XX. Бегство

Мальчик у Майи родился очень красивый, почти совсем белый, но с темными звездоподобными глазами матери. Помню, что через восемнадцать дней после этого, когда все мы сидели вместе, а молодая мать держала на руках своего сына, к нам пришел Димас. Он поклонился и сказал:

– Я пришел к тебе, Майя, во исполнение воли совета и народа. До старейшин дошли сведения, что Тикаль, неправедными средствами достигший власти, решил теперь убить твоего сына, его отца и вашего друга Игнасио…

– Почему же не меня? – спросила Майя.

– Не знаю, но нам было велено схватить тебя живой и скрыть в тайном помещении дворца Тикаля!

Сеньор вскочил и разразился угрозами против касика.

– Успокойтесь, успокойтесь, господин мой! – остановил его Димас. – Личность касика священна, но Тикаль не долго останется касиком. Все им недовольны, совет собирается его низложить!

– Разве это возможно?

– Да, если касик нарушил законы… Не по этой ли причине был низложен твой отец?.. И тогда ты…

– Но ведь я отказалась от прав!

– После тебя все по праву переходит на дитя пророчеств, надежду нашего народа!

– Чтобы сделать его предметом мести Тикаля? Он его убьет!

– Когда Тикаль будет низложен, то его заключат в темницу на всю жизнь.

– Когда это произойдет?

– Завтра, в полдень, когда твоего сына будут представлять народу.

– Просто безумие избирать в касики новорожденного! – заметила Майя.

– Ты будешь править от его имени, и мы будем тебе повиноваться, а пока ты еще обязана во всем повиноваться совету. Совет же решил, что посланному с неба ребенку, которому вы только земные родители, следует воздать все ему подобающее.

Вечером того же дня сеньор и я присутствовали на каком-то пиршестве у одного из знатных сановников. Возвращаясь с ним несколько раньше, чем предполагалось, я услышал в той комнате, где помещались мать с ребенком, странный шум. Бросившись туда, я увидел двух крепко сцепившихся женщин, в которых узнал Майю и Нагуа. У последней в руке был нож. Я быстро схватил эту руку, и потом Майя освободилась от страшных объятий. Но Нагуа удалось вырваться, и она собиралась убежать из комнаты, однако на пороге ее схватил сеньор.

– Что случилось? – спросил он Майю. – Зачем сюда пришла эта женщина?

– Не знаю. Я собиралась ложиться, когда в угловом зеркале увидела Нагуа, стоявшую на пороге с ножом в руке. Она осторожно вошла в комнату, я бросилась на нее, но она была сильнее, и не приди Игнасио, она убила бы нашего сына!

– Правда? – спросил сеньор.

– Да, это так, белый человек, – ответила Нагуа.

– Зачем ты хотела крови невинного?

– Потому что из-за него мой собственный сын терял свои права. Я узнала о том, что готовится завтра!

– Мы здесь не при чем, – продолжал сеньор. – Если Тикаля низложат, то виной тому его пороки и преступления…

– А вас посадят на его место ради ваших добродетелей! – перебила его Нагуа. – Я знаю, откуда взялось пророчество, мне отец рассказал об этом перед смертью, у меня есть доказательства, и я донесу на вас на совете, и с вашим сыном неба поступят, как с собакой!

– Послушай, – спокойно обратилась Майя к своему мужу, – чтобы спасти нашего ребенка, надо лишить эту женщину возможности говорить.

Нагуа собиралась кричать и звать на помощь, но сеньор, замахнувшись на нее ножом, сказал:

– Молчи, если жизнь дорога!.. Игнасио, закрой дверь, нам надо посоветоваться…

– Нам предстоит или убить эту женщину, – продолжал сеньор, когда я исполнил его просьбу, – или бежать из города.

– Бежать невозможно, – сказала Майя, – даже если нам удастся переплыть через озеро, то в горах нас схватят и убьют.

– Значит, Нагуа должна умереть, – произнес сеньор.

– А если она даст клятву хранить молчание? – спросил я.

– Вы не понимаете, как она ненавидит меня! – горячо возражала мне Майя. – Она ни перед чем не остановится, никакие клятвы ее не испугают!

– Остается только ее убить, – произнес сеньор, – и я это сделаю. Потом скажу, что сделал это в пылу горячности – что и могло произойти, если бы у меня под рукой оказался нож, когда я задержал ее.

Он подошел к Нагуа, которую мы связали и положили в дальнем углу комнаты. Сеньор склонился над ней, и в руке у него блеснул нож. Гробовое молчание нарушила Майя, прерывающимся от волнения голосом спросившая:

– Готово?

– Нет, я не могу!

– Нельзя же брать ее с собой!

– Но можно оставить здесь связанной. Мы будем уже далеко, когда ее найдут.

Через два часа по уснувшему городу молча шли три фигуры, завернувшиеся в темные плащи. Я много времени уделял рыбалке и имел свою собственную лодку. Иногда меня сопровождал сеньор или кто-либо из слуг. Поэтому мой отъезд никому не мог показаться странным. Нас никто и не видел, кроме дежурной стражи. Вода в озере стояла высоко – день наивысшего подъема был близок. Отчалив от городской стены, мы подняли паруса, пользуясь попутным ветром, и быстро летели на легком челне к материку. Еще до рассвета мы достигли берега и, спрятав лодку в камышах, пошли пешком, делая крюк, чтобы миновать деревню. Около полудня мы сделали короткий привал и потом двинулись дальше. Майя мужественно переносила усталость. Ребенка несли поочередно сеньор и я. На ночь мы остановились, так как Майя начала выбиваться из сил. Ранним утром продолжили путь, приближаясь к линии снегов. Чувствовался сильный холод. Первоначально мы решили не заходить ни в деревню, ни в сторожевой домик. Но Майя неожиданно потребовала последнего.

– Мой ребенок совершенно окоченел, надо его согреть.

– Но тогда нас поймают и убьют, так как, по законам твоей страны, никто не смеет покинуть ее пределы.

– Ты был жалостлив к убийце и не имеешь жалости для сына! – упрекнула Майя своего мужа. – Ведь не желаешь же ты его смерти!

Она решительно свернула к сторожевому дому и постучалась в дверь.

– Кто вы такие? – спросил уже знакомый нам индеец. – Простите, госпожа моя, я вас не узнал, – добавил он через минуту.

– Мы охотились и заблудились, – ответила Майя. – Дай нам пищи и пусти погреться.

Он охотно исполнил нашу просьбу и устроил на ночлег. Мы заснули, прося его разбудить нас на рассвете, так как торопились скорее перейти через горы, но тут возникло неожиданное затруднение. Хозяин разбудил нас и радостно заявил, что вдали он видел толпу народа – вероятно, посланных за нами людей. Теперь нам не придется больше мучиться или ждать, пока он сходит раздобыть носилки для нас. Эту радость мы разделить не могли.

– Что делать? – спросил сеньор. – У нас три выхода: бежать через проход, защищаться или сдаться.

– Бежать поздно, – заявила Майя.

– А защищаться нечем, – добавил я. – Ведь наше огнестрельное оружие у нас отобрали, а два лука и стрелы ничего не значат против сотни людей.

Мы решили даже выйти навстречу нашим преследователям. Подойдя к ним, мы увидели во главе толпы Тикаля, Димаса и других сановников.

– Кого ты ищешь, что явился с такой стражей? – спросила Майя у Тикаля.

– Кого же, как не тебя? Если бы я послушался Нагуа, то ты продолжала бы свой путь. Она не хочет тебя видеть, а я – наоборот. И я рад, что поспел вовремя.

Тогда Майя обратилась к Димасу:

– В чем нас обвиняют, что преследуют как преступников?

– Два дня вас не было видно. Нагуа тоже. Мы стали искать и нашли ее связанной. От нее мы узнали про ваше бегство.

– А сказала она, почему мы должны были бежать?

– Нет, она ничего не говорила, но я знаю достаточно, чтобы понимать. А вас мы все-таки арестуем и будем судить, так как вы нарушили данную клятву. Кроме того, вы виновны в том, что похитили с собой небесного ребенка, радость и утеху всего народа. Вам надо было обратиться к нам за помощью и покровительством. Идите с нами…

– Хорошо, только пусть касик Тикаль идет в стороне. Его вид мне ужасен, и он мой злейший враг. От него можно ждать чего угодно…

– Пусть будет по-твоему, – согласился Димас. – Твой муж и друг могут идти рядом.

Обратный путь мне был уже знаком, я совершал его в третий раз. В городе нас повели мимо нашего дворца, прямо к пирамиде, и велели подняться наверх. Майя тяжко вздохнула, так как поняла, что нам опять предстоит прежнее заточение, без дневного света, столь нужного для ребенка. Нам принесли пищи и закрыли за нами массивную дверь.

Кажется, я никогда не переживал более тяжелой ночи. Наутро к нам пришел Димас, с выражением соболезнования, что ему пришлось по необходимости причинить нам такую неприятность, как тюремное заключение.

– Не бойтесь, госпожа моя, ваше заключение не может быть продолжительным. Сегодня ночью, в день поднятия вод, соберется совет и решит дело относительно вашего бегства.

– А других обвинений нет?

– Я не слышал ни о каких других обвинениях.

– Каков будет приговор совета?

– Не могу сказать, но знаю, что никто не желает тебе вреда, госпожа моя, и если твое обвинение против Нагуа будет доказано, то дело будет решено в твою пользу. Народ очень возбужден, так как дело идет об его будущем избавителе. Но ни против твоего ребенка, ни против тебя не может быть принято решения о смертной казни – как, думаю, и относительно обоих чужеземцев. Вероятно, совет решит, что их надо убрать из пределов страны вместо того, чтобы убрать из пределов жизни.

– Но ведь один из них – мой муж!

– Верно, но ребенок уже родился.

– Я не могу быть разлучена со своим мужем, Димас, я прошу только одного – свободы и права покинуть вас навсегда.

– Быть может, судьи согласятся на это, но останутся непреклонны относительно ребенка. Им нужен твой сын, и от него не откажутся. Я думаю, что тебе придется выбирать между сыном и мужем.

Майя сосредоточенно молчала, потом медленно проговорила:

– Слушай, Димас! Мне дорог мой сын, он плоть от плоти моей, но муж мой – это вся моя жизнь. Если я вынуждена выбирать, то выбираю мужа. У меня может быть второй ребенок, но .второй муж – никогда!

Димас ушел, не сказав ничего утешительного. Через некоторое время к нам явился другой посетитель, Тикаль. Он опять выразил желание поговорить наедине с Майей, но та вновь отказалась. Касику пришлось смириться и говорить в нашем присутствии.

– Все ваши преступления мне известны, потому что Нагуа рассказала мне о них. Я знаю, что вы думаете, будто были вынуждены совершить их. Но я знаю также, что вас ожидает страшная месть. Двое знают вашу тайну: Нагуа и я. За это нас ожидает кара в глубине Колодца Вод. Но я менее всего желаю тебе смерти, Майя. Я люблю тебя больше всего на свете!

– Слушай, Тикаль, – перебил его сеньор, – еще одно слово, и я задушу тебя, прежде чем стража придет тебе на помощь!

– Оставь его. Одним оскорблением больше или меньше – не все ли равно? Продолжай, благородный Тикаль.

– Я обещаю, что буду молчать. Обещаю даже, что на ваших глазах искажу исповедь Маттеи. Но только с одним условием…

– Даже если ты будешь молчать, то кто поручится нам за Нагуа? – спросила Майя.

– Предоставь ее мне. Тебе нужно будет только отказаться от своего обвинения против нее. А что качается вашего бегства, то это преступление может вызвать снисхождение.

– Ты говорил об условиях. Какова же твоя цена?

– Ты сама, Майя! Постой, дай мне договорить. Я клянусь тебе, что в течение полугода твой муж благополучно перейдет через горы, что твой сын сохранит все свои первородные права. Я поступлюсь в его пользу своим собственным ребенком. Белый человек не муж тебе, так как он обманным образом получил разрешение совета.

– Что ты на это скажешь, Игнасио? Впрочем, твой ответ не трудно предусмотреть, так как Тикаль предоставит тебе все, что нужно для осуществления твоей мечты.

– Верно, госпожа моя, но я также помню свое обещание, данное вам в дикой пустыне, на пути сюда. Пусть будет ваша судьба – моей судьбой!

– Вы хорошо сказали, Игнасио, – проговорил сеньор. – Что же касается меня, то моя жизнь и жизнь Майи – одно целое.

Его остановила Майя.

– Я еще не дала своего ответа! Скажи Нагуа, чтобы она молчала. Я принимаю твои условия!

Мы все остолбенели от неожиданности.

– Нет ничего удивительного в том, что я хочу спасти себя и своего ребенка, – продолжала Майя. – Пока я жива, я могу жить прошлым. Умирая, я теряю и это. Моя супружеская жизнь не была счастлива. А теперь вы оба вернетесь к себе и будете счастливы… Тикаль, дай мне руку, и произнесем клятву.

С сияющими глазами он подошел к молодой женщине, но Майя, взглянув на бледное, убитое лицо сеньора, порывисто бросилась на грудь мужа, плача и говоря:

– Прости меня, я не рассчитала своих сил, я хотела спасти тебя. Но я не могу, не могу! Тикаль, я сказала тебе неправду. Уходи от меня!

– Слушайте, Тикаль, – обратился к нам сеньор, – у вас есть нож, у меня также. Решим наш спор с оружием в руках

– Белый человек, ты или безумец, или мошенник, – проговорил Тикаль. – Ставить свою жизнь против твоей, не стоящей и гроша?! Прощай, Майя. Сегодня ночью я лишаюсь тебя за все твои мучения.

Он ушел.

XXI. Смерть и спасение

В полночь за нами пришла стража с Димасом во главе. Майя забеспокоилась за своего ребенка. – Не бойся за него. Мы пройдем внутренним ходом, и ему не придется страдать от ночного холода, царящего снаружи.

Мы прошли теми же переходами, что и год назад с Маттеи. Димас держал целую связку ключей, отпирая встречные двери. Но он не запирал их за собой, так как считал, что нам придется возвращаться той же дорогой – или вовсе не возвращаться.

Совет заседал как обычно. Тикаль посередине, по обе стороны – старейшины и жрецы. Жрец-обвинитель доложил, что предстоит судить трех членов совета, виновных в нарушении клятвы и закона. Назвав нас троих, он подробно перечислил наши преступления.

– Выслушайте то, что мы скажем в нашу защиту! С того самого дня, когда по вашему велению мы вступили в брак, смерть от руки убийц не переставала угрожать нам. Даже сегодня я вижу среди вас людей, которые схватили нас, но они же в день бегства – и Димас в том числе – говорили, что против нашей жизни составляется заговор. Они же говорили, что Тикаль будет низложен. Не так ли, Димас? – с горячностью спросила Майя.

– Так! Но об этом после. Дело Тикаля будет рассматриваться особо, а пока он по своему званию старший среди нас.

Тикаль вскочил с места, но Димас остановил его:

– Говори и действуй только по своему сану. Твоя стража обезоружена, и все выходы стерегутся.

– При такой опасности мы решили, что надо прежде всего спасти ребенка, и потому бежали, – докончила Майя.

Сеньор и я, оба мы подтвердили ее слова. Тогда вмешался Тикаль и потребовал выслушать Нагуа. Ее ввели на заседание совета и снова прочли пункты обвинения.

– Пусть Тикаль сам защищает себя, – ответила она, – я виновна только в том, что хотела умертвить ребенка от белого человека…

– Она сознается, – проговорил Димас, – и нет надобности продолжать расследование. Нужно вынести приговор.

– Постойте! – прервала его Нагуа. – Я еще не сказала всего. Почитаемый вами за сына неба не более как плод обмана и святотатственного подлога… Выслушайте меня, судьи и братья! Отец мой Маттеи…

И она подробно поведала собранию обо всем, что касалось подмены таблиц и поддельного пророчества.

– Это неправда! – послышались некоторые голоса.

– Нет, правда, и я докажу это!

С этими словами Нагуа вытащила из-за пазухи подлинную золотую таблицу и, передавая ее Димасу, сказала:

– Прочти.

Все молча слушали странное и малопонятное ее содержание.

– Отец мой, умирая, оставил письменное свидетельство всему сказанному. Я держу его в руках и требую, чтобы оно было здесь громогласно прочитано. Теперь судите меня, но не за покушение на жизнь касика, а за обыкновенного ребенка, а также за участие в святотатстве.

Нагуа передала Димасу подлинную исповедь Маттеи. Она была выслушана в гробовом молчании, потом опять заговорил Димас:

– Майя и оба пришельца, что вы можете сказать в свое оправдание?

– Все это правда, – спокойно ответила Майя, – но мы были вынуждены поступить так. Нам пришлось выбирать между смертью и этим поступком, который, собственно, приготовил Маттеи. И я должна еще сказать, что из нас троих, здесь стоящих, Игнасио действовал против своей воли, по принуждению. Виновны, следовательно, только я и мой муж.

По знаку Димаса двое жрецов с обнаженными мечами отвели нас в небольшую прилегающую к святилищу комнату и закрыли за нами двери. Мы очутились в полной темноте, и я опустился на колени для последней молитвы, так как был уверен, что пробил мой смертный час.

– Ты была права, Майя, когда говорила, что не следует нам идти в эту страну скорби. Будем надеяться, что встретимся вместе в лучшем мире! – проговорил сеньор.

Через час щелкнул засов, и нас позвали на заседание. Все сидели в прежних позах, впереди всех стоял Тикаль. Нас подвели почти к самому жертвеннику, потом отодвинулись плиты, скрывающие колодец, идо нашего слуха донесся шум от сильного течения воды. Тикаль, подошедший к противоположной стороне колодца, объявил приговор, который был нам ясен и без его слов.

Прежде всего перечислялся длинный ряд преступлений Маттеи. Его память предавалась проклятию, а тело подлежало поруганию. Потом был прочитан приговор, касающийся всех нас: со связанными руками и ногами, прикованные цепями к вершине пирамиды, должны были мы ожидать медленной мучительной смерти от голода и жажды, и никто, под страхом той же участи, не смел ничем нам помочь.

– А так как рожденный от обмана ребенок, – закончил Тикаль, – еще слишком мал для страданий и мучений, то да будет предан он в руки богов, и пусть они распорядятся им по собственному усмотрению!

С этими словами он подошел к Майе, быстро выхватил из ее рук мальчика и бросил его в пучину колодца. Майя вскрикнула нечеловеческим голосом, но еще не смолк ее крик, как сеньор порывисто схватил Тикаля и бросил его в ту же пропасть. Все окаменели от ужаса и неожиданности. Я не знаю и не могу сказать, сколько времени длилось молчание, но оно было нарушено голосом Майи, бессвязно произносившей слова древнего писания:

– Но все воды священного озера не смоют греха. Они отомстят за смерть младенца!

Майя не шла, а точно летела по алтарю и с несвойственной ей силой подняла лежавшее на жертвеннике каменное изваяние сердца.

– Берегись! – только и крикнул ей Димас.

Но было поздно. Сердце было сброшено на пол и разбилось на мелкие куски.

– Бегите, спасайтесь! Сейчас хлынут воды! – крикнул кто-то, и все бросились к дверям.

Я вспомнил о тайном ходе и, схватив за руки Майю и сеньора, сказал им по-испански, чтобы они скорее шли за мной. Недалек был наш путь, но прохладная струя воды уже била величественным фонтаном во всю ширину колодца, разливаясь по всему храму. Вода гналась за нами по пятам, но на наше счастье Димас, ведя нас на заседание, не закрыл дверей. Я успел толкнуть дверцу, пропустить в проход моих спутников, войти сам и захлопнуть дверь, предварительно прихватив связку оставленных в замке ключей. Мы побежали вперед, боясь, что воды разнесут эту слабую преграду, и на всем нашем пути затворяли двери на замок. Наконец мы добрались до верха пирамиды, где два очередных дежурных жреца поддерживали священный огонь на жертвеннике. Внизу, на улицах и площади, толпился народ, ожидавший окончания совета, чтобы приступить к назначенному на этот день торжеству. Я не видал, но легко представляю себе всеобщий ужас, когда из нижнего входа в храм хлынула наружу масса воды, сметая все на своем пути. В ширину поток занимал всю улицу, а высота его превышала человеческий рост. Никто не догадался или не смог добраться до внешней лестницы на пирамиду… Тут мы поняли сокровенный смысл истинного предсказания: каменное изваяние сердца было связано с тайными затворами шлюзов. Сдвинутое со своего места, оно открыло их и дало свободный доступ озерным водам, особенно высоким в эти дни. На наших глазах волна сбивала с ног всех смертных и уносила дальше их барахтающиеся тела. Скоро вода поднялась до первых этажей, и наконец наводнение покрыло все жилища, все дома поверх крыш. От древнего города осталась только пирамида, омываемая водой почти у самой верхней площадки.

Видя дело своих рук, Майя пришла в ужас, но потом безумие опять охватило ее, и она с диким смехом спрашивала сеньора:

– Где мой ребенок, скажи, где мой ребенок?

Она складывала руки, будто прижимала ребенка к груди и качала его, приговаривая:

– Посмотрите, какой он красавец. Как я счастлива, что у меня такой славный мальчик!

У меня сердце сжималось от жалости при взгляде на бедную, потерявшую разум женщину. Но и дни ее безумия были сочтены. На третий день, в сумерки, она тихо скончалась. Перед смертью она пришла в себя и долго говорила с нами, упрекая себя в том, что по ее вине приключилось с нами столько горя и что она виновна в гибели целого народа.

– Я умираю в уверенности, что мы встретимся в другом мире, где я найду и своего ребенка; умираю, зная, что вы оба сохраните память обо вне, а вас, Игнасио, прошу, чтобы вы сохранили к моему мужу, вашему другу, ту приязнь, которую неизменно питали к нему и которая одна способна будет утешить его, потому что он действительно сильно любил меня…

Она благословила сеньора и тихо испустила дух, лаская его лицо своими умирающими руками. Не в силах выдержать дальше этой душераздирающей сцены, я отошел от них… Смерть наступила безболезненно и спокойно, как сон. Опять мы остались вдвоем.

Наше положение было ужасно. На материке, на берегу озера, еще жили несколько индейских семей. Они на лодках приближались к нам, но страх, по-видимому, удерживал их от того, чтобы причалить к той небольшой скале – верхушке пирамиды, которая еще выглядывала из воды и являлась единственным уцелевшим напоминанием об исчезнувшем городе. Можно было ожидать, что вода размоет основание и наше убежище расползется, увлекая и нас в пучину вод. Священный огонь продолжал гореть, жрецы его поддерживали – я думаю, скорее всего по привычке. Когда сгорели припасенные дрова, я принес и разломал на части мебель из ближайших незатопленных помещений. Не имея возможности похоронить тело Майи в земле, мы решили предать его огню и благоговейно положили на костер жертвенника. Когда от бренного праха осталась лишь небольшая кучка пепла, из-за недостатка топлива погас и самый огонь, который горел непрерывно многие сотни лет. Ветер разнес пепел, и от некогда гордой красавицы, приковывавшей к себе все взоры, осталось одно воспоминание. Мы сами обрекли себя на неизбежную смерть, но, видно, суждено было иначе, так как, не помню уже на который день, к нам подошла лодка с берега, несколько индейцев перенесли нас четверых, совершенно ослабевших, на дно лодки, и мы поплыли к берегу.

Позже мы узнали, что они отважились подойти к нам, увидя большой костер, на котором мы сжигали тело Майи, и приняли его за просьбу о помощи, предположив, что на пирамиде есть еще живые люди. В ответ на все вопросы мы делали вид, что ничего не знаем, а жрецы, бывшие с нами, и вправду ничего не знали и не могли объяснить народу, что мы осуждены на смерть.

На берегу мы нашли с сотню жителей, единственных представителей некогда многочисленного племени. Они встретили нас равнодушно, но накормили и не возражали, когда мы изъявили желание отправиться к себе по ту сторону гор. Нам дали луки, стрелы, ножи и съестных припасов и отпустили с миром. Путь через горный перевал мы нашли без затруднений, так как Майя часто рассказывала нам про тайный проход. Таков конец моего рассказа о Священном Городе, столице Сердца.

XXII. Послесловие

Я кончил свое повествование, но, быть может, вам захочется, сеньор Джонс, узнать мою дальнейшую судьбу до встречи с вами. Буду краток и скажу только, что с величайшими трудностями перешли мы линию снегов и долгую пустыню, что остались живы лишь благодаря помощи странствующих индейцев, пока не достигли исходной точки нашего путешествия, асиенды дона Педро. Она была пуста, никто не хотел на ней поселиться. Продав в Мексике часть драгоценных камней с пояса, который дала мне Майя, я купил эту асиенду и прилегающие к ней земли. Навсегда оставив все надежды на восстановление индейского царства, я поставил задачей последних лет жизни по возможности облегчать участь моих единоплеменников. Другой моей заботой было поддержать жизнь моего друга. Он был внешне спокоен, но это неестественное спокойствие пугало меня больше любого другого душевного проявления. Весной его схватила лихорадка, и так повторялось три раза – в течение трех лет. Я убеждал его поехать в другое место и там переждать опасное время. Но сеньор упорно отказывался. Он не хотел расставаться с тем местом, где впервые встретил свою жену, которая принесла ему столько горя и доставила столько счастья. На третью весну силы его ослабели, и он почил на моих руках.

Мой друг, вспомни иногда про меня и, хотя мы разных племен, сотвори молитву о спасении души старого индейца.

1