— Это — мой ручной медведь, ваше преосвященство. Он в этом дворце единственный представитель моих новых колоний в Новой Франции. Или «Кан-а-да», как он их называет. Это правильно, Тагай?

Тагай кивнул, продолжая хранить молчание.

— Ах да. Еще одно ваше владение, которому угрожает наш общий враг, Испания. — Итальянец привел аргумент в свою пользу и снова принялся рассматривать Тагая. — Он похож на тех азиатов, которые приезжают к Святому Престолу с русскими посольствами. А этот прибыл из Америк?

Генрих кивнул:

— Мой добрый и верный слуга-бретонец, Жак Картье, привез его из своего первого плавания — о, уже двадцать лет назад. Вернее, он привез его мать, потому что этот мошенник прибыл тайком — в ее чреве! — Король рассмеялся, как и все, кто мог его услышать. — Увы, его мать и все мои остальные индейцы умерли. Только Медвежонок оказался выносливым. И все здесь его любят. Не правда ли, дамы? — Новый смех, который услужливо подхватили вокруг. — Тагай, поговори с легатом на своем языке. Право, он удивительно странный, этот язык. Говори, Тагай. Обратись к его преосвященству, как положено у вас, индейцев.

Тагай встал, поклонился и заговорил на наречии своего племени, тахонтенратов:

— Твое уродство говорит мне, что твоей матерью была бобриха, которую изнасиловал лось.

Легат в восторге захлопал в ладоши.

— Нам следовало бы привезти побольше таких медвежат, ваше величество!

— Я тоже этого желаю. Однако попытка создать там колонию оказалась неудачной. Мы направим туда новую экспедицию, и очень скоро. Это — наш христианский долг, ибо они все там язычники, поклоняющиеся дьяволу. Да, французское правление и христианская мораль. Вот что нужно народу моего Медвежонка, правда, Тагай?

Тагай опять поклонился.

— Вы окажете нам честь, Могучий Отец.

— Он называет вас «Отец»! Как прелестно! И его французский очарователен. — Борромео вновь захлопал. — Достойный крестовый поход, ваше величество, — принести его народу Слово и Крест. Возможно, мы сможем приступить к нему после того, как будет решена наша испанская проблема?

После этого оба собеседника вернулись к прежней теме. Тагай потянулся за вином, чтобы залить гнев и утишить печаль, но выпивка не принесла ему успокоения. Хотя его мать умерла уже два года назад, вспоминать о ней всегда было больно. И ему причиняли боль каждый день.

Тагай посмотрел на нижний стол, поймал на себе гневный взгляд маркизы, приветствовал ее поднятым кубком, а потом осушил его одним глотком.

— Пора!

Они дождались, чтобы оба патруля завернули за угол: один — на набережную Сены, второй — к передней стене Лувра. В любую секунду могли появиться новые стражники, но этот перерыв предоставлял им удобный случай.

Они бросились из темного переулка туда, где ветка громадного ливанского кедра возвышалась над стеной дворца. Как и во время бегства из темницы Тауэра, Анна наклонилась, переплетя пальцы, а Жан встал на ее руки, стараясь через мягкие иглы дотянуться до дерева. Он зацепился ногами за ветку и свесил руки вниз. Анна подпрыгнула, ухватилась — и отец рывком втянул ее наверх. Первые стражники показались из-за угла как раз в то мгновение, когда ее ноги исчезали в ветвях. Отцу и дочери пришлось дождаться, пока шлемы и пики минуют место их укрытия, и только потом они полезли по ветке, которая пересекала стену. Сад резко уходил вниз, а ствол дерева отклонялся от стены, так что спрыгивать было бы слишком опасно. Им пришлось проползти вдоль ветки к стволу. Они двинулись дальше, теперь уже по другой ветви, которая доходила до второго кедра. Не без труда они преодолели расстояние между двумя деревьями, однако и там не нашлось подходящих ветвей, которые позволили бы им спуститься. Наоборот, заговорщики оказались даже немного выше, чем прежде.

— Анна! — прошептал Жан. — Нам надо как-то спуститься. Если нас увидят тут, наверху…

Он не закончил фразу. Анна осознавала опасность не хуже его самого. Их примут за убийц, фанатиков-гугенотов, которые уже не раз покушались на жизнь королей Франции в их дворце. Они могли спрятаться, только смешавшись с прислугой. Они потратили почти все остававшиеся у них монеты на шапочки, рубахи и фартук, который едва закрывал меч, привязанный у Жана к спине.

Анна продолжала ползти — вперед и вверх. Громадное дерево привело их к следующему стволу. И чем дальше они продвигались, тем громче становились звуки — перед дворцом продолжался шумный пир.

— Отец, кажется, я что-то вижу.

Жан присоединился к дочери у самого конца ветки, которая опасно прогнулась под их тяжестью. Он всмотрелся в полумрак.

— Это — стена дворца. Ты не видишь какого-нибудь балкона или другого удобного спуска?

— Нет. — Девушка повернулась к нему, так что он увидел, как блестят у нее глаза. — Но я вижу путь наверх.

Они двинулись обратно к стволу, поднялись к следующей развилке и снова полезли по ветке. Оказавшись у стены, они обнаружили водосточный желоб, а за ним — покатую крышу.

— Нам нельзя перелезать на крышу, Анна. Она скользкая после дождя. Это слишком опасно. Давай вернемся. Должен найтись другой путь вниз.

Жан уже повернулся, но тут заметил, что дочь за ним не последовала.

— Анна, пойдем!

— Отец, — проговорила девушка, свешивая голову с ветки, — ты слышишь?

Он прислушался. Единственное, что ему удалось услышать, — это непрерывное жужжание голосов, лай псов да еще громкий возглас, пробившийся сквозь приветственные крики.

— Я не слышу ничего, кроме…

— Тш!

И тут он тоже услышал — безошибочно, несмотря на шум. Басовитый рык испуганного зверя.

— Медведь! — воскликнула Анна. — Медведь, отец! Так я и знала!

С этими словами Анна прыгнула с ветки, отчаянно пытаясь ухватиться руками за карниз. Одна ее рука соскользнула, но второй удалось найти опору. Она подтянула ноги и поползла по скользкой черепице.

— Анна! — снова окликнул ее Жан, пытаясь остановить, но она уже удалялась. Через секунду она уже исчезла.

Чертыхаясь, Жан понял, что ему придется следовать за ней.

Король наметил неожиданную интерлюдию перед штурмом кондитерского замка. В последнее время подобные развлечения устраивались часто, поскольку спрос на них все увеличивался, а источники — иссякали. И пока знать Франции обирала скелеты и высасывала мозг из костей, главный медвежатник его величества, Грилло, занимался приготовлениями. Перед дворцом, прямо под сахарными стенами, которых все вожделели, открыли заранее приготовленную яму. В ее дно был вкопан крепкий заостренный кол. К нему железными клиньями были прибиты толстые цепи, оканчивающиеся кандалами. Вокруг столба широким кругом насыпаны опилки.

Служитель сказал королю, что приготовления закончены. Генрих поднялся — и мгновенно наступила тишина: даже обжираясь, все одним глазом наблюдали за монархом.

— Благородные господа и дамы Франции! — провозгласил он. — Ради пиршества и в честь появления при нашем дворе святого посланца нашего нового Отца, кардинала Борромео, мы распорядились устроить особое развлечение. Надеемся, оно усилит ваш аппетит и придаст вам сил для разгрома сладкого замка, который нас ожидает. Ибо посмотрите, что стоит между вами и им!

Король спустился с возвышения для почетного стола, и все также вскочили и ринулись вперед. Начались возбужденные перешептывания и одобрительные возгласы. Придворные и гости выстроились по краю круга из опилок: его значение было известно всем, все узнали обернутый цепями столб в центре. Все, включая Тагая.

Молодой индеец тоже встал одновременно с остальными, как только король покинул свое кресло, но, проследив за взмахом монаршей руки и увидев, куда она устремлена, юноша снова сел. Вскоре он остался один и сидел молча, повернувшись спиной к толпе. Ему нельзя было уйти, но он не обязан на это смотреть. Он может выпить еще. Всю ночь он упорно оставался трезвым, а хотелось напиться. Та-гай потянулся за бутылью.

А вот чего он не мог, так это заткнуть уши. Как только нога короля коснулась земли, был дан сигнал собакам, которых держали в темной псарне и хлыстами заставляли молчать. Их выпустили в ночной сад, и они натянули цепи, разразившись мощным лаем. При их появлении все дружно ахнули: к таким собакам здесь еще не привыкли.

— Дар от его святейшества Папы, — говорил кардинал тем, кто оказался рядом с ним, — с его родины. Неаполитанские мастиффы, лучшие в мире бойцовые собаки!

Тагай услышал это — и невольно повернулся. Эти животные не походили ни на одно из виденных им прежде. Темно-серые от носа до задних лап, в холке они доставали до пояса псарям, пытавшимся оттянуть их назад. Их головы словно состояли из одних только челюстей, с огромных, страшных зубов тянулись нити слюны. Их плечи и ляжки — сплошные тугие мышцы. Черные глаза выкатывались из красных глазниц. Тагай заметил, что многие дамы стали креститься: казалось, эти псы только что вырвались из ада.

Новый звук, еще более низкий, чем лай, рев боли и смятения, заставил псов поднять еще больший шум. Знатные гости разразились криками. Тагай попытался отвернуться, но не смог. Протянув руку назад, он опрокинул свой наполненный вином кубок. Его взгляд, как и взгляды всех присутствующих, был прикован к углу дворца.

С новым мучительным рыком появился медведь, волоча за собой двух мужчин, державших его за шею крепкими клещами. Третий натягивал толстую цепь, обмотанную вокруг туловища зверя. Его ноги оставляли на траве глубокие борозды. Еще один служитель пытался направлять движения животного, тыча в него факелами. Медведь был огромным самцом. Одним рывком он оказался в центре круга из опилок. Толпа попятилась. Дамы цеплялись за руки своих спутников, мужчины пытались выставлять вперед свои павлиньи груди и вместе с тем незаметно отодвигались подальше от медведя. Мастиффы натянули цепи и залаяли громче. С огромным трудом служителям удалось притянуть медведя к столбу с помощью закрепленной на его туловище цепи. Клещи были убраны, и поводыри попятились. Один при этом упал. Разъяренный медведь рванулся к нему. Его лапа ударила по дергающейся ноге, перевернув упавшего. И Тагай увидел, что у медведя, как всегда, вырвали когти. Его удивило то, что животному оставили хотя бы зубы. Наверное, его величество обратил внимание на жуткие челюсти мастиффов и решил немного сравнять силы в поединке.

В поединке? Никакого поединка не будет. Всегда есть только один проигравший — медведь. Зрители получат удовольствие, проверяя, сколько времени продержится медведь, скольких собак он победит — по одиночке, парами и тройками. А потом на него спустят всю свору. Тагай видел, как уже начали делать ставки: всех охватила лихорадка зрелища, и важные господа цеплялись друг за друга в радостном возбуждении. Когда спустили первого мастиффа, толпа издала торжествующий крик, словно в момент любовного экстаза.

Тагай все не мог отвести глаз от жуткого зрелища. Его мать принадлежала к роду Медведя — одному из девяти родов племени тахонтенратов, и поэтому сам Тагай тоже принадлежал к нему. Так что ему казалось, что это он находится там, прикованный к столбу и окруженный скалящимися врагами. Это он резко поднялся на кровоточащие лапы, попытался схватить прыгнувшего пса и отбросить его в сторону. Он почувствовал зубы, сомкнувшиеся у него на руке, стиснутые челюсти пса, мучительную боль ломающихся костей. Это он сам, Тагай, наклонился и подбросил собаку высоко в воздух — и разжимающиеся челюсти разорвали его плоть. Пес упал на спину, почти долетев до толпы, и с его морды брызгала медвежья кровь. Собака упала неудачно, спина у нее сломалась, но она все еще пыталась подползти обратно к медведю, загребая передними лапами и щелкая зубами, пока псарь не оттащил ее в сторону и на глазах у всех не перерезал ей горло.

— Одна! — крикнули в толпе.

Разожженный болью медведь пригнулся, глядя, как срываются и прыгают следующие недруги. На этот раз спустили двух псов. Один нацелился прямо на горло зверю и был отброшен в сторону, а второй тем временем попытался вонзить зубы в незащищенное брюхо. От его хватки медведь избавился и, подняв пса, запустил зубы под щелкающие челюсти. Когда в схватку снова вступил первый пес, который прыгнул медведю на спину и прикусил ухо, Тагай выбросил вперед руки, словно вместе со своим лохматым тезкой отталкивал умирающего пса, готовясь потянуться назад, сбросить и затоптать извивающееся тело.

— Две! Три! — завопили зрители, и Тагай понял, что скоро все кончится: он увидел, как король повернул раскрасневшееся гневное лицо к придворному, который только что выиграл у него деньги. Король проигрывать не любил.

— Тихо! Тихо! — крикнул Генрих, и этот крик мгновенно был подхвачен его управляющим и стражей.

Постепенно толпа затихла, так что слышны стали только рычание собак и басовитое ворчание медведя.

— Спустить их всех! — негромко приказал Генрих в тишине, и зрители подались вперед, чтобы оказаться ближе к смертельной оргии, которая должна была вот-вот начаться. Псари пытались удержать собак за ошейники с металлическими клепками, пока отстегивали цепи. Медведь стоял на задних лапах, мотая головой из стороны в сторону. Его бока, залитые кровью — его собственной и кровью его жертв, — тяжело вздымались.

Это он сам, Тагай, раскачивался сейчас, ожидая смерти, окруженный врагами. Он принадлежит к роду Медведя. И уж если он должен умереть, то умрет, сражаясь рядом со своим родом.

У Тагая на поясе была новая шпага, купленная позором. Обнажая ее, он шагнул с помоста, на котором стоял королевский стол.

Анна смотрела вниз с высоты двух этажей, прижимая пальцы к скользкой черепице. Жан устроился в нескольких футах от нее. Он упирался ногами в зубец, который скрывал его. Вниз Жан Ромбо не смотрел.

А Анна — смотрела. Она вынуждена была смотреть, потому что все происходило именно так, как явилось ей во сне. Аристократы окружили столб, к которому было приковано цепью самое благородное существо из всех. На глазах Анны выпускали собак, по одной и по две, и девушка отворачивалась, чтобы хотя бы не становиться свидетельницей страданий. Но она все слышала. Голос, потребовавший тишины, заставил ее снова посмотреть вниз, хотя Анна по-прежнему не знала, что именно пытается увидеть.

А потом она заметила, как он встает. Она поняла, что он находился там все это время, отделившись от всех, отстранившись — и в то же время неразрывно связанный с происходившим. И когда он появился перед ее взором, Анна увидела, что он поднимает золотистую цепь — такую, какая сковывала медведя в ее сне. И эта цепь соединяла человека и медведя поверх голов. Волосы молодого человека, которые оказались даже более черными, чем ее собственные, падали ему на плечи. Он обнажил шпагу — в царящей внизу тишине Анне было даже слышно, как клинок с шорохом выходит из ножен. Он поднял голову, и в это мгновение она узнала лицо, которого никогда прежде не встречала.

Этот молодой человек двинулся вперед, направляясь к месту травли. Почему-то она точно знала, что именно он собирается сделать.

— Нет! — пронзительно крикнула Анна, выпрямляясь во весь рост и шатаясь на краю пропасти.

— Анна! Вернись! Отодвинься! — прошипел Жан».; Ему хотелось податься к ней, оттащить назад. Однако он бросил всего один взгляд вниз — и обнаружил, что ноги отказывают ему в повиновении.

Внизу услышали ее крик. Все лица повернулись к ней. Поднялся ропот. Голос Генриха перекрыл общий гвалт:

— Кто это? Кто эта женщина?

Мысли Тагая были настолько сосредоточены на том пути к верной гибели, который он собрался начать, что он посмотрел наверх последним. И тогда перед ним предстала женщина с длинными черными волосами. Она качалась высоко над ним. Он видел ее всего мгновение, потому что в тот самый миг, когда он ее увидел, она потеряла равновесие и сорвалась вниз.

— Атаентсик! — крикнул он, пока тело еще летело.

Вопль Жана «Анна!» потонул во множестве других. Однако именно этот крик услышала она — падая, она думала об отце, который всегда говорил ей о том, как рядом с мгновениями смерти время останавливается. Мир превратился в красноватое облако, внутри которого она медленно перемещалась по спирали. Она печалилась из-за того, что ее смерть принесет ему боль. И подумала о своей неудаче — после столь долгого пути. Даже сейчас она ощущала, как рука Анны Болейн прижимается к ее спине.

Ее последняя мысль была о королеве, в честь которой ее назвали. Бешено молотящая по воздуху рука ударилась о первую башню из крема и сахара. Анна падала спиной вниз, так что шестипалая кисть первой встретила стены из слоеного теста, рухнувшие со стремительностью, о которой могли только мечтать осаждающие. Разваливался слой за слоем — по мере того, как тело девушки прорезало сахарные полы и потолки крепости. Наконец Анна боком ударилась о стол, на котором было установлено кондитерское здание, и он рухнул под ее тяжестью.

Общий вскрик изумления был громче, чем те, что вызывали медведь и мастиффы. Окружающие замерли в неподвижности — все, даже животные. Тагай вернул шпагу в ножны и побежал прямо через круг опилок, мимо медведя, который опять поднялся на задние лапы, когда человек оказался рядом.

Раздался невообразимый шум — удивленные возгласы, крики… Тагай ворвался в сладкие развалины. Он шарил по липким стенам и покосившимся башням, облака сахарной пудры застилали ему глаза, и наконец его руки нащупали тело. Он осторожно провел по нему ладонями.

— Живи, Мать-Земля, живи!

Кашляя, он подсунул одну руку ей под затылок, а другой начал бережно стирать крем. Внезапно ее лицо вынырнуло на поверхность, словно девушка вырвалась из снежного сугроба. Она судорожно вздохнула, ее глаза открылись и стали слепо озираться вокруг. А потом остановились, удерживая его взгляд так, словно он всегда их знал.

С трудом Анна приподнялась из белого вихря, пытаясь глотнуть воздуха, который помог бы ей вернуться в этот мир. Она чувствовала боль. Болело все тело. И еще она ощущала какое-то давление на спине.

Ей показалось, что левая рука у нее сломана, однако правая слушалась. Несмотря на страдания, которые причиняли ей движения, она смогла завести руку себе за спину и вытащить оттуда сверток, который начал раскрываться.

— Это не должны найти. Никто не должен найти, — прошептала она, и белая пелена вновь поглотила ее.

Обмякшие пальцы уронили что-то ему на колени. Под слоями ткани Тагай увидел белую кость фаланги — сустав большого пальца скелета. В тот момент, когда сапоги первых придворных захрустели по сахарным развалинам замка, Тагай сунул косточки, завернутые в маленький саван, себе под камзол. А потом наклонился и вытащил бесчувственное тело из обломков.

Люди закружились вокруг. Послышались проклятья — дорогие наряды покрылись сахарной пудрой и жирным кремом. Тагай зашагал прочь, но остановился, когда дорогу ему преградило несколько придворных.

— Кто она, Тагай? Гугенотка-убийца, свалившаяся с неба? Этот вопрос задал сам король. Генрих стоял в центре своего двора. У него за спиной знать Франции толкалась, борясь за первенство и более хороший обзор.

Пусть к Тагаю и относились как к талисману, почти что шуту, но он достаточно долго жил при дворе, чтобы знать его язык и то, что нравится придворным и его величеству королю.

— Эта женщина, о Великий Отец, больна из-за любви ко мне. Ее родители хотели нас разлучить.

— Ну что ж. Говорят, любовь дарит нам крылья. Но неужели она настолько отчаянно тебя любит, что попыталась проверить это?

Вопрос его величества был встречен общим смехом.

— Похоже, что так, Отец.

— А ты ее любишь, мой Медвежонок?

Тагай посмотрел на бледное лицо, безвольно приникшее щекой к его плечу.

— Неизмеримо, о мой король. Присутствующие одобрительно зашептались, особенно придворные дамы. Диана де Пуатье, главная любовница короля, стоявшая прямо у него за спиной, ласково погладила Генриха по шее.

— Ваше величество, разве мы, верные слуги любви, не обязаны помочь нашему Медвежонку в его беде?

Король ответил красавице улыбкой. Всем было известно, что он ни в чем не может ей отказать.

— Как она, Тагай? Она переживет свое падение?

— Думаю, что да, Отец. Но мне следует уложить ее в постель, и поскорее.

Новый взрыв смеха — первым захохотал сам король.

— Я так и понял, Тагай. Но будь с ней поласковее, ладно? Она еще может сломаться.

Были отданы приказы: приготовить комнату, вызвать врачей.

— Можешь идти и позаботиться о своей возлюбленной, Медвежонок. А позже мы пришлем узнать, как поживает твоя дама. — Король повернулся к придворным и заговорил громче: — Ну что ж, десерт был повержен любовью. Какая жалость! Но раз уж мы говорили о медвежатах, то, кажется, нам следует вернуться сейчас к другому.

В переполохе о нем забыли. Все стали возвращаться к медведю на цепи, а Тагай зашагал в противоположном направлении, двигаясь со своей ношей ко дворцу. Попутно он сбросил с плеча цепкие пальцы маркизы, которая пыталась его задержать. Проходя в одну из огромных дверей, он услышал, как собаки залаяли снова, а прикованный к столбу медведь зарычал.

— Умри хорошо, брат, — тихо проговорил Тагай. — Умри хорошо.