Поэтому, когда буры поняли, что они могут безнаказанно проявлять недовольство, они, естественно, стали бунтовать. Тот, кто их хорошо знает, не станет отрицать, с каким наслаждением они готовы жаловаться на всех и вся. Вместо того, чтобы тихонько сидеть дома, на своих фермах, их тянет на собрания, куда они приходят с важным видом, чтобы почесать языки и послушать разглагольствования других. Гораздо легче рассуждать о политике, чем выращивать маис. Некоторые объясняют недовольство буров тем, что не были своевременно выполнены обещания, о которых говорилось в воззвании, относительно свободы учреждений, но мне кажется, что дело не в этом. Буры никогда не понимали вопроса об ответственности правительства; им никогда и не нужен был этот институт власти; все, что им было нужно, – это выйти из-под контроля англичан, и они это повторяли по десять раз на дню. Вероятнее всего, что причины, указанные мной, являлись источником всех волнений, хотя к ним следует добавить и такие моменты, как неприятие бурами нашей манеры обхождения с туземцами, их нежелание регулярно платить налоги, а также неустанную пропаганду из западной провинции через своих голландских агентов и органы печати.

Когда господа Крюгер и Йориссен возвратились в Трансвааль, последний джентльмен приступил к исполнению своих прежних обязанностей генерального прокурора; по этому случаю, если мне не изменяет память, я сам имел честь организовать для него церемонию принятия присяги на верность ее величеству, которой он не изменил до конца. М-р Крюгер выступил с отчетом о поездке перед собранием буров, где уже звучали совсем иные нотки, если сравнивать их с тоном его обращения к лорду Карнарвону; по его мнению, если большая часть населения выступает за независимость, то он по-прежнему остается вице-президентом страны.

Какое-то время оба эти джентльмена оставались на дотации британского правительства – м-р Йориссен занимал должность генерального прокурора, а м-р Крюгер являлся членом исполнительного совета. В конце концов правительство сочло целесообразным отказаться от их услуг, правда, по другим мотивам. М-р Йориссен, как и многие другие члены республиканского правительства, был в прошлом священником и совершенно не соответствовал должности генерального прокурора в такой колонии, как Трансвааль, где постоянно возникали вопросы, для решения которых требовалось квалификация опытного юриста, и после того как на нескольких процессах ему были сделаны публичные замечания со стороны присяжных, правительство попросило его подать в отставку. Нет необходимости говорить, что после этого он стал ярым противником англичан. Срок полномочий м-ра Крюгера в соответствии с законом истекал в ноябре 1877 года, и правительство посчитало необходимым его более не беспокоить. Основанием для отставки, о чем можно прочесть на стр. 135 «Синей книги» за этот период, послужило серьезное обвинение в причастности его к денежным махинациям. И он точно так же, правда, уже с удвоенной энергией, стал бороться за независимость страны. В последние месяцы 1877 – начале 1878 года выступления против британского правительства проходили открыто и наконец достигли таких угрожающих размеров, что сэр Шепстон по возвращении с зулусской границы в марте 1878 года, где он в течение нескольких месяцев обсуждал серьезный и спорный вопрос относительно пограничной линии с зулусами, счел необходимым издать суровый указ о незаконности антиправительственных выступлений и пропаганды, к нарушителям которого будут приниматься строгие меры в соответствии с законом. Однако этот указ, который требовал от населения, по словам простого люда, «не разевать своего рта», так и остался на бумаге, не возымев должного эффекта. 4 апреля 1878 года состоялось очередное заседание буров, на котором было принято решение направить в Англию вторую делегацию, на этот раз в составе господ Крюгера и Жубера и их секретаря м-ра Бока. Но и эта делегация, как и в первый раз, вернулась ни с чем. Сэр М. Хикс Бич в письме от 6 августа 1878 года утверждает, что «по многим причинам в настоящий момент невозможно… отказаться от суверенитета королевы».

Помимо внутренних неурядиц, правительство столкнулось с рядом других проблем. Во-первых, не был решен вопрос о границах с зулусами, что постоянно создавало угрозу новых пограничных конфликтов. В действительности, невозможно было предугадать, что произойдет через неделю или две. Ухудшились и отношения с Секукуни. Вспомните, как накануне аннексии этот вождь выразил свое искреннее желание стать британским подданным и даже уплатил часть штрафа, наложенного на него бурским правительством, гражданскому уполномоченному майору Кларку. В марте 1878 года его поведение по отношению к правительству неожиданно меняется – он фактически объявляет нам войну. Впоследствии из слов самого Секукуни выяснилось, что на этот шаг его толкнул некто из буров по имени Абель Эразмус, тот самый человек, который принимал непосредственное участие в зверствах во время первой войны с Секукуни, – он постоянно провоцировал его на возобновлении конфликта.

Я не предлагаю читателю подробного отчета о ходе боевых сражений, начавшихся в начале 1878 года и завершившихся только после окончания войны с зулусами, когда огромная действующая армия, куда входили также добровольцы и союзники из племени свази, возглавляемая сэром Гернетом Уолсли, нанесла жестокое поражение Секукуни, взяв его цитадель. Потери с нашей стороны были невелики, если иметь в виду белокожих воинов, свази же потеряли четыреста человек убитыми и пятьсот ранеными.

Задолго до того, как произошло последнее сражение, мощный удар нанесло небольшое войско, которое в лучшие времена состояло из двухсот добровольцев и сотни зулусов, под командованием смелого и мужественного майора Кларка. Со своим небольшим отрядом ему удалось сдержать натиск Секукуни и даже захватить ряд важных плацдармов. Во время сражений воины проявляли чудеса героизма, и особенно отличался майор Кларк, чье мужество, хладнокровие, ясность ума и собранность в момент опасности считаются непревзойденными в Южной Африке; и если бы внимание общественности в большей степени было сосредоточено на войне с Секукуни, он, несомненно, был бы удостоен высшей награды – креста Виктории.

Как-то раз, прибыв в один из отдаленных фортов, он узнал о том, что по вражескому отряду туземцев, появившемуся там накануне и поднявшему белый флаг, был нечаянно открыт огонь, после чего этот отряд ушел из форта. А так как в войне с туземцами он всегда считал превыше всего честь английского джентльмена, а ко всякого рода уловкам, хитростям и предательству даже по отношению к врагу относился с презрением, то, не теряя времени, тотчас же, возмущенный происшедшим, отправился в горы в сопровождении своего единственного туземца-слуги, совершенно безоружный, в местечко, откуда на днях прибыла в форт группа волонтеров, и там перед вождем племени принес свои извинения по поводу случившегося. Когда я представляю, с каким наслаждением воины Секукуни растерзали бы Кларка, если бы взяли его в плен (уж так он им сильно насолил), и насколько ужасной была бы, по всей вероятности, смерть этого достойнейшего человека, попадись он живым в руки этих мастеров изощренных пыток, то скажу откровенно – это был поступок мужественного человека, достойного высших похвал. Когда он поднимался в горы, то, наверное, понимал, что скорее всего его ждет смерть от рук этих несправедливо рассерженных дикарей. Когда Секукуни узнал о поступке Кларка, он так обрадовался, что вскоре выпустил на свободу пленного добровольца, которого, по всей вероятности, ждала мучительная смерть. Я должен добавить, что сам майор Кларк никогда не докладывал и даже не упоминал об этом инциденте, однако описание этого случая можно найти в послании сэра О. Лэньона государственному секретарю от 2 февраля 1880 г.

По стечению обстоятельств одновременно с политическими волнениями, имевшими место среди буров, поставивших перед собой цель добиться независимости, появилась отдельная группа лиц, недовольных политикой сэра Шепстона, добивающаяся его смещения с тем, чтобы на его место поставить некоего полковника Уиттерли. Обстоятельства этого возмутительного заговора настолько интересны, а сам заговор в такой степени отражает положение дел, с которыми сэру Шепстону приходилось сталкиваться, что я остановлюсь на них несколько подробнее.

После известных событий появилось много разочаровавшихся людей, которые ждали большего от аннексии, но чьи ожидания так и не оправдались. К числу таких людей относился и полковник Уиттерли, приехавший в Трансвааль управляющим одной из золотодобывающих компаний. Но вскоре ему это дело наскучило, и он решил принять активное участие в событиях, связанных с аннексией. Получив новое назначение, он в скором времени разочаровался и в нем и перешел в стан противников администратора. Могу сразу же заявить, что полковник Уиттерли, как мне кажется, на протяжении всего времени являлся пешкой в руках других заговорщиков.

Следующая примечательная фигура, причастная к этому делу, представляла собой симпатичного удальца, который называл себя капитаном Ганном де Ганном и которого в своей среде несколько непочтительно именовали тем самым Ганном того самого Ганна. Этого джентльмена, бывшая профессия которого сама по себе была весьма примечательна, когда проводилась аннексия, обнаружили в тюрьме, где он отбывал срок по обвинению в ряде совершенных им преступлений. Вскоре его отпускают на свободу, поскольку полковник Уиттерли проявил к нему особый интерес. Очутившись на воле, он обратился с просьбой к администратору издать правительственный указ о его реабилитации. В этом сэр Шепстон ему отказал, а потому, как он сам выразился в послании к верховному комиссару по этому поводу, капитан Ганн де Ганн тотчас стал «тем, кого в этой стране называют патриотом».

Третий человек из числа заговорщиков был по профессии юристом, он попал в какую-то неприятную историю в Даймонд Филдс и чувствовал себя оскорбленным в связи с тем, что высший суд вынес решение, запрещающее ему заниматься адвокатской практикой.

Четвертым был м-р Селье, редактор патриотического издания «Фолкстем», который, лишившись издательского контракта с правительством, решил, что в языке теперь не существует достаточно сильных слов и выражений, с которыми можно было бы обрушиться на членов правительства и особенно на его главу.

И конечно же, правомерен вопрос, какой заговор может обойтись без женщины? Да, действительно, женщина была – и кто бы вы думали? – г-жа Уиттерли, теперь, надо полагать, г-жа Ганн де Ганн.

Итак, эти джентльмены начали с того, что составили длинную петицию на имя сэра Бартла Фрера, верховного комиссара, в конце которой была просьба «перевести администратора в какую-нибудь другую сферу политической деятельности». Эту петицию «комитет», как они называли себя, разослал в разные уголки страны для сбора подписей, однако из этой затеи ничего не вышло; все дело заключалось в том, что буры протестовали против аннексии, а не против человека, который проводил ее в жизнь.

На этом этапе своей деятельности полковник Уиттерли попытался действовать через сэра Бартла Фрера, для чего и отправился в Капскую колонию. В письмах, которые он присылал оттуда г-же Уиттерли и которые впоследствии были предъявлены суду во время знаменитого бракоразводного процесса, содержалось много интересных деталей относительно его усилий в этом направлении. Мне кажется, он не подозревал, что затевали его союзники в Претории, но, являясь по характеру человеком очень слабым и тщеславным, был очень легко втянут в эту авантюру. Со всеми своими недостатками он все же остался джентльменом. После его отъезда «комитет» составил вторую петицию, в которой указывалось на «целесообразность немедленного отстранения от должности нынешнего администратора с тем, чтобы на его место временно назначить и рекомендовать для высочайшего рассмотрения ее королевским величеством кандидатуры английского джентльмена с высокими моральными качествами и честью, которому страна доверила свою судьбу». Английским джентльменом с высокими моральными качествами и честью являлся, конечно же, не кто иной, как полковник Уиттерли, чьего назначения «мы добиваемся искренне и настойчиво», поскольку он завоевал «любовь, доверие и уважение у буров, англичан и других европейцев, проживающих в этой стране». Но если сочинять петиции не составляет большого труда, то гораздо сложнее иногда заставить людей подписать их, как, впрочем, и случилось с документами, о которых идет речь. Когда члены «комитета» и сотрудники редакции газеты «Фолкстем» поставили свои драгоценные подписи под петициями, оказалось практически невозможным заставить кого-либо еще последовать их примеру. Но ведь петиция с десятком собранных подписей вряд ли произведет должное впечатление на имперское правительство, а собрать больше не удается.

Но, как говорится, голь на выдумки хитра, хитер на выдумки и «комитет» или отдельные его члены, а может быть, один из них. Если нельзя собрать настоящие подписи, то их в любом случае можно сфабриковать. Блестящая идея! И настолько она пришлась по вкусу, что очень скоро «комитетом» или отдельными его членами, а может быть, и одним из них было предъявлено не менее 3883 подписей, из которых 16 оказались настоящими, 5 вызывали сомнение, а все остальные были фиктивными. А джентльмен, кто бы он ни был, являющийся исполнителем в этом деле, – кстати, хочу заметить, что когда был арестован Ганн де Ганн, на кровати под его матрацем были обнаружены экземпляры петиций, идущих на подпись, – рассчитал дальнейшие ходы без ведома своего хозяина. Он либо не знал, либо забыл порядок, согласно которому высший чиновник, получающий подобные документы, тотчас же отправляет их чиновнику, на которого поступила жалоба. Так было и в этом случае, в результате чего и обнаружился подлог. Изобретательность автора или авторов этих петиций была просто поразительной, так как оказалось, что ни одна из подписей не была поддельной; все они были вымышленными и писались не одной рукой, а несколькими. Идея заключалась в том, чтобы записывать имена реальных людей, проживающих в стране, с внесением незначительных поправок в их имена. Таким образом, «Де Виллеры», к примеру, превращались в «Де Уиллеров», а «Ван Зил» – в «Ван Зула». Помнится, и мое имя оказалось в одной из петиций в слегка измененном виде. Некоторые имена придумывались, очевидно, ради шутки, как, например, «Жан Фернойкер», что означает «Джон обманщик».

Из всех лиц, прямо или косвенно причастных к этому мерзкому заговору, лишь один несчастный полковник Уиттерли принес свои извинения сэру Шепстону и вскоре после всех этих событий, участвуя в сражении при Камбуле, пал смертью храбрых. Капитан Ганн де Ганн и г-жа Уиттерли после небывалого бракоразводного процесса, который длился в течение двух недель, узнав о смерти полковника Уиттерли, решили обвенчаться и сейчас, по-моему, проживают в Претории. Юрист скрылся из виду, а м-р Селье по-прежнему издает эту замечательную газету «Фолкстем»; и если судить по содержанию речи, с которой он выступил недавно на одном из торжеств, организованном бурами, и которое, кстати, удостоил своим присутствием британский дипломатический представитель м-р Хадсон, то можно сказать, что его правая рука еще не забыла своего коварного почерка, а с его языка не перестали слетать едкие эпитеты, постоянно украшавшие колонки этого журнала. Он не упустит случая назвать англичанина «опасным и вредным» для государства элементом и под громкие возгласы толпы заявить о том, что он его презирает. Слова м-ра Селье пали на благодатную почву; в любой другой стране его давным-давно бы призвали к ответу за очернительство и клевету. Мне бы хотелось, чтобы на него обратили внимание предприимчивые ирландские газеты. Настолько свеж и силен его стиль, что, несомненно, он бы осчастливил любой ибернианский23 журнал.

Спустя некоторое время после мошеннических проделок Ганна де Ганна произошел печальный инцидент, имеющий отношение к правительству Трансвааля. Вскоре после аннексии английское правительство направило в Трансвааль для оценки финансового положения в стране м-ра Серджента, одного из полномочных представителей по делам колоний. Его неофициально сопровождали несколько человек, в том числе его сын м-р Дж. Серджент и капитан Паттерсон. Сам он возвратился в Англию, а эти двое остались в стране, решив там немного поохотиться на диких зверей. Приблизительно в это же время сэр Бартл Фрер собирался делегировать дружественную миссию к Лобенгуле, предводителю племени матабеле, находившегося в родстве с племенами зулусов, земли которых простирались до границ с Замбези. Этот вождь доставлял много неприятных хлопот, поощряя разбои на дорогах, от которых страдали торговые люди, поэтому хотелось установить с ним дружеские отношения. Капитану Паттерсону и м-ру Сердженту, которые могли бы совместить приятное с полезным, предложили отправиться к Лобенгуле с данным поручением. Они приняли это предложение и вскоре были на пути в Матабелеленд в сопровождении переводчика и нескольких слуг. Благополучно добравшись до места и выполнив данное им поручение, они затем отправились пешком к замбезийским водопадам, оставив переводчика с подводой. До водопадов было около двенадцати дней пути, с ними шли м-р Томас, сын местного священника, двое слуг-кафров и двадцать чернокожих носильщиков, которых дал им в дорогу Лобенгула. Через некоторое время неожиданно приходит известие о том, что все они погибли, отравившись питьевой водой; подробности их гибели сообщил Лобенгула.

Первое потрясение и неразбериха, вызванные этим известием, не дали возможности хотя бы друзьям погибших вплотную заняться расследованием обстоятельств трагедии, однако стоило лишь немного поразмышлять, как напрашивался вывод, что во всем этом деле существуют кое-какие неувязки. Например, все прекрасно знали, что капитан Паттерсон имел привычку, за которую мы его, кстати, очень часто высмеивали, во время походов, как бы ни донимала его жажда, всегда кипятить сырую воду, чтобы убить в ней микробы, поэтому его забывчивость выполнить данную меру предосторожности именно в тот момент выглядит довольно странно. Также любопытно, почему большинство носильщиков остались целы и невредимы, а все остальные без исключения погибли; кроме того, в тех местах не так-то просто отыскать воду настолько плохого качества, чтобы она могла отравить людей мгновенно, как это предполагалось в данном случае, конечно, если не допустить, что ее намеренно отравили. Все сомнения относительно версии об отравлении питьевой водой сменились четким представлением о том, как все было на самом деле, как только вернулась повозка с переводчиком и мы, сопоставив факты, смогли нарисовать ясную картину этого дьявольского преступления, жертвами которого стали наши несчастные товарищи и которое показало, на что способен кровожадный озлобленный дикарь, вбивший себе в голову мысль о том, что его интересам угрожает опасность.

Оказалось, что при первой встрече с Лобенгулой между ним и капитаном Паттерсоном состоялся далеко не дружеский разговор. Здесь я должен поставить читателя в известность о том, что у этого племени был реальный наследник, претендент на престол, человек по имени Круман. По каким-то причинам он покинул родину и некоторое время жил в Натале и служил садовником у сэра Шепстона. В дни, когда капитан Паттерсон и м-р Серджент прибыли со своей миссией в Матабелеленд, он проживал, насколько мне известно, в Трансваале. Капитан Паттерсон, которому был оказан далеко не теплый прием и который плохо разбирался в характерах туземных вождей, к несчастью для себя, – было ли это нечаянно или с умыслом, – в ходе беседы с Лобенгулой обронил несколько слов о Крумане. С этого момента отношение Лобенгулы к гостям круто меняется: оставив свой прежний тон, он становится нарочито вежливым; с этого же момента он принимает решение во что бы то ни стало избавиться от них, вероятно, из опасений за свою собственную судьбу, поскольку он мог полагать, что появление этих людей связано с планами осуществления переворота, в результате которого сам он будет низвергнут, а его место займет Круман, к которому большинство представителей его племени относится как к достойному преемнику.

Сделав дело, капитан Паттерсон сообщил вождю о своем намерении перед возвращением посетить замбезийские водопады, на что вождь отреагировал вполне доброжелательно, но вначале не хотел отпускать с ними юного Томаса, сына священника, однако после настойчивых уговоров капитана все же уступил. Нет никакого сомнения в том, что вождь питал добрые чувства к парню и не хотел включать его в список предполагаемых жертв.

Капитан Паттерсон являлся крайне педантичным человеком и среди прочих вещей имел привычку вести дневник. Этот дневник был найден и отправлен вместе с другими личными вещами в Преторию. В нем были обнаружены записи, которые он сделал накануне путешествия, где указывалось общее количество носильщиков и даже были записаны их имена. Мы также обнаружили подробные записи первых трех дней путешествия и утра четвертого дня, но далее записи обрывались. Последняя запись, очевидно, была сделана за несколько минут до гибели; здесь следует заметить, что в дневнике не было ни одной строчки о том, что будто бы партия в течение нескольких дней оставалась без воды, а затем нашла источник и он якобы оказался отравленным. Сами по себе эти факты мало что доказывают, но вот наступает любопытный момент всей истории, подтверждающий правоту старой пословицы – «Как веревочке не виться, а конец будет».

Оказывается, когда повозка, в которой ехал переводчик, подъезжала к Претории, где-то неподалеку от границы с землями Лобенгулы ей навстречу попались несколько кафров, – кажется, из племени бечуанов, – которые, приблизившись, попросили немного табаку и, разговорившись с возницей, поинтересовались, почему сюда он ехал полностью загруженный, а возвращается пустым. Возница стал жаловаться, рассказал о смерти своих хозяев, которые отравились водой, на что один из кафров отреагировал весьма своеобразно и рассказал ему следующую историю. Его брат со своими товарищами охотился неподалеку от этих мест на страусов; услышав прозвучавшие поблизости выстрелы, они поспешили туда в надежде встретить белых охотников, у которых можно было бы попросить немного мяса убитых животных. Очутившись у небольшого озера, они увидели тела трех белокожих мужчин и двух туземцев – готтентота и кафра, – лежащих на земле, вокруг которых стояла группа вооруженных кафров. Они сразу же спросили кафров, зачем те убили белых людей, но им приказано было помалкивать, поскольку сделано это было по «распоряжению вождя». Затем они узнали, как все произошло. В полдень белые люди устроили привал на берегу озера; один из носильщиков, подойдя к воде, неожиданно закричал, что видит в ней огромную змею. Капитан Паттерсон подбежал, склонился над водой и тут же был убит наповал ударом топора. Остальных туземцы перестреляли и закололи ассегаями. Далее кафр описал одежду, которую его брат видел на телах убитых, а также некоторые вещи, подаренные им убийцами, что не оставляло почти никаких сомнений в подлинности его рассказа. Вот так и закончилась миссия в Матабелеленд.

Этот случай обошел внимание общественности по той простой причине, что не представлялось возможным призвать Лобенгулу к ответу; кроме того, не так-то просто было предъявить законные улики, опровергающие ловко придуманную историю с отравленной водой, поскольку любой человек, рискнувший добраться до места побоища, вероятнее всего стал бы жертвой похожего несчастного случая.

Остается искренне надеяться, что рано ил и поздно справедливость восторжествует и виновные в этом злодейском убийстве получат по заслугам.

Начало нового 1879 года ознаменовали два события: были развязаны боевые действия в Зулуленде и пришло известие об ужасной трагедии в Изанзлване, обрушившееся на Преторию как гром среди ясного неба. Однако для тех, кто был мало-мальски знаком с тактикой зулусов и планом наступления, разработанным английским командованием, эти события не являлись чем-то неожиданным. Мне же доподлинно известно, что лорду Челмсфорду было передано уведомление через одного командующего офицера в Претории, предостерегающее его о возможных последствиях, если он намерен придерживаться своего плана наступления; автором его был некий джентльмен, чье положение, богатый опыт общения с зулусами и знание их тактических приемов имели определенный вес. Если это послание вообще попало лорду в руки, то, вероятнее всего, он не обратил на него никакого внимания.

О надвигающейся катастрофе знали несколько человек, большая же часть гражданского населения и военнослужащих понятия не имела о том, что их ждет; преобладало общее настроение, что справиться с Кетчвайо не составит большого труда; велико же было потрясение, когда пришли известия из Изанзлваны, тем более что они были сильно преувеличены, когда дошли до Претории. Я никогда не забуду, как выглядел город в то утро: деловая жизнь в городе замерла, на улицах можно было видеть небольшие группы разговаривающих между собой людей с испуганным выражением на лицах, и не удивительно – ведь почти каждый тогда (после этого кровавого побоища) потерял близкого ему человека или друга, многие недосчитались своих сыновей и братьев. В числе этих людей был и сэр Т. Шепстон, у которого погиб сын; одно время ему казалось, что он потерял всех троих.

Вскоре после этого события сэр Теофил отбыл в Англию для обсуждения с государственным секретарем ряда проблем, связанных с ситуацией в Трансваале, увозя с собой уважение и любовь всех, кто его знал, в том числе и большинства недовольных буров. Его преемником стал полковник Оуэн Лэньон, назначенный исполняющим обязанности администратора на время отсутствия сэра Шепстона.

Известие о нашем поражении буры восприняли с великой и нескрываемой радостью – по крайней мере, более упорная и непримиримая их часть. Когда Англия находилась в беде, буры не упустили возможность воспользоваться этим. Так, среди населения были распространены приглашения принять участие в массовом митинге, который планировалось провести 18 марта в местечке в тридцати милях от Претории. К туземным вождям направились эмиссары, которые уговаривали их последовать примеру Кетчвайо и истреблять всех англичан, попадающихся под руку; самым активным из них был человек по имени Соломон Принсло. Однако туземцы, несмотря на угрозы в их адрес, как один отказались от этого предложения.

Не следует считать, что все буры, участвующие в подобных митингах, поступали по своей воле; напротив, очень многих из них принуждали к этому силой, поскольку было очевидно, что английские власти не в состоянии защитить их. Уклоняющимся грозили разного рода наказаниями и расправами: им говорили, что когда англичане будут изгнаны, из них сделают билтонг (т.е. разрежут на кусочки и повесят сушить на солнце). Немногие, к счастью для самих себя, оказались достаточно мужественными, чтобы, искушая судьбу, отказаться прийти на митинг, те же, кто не смог устоять, вынуждены были, как только началась война, покинуть страну.

Так или иначе, но в результате своей бурной деятельности бурам удалось собрать на митинг вооруженный отряд из трех тысяч человек, которые, по всей видимости, затевали недоброе.

Приблизительно в то же самое время в Претории был сформирован кавалерийский корпус, состоящий в основном из джентльменов и известный под названием «Преторийская конница». Ему следовало подойти к зулусской границе и расположиться там лагерем, поскольку в этом районе срочно требовалась конница, хорошо ориентирующаяся на местности. С учетом чрезвычайной обстановки должностных лиц тоже принимали в этот корпус, чем незамедлительно воспользовался и я, после чего был выбран на одну из лейтенантских должностей24. Но в конечном итоге корпус не был направлен в Зулуленд по причине надвигающейся угрозы со стороны буров, поэтому он и был оставлен, чтобы сдерживать эту угрозу. Как офицер корпуса я получил задание налегке с небольшим отборным отрядом из прекрасных наездников обеспечивать постоянную связь между лагерем буров и администратором. Для меня это было интересное и захватывающее дело. Мой штаб располагался на постоялом дворе в двадцати пяти милях от Претории, куда наши агенты прибывали каждый вечер с докладом о положении дел и откуда, если на дороге не было опасности, я отправлял письмо в ставку; в случае, если у меня возникали опасения за посыльных, которых мог на дороге схватить и обыскать бурский патруль, я вместо письма отправлял разноцветные ленточки в зависимости от того, что хотел передать. Через каждые шесть миль почти круглосуточно на дороге дежурил свежий конный разъезд, скрывающийся среди деревьев и камней, в задачу которого входило принятие пакета или ленточки и быстрая доставка их следующему разъезду; таким образом, нам удавалось доставлять донесения в город менее чем за полтора часа.

Пару раз на постоялый двор заезжали буры и грозились перестрелять нас, но поскольку нам было дано распоряжение действовать только в том случае, если жизни угрожает реальная опасность, то мы не обращали на них внимания. Офицер, прибывший мне на смену, не успел пробыть там и двух дней, как на их отряд напала огромная толпа вооруженных буров, которые погнали их назад в Преторию и от которых им удалось уйти только благодаря резвым скакунам.

Между тем буры подходили все ближе к городу, пока наконец не расположились лагерем в шести милях от него, практически блокировав все подходы. Деловая жизнь в городе замерла, дома превращались в крепости, военные, а также лица из многочисленных добровольческих отрядов занимали наиболее выгодные позиции. Здание, в котором в мирное время размещалась правительственная конюшня, досталось в распоряжение Преторийской коннице, и, несмотря на то что нам, несомненно, оказали высокую честь, я должен честно признаться, что моих сил едва бы хватило даже на один месяц пребывания в конюшне, которую не чистили в течение ряда лет. Тем не менее, углубив колодцы и воздвигнув бастионы с площадками для стрелков, мы превратили ее в превосходную крепость, правда, уязвимую для артиллерии. Мы выставляли ночной дозор, так как больше всего боялись нападения ночью, но в целом, все меры были приняты для того, чтобы отразить атаку, которую мы ждали ежечасно, и мне кажется, что только благодаря такому состоянию боевой готовности нападения не произошло.

Пока шел митинг, накаливший страсти до такого предела, что война уже казалась неизбежной, сэр Бартл Фрер прибыл в Преторию, где провел несколько бесед с бурскими лидерами, в ходе которых они продолжали выдвигать требования о своей независимости, не идя ни на какие уступки.