Последнее заявление было встречено самым громким криком, и мужчины стали собираться вокруг стула. Офицер слез со своего насеста, чуть не упав, и повел целую группу на улицу. Через открытую дверь было видно, как он раздает оружие и распределяет добровольцев по командирам, отправляя их в город.

— Ты думаешь о том же, о чем думаю я, Хакон?

— Да, — отозвался скандинав. — Мы запишемся в один из его отрядов и заведем пленных прямо через ворота.

— И оставим мою дочь в Тартаре еще на одну ночь? Нет. Я придумал нечто менее сложное. — На щеках Фуггера пылали алые пятна. — Почему бы нам просто не разбить голову этому подонку и не украсть его пропуск?

Капитан Люций Хельцингер удовлетворенно разглаживал свою рыжую бороду. Добровольцев оказалось так много, что он смог выбрать лучших: убийц, а не воров и насильников. Он взял к себе разбойников, которым уже доводилось убивать и которые сделают это снова, если потребуется. Иногда это приходилось делать даже при аресте религиозного отребья. Капитан солгал, сказав, что никакой опасности нет: евреи и еретики порой оказывали на удивление эффективное сопротивление. Потому-то им и понадобилось отправлять этих овец на заклание! Если при захвате преступников ватиканский офицер и потеряет кого-то из нанятых подонков, то что с того? Тем больше золота Карафы попадет в его собственный карман! Говорят, у него много золота, у этого нового Папы. И он не похож на своих предшественников с их болтовней о всеобщем примирении и реформах. Отец Люция говаривал, что на примирение новых доспехов не купишь. Мир прибыли не приносит. Карафа, глава инквизиции, снова отправил их воевать!

Он был настолько доволен собой, что даже снисходительно отнесся к однорукому попрошайке, который подошел к нему как раз в тот момент, когда он вручил последний список своему последнему подчиненному и проводил взглядом смешанный отряд, состоящий из солдат и преступников. Вместо того чтобы впечатать нищему сапог в задницу, Люций Хельцингер только рявкнул:

— Нам больше никто не нужен, дерьмо! Да мы и все равно не взяли бы калеку!

И капитан отвернулся, чтобы отдать приказ двум солдатам, которых оставил при себе, когда почувствовал, что его дергают за рукав. Он поднял руку, чтобы все-таки ударить нахального пса, но нищий отбежал назад, подняв обрубок руки, и поспешно забормотал:

— Тут поблизости кто-то прячется! Еретики! Я могу отвести вас к ним.

— Свиньи-еретики копаются в грязи повсюду. С меня хватит и тех, кто в моих списках.

— Но это — еретички-свинки, господин. В конюшне, прямо здесь, добрый мастер. Две девицы — их три дня назад оставил тут отец, купец.

— Девицы? — Командир и его солдаты теперь слушали доносчика с полным вниманием. — Насколько взрослые?

— Не очень, господин. Лет четырнадцать, наверное.

— Ну что ж. Долг велит нам искоренять ересь, где бы мы с ней ни встретились, не так ли? — Капитан погладил усы. — Отведи нас к ним, и получишь за это дукат.

— Добрый господин! — воскликнул Фуггер и захромал к конюшне.

После яркого дневного света там оказалось темно. Люций и его солдаты остановились в полумраке, растерянно моргая.

— Где они, пес? — прошептал Люций.

— Здесь, господин, — тоже шепотом ответил Фуггер, отходя еще дальше в темноту. — В левом стойле, под старой попоной. Вон там! Смотрите, как они трясутся!

Теперь и Люций разглядел дрожь под соломой.

— Выволакивайте их! — одними губами приказал он, обнажая меч.

Двое его солдат двинулись вперед. Они и сами видели, как дрожит попона, и даже услышали тонкий плач, доносящийся из-под нее. Ухмыляясь, один из них наклонился и ухватился за разлохмаченный край, а второй замер с расставленными руками, готовясь наклониться и схватить.

Попона взлетела вверх. Пыль взвихрилась в луче солнца, а из вихря стремительно возник мужчина — мужчина, сжимавший в каждой руке по палке. Они вытянулись вперед, потом скрестились перед ним, поймав в движении солнечный блик и превратившись из пламени в тень, а потом — снова в пламя. Когда они закончили движение, раздался громкий стук, и оба стражника словно слиплись в ком, а потом все так же вместе рухнули на пол без чувств.

Люций вскрикнул, стремительно разворачиваясь к двери. Однако теперь кто-то встал между ним и выходом — такой же высокий, как он сам, но гораздо шире. Хакон поднырнул под отчаянный взмах меча, ударил плечом в живот офицера и отбросил его к центральной опоре конюшни, которая затрещала и сотрясла все строение. Последовала недолгая возня, которая завершилась решительным падением громадного кулака. А потом слышно было только тяжелое дыхание.

— Фуггер, двери! Эрик, помоги мне стянуть с этих подонков одежду, пока она не слишком испачкалась в крови! И принеси веревки.

Фуггер захлопнул двери конюшни и заложил их засовом.

— Найди приказ, Хакон. Его бумаги. Они должны быть вот в этой сумке.

Хакон перебросил ему сумку, а сам вместе с сыном начал раздевать капитана.

— Хакон! — Фуггер показал на свои руки, культю и половину кисти, едва зажившую после Сиены.

— Извини, Фуггер. — Хакон оставил Эрика заканчивать дело, а сам подошел к другу и развязал тесемку, стягивавшую суму. — Мы ищем вот это?

Последними оставшимися у него тремя пальцами Фуггер перелистал промасленный пергамент.

— Да. Он не терял времени, этот Карафа. Его герб уже окружен папским знаком. Вот по этой бумаге одного из нас пропустят в тюрьму.

— А…

— Пусть это буду я. — Эрик успел распустить шнуровку, которая соединяла камзол с трико. Стащив камзол, он поднял его. — Он примерно моего размера.

— Скорее, моего, — возразил Хакон. — Ты не пойдешь, парень.

— Пойду! — Эрик встал перед Хаконом, сверкая глазами. — Она — моя любимая.

— А ты — мой сын. И я тебя знаю. Ты начнешь размахивать своими саблями и даже на шаг не приблизишься к тому, чтобы освободить ее. Ты…

— А ты? — Эрик почти кричал. — Какой от тебя будет прок, старик? У меня есть силы, и сабли, и причина, и…

— А у меня — мой топор! — Хакон наклонился и подхватил с пола оружие. — Он видел столько крови, сколько тебе и твоим саблям даже не снилось. А что до силы…

Отец и сын уже почти столкнулись лбами, и Фуггер с трудом втиснулся между ними.

— Послушайте меня! Перестаньте толкаться и послушайте! — Двое крупных мужчин, тяжело дыша, разошлись на шаг. — Я считаю, что вы оба должны войти внутрь. По-моему, так будет лучше.

— Но у нас есть пропуск только на одного.

— На одного солдата — да. Но там говорится и об арестованных. Офицер может привести в тюрьму новых заключенных.

Хакон присвистнул.

— Значит, я могу взять Эрика как арестанта!

— Или я тебя! — Молодой человек возмущенно сверкнул глазами.

Не дав Хакону время ответить, Фуггер снова вздел свою трехпалую руку.

— Дело не только в этом. Важно не просто попасть в тюрьму. Нам надо добраться до женских камер. Нужна арестантка-женщина.

Эрик рассмеялся.

— И где мы найдем женскую одежду, которая пришлась бы впору одному из нас? Это невозможно!

Фуггер секунду чесал в затылке, а потом вдруг улыбнулся.

— А твоя рослая подружка из таверны, Эрик? Та, что рассказала про Тартар?

— Длинная Маргарета? Ну, она… она… Почему ты так на меня смотришь, Фуггер?

Вместо того чтобы ответить ему, Фуггер повернулся к Хакону.

— Кажется, ты всегда мечтал о дочке, Хакон?

— Нет! — В голосе Эрика звучала мольба. — Вы не видели ее толком, не нюхали ее… Ох, она… она…

— Она будет рада сбросить кое-какую одежку, — отозвался Хакон, подмигивая сыну, — ради такого горячего паренька, как ты.

Все это заняло гораздо больше времени, чем они рассчитывали. Пришлось раздеть и связать стражников, заткнуть им рты, а потом засунуть всех троих в старые винные бочки, сложенные в задней половине сарая. Эрика заставили побриться. Потом нужно было привести Длинную Маргарету. Уговоры Фуггера оказались напрасными, и оторвать ее от грандиозной пьянки в таверне удалось только Эрику, который заманил эту особу нежными словами, улыбками и продемонстрированной монетой. Когда заговорщики наконец залучили ее в конюшню, Маргарета сначала испугалась троих мужчин, а потом долго хохотала, услышав их планы. Дополнительная порция вина, их последний флорин и добротная одежда стражников, которую она получила в качестве временной замены своим вещам, помогли уговорить ее. Раздеваясь, женщина пыталась их соблазнить. А еще она неумолчно разглагольствовала о тюрьме, значительно пополнив сведения скандинавов. К тому моменту, когда Эрик облачился в юбку и корсаж и покрыл голову шалью, они с отцом уже хорошо знали расположение помещений внутри тюремных стен. Их последнее опасение — что женщина будет настаивать на том, чтобы вернуться к своим товарищам в таверне, — исчезло, когда непомерное количество выпитого возымело наконец действие и Длинная Маргарета грациозно рухнула на солому и захрапела. Никакими тычками разбудить ее не удалось.

Заговорщики покинули конюшню через заднюю дверь, прошли по переулку и завернули на улицу, которая вела к тюрьме. Появление офицера с арестованными прямо из конюшни могло бы вызвать у людей подозрения. Впрочем, стражникам у входа было не до наблюдений и проницательных выводов из увиденного, что стало понятно сразу же, как только Эрик с отцом и Фуггером заглянули за угол.

— Значит, все уже началось. Новое и славное папство Карафы, — тихо проговорил Фуггер, глядя, как бывшие преступники затаскивают в тюрьму целое семейство.

Отец семьи был почти без чувств: лицо его покрывала спекшаяся кровь, ноги в чулках скребли по булыжнику. Двое мужчин быстро волокли его под руки. Еще двое тащили двух дочерей. Те отстраняли юные лица от седеющих бород, которые тыкались им в щеки, когда сопровождающие шептали им какие-то гадости. Еще один человек нес мальчишку, которому едва ли исполнилось семь. Тот отчаянно брыкался, пока удар кулака не заставил его бессильно обмякнуть.

— Ну, вперед, — мрачно проговорил Хакон. — Присоединимся к веселой компании. Может, они нас не заметят.

Он одернул камзол швейцарца, который туго обхватывал ему горло, и расстегнул еще одну пуговицу, давившую на грудь.

— Хакон, ты же офицер, не забывай! Не жмись сзади. Командир не пытается проскользнуть незаметно. Действуй смело, друг мой. Прячься у всех на виду.

Хакон коротко кивнул, глубоко вздохнул — и у него отлетела еще одна пуговица.

— Ну, шевелись, шлюха!

Он с силой толкнул сына, и парень качнулся вперед, споткнувшись о непривычные ему юбки. Когда они вышли из теней, колокол начал отбивать семь, и Хакон бросил через плечо:

— Мы будем выходить из этих ворот до восьмого колокола, Фуггер! Будь готов!

— Непременно.

Фуггер смотрел, как отец с сыном пересекают улицу, и проклинал увечье, из-за которого ему пришлось остаться. Около ворот Хакон приостановился и забросил сына себе на плечо, так что юбки свесились ему на лицо.

— Да хранит вас обоих Иисус Христос. Верните мне мое дитя, — прошептал Фуггер.

А потом он начал свои приготовления. Времени до восьмого колокола оставалось мало. Но если скандинавы с Марией не выйдут к назначенному часу, у него впереди будет целая вечность для бесполезных сожалений.

— Поосторожнее, вы! — Хакон принялся расталкивать шумную группу у ворот. Одной рукой он придерживал неподвижно обвисшего сына, второй отпихивал мужчин, которые огрызались и раздавали ответные тычки. — Прочь с дороги, говорю! У меня здесь королева грешников! — Постепенно Хакон добрался до офицера, стоящего у ворот. — Гляди! Пыталась сбежать, переодевшись шлюхой!

Он повернулся, на секунду показав лицо Эрика.

Задерганный офицер стражи вырвал протянутые Хаконом бумаги, скользнул по ним взглядом, а потом прищурился на скандинава.

— Я тебя раньше не видел. Ты из какого отряда? Хакон шагнул к спрашивавшему, заставив того отступить на шаг.

— Не то чтобы это было твое дело, друг, но я только что из Неаполя. Приехал по приказу его святейшества прямо из его дома. Ты не торопись, прочитай бумаги, ладно? Я обязательно передам Карафе, как хорошо ты мне помогал!

Офицер опустил глаза, промямлив:

— Ни к чему брать такой тон.

Его слова утонули во взрыве криков и звуке ударов. Вопли арестованных стали вдвое громче: к толпе у ворот прибавилась еще одна группа.

— Проходи. — Офицер устало вернул Хакону бумаги. — Женские камеры справа от тебя, через двор. Прекратите толкаться, вы, там!

Командир отвернулся, раздавая удары направо и налево, а Хакон пронес Эрика через арку ворот. Там он водрузил сына на ноги, и они мгновение наблюдали за хаосом, царившим впереди.

Тюремный двор был забит толпой, которая численностью вдвое превосходила ту, что собралась у ворот. Большинство людей находились справа от них. Там мужчин-арестованных разводили, обыскивали и проталкивали в темный коридор. Громилы работали палками, гоня людей, как стадо, и волоча тех, кто терял сознание от ударов. Большинство покорно подходили к столам, за которым сидели люди со списками, проверяя имена врагов нового Папы Римского. Кое-кто из арестованных, не выдержав криков своих жен и детей, пытались сопротивляться даже под ударами дубинок. И везде текла кровь.

— Это — настоящий ад, отец! — пробормотал Эрик, продолжавший горбиться, чтобы уменьшить свой рост.

— И нам надо попасть на самый нижний его круг. Пошли, нам в ту сторону.

Дойдя до стола с пергаментами, Хакон бросил своего сына на землю.

— Капитан и арестованная! — громко сообщил он, швыряя свою бумагу на стол и молясь Одину и Христу одновременно о том, чтобы никто из сидевших за ним не был знаком с человеком, чье имя значилось на пергаменте.

Никто не произнес ни слова. Служащий взял лист пергамента в руки. Тогда Хакон добавил:

— И это — особенная арестантка. Это — Трастеверийская ведьма.

Он ткнул ногой распростертое тело, и Эрик издал довольно убедительный женский стон.

— Я о такой не слышал.

Голос служащего звучал гнусаво и пронзительно. Он начал листать свои списки.

— Не слышал о Трастеверийской ведьме?

Эрик уловил, как отцовский голос привычно понизился и приобрел интонации, которые были знакомы юноше всю его жизнь. Именно таким тоном Хакон рассказывал свои удивительные истории. Он говорил почти шепотом, заставлявшим слушателей ловить каждое слово. Служащий и офицер невольно подались вперед.

— Вы не слышали о колдунье, которая вынимала нежеланных детей из животов неосторожных девиц? О колдунье, которая с помощью плоти нерожденных проклинала их отцов, сушила им плоть и покрывала член нарывами и язвами?

Оба заерзали, поспешно скрестили ноги под столом и перекрестились.

— Когда я вошел в ее лачугу, там горели свечи, воткнутые в черепа, а с притолоки свисали куски человеческой кожи. Мне пришлось убить двадцать котов, ее помощников: они шипели, царапались и не пропускали меня к ее вонючей постели.

Эрик попытался изобразить зловещий хохот, быстро прерванный ударом отцовского сапога.

Служащий нервно сглотнул.

— Тогда скорее веди ее. Вон через ту дверь. Мы будем держать ее поблизости: судя по всему, ее должны сжечь одной из первых.

— О нет, друг! — Голос Хакона не изменил своего загадочного тембра. — Она умеет превращаться в летучую мышь после захода солнца. Эти решетки на окнах ее не остановят. Для нее годится только одно место: Тартар!

— Ладно, — проговорил офицер. — Отправим ее туда. Стражник! — крикнул он через плечо.

— Я сам должен ее отвести, дружище. — Хакон наклонился к командиру. — Достаточно один раз посмотреть ей в лицо — и ты в ее власти. Я сам-то могу ею командовать только потому, что убил ее помощников и забрал у них силу. Их кровь запеклась у меня на коже. Смотри!

Он сунул ему под нос свое запястье, на котором остались следы царапин после драки в сарае.

Служащий и офицер посмотрели на раны, переглянулись. Офицер кивнул — и печать, опущенная в чернила, со стуком плюхнулась на пергамент.

— Иди в ту дверь слева, вон в ту, низкую. Лестница там всего одна. — Офицер еще раз перекрестился и добавил: — Но не задерживайтесь там долго, капитан. Бросайте ее и уходите. И да хранит вас Христос!

— Аминь, дружище. Я задержусь там только для того, чтобы исполнить мой святой долг, не больше. — Хакон улыбнулся «собрату» и лягнул фигуру, лежащую возле его ног. — Пошли, вавилонская блудница! Ступай к своей судьбе!

Поднимаясь, Эрик пытался поправить шаль, закрывавшую ему голову. Она немного сползла, но оба тюремщика отвернулись: помня предостережение, они предпочли устремить взгляды на семьи еретиков, бурлящие позади него. Хакон подтолкнул парня в спину.

— Нам везет, — прошептал отец Эрику, пока они поднимались по ступенькам к двери.

— Неужели обязательно было меня пинать, чтобы тебе поверили? — прошипел Эрик.

— Наверное, нет. Но почему я должен был отказать себе в этом удовольствии?

Оказавшись у двери, Хакон поднес пергамент к решетке в двери. Засовы были отодвинуты — и оба ступили в полумрак.

Мария Фуггер ждала, сжимая кость в правой руке. Пальцами левой она снова и снова пробовала кривой заостренный конец. Она порезалась… когда именно? Час назад? День назад? Это не имело значения. То было мгновение, когда она отведала собственной крови — и получила от этого удовольствие. Ей понравилось тепло и железистый привкус. Ей хотелось порезать себя еще раз, в таком месте, где кровь будет течь обильнее и дольше. Ее собственная кровь была первой пищей, первой влагой, которая коснулась ее губ за… за сколько же времени? За три дня? За неделю? Она проголодалась — ей необходимо было поесть. Если она не поест, то заснет, а если она заснет, то уже никогда не проснется. В этом нет сомнений. Однако потом Марии пришло в голову, что одной только крови, какой бы солоновато-вкусной она ни была, хватит ненадолго. Запас крови не бесконечен. Однако поблизости есть другая кровь — бесконечные запасы. Если только действовать с умом.

Мария слышала, как они двигаются, слышала, как они принюхиваются. Она ощущала нежнейшие прикосновения усиков к своему лицу, она снова и снова отталкивала от себя любопытные мордочки, острые коготки. Девушке все время хотелось прогнать от себя крыс. До этой минуты. Теперь она молилась, чтобы они приблизились, — горячо молилась, ожидая добычу в своей соломенной пещерке, согнувшись над небольшим пространством, которое она перед собой расчистила. Охотница готова к охоте. Это ее царство: ведь она все-таки Фуггер, а ее семья правит в темных и тесных закоулках.

Послышались звуки. Однако не те, которых ожидала пленница, — не шебуршание или тихий писк. Вместо этого заскрежетал ключ, отодвинулись засовы, а потом… потом раздался самый чудесный звук на свете — голос любимого, выкрикивающий ее имя:

— Мария!

Силуэт Эрика возник перед нею в свете факела, который держал позади него его отец. Юношу шатало от гнилостной вони, вырвавшейся из-за открывшейся двери.

Марию уже посещали такие великолепные видения в течение того… месяца? целой жизни?., которые она провела здесь. Девушка прекрасно знала, что на их зов нельзя откликаться, потому что это заставит их исчезнуть. Если она будет лежать и молчать, то, может быть, дух скажет еще что-нибудь.

Эрик выхватил у отца факел. Хакон повернулся назад над бесчувственным телом тюремщика, распростертым у его ног, и вытащил для себя новый факел из крепления на стене. Прикрывая рты ладонями, стараясь не вдыхать вонь, навалившуюся на них, скандинавы вошли в Тартар.

Перед ними лежали горки соломы, похожие на стручки огромных растений. Эти беспорядочно разбросанные холмики исчезали в полумраке за границей светового пятна, которое не достигало ни стен, ни сводов. Там, куда оно падало, мгновенно начиналось шуршание, словно каждая пещерка была одушевленным существом, которое сжималось в комок, прячась от яркого света.

— Мария! — снова позвал Эрик, чуть не упав на двух скользких ступенях, которые вели к полу темницы.

— Мария! — отозвался мужской голос, в точности скопировав его интонацию.

Эрик стремительно повернулся в его сторону.

— Мария! — вскрикнул другой голос, женский, с противоположной стороны.

Он повернулся туда. А потом поднялись вопли: голос за голосом выкрикивали это единственное слово, оно летело со всех сторон. Отвратительная какофония все нарастала, а потом вдруг оборвалась, словно придушенная чьей-то рукой.

— Отец…

Остаток фразы утонул в шуме голосов, которые зазвучали снова:

— Отец? Отец! Отец! Отец!

Крики эхом отдавались от стен, а потом так же внезапно смолкли.

Хакон, спустившийся в камеры следом за сыном, одними губами произнес: «Я попробую».

— Друзья…

— Друзья, друзья, друзья, друзья…Вопли прокатились по подземелью, и в них ясно звучало наслаждение игрой. Эрик выругался — так бранятся тосканские крестьяне. Кто-то услышал его и повторил, и грубое слово понеслось по темнице, перемежаясь со словом «отец» и в конце концов заглушив его. Эрик собирался выругаться снова, но его отец зажал ему рот рукой.

— Свобода! — крикнул Хакон, и это слово было мгновенно подхвачено и передано дальше, нарастая все сильнее. Оно не смолкло: хотя некоторые и замолчали, кое-кто продолжал его повторять. И наконец прозвучал единственный голос, голос мужчины.

— Свобода? — произнес он вопросительно.

Как только вопрос был высказан, Хакон гаркнул:

— Вы все свободны!

Он успел произнести всю фразу прежде, чем кто-то ее подхватил и повторил. Другие в ответ принялись выкрикивать другие слова. Там, где только что было согласие, теперь царил хаос: голоса старались заглушить друг друга, они торопились быть услышанными. Пока шум нарастал, Хакон шагнул в глубь тюрьмы, пытаясь придумать, что сказать дальше. Едва он успел поставить ногу, как из соломенной груды выскочило нечто и вцепилось в него, едва не сбив с ног. Хакон опустил факел, чтобы посмотреть, что же его схватило. Это оказалось подобие руки: пять обрубков, торчащих из покрытой волдырями ладони. Однако хватка была крепкой, и, когда Хакон нагнулся, голоса вокруг него смолкли, позволив расслышать хриплый шепот, исходивший из соломы:

— Ты обещал тем, кто был лишен всего, то единственное, чего они жаждали. Но поскольку мы лишены всего, нам нечего терять. Так что берегись, если вздумал терзать нас ради собственного развлечения!

— Я открыл дверь, — отозвался Хакон. — Как только я найду ту, кого ищу, я намерен уйти. Я оставлю дверь открытой, если вы мне поможете.

Эти слова не были подхвачены. Наоборот: казалось, все обитатели этой пещеры и сами ее стены подались к нему, прислушиваясь и дожидаясь. Тишина давила, становясь невыносимой, пока сухой голос не прошептал снова:

— Тогда говори. Никто сейчас не станет тебя передразнивать.

Хакон повернулся и кивнул сыну.

— Я ищу Марию-Кармину Фуггер, — громким голосом объявил Эрик. — Кто-нибудь может сказать мне, где она лежит?

Мария улыбнулась в своей пещерке. Эта греза была лучшей из всех, что являлись ей с момента ее заключения. Слова, которые ей так хотелось услышать, произнес голос, по которому она скучала больше всего. Однако отзываться не было смысла. Призраков так легко испугать! Она ответит ему только мысленно.

— Я здесь, Эрик, мой возлюбленный, мой единственный! Я лежу на спине на соломе, как тебе нравится.

Ее удивили смешки, раздавшиеся вокруг нее. Она была совершенно уверена, что не произносила этого вслух, хотя, как это ни странно, тяжелые сапоги двинулись в ее сторону. Мария свернулась в клубок, зарываясь поглубже в солому.

— Скажи еще что-нибудь, любимая.

Его голос звучал совсем близко, слева. Скоро ее призрачный возлюбленный будет рядом. Он обнимет ее своими призрачными руками, его призрачное тело вытянется рядом с нею, и тогда…

Девушка тихо застонала. И почти сразу же чьи-то руки погрузились в хрупкую крышу над ее головой. Такое случалось и раньше, когда другие решали, что у нее есть кости, которые можно пососать. Ну что ж, теперь у нее есть кость, особая кость — ею можно остановить любого вора, пустив ему кровь.

Чужая рука потянулась к Марии, и пленница ударила по ней заостренной костью. Крик боли прозвучал знакомо: она когда-то уже слышала похожий. Так вскрикивал Эрик, когда Мария царапала ему спину ногтями.

Рука снова пробила солому, сжалась — и пленницу потянули вверх, наружу. Она высоко подняла костяной нож, готовясь вонзить его в шею насильнику…

— Мария! — воскликнул Эрик, держа ее над собой и изумленно глядя на нее.

По его лицу заструились слезы.

— Нет!

Она выронила оружие и резко помотала головой, пытаясь вырваться из его хватки, упасть, уползти назад, в укрытие. Призраки не имеют права поднимать вас, держать в воздухе, смотреть с любовью.

В другой руке он держал факел.

— Ох, моя Мария, я тебя нашел!

Он опустил ее так, чтобы ее грудь легла ему на плечо. Внезапно Мария перестала вырываться.

«Это — мой самый лучший сон, — решила она, прижимаясь к любимому. — Почему бы не насладиться им до конца?»

— Пошли, Эрик, неси ее. Ее отец ждет. — Хакон уже вернулся на ступеньки. Он повернулся и осветил факелом темноту. Соломенные холмики шевелились, словно пламя притягивало их. — Для всех, кто хочет покинуть Тартар, ворота остаются открытыми.

При виде капитана Люция Хельцингера в одном нижнем белье, который бежал к воротам тюрьмы и за которым по пятам следовала Длинная Маргарета, Фуггер решил, что настало время действовать. До этого он удовлетворялся тем, что ждал рядом с лошадьми, понимая: что-либо предпринять можно будет только после возвращения Хакона и Эрика. Пока же ему оставалось только молиться. Однако появление капитана, за которым тащились веревки, все изменило. Фуггер выбежал из-за стены и бросился следом.

— Впустите меня, впустите! Я — капитан гвардии!

Люций пытался пробраться через плотную толпу у ворот. Там никто не намеревался пропускать почти голого мужчину.

— Они пытаются устроить побег! Вассари! — завопил Люций, увидев знакомого стражника. — Это я, Хельцингер! Впусти меня!

— Клянусь Крестом, капитан! — Солдат изумленно осматривал незадачливого капитана. — Что случилось с вашей одеждой?

— Дай мне свой плащ, олух! — Хельцингер сорвал плащ с плеч стражника. — Бруно и Джузеппе — вон в той конюшне, связаны и запихнуты в бочки. Пошли туда кого-нибудь. Остальные — за мной, живо!

Фуггер подбежал к воротам как раз в тот момент, когда Хельцингер схватил пику и повел в ворота отряд, сформированный из солдат и только что набранных преступников, Фуггер последовал за ними, неловко выхватив пистолет из-под плаща и крича так же громко, как остальные.

Двор за воротами был полнехонек арестованных и стражников, рыдающих детей, разъяренных мужчин, вопящих женщин. Внезапное появление людей Хельцингера, которые расталкивали и колотили окружающих, только накалило атмосферу. Они пробились к столу, установленному перед камерами для женщин. Сидевший там офицер при их приближении встал.

— Вы не можете быть Люцием Хельцингером, — заявил он, стараясь держаться решительно, хотя на его лице отразилась тревога. — Люций Хельцингер — внутри. Он всего пять минут назад провел туда арестантку. Трастеверийскую ведьму.

— Трастеверийскую ведьму? Тра… Иисусе, дурень! — Люций еле удержался, чтобы не ударить офицера. — Он тебя надул. Он пришел, чтобы освободить какую-нибудь бабу-предательницу. За мной, ребята! А ты позови еще солдат и запри все ворота.

— Нет, капитан, вам не туда! Он пошел не в женские камеры. Он спустился вниз. — Тюремщик, надеясь смягчить свою вину, удержал Хельцингера за руку. — В Тартар.

Ударом тупого конца пики капитан попытался открыть низкую дверь, однако она зацепилась за что-то и не поддавалась. Двое солдат навалились на нее и с трудом отворили. Тело одного из стражников скатилось на несколько ступенек вниз и остановилось.

— Вперед, ребята!

Люций решил командовать из-за их спин. Человек, с которым он имел короткую стычку в сарае, был не из тех, с кем капитану хотелось бы встретиться снова.

Фуггер смотрел, как дюжина человек скрывается в низком проеме. Он чуть было не отправился следом, но успел сообразить, как мало пользы от него будет внизу. Там смогут показать себя скандинавы. Но если отцу с сыном и Марией удастся подняться вверх по лестнице, им понадобится помощь.

Фуггер осмотрел двор. Немало стражников присоединилось к капитану, спустившемуся вниз, так что наверху осталось меньше дюжины. Теперь они пытались справиться с толпой — множеством испуганных и разозленных людей. Во дворе собралось не меньше восьмидесяти врагов Карафы. Фуггер увидел, как кто-то из мужчин уперся, ударил тюремщика — и был брошен на землю тупыми концами копий. Стоявшие рядом злобно сверкнули глазами и гневно подались вперед.

Фуггеру вдруг показалось, что этот двор похож на туннель под стенами Сиены. Правильно расположенного порохового бочонка было бы достаточно, чтобы обрушить здесь все. Убедившись в том, что порох на полке не отсырел, Фуггер нырнул в толчею.

Они поднялись уже до середины лестницы, когда услышали где-то впереди приглушенные крики. Хакон предупреждающе поднял руку. Эрик, прижав Марию к груди, остановился. Позади, за их спинами, раздался тихий шепот.

Похоже, дверь наверху распахнули, потому что шум внезапно усилился и до беглецов донеслась струя свежего воздуха. Спустя миг по винтовой лестнице затопали сапоги.

— Назад! — прошипел Хакон, затушив факел о стену.

Несколькими шагами ниже они миновали ниши по обе стороны лестницы. Они были неглубоки, но все же это было кое-что, если учесть, что на этой узкой лестнице Хакон не мог даже взмахнуть руками. Из-под складок украденного плаща Хакон извлек свой короткий боевой топор. В темноте он уловил тихий вопрос: «Ты можешь идти?», простое «Да» в ответ и скрежет сабли о саблю.

— Вперед, ребята, вперед! — закричали сверху, и почти тут же беглецы увидели блики света.

Выставив факелы впереди себя, солдаты громко топали коваными сапогами.