X. ЕССЕИ ЛИШАЮТСЯ СВОЕЙ ЦАРИЦЫ

Весь совет ессеев собрался для обсуждения вопроса об удалении их воспитанницы Мириам из пределов их селения. После долгих прений и обсуждений, решено было призвать ее самое в залу совета и услышать из ее уст, чего бы, собственно, желала она для себя.

Мириам явилась в сопровождении Нехушты, и при ее входе все эти седые, белобородые старцы встали и приветствовали ее низким поклоном, после чего председатель совета взял ее за руку и проводил к почетному месту, приготовленному для нее. Только когда она уже заняла свое место, сели и все присутствующие.

Председатель обратился к ней с краткой, глубоко прочувствованной речью, в которой высказал все горе, какое они испытывают при мысли о неизбежной разлуке с ней, и сказал, что о материальных средствах к жизни ей заботиться нечего, так как они определили на ее содержание известную сумму из своих скромных доходов, которая обеспечит ей возможность безбедного существования.

Мириам, в свою очередь, высказала всем присутствующим свою глубокую благодарность за все, что они делали для нее с самого раннего ее детства и по сей час, и выразила желание поселиться в одном из приморских городов, где найдутся добрые люди, известные кому-нибудь из ессеев, или родственные им семейства, так как в Иерусалиме слишком часто происходили возмущения, смуты и беспорядки, грозившие бедой всем, даже и самым скромным обитателям города.

Некоторые из братьев тотчас же предложили снестись письменно со своими родственниками и друзьями, и предложение каждого обсуждалось всем советом.

Вдруг кто-то постучал в дверь залы собрания, и когда, после предварительного опроса послушник получил разрешение войти то объявил, что прибыл с большим караваном богатый еврей Бенони, купец из Тира, и желает говорить с кураторами относительно внучки своей Мириам, которая, как ему известно, находится на их попечении.

С общего согласия, решено было просить Бенони в залу совета. Спустя несколько минут старый еврей в богатой шелковой одежде, расшитой серебром и золотом, в драгоценных мехах, вошел и поклонился председателю собрания. Тот ответил ему тем же и ждал, пока гость их заговорит.

– Государи мои, – сказал Бенони, прерывая молчание, – я явился сюда потребовать девушку, которую имею основание считать своею внучкой и о существовании которой только недавно случайно узнал от посторонних людей, но о которой вы, кажется, заботились с самых ранних ее лет. Теперь скажите мне, здесь ли еще эта девушка?

– Госпожа Мириам сидит среди нас, как вы сами видите! – ответил председатель совета. – Она, действительно, твоя внучка, и все мы знали об этом с тех пор, как она здесь!

– В таком случае, почему же мне не было известно об этом до сих пор? – спросил Бенони.

– Потому, что мы не считали нужным выдать ребенка, который был поручен нашим попечениям ее умирающей матерью, человеку, предавшему ее отца и мать, свое собственное дитя, на смерть и муки! – И при этом почтенный старец негодующе посмотрел на надменного, богатого еврея.

То же сделало и все собрание, так что смущенный Бенони невольно опустил голову под этим немым укором, чувствуя себя осужденным. Но вскоре к нему вернулось его обычное самообладание и, гордо выпрямясь, он сказал:

– Я здесь не с тем, чтобы держать ответ в своих поступках, а для того только, чтобы потребовать от вас мою внучку, которая теперь, как вижу, уже вполне взрослая, и естественным опекуном которой являюсь я!

– Это так, но прежде, чем принять это во внимание, мы, которые были все эти годы ее хранителями, потребовали бы от тебя некоторых гарантий и обеспечений!

– Каких гарантий? Каких обеспечений?

– Во-первых, чтобы на ее имя была положена известная сумма, обеспечивающая ей безбедное существование, в случае твоей смерти; во-вторых, чтобы ей была предоставлена полная свобода веры и выбора супруга, в случае, если бы она пожелала выйти замуж!

– А что, если я отвергну эти условия?

– Тогда ты видишь внучку твою, госпожу Мириам, в последний раз в жизни! – твердо и смело ответил председатель совета ессеев. – Мы – люди смирные, но знай, купец, что мы не бессильны и, хотя по правилам нашим, госпожа Мириам не может более оставаться среди нас, но где бы она ни была, до последней минуты ее жизни наше попечение о ней не прекратится, и наша власть будет всегда охранять ее. Какое бы зло ни приключилось с ней, мы тотчас же узнаем и тотчас же отомстим за нее! Ты свободен принять или отвергнуть наши требования, но в последнем случае она исчезнет для тебя навсегда, и никто и ничто на свете не поможет тебе разыскать ее. Мы сказали!

– Мы сказали! – подтвердили хором в один голос все 100 старцев и смолкли.

– Ты слышал их речь, господин, – сказала Нехушта среди воцарившегося молчания, – и я, которая знаю этих людей, говорю тебе, что они сдержат свои слова!

– Пусть внучка моя скажет, прилично ли, чтобы мне предписывались такие обидные условия?

– Высокочтимый господин, – сказала девушка, – я не могу восставать против того, что клонится к моему благу! Состояния или денег я не желаю, но я не хочу стать рабой во всем, кроме названья, и не хочу для себя той участи, какая постигла моих родителей. Кроме того, то, что говорят они, эти люди, которые любят меня как родное дитя, и которых я с детства привыкла любить и уважать, то говорю и я, и как думают они, так думаю и я!

– Гордый ум! – пробормотал старик и с минуту молчал, поглаживая свою седую бороду.

– Дай нам ответ, господин, время близко к закату. А мы должны решить этот вопрос прежде, чем настанет час молитвы! – сказал председатель собрания. – Не понимаю, что смущает тебя в наших условиях? Ведь мы не требуем от тебя ничего иного, кроме того, в чем ты уже дал клятву и расписку римскому центуриону, благородному Марку, копию с которых мы получили от него!

Теперь Мариам удивленно перевела глаза с деда своего на честное собрание белобородых старцев и на их председателя, старейшего из кураторов.

Бенони побледнел от злобы и разразился желчным смехом:

– Да-а… теперь я понял…

– Что руки у ессеев достаточно долги, раз они могут хватить отсюда до Рима? – добавил председатель.

– Берегитесь, чтобы римские мечи не оказались еще длиннее ваших рук и не хватили из Рима до ваших голов! – заметил Бенони. – А теперь выслушайте мой ответ. Я готов был бы вернуться домой, предоставив вам делать с вашей воспитанницей все, что вам вздумается, но она – единственное существо, в котором течет моя кровь, другой родни у меня нет. А я уже стар и потому соглашаюсь на все ваши требования и беру ее с собой в Тир, в надежде, что она когда-нибудь сумеет полюбить меня!

– Хорошо, – сказал председатель собрания, – завтра бумаги все будут готовы, ты подпишешь их, а до тех пор будь нашим гостем!

На следующий день, вечером, все бумаги были оформлены, все условия подписаны, и старый Бенони не только назначил Мириам известную сумму на случай его смерти, но еще ассигновал ей известный ежегодный доход, даже при жизни своей обеспечив таким образом ее полную материальную независимость.

Спустя три дня Мириам простилась со своими добрыми покровителями, которые в полном своем составе проводили ее за селение. На вершине холмов, в минуту расставания, девушка не выдержала и залилась горючими слезами.

– Не плачь, дорогое дитя, – проговорил Итиэль, – хотя мы расстаемся здесь с тобою телесно, но духовно все неразлучно будем с тобой и в этой жизни, и за пределами ее!

– Не бойся, Итиэль! – сказал Бенони. – Ваши обеспечения и гарантии надежны, кроме того, за ними будет стоять любовь деда к внучке!

– Если так, – воскликнула Мириам, – то и внучка не останется у тебя в долгу, высокочтимый господин! – Затем она снова стала прощаться с ессеями.

Прощание это было самое трогательное. Когда караван Бенони тронулся дальше по дороге к Иерихону, ессеи печально возвратились в свое селение, но Итиэль утверждал, что они не только в будущей, а еще и в этой жизни свидятся с Мириам.

Путешествуя не спеша, Бенони, его внучка, Нехушта и весь караван под вечер на второй день пути разбили свои палатки вблизи Дамасских ворот Иерусалима, вне новой городской стены, воздвигнутой Агриппой, так как Бенони опасался, что караван его будет разграблен римскими солдатами, если он войдет в самый город.

Пока рабы готовили ужин, Нехушта взяла Мириам за руку и, встав спиной ко второй стене, указала ей на скалистую гору, довольно крутую, но не особенно высокую, заметив:

– Там, на этой горе, был распят Господь!

Услыхав эти слова, девушка благоговейно опустилась на колени и склонилась в тихой молитве. Вдруг за ее спиной раздался голос ее деда, приказывавший ей подняться с колен.

– Дитя, – сказал он, – Нехушта сказала правду. Этот ложный Мессия умер там, на кресте смертью злодея, между злодеями, и хотя я обещал, что не буду препятствовать тебе следовать учению и обрядам твоей веры, но все же прошу тебя не молись так, на глазах у всех, этому твоему Богу, так как посторонние люди могут оказаться менее терпеливыми, чем я, и могут предать тебя на страшную смерть и муки!

Мириам кивнула головой и вместе со стариком вернулась в палатку, где их ожидал ужин.

Через четыре дня наши путешественники благополучно прибыли в Тир, этот богатый цветущий и великолепный город. Мириам увидела то море, на котором она родилась. До сих пор его волны представлялись ей похожими на воды Мертвого моря, на берегах которого прошло все ее детство и ранняя молодость. При виде же искрящихся и пенящихся волн Средиземного моря сердце ее дрогнуло от восторга, и с этого момента она полюбила его всей душой.

Еще из Иерусалима Бенони отправил гонцов в Тир – предупредить своих слуг и правителя, что он прибудет с почетною гостьей, и потому к приезду Мириам весь дом принял праздничный вид, а стол был приготовлен, как для брачного пира.

Этот роскошный дворец, служивший в течение многих веков жилищем для царей и принцев, своим изысканным и богатым убранством восхищал девушку. Старый Бенони внимательно следил за ней, следуя за ней шаг за шагом.

– Довольна ли ты, дочь моя, своим новым жилищем? – спросил он наконец.

– Ах, дедушка, это просто великолепие! – ответила Мириам. – Мне никогда не снился даже такой дворец, такая сказочная роскошь и богатство. Но скажи, позволишь ли ты мне заниматься моим искусством в одной из этих больших зал?

– Отныне, Мириам, ты – хозяйка в этом доме, а со временем станешь его владелицей. Верь, дитя мое, не было надобности стольким посторонним придумывать разные обеспечения для тебя, я сам обеспечил бы тебя! Все, что у меня есть, – твое! Но я был бы счастлив, если бы ты и мне уделила хоть малую долю твоей любви, мне, бездетному и одинокому!

– И я готова… но…

– Не говори! – прервал ее старик. – Не говори, я знаю, что ты хочешь сказать. Я горько каюсь в том, что для меня твоя вера ничто, и твой Бог – посрамление, но я понял теперь, что посылать за это на смерть и муку – жестоко и несправедливо. Мало того, я прибегну даже к одному из учений Распятого. Он, кажется, учит прощать обиды?

– Да, так нас учит Христос, и потому христиане любят все человечество!

– Так внеси же это учение в стены этого дома и люби меня, нанесшего тебе обиду в лице родителей твоих, обиду, в которой я теперь горько каюсь!

Вместо всякого ответа Мириам впервые обвила шею старика деда своими руками и подарила его поцелуем.

С этого времени старый Бенони с каждым днем все больше привязывался к своей внучке, ревнуя ее ко всем и каждому, особенно же к Нехуште, которую девушка любила, как мать.

XI. ОЖЕРЕЛЬЕ, КОЛЬЦО И ПИСЬМО

Таким образом Мириам жилось хорошо и спокойно в Тире, в доме своего деда, который не отказывал ей ни в чем, не препятствовал даже общаться с другими христианами, жившими в Тире, совместно с которыми она совершала молитвы и присутствовала на беседах. Впрочем, в то время христиане подвергались сравнительно меньшей опасности, чем евреи, ненавидимые сирийцами и греками за их богатства и жившие под непрестанной угрозой убийства и ограбления. Среди великих волнений и смут того времени скромные, разноплеменные и сравнительно малочисленные христиане оставались незамеченными.

Жизнь Мириам проходила однообразно и несколько тоскливо, так как она редко показывалась на улице, сидя почти безвыходно дома. Несмотря на усердные занятия своим излюбленным искусством, у нее оставалось много времени для дум и воспоминаний о прошлом, и среди этих дорогих воспоминаний, наряду с добрыми старцами ессеями, ярко выступала в каком-то лучезарном блеске фигура молодого римского воина Марка.

О, как страстно ждала она вести о нем!

Скучая и тоскуя взаперти, в роскошном дворце Бенони, и желая хоть сколько-нибудь рассеять свои мысли, Мириам выпросила у деда разрешение посетить принадлежащие ему в северной части города великолепные сады и в сопровождении Нехушты и многочисленных слуг отправилась туда.

Обойдя богатые владения Бенони, девушка присела отдохнуть на обломке мраморной колонны, остатке древнего храма, некогда стоявшего на этом месте. Вдруг позади них послышались чьи-то торопливые шаги, и Мириам увидала перед собой римского воина в полном походном одеянии, в сопровождении одного из слуг Бенони.

– Госпожа, – произнес он, склоняясь перед нею, – меня зовут Галл. Я имею к тебе поручение! – С этим словами он достал из-под дорожного плаща сверток, перевязанный шелковой нитью и припечатанный большою печатью, и другой небольшой сверток, которые вручил Мириам.

– Кто присылает мне это и откуда? – спросила та.

– Я привез то и другое из Рима, а посылает это тебе благородный Марк, прозванный теперь Фортунатом (Счастливым)!

– Ах! – воскликнула Мириам, – скажи мне, господин, здоров ли он, и хорошо ли ему живется?

– Я оставил его в добром здоровье, госпожа, но божественный Нерон возлюбил ето так сильно, что не может жить без него. А любимцы Кесаря часто бывают недолговечны. Впрочем, ты не печалься, госпожа! Мне думается, что пока благородному Марку не грозит никакая опасность. А затем, поручение мое исполнено, госпожа, и я должен спешить, ты же все узнаешь из послания! – И Галл откланялся и так же спешно удалился, как пришел.

– Перережь скорей эту нитку, Ноу! – воскликнула Мириам, протягивая свиток Нехуште. – Скорее, дорогая, у меня не хватает терпения!

Нехушта улыбаясь поспешила исполнить приказание своей молодой госпожи, и та, развернув свиток, принялась читать.

Марк писал, что благополучно прибыл в Рим, где застал своего дядюшку Кая на смертном одре, готового уже в отсутствии племянника завещать все свои богатства императору Нерону. «Тем не менее, – писал Марк, – я пришелся дядюшке так по вкусу, что он сделал меня своим наследником, и, спустя месяц после его смерти, я стал одним из богатейших людей в Риме. Конечно, Нерон не знал о намерении Кая, не то я лишился бы не только своего наследия, но и своей головы под каким-нибудь пустым предлогом.

Мое намерение было вернуться в Иудею немедленно, но случилось нечто, чего я никак не мог предвидеть».

Оказалось, что, вступив во владение домом Кая, Марк поставил в нем на самом видном месте в вестибюле свой бюст, работы Мириам, и пригласил своего друга Главка и некоторых других знаменитых скульпторов Рима полюбоваться им. Художники пришли в таком неописуемый восторг от ее произведения, что не только в этот день, но и в последующий не говорили ни о чем другом, как только об этом бюсте.

Слава этого произведения дошла до самого Нерона, и однажды, не предупредив даже о своем посещении, император явился в дом Марка; долгое время он стоял, безмолвно любуясь мраморным бюстом, затем воскликнул:

– Какая страна имела несказанное счастье породить того гения, который создал это произведение?

Узнав, что то была Иудея, император поклялся, что сделает художника правителем Иудеи. Когда ему сказали, что этот художник – женщина, он сказал, что все равно заставит всю Иудею и весь Рим поклоняться ей и прикажет разыскать ее и привезти в Рим.

Услыхав эти слова, Марк так и обмер и поспешил уверить императора, что гениальной художницы уже нет в живых. Тогда император разразился слезами, но все не уходил. Один из его приближенных шепнул Марку, чтобы он поднес мраморный бюст императору, и, когда Марк отказался, тот дружески предупредил его, что, все равно, не пройдет несколько дней, как он лишится своего сокровища и всего богатства, а быть может, даже и головы. После этого Марк поднес бюст Нерону, который сперва заключил в свои объятия мрамор, затем молодого римлянина и приказал тотчас же отнести этот бюст в свой дворец.

По прошествии двух дней Марк получил императорский декрет, гласивший, что несравненное произведение искусства, вывезенное им из Иудеи, поставлено в таком-то храме, и что все желающие быть угодными Цезарю приглашаются являться в храм для поклонения этому гениальному произведению и духу той, которая создала этот мрамор. Кроме того, по воле императора Марк назначался хранителем своего собственного изображения, и ему вменялось в обязанность дважды в неделю неотлучно проводить день в этом храме подле своего бюста, чтобы поклоняющиеся дивному мрамору могли видеть и модель. Такова воля Кесаря Всесильного, правящего Римом.

Далее говорилось, что, благодаря тому обстоятельству, что он в милости у Нерона, Марку удается оказывать значительные услуги христианам и даже избавлять многих от смерти. Мало того, однажды Нерон лично явился в храм, где стояло изображение Марка, и высказал мысль принести в жертву духу умершей художницы нескольких христиан, которых он хотел обречь на самую мучительную и ужасную смерть.

Но когда Марк сказал ему, что это едва ли будет угодно художнице, которая при жизни сама была христианкой, то Нерон воскликнул: «Боги! Какое преступление я готов был совершить!», и тотчас же отменил свой приговор, на некоторое время совершенно оставив христиан в покое.

«Дорогая, возлюбленная Мириам, я страшно несчастлив, что не могу теперь же вернуться в Иудею, так как Нерон ни за что не выпустит меня живым из Рима. Но я денно и нощно думаю о тебе и мучаюсь мыслью, что другие, в том числе и Ха-лев, видят твое дорогое лицо, упиваются твоим голосом. Скажу тебе еще, что я разыскал здесь, в Риме, ваших лучших проповедников, беседовал с ними и приобрел за большие деньги их рукописи, в которых изложены все ваши учения и все догматы вашей веры. Книги эти я намерен изучить основательно, но пока откладываю это, опасаясь, что уверую и стану христианином, а затем, подобно многим десяткам римских христиан, буду обращен в факел, чтобы освещать в ночное время сады Нерона».

Далее упоминалось, что изумруд в кольце, на котором вырезаны профили его, Марка, и ее, Мириам, с маленькой статуэтки, изображавшей ее над ручьем, подаренной ею Марку, – работы Главка, – и жемчужное ожерелье имеет свою историю, которую Марк со временем расскажет.

Это кольцо и ожерелье он просил ее носить, не снимая, и при случае просил написать ему хоть несколько слов, или, по крайней мере, вспоминать о нем, который только о ней одной и думает и т. д.

Дочитав это послание, Мириам поцеловала его и спрятала у себя на груди, а Нехушта между тем раскрыла слоновой кости шкатулочку, из которой молодая девушка достала кольцо с дивной красоты изумрудом и жемчужное ожерелье.

– Посмотри же, Ноу! Посмотри! – воскликнула Мириам в порыве радости.

– Да, есть на что полюбоваться! Этот жемчуг – целое состояние! Счастливо дитя, снискавшее себе любовь такого человека!

– Несчастная, – возразила Мириам, – которая никогда не будет женою этого человека! – И при этом глаза ее наполнились слезами.

– Не горюй раньше времени и не говори того, чего ты, знать не можешь, – сказала Нехушта, одевая ей на шею ожерелье. – Ну, а теперь давай сюда твой палец. Тот, на котором носят обручальное кольцо! Вот видишь, как оно пришлось, словно по мерке!

– Нехушта, я не должна этого делать! – прошептала Мириам, но кольца с пальца не сняла.

– Пойдем домой, дитя, сегодня, ты знаешь, у господина будут гости на ужине!

– Гости? Какие гости?

– Все заговорщики! Дай только Бог, чтобы и нам всем не пришлось пожинать горьких плодов. Слыхала ты, что Халев возвратился?

– Нет!

– Вчера он прибыл в Тир и сегодня будет в числе гостей Бенони. Он бился там, в пустыне и, говорят, участвовал во взятии крепости Масада, весь римский гарнизон которой они избили!

– Так он восстал против римлян?

– Да, он надеется стать правителем Иудеи!

– Я его боюсь, Ноу! – сказала Мириам.

Когда Мириам вошла в большую залу, где был приготовлен ужин для гостей, вошла, согласно желанию деда, в своем великолепном наряде греческого покроя, богато изукрашенном золотым шитьем, с золотым поясом, унизанным камнями, и золотыми обручами в волосах, все эти мрачные, суровые евреи с полными решимости лицами встали и один за другим кланялись ей, как госпоже и хозяйке этого дома.

Она отвечала низким поклоном на поклон каждого и, вглядываясь в их лица, с невольною тревогой искала среди них Халева, но его не было в числе гостей. Вдруг завеса залы отдернулась, и вошел Халев.

О, как он изменился за эти два года! Теперь это был великолепный, блестящий юноша, могучий, гордый и самоуверенный. При его входе присутствующие почтительно кланялись ему, как человеку, добившемуся высокого и завидного положения и могущему выдвинуться еще более со временем. Даже сам Бенони сделал несколько шагов ему навстречу, чтобы приветствовать его. На все эти поклоны и приветствия Халев отвечал небрежно, даже несколько надменно, как вдруг глаза его упали на Мириам, стоявшую несколько в тени. Тогда, не взирая ни на кого, он двинулся прямо к ней и занял место подле нее, хотя оно, собственно, предназначалось старейшему из гостей. Заметив происшедшее вследствие этого замешательство, Бенони поспешил посадить лишившегося своего места гостя подле себя.

– Так-то мы встречаемся вновь, Мириам! – начал Халев несколько растроганным голосом, и жестокие, надменные черты его осветились мгновенно более мягким выражением. – Рада ты меня видеть?

– Конечно, Халев! Кто не рад встрече со своим товарищем детства и детских игр? – сказала Мириам. – Откуда ты теперь?

– С войны, – ответил он, – мы бросили вызов Риму, и Рим принял этот вызов!

Она вопросительно взглянула на него.

– А хорошо ли вы сделали?

– Как знать! Это трудно сказать, – отозвался Халев. – Что касается меня, то я долго колебался, но твой дед восторжествовал надо мной, и теперь я, волей-неволей, должен идти навстречу своей судьбе!

В этот момент вошел в залу гонец. Все встали и заволновались, на лицах всех выразился тревожный вопрос.

– Какие вести? – спросил кто-то.

– Галл, римлянин, был отброшен от стен Иерусалима, и отряд его уничтожен в перевале Бет-Хорана!

– Хвала Богу! – воскликнули все присутствующие в один голос.

– Хвала Богу! – повторил за ними и Халев. – Проклятые римляне пали наконец!

Но Мириам не сказала ничего.

– Что же ты ничего не говоришь? Что у тебя на уме?

– Думается мне, что они восстанут с большей силой, чем прежде! – сказала она. – И тогда…

В этот момент Бенони сделал знак, и она, поднявшись со своего места, вышла из залы. Она прошла под портик и, сев у мраморной баллюстрады террасы, выходившей на море, стала прислушиваться к рокоту волн, разбивавшихся внизу о мраморные стены дворца. В голове ее роились самые разнообразные мысли.

Как недавно еще и она, и Марк, и Халев были скромными, маленькими людьми, без средств и значения, а теперь все трое всплыли высоко, все достигли богатства и высокого положения. – Но надолго ли? – думалось молодой девушке. – Судьбы человеческие капризны, как волны моря, они шумят, бурлят, с минуту искрятся на солнце, улыбающемся им, затем со стоном разбиваются о стену – и наступает ночь и забвение…

Мечты девушки нарушил Халев, незаметно подошедший к ней. Раскрыв перед нею свои честолюбивые планы, – он мечтал ни больше ни меньше, как о царском троне в Иудее, – юноша снова спросил Мириам, согласна ли она быть его женой, но получил отказ. Узнав, что Мириам любит Марка, он заскрежетал зубами и поклялся убить соперника.

– Это не поможет тебе! – кротко сказала Мириам. – Почему нам с тобой нельзя быть друзьями, Халев, как в прежние дни?

– Потому, что я хочу того, что больше дружбы, и рано или поздно, так или иначе, но, клянусь, добьюсь своего!

– Друг Халев, – вдруг раздался позади его голос Бенони, – мы ожидаем тебя. А ты, Мириам, что делаешь здесь? Иди, дочь моя, в свою комнату, речь идет о делах, в которых женщины не должны принимать участия!

– Но, увы, нам придется нести свою долю тяжести! – прошептала она и, поклонившись, удалилась.

XII. ГОРЕ ТЕБЕ, ИЕРУСАЛИМ!

Прошло еще два года, два кровопролитных и ужасных года для Иудеи и, особенно, для Иерусалима, где различные секты уничтожали друг друга. В то время как в Галилее, невзирая на все усилия еврейского вождя Иосифа, под начальством которого сражался Халев, Веспасиан и его генералы брали штурмом город за городом, избивая население тысячами и десятками тысяч, в прибрежных городах и во многих других торговых центрах сирийцы и евреи восставали друг против друга и беспощадно избивали одни других. Евреи осаждали Гадару и Голонитис, Себасту и Аскалон, Анфедов и Газу, истребляя мечом и огнем всех сирийцев, а там настала и их очередь, сирийцы и греки восстали на них и также не знали пощады.

До настоящего момента в Тире еще не было кровопролития, но все ждали этого со дня на день. Ессеи, изгнанные из своего селения у берегов Мертвого моря, искали себе убежища в Иерусалиме; они посылали к Мириам посла за послом, увещевая ее бежать, если возможно, куда-нибудь за море, так как в Тире ожидались избиения и пожары, а Иерусалим, как они полагали, был обречен на гибель. Христиане, со своей стороны, уговаривали ее бежать вместе с ними в Пеллу, где они собирались не только из Иерусалима, но и Тира, и со всей Иудеи. Но Мириам и тем, и другим говорила, что, где будет ее дед, там будет и она, так как он всегда был добр к ней, и она поклялась, пока он жив, не покидать его.

Послы ессеев возвратились тогда обратно, а христиане, помолившись вместе с ней о ее спасении, покинули Тир.

Простившись с теми и другими, Мириам пошла к деду, которого застала взволнованно расхаживавшим по своей комнате. Увидев ее, он поднял голову и спросил:

– Что с тобой, дочь моя? Отчего ты так печальна? Верно, твои друзья предупредили, что нам грозят новые невзгоды?

– Да, господин, – проговорила Мириам и передала ему все, что ей было известно.

Старик выслушал ее до конца и сказал:

– Я не верю всем этим предсказаниям христианских книг! Напротив, многие знамения указывают, что время явления Мессии близко, того настоящего Мессии, который разразит врагов страны и воссядет в Иерусалиме, сделав его великим и могучим, стерев врагов его с лица земли. Но если ты веришь, что бедствия обрушатся на Иерусалим и на избранный народ Божий, и боишься, то беги с друзьями, а меня оставь одного встречать бурю!

– Я верю в предсказания христиан и их священных книг, верю, что гибель Иерусалима и всего народа нашего близка, но я ничего не боюсь! Я знаю, что и волос с головы нашей не упадет без воли Отца, и что из нас, христиан, никто не погибнет в эти дни! Но за тебя я боюсь и пойду за тобой, куда бы ты ни пошел. Я останусь с тобой, где бы ты ни остался!

– Я не хочу покинуть своего дома и своего богатства даже и для того, чтобы спасти свою жизнь! Не могу покинуть свой народ в момент его священной войны за независимость и свободу дорогой родины. Но ты беги, дитя! Я не хочу, чтобы ты могла упрекнуть меня, что я довел тебя до погибели!