– Унесите меня отсюда! – простонал он.

И глашатай громким голосом возгласил:

– Царя постиг жестокий недуг, и игры закрыты! Народ, расходись по домам!

Сначала все оставались неподвижными на своих местах, пораженные страхом, не находя слов для выражения своих чувств, но вдруг по рядам зрителей пробежал шепот, – точно шелест листьев перед сильной бурей, шепот этот рос и разрастался, пока, наконец, сотни голосов не огласили воздух: – Христиане! Христиане! Это они напророчили смерть царю, накликали на нас беду! Они – колдуны и злодеи! Убейте их! Пусть они умрут все! Смерть, смерть христианам!

Словно волны моря, многочисленная толпа хлынула на арену к тому месту, где находились осужденные христиане. Но стены арены были высоки, а все входы и выходы закрыты. Толпа волновалась и бушевала, но дорваться до христиан не могла. Люди напирали друг на друга, лезли на стены, обрывались, падали, другие наступали на них, попирая их своими ногами, топтали, давили и в свою очередь падали, а их опять давили другие.

– Пришел наш смертный час! – воскликнул кто-то из назареев.

– Нет, все мы еще живы! – отозвалась Нехушта. – Все за мной, я знаю выход! – И, схватив Рахиль поперек туловища, она стала тащить ее к маленькой дверке, которая оказалась незапертой и охранялась только одним тюремным сторожем, тем самым вероотступником, который накануне издевался над христианами.

– Назад! – крикнул он грозно и занес свое копье над Нехуштой, но та проворно пригнулась, так что копье скользнуло высоко над ее спиной, и в то же время пырнула его своим ножом; страж повалился на землю с громким криком, но христиане уже хлынули в узкий проход и затоптали его ногами в безумном страхе. Далее за проходом был вомиториум (вход в римские амфитеатры), оттуда христиане вырвались уже беспрепятственно на улицу и смешались с многотысячной толпой, бежавшей из амфитеатра. Некоторые падали и были затоптаны, других же уносил своим течением людской поток. Таким образом Нехушта и Рахиль очутились наконец на широкой террасе, обращенной к морю.

– Ну, куда же теперь? – простонала Рахиль.

– Иди за мной, не останавливайся, спеши! – молила Нехушта.

– Что же станется с остальными? – тихо вымолвила молодая женщина, оглядываясь назад на рассвирепевшую толпу, избивавшую попадавшихся им в руки христиан..

– Храни их Бог! Мы не можем их спасти!

– Оставь меня, Ноу, беги, спасайся!.. Я выбилась из сил… Больше не могу! – И в изнеможении молодая женщина упала на колени.

– Но я сильна! – прошептала Нехушта и, подхватив лишившуюся чувств Рахиль на руки, кинулась вперед, крича громко и повелительно:

– Дорогу! Дорогу для моей госпожи, благородной римлянки, ей дурно! – И толпа расступалась, давая ей дорогу.

Благополучно пробежав всю длину выходившей на море террасы, Нехушта со своей дорогою ношей очутилась в узкой боковой улице, пролегавшей вдоль старой городской стены, местами разрушенной и обвалившейся, и здесь на минуту приостановилась, чтобы перевести дух и обдумать, что делать и куда бежать. Пронести на руках госпожу свою через весь город до ближайшей окраины, даже если бы у нее на то хватило силы, было невозможно: обе они около двух месяцев содержались в местной тюрьме и, как здесь это принято, все городское население, когда не предвиделось лучших развлечений, посещало тюрьмы и позволяло себе, забавы ради, издеваться над заключенными, рассматривая их или сквозь решетку тюремных ворот, или же свободно расхаживая между ними, с разрешения тюремных стражей за небольшое денежное вознаграждение. Таким образом, жители Цезареи прекрасно знали в лицо всех заключенных, и мудрено было, чтобы рослая темнокожая Нехушта и ее госпожа остались неузнанными теперь, когда толпа искала христиан по всему городу. Ни близких, ни друзей у них здесь не было и не могло найтись, так как незадолго перед тем все христиане были изгнаны из города. Им оставалось только укрыться где-нибудь в надежном месте хоть на некоторое время. И Нехушта окинула взглядом окружающую ее местность: в нескольких шагах от нее находились одни из старинных ворот стены, под этими воротами часто укрывались и ночевали бездомные бродяги, днем же там обыкновенно было пусто. Туда и направилась Нехушта, надеясь хоть ненадолго спрятаться в полумраке их широких сводов.

На ее счастье здесь никого не было, но тлевшие угли затухшего костра и разбитая амфора с водою свидетельствовали о том, что здесь еще очень недавно были люди. «К ночи они, конечно, снова вернутся сюда!» – размышляла верная служанка, опустив на мгновение на землю свою бесчувственную госпожу. Вдруг ее наблюдательный глаз заметил узкую каменную лестницу в стене, ведущую наверх. Ни минуты не задумываясь, взбежала она по ней и очутилась перед тяжелой дубовой дверью с железными оковами. Постояв секунду в нерешимости, арабка уже хотела вернуться назад, но вдруг глаза ее сверкнули, и она с диким отчаянием со всей силы, толкнула дверь. К удивлению, дверь подалась, затем и совсем распахнулась настежь. За дверью виднелась большая просторная горница, заваленная мешками зерна, ее освещали круглые бойницы, проделанные в толще стены и служившие некогда для военных целей. С быстротой птицы сбежала арабка вниз и, подхватив на руки Рахиль, внесла ее наверх.

Здесь она бережно опустила свою ношу на сложенные у стены овечьи бурдюки, затем, спохватившись, еще раз сбежала вниз и принесла оттуда разбитую амфору, еще до половины наполненную свежей чистой водой. Благодаря этому средству, молодая женщина скоро пришла в чувство. Только что она принялась было расспрашивать свою верную слугу, как они очутились здесь, как чуткий слух арабки уловил какие-то звуки внизу, под сводом ворот. Тщательно заперев дверь, она приложила ухо к замочной скважине и стала прислушиваться. Там внизу было трое солдат, искавших ее и ее госпожу.

– Ведь старик уверял, что видел, как ливийка со своей госпожой свернула в эту улицу, другой темнокожей не было между христианами, она же, кажется, и пырнула ножом Руфа! – сказал один голос.

– Э, кто их разберет! Во всяком случае здесь ни души! Чего нам еще тут толкаться? – пробурчал другой.

– Эй, ребята, да тут есть лестница! Не мешало бы посмотреть…

– Полно, тут зерновой амбар Амрама-финикиянина, а он не таковский человек, чтобы оставлять ключ в дверях! Впрочем, если охота, так посмотри!

И Нехушта услышала тяжелые шаги, приближавшиеся к двери.

Солдат подошел и попробовал толкнуть дверь.

– Заперта крепко! – крикнул он вниз и стал спускаться. – А надо бы взять у Амрама ключ да посмотреть на всякий случай!

– Ну, и беги за ключом, если тебе охота! Финикиянин живет на том конце города, да его сегодня и с собаками не сыскать…

– Хвала Богу, они ушли! – произнесла наконец Нехушта, отходя от двери.

– Но они, быть может, опять вернутся! – промолвила Рахиль.

– Не думаю, а вот хозяин этого помещения так, вероятно, придет сюда наведаться: теперь на его товар большой спрос!

Не успела она договорить этих слов, как ключ заскрипел в замке и, прежде чем Нехушта успела отскочить, дверь отворилась, Амрам вошел и тщательно запер за собою дверь.

Обе женщины оставались неподвижными на своих местах, не выдав ни единым звуком своего присутствия.

Этот Амрам был средних лет финикиянин с худощавым лицом и пронзительным взглядом, одетый в скромную одежду темного цвета, но дорогой ткани, по-видимому, на нем не было оружия. Это был известный всему городу, уважаемый и богатый человек, успешно ведший торговлю, как большинство финикиян того времени. Зернохранилище, где он теперь находился, было лишь одним из незначительных складов его громадных зерновых запасов.

Заперев дверь на ключ, Амрам подошел к столу, где хранились его таблицы и записи отпусков и приемов зерна, и вдруг очутился лицом к лицу с Нехуштой, которая тотчас же проскользнула к двери и выдернула ключ из замка.

– Во имя. Молоха, скажи, кто ты? – спросил купец, невольно отступив на шаг, и при этом заметил полулежавшую у стены на куче порожних бурдюков Рахиль. – А ты? – добавил он. – Духи? Привидения? Или воры? Госпожи, ищущие пристанища и приюта в этом запруженном людьми городе, или, быть может, те две христианки, которых повсюду ищут солдаты?!

– Мы те самые христианки, – сказала Рахиль, – мы бежали из амфитеатра и укрылись здесь, где нас чуть было не нашли легионеры!

– Вот что выходит, когда человек не запирает своих дверей, – произнес Амрам, – но это произошло не по моей вине, а по вине одного из моих подчиненных, с которым я серьезно поговорю по этому поводу и поговорю сейчас же! – И он направился к двери.

– Ты не уйдешь отсюда! – решительным тоном произнесла Нехушта, заступая ему дорогу и выставляя на вид свой нож.

Купец испуганно попятился.

– Чего ты требуешь от меня?

– Я требую, чтобы ты дал нам возможность покинуть Цезарею с полной для нас безопасностью, в противном же случае мы здесь умрем всё трое вместе. Прежде, чем кто-либо наложит руки на мою госпожу или на меня, этот нож пронзит твое сердце! Некогда твои братья продали меня, княжескую дочь, в рабство, и я буду рада случаю отомстить тебе за них! Понимаешь?

– Понимаю. Только напрасно ты проявляешь такой гнев! Будем лучше говорить так, как говорят между собою деловые люди: вы хотите покинуть Цезарею, а я хочу, чтобы вы покинули мое зернохранилище. Так дай же мне выйти отсюда и устроить все согласно нашему обоюдному желанию!

– Ты выйдешь отсюда не иначе, как в сопровождении нас обеих, – сказала Нехушта, – но советую тебе, не теряй по-пустому слов! – Госпожа моя – единственная дочь Бенони, богатейшего купца в Тире. Ты, наверное, слышал о нем? Ручаюсь тебе, что он щедро заплатит тому, кто спасет его дочь от смертельной опасности!

– Может быть, но я не вполне в том уверен; Бенони – человек, полный предрассудков, при том завзятый еврей, не терпящий христиан! Это я знаю!

– Пусть так, но ты купец и знаешь, что даже сомнительный барыш лучше, чем нож в горло!

– Не спорю! Но никаких барышей мне с этого дела не надо. Таким товаром, – он указал на нее и на Рахиль, – я не торгую. Поверь мне, женщина, я всей душой готов исполнить ваше желание: я не питаю к христианам ненависти, так как те из них, с кем мне случалось иметь дело, были люди хорошие, честные!

– Однако, не трать лишних слов, – сурово проговорила арабка. – Время дорого!

– Что же мне делать? Разве вот что! Сегодня под вечер одно из моих судов отправляется в Тир, и если вы согласны почтить меня, то я буду рад предложить вам свободный проезд на нем в Тир. Согласны?

– Конечно, но при условии, что ты будешь сопровождать нас!

– Я не имел намерения отплыть с этим судном в Тир!

– В таком случае ты можешь изменить свое намерение, – сказала Нехушта. – Слушай, вот мое последнее слово: мы требуем у тебя, чтобы ты спас двух ни в чем не повинных женщин, дав им возможность бежать из этого проклятого города. Скажи, согласен ты это сделать? Если да, то пусть так, если же нет, – я вонжу тебе этот нож в горло и зарою тебя в твоем же зерне!

– Согласен, когда стемнеет, я отведу вас на мое судно, которое отправляется два часа спустя после захода солнца с вечерним ветром, я буду сопровождать вас и в Тире сдам госпожу твою на руки ее отцу. А теперь здесь жарко и душно, на крыше же, окруженной высоким парапетом, из-за которого нельзя видеть тех, кто сидит или стоит на ней, никого нет. Пойдем туда, там нам будет лучше!

– Пойдем, если хочешь, только ты иди вперед, и если только вздумаешь крикнуть, то знай, что нож у меня всегда наготове!

– О, в этом я вполне уверен! К тому же, раз я дал слово, то не беру его назад! Будь что будет, но я останусь верен своему слову!

Наверху, действительно, было приятно, так как здесь имелся небольшой навес, служивший некогда для защиты часовых от зноя или непогоды.

Здесь было так хорошо, дышалось так свободно, что Рахиль, измученная и изнуренная всеми событиями этого дня, расположившись над навесом, вскоре заснула. Нехушта же, которая не соглашалась отдохнуть, стала вместе с Амрамом следить за тем, что делалось в городе, лежавшем у ног, словно пестрый движущийся ковер. Тысячи людей с женами и детьми сидели на площадях и улицах на земле и посыпали себе головы придорожной пылью и землей, точно в один голос воссылая к небу усердную мольбу, доходившую даже до слуха Нехушты и Амрама, в виде рокота волн во время прибоя.

– Они молят, чтобы царь остался жив! – сказал Амрам.

– А я хочу, чтобы он умер! – воскликнула ливийка.

Финикиянин только пожал плечами: ему было все равно, лишь бы дела торговли не пострадали от этого.

Вдруг толпа разразилась громким жалобным воем.

– Ирод умер или кончается! – сказал финикиянин. – Так как сын его еще младенец, то вместо него поставят над нами правителем какого-нибудь римского прокуратора с бездонными карманами, и я думаю, что ваш старик епископ был прав, когда говорил, что всем нам грозят беды и несчастия!

– А что сталось с ним и с остальными? – спросила Нехушта.

– Одни были затоптаны народом, других евреи побили камнями, а некоторые, без сомнения, успели спастись и, подобно вам, скрываются теперь где-нибудь!

Нехушта внимательно посмотрела на свою госпожу, которая спала крепким сном, опустив голову на тонкие бледные руки.

– Мир безжалостен и жесток к христианам! – проговорила она.

– Друг, он жесток ко всем, – отозвался Амрам, – если бы я рассказал тебе мою повесть, то даже ты согласилась бы со мной! – И он тяжело вздохнул. – Вы, христиане, имеете хоть то утешение, что для вас смерть – это только переход из мрака жизни к светлому бытию, и я готов верить, что вы правы… Госпожа твоя кажется мне болезненной и слабой. Больна она?

– Она всегда была слаба здоровьем, а тяжкое горе и страдания сделали над ней свое дело; мужа ее они убили полгода тому назад в Берите, а теперь ей пришло время разрешиться!

– Я слышал, что кровь ее мужа легла на старого Бенони: он предал его. Кто может быть так жесток, как еврей? Даже мы, финикияне, о которых говорят так много дурного, не способны на это. У меня тоже была дочь… но зачем вспоминать! – прервал он себя… – Так вот, видишь ли, я рискую многим, но все, что будет в моих силах, сделаю для твоей госпожи и для тебя, друг! Не сомневайся во мне, я не выдам, не обману. Слушай, мое судно малое, беспалубное, а большая галера уходит сегодня ночью отсюда в Александрию и зайдет в Тир и Ионну, на этой галере я устрою вам проезд, выдав твою госпожу за мою родственницу, а тебя за ее служанку. Мой вам совет отправляться прямо в Египет, где много христиан и есть христианские общины, которые примут вас на время под свою защиту. Оттуда твоя госпожа может написать своему отцу, и если он пожелает принять ее в свой дом, то она может вернуться к нему, в противном же случае она будет в безопасности в Александрии, где евреев не любят, и куда власть Ирода не достигает!

– Совет твой мне кажется хорошим! – сказала Нехушта. – Только бы моя госпожа согласилась!

– Она должна согласиться, у нее нет другого выбора. Ну, а теперь отпусти меня, до наступления ночи я вернусь за вами с запасом пищи и одежды и провожу вас на галеру. Да не сомневайся же, друг, неужели ты не можешь поверить мне?

– Нет, я верю, потому что должна тебе верить, но ты пойми, в каком мы положении и как невероятно найти истинного друга в человеке, которому я еще так недавно угрожала ножом!

– Забудем это, и пусть дальнейшее тебе покажет, можно ли мне верить. Спустись со мною вниз и запри дверь. Когда я вернусь, ты увидишь меня там на открытом месте, я буду с рабом и сделаю вид, будто у меня развязался мешок, а я стараюсь его завязать. Тогда ты сойди вниз и отопри!

После ухода Амрама Нехушта села подле своей госпожи и с тревогой ожидала возвращения финикиянина. «В случае, если Амрам выдаст, – думала она, – при мне остался мой нож, и я прежде, чем нас успеют схватить, заколю свою госпожу и себя». Пока же ей оставалось только молиться – и она молилась страстно и бурно, молилась не за себя, а за свою госпожу и ее ребенка, который, по словам пророчицы Анны, должен был родиться и жить. Но при мысли, что ее госпожа должна была умереть, Нехушта, закрыв лицо руками, горько заплакала, глотая слезы.