Глава XIII. Под сенью крыл

Один за другим испуганные дикари тихо разошлись.

После ухода последнего верховный жрец подошел к Лео и положил руку на его лоб в знак приветствия.

– Господин, – сказал он на том искаженном греческом языке, что был в ходу у придворных Калуна. – Я не спрашиваю, ранен ли ты, ибо с того момента, как ты пересек священную реку и вступил в эту страну, тебя и твоего спутника охраняет незримая сила, ни человек, ни дух не могут причинить вам никакого вреда, как бы велика не казалась грозящая вам опасность. Но на вас посмели наложить свои руки низкие людишки, поэтому Мать, которой я служу, повелела, чтобы все они были казнены у вас на глазах, если, конечно, такова ваша воля. Скажите, такова ли ваша воля?

– Нет, – ответил Лео, – они просто слепые безумцы, и мы не хотим, чтобы из-за нас пролилась их кровь. Мы просто просим, друг, – прости, как тебя зовут?

– Зовите меня Орос, – сказал он.

– Друг Орос, – подходящее имя для человека, обитающего в горах, 14 – мы только просим, чтобы нас покормили, напоили и отвели к той, что ты называешь Матерью, к Оракулу, ради чьего мудрого слова мы прибыли сюда издалека.

Он ответил с поклоном:

– Еда и кров ожидают вас; завтра, после того как вы отдохнете, мне велено препроводить вас туда, куда вы хотите. Прошу вас, следуйте за мной. – И он направился мимо костра к дому, который стоял ярдах в пятидесяти от нас, пристроенный к каменной стене амфитеатра.

Это, очевидно, был дом для гостей; во всяком случае, его приготовили для нашего ночлега: затеплили светильники и растопили очаг, ибо воздух был холодный. Дом имел две комнаты, вторая служила спальней; туда и отвел нас Орос.

– Входите, – пригласил он, – вам надо умыться, привести себя в порядок, а тебе, – обратился он ко мне, – надо подлечить руку, искусанную клыками большого пса.

– Откуда ты это знаешь? – спросил я.

– Неважно, но я знаю и приготовил все необходимое для лечения, – серьезно ответил Орос.

Вторая комната освещалась и отапливалась, как и первая; кроме того, на полу в металлических тазах стояла подогретая вода, на кроватях были разложены чистые льняные одежды и темные, подбитые дорогим мехом мантии с капюшоном. Я был немало удивлен, увидев на маленьком столике баночки с мазями, повязки и деревянные шины: стало быть, хозяева уже знали, что понадобится для лечения моей раны. Но я был слишком утомлен, чтобы задавать вопросы; к тому же я знал, что это бесполезно.

Орос помог мне снять мою драную одежду, осторожно размотал грубую повязку, промыл раны теплой водой со спиртом и осмотрел их взглядом опытного лекаря.

– Клыки вонзились глубоко, – сказал он, – и сломана одна небольшая кость, но все это можно залечить, хотя шрамы и останутся. – Он смазал раны бальзамом и забинтовал руку так искусно, что я не чувствовал почти никакой боли; в заключение он сказал, что наутро опухоль спадет и он вправит мне руку. Так оно и произошло.

Покончив с врачеванием, он помог мне вымыться и облачиться во все чистое, затем повесил мою руку на перевязь. Тем временем переоделся и Лео, вышли мы неузнаваемые, ничего похожего на тех перепачканных грязью и кровью бродяг, которые вошли так недавно. В первой комнате нас действительно ожидала еда, мы поели с благодарностью, не задавая никаких вопросов. Затем, полуживые от усталости, возвратились в спальню, сняли с себя верхнюю одежду, растянулись на постелях и почти сразу же уснули.

Ночью я вдруг пробудился – даже не могу сказать, в котором часу, есть люди, и я в том числе, которые просыпаются, когда кто-нибудь входит в комнату, пусть даже совершенно бесшумно. Еще не открыв глаза, я уже знал, что мы не одни. И я не ошибался. В самом углу мерцала небольшая плошка, наполненная маслом, при ее свете я различил смутную тень возле двери. Сначала я подумал, что это приведение, но потом понял, что это наша проводница в ее погребальных пеленах: она пристально смотрела на спящего Лео, по крайней мере, так мне почудилось, ибо ее голова была наклонена в ту сторону.

Безгласная все это время, тень вдруг тихо застонала: этот ужасный стон, казалось, исторгся из самых глубин ее души.

Стало быть, наша проводница отнюдь не нема, как я полагал. Она может страдать и выражать свои страдания, как и все люди. Но что это! В избытке горя тень заломила свои запеленатые руки. По-видимому, и Лео почувствовал ее присутствие: он зашевелился, что-то забормотал во сне – так тихо, что я не мог ничего расслышать, только понял, что он говорит по-арабски. И вдруг он явственно произнес:

– Айша! Айша!

Тень подплыла к нему и замерла. Он сел, все еще продолжая спать, глаза его были закрыты. Затем он протянул руки, словно бы хотел кого-то обнять, и заговорил страстным шепотом:

– Айша! Я долго искал тебя и в жизни и в смерти. Приди же, моя богиня! Приди же, моя желанная!

Тень подплыла еще ближе, и я увидел, что она вся дрожит и тоже простирает к нему руки.

У самой кровати она остановилась, Лео вновь улегся. Одеяло спало у него с груди, где, как всегда, висела кожаная сумочка с локоном Айши. Лео крепко спал, тень устремила взгляд на эту сумочку. И вдруг запеленатые пальцы с поразительной ловкостью открыли застежку и вытащили длинный, сверкающий локон. Долго и внимательно смотрела тень на эту реликвию, потом убрала ее в сумочку; у нее был такой вид, будто она плачет. В это время спящий Лео снова вытянул руки и заговорил все тем же страстным шепотом:

– Приди же ко мне, моя дорогая, моя прекрасная, моя прекрасная!

При этих словах тень тихо вскрикнула, точно испуганная ночная птица, и выскользнула из комнаты.

Уверясь, что она ушла, я облегченно перевел дух.

Меня терзало недоумение: что все это означает? Конечно же, это не сон, а явь, ведь я хорошо сознавал осе происходящее. Гак что же все это означает? Кто это существо, похожее и на призрак и на мумию, которое вызволило нас из стольких опасностей, кто эта Посланница, вселяющая во всех трепет, которая одним мановением руки может обречь на смерть дикаря-исполина? И зачем оно, это существо, пробралось к нам в комнату глухой ночью, точно некий дух, навещающий своего любимого? Почему я проснулся, а Лео продолжал крепко спать? Зачем тень извлекла локон, откуда она знала, что там хранится? И почему она упорхнула, как испуганная летучая мышь, услышав слова, полные нежности и страсти?

Жрец Орос называет нашу проводницу Посланницей и Мечом. значит, она исполнительница чьей-то воли. Но чьей – не своей ли собственной? Уж не та ли она, кого мы ищем, – сама Айша! Почему же эта мысль отзывается во мне дрожью, ведь если она и впрямь Айша. значит, мы достигли наконец своей цели, наши поиски окончены. Не потому ли я трепещу, что в этом существе есть что-то устрашающее, что-то сверхчеловеческое? Если в эти пелены закутана Айша, то не та Айша, которую мы знали и боготворили, – совсем иная. Я хорошо помнил Ту-чье-слово-закон в се белых покрывалах и как еще задолго до того, как она открыла свое несравненное лицо, мы уже догадывались о ее красоте и величии, ибо никакие покрывала не могли притушить сияние ее жизненной энергии и воплощенной красоты.

Но это существо? Я не решался довести свою мысль до ее логического завершения. Конечно же, я ошибаюсь. Орос, несомненно, сказал правду – это полусверхъестественное существо, обладающее удивительными способностями; несомненно, и то, что она приходила посмотреть на нас, чтобы затем рассказать о своем посещении Той (или Тому), кто наделил ее подобными способностями.

Успокаивая себя этими размышлениями, я снова уснул: в конце концов утомление пересилило все мои сомнения и страхи. Утром, когда эти чувства утратили свою остроту, я решил, по разным соображениям, ничего не говорить Лео. И несколько дней придерживался этого решения.

Когда я проснулся, было уже совсем светло, у моей кровати стоял жрец Орос. Я сел и спросил, который час, он, улыбаясь, тихо ответил, что уже позднее утро, добавив, что он пришел вправить мою сломанную руку. Только тогда я понял, что он говорит так тихо, чтобы не разбудить Лео.

– Ему надо хорошенько отдохнуть, – сказал жрец, снимая с моей руки повязку. – Он перенес много страданий, и, – добавил он многозначительно, – возможно, ему придется перенести еще больше.

– Что ты имеешь в виду, друг Орос? – резко спросил я. – Ты же сказал, что на этой Горе мы в полной безопасности.

– Я сказал тебе, друг… – Он вопросительно посмотрел на меня.

– Меня зовут Холли.

– Я сказал, друг Холли, что ваши тела в безопасности. Но я ничего не говорил об остальном. Человек не только плоть и кровь. У него есть и ум и душа, – и они не защищены от ран.

– И кто же может их ранить? – спросил я.

– Друг, – ответил он серьезно, – ты и твой спутник – в заколдованной стране; будь вы случайно забредшими сюда скитальцами, вы были бы уже давно мертвы, но вы не случайные скитальцы, вы стремитесь сбросить покров с вековых тайн. Об этом здесь знают, и, возможно, вы достигните цели. Но то, что вы обнаружите, сбросив покров, может не только ввергнуть вас в отчаяние, но и поразить безумием. Скажи, вы не боитесь?

– Не очень сильно, – ответил я. – Мы с моим приемным сыном видели много необыкновенного и странного и, как видишь, остались живы. Мы видели величественное сияние Источника Жизни, были в гостях у Бессмертия, наблюдали, как Смерть все-таки восторжествовала над Бессмертием, хотя и пощадила нас, смертных. Пристало ли нам праздновать труса? Нет, мы должны шествовать навстречу своей судьбе.

Слушая меня, Орос не выказывал ни любопытства, ни изумления, как если бы я сообщал ему нечто уже известное.

– Хорошо. – Он улыбнулся и почтительно склонил бритую голову. – Через час вы отправитесь навстречу своей судьбе. Прости меня за предупреждение – мне было велено предостеречь вас; возможно, чтобы испытать вас. Нужно ли повторить это предупреждение господину?.. – И он опять посмотрел на меня.

– Лео Винси, – подсказал я.

– Лео Винси, да, Лео Винси, – повторил он, как будто уже знал имя, но оно выскользнуло у него из памяти. – Но ты не ответил на мой вопрос. Следует ли мне повторить предупреждение?

– Я думаю, нет никакой необходимости; но ты можешь это сделать, когда он проснется.

– Я, как и ты, думаю, что это излишне, ибо – прости за сравнение – если уж волк не боится, – он посмотрел на меня, – то тигр, – тут он перевел взгляд на Лео, – и подавно не испугается… Смотри, опухоль спала, раны подживают. Сейчас я завяжу руку, и через несколько недель кость будет такой же крепкой, какой была перед тем, как ты встретился с Ханом Рассеном и его псами… Кстати, ты скоро его увидишь – его самого и его прелестную жену.

– Увижу его? На этой Горе мертвые воскресают?

– Нет, но некоторых приносят сюда для погребения. Это привилегия правителей Калуна; и по моим предположениям, Хания хочет также задать кое-какие вопросы Оракулу.

– Кто этот Оракул? – с любопытством спросил я.

– Оракул, – уклончиво ответил он, – это Голос. Так было всегда.

– Да, Атене мне говорила, но если есть Голос, должен быть и Говорящий или Говорящая. Не та ли это, кого ты называешь Матерью?

– Возможно, друг Холли.

– Эта Мать – дух?

– По этому поводу существует разномыслие. Так сообщили тебе на Равнине? Но и горные племена думают то же самое. И для подобного предположения есть свои основания, ведь все мы, живущие, – плоть и дух. Ты можешь составить собственное мнение – мы его обсудим… С твоей рукой все в порядке. Только береги ее; смотри, твой спутник просыпается.

Через час мы двинулись дальше, продолжая подъем. Меня вновь усадили на того же, но почищенного, накормленного и отдохнувшего коня, который принадлежал Хану; Лео же предложили сесть в паланкин. Но он отказался, заявив, что чувствует себя хорошо и не хочет, чтобы его несли, точно слабую женщину. Он пошел рядом с моим конем, опираясь на копье. Мы прошли мимо ямы, где накануне пылал костер, – она была полна белого пепла, в грудах которого находились останки колдуна и его ужасного кота; всю процессию по-прежнему возглавляла проводница в белых пеленах; едва завидев ее, все жители селения падали ниц и не вставали, пока она не проходила мимо.

Но одна молодая женщина, прорвав окружение жрецов, подбежала к Лео, бросилась перед ним на колени и поцеловала ему руку. Женщина была та самая, которую он спас: благородного вида, с пышной копной рыжих волос; рядом с ней был и ее муж, на его руках все еще багровели рубцы от веревок. Наша проводница – уж не знаю каким образом – заметила это происшествие. Она обернулась и сделала знак, который Орос хорошо понял.

Он подозвал женщину и строго спросил ее, как смеет она, недостойная, притрагиваться к чужеземцу губами. Она ответила, что поступила так, потому что ее сердце переполнено благодарностью. Орос сказал, что только поэтому ее и прощают; более того, в награду за перенесенные ими муки ее муж возводится в сан вождя племени – таково милостивое соизволение Матери. Он велел всему племени беспрекословно повиноваться новому вождю в соответствии с их обычаями; в случае же если он будет вести себя неподобающим образом, надлежит немедленно о том донести, и он понесет наказание. И Орос махнул рукой, приказав паре отойти, и пошел дальше, не слушая ни их изъявлений благодарности, ни радостных криков толпы.

Когда мы проходили по той же самой расселине, что и вчера, но только в обратную сторону, мы услышали звуки торжественного пения. Вскоре, за поворотом, мы увидели процессию, которая двинулась нам навстречу по мрачной горловине, где и днем не показывалось солнце. Впереди ехала не кто иная, как прекрасная Хания, за ней – ее старый дядя, Шаман, далее тянулась вереница бритых жрецов в белых одеждах: они несли гроб с телом Хана, – покойник лежал с открытым лицом, обряженный во все черное. Мертвый он выглядел более пристойно, чем при жизни: этот безумный, распутный человек обрел в смерти что-то похожее на достоинство.

Так состоялась наша встреча. При виде нашей проводницы в ее белых пеленах конь Хании взвился на дыбы, и я испугался, что всадница упадет. Но ударом хлыста и повелительным окриком она заставила коня смириться.

– Кто эта старая ведьма в белом тряпье, которая смеет преграждать путь самой Хании Атене и ее покойному повелителю?! – воскликнула она. – Мои гости, я вижу, вы в дурном обществе, если вы будете следовать за этим злым духом, вам не миновать беды. И ваша проводница, должно быть, сущий урод, иначе она не прятала бы своего лица.

Шаман потянул Ханию за рукав; а жрец Орос с поклоном попросил ее не произносить слов столь кощунственных – кто знает, куда их может занести ветер. Но в Атене клокотала необъяснимая ненависть, и она никак не унималась, обращаясь к нашей проводнице без всякой почтительности.

– А мне все равно, куда их занесет ветер, – кричала она. – Сними с себя это тряпье, колдунья: в такое обряжают только труп, чтобы не видеть его безобразия. Покажись в своем истинном облике, ночная сова; уж не думаешь ли ты испугать меня этим лохмотьем, в которое закутывают мертвецов, да ты и есть мертвец.

– Замолчи, госпожа, умоляю тебя, замолчи, – попросил Орос, чья всегдашняя невозмутимость была поколеблена. – Она сама Посланница, облеченная высшим могуществом.

– Все ее могущество бессильно против меня, Хании Калуна, – ответила Атене. – Так я думаю. Да и какое у нее могущество? Пусть она его покажет. А если могущество и есть, то не ее собственное, а этой горной ведьмы, которая прикидывается духом и всякими колдовскими штучками сманила моих гостей, – она показала на нас, – да еще и погубила моего мужа.

– Замолчи, племянница, – вскричал старый Шаман, чье морщинистое лицо побелело от ужаса; Орос же воздел руки, как бы взывая к некой незримой Силе.

– Оты, всевидящая и всеслышащая, будь милосердна, молю тебя, прости эту безумицу, дабы кровь гостьи не обагрила руки твоих слуг и не потерпела урона в глазах людских древняя честь служения тебе.