Воспоминания старшего сержанта
 
      Израиль
 
      2007
 
      Уважаемый читатель. Автор этих строк, в прошлом рядовой, сержант, гвардии старший сержант запаса советской армии, действительно прошел все, что написано в этом сочинении. Сочинении, потому, что до высокого слога автор не смог дорасти. Это сочинение изначально являлось байками об армейской жизни, которые мы все, прошедшие ту школу жизни, несем в себе все дальнейшии годы вспоминая с улыбкой или ненавистью дни проведенные в советской армии. Описывая байки, автор заметил, что они складываются в длинное, приведенное ниже сочинение. Практически все персонажи являются людьми настоящими, не вымышленными и даже некоторые из них смогли найти свои портреты.
      Как автору, мне хотелось бы выразить благодарность всем, кто помог в написании этой книги. Отдельно я хочу поблагодарить Надежду
      Лазаренко из Москвы поддерживающую меня в минуты слабости и не давшей мне стереть все написанное. Я благодарен читателям Живого
      Журнала, своим друзьям и близким, потратившим время на чтение сего опуса и выразившим свое мнение, несущим критические замечания и восхищающимися описанными историями. Я так же хочу поблагодарить всех членов моей семьи, которые не мешали мне по вечерам печатать главы на предоставленном Евгением Моценят нотбуке. А так же я хотел бы сказать большое спасибо всем, кто приложил максимальные усилия, чтобы эта книга вышла в свет и попала в руки Вам, уважаемый читатель.
 
      Всем любящим и ждущим посвящается

      Молодость – это то, что дается нам один раз в жизни, и вернуть ее никто никогда не сможет. И только армия – это единственное место, где молодой хочет стать дедом.
      Молодость несет не только права, но и обязанности. Почетная обязанность, как сказано в основном законе – то есть в Конституции
      СССР, заключавшаяся в исполнения воинского долга гражданином огромной страны, относилась исключительно к представителям сильного пола, которыми испокон веков считались мужчины. Все мальчишки, достигшие шестнадцатилетнего возраста, получали право на обязательную бесплатную экскурсию в военкомат, где им предстояло пройти медкомиссию и получить первичную приписку к войскам.
      Все, кто хотели поступить в военные училища, время от времени говорили о предполагаемой карьере военного, руководствуясь, с моей точки зрения, не столько героическим будущим, сколько желанием избежать срочной службы. Большинство же юношей в этом возрасте, не мечтали не только о бессмысленной трате двух, а то и трех лет молодости, но тем более о том, чтобы потратить всю жизнь на выполнение святой обязанности. Районные военкомы, не сильно озабоченные юношескими вольными стремлениями, занимались своей работой, приглашая будущих призывников на первый разговор с обязательным медосмотром. Не избежал культпохода в военкомат и я. Не избежал не потому, что противился возможным, неоцененным мной на гражданке армейским трудностям, и не потому, что мои родители старались увидеть во мне героя с медалями на груди, а потому, что никто не считал чем-то важным первое в жизни посещение военкомата.
      Года учебы в школе подходили к концу и обязательным предметом стали уроки начально-военной подготовки. Военрук школы, подполковник
      Шохин Александр Григорьевич, стоя под плакатом с надписью
      "Воспитание человека – это, прежде всего, формирование у него процесса торможения, воспитания у него жизненных тормозов", насупив брови, произнес:
      – Послезавтра все мужская часть девятых классов направляется в военкомат. Сбор около школы в 8:30.
      – Зачем возле школы, Алесан Григорич? – влез Паненко. – Я по дороге живу… Зачем мне взад-вперед ходить?
      – Походишь, Паненко. Не развалишься, – отрезал военрук. – Все должны быть вместе. Понятно?
      Паненко посмотрел на меня, как на командира военно-патриотической игры "Орленок", которая заключалась в умении разбирать и собирать автомат Калашникова, лазать по связанным вместе веревкам, вязать узлы и стрелять из пневматической или малокалиберной винтовки. В школах создавались свои команды, участвующие в районных и городских соревнованиях. Я отвечал в школе не только за подготовку команды и ее участие в соревнованиях, но и за кружок по стрельбе. Когда те, кто обязаны были отстрелять положенное количество пулек, удалялся по длинному коридору, мы, пока никто не видел, палили не только по мишеням, но и по шарикам, скомканным из листов бумаги, с обязательным кукареканьем под столом в случае промаха. Ко мне немой вопрос одноклассника не имел отношения, и я только пожал плечами.
      – Ладно,- уныло пробубнил Паненко.
      – Вопросы есть? – спросил военрук. – Вопросов нет. И чтобы завтра все были без опозданий.
      – А если опоздать, то наряд вне очереди? – скорчил мину Паненко.
      Класс дружно захихикал.
      – Двойка в журнал, – прищурился подполковник, и класс тут же умолк. Двойку по такому предмету, как НВП получить никто не хотел.
      Оценка веса не имела, но портила аттестат зрелости. В этот момент раздался звонок.
      – Все свободны, – закончил урок военрук.
      Вечером того же дня, сидя с друзьями на ступеньках нашего многоквартирного дома, мы обсуждали кто кем готов стать в случае реализации армейской карьеры.
      – Я в Морфлот попрошусь, – сказал Мишка. – Все равно хочу в училище Дзержинского поступать.
      – И будешь под водой по полгода сидеть? Ну, Балтика, любишь ты приключения, – подтрунивал я над ним. – Ну, нафига тебе это? Иди лучше в Политех.
      – А чего тебе не нравится? – тут же включился Сашка Шаров. – Я так точно в летчики пойду.
      – Будешь, как отец, штурманом?
      – Нет. Хочу быть пилотом. Миг-15 водить буду. Знаешь, какая машина?
      Они с Мишкой взялись обсуждать качество и надежность боевых самолетов, кораблей, их количественный состав и эксплуатацию. Я слушал вполуха и думал о том, что с прошлого года начали призывать студентов ВУЗов даже имеющих военную кафедру, хоть и обещали, что это только на ближайшие год-два, но вероятность того, что можно будет успеть "загреметь" со студенческой скамьи, а не после окончания ВУЗа, маячила уже на горизонте.
      Ранним весенним утром мужской состав девятых классов школы имени пионера-героя Саши Бородулина отправился в военкомат. Добравшись без приключений, мы строем прошли мимо серьезного прапорщика, отдавшего честь нашему военруку, и влились общим потоком в актовый зал военкомата. Оказалось, что таких, как мы, собралось немало.
      Некоторые были знакомы по улице или по пионерским лагерям и, приветствуя друг друга, гуляли между рядами или разглядывали агитплакаты на стене, когда вошел начальник военкомата:
      – Так, – протянул он.- Прибыли, значит?
      Народ начал рассаживаться, понимая, что это надолго, а день все равно неучебный.
      – Сейчас вы все пройдете медкомиссию. Каждый получит карточку, в которой должны будут отметиться хирург, терапевт, психиатр, невропатолог, окулист и отоларинголог.
      – Кто?? – зашумели вокруг.
      – А я откуда знаю? – развел руками военком. – Так на двери написано.
      Кто-то оказался грамотным, и по рядам пронеслось:
      – Лор, лор, ну, ухо-горло-нос.
      Привычное название врача-специалиста принесло облегчение, но не вызвало улыбки на лице у военкома.
      – После чего, – продолжил он, – каждый будет приписан к определенному роду войск. А теперь вперед, орлы!
      Врачебный осмотр не сильно отличался от школьного, который проводили ежегодно.
      Все проходило, как в анекдоте. Близорукий врач перелистывал медицинскую карту призывника и говорил:
      – Садитесь, призывник. Годен.
      – Но Вы же меня не осмотрели.
      – А чего мне на тебя смотреть? Команду услышал, стул увидел, мозгов выполнить приказ хватило. Значит здоров и годен. В
      Афганистан, мой мальчик.
      Как все я прошел беглый осмотр медперсоналом военкомата, стыдливо прикрывая гениталии и подшучивая над своими одноклассниками.
      – Годен без ограничений, – констатировал главврач, хлопая печать в серый разлинованный лист моей медкарты. – Следующий.
      – Разрешите войти, товарищ подполковник? – крикнул я, отворив дверь военкома.
      – Входи, – разрешил подполковник. – Чего орешь-то? Садись. Так, – протянул он, заглядывая в документы. – Так, служить хочешь?
      – Если Родина скажет: "Надо…" – вспомнил я слова песни.
      – Так, – снова протянул военком, когда я сел напротив него.
      В руках у подполковника была папка, на которой красивым почерком были выведены мои фамилия, имя, отчество.
      – Так, – повторил он. – Характеристика у тебя хорошая. Первое место по городу среди допризывников по стрельбе, разряд по плаванью, разряд по дзюдо, первое место в личном зачете на городских соревнованиях в "Орленке", командир отряда "Орленок" в школе, знаменосец школы. Неплохо, неплохо. В военное училище поступать не хочешь? – вдруг он задал мне вопрос.
      – Неа, – опешил я, никогда не мечтавший о карьере военного.
      – А чего? – подталкивал меня подполковник к нужному ему ответу.
      – Да как-то не думал, – честно признался я.
      – Зря, зря. У тебя получилось бы. Ну, а если бы решился, то в какое училище пошел бы? – не унимался военком.
      – Ну, уж если идти, то в Рязанское, – подумав, ответил я.
      – Воздушно-десантное? – удивился подполковник.
      – Да.
      – Ладно, так и запишем, – обрадовался военком.
      – Но я еще не решил.
      – У тебя еще будет время подумать, тебе еще год в школе учиться, вот и решишь, – ответил военком, выводя остроотточенным карандашом крупные буквы ВДВ на папке с моим именем. – Свободен. Позови следующего.
      Утром, на следующий день девчонки класса встречали нас на парадной лестнице школы.
      – Ну, – приставала к каждому Наташа Ворошкина, – куда приписали?
      – А тебе-то какое дело? – были ответы.
      – Небось, в стройбат, – тут же провоцировала Наталья.
      – Это тебя надо в стройбат, – парировал отвечающий, намекая на гренадерский рост перворазрядницы по академической гребле. – Морфлот.
      – Какой же ты моряк, когда ты с печки бряк? – подзадоривала
      Наташа. – А тебя куда? – Тут же приставала она к следующему.
      Приписка была разнообразной и, как мы предполагали, ничего не значащей. Она могла еще несколько раз измениться, кто-то мог заболеть, кто-то поступить в институт, но первое впечатление было первым впечатлением.
      – Ну, ну, куда тебя? – почти толкнула меня Наталья, когда я подошел к школе.
      – Что куда? – не понял я.
      – Приписали куда? Какие войска?
      – ВДВ, – не зная причин, побудивших девушку устроить всем допрос с пристрастием, спокойно ответил я.
      – Ааа!!! – завизжала Наташка. – Ааа!!! – она кинулась, чуть не повиснув у меня на шее.
      Я постарался отодвинуться, надеясь, что перворазрядница в гребле не будет сносить меня с пути за полученную информацию. Тут было чего испугаться – весовая категория девушки явно превосходила мою.
      – Чего кричишь-то? В чем проблема?
      – Это же здорово, это здорово!! – тараторила Ворошкина.
      – Чем здорово? – отодвигаясь от нее, переспросил я.
      – Такая форма, тельняшка, берет, – ее восторгу не было предела. -
      Если ты пойдешь в десант, я за тебя замуж выйду! – твердо заверила она меня.
      – Не надо мне такого счастья, – отшатнулся я от нее. – Я как-нибудь переживу.
      – Не бойся, – рассмеялась необидчивая девушка. – Я пошутила. Но
      ТАКАЯ форма…
      Позже оказалось, что военком не разбрасывался припиской в десант.
      Из двух классов нас было приписано всего двое. По одному человеку из класса.
      Жизнь вернулась в свое обычное русло. Военкомат нас больше не тревожил и, только поступив в институт, вставая на учет, я на минуту вспомнил о приписке, о которой тут же забыл.
      Институт внес свою лепту. Все мужчины института автоматически являлись дружинниками или оперотрядниками. Явка на дежурства была обязательна, пропустившие два наряда вылетали из ВУЗа, но я в первый месяц столкнулся с оперативником из отдела ОБХСС и согласился помогать отделу. Мы бегали за спекулянтами и валютчиками, стараясь, как комсомольцы. Мы противопоставляли себя спекулянтам, которые толпились на входе в здание института. Импортные шмотки мгновенно исчезали из рук жуликов времен начала перестройки при нашем появлении. Мы казались сами себе большими и взрослыми. Учеба шла кое-как. Часть "хвостов" и не сданных лабораторных работ нам прощали за активную общественную деятельность, кое-что приходилось пересдавать. Два раза в неделю группа задержания тренировала молодых помощников, часть из нас выделилась в отдельную спец. группу при районном ОБХСС. Мы ходили обедать в милицейскую столовку, слушали байки и истории, сидели часами в кабинетах оперативников и очень сдружились. Я отказывался от предложений городского УБХСС перейти к ним, оставаясь верным своим друзьям.
      Однажды я пришел домой и на вопрос мамы, где то, что она попросила меня купить, спокойно бросил:
      – В дипломате.
      Мама полезла в мой дипломат, где мусора было больше, чем учебников и вдруг вскрикнула:
      – Что это? Что это такое?
      Крик был такой, что отец вскочил с табуретки. Мы вбежали в комнату.
      – Что это? – показывая на металлический предмет в виде фляжки, от которого тянулись провода, спросила мама.
      – Рация.
      – Откуда?
      – Выдали… Портативная рация. А что?
      – Кто выдал? Где ты ее взял? – волновалась моя аидише-мама.
      – В милиции, для спец.оперотряда. Я сдать сегодня не успел, теперь батарейки сядут.
      – Отец, – твердо сказал мама, – твой сын хочет быть милиционером.
      Он хочет прыгать через голову и стрелять из пистолета.
      Почему я обязан был выполнять исключительно эти функции, в мою горячую голову не укладывалось. Для меня работа оперативника заключалась в другом, но спор на тему обучения юриспруденции и возможности работать в ОБХСС, имея только высшее экономическое образование, ни к чему не привел. Юношеский максимализм сложно чем-то оспорить. В диалоге я стоял на своем. Отец махнул рукой, назвав меня идиотом, мама вышла вслед за ним, причитая, что она не понимает, как я могу хотеть быть милиционером. Я не имел большого желания быть оперативником, мне не грезились погоны полковника или дедуктивный метод Шерлока Холмса, мне было интересно, загадочно, авантюрно и чем-то романтично в данный момент на рейдах, рядом с теми, кто ловил нарушителей закона, снимал отпечатки пальцев, допрашивал и доказывал. Состояние адреналина в организме поддерживалось постоянно, но я не придавал значения таким мелочам.
      Это не являлось для меня первостепенным. Я был честен и считал, что делаю правильное, нужное дело в борьбе с жуликами.
      – Слышь, пацан, – вразвалочку подошел ко мне парень, внешний вид которого не позволявший усомниться в его принадлежности к элите спекулянтов – профессионалов. Эти ребята появляясь каждый день на
      "галере" около Гостиного двора, торговали поддельными джинсами, свитерами и другими товарами, мало чем отличающимися от фирменных.
      Представители этого рода деятельности носили широкие штаны с глубокими карманами, кроссовки стоимостью, соответствующей моей годовой стипендии, и кепи.
      – Давай мирно все решим, – хлопнул спекулянт кепочкой по ладони.
      – Чего решим? – нагло посмотрел я на него.
      – Ты же студент?
      – Ну?
      – Стипендия 40-50 рублей в месяц, да папа с мамой еще червонец подкидывают?
      – …?
      – Мы каждому из вас по 50 рублей в день даем, и вы нас не трогаете, лады?
      – Нет.
      – Ты что, дурак? Кто тебе еще такие деньги даст? Это же не взятка, а…
      – Я тебя сейчас за "дурака" задержу и на 15 суток упакую, – уверенно ответил я.
      – Нда… – протянул торгаш. – Неизлечимо. В армию-то когда?
      – Когда надо.
      – Ну, там тебе мозги вправят,- сплюнув на грязный асфальт, пообещал джинсоторговец.
      Мы пользовались уважением в институте и по причине крепкой дружбы, и по причине наличия портативных раций, и по причине выполнения важного, с точки зрения комсомольской организации, дела.
      Однажды мы воспользовались наличием портативных раций для сдачи экзамена. Нет, мы не стали подсказывать друг другу, как в фильме
      "Операция Ы", мы сделали проще. Сдача зачета уже закончилась, и мы, неподготовленные, просто рискнули, войдя и вытащив билеты наобум.
      Двое уже сидели перед преподавателем, когда в рациях раздалось:
      – Сто тридцать первый, сто тридцать второй, Измаилу.
      Голос прозвучал громко и четко, испугав не только преподавателя, но и нас, сидевших в ожидании позывного.
      – Ой, – сказал Клим. – Простите.
      Он встал и отвернулся.
      – Измаил, мы заняты…
      – Вы срочно нужны в отделе, – звучало из динамика, спрятанного за лацканом пиджака. – Оперативная обстановка…
      – У нас экзамен, мы с преподавателем сидим, – стараясь сдержать смех, ответил Клим в микрофон.
      – Вызывают, – повернулся я к преподавателю. – Мы – оперативники спец.группы ОБХСС…
      – Так вы идите, идите, – заволновалась пожилая женщина, преподаватель ВУЗа, помнящая сталинские времена.
      – А экзамен как же?
      – Давайте ваши зачетки, давайте.
      В момент, когда она ставила нам зачет, в комнату влетел тот, кто говорил из-за двери.
      – Простите, ребята, слышали, всех срочно собирают в отделе?
      – Слышали, зачетку давай.
      – А он с вами? – уточнила кандидат наук.
      – Он наш главный, – лицо Клима растянулось в умиротворяющей улыбке.
      – Тогда давайте скорее и Вашу зачетку. Всего доброго ребята. До свидания.
      – До свидания,- выпалили мы, выскакивая из комнаты и сдерживая на ходу хохот.
      – В отдел-то идем? – спросил Клим, когда мы отхохотались, отойдя на приличное расстояние от комнаты, где принимался экзамен.
      – А чего еще делать?
      И мы отправились в районное отделение МВД.
      Неоднократно нас, как дружинников, посылали помочь в детскую комнату милиции, где я познакомился с Екатериной. Молодая, симпатичная девушка училась в педагогическом институте Ее большие зеленые глаза и стройная фигура вызывали во мне бурные мужские желания. Наши отношения переросли из дружеских в близкие, и мы понимали друг друга не только как влюбленные, но и как оперативник – оперативника.
      Наступило время Андропова, и вместе с девушками из отдела мы отлавливали тех, кто прогуливал школу или ПТУ.
      – Внимание, проверка, я прошу всех предъявить документы, – кричал кто-то из нас, когда мы входили в кинотеатр.
      – Стоять! Стоять, я сказал! – орал я, несясь по весеннему
      Ленинграду за молодым перепуганным пареньком. Подсечка, залом руки, голову назад – задержание произведено быстро и чисто.
      – Кто такой? Почему бежал? – допрос был быстрым и коротким.
      – Я из ПТУ, – утирал разбитый нос пацан. – У нас практика.
      – Почему не на практике?
      – У нас вторая смена.
      – Тогда зачем бежал-то?
      – Испугался…
      – Дурак, я ведь мог тебе и руку сломать… Вали отсюда.
      Мы проверяли задержанных через центральный адресный стол информационного центра МВД, элементарно получая суточный оперативный пароль.
      – Алло, дежурненький, куда едем?
      – Киев.
      И я "ехал" в Киев, называя этот пароль служащей девушке из ИЦ.
      – Добрый день…
      – Санек, привет.
      – Как ты меня узнала?
      – А ты единственный в городе, кто даже в три часа ночи говорит
      "Добрый день".
      – Для нас и ночь – день добрый. Справочку дашь?
      – Тебе я не смогу отказать. Диктуй.
      Среди тех, кто дежурил вместе с нами, были и отслужившие в армии, вернувшиеся домой и вгрызшиеся в гранит науки. Их рассказы были солью наших посиделок. Ну как можно было пропустить рассказы Сережи о службе в дивизии Дзержинского в Москве или рассказы Олега о службе в штурмовой бригаде? Мы, салаги, сидели, открыв рот, и не предполагали, что в скором времени многим из нас предстоит надеть кирзовые сапоги.
      Родителям мое времяпровождение не нравилось, несмотря на то, что я не пил и не курил, как многие сверстники. Они считали, что еврей и мент могут сидеть только по разные стороны стола, но поделать ничего не могли. Никакие уговоры, никакие объяснения на меня не действовали, и я снова пропадал в ночных рейдах, на тренировках по рукопашному бою и собраниях внештатников, проводимых прямо в отделе и, конечно, у Екатерины, которая часто ночевала в бабушкиной квартире на Мойке.
      – Не надо сегодня. Ну, зачем тебе это надо? – обычная защита советской девушки в постели, чувствуя рядом с собой неутомимого мужчину.
      – Я люблю тебя.
      – Я тебя очень люблю, но, может быть, мы сегодня поспим?
      Кто научил женщин этим вопросам, на которые нельзя дать вразумительный ответ? Где был Фрейд, когда утверждали, что в СССР секса нет? Почему молодым людям надо было всего добиваться экспериментальным путем проб и ошибок? На эти ответы зарождающаяся в
      Советском Союзе наука психология не спешила дать ответы.
      При таком образе жизни было естественно, что в момент выбора летнего трудового лагеря в институте, я выбрал городской оперотряд, куда меня с радостью утвердил не только институтский комитет комсомола, но райком. Призыв
 
      Мама с сестренкой отдыхали в небольшом санатории на острове под
      Ленинградом, а я, выполняя обязанности командира оперотряда центра города, бегал во время каникул после окончания первого курса, на
      Невском проспекте, фанатично стараясь избавить город от спекулянтов и валютчиков. Ночные рейды стали частью моей жизни, и родитель, и так не часто наблюдавший меня дома, совсем перестал лицезреть мою личность в родных пенатах в квартире с камином, расположенной в старинном доме построек времен Петра Первого между Марсовом Полем и
      Эрмитажем.
      Наши оперотрядные мероприятия не всегда выглядели культурно, с учетом того, что любой даже самый мелкий валютчик знал, что мог получить срок от трех лет. Мы не только патрулировали улицы центра города в команде, но и оформляли задержанных, передавали их патрулям, отчего знали все милицейские машины в районе. Горком комсомола устраивал дополнительный мероприятия под своим началом. В таком рейде я познакомился с корейцем Юрием Кимом, командиром подобного нам отряда соседнего, Невского района.
      – У тебя ксива с собой?
      – С собой.
      Отсутствие удостоверения у Кима было необычным явлением для оперативника, но кореец не дал мне сильно задуматься.
      – Пойдем с тобой в паре. Приводить будем не к вам, а в оперчасть гостиницы.
      Мы вышли на перпендикулярную Невскому проспекту улицу, идущую мимо гостиницы Европейская к памятнику Пушкину, за которым стоял
      Русский музей.
      Ким сразу встал около двери туристического автобуса. В темном салоне через тонированные стекла виднелся известный всему району валютчик, разговаривающий с водителем.
      – Будем брать.
      – С чем ты его брать будешь? Он никогда так не будет брать баксы.
      – Не важно с чем. За приставание к иностранцам.
      – Там и иностранцев-то нету.
      Валютчик начал спускаться по лестнице из автобуса. Ким, не слушая меня, быстро приблизился к двери.
      – Предъявите Ваши документы.
      – А ты кто такой?
      – Милиция. Покажи ему удостоверение.
      Я достал удостоверение внештатного сотрудника милиции, уже предчувствуя неладное.
      – Да пошли вы оба, – валютчик, чувствуя, что за ним в этот раз ничего нет, дернул рукав, за который ухватил кореец.
      – Со мной! – опять потянул на себя руку Юрий.
      – Пошел ты, – парень резко дернул руку и встал в стойку.
      Кореец последовал его примеру, и шоу, на которое нельзя было бы достать билеты ни за какие деньги, началось. Таких спаррингов я не наблюдал ни на одной тренировке. Валютчик ударил, Ким поставил блок и нанес встречную серию ударов руками и ногами, но спарринг – партнер свободно от них ушел. Резко развернувшись, валютчик, вяло переставляя ногами, побежал, Ким бросился за ним, в этот момент убегавший резко оттолкнулся от земли и постарался ударить корейца ногой в живот, попав в жесткий блок. Сунув удостоверение в карман, я подбежал к ним.
      – Ты что сделать хочешь? – спросил я корейца, стоящего в стойке каратиста.
      – Задержать.
      – А чего тогда ногами машешь?
      Валютчик не стал дожидаться ответа и развернулся к нам спиной. Я тоже не стал ждать ответа и сделал резкий шаг вперед, перехватив уходящую назад в беге правую ногу. Дальше сработал автомат – удар под коленку, болевой на руку, зажим головы. Валютчик, упав на колено, свалился на грудь и рявкнул под болевым приемом. Я держал так, как учили и как неоднократно было отработано не только в спортзале. Но моего веса явно не хватало. Парень начал поднимать меня на мышце.
      – Чего смотришь, вторую руку возьми.
      Юрий перехватил вторую руку и зажал ее своими лапищами. Я поднял голову и увидел вспышки фотоаппаратов иностранцев, которыми буквально была забита улица.
      – Идиот ты, брат. Пошли.
      Мы подняли валютчика и привели его в опорный пункт гостиницы, где сразу посадили в кабинет начальника.
      – Пойду я, прогуляюсь, – сказал я и вышел на улицу.
      – Я все видел, все видел, – крикнул по-русски какой-то мужик с фотоаппаратом. – И все заснял. Я на Вас.
      – Стоять! – я кинулся за ним.
      Мужик побежал по Невскому, время от времени выкрикивая спасительное "Милиция". Мы добежали до канала Грибоедова, где стоял, как статуя свободы, страж закона в сержантских погонах.
      – Товарищ милиционер, товарищ милиционер, – кинулся к нему фотограф, прячась за спину сержанта – Я видел… Он меня… Товарищ милиционер…
      – Привет, Сань, – протянул мне руку сержант. – Чего случилось?
      – Привет, Сереж. Снимал оперативное задержание.
      – Я…
      – Сам пленку отдашь или помочь? – спокойствие сержанта не давало места для возражений.
      – Сам, сам.
      Мужик быстро вынул катушку и, выдернув из нее пленку, протянул сержанту.
      – Себе оставь. Мне мусор не нужен. Свободен.
      – Я буду жаловаться.
      – Ваше право. Будь, – хлопнул мне по руке сержант. – Будут проблемы, мы на посту.
      Я вернулся в опорный пункт. На подоконнике перед входом в оперпункт сидели и курили Ким и задержанный валютчик.
      – Ким, что тут происходит?
      – Разобрались. Это же Васильев-младший, чемпион Европы по боксу.
      Мы с ним однажды на тренировке встречались. Вот разобрались. Чего своих-то задерживать?
      – Но ты силен, братан, – покручивая плечо правой руки, сказал
      Васильев. – Рука до сих пор болит. Профессионально.
      Я не стал отвечать, считая ниже своего достоинства принимать знаки внимания или уважения от валютчика, даже чемпиона Европы. О братьях Васильевых уже многие знали в центре. Они держали под своим контролем всех спекулянтов и валютчиков. Тем более было бессмысленно задерживать человека, который не брал в руки ни от водителей, ни от туристов деньги. Оценить все произошедшее я смог только минут через десять, когда рассказал друзьям о случившемся. Если бы Васильев дотянулся до меня своей левой, то я бы не сидел за столом, а пытался бы подняться с асфальта с помощью врачей скорой помощи.
      Невский проспект был местом, притягивающим не только иностранцев и профессиональных валютчиков, но и простых любителей, готовых получить банку пива, жвачку или значок от представителей не советской цивилизации. Молодые люди старались добиться с помощью своего английского или немецкого языков знаков внимания, что называлось милицейским выражением "приставанием к иностранцам".
      Старались подходить в подземных переходах, где плотность потока людей увеличивалась и был слив, куда в случае необходимости можно было сбросить валюту. В таком месте мы с моими закадычными друзьями
      Сергеем Сергейчуком и Климом, решили задержать двух молодых людей, явно пристававших к иностранцам с целью купить валюту. Прижав обоих к стене и предъявив им удостоверения, мы повели ребят к себе в помещение. Когда один из парней был уже заведен внутрь, второй, скинув с Сергейчука очки на землю, попытался вырваться. Серега схватил его за голову и прижал резко к земле, закрывая противнику рот и нос одновременно. Парень замолотил руками, стараясь избавиться, и Сергейчук схватил нарушителя за растягивающийся свитер. Парень постарался выскочить из свитера, но получил подсечку и рухнул в невысохшую грязную лужу на давно не чинившийся асфальт двора. Я выскочил на улицу и, схватив парня за руку, резко вывернул ее за кисть назад.
      – Дернешься, я руку сломаю.
      Такое задержание прошло бы на ура, если бы нарушитель не оказался сыном одного из отцов города. "Телега" быстро прикатила в горком комсомола, и меня с Сергейчуков вызвали на ковер к ответственному за оперотряды секретарю комсомольской организации города-героя Ленинграда.
      Попасть на ковер мне не довелось. Забежав на пять минут домой, чтобы перекусить, и уже стоя в дверях, я был пойман громкой трелью телефонного звонка.
      – С Вами говорит майор Сидоркин. Вы Александр?..
      – Он самый, – ничего не подозревая, радостно ответил я.
      – Вы студент? Верно?
      – Студент.
      – У нас начало июля, мы даем студентам отсрочки, а Ваша почему-то не оформлена. Вы можете зайти завтра в военкомат к 9 часам утра?
      – Могу, а сколько времени это займет? Мне к 12:00 надо быть в горкоме комсомола.
      – Всего полчаса, и Вы свободны.
      Вечером я застал дома отходящего ко сну отца:
      – Меня завтра в военкомат вызывают…
      – Они тебя через три дня в армию заберут.
      – В какую армию? У меня оперотряд, вызов в горком комсомола, совещание в райкоме в пятницу…
      – В красную армию. Иди спать…
      – У меня рейд, – не придал я значение его словам.
      Утром в военкомате я уверенно подошел к прапорщику, который стоял при входе. Его внешний вид и знаки отличия демонстрировали, что он тут давно и, чувствуя себя царем, любое обращение будет рассматривать, как индивидуальную просьбу к нему лично, и еще подумает ответить ли. Я решил обратиться к нему на армейский манер: