулярно он устраивал показы бодибилдинга, что было приятным развлечением в свободное время. По рассказам Коли однажды "люберы", встретив его в Москве в районе вокзала, похлопав парня по плечу, поинтересовались:
      – Ты чем качаешься, пацан?