– Ты удовлетворен, мой Холли? – спросила она.
– Чем удовлетворен? – сердито отпарировал я, ибо боль в глазах была нестерпимая. – Если всей этой дьявольщиной, то да, удовлетворен.
– И я тоже, – проворчал Лео, который все это время тихо ругался в своем углу.
Но Айша только смеялась, о, как она смеялась: казалось, сама богиня веселья сошла на землю; она смеялась до тех пор, пока и у нее на глазах не выступили слезы.
– Какая неблагодарность! – воскликнула она. – Ты, Лео, просил показать тебе сотворенное мною чудо, тебе, Холли, я велела остаться, но ты все же увязался за мной, – и теперь вы оба грубите и злитесь и даже плачете, как обжегшие пальцы дети. Вот возьмите. – Она сняла с полки какую-то мазь. – Натрите себе глаза, и жжение сразу же пройдет.
Так мы и сделали, жжение в самом деле прошло, но еще много часов мои глаза были налиты кровью.
– И где же это чудо? – спросил я. – Если ты говоришь о нестерпимо жгучем пламени…
– Я говорю о том, что рождается в пламени, как ты по своему невежеству называешь могучую энергию. Смотри! – И она показала на принесенный ею слиток; он лежал на полу, все еще слабо мерцая. – Нет, он уже остыл. Неужели ты думаешь, я взяла бы его, если бы был риск обжечь пальцы, изуродовать себе руку? Потрогай же его, Холли.
Но я не хотел; сама Айша, я знал, не страшится пылающего огня, но я человек непривычный; к тому же я опасался жестокой шутки, которую она могла сыграть со мной. Однако слиток я рассматривал долго и серьезно.
– И что это, Холли?
– Золото, – сказал я и тут же поправился: – Медь. – Излучать такое тусклое красноватое сияние вполне мог и тот и другой металл.
– Нет, нет, – возразила она, – это золото, чистейшее золото.
– Руда здесь, должно быть, очень богатая, – недоверчиво сказал Лео, так как я упорно молчал.
– Да, мой Лео, железная руда здесь очень богатая.
– Железная руда? – Он взглянул на нее.
– Конечно, – ответила она. – Разве есть рудники, где золото добывается в таких слитках? С помощью своего знания алхимии я превратила железную руду в золото, оно скоро нам понадобится, мой любимый.
Лео изумленно глазел на слиток, а я стонал, так и не поверив, что это золото, а тем более что оно выплавлено из железной руды. Айша прочитала мои мысли, ее настроение, с характерной для нее внезапностью, сразу же переменилось: она вспылила.
– Клянусь самой Природой! – вскричала она. – Не будь ты моим другом, Холли, о глупец, обласканный мной, – я бы подвергла воздействию этих тайных лучей твою руку, так чтобы она, вплоть до самых костей, стала золотой. Но что гневаться на слепца, к тому же еще и глухого? И все же сейчас ты убедишься! – Оставив нас, она прошла по коридорам, что-то крикнула трудившимся в лаборатории жрецам и вернулась.
Вскоре появились жрецы; они с трудом тащили на носилках большую глыбу железной руды.
– Ну, – сказала она, – каким знаком мне отметить эту железную руду? Знаком Жизни? Хорошо. – По ее велению жрецы взялись за чеканы и молоты и грубо выбили на поверхности глыбы крест с петлей вверх – crux ansata.
– Этого недостаточно, – сказала она, когда они закончили. – Одолжи мне твой нож, Холли, завтра я возвращу его более ценным.
Я вытащил из ножен свой охотничий нож индийской работы и отдал его Айше.
– Ты помнишь эти отметины? – Она показала на следы клыков и имя мастера на лезвии, хотя рукоятку и сделал индийский мастер, сталь была шеффилдская.
Я кивнул. Она велела жрецам надеть снятые нами лучезащитные костюмы, а нам – выйти в темный коридор и лечь лицом на пол.
Так мы и поступили; через несколько минут она позвала нас. Мы встали и вернулись в комнату: жрецы уже были там; сняв защитные костюмы, они тяжело отдувались и втирали в глаза мазь; ни глыбы железной руды, ни моего ножа не было видно. Затем она приказала им положить на носилки и унести слиток золотистого металла. Они повиновались; мы заметили, что при всем своем крепком сложении оба жреца покряхтывали под его тяжестью.
– Каким образом ты, женщина, – спросил Лео, – могла поднять то, что тяжело для двоих мужчин?
– Та сила, которую ты называешь Огнем, – ответила она, – обладает свойством облегчать, пусть на короткое время, всякий предмет, подвергаемый ее воздействию. Иначе как бы я, хрупкая женщина, могла поднять золотой слиток?
– Понятно, – ответил Лео. – Теперь понятно.
На том дело и кончилось. Слиток был убран в каменный колодец с железным люком, и мы вернулись в покои Айши.
– Стало быть, ты можешь обладать всеми богатствами, как и всем могуществом, – сказал Лео. Я, однако, помалкивал, помня ужасную угрозу Айши.
– Как видишь, – ответила она утомленно. – Эту великую тайну я раскрыла еще много веков назад, хотя до вашего прихода ни разу ею не пользовалась. Холли с присущим ему упрямством думает, что это колдовство, но я говорю тебе, Холли, что тут нет никакого колдовства – есть только приобретенное мною знание.
– Конечно, – сказал Лео, – если подходить с правильной точки зрения, с твоей точки зрения, все это просто… – Он хотел, видимо, добавить «надувательство», но не добавил, потому что это повлекло бы за собой долгие объяснения. – Но, Айша, – продолжал он, – подумала ли ты, что это твое изобретение может разрушить мир?
– Лео, – ответила она, – получается, что бы я ни сделала, этот мир, который ты так нежно любишь – а ведь тебе следовало бы сосредоточить всю любовь на мне, – все равно будет разрушен.
Я улыбнулся, но тут же спохватился и хмуро поглядел на Лео, затем, опасаясь, что и это может вызвать ее гнев, постарался принять как можно более безучастный вид.
– В таком случае, – продолжала она, – пусть мир будет разрушен. Но что ты имел в виду? Прости, мой повелитель, я так тупа, что не могу следовать за стремительным полетом твоей мысли, ведь я провела много лет в одиночестве, не общаясь с более высокими или хотя бы равными мне умами.
– Тебе угодно издеваться надо мной, – запальчиво сказал Лео. – Для этого не требуется особой смелости.
Айша окинула его яростным взглядом, и я отвернулся к двери. Но Лео без малейшего страха сложил руки на груди и посмотрел прямо в глаза ей. Несколько мгновений Айша оглядывала его, затем сказала:
– Моя любовь к тебе, Лео, предопределена самой судьбой, хоть ты этого и не знаешь, но есть и еще одна причина, почему я люблю тебя так безумно; ты единственный, кто меня не боится. Не то что Холли: после того как я пригрозила превратить его кости в золото, а я не шутила, – она рассмеялась, – он весь дрожит, лишь заслышит мои шаги, и съеживается, даже если я смотрю на него ласково-ласково.
О мой господин! Как же ты добр ко мне, с каким терпением переносишь мои женские прихоти и слабости! – Она протянула руки, как будто хотела обнять его. Но сразу же опомнилась и с легкой дрожью, более, может быть, выразительной, чем самый трагический жест, показала на диван, приглашая его сесть. Когда он сел, она придвинула к его ногам скамеечку, примостилась на ней и подняла на него внимательные глаза, словно ребенок, ожидающий сказки.
– Твои доводы, Лео, приведи мне твои доводы. Не сомневаюсь, что они у тебя веские, и, уверяю тебя, я их тщательно обдумаю.
– Я буду краток, – ответил он. – Мир – ты знаешь это еще со времен твоих… – Он недоговорил.
– Моих ранних скитаний, – закончила она за него.
– Да, твоих ранних скитаний… Мир превратил золото в эталон богатства. На этом основаны все цивилизации. Если ты произведешь золото в слишком большом количестве, ты подорвешь эту основу. Все кредитные операции прекратятся, и для удовлетворения своих нужд люди, как их дикие предки, вынуждены будут прибегать к натуральному обмену, как это делается у вас в Калуне.
– Почему бы и нет? – спросила она. – Это было бы проще и вернуло бы их к тем временам, когда они были чище и добрее и не знали ни роскоши, ни алчности.
– И проламывали друг дружке черепа каменными топорами.
– Зато теперь они пронзают друг другу сердца стальными клинками и теми свинцовыми штучками, о которых ты мне рассказывал. О Лео! Когда народы будут разорены, а их золотой кумир повержен, когда ростовщики и толстобрюхие купцы с ужасом увидят, что их сокровища обратились в горстки праха, когда я разорю все мировые биржи и буду хохотать над развалинами богатейших рынков, – не тогда ли наконец будут оценены по достоинству истинные добродетели?
Так ли уж велика беда, если я низвергну тех, кто дорожит презренным металлом более, нежели смелостью или добродетелью, тех, кто, по словам древнееврейского пророка, разоряет поле за полем, дом за домом, так что в конце концов у обобранных ими людей не остается даже крыши над головой? Что, если я докажу, что умнейшие из ваших торговцев, в сущности, глупцы, что, если я завалю ваших алчных менял столь желанным им золотом, сам вид которого станет им ненавистен? Что, если я встану на защиту бедных и угнетенных, против ненасытных орд Маммоны? Не будет ли ваш мир более счастлив, чем ныне?
– Не знаю, – ответил Лео. – Знаю лишь, что это будет другой мир, основанный на новых принципах, управляемый еще не испытанными законами и преследующий иные цели. Кто может предсказать, что произойдет или не произойдет в месте столь странном?
– Это мы узнаем в свое время, Лео. Но против твоего желания мы не будем переворачивать еще не прочитанную страницу. Пусть эта старая карга – Алчность – по-прежнему правит миром. Пусть желтоликий Король по-прежнему восседает на своем престоле, я не стану, как собиралась, заменять его другим правителем, а именно: той вечной пылающей Животворной Силой, действие которой ты видел недавно, Силой, мне подвластной, которая может укрепить здоровье людей либо даже изменить свойства металлов и в то же время по моему слову может уничтожить город или низвергнуть эту Гору.
Но посмотри, Холли устал уже удивляться и нуждается в отдыхе. О Холли, ты рожден хулителем всего совершаемого, но не свершителем. Я знаю это племя: еще в мои дни в александрийских общинах не прекращались их бесконечные препирательства; их позабытый прах давно уже разнесен ветрами. Холли, я говорю тебе, что по временам творцам и вершителям не до мелких сомнений и всяких придирок. Но не бойся, старый друг, и не таи на меня обиды. Твое сердце – и так чистое золото, зачем же мне золотить твои кости?
Я поблагодарил Айшу за ее добрые слова и отправился спать, размышляя, что же выражает ее истинные чувства: эта доброта или гнев, либо и то и другое – притворство. И еще я размышлял, почему у нее такая нелюбовь к александрийским критикам – хулителям, как она их называет. Может быть, она сочинила какую-нибудь поэму или основала новую школу философии, а они разнесли ее в пух и прах? Вполне возможно, но только если бы Айша и в самом деле писала стихи, я уверен, что они жили бы так же долго, как и стихи Сапфо.
Утром я убедился, что – какие бы достоинства Айши ни вызывали сомнение – химик она, бесспорно, выдающийся, может быть, величайший из всех живших когда-либо на свете. Пока я одевался, в комнату ввалились тс самые жрецы, которых мы видели в лаборатории, они несли какую-то тяжелую штуку, прикрытую куском ткани, и по знаку Ороса положили ее на пол.
– Что это? – спросил я у Ороса.
– Дар, который в знак примирения посылает тебе Хесеа, – ответил он. – Я слышал, что вчера вечером ты посмел с ней поссориться.
Он сдернул ткань, и мы увидели большой сверкающий слиток, в моем и Лео присутствии помеченный Знаком Жизни: этот знак можно было видеть на его поверхности. Только теперь это было золото, а не железо; золото такое чистое и мягкое, что я мог бы ногтем нацарапать на нем свое имя. Тут же лежал и мой нож: лезвие его как было, так и осталось стальным, а вот рукоятка стала золотой.
Позднее Айша попросила меня показать нож и была не вполне удовлетворена результатами эксперимента. В лезвие на целый дюйм вплавились золотые полосы и пятна, и она опасалась, что сталь потеряла закалку и прочность, тогда как она намеривалась сделать золотой только рукоятку23.
С тех пор я часто раздумывал, каким образом Айше удалось осуществить это чудо: из каких веществ составила она ту, сверкающую, подобно молнии, субстанцию, с помощью которой она изготовляла золото, раздумывал я и о том, есть ли у этой субстанции какая-либо связь с Животворным Огнем, пылающим в пещерах Кора24. Я и по сей час не знаю ответа на этот вопрос, ибо он выше моего понимания.
Предполагаю только, что, готовясь к покорению земного шара, а для этого хватило бы одних ее алхимических познаний, она повелела, чтобы золото выплавлялось в пещере непрерывно.
Как бы там ни было, в течение нескольких дней, проведенных нами вместе, Айша больше не возвращалась к этой теме. Видимо, она добилась своей цели и успокоилась, или же, поглощенная другими, более неотложными делами, забыла об этом своем замысле, или на время отложила его осуществление. По необходимости мне приходится многое опускать в своем повествовании, но я пространно описываю этот странный случай и связанные с ним наши разговоры, ибо он произвел на меня сильнейшее впечатление, как поразительный пример власти Айши над тайными силами Природы: вскоре мы получили еще более устрашающее подтверждение этой власти.
Глава XXI. Пророчество Атене
На другой день после того, как мы стали свидетелями этого чуда – превращения железа в золото, в храме состоялась большая служба; ее целью, как мы поняли, было «освящение войны», на этой службе мы не присутствовали, но вечером, как обычно, собрались все втроем за ужином. Айша сидела в странно изменчивом настроении: то была мрачна и угрюма, то весело хохотала.
– Знаете ли вы, – сказала она, – что сегодня я была Оракулом: эти глупые горцы прислали своих шаманов, чтобы те узнали у Хесеа, как будет идти война, кто погибнет, а кто покроет свое имя славой. А я… я не могла сказать им, я строила предсказание так, чтобы каждый мог истолковать их по-своему. Как будет идти война – я хорошо знаю, потому что буду сама направлять ее ход, но читать будущее я не могу – как и ты, мой Холли, – к сожалению. Для меня и все прошлое и настоящее озарены светом, отражающимся от этой черной стены – будущего.
Она надолго задумалась, затем подняла глаза и с умоляющим видом сказала Лео:
– Очень тебя прошу: побудь эти несколько дней дома, можешь даже сходить на охоту. Я останусь с тобой, а командовать племенами в этой пустяковой стычке пошлю Холли и Ороса.
– Ни за что! – ответил Лео, дрожа от негодования; так возмутило его, человека храброго до безрассудства, предложение послать меня на войну, тогда как он будет прохлаждаться здесь в храме, к тому же, хотя в теории он осуждал кровопролитие, ему отнюдь не было чуждо упоение битвой.
– Нет, Айша, я не останусь. Не останусь, – повторил он. – А если ты отправишься без меня, я последую за тобой и все равно приму участие в войне.
– Тогда поедем вместе, – сказала она. – Пусть несчастье, если ему суждено случиться, падет на твою голову. Нет, нет, любимый, – на мою голову.
После этого, без каких бы то ни было видимых причин, она вдруг развеселилась, как девочка, не переставая смеялась и рассказывала множество историй из далекого прошлого – ни одной печальной или трагической. До чего же это было странно – сидеть и слушать, как она рассказывает о людях, чьи имена донесло до нас время, но чаще – о неизвестных, но знакомых ей, которые ступали по земле две тысячи лет назад. Все ее забавные истории об их любви и ненависти, об их силе и слабостях были приправлены перцем едкой насмешки, изображали, к каким комическим последствиям могут приводить человеческие устремления и надежды.
Но в конце концов она перешла на более серьезную личную тему. Заговорила о своих поисках истины, о том, как в этих поисках она изучала – и отвергала одну за другой – все существовавшие тогда религии, о том, как она проповедовала в Иерусалиме и как ее забросали камнями несогласные с ней богословы. И еще о том, как она вернулась в Аравию, а аравитяне отвергли ее реформаторство, и ей пришлось бежать в Египет, где при дворе тогдашнего фараона она встретилась со знаменитым магом, полушарлатаном, полупровидцем: у нее обнаружился дар, как мы сказали бы теперь, «ясновидения», а он так хорошо обучил ее своему искусству, что вскоре она его превзошла и заставила подчиниться ее воле.
Затем, как будто жалея о своей откровенности, Айша перевела разговор с Египта на пещеры Кора. Она поведала Лео о том, как он туда прибыл, – странник по имени Калликрат, преследуемый дикарями и сопровождаемый принцессой Аменартас, которую Айша, по-видимому, знала и ненавидела еще в Египте, – и как она приняла их. Да, она даже упомянула, как они все втроем ужинали перед отправлением к Источнику Жизни и о зловещем предсказании принцессы Аменартас об исходе их путешествия.
– Да, – сказала Айша, – была такая же тихая ночь, и ели мы такой же ужин, как и сейчас; Лео сидел рядом со мной, почти такой же, как и сейчас, только помоложе и без бороды. На твоем месте, Холли, была принцесса Аменартас, женщина очень красивая, даже красивее меня до омовения в Источнике, проницательная, хотя и менее ученая, чем я. Мы возненавидели друг друга с первого взгляда, а когда она увидела, как дорог ты мне стал, Лео, тогда ее возлюбленный, но не муж, ибо вы бежали слишком поспешно, чтобы успеть жениться, – ее ненависть разгорелась еще пуще. И она тоже знала, что соперничество между нами началось еще за много веков и поколений до той встречи, но никому из нас не суждено причинить вред другой, так как обе мы любили тебя и были грешны в равной степени; этот грех лежал тяжким бременем на наших душах.
«Я вижу, Калликрат, – сказала Аменартас, – как вино в твоем кубке превращается в кровь; алая кровь каплет и с твоего кинжала, дочь Яруба, – так она меня называла. – Это место, где мы находимся, – гробница, в ней спишь ты, Калликрат, а твоя убийца тщетно пытается согреть поцелуями твои охладелые уста».
– Предначертанное свершилось, – задумчиво добавила Айша, – Я убила тебя близ Источника Жизни, – да, убила тебя в приступе безумия, потому что ты не хотел понять происшедшей со мной перемены и не хотел замечать моей красоты, как летучая мышь не видит ослепительного сверкания огня; ты отворачивался и прятал лицо в ее темных косах… Это опять ты, Орос? Неужто ты не можешь оставить меня в покое хоть на час?
– О Хес! Послание от Хании Атене, – кланяясь, настаивал жрец.
– Вскрой его и прочти, – беспечно бросила Айша. – Может быть, она раскаивается в своем безрассудстве и припадет к моим ногам с повинной?
Орос прочитал:
Хесеа, из горной Общины, здесь на земле называемой Айшей, а в Доме Небес, откуда ей позволено было явиться, Падшей Звездой .
– Неплохо звучащее имя, – перебила Айша. – Но Атене следовало бы знать, что падшие звезды вновь возносятся ввысь – даже из подземного мира. Продолжай, Орос.
Приветствую тебя, Айша! Ты очень стара, за долгие столетия обрела много мудрости и знаний, умеешь представляться прекрасной глазам людей, которых ты ослепляешь своим искусством. Но у тебя нет одной способности, имеющейся у меня, а именно – дара предвидеть еще не случившееся. Знай же, о Айша, что я и мой дядя, великий провидец, тщательно изучили небесные письмена, чтобы узнать, каков будет исход войны.
Письмена предвещают: мне – смерть, чему я заранее рада. Тебе – попадание копья, брошенного твоей собственной рукой, стране же Калун – кровопролитие и разорение, и ты их виновница.
Атене
Хания Калуна
Айша слушала молча; губы ее не дрожали, щеки не побледнели. Она гордо молвила Оросу:
– Скажи гонцу Атене, что я получила ее послание, ответ будет ей дан очень скоро – когда мы увидимся в ее дворце. Иди, жрец, и больше меня не тревожь.
После ухода Ороса она повернулась к нам и сказала:
– То, что я рассказывала о временах минувших, перекликается и с временами нынешними. Тогда Аменартас предрекала недоброе, и сейчас она предрекает недоброе; Аменартас и Атене – одна и та же женщина. Ну что ж, пусть копье поражает меня, в конце концов я одержу победу. Можно, конечно, предположить, что Атене хочет запугать меня искусной ложью, но, даже если ее пророчество верно, у нас нет повода отчаиваться, ибо никто не может избежать предначертаний судьбы и никогда не расторгнется наш союз, созданный самой вселенной, нашей Праматерью.
Она помолчала, потом излила на нас неожиданный поток поэтических мыслей и образов:
– Говорю тебе, Лео: из хаотического переплетения наших жизней и смертей еще родится порядок. Через прорези в маске Жестокости сияют ласковые глаза Милосердия; беды, которые мы несправедливо терпим в этом жестоком и уродливом мире, – всего лишь нестерпимо яркие, обжигающие искры, сыплющиеся от меча вечной, совершенной Справедливости, призванной бороться со злом. Муки и страдания, которые мы испытываем, всего лишь звенья золотой цепи, втягивающей наш корабль в гавань отдохновения; это крутые, трудно преодолеваемые ступени лестницы, ведущей во дворец Радости. Прочь опасения – да свершится то, что предначертано. Ибо, говорю я, мы крылатые семена, которые ветры судьбы и перемен отнесут в тот сад, где им суждено прорасти, а потом и расцвести, наполняя тамошний благословенный воздух бессмертным ароматом.
А теперь оставь меня, Лео, пойди поспи: завтра на рассвете мы выезжаем.
Был уже полдень, когда мы присоединились к армии горных племен, свирепых, дикого вида людей. За высланными вперед разведчиками ехал большой отряд всадников на поджарых конях, справа, слева и сзади шли полки пеших воинов под начальством их вождей.
Айша ехала в самом центре конного отряда на необыкновенно быстрой и стройной кобыле; лицо она закрыла, не желая, чтобы его видели эти дикари. С ней были Лео и я: Лео на черном коне Хана, я на другом таком же, только более тяжелом. Нас охраняли жрецы и полк отборных воинов, среди них были и охотники, спасенные Лео от разгневанной Айши и очень к нему привязанные.
Мы все были в бодром настроении: в свежем осеннем воздухе, под яркими лучами солнца все страхи и недобрые предчувствия, которые преследовали нас в мрачных, освещаемых пылающим газом пещерах, быстро улетучились. А мерный топот тысяч вооруженных воинов и предвкушение предстоящей битвы приятно щекотали наши нервы.
Уже давно не видел я Лео таким энергичным и счастливым. В последнее время – вероятно, по причинам, о которых я уже говорил, – он исхудал, побледнел, но сейчас его щеки раскраснелись, а глаза горели ярким огнем. Радостной казалось и Айша, настроения этой странной женщины изменчивы, как сама Природа, и разнообразятся, как пейзажи в зависимости от освещения. Она была то сияющим полуднем, то темной ночью, то утренней зарей, то сумеречным вечером; будто облачка по летнему небу, проносились тени мыслей в голубых глубинах ее глаз, а ее прекрасное лицо менялось и мерцало, точно потревоженная вода под лучистыми звездами.
– Слишком долго, – воскликнула она, – слишком долго была я затворена в мрачных недрах Горы, среди немых, дикарей и жрецов с их печальными песнопениями; и как же рада я вновь видеть этот мир! Как прекрасны снега над нами, и бурные склоны внизу, и широкие равнины вдали, убегающие к пограничным холмам! Как великолепно сияющее солнце, вечное, как и я; как сладостен прохладный горный воздух!
Поверь мне, Лео, более двадцати веков не садилась я на лошадь и, как видишь, не утратила навыков верховой езды, хотя эта кобыла не идет ни в какое сравнение с теми арабскими жеребцами, на которых я скакала по бескрайним пустыням Аравии. О, я помню, как бок о бок с отцом мчалась на битву с грабителями-бедуинами и как я вонзила копье в их вождя и он, еще живой, умолял меня о пощаде. Как-нибудь я расскажу тебе о своем отце; я была его любимицей, и, хотя мы расстались уже очень давно, я нежно храню память о нем и надеюсь, что мы еще свидимся.
А вот, смотри, та горловина, где жил колдун, что поклонялся коту и хотел убить вас обоих, потому что ты, Лео, швырнул эту тварь в костер. Странно, но некоторые племена, живущие на Горе и вокруг, почитают котов, как божества, и используют их для гадания. По всей вероятности, первый Рассен, военачальник Александра, привез этот культ с собой из Египта. Я могла бы многое рассказать тебе об этом Александре Македонском, он был почти моим современником, и когда я родилась в последний раз, мир еще звенел славой его подвигов.
Это он, Рассен, заменил примитивное огнепоклонничество, о котором еще напоминают огненные столбы, освещающие Святилище, почитанием Хес или Исиды, вернее, их общим культам. Несомненно, среди жрецов его армии были поклонники Пахт25 или Сехмет26 Львиноголовой: они и принесли с собой тайный культ, выродившийся в убогое колдовство дикарей. Вспоминаю смутно, так оно и было, ведь я первая Хесеа здешнего храма, прибывшая сюда вместе с Рассеном, моим родственником.
Мы с Лео изумленно уставились на нее, и я заметил, что она внимательно наблюдает за нами сквозь покрывало. Как обычно, упреки ее обрушились на меня, ибо Лео мог думать и делать все, что ему заблагорассудится, не рискуя навлечь на себя ее гнев.
– Ты, Холл и, – быстро сказала она, – человек дотошный и подозрительный, ты помнишь только что мною сказанное и полагаешь, будто я лгу.
Я возразил, что я лишь размышлял об очевидном несоответствии между двумя ее утверждениями.
– Не оправдывайся, – сказала она, – в глубине души ты записал меня в лгуньи, и мне это обидно. Знай, глупец: когда я сказала, что Александр Македонский жил до меня, я имела в виду это последнее мое существование. В предыдущем же существовании, хотя я пережила его на тридцать лет, мы родились в одно лето, и я его хорошо знала, ибо была Оракулом, чье мнение он неизменно испрашивал перед каждым походом, моей мудрости он и обязан своими победами. Затем, однако, мы поссорились, я оставила его и присоединилась к Рассену. С того дня яркая звезда Александра стала клониться к закату.
При этих словах Лео издал странный звук, очень похожий на свист. Охваченный отчаянным страхом, подавляя недоверие и стараясь заглушить воспоминания о странном рассказе настоятеля Куена, я быстро спросил:
– И ты хорошо помнишь, Айша, все, что с тобой случилось в том прежнем существовании?
– Нет, не очень хорошо, – ответила она, размышляя, – лишь самые важные события и те, что я смогла воскресить в своей памяти с помощью тайных наук, которые ты называешь колдовством или магией. К примеру, мой Холли, я могу вспомнить, что и ты тоже жил в то время. Я как будто воочию вижу безобразного философа в грязной одежде, переполненного вином и украденными у других знаниями: этот дерзкий осмеливался спорить с самим Александром, пока тот не прогневался и велел изгнать или утопить его – забыла, что именно.
– Меня звали, случайно, не Диогеном? – вкрадчиво осведомился я, подозревая, что Айша подтрунивает надо мной.
– Нет, – ответила она серьезно, – тебя звали не так. Диоген, о котором ты говоришь, был куда более прославленным философом, человеком истинной, хотя и не без изъянов, мудрости; кроме того, он не был пропойцей. Я все-таки не очень хорошо помню то свое существование, подобно многим последователям Будды, с чьим учением я внимательно знакомилась и о ком ты, Холли, прожужжал мне все уши. Может быть, мы и не встречались с ним в то время. Но я помню, что в Долине Костей, где я нашла тебя, мой Лео, некогда разыгралась великая битва между жрецами-огнепоклонниками и горными племенами с одной стороны и войсками Рассена, которому помогали обитатели Равнины, – с другой. Ибо между ними и горцами в те времена, как и в нынешние, была непримиримая вражда, так что в этой новой войне история лишь повторяется.
– Стало быть, это ты была нашей проводницей? – спросил Лео, испытующе глядя на нее.
– Кто же еще, Лео? Ничего удивительного, что ты не узнал меня в этих погребальных пеленах. Я хотела ждать тебя в Святилище, но когда я узнала, что вы оба бежали от Атене и уже совсем близко, мое сердце не выдержало, и я поспешила вам навстречу в этом безобразном обличье. Я была с вами и на берегу реки и, хотя вы меня не видели, спасла вас от беды.
Я просто умирала от желания видеть тебя, Лео, убедиться, что твое сердце не переменилось, но до наступления назначенного срока ты не должен был слышать мой голос, видеть мое лицо, ибо твоей верности предстояло пройти тяжкое испытание. И я хотела знать, достаточно ли проницателен Холли, чтобы узнать меня и в таком виде, и близок ли он к постижению истины. Именно поэтому на глазах у него я вытащила свой локон из кожаной сумочки, что висела на твоей груди, Лео, и громко, так чтобы он слышал, причитала над тобой в том странноприимном доме, где вы останавливались. Он как будто бы догадался, но вот ты, Лео, ты даже во сне сразу же узнал меня в незнакомом тебе облике, – да, – добавила она нежно, – и ты сказал несколько сладких слов, хорошо мне запомнившихся.
– Значит, под этим саваном скрывалось твое настоящее лицо, – снова спросил Лео: это обстоятельство очень его интересовало, – то самое прелестное лицо, что я вижу сегодня?
– Может быть… Ты видел то, что хотел, – уклончиво ответила Айша. – К тому же важна сокровенная суть, дух, а не видимость, хотя вы, мужчины, в своем ослеплении придерживаетесь иного мнения. Может быть, мое лицо таково, каким оно видится твоему сердцу, или же таково, каким моя воля являет его глазам и воображению тех, кто на меня смотрит. Но чу! Разведчики натолкнулись на врагов.
Ветер донес отдаленные крики, и мы увидели шеренгу всадников, медленно отъезжающих назад, к нашей передовой линии. Разведчики донесли, что воины Атене отступают. Они привели с собой пленника; допросив его, жрецы выяснили, что Атене не намерена дать нам бой на священной Горе. Она замышляет укрепиться на том берегу реки, которую нам придется переходить вброд: это решение свидетельствовало, что у нее неплохие задатки военачальника.