— Что ж, пусть так, если вам угодно, — рани лучилась удовольствием. — Но не забывайте, Баху: чудеса совершенно ничего не значат. Важно Другое — То, к чему приходишь в конце Пути.

— После Четвертого Посвящения, — уточнил Муруган, — мама…

— Милый! — рани прижала палец к губам. — Есть вещи, о которых нельзя говорить.

— Извини, — сказал юноша. Наступило долгое, многозначительное молчание.

Рани прикрыла глаза; мистер Баху, уронив свой монокль, последовал ее примеру, являя собой образ молчаливо молящегося Савонаролы. Что скрывалось за этой маской суровой, едва ли не надмирной сосредоточенности? Уилл смотрел и гадал,

— Могу ли я поинтересоваться, мадам, — спросил он, — как вам удалось отыскать этот Путь?

Секунду или две рани продолжала сидеть молча, с закрытыми глазами и таинственной улыбкой Будды.

— Провидение нашло его для меня, — наконец отозвалась она.

— Да, конечно. Но где и как это случилось, и при чьем содействии?

— Я расскажу вам. — Веки рани разомкнулись, и она обратила на Уилла пламенный, пытливый взгляд.

Это случилось в Лозанне, в первый год ее пребывания в Швейцарии; посредником, волей провидения, оказалась милая мадам Бюло. Мадам Бюло была женой славного, старого профессора Бюло, того самого педагога, чьей опеке доверил свою наследницу отец рани, последний султан Рендана. Шестидесятисемилетний профессор изучал геологию и был столь суровым протестантом, что если бы не бокал бургундского за обедом, привычка молиться всего два раза в день и строгая приверженность к моногамии, вполне бы мог сойти за мусульманина. Под его надзором принцесса Рендана должна была развиваться интеллектуально, при том, что ее моральным и религиозным убеждениям предстояло остаться незатронутыми. Однако султан не учел, что у профессора есть жена. Мадам Бюло — сорокалетняя женщина в соку, чувствительная, кипящая энтузиазмом; номинально разделяя протестантские убеждения своего мужа, она являла собой новообращенную пылкую теософку. В мансарде их дома, расположенного близ Плас де ла Рипон, она устроила Молельню, куда приходила тайком, чтобы заниматься дыхательной гимнастикой, концентрацией внимания и подъемом кундалини. Упражнения, требующие серьезных усилий! Но награда оказалась грандиозной. Однажды короткой, жаркой летней ночью, пока добрый старый профессор спал, мерно всхрапывая, двумя этажами ниже, мадам Бюло удостоилась Присутствия: ее посетил Учитель Кут Гуми. Рани многозначительно умолкла.

— Невероятно, — отозвался мистер Баху.

— Невероятно, — почтительно повторил Уилл. Рани возобновила свой рассказ. Мадам Бюло была

вне себя от счастья. Ей нелегко было держать свой опыт в секрете. Начав с таинственных намеков, она наконец доверилась подопечной профессора и пригласила ее в Молельню. Последовал курс обучения, и в скором времени Кут Гуми одарил девушку еще большим благоволением, чем ее наставницу.

— И с самого того дня, — заключила она, — Учитель способствует моему Продвижению Вперед.

Вперед — только куда? — спрашивал себя Уилл. Одному Кугу Гуми известно. Но к какой бы цели ни двигалась рани, Уиллу была не по душе эта цель. Широкое цветущее лицо правительницы казалось Уиллу неприятным; на нем лежала печать неколебимого, безмятежного самодовольства. Забавно, что она напоминала ему Джо Альдехайда. Джо был одним из тех счастливых магнатов, которые, не ведая приступов малодушия, без стеснения наслаждаются деньгами, вкупе с влиянием и властью, которые дает богатство. И сейчас перед ним — окутанная в белый шелк, мистику и чудеса, сидела как бы сестра-близнец Джо Альдехайда: дама-магнат, завоевавшая рынок, хотя товаром ее были не соевые бобы и не медь, но Чистейшая Духовность и Просветленный Учитель; радуясь успеху, она уже готовилась подсчитывать прибыль.

— Вот один из примеров того, что он делает для меня, — продолжала рани. — Восемь лет назад, а именно, двадцать третьего ноября 1953 года, Учитель посетил меня во время утренней медитации. Явился Собственной Персоной, окруженный Сиянием. «Предстоит Великий Крестовый Поход, — сказал Он, — Мировое Движение за спасение Человечества от самоуничтожения. И ты, дитя мое, являешься Избранным Орудием». «Я — Орудие Мирового Движения? Но это нелепость, — возразила я. — За всю жизнь я не произнесла ни одной речи, не написала ни единой строки для печати. Мне никогда не приходилось ни руководить, ни организовывать». «И все же, — сказал Он улыбаясь (а улыбка Его несказанно прекрасна), — и все же, именно ты возглавишь Крестовый Поход, Всемирный Крестовый Поход Духа. Последуют насмешки, оскорбления: тебя будут называть умалишенной, сочтут фанатичкой. Но, говорят, собака лает, а караван идет. Из жалкого смехотворного начинания Крестовый Поход Духа обратится в Могучую Силу. Силу, служащую Богу, направленную к Спасению Человечества». Сказав так, он оставил меня. Ошеломленную, растерянную, испуганную до безумия. Но я обязана была повиноваться. И я повиновалась. Каковы же дальнейшие события? Я выступала как оратор — и Он одарял меня красноречием; я взвалила на себя бремя лидерства, и люди следовали за мной, потому что Он шел, невидимый, рядом. Я просила о помощи, и невесть откуда лился поток денег. И вот я здесь, перед вами.

Загадочно улыбаясь, рани развела руками, словно желая сказать: да, я жалкое создание, но принадлежу не себе, а Великому Учителю Кут Гуми.

— И вот я здесь, — повторила она.

— И вот вы здесь, хвала Всевышнему, — преданно произнес мистер Баху.

Выдержав благопристойную паузу, Уилл спросил у рани, продолжала ли она, достигнув столь высокого уровня, практиковаться в молельне мадам Бюло.

— Постоянно, — ответила рани. — Без Медитации, как и без пищи, я не могла бы существовать.

— Вы, наверное, встретили немало к тому помех, когда вышли замуж? Я говорю о годах до вашего возвращения в Швейцарию. Ведь вам приходилось нести множество официальных обязанностей.

— Не говоря уж о неофициальных, — сказала рани, и было ясно: у нее имеется немало нелестных замечаний относительно характера, Weltanschauung [11] и сексуальных привычек покойного супруга. Она уже приоткрыла рот, чтобы развить эту тему, но вновь сомкнула губы и посмотрела на Муругана.

— Милый, — позвала она. Муруган, который задумчиво полировал ладонью ногти, виновато вздрогнул.

— Да, мама?

Прощая ему излишнее внимание к собственным ногтям и явное пренебрежение к разговору, рани с обворожительной улыбкой сказала сыну:

— Будь ангелом, ступай и пригони машину. Мой Внутренний Голос не сказал, что домой надо возвращаться пешком. Это всего в нескольких ста ярдах отсюда, — пояснила она Уиллу. — Но в такую жару и в моем возрасте…

Слова ее взывали к опровергающей лести. Но жара не способствовала не только прогулкам пешком; Уиллу не хотелось прилагать усилия, чтобы придать неискренним словам убедительное звучание. К счастью, на выручку пришел профессиональный дипломат и опытный придворный, который сумел загладить невежливость неотесанного журналиста. Мистер Баху звонко, искренне рассмеялся и затем испросил прощения за свое веселье.

— Но разве это не смешно! «В мои годы», — повторил он и засмеялся вновь. — Муругану нет еще восемнадцати, а уж мне ли не знать, сколь юной была принцесса Рендана, когда выходила замуж. Муруган, тем временем, послушно поднялся и поцеловал матери руку.

— Теперь мы можем говорить более свободно, — сказала рани, едва он вышел из комнаты.

Взглядом, голосом и всем своим колышущимся телом рани выражала недовольство супругом.

De mortuis…[12] Ей не следует ничего говорить о своем супруге, кроме того только, что он во всех отношениях был типичный паланезиец, настоящий представитель своей страны. Под красивой, гладкой кожей палане-зийцев кроется, увы, ужасающая порочность.

— Стоит мне только вспомнить, в кого они пытались превратить мое дорогое Дитя! Это было два года назад, когда я разъезжала по свету во имя Крестового Похода Духа. Звеня браслетами, рани в ужасе воздела руки.

— Для меня было сущей мукой расстаться с ним на такой долгий срок; но Учитель повелел мне ехать с Миссией, и Внутренний Голос сказал, что мне не следует брать Дитя с собой. Он и так слишком долго жил за границей. Пора познакомиться со страной, которой он будет править. Вот почему я решила оставить его здесь. Тайным Советом был назначен Комитет Опекунов. Туда вошли две женщины, матери взрослых сыновей, и двое мужчин, одним из которых, к сожалению, — скорее скорбно, нежели с гневом, сказала рани, — оказался доктор Роберт Макфэйл. Короче говоря, едва я очутилась за пределами страны, как эти достопочтенные опекуны, коим я доверила свое Дитя, своего Единственного Сына, принялись методично, повторяю, методично, мистер Фарнеби, подрывать мое влияние. Они пытались разрушить систему Моральных и Духовных Ценностей, над которой я усердно трудилась в течение многих лет.

Уилл не без ехидства (ибо он понимал, конечно, что имеет в виду рани) выразил свое изумление. Система моральных и духовных ценностей? Но Уилл не знает никого добросердечней, чем доктор Роберт и его помощники. Найдется ли другой такой добрый самаритянин, со всею искренностью спешащий на помощь?

— Да, они не лишены милосердия, — сказала рани. — Но милосердие — не единственная добродетель.

— Конечно, нет, — согласился Уилл и перечислил все качества, которых явно недоставало самой рани. — Существует также искренность. Не говоря уж о правдивости, скромности, самоотверженности.

— Вы забываете о Непорочности, — сурово заметила рани, — Непорочность — основа всего, sine qua non [13].

— Но, наверное, здесь, на Пале, так не считают. — Определенно нет, — сказала рани.

И она продолжила свой рассказ о том, как ее бедное Дитя окружили порочные люди; они покушались на его невинность, подстрекая вступить в связь со скороспелой беспутной девицей, коих на Пале великое множество. А когда этим порочным людям стало ясно, что Муруган не из тех, кто станет соблазнять девушку (ибо рани приучила его смотреть на Женщину как на Святыню), они велели девушке соблазнить его.

Увенчалась ли, гадал Уилл, эта попытка успехом? Или Антиной уже научился презирать девушек, предпочитая им своих юных друзей? А, может быть, их опередил более опытный педераст, швейцарский предшественник полковника Дайпы?

— Но самое худшее было впереди. — Рани понизила голос до «страшного» театрального шепота. — Одна из матерей, входивших в Комитет Опекунов, — матерей, поймите вы это! — посоветовала ему пройти курс уроков.

— По какому предмету?

— Этот предмет они эвфемистически называют любовью. Рани поморщилась, словно почуяла запах нечистот.

— И эти так называемые уроки, — отвращение в голосе рани сменилось презрением, — ему предстояло получить от Взрослой Женщины!

— О небеса! — воскликнул посол.

— О небеса! — почтительно повторил Уилл. Та взрослая женщина, в глазах рани, была куда более опасной соперницей, чем любая из скороспелых беспутных девиц. Это была мать-конкурентка, которая обладала чудовищно несправедливым преимуществом, так как могла позволить себе вступить в кровосмесительную связь.

— Они обучают…— рани заколебалась, — …Особой Технике…

— А что это за техника? — поинтересовался Уилл.

Но рани не могла принудить себя снизойти до отвратительных подробностей. В этом не было необходимости. Ибо Муруган (подумать только!) отказался от этих уроков. Да, он отказался от уроков разврата, которые должна была ему преподать женщина, по возрасту годящаяся в матери; самая мысль о подобных уроках вызывала у мальчика тошноту. И не удивительно. В нем было воспитано почтительное отношение к Идеалу Непорочности. Брахмачарья, если вам понятно это слово.

— Да-да, — отозвался Уилл.

— Вот почему еще я считаю его болезнь скрытым благословением, истинным перстом Божьим, Живя здесь, на Пале, я не смогла бы воспитать его, как хотела. Слишком много дурных влияний. Под угрозой Непорочность, Семья, даже Материнская Любовь. Уилл насторожился.

— Как! Они и материнство реформировали? Она кивнула.

— Вы даже не представляете, сколь далеко здесь все зашло. Но Кут Гуми знал, какого рода опасности нас подстерегают на Пале. И что же? Мой сын заболевает, и доктора посылают нас в Швейцарию. Подальше от Опасности.

— Как же случилось, — недоумевал Уилл, — что Кут Гуми отправил вас в Крестовый Поход одну? Разве он не предвидел, что случится с Муруганом, когда вы покинете его?

— Он предвидел все, — сказала рани. — Искушения, стойкость, массированная атака всех Сил Зла, и наконец — спасение. Долгое время, — пояснила она, — Муруган не решался писать мне о том, что происходит. Но после трех месяцев осады он не выдержал. В его письмах появились намеки, но я не поняла их, потому что была слишком поглощена поручением Учителя. И наконец, он написал мне письмо, в котором рассказал все. Я отменила последние четыре лекции в Бразилии и прилетела так быстро, как только мог домчать меня самолет. Через неделю мы уже были в Швейцарии. Я и мое Дитя — наедине с Учителем.

Рани закрыла глаза, и выражение экстатического злорадства появилось на ее лице. Уилл с брезгливостью отвернулся. Самозваная спасительница мира, мать, крепко держащая в когтях пожираемого ею ребенка, — способна ли она хоть на миг взглянуть на себя со стороны? Понимает ли, во что превратила — и продолжает превращать — своего несмышленыша-сына? На первый вопрос можно не сомневаясь ответить отрицательно. Но над вторым стоит поразмыслить. Возможно, она не подозревает, что делает с мальчиком. Но, скорее всего, знает — и сознательно предпочитает полковника женскому влиянию. Ибо женщина способна вытеснить ее из жизни сына, а полковник — нет.

— Муруган сказал мне, что собирается реформировать эти так называемые реформы.

— Я молюсь только об одном, — проникновенно сказала рани, напомнив Уиллу деда-архидиакона, — чтобы во всех начинаниях моему мальчику были даны Силы и Разум.

— Но как вы расцениваете его проекты? — настаивал Уилл. — Нефть, индустриализация, армия?

— Я не сильна ни в политике, ни в экономике, — усмехнувшись, сказала рани; Уилл вспомнил, что она уже прошла Четвертое Посвящение. — Спросите Баху, что он думает.

— Как представитель чужой страны, я не имею права высказывать мнения.

— Не такой уж и чужой, — возразила рани,

— Для вас — нет. Но не для паланезийского правительства.

— Но это не значит, — вмешался Уилл, — что вы не имеете своей точки зрения. Хотя она, разумеется, и не совпадает с местной, ортодоксальной. Кстати, — добавил он, — я сейчас не облечен профессиональными обязанностями. Это не интервью для прессы, господин посол.

— Что ж, не для прессы и не как официальный представитель, скажу: я полностью одобряю замыслы нашего юного друга.

— Вы считаете, что политика паланезийского правительства в корне неверна.

— Да, в корне неверна, — подтвердил мистер Баху, и на сухощавом лице Савонаролы заиграла вольтеровская улыбка. — Неверна, поскольку уж слишком правильна.

— Правильна? — запротестовала рани. — Что значит правильна?

— Слишком правильна, — пояснил мистер Баху, — оттого что направлена на то, чтобы сделать каждого жителя острова максимально счастливым.

— Но это Ложное Счастье, — воскликнула рани, — и свобода только для Низшего Уровня.

— Я преклоняюсь, — сказал посол, почтительно склонив голову, — перед необыкновенной проницательностью Вашего Высочества. И все же, на высшем или на низшем уровне, истинное или ложное, счастье всегда остается счастьем, а свобода — свободой. Политика, начало которой положили первые реформаторы и до сих пор придерживаются их последователи, прекрасно приспособлена к достижению этих двух целей.

— Но, по-вашему, это нежелательные цели? — спросил Уилл.

— Напротив, их желает любой. Но, к сожалению, они совершенно не соответствуют ситуации, которая ныне сложилась в мире.

— Возросло ли это несоответствие сейчас по сравнению с теми далекими годами, когда первые реформаторы только начинали работать во имя свободы и счастья?

— В те дни острова Палы еще не было на карте. Идея превращения страны в оазис свободы и счастья не являлась несбыточной. Незатронутое внешним миром идеальное общество имело возможность выжить. И Пала сохраняла жизнеспособность, скажу я вам, до 1905 года. Однако менее чем за одно поколение мир полностью переменился. Кино, автомобили, самолеты, радио. Массовое производство, массовое уничтожение, массовая коммуникация; но главное — массовость населения: все больше и больше людей в разрастающихся трущобах и предместьях. К 1930 году любому незаинтересованному наблюдателю стало ясно, что для трех четвертей человечества свобода и счастье — едва ли не пустой звук. Сейчас, в шестидесятые, никто уже не задается подобными целями. Внешний мир все тесней и тесней подступает к крохотному островку, где царят счастье и свобода. Подступает неуклонно и неумолимо, все ближе и ближе. Некогда жизнеспособный идеал ныне утратил свою жизнеспособность.

— Следовательно, Пале предстоят перемены?

— Самые решительные, — кивнул мистер Баху.

— И коренные, — изрекла рани с садистическим удовольствием пророка.

— По двум основным причинам, — продолжал мистер Баху. — Во-первых, в наше время невозможно существовать в отрыве от всего мира, И во-вторых: такое существование является несправедливостью по отношению ко всем остальным.

— Что же несправедливого может быть в свободе и счастье?

Рани вновь изрекла нечто вдохновенное о ложном счастье и извращенной свободе. Мистер Баху почтительно согласился с ее замечанием и затем вновь обратился к Уиллу.

— Несправедливо, — настаивал он, — выставлять напоказ свое благополучие перед лицом всеобщих бедствий; это явный hybris [14], намеренное оскорбление всего остального человечества. Это, если угодно, неповиновение Богу.

— Богу, — сладострастно пробормотала рани, — Богу… Она открыла глаза.

— Здесь, на Пале, в Бога не верят, — сказала она. — Они верят только в Гипнотизм, Пантеизм и Свободную Любовь. (Последние два слова она произнесла с подчеркнутым презрением.)

— И потому вы хотите сделать их несчастными в надежде, что к ним вернется вера в Бога? Что ж, это один из путей обращения. Возможно, лекарство окажется действенным, и цель, в конечном счете, оправдает средства. — Уилл пожал плечами. — Но хорошо это или плохо, — добавил он, — и как бы ни смотрели на это сами паланезийцы, перемены неизбежны. Не надо быть пророком, чтобы предсказать: Муругана ждет успех. Он мчится на гребне волны по океану нефти прямо в будущее. Кстати, — Уилл поглядел на рани, — насколько мне известно, вы знакомы с Джо Альдехайдом, моим старым другом.

— Вы знаете лорда Альдехайда?

— Да.

— Так вот почему мой Внутренний Голос был так настойчив! — Закрыв глаза, рани улыбнулась про себя и медленно кивнула. — Теперь я Понимаю. — Внезапно переменив тон, она спросила: — Как поживает наш дорогой друг?

— Спасибо, по-старому.

— Замечательный человек. L'homme au cerfvolant [15] — так я его называю.

— Человек с воздушным змеем? — удивился Уилл.

— Он делает свое дело вдали от нас, — пояснила рани, — но в руке его нить, к которой привязан змей, а змей всегда стремится взлететь выше и выше, в самую Высь… И пока наш друг держит нить, он чувствует постоянную Тягу из Высоты, рывки Духа, которые не дают покоя плоти. Поразмыслите над этим! Деловой человек, великий Кормчий Индустрии, но Главная Забота для него — это Бессмертие Души.

Наконец-то Уилл понял, что подразумевала рани. Она говорила о склонности Джо Альдехайда к спиритизму. Уиллу вспомнились еженедельные сеансы у миссис Харботтл, чьей рукой водил дух; у миссис Пим, которая поддерживала связь с индейцем по имени Бобу из племени Кьова; у мисс Тьюк, с ее знаменитым рожком, из которого слышался свистящий шепот оракула, чьи изречения тут же записывались личным секретарем Джо Альдехайда: «Покупай австралийский цемент; не волнуйся о крахе „Готовых Завтраков“; продай сорок процентов каучуковых акций и вложи деньги в ИБМ и Вестингхауз…»

— Он когда-нибудь рассказывал вам, — спросил Уилл, — о ныне покойном биржевом маклере, который всегда знал, каковы будут цены на следующей неделе?

— Сидхи, — снисходительно пояснила рани, — истинный сидхи. Может ли быть иначе! А ведь наш друг только Начинающий. И в этой жизни бизнес — его карма. Все его дела, все замыслы предопределены. Да, предопределены, — выразительно повторила она и замерла, воздев указательный палец и склонив голову набок, будто прислушивалась. — Все его замыслы предопределены, говорит мне Внутренний Голос, в том числе и великие и чудесные свершения здесь, на острове Пала. Человек, идущий духовным путем, скажет: именно этого я и желал. Не как я хочу, но по воле Божьей. К счастью, — заметила рани, — все мои желания совершенно совпадают с волей Господа. Уиллу было смешно, но он сохранял серьезный вид.

— Говорит ли вам что-нибудь Внутренний Голос об «Азиатской юго-восточной компании?» Рани, прислушавшись, кивнула:

— Определенно.

— Но полковник Дайпа советует вам иметь дело со «Стэндард ов Калифорния». Кстати, почему Пала, выбирая делового партнера, должна равняться на полковника Дайну?

— Мое правительство, — высокопарно заявил мистер Баху, — опирается на Пятилетний план координации и кооперирования экономики обоих островов.

— Это значит, что «Стэндард» получит монополию?

— Только в том случае, если они предложат самые выгодные, в сравнении с другими конкурентами, условия.

— То есть в том случае, — сказала рани, — если они больше всех заплатят.

— Мы обсуждали этот вопрос с Муруганом как раз перед вашим приходом, — отозвался Уилл. — «Азиатская юго-восточная нефтяная компания», сказал я ему, будет платить Пале столько же, сколько платит «Стэндард» Рендану, плюс еще немного.

— На пятнадцать процентов больше.

— Давайте скажем: на десять.

— На двенадцать с половиной.

Уилл взглянул на нее с восхищением. Для прошедшей Четвертое Посвящение она торговалась довольно бойко.

— Джо Альдехайд будет скрежетать зубами, — сказал он, — но, чувствую, вы все же получите свои двенадцать с половиной.

— Эти условия были бы для нас наиболее привлекательны, — заметил мистер Баху.

— Но есть опасение, что их не примет правительство Палы.

— Правительство Палы, — пообещала рани, — вскоре изменит свою политику.

— Вы так думаете?

— Я это ЗНАЮ, — сказала рани; не приходилось сомневаться, что сведения эти она получила непосредственно из уст Учителя.

— Но после того, как политика изменится, — поинтересовался Уилл, — одобрит ли полковник Дайпа сотрудничество с «Азиатской юго-восточной нефтяной компанией»?

— Вне сомнений. Уилл взглянул на мистера Баху.

— А вы, господин посол? Поддержите ли вы полковника Дайпу?

Прибегнув к пространным выражениям, как если бы он выступал на пленарном заседании некой международной организации, мистер Баху ответил уклончиво. С одной стороны, да; с другой стороны, нет. Если принять такую-то точку зрения — белое; но глядя под другим углом — определенно черное.

Уилл слушал с вежливым молчанием. Теперь ему было совершенно ясно, что под маской Савонаролы, аристократическим моноклем и посольским многословием скрывается посредник-левантиец, стремящийся получить свое вознаграждение; мелочный крохобор, выклянчивающий чаевые. А сколько обещано царственной посвященной за поддержку «Азиатской юго-восточной нефтяной компании»? Бьюсь об заклад, немалый куш, думал Уилл. Не для себя, что вы, как можно! Но для Крестового Похода Духа, к вящей славе Кут Гуми. Тем временем мистер Баху завершал свою речь на международном заседании.

— Итак, становится понятным, — говорил он, — что любой шаг, сделанный мной, будет зависеть от сопутствующих обстоятельств, по мере развития событий. Я ясно выразил свою мысль?

— Вполне, — заверил его Уилл. — А теперь, — продолжал он с беззастенчивой откровенностью, — позвольте высказаться мне. Все, что меня интересует, — это деньги. Мне нужно две тысячи фунтов, чтобы существовать безбедно. Год свободы за помощь лорду Альдехайду, который задумал прибрать к рукам Палу.

— Лорд Альдехайд, — сказала рани, — очень щедрый человек.

— Да, необыкновенно, — согласился Уилл, — учитывая ничтожность моих стараний. Но чем значительней услуга, тем он щедрей.

Наступило продолжительное молчание. Вдали минах монотонно призывал к вниманию. Внимание к алчности, к лицемерию, к откровенному цинизму… В дверь постучали.

— Войдите, — откликнулся Уилл. — Продолжим разговор в другое время, — сказал он, обернувшись к мистеру Баху. Мистер Баху кивнул.

— Войдите, — повторил Уилл,

В комнату быстро вошла девушка лет восемнадцати, одетая в голубую юбку и короткий жилет без пуговиц; полоска кожи над талией оставалась обнаженной, а короткие полы жилета лишь изредка прикрывали круглые, будто яблоки, груди. Приветливую улыбку на ее глянцевито-смуглом лице подчеркивали ямочки на щеках.

— Я — сиделка Аппу, — заговорила она. — Радха Аппу. Заметив, что у Уилла посетители, девушка осеклась:

— Ах, простите, я не знала.

Она небрежно присела перед рани. Тем временем мистер Баху галантно поднялся со стула.

— Сиделка Агату! — восторженно воскликнул он. — Мой усердный маленький ангел из больницы в Шивапураме… Какая приятная неожиданность!

Однако Уиллу было ясно, что девушка не разделяет его восторгов по поводу встречи.

— Здравствуйте, мистер Баху, — холодно сказала она и тут же отвернулась, занявшись своей парусиновой сумкой.

— Ваше Высочество, возможно, позабыли, — сказал мистер Баху, — что прошлым летом мне пришлось лечь на операцию. По поводу грыжи, — пояснил он. — Эта юная особа приходила каждое утро, ровно без четверти девять, чтобы ухаживать за мной. А потом исчезла на много месяцев. И вот я снова вижу ее!

— Пунктуальность, — изрекла рани, — одна из составных Большого Плана.

— Мне нужно сделать укол мистеру Фарнеби, — сказала юная сиделка.

— Предписание врача — закон, — воскликнула рани, явно переигрывая роль царственного персонажа, соблаговолившего выказать милосердие. — Повиноваться значит исполнять. Но где же мой шофер?

— Ваш шофер прибыл, — послышался знакомый голос. Муруган стоял в дверях — прекрасный, как Гани-мед. Юная сиделка весело взглянула на него.

— Привет, Муруган, то есть, Ваше Высочество. Она еще раз небрежно присела, что можно было расценить и как знак почтения, и как ироническую насмешку.

— Привет, Радха, — лениво процедил Муруган. Он подошел к матери.

— Машина у дверей, — сказал он. — Точнее говоря, так называемая машина.

С саркастическим смешком он Пояснил Уиллу: — Марка «бейби остин», 1954 года выпуска. Лучшее, что эта передовая страна смогла предоставить царской семье. Рендан снабдил своего посла «бентли», — с горечью добавил он.

— Который прибудет сюда через десять минут, — сказал посол, взглянув на часы. — Позволите ли вы мне расстаться с вами здесь, Ваше высочество?

Рани протянула ему руку. С благоговением добропорядочного католика, целующего перстень кардинала, мистер Баху склонился над ее рукой.

— Я полагаю — хотя, возможно, необоснованно, — обратился он к Уиллу, — что мистер Фарнеби еще немного потерпит мое присутствие. Вы мне позволите остаться? Уилл заверил посла, что получит от этого только удовольствие.

— Надеюсь, — спросил мистер Баху у сиделки, — что со стороны медицины возражений не последует.

— Со стороны медицины — нет, — отрезала девушка, подразумевая, что помимо медицинских существуют иные доводы против присутствия здесь мистера Баху. Рани, с помощью Муругана, поднялась со стула.

— Au revoir, mon cher [16] Фарнеби, — сказала она, подавая ему украшенную драгоценностями руку. Улыбка ее была так сладка, что показалась Уиллу угрожающей.

— До свидания, мадам.

Рани повернулась, потрепала по щеке юную сиделку и выплыла из комнаты. Подобно полубаркасу в кильватере оснащенного всеми мачтами корабля, Му-руган проследовал за ней.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.